Я  впервые  прочел  удивительный  рассказ Мак-Нейла о  Черном облаке  в
холодный, дождливый день --  такой же январский  день, какой пережил Кингсли
много лет назад.  И  весь  вечер я сидел  перед камином у себя в  комнате  в
Колледже королевы. Кончив читать рукопись (я закончил чтение с  грустью, ибо
Мак-Нейл покинул  нас  несколькими днями раньше  с неумолимой неизбежностью,
присущей только  смерти),  я  распечатал  последний оставшийся пакет. Внутри
находилась  маленькая  металлическая  коробка  с  катушкой  бумажной  ленты,
пожелтевшей от времени. На ленте было  пробито больше десяти тысяч крохотных
дырочек, какие употреблялись в считывающих аппаратах старой конструкции. Это
был  код! Я мог  швырнуть бумагу в  огонь  и в  один миг всякая  возможность
дальнейшей связи с Облаком погибла бы навеки.
     Но я сделал другое. Я заказал тысячу копий кода.  Должен ли я разослать
их по  всему миру,  чтобы  кто-нибудь, где-нибудь,  раньше  или позже  опять
установил с  Облаком связь? Хотим ли мы остаться большими людьми в маленьком
мире или стать маленькими людьми в более обширном мире?  Вот основная мысль,
к которой ведет все это повествование.
     Дж. Б. 17 января 2021 года.
 

 -- Не нравится мне его состояние, Крис.  Температура быстро повышается.
Думаю, вам  незачем к  нему идти. Он без сознания и едва ли придет в себя  с
температурой 40╟.
 
 
 
 
 
 

     -- Как выдумаете, в чем дело?
     -- Не знаю,  никогда в жизни ничего подобного не видел. Но если бы я не
знал, что здесь происходило, я сказал бы, что у Вейхарта воспаление мозга.
     -- Это ведь очень серьезно?
     -- В высшей степени. Помочь  ему мы все равно  не можем, но,  по-моему,
вам надо быть в курсе дела.
     -- Да, конечно. Как выдумаете, отчего это?
     --  Я  бы  сказал,  слишком напряженная  работа  нервной системы и всех
связанных с ней тканей. Но это тоже только предположение.
     Весь день температура у Вейхарта повышалась, и к вечеру он умер.
 
 
 
 
 

-- Все это понятно, Крис, но никому от вашей смерти лучше не станет.
     --  Глупости. Ставки в  этой  игре очень высоки, так высоки, что  стоит
попытаться даже при небольших шансах на выигрыш. Это во-первых. А во-вторых,
мои шансы, может быть, не так  уж малы. Я уже связался  с Облаком и попросил
его уменьшить, насколько возможно, скорость  передачи.  Оно согласилось.  Вы
сами сказали, что это может устранить главную опасность.
     -- Может, да.  А может, и нет. Кроме того, если даже вы избежите  того,
что погубило  Вейхарта,  могут  быть  другие  опасности, о  которых мы и  не
подозреваем.
     -- Тогда  вы  узнаете  о  них  благодаря мне, а  это облегчит дело  для
кого-нибудь еще -- ведь после Вейхарта мне  легче браться за дело. Ни к чему
это, Джон.  Решение  мое  бесповоротно,  и  я  начну через  несколько минут.
Мак-Нейл понял, что Кингсли не переубедишь.
     -- Ну, что  ж, делать  нечего, -- сказал он. --  Я думаю, вы  не будете
возражать,  если я останусь здесь. У Вейхарта это  продолжалось около десяти
часов.  У вас будет дольше. Вам понадобится пища,  чтобы поддерживать приток
крови к мозгу.
 
 

     Вечером  он мрачно  сидел у  себя в комнате, когда вошел Мак-Нейл,  без
сил, с потухшими глазами.
     --  Он  скончался, --  проговорил  ирландец. --  О боже, какая  ужасная
трагедия, ненужная трагедия!.
     -- Это еще более страшная трагедия, чем вы думаете.
     -- А что еще?
     --  Я хочу  сказать, что он  чуть не  выпутался.  После  обеда он был в
полном сознании  около часа. Он объяснял  мне, что произошло. Он боролся,  и
минутами  я  думал, что он победит.  Но  получилось  не так.  Наступил новый
приступ и убил его. -- Но что же это было?
     -- Нечто совершенно закономерное,  мы должны были это предвидеть. Мы не
учли, какое невероятное количество нового материала Облако способно сообщить
мозгу.   Это,  конечно,  должно  повлечь  широкие   изменения  в   структуре
многочисленных электрических контуров мозга, изменения местных сопротивлений
в больших масштабах и так далее.
     -- Вы хотите сказать, весь мозг должен был полностью перестроиться?
     -- Нет, не совсем так. Перестройки не требовалось. Старые нервные связи
мозга  остались  нетронутыми.  Новые  связи устанавливались  параллельно  со
старыми, так что и те и другие могли работать одновременно.
     --  То есть, получилось так, как если бы мои познания были добавлены  в
мозг древнего грека?
     -- Да, но, пожалуй,  в еще более крайней форме.  Можете вы  представить
себе, какие жестокие противоречия будут раздирать мозг вашего бедного грека,
привыкшего  к представлениям  о Земле  как о центре вселенной и  еще к сотне
подобных  анахронизмов,  если  внезапно  на  него   обрушится  запас   ваших
современных знаний?
 
 
 
 
 

 --  Да, нелегко ему придется.  В конце концов, ведь все мы очень тяжело
переживаем, если хотя бы одна  из  взлелеянных нами научных идей оказывается
неверной.
     -- Именно, и  представьте себе  религиозного человека, который внезапно
теряет  веру, а это означает,  конечно,  что он узнает о  противоречии между
его,  религиозными,  и  нерелигиозными  убеждениями.  Такой   человек  часто
переживает тяжелый нервный кризис. А случай Кингсли  был в тысячу раз  хуже.
Его убило невероятное возбуждение нервной активности, или, пользуясь ходячим
выражением -- ряд невообразимо жестоких душевных потрясений.
     -- Но вы сказали, он почти преодолел это.
     -- Так  оно и было. Он понял, в  чем дело и выработал своего рода план,
как  с  этим  справиться. Вероятно,  он решил принять за  правило, что новое
всегда должно  пересиливать  старое, каковы бы  ни  были  противоречия между
ними.  Я наблюдал, как  он  целый час систематически  прослеживал  ход своих
мыслей с этой точки зрения. Стрелка отсчитывала минуты, и мне казалось,  что
битва  выиграна.  Потом  что-то случилось.  Вероятно, какое-то  переплетение
логических ходов,  неожиданное для  него.  Сначала  расстройство мысли  было
незначительным,  но затем оно  начало нарастать.  Он  отчаянно боролся,  но,
видимо, у него иссякли силы, и наступил конец. Он  умер спокойно  --  я ввел
ему успокаивающее. Наверное,  это  была своего  рода  цепная  реакция в  его
мыслях, которая вышла из-под контроля.
     -- Хотите виски? Нужно бы предложить вам раньше.
     -- Теперь, пожалуй, выпью, благодарю вас.
 
 
 

     После  смерти  Кингсли  и  ухода  Облака  те  из  нас,  кто  остался  в
Нортонстоу,  не  видели  смысла  продолжать  свою прежнюю тактику. Паркинсон
отправился  в Лондон  и  объявил,  что  уход  Облака был  результатом  наших
благородных усилий. Эту  версию было не так уж трудно поддерживать: истинная
причина  ухода  Облака   не  могла  прийти  в  голову  никому  за  пределами
Нортонстоу. Меня всегда огорчало,  что Паркинсон позволил себе бросить  тень
на бедного Кингсли: изобразил его как своенравного упрямца и дал понять, что
мы его убрали силой. Этому тоже поверили, ведь по вполне понятным причинам и
в Лондоне, да и во всем мире, Кингсли считали  крайне неприятной  личностью.
Смерть  Кингсли  делала эту  версию совсем  правдоподобной.  Короче  говоря,
Паркинсону удалось убедить  британское  правительство не  предпринимать  мер
против  своих подданных  и  не  соглашаться на высылку  иностранцев.  Другие
правительства неоднократно требовали выдачи своих подданных, но по мере того
как политическое положение становилось устойчивым и Паркинсон приобретал все
больший вес  в правительственных кругах, становилось все легче  отражать эти
нападки.
     Марлоу и все остальные, кроме Лестера, остались  Англии. Их имена можно
найти  в  научных журналах. Лестер,  как я уже сказал, не захотел  остаться.
Вопреки советам Паркинсона, он стремился домой, в  родную  Австралию. Но ему
не  суждено было  туда  вернуться: пришло сообщение, что в  пути он исчез  с
корабля.  Марлоу  оставался в  близкой дружбе  и с  Паркинсоном и со мной до
своей смерти в 1981 году.
 
 
 
 

     Все события,  описанные мной, уже отделены  от нас пятьюдесятью годами.
На сцену вышло новое поколение. Люди, которых я  описал здесь, давно забыты.
Но я  по-прежнему вижу их  всех так  ясно: Вейхарт, молодой,  талантливый, с
едва  сформировавшимся  характером;  кроткий  Марлоу,  вечно  дымящий  своим
отвратительным  табаком;  Лестер, остроумный и  веселый; Кингсли, блестящий,
необычный, многословный.  Этому поколению было свойственно ошибаться, оно не
совсем понимало, куда  идет.  Но  в некотором  смысле  это было  героическое
поколение,  неразрывно связанное в  моем сознании с первыми звуками  великой
сонаты,  которую Ваша  бабушка играла  в ту  памятную  ночь,  когда  Кингсли
впервые разгадал истинную природу Черного облака.
     Итак, я  подхожу  к концу,  казалось бы, довольно безрадостному. Однако
это не так. Я оставил под конец один  сюрприз. Код! Вначале только Кингсли и
Лестер  имели  доступ  к  коду,  с помощью  которого устанавливалась связь с
Облаком.  Марлоу  и Паркинсон  думали,  что  код  погиб вместе  с  Кингсли и
Лестером, но они  ошибались. Кингсли передал его мне, когда  в последний раз
пришел в себя. Код находился у меня все эти годы, и я не мог  решить, должен
я раскрыть тайну  его существования или нет. Предоставляю теперь  вам решать
эту проблему.
     В последний раз примите мои наилучшие пожелания.
     Джон Мак-Нейл.
 

А зачем беспокоиться ведь " усё у порядку", подумаешь 30 градусов, да и то Цельсия.

Это, по всей видимости, сценарий для фильма "День независимости 2" Брррр какой ужас.

Ваша фраза, "Но в целом мне не очень понятно зачем все это когда есть фотография?", просто оскорбительна. Фотография это неживая копия объектов, запечатленных в определенное мгновение, причем спектр эмоций в основном весьма ограничен. Живопись же - огромный букет чувств. В картину художник вписывает себя, кроме того картины не являются запечатлением одного мгновения. В течении работы художник вносит в свою картину множество новых нюансов. Картины живут и дышут, уважаемый господин Крылов.