- ┘Это надо было дождаться, пока все не рухнет, чтобы оторвать наконец задницу от дивана. И почему, почему я такая дура, почему столько лет мучаюсь? Вон Нинка √ каждую неделю в театр ходит, каждый месяц новый костюмчик на ней┘ Да на нее посмотреть приятно, как расцвела баба. А все почему? Все потому, что собралась с духом и выгнала своего обормота. И что она потеряла? Ровным счетом ничего. Как раньше сама гвозди забивала, так и теперь забивает. Денег в доме все равно меньше не стало: этот ее ученый только на себя и приносил. Один толк был, что ребенка английскому учил. Так и тут ничего не изменилось: приходит три раза в неделю и занимается. Только раньше после занятий в телевизор утыкался или на диван с газетой падал, а теперь √ шляпу в зубы и до свиданья. Пусть тебя твоя умная мамочка кормит. Молодец Нинка! Когда-нибудь и у меня терпение лопнет. Что это за жизнь такая, когда в доме не мужик, а тень отца Гамлета┘

Марина закончила протирать чашки и перешла от сервиза к богемским фужерам. Их окунать в мыльную воду не требовалось, достаточно было протереть сухой салфеткой. Смена характера деятельности не отразилась на произносимом монологе: слова текли ровным беспрерывным потоком, интонация колебалась от глухого ворчания до легкого надрывного стона, но не доходила до крика. Последнее указывало на то, что взят старт на длинную дистанцию, скандала с истерикой не будет, но до финиша еще очень далеко.

Посреди комнаты стоял стул, на стуле √ табуретка, а вершиной пирамиды и был тот, для кого предназначалось Маринино выступление, и кого она обозначила в окружающей среде как "тень отца Гамлета": Федор Никитич Погодин, отец двоих детей и муж Марины. В потолке аккурат над его головой красовалась черная дыра, и Федор отчаянно ковырял в этой дыре плоскогубцами, пытаясь вытащить наружу обрывок электрического провода.

Эмоциональная речь Марины имела прямое отношение к событию, произошедшему не далее как минувшей ночью. Соседи сверху √ люди на редкость жизнерадостные √ что-то праздновали и, как обычно, на часы не очень-то смотрели. В одиннадцать часов дети уже давно посапывали в другой комнате, а Федор с Мариной еще только устраивались на диване под глухие раскаты чужого праздника. Музыкальная аппаратура у соседей была мощная, и чувствовалось, что они этим гордятся. Стены "хрущевки" активно вибрировали в ответ на взрывы музыкального экстаза, а хрустальная люстра (жутко дорогое произведение чешских мастеров, гордость Марины, шесть лампочек, окруженных гирляндами хрустальных подвесок, позолоченные рожки по периметру и изящный шипообразный отросток в центре) тоненько позвякивала, что заставляло супругов время от времени задирать головы к потолку с выражением недовольства на лицах. Марина молчала, но молчание это нисколько Федора не обманывало. Было ясно, что от него ждут действий. Федор понимал, что соседи явно увлеклись, но идти наверх ругаться с пьяными совсем не хотелось. Поэтому он постарался изобразить полное равнодушие к творившемуся безобразию, выключил свет и молча улегся рядом с женой. Уснуть долго не удавалось: сначала слушали "Бони М", потом Пугачеву, а затем один за другим начали хрипеть и подвывать многочисленные блатные барды и эмигранты. Все это сопровождалось хрустальным перезвоном люстры. Чувствовалось, что жена тоже не спит; от нее явственно исходили зловещие флюиды, не обещавшие Федору ничего хорошего. В конце концов, усталость взяла свое, и он с облегчением почувствовал, что засыпает. Первые сновидения уже крепко овладели Федором, когда внезапно раздался резкий дребезжащий звук, заставивший обоих вскочить в испуге. Федор щелкнул выключателем торшера, и взорам супругов предстала люстра, качавшаяся примерно на полпути между потолком и полом на одном-единственном проводке . Люстра была немедленно отцеплена от провода и бережно поставлена на стол, а Федор, стараясь не глядеть в сторону жены, быстро оделся и решительно отправился выяснять отношения с соседями. Но уже на середине лестничного пролета он столкнулся с гомонящей вереницей подвыпивших дядек и теток, покидавших гостеприимное жилище соседей. Праздник закончился, и ругаться ни с кем так и не пришлось.

Теперь же Федор стоял под потолком и занимался восстановлением осветительного прибора, а Марина перемывала посуду в горке, скрупулезно анализируя при этом свою неудавшуюся семейную жизнь. Он старался не очень-то прислушиваться к звукам, доносившимся со стороны жены, но в глубине души уже начинало зудеть раздражение, и погасить его никак не удавалось. Федор сделал над собой усилие и сосредоточил мысли на люстре. Причина падения была ясна: железяка, к которой крепился крюк, державший люстру, понемногу смещалась внутри бетонной плиты, потому что по плите лихо топали развеселые гости. В один прекрасный момент она (железяка) окончательно дошла одним концом до края отверстия и под тяжестью люстры успешно соскользнула вниз. Удержать люстру теперь могли лишь три электрических провода. Два провода, что были покороче, разорвались в местах соединения, но притормозили-таки падавшую люстру, и она повисла на третьем, самом длинном проводке. Один из проводов спружинил при разрыве и полностью спрятался в дыре, и Федор мучился, пытаясь ухватить его плоскогубцами, а снизу накатывала очередная волна праведного гнева разочарованной женщины.

-┘Вам с шурином руки поотбивать за такую работу. Как шкаф собрали, что из него третий год шурупы сыплются, так и люстру повесили. Спешили, небось, поскорее за стол сесть да наклюкаться, а люстра, которая стоит дороже, чем шуринова машина, - черт с ней. И это какое счастье, что она ночью свалиться решила, что никто под ней не стоял, а то запросто могли дети сиротами остаться за таким папашей безруким┘

Услужливое воображение тут же преподнесло живописную картину: люстра медленно, как в кино, отрывается от потолка, летит вниз, тоненько позвякивая хрустальными подвесками, и вонзается золоченым шипом прямо в темя благоверной. Шум падающего тела, звон бьющегося хрусталя и тишина, тишина┘

Наконец, удалось подцепить злосчастный проводок за самый кончик, и Федор, почти не дыша, чтобы не спугнуть удачу, медленно потянул его к себе. Тут же из дыры прямо в глаза посыпалась пыль √ песок, мелкие кусочки бетона, мел. Федор зажмурился, но было поздно: в правом глазу щипало так, словно в него плеснули одеколоном. Очень хотелось потереть глаз, но в левой руке были плоскогубцы, а правой рукой он упирался в потолок, чтобы придать больше устойчивости конструкции, на которой стоял.

-┘Так и посмотреть не на что, метр с кепкой. А Машка за ним как за каменной стеной. Уж он бы не дожидался, пока люстра отвалится: как только одиннадцать стукнуло √ вся милиция бы здесь была, он бы их мигом к порядку приучил. Вот что называется "в доме есть мужик". А с моим рохлей √ ой, они нам скоро на голову гадить начнут, а он только смотреть будет и обтираться. И где я┘

- Тихо! √ рявкнул Федор.

Жена заткнулась на полуслове. В наступившей тишине из соседней комнаты четко доносилось тоненькое пипиканье. Федор торопливо слез вниз и метнулся в соседнюю комнату. Там на спинке стула висел пиджак, и пипиканье раздавалось из внутреннего кармана. Федор сунул руку в карман, достал оттуда маленькую черную коробочку и нажал кнопку. Пипиканье прекратилось.

Когда Марина вошла в прихожую, Федор уже натягивал куртку.

- Если эта песня надолго, позвони хотя бы.

Он не ответил, молча закрыв за собой дверь. Выйдя на улицу, затрусил к ближайшей стоянке такси. Срочный вызов спас от неминуемого скандала, так как терпение Федора истощилось, а в таких случаях он себя плохо контролировал: в сердцах мог запросто ахнуть чертову люстру об пол, а потом бы страдал и раскаивался.

Он прожил с Мариной уже немало лет, сын ходил в пятый класс, дочка √ в первый. В первые годы совместной жизни Марина ничем особенно не отличалась от той симпатичной хохотушки, которой Федор сделал предложение руки и сердца. Но с течением времени у нее находилось все больше поводов для недовольства, а с некоторых пор пилорама включалась регулярно и заводилась с пол-оборота. Обычно он вяло реагировал на Маринино ворчание, в основном, пропускал все мимо ушей, но иногда и не выдерживал. Гнев, выйдя наружу, быстро улетучивался, и ему становилось неловко и стыдно за то, что не сдержался и дал втянуть себя в свару. Вообще-то Федор не склонен был к аналитическим раздумьям и не делал попыток разобраться в причине таких изменений в характере жены. Лишь однажды, на дне рожденья у шурина, его прорвало. Марина тогда, среди громкой музыки и пьяной болтовни гостей, бросила в его сторону какую-то уничижительную фразу, обидную и несправедливую. Он собрался было отчитать не в меру языкастую жену, но был увлечен Люськой, сестрой Марины, в кухню, где она сунула ему в руку нож и велела нарезать колбасу. Они были одни в пустой кухне среди чистых и грязных тарелок, полных и пустых бутылок, у Феди внутри плескалось граммов триста "Московской". Тут-то его и понесло. "Да чем она вечно недовольна? Я не гуляю, пью в меру, не курю даже, зарплату до копейки домой несу. Всё в доме делаю, с детьми занимаюсь, ну что, что еще этой дуре надобно? Вот ты ее сестра, объясни ты мне, какую ей луну с неба хочется?" Хмельная Люська молча хрумкала огурцом и разглядывала Федю с лукавым видом. Прикончив огурец, вытерла губы краешком полотенца и спросила: "А ты что же, не догадываешься?" "Представь себе, не догадываюсь" Люська закатила глаза к небу, хмыкнула, покрутила пальцем свисающую на лоб челку и снова посмотрела на Федора. Тот ждал ответа. Тогда она подбоченилась и уже решительно открыла рот, чтобы сообщить Федору страшную тайну, как дверь распахнулась, рука шурина схватила Люську за локоть и выдернула из кухни. Когда Федор вышел следом, неся блюдо с колбасой, Люська увлеченно отплясывала с шурином что-то среднее между кадрилью и полечкой. Этим разговор и закончился.

Следует однако заметить, что на людях Марина обычно вела себя вполне дипломатично и "пилораму" не включала. Более того, она никогда не упускала момент, если можно было упомянуть о месте работы мужа. Если случалось, что кто-то об этом спрашивал, она понижала голос и отвечала неизменно многозначительно и с легким оттенком усталости, что муж работает в конторе. Спрашивавший по тону, каким это произносилось, сразу же понимал, о какой именно конторе идет речь. Обычно на этом расспросы прекращались, но иногда попадалась любопытная собеседница, которая с загоревшимися глазами принималась расспрашивать Марину, в надежде выведать что-нибудь жутковатое и будоражащее. Тогда Марина добавляла в голос усталости и, слабо махнув рукой, говорила: "Вы думаете, он мне что-нибудь рассказывает?" При этом, однако, оставалось ощущение, что Марина все же кое-что знает, но не собирается болтать об этом с первым встречным.

Тем не менее, слова Марины полностью соответствовали действительности. Федор никогда не рассказывал о своих служебных делах, не только потому, что деятельность конторы не подлежала разглашению, но и потому, что характер его работы не располагал к откровениям. А числился прапорщик Погодин на должности "стрелок".

В отличие от своих коллег по группе, Федор или "Федюня", как снисходительно-ласково называли его сослуживцы, не занимался до службы спортом вообще и стрельбой в частности. Впервые его необыкновенные способности в этом занятии проявились в армии, на третьем месяце службы. Тогда артиллерийский дивизион, в котором он служил, вывезли на стрельбище, и Федя впервые получил на руки рожок с двенадцатью боевыми патронами. Требовалось из положения лежа поразить две фанерные фигуры, расположенные на разном удалении от огневой позиции. Что Федя тут же и сделал, потратив на каждую из мишеней ровно один патрон. Затем подумал мгновение и еще четырьмя патронами уложил мишени, предназначенные соседям справа и слева. Это было нарушением прядка, и командир взвода, очкастый лейтенант-двухгодичник, скомандовал: "Встать!" Но не стал распекать бойца, а предложил оставшимися патронами положить еще раз шесть мишеней. Федя повторил. Лейтенант хмыкнул: "Да ты у нас Вильгельм Телль" И подозвал командира батареи. Погодину снова выдали патроны, и он снова одну за другой поразил цели. "Молодец!" √ похвалил комбат, а вечером объявил перед строем благодарность и пообещал пустить в увольнение. В увольнение Федя не попал. На следующий день в казарме появился незнакомый капитан и велел Погодину следовать за ним. Снова Федя оказался на стрельбище. Капитан протянул ему АКМ с полным магазином и предложил из любого положения поразить круглую мишень, находившуюся от них метрах в тридцати. Ложиться Федя не стал, вскинул АКМ и пустил длинную очередь. В мишени был выбит аккуратный кружок, ограниченный окружностью с цифрой "9". "Неплохо" √ обрадовался капитан, забрал АКМ и пошел к УАЗику, на котором они приехали. Оттуда он вернулся с длинноствольным пистолетом, совершенно не похожим на стандартный "макаров": "Бери чуть-чуть правее, примерно на "три часа". Долго не целься, рука устанет" На расстоянии метров в десять он расположил на насыпи несколько шариков для пинг-понга, они и были мишенями. Первые три выстрела ушли в "молоко". После каждого выстрела капитан указывал на Федину ошибку, и тот старался ее не повторить. На четвертом выстреле шарик отскочил вправо, на пятом √ взлетел вверх. Все последующие пули легли точно в цель. Капитан был доволен: "Поехали в казарму за вещами и документами. Будешь служить у меня" Следующим местом службы оказалась спортрота.

Вопреки ожиданиям, откомандирование в спортроту не внесло существенных изменений в его жизнь. В команде уже было набрано необходимое количество стрелков-спортсменов, и Федя-самородок, не имевший ни разряда, ни какого-либо опыта в этой области, считался "запасным". В сущности, Федя стал вечным дневальным по роте, а через полгода дослужился до ефрейтора и дорос таким образом до дежурного по роте, что подразумевало меньшую физическую нагрузку и бульшую ответственность. Время шло, сослуживцы тренировались, ездили на соревнования, а Погодин все ходил и ходил в наряды. Уже под самый "дембель" в роте сменился командир, и новому начальнику стало интересно, что делает в его подразделении младший сержант Погодин. Было доложено, что Погодин √ талантливый стрелок, которым очень хотел заняться бывший командир, да все руки не доходили. Новому ротному захотелось убедиться в Федином таланте, и тот был заведен в тир для показательного выступления. Федя получил в руки малокалиберную винтовку с диоптрическим прицелом, пять патрончиков и команду "Огонь!" Он не спеша лег (не пристало "деду" суетиться), аккуратно прицелился и выбил абсолютные пятьдесят очков. Комроты схватился за голову и начал ругаться. Ругался он долго и смачно, из его монолога следовало, что его предшественник √ козел (самое мягкое сравнение), упущено было два года, за которые можно было набрать кучу медалей и мешок кубков. В течение последней недели перед "дембелем" ротный неоднократно вызывал к себе младшего сержанта Погодина и вел с ним задушевные беседы, красочно расписывая прелести сверхсрочной службы в спортивной роте. Но Федя больше всего на свете хотел домой и на агитацию не поддался.

Примерно через месяц после возвращения на "гражданку" Федор выудил из почтового ящика повестку в военкомат. Явившись в назначенное время в назначенную комнату, он обнаружил там жизнерадостного дяденьку в штатском. который обрадовался Феде как родному. Дяденька был весьма словоохотлив, неудержимо весел и прямо-таки излучал симпатию к Феде. В течение получаса он рассказывал о своих взаимоотношениях с тещей, об особенностях подледного лова рыбы, ремонта автомобиля " Жигули" и приготовления шашлыков, сыпал анекдотами и прибаутками и попутно задавал Феде малозначительные вопросы о том и о сем. Федя вежливо посмеивался над анекдотами, внимательно слушал рассказы дяденьки-балагура и не мог понять, зачем тот его вызвал и кто он, собственно, такой. Наконец дяденька посерьезнел и завел песню о том, что не хотел ли бы Федор продолжить службу, уже в новой ипостаси, более ответственной и почетной. Это сопровождалось туманными намеками и многозначительными недоговорками, и Федя решил, что его опять хотят затащить в спортроту, только теперь уже не вечным дежурным, а полноценным членом команды. Снова оказаться в армии, даже сверхсрочником, не было никакого желания, и он как мог вежливо отказался. Впервые лицо дяденьки выразило неудовольствие. Вероятно, он хотел сказать Феде что-то не очень приятное, но сдержался, снова дружески улыбнулся и объяснил, что его неправильно поняли. Речь шла о службе в очень солидной и всеми уважаемой организации, не имеющей отношения ни к армии, ни к спорту. И тут Федя понял. Перед его мысленным взором быстро промелькнули образы суровых людей в кожаных куртках, лицо железного Феликса и погоня на машинах из фильма "Мертвый сезон". Руки мгновенно вспотели, сердце заколотилось, и он почувствовал, что жарко краснеет. Собеседник молча смотрел на него, шаря глазами по раскрасневшемуся Фединому лицу. Федя понял, что пауза затянулась, и промямлил, что предложение для него немного неожиданно и он должен подумать. Дяденька согласно кивнул и записал на бумажке свой номер телефона, по которому нужно было позвонить в течение недели. Так начиналась Федина служба в конторе .

Скоро сказка сказывается, да и дело на месте не стоит. Уже через полчаса после получения сигнала Федор сидел на заднем боковом сиденье микроавтобуса, а сама машина с зашторенными окнами резво бежала по городским улицам. Путь лежал довольно далеко за город, и Погодину пришла в голову мысль вздремнуть перед работой. Приняв пару "шоферских" таблеток ("шоферскими" их называли потому, что они оказывали успокаивающее действие, не вызывая при этом сонливости), он начал устраиваться на сиденье: сбросил под ноги тяжеленный бронежилет и каску, а гитарный футляр пристроил под голову. В этом футляре хранился его инструмент. Попутно с инструментом он держал там три прицела, несколько специальных насадок и измерительных приборов, а также уйму нужных в работе вещиц. Конечно же, все это нельзя было запихать в обычный футляр для винтовки, а носить в отдельной сумке было совершенно не с руки, поэтому Федор и приспособил для дела более вместительный футляр от большой гитары. К слову, сам инструмент, будучи в Фединых руках уже довольно долго, изменился за это время почти неузнаваемо, превратившись из непритязательной тульской СВД в конструкцию, внешним видом напоминающую оружие бравых космических десантников из американского видеофильма. Благодаря стараниям заботливого хозяина, инструмент перестал быть детищем серийного производства стандартных форм и возможностей. Во время работы приклад прилегал к Фединому плечу мягко и надежно, словно ребенок ложился в люльку, "щека" плотно прижималась к щеке хозяина. Каждому пальцу левой руки на цевье соответствовало специальное углубление, а кисть правой руки входила в винтовку словно в перчатку; для всех пальцев были сделаны отверстия, ладонь плотно сидела в отведенной для нее полости, не скользя и не напрягаясь. В работе винтовка становилась как бы частью тела стрелка, безотказно повинуясь едва ощутимым движениям плеча Федора. Такое "взаимопонимание" было результатом долгих и напряженных трудов в оружейной мастерской, где местные специалисты сначала смеялись над творческими поисками Погодина, потом молча наблюдали, а потом приходили к нему за советом в трудных случаях.

Стремясь сделать инструмент как можно более близким к совершенству, Федя тысячу раз разобрал его, взвесил каждую деталь, ощупал, обнюхал, испытал, чуть ли не облизал. Он экспериментировал со стволом, газовой камерой, прицелами, колдовал над патронами, пробуя разные пули и меняя количество пороха. В результате многочисленных преобразований, инструмент стал тяжелее, но Федору удалось значительно снизить рассеивание пуль, довести отклонение попаданий до показателя более низкого, чем предусмотренный в заводских характеристиках. Федор отказался от "родного" прицела ПСО-1, предпочтя ему "буржуйский" ZF 69, и до неузнаваемости изменил компенсатор-пламегаситель, существенно снизив вибрацию ствола при выстреле. Глушители требовали использования дозвуковых патронов, с которыми у Федора как-то не сложилось, поэтому он употреблял глушитель лишь при крайней необходимости. Также в разряд нелюбимых попал лазерный целеуказатель, в котором Погодин разочаровался, убедившись, что в боевых условиях от него мало толку.

Начальство смотрело на все эти опыты с вооружением снисходительно, ценя Погодина как первоклассного снайпера. Однажды, правда, во время зачетных стрельб в тир наведался лично Большой Шеф и спросил удивленно, ткнув пальцем в инструмент: "А это что за хренотень сбоку?" Федор уже собрался было объяснить, что "хренотень" √ это специальный добавочный грузик-стабилизатор, устраняющий излишнее смещение центра тяжести к дулу, вызванное нестандартными размерами компенсатора-пламегасителя, но его опередил Шеф, который махнул в сторону Погодина рукой: "Да у них, снайперов, нынче каких только прибабахов нет" √ и увел Большого Шефа в другой угол тира.

Прибабахи прибабахами, но винтовка была хороша. Любой салага, впервые взявший в руки оружие, мог выбить из нее если не норматив мастера спорта, то первый разряд наверняка. Сам же Федор творил с нею чудеса. Сослуживцы очень любили вспоминать случай, когда он с трехсот метров отстрелил палец психу-террористу, тот самый палец, которым псих собирался нажать кнопку самодельной бомбы. При каждом очередном пересказе ( а происходило это обычно не всухую, а под водочку, в перерывах между суровыми буднями) случай обрастал новыми подробностями и, в конце концов, превратился в легенду. В соответствии с легендой шел проливной дождь, нет, мела метель, видимость была нулевая, да вообще, ночью было дело, дул штормовой ветер, сносящий в сторону пули как бумажные самолетики, "┘и ты представляешь: Федюня, стоя, навскидку, почти вслепую, отшибает этому гаду палец уже в сантиметре от кнопки. Тот даже не понял, что происходит. Ну, тут, конечно, мы подоспели, руки заломали, почки малость подрихтовали┘ Я тебе прямо скажу: Федюня √ бог в своем деле, Робин Гуд рядом с ним √ сосунок. Ты наливай, наливай┘" Привирали здорово, но совершенно достоверным было то, что за все годы службы стрелок Погодин не допустил ни одного промаха. "Человек на своем месте", - говорил о нем Шеф.

┘Прыжки на ухабах и ныряния в ямы вдруг прекратились.

- Приехали, - буркнул водитель и заглушил мотор.

Федя подхватил футляр, бронежилет перебросил через плечо, каску нахлобучил на голову поверх шапки и поспешил выбраться наружу.

Машина стояла на проселочной дороге посреди заснеженного поля. Метрах в десяти впереди маячили два солдатика из оцепления, к ним Федя и направился.

- Землячок, закурить не найдется? √ пробасил один из них, с интересом разглядывая бронежилет.

- Не курю, - ответил Федя. √ Где наши-то?

- Лес видишь? Вот и дорожку к нему протоптали. Так прямо и иди. Да вон машет кто-то.

Одинокая фигура на краю леса энергично махала рукой, приглашая Федю к себе в компанию. Федя поправил на плече сползший бронежилет и зашагал по колено в снегу, стараясь попадать в цепочку следов, громко названную дорожкой. Снег был подтаявший, набухший водой, как и положено снегу в середине марта. В небольших низинках вода откровенно хлюпала под ногами и просачивалась в сапоги. Погодин терпеть не мог ходить зимой с мокрыми ногами, да кто ж это любит┘

Фигура на краю леса постепенно приобрела узнаваемые очертания. Это был Хуциев по кличке "Весельчак Ху". Был он низкорослый и круглый, а в бронежилете поверх куртки и в вязаной шапочке, натянутой по самые глаза, и вовсе напоминал героя знаменитой сказки "Колобок". Рост Хуциева примерно совпадал с шириной плеч и живота, но никому бы не пришло в голову сказать, что он толстый и неповоротливый. Раньше Ху занимался не то пяти-, не то десятиборьем, был очень силен в руках, а на полосе препятствий в последний раз "обставил" Федю на десять секунд.

- Чао, бамбино! √ как всегда улыбаясь, поприветствовал Ху Федю. √ Закурить дай. Ах да, я же забыл, ты не куришь. Ну, пошли, а то заждались тебя. Тут близко, метров пятьсот.

- Что за работа? √ спросил Федя, уже изрядно вспотевший от лазания по глубокому снегу.

Хуциев снял с шеи ремень автомата, болтавшегося до этого на груди, и перебросил его за спину, дулом книзу:

- Иди строго за мной. В лесу снег глубокий, я в двух местах по плечи провалился.

Впереди, где-то в глубине леса, протрещала автоматная очередь.

- Да ерунда, в общем. Дезертир. Работа пустяшная, мы бы и без тебя справились. Я так и сказал Петровичу: давай я его срежу, он же как на ладони, чего Федюню зря дергать? Нет, уперся рогом, подавай ему стрелка.

Петровичем звали непосредственного Фединого начальника. Вообще-то, это было его отчество, но бойцы, когда поблизости не было посторонних, только так к нему и обращались. Панибратства в группе Петрович не разводил, но был мягок характером, стеснялся лишний раз повысить голос и применить власть. Карьера у Петровича все не складывалась: его однокашники по тбилисской школе уже ходили в подполковниках, а он все никак не мог преодолеть капитанский рубеж. В первый раз его обошли с очередным повышением, когда надо было срочно пропихнуть наверх чьего-то племянника. Во второй раз майорская звездочка сделала Петровичу ручкой, когда в управлении был скандал с пьянкой на службе, а Петровича сделали "стрелочником". Две случайности подряд обозначили закономерность, а мыслительные процессы у начальства не любят отклонений от проторенной дорожки, в связи с чем стало традицией обходить Петровича при очередной "раздаче слонов". Логика была обычная: если раз за разом офицера "пробрасывают" с повышением, значит это неспроста, есть причины. Впрочем, руководство особенно над этим не задумывалось, сделав для себя раз и навсегда вывод. "Нет в тебе чекистской жилки!" √ бросил как-то в сердцах Большой Шеф, будучи в дурном настроении. Правда, в последнее время дела как будто наладились, и Петровичу очень определенно намекнули, что его кандидатура на вакантное место зама Шефа почти утверждена, что подразумевало также и повышение в звании. У Феди с Петровичем сложились отношения взаимной молчаливой симпатии; дружбой это назвать нельзя было, скорее √ взаимопониманием.

Федя брел по снегу следом за словоохотливым Ху, а тот тараторил без остановки:

- Молодой еще, четвертый месяц служит. Рванул из караула с автоматом и рожками, но сначала двоих замочил. Первый был "дедом", весной домой собирался, сам из-под Москвы. Помер сразу. А второй был того же призыва, что и беглый. Откуда-то с Северного Кавказа, молодой да ранний, джигит одним словом. Был. Этот еще часа два пожил, всё, говорят, ругался по-ихнему, отомстить клялся. Вот, Федюня, к чему приводят неуставные взаимоотношения. Закурить дай. Ах да, я забыл┘

По мере приближения к месту работы ухо начало улавливать нетипичный для леса звук: словно кто-то тихо бормотал невнятные слова, прячась где-то в кронах окружающих деревьев.

- О, слышишь? √ обернулся Ху. - Это замполит ихний старается. С самого утра в матюгальник талдычит, охрип бедный. Можно понять: по шапке он крепко получит за такие дела. Ну вот, почти пришли. Там дальше лесопилка, на ней он и прятался, когда нашли. Наши его с трех сторон обложили, а с четвертой √ там кустики густые √ как бы и нет никого. Очень удобно стрелять, он виден отлично, прятаться не умеет, патроны в пустоту тратит. Давно бы всё сделали и дома чай пили, да Петрович уперся┘ Здесь пригнись и старайся не шуметь.

Полусогнувшись, засеменили среди низкорослого кустарника. Снова прогремела очередь, теперь совсем близко. Сразу за выстрелами ожил замолчавший было мегафон замполита. Его хриплые увещевания ветер относил в сторону, слов было не разобрать, да и вряд ли кто пытался его слушать.

Кусты вдруг расступились, открыв крошечную полянку, на которой Федя увидел Петровича, сидевшего в снегу, прислонившись спиной к сосне. При появлении Феди и Хуциева, он энергично замахал руками, чтобы те легли на землю. До Петровича пришлось добираться ползком. Все тело было мокрым от пота, и, когда наконец доползли, Федя с облегчением швырнул надоевший бронежилет под ближайший куст. Туда же полетела каска.

- Где? √ вполголоса спросил Федя.

Петрович молча ткнул пальцем себе за спину. Федя осторожно приподнял голову. Серая фигурка дезертира, действительно, была хорошо видна. Он стоял на коленях в снегу лицом к Феде, прислонившись плечом к невысокой груде сосновых бревен. С другой стороны его прикрывало деревянное строение, напоминавшее сарай, а за спиной √ такая же груда бревен, только повыше.

Федя подтянул к себе и раскрыл гитарный футляр. Хуциев подполз поближе, чтобы заглянуть в него. Кроме инструмента, в отдельных нишах в нем лежали три прицела: любимый ZF 69 и два ночных √ подсветный и бесподсветный, блок питания, флюгерок собственной конструкции, дальномер, телескопические сошки, глушитель, четыре ряда различных патронов и еще несколько вещиц, в которых Хуциев ничего не понимал, за исключением длинной черной трубки. Это было последнее изобретение Феди √ дополнительная насадка, удлиняющая ствол. Она навинчивалась спереди на дуло, и Федя рассчитывал с ее помощью увеличить эффективность стрельбы на большие дистанции. Правда, испытать ее пока не получилось.

Погодин навел инструмент на "объект", несколько мгновений изучал его через прицел, потом опустил винтовку и обернулся к Петровичу:

- Что-то я не пойму. Его можно брать как котенка. Зачем здесь снайпер?

- Так а я о чем? √ подхватил Ху. √ Я же говорю: давай, Петрович, я его срежу┘

Петрович перебил:

- Ты, Хуциев, иди к людям и передай приказ: после выстрела Погодина все √ вперед, брать живьем. Минут через десять. Замполиту скажи, чтобы матюгальник выключил.

Хуциев кивнул и исчез за кустами. Петрович полез в карман куртки, достал пачку сигарет, сунул одну в рот, потом спохватился:

- Куда ветер?

Федя глянул на флюгерок:

- Ветер от нас к нему.

Петрович поморщился, сунул сигарету обратно в пачку и заговорил, не глядя на Федю:

- Большой Шеф звонил Шефу, а тот меня проинструктировал. Тут такие дела: комдив ихний √ старый друг Большого Шефа. Если будет суд и разбирательство, могут многие головы полететь. Короче, мне дали понять, что если живым дезертира не возьмем, так будет лучше для всех.

Федя помолчал, переваривая услышанное, потом снова поднял винтовку и присмотрелся к "объекту". Тот был в расстегнутой старой шинели, без шапки. Лицо √ худое, остроносое, прыщавое. Дезертир постоянно вертел головой в разные стороны, видимо, ожидая нападения с какой-нибудь неожиданной стороны, и как-то странно шлепал себя по лицу рукой в однопалой солдатской рукавице. Справа снова включился, забормотал мегафон замполита, и дезертир поднял над собой автомат и, не глядя, сыпанул очередью на звук поверх бревен.

Федя скосил глаза в сторону Петровича: тот сидел, по-прежнему привалившись спиной к сосне, и смотрел в сторону, словно ему было совсем не интересно происходившее. Почувствовав на себе Федин взгляд, он тихо кашлянул и сказал:

- Я тебе ничего не приказываю. Делай так, как считаешь нужным.

Федя достал из футляра три простых патрона, зарядил винтовку и прильнул к прицелу. Снова √ прыщавое красноносое лицо, бегающие глазки┘ И тут Федя понял, что же дезертир делал, шлепая себя рукавицей по лицу: "Он вытирает слезы┘" В этот момент дезертир глянул в сторону Фединого куста, и тому показалось, что они встретились взглядами. Указательный палец мгновенно среагировал, начав нажимать курок, но дезертир отвернулся , и Федя остановил себя уже на грани выстрела. "Слезы вытирает┘"

Федя снова опустил винтовку и некоторое время лежал, старательно стирая пальцем пятнышко грязи на прикладе. Ветер усилился, и сосны зашумели над головой, полностью заглушая мегафонные увещевания замполита. Совсем рядом на дереве громко каркнула ворона, заставив Федю вздрогнуть от неожиданности.

- Петрович, - обернулся он к начальнику, - а если он жив останется, что с ним будет?

Тот пожал плечами:

- Я не юрист, откуда мне знать? Ну, дисбат, конечно, и надолго. А так, кто его знает, как оно там обернется┘

Мегафон прекратил бормотание. Повисла тишина, только сосны шумели над головой. Бойцы ждали выстрела, и пора было принимать решение. Федя достал из кармана носовой платок, не спеша протер линзы прицела, потом обтер себе лицо, сунул платок назад в карман и в очередной раз √ теперь уже последний √ поднял винтовку.

- Сделаем так, - сказал он, разглядывая "объект" в прицел. √ Я прострелю ему руку, и пока он очухается, ребята его возьмут.

Петрович молчал. Федя сосредоточил внимание на дезертире, ожидая удобного момента для выстрела. Тот забеспокоился с наступлением тишины, метнулся туда-сюда, ожидая нападения, потом замер, весь обратившись в слух. Федя навел перекрестье прицела на середину рукавицы на правой руке, выдохнул и плавно спустил курок. Грохнул выстрел, дезертир выронил автомат и согнулся, судорожно прижав к животу правую руку. Прошла секунда, две. Федя продолжал целиться в дезертира, зная, что с трех сторон к нему уже бегут люди, и готовый добить его, если тот успеет взять оружие в руки. Три секунды, четыре. На пятой секунде солдат резко разогнулся с искаженным болью лицом и потянулся левой рукой к автомату. Федин палец медленно начал давить на курок, но в этот момент чья-то спина закрыла от него "объект", и Федя поспешил поднять винтовку дулом вверх. Кажется, удалось. Федя глубоко вдохнул, но подавился воздухом, внезапно услышав приглушенный сдвоенный выстрел. Через мгновение он увидел себя бегущим, вернее, пытающимся бежать по пояс в снегу туда, где столпились люди в бронежилетах. Порыва хватило ненадолго, и вскоре он остановился, тяжело дыша, слыша, как бешено колотится сердце.

Он так и стоял, опустив руки и глядя в снег перед собой, когда услышал голос Хуциева, пробиравшегося к нему, высоко поднимая ноги.

- Всё пучком, командир. Наши не пострадали. Но взять не успели. Я уже руку к нему тянул, когда он ствол себе под челюсть сунул. "Мозги на асфальте", одним словом.

Погодин развернулся и побрел к кусту, под которым бросил инструмент .

Петрович уже настрочил добрый кусок отчета, когда в дверь стукнули, и на пороге появился Погодин:

- Вызывал, Петрович?

- Да-да, заходи. Бери стул, садись за стол. Да куртку-то сними, вон гвоздик.

Пока Федя возился с курткой, Петрович сложил листы начатого отчета, сунул их в сейф, а из сейфа достал бутылку "Столичной", банку сардин в масле, литровую банку маринованных огурчиков домашнего приготовления, полбуханки хлеба и еще кое-что из постоянных запасов "на всякий пожарный". Все это, и особенно "Столичная", было обязательной и неотъемлемой частью разговора "по душам", а поговорить с Федюней после сегодняшней операции было необходимо. Поводом для распития бутылки должно было стать долгожданное повышение Петровича.

Петрович открывал банки, нарезал хлеб, а Федя сидел и равнодушно смотрел на приготовления. Вообще он никогда не был особенно веселым и разговорчивым, но Петрович знал его уже много лет и умел различать оттенки Фединого настроения. В этот раз было хуже некуда.

Петрович закончил процесс сервировки стола и уже взял в руки бутылку, чтобы открыть, когда вдруг спохватился:

Он поднялся и направился к двери, но запереть не успел. Перед самым его носом дверь распахнулась, и в кабинет влетел лейтенант Смыкалов:

- Петрович, ты еще не ушел?

При виде бутылки в руках хозяина кабинета он расплылся в радостной улыбке:

- Кажется, я вовремя.

Появление Смыкалова √ он же "Стукалов" √ было совершенно некстати. Не говоря уже о том, что нормальный разговор с Федюней становился невозможен в его присутствии, Смыкалов-Стукалов сам по себе был крайне нежелательной фигурой в застолье. Все управление знало, что Смыкалов активно занимается доносительством, не брезгуя при этом никакими приемами. Он мог сам завести провокационный разговор на какую-нибудь сомнительную тему, и если собеседник "клевал на наживку" и говорил лишнее, его слова в ближайшее время становились известны начальству. Шеф не любил Смыкалова, но оправдывал сам перед собой свою к нему лояльность тем, что "руководство должно знать, что делается во вверенном ему подразделении". Офицеры в приватных беседах не раз признавались друг другу в остром желании набить Стукалову морду, но никто этого до сих пор не сделал. Логика была проста: доносчики были, есть и будут всегда; не Стукалов, так кто-то другой будет шептать на ушко командиру. Но Стукалов хотя бы известен, а когда знаешь, откуда ждать беды, опасность не так уж и велика.

При появлении в кабинете Смыкалова, Петрович мысленно чертыхнулся, но сохранил невозмутимое лицо:

- Запирай за собой дверь и садись за стол. Как раз третьим будешь.

И полез в сейф за третьей рюмкой.

Довольно улыбающийся Смыкалов оккупировал последний имевшийся в кабинете Петровича стул и, потирая руки в предвкушении удовольствия, поинтересовался:

- В связи с чем гуляем?

Петрович не спеша разлил по рюмкам жидкость и пояснил:

- Подписан приказ. С завтрашнего дня я майор и заместитель шефа.

- Ну, Петрович, поздравляю, - расцвел Смыкалов и, чокнувшись с остальными, втянул водку. Затем понюхал хлеб и бросил в себя хороший кусок сардины.

- Давно пора было, - продолжил он, добавив к сардине огурчик и громко им хрустя. √ А то всё обходили тебя с повышением.

Петрович хотел было поддакнуть, но вовремя почуял подвох и только молча кивнул. Смыкалов же заливался соловьем:

- А работенка у тебя не из легких: столько лет группой прокомандовал. Постоянно риск, кровушка, да и за людей ответственность немалая. Это не то, что наблюдателем в ресторане сидеть, тут год за три считать нужно. Да разве ж им, наверху, есть до этого дело?

"Экая, все-таки, сволочь", - беззлобно-равнодушно подумал Петрович, в очередной раз разливая по рюмкам. Федюня жевал ломтик вареной колбасы и глядел в окно на серый городской пейзаж. Ничего с разговором не получилось, принесла же нелегкая Стукалова┘

А тот не унимался. От рассуждений о несправедливости к Петровичу он плавно перешел на более общую тему свинства тех, кто наверху, по отношению к тем, кто снизу. Его голос выражал искреннее возмущение царящей безнравственностью и чинопочитанием. Если бы Петрович не знал Стукалова так хорошо, ему трудно было бы не проникнуться идеей и не наговорить лишнего. И откуда только берутся такие таланты? Вы только посмотрите на него: водочку попивает, закусывать не забывает, а речь ведет гладко и связно, словно по бумажке читает:

- Вот взять сегодняшнюю операцию. Здесь вопрос очень непростой, человеческие жизни на кону. Довели, затрахали солдатика молодого, вот он от отчаяния на побег и решился. На совершенно бессмысленный поступок. А сейчас его уже больше нет, и дельце это замнут, и никого особенно не накажут. Потому как единственный свидетель безобразий застрелился. Объявят теперь, что наркоманом был, и все будет шито-крыто. И никому дела нет, что солдатика того дома мамка ждет, а может быть, и девчонка у него была. Вот послала сына Родине служить, а вернулся в гробу.

"Удавил бы тебя, гада, да под суд идти не хочется" Петрович молча кивал и поглядывал на Федюню, опасаясь, как бы тот чего не брякнул под настроение. Но Федор тоже молчал, отвернулся от окна и катал пальцами по столу пробку от водки. Когда Смыкалов подошел к наиболее эмоциональной части разговора, заявив, что "все генералы √ сволочи, и была бы его воля┘", Федя поднял глаза на лейтенанта и хотел что-то сказать, но Петрович опередил его, громко попросив подать ему рюмку для заполнения "по последней".

- Зачем по последней? √ удивился Смыкалов. √ Еще не поздно совсем, а я вообще на суточное дежурство заступил. Сейчас по сусекам пометем, Федюня за добавкой сгоняет. Хорошо сидим, жалко прерывать.

- Да я, в принципе, не против, - изобразил сожаление Петрович. √ Но надо еще отчет написать о сегодняшней операции. Не люблю я эту возню бумажную, а что поделаешь? Ты куда, Федор?

Погодин уже надел куртку и обматывал шею шарфом.

Смыкалов навострил уши. Петрович немного растерялся и не придумал ничего лучше, чем сказать:

- Все нормально Федор. Иди отдыхай.

Когда за Погодиным закрылась дверь, Смыкалов поделил содержимое его рюмки между собой и Петровичем и спросил подчеркнуто равнодушно:

- А что это Федюня заизвинялся?

- А кто его знает, - так же равнодушно отмахнулся Петрович. - Он сегодня что-то не в духе.

- Да, я заметил.

Выпили. Помолчали. Потом Смыкалов, потерявший с уходом Феди вдохновение, поднялся:

- Ну, спасибо тебе, Петрович, за угощение. Пойду пройдусь по территории. Ты на новой должности не забывай старых друзей. Пока.

Смыкалов ушел. Петрович снял с лица радушную улыбку и принялся прибирать на столе. "Гнида, весь вечер испортил. И где кадровики таких находят┘"

Отчет был закончен, когда в управлении уже никого не было, и в здании царила тишина. Петрович запер кабинет и спустился вниз к выходу. Подходя к вестибюлю, услышал звонок. Звонил телефон на столе у дежурного прапорщика. При появлении Петровича в вестибюле, дежурный бросил в телефонную трубку: "Минутку", - и жестом подозвал его к столу. Петрович взял трубку:

- Слушаю.

- Здра желаю. Вас беспокоят из семнадцатого отделения милиции, лейтенант Корзинкин. Тут к нам доставили в нетрезвом виде вашего сотрудника, фамилия √ Погодин. Мы документы решили не оформлять, пока с вами не свяжемся. Что делать будем?

- Все правильно, не надо ничего оформлять. Я к вам сейчас за ним приеду. Давайте ваш адрес.

Петрович записал на листке из блокнота адрес, положил трубку и посмотрел на прапорщика:

- Ты со Смыкаловым дежуришь?

- С ним.

- Ничего ему не говори. Я сейчас туда поеду и все улажу.

- Нет проблем.

Поплутав немного по проходным дворам, "шестерка" Петровича притормозила у нужного здания. Лейтенант Корзинкин √ совсем юный, только что из училища √ обрадовался:

- Очень хорошо, что приехали. Заберите скорее вашего певца, мы уже наслушались.

- Певца? √ удивился Петрович.

- Не узнаете, что ли? Это он концерт в "обезьяннике" дает.

Пьяное пение, доносившееся из дальнего конца здания, становилось все громче по мере приближения к исполнителю, и Петрович, действительно, узнал голос Погодина.

- Там горы высокие,

Там степи бескрайние,

Там ветры летят┘

Первые слова Федя начинал баритоном, затем голос поднимался все выше и выше, и там, где соответственно мотиву нужно было взять достаточно высоко, он переходил на тенорок, завершая куплет уже каким-то петушиным фальцетом. "Тоже мне, Марк Бернес, - рассердился Петрович. √ А если бы не я, а Стукалов на телефоне оказался √ вылетел бы с работы, дурак"

Федюня сидел в зарешеченной комнате на скамье и, привалившись спиной к стене, выводил очередной куплет уже начинающим хрипнуть голосом. Увидев Корзинкина и Петровича, он прервал пение и сфокусировал взгляд на подошедших:

- А, Петрович.

Видимо, то, что за ним приехал Петрович, его не обрадовало, потому что он опустил голову как бы в задумчивости, потом снова поднял и спросил:

- А почему не Стукалов?

Корзинкин открыл замок:

- Забирайте вашего Карузо. Да, вот удостоверение, возьмите.

- Вставай, пошли, - сказал Петрович, кладя Федино удостоверение себе в карман.

Федя кивнул, рывком поднялся, и тут же его занесло и стукнуло о соседнюю стену. Петрович подхватил его под локоть и вывел из "обезьянника".

- А шапка твоя где? Почему голова босая?

Федя пожал плечами. За него ответил Корзинкин:

- Его без шапки доставили.

Тут Корзинкин понизил голос и добавил извиняющимся тоном:

- Ребята, пока разобрались, что к чему, пару раз приложились дубинкой. Он же не сразу удостоверение достал.

Петрович махнул рукой и повел Федю к выходу.

- Может, вам машину дать? √ крикнул вслед Корзинкин.

- Не надо, я на своей.

Сидя пристегнутым ремнем к переднему сиденью, Федя молчал, его опущенная голова качалась в такт движению машины. Временами он резко вскидывал голову и озирался по сторонам с удивленным видом, словно успел забыть, где находится и что с ним происходит. В один из таких моментов Петрович спросил:

- Где же ты так наклюкался?

Федя не ответил.

Подъехали к дому. Федя попытался выйти самостоятельно, но не удержался на ногах и боднул головой сугроб. Петрович горько усмехнулся, помог Феде подняться и, подхватив под локоть, повел вверх по лестнице.

Марина открыла дверь в халате, "с накрученной головой" и смутилась, увидев Петровича, с которым встречалась до этого лишь однажды. Но смущение ее мгновенно пропало и уступило место ярости, когда она увидела, в каком состоянии пребывает супруг.

- Па-го-о-дин!- пропела она, отступая назад, в то время как Петрович заводил Федю в прихожую и закрывал за собой дверь. √ На кого ты похож?! Это для этого теперь по тревоге вызывают?!

Федя поднял на нее глаза, недовольно скривился и промычал что-то неразборчивое.

- Где твоя шапка? На кого ты похож, я тебя спрашиваю! Только этого мне еще и не хватало для полного счастья, - наращивала обороты Марина. √ Это называется: муж с утра до вечера на работе пропадает, несет нелегкую службу! Вот она какая, служба твоя, оказывается. Боже мой, Погодин, до чего ты докатился┘ Я тебе вот что скажу: если ты рассчитываешь, что тебе с рук сойдут такие вы┘

- И-и-эх! - Федин кулак промелькнул в воздухе и глухо шлепнул по Марининому лицу. Та захлебнулась словами и закрыла лицо ладонями.

- Ты что, Федор! √ Петрович запоздало схватил его за руку.

Марина выбежала из прихожей.

- Давно пора было, - пробормотал Федя. √ Напиши на меня рапорт. Я пью, дебоширю, жену бью.

- Да успокойся ты, дебошир. Куртку снимай. Где тебя положить?

- Прямо по курсу. Все прямо и прямо. Так в рапорте и напиши: пьянствует Погодин, не нужен нам пьяный снайпер.

Петрович завел Федю в полутемную комнату √ свет из прихожей позволил разглядеть диван, на который он и положил пьяного снайпера. Стянул с его ног сапоги и бросил на пол.

- Спи пока. Утром рассолу попей, да перед женой извиниться не забудь.

Направился в сторону прихожей, но Федя снова подал голос. На этот раз он говорил четко и ясно, словно и не пил вовсе:

- Петрович, постой.

- Чего? √ Петрович обернулся.

- Я уволюсь с работы.

Петрович задумался, подыскивая правильные слова. Федя скрипнул в темноте диваном:

- Я не смогу больше.

- Не спеши, Федор. Зайди ко мне завтра, поговорим.

Погодин молчал.

- Обязательно зайди. Я буду ждать.

Не дождавшись ответа, Петрович вышел в прихожую. Из дверей кухни показалась Марина. Она прижимала мокрое полотенце к левому глазу, по лицу текли слезы. Надо было что-то сказать, как-то успокоить, но Петрович не мог ничего придумать и молча переминался с ноги на ногу. Марина всхлипнула и спросила:

- Что это с ним? Я его таким никогда не видела.

Петрович вздохнул и взялся за ручку двери:

- У него был трудный день.

Улица встретила его ночной тишиной, в большинстве окон уже погас свет, только снег искрился под фонарями. "Шестерка" взревела мотором и, слегка пробуксовывая в зернистом, рассыпчатом снегу, резво побежала вдоль переулка. Когда звук мотора стих, на дворик снова опустилась тишина, изредка нарушаемая кошачьим воем откуда-то из дальних кустов.

Copyright (c) "Русский переплет"