Итак, старый князь Болконский и его дочь, княжна Марья.

Для того, чтобы понять причину их непростых взаимоотношений, читателю достаточно будет просто поставить себя на место этого самого князя. Действительно, есть дочь, очень добрая и очень неглупая девушка, обделённая в смысле внешних данных, рано потерявшая мать. Отцу пришлось излить на неё двойную порцию своей любви, - её старшему брату князю Андрею в этом смысле повезло меньше, я думаю. Так вот, комплексы на почве неказистой внешности почти неизбежны, а тут ещё и ответная любовь, нашедшая своё выражение в религии. То бишь: идея "всепрощения", "верблюд и игольное ушко", "волос на голове, который не упадёт без Его воли", "ударили по одной щеке, подставь другую" и т.д. и т.п.

И всё бы ничего, но приезжает князь Василий, со своим воспитанником и сватает этого самого воспитанника к княжне, ну, в смысле, предложение делает руки и сердца своего сына. А этот, на всё и на всех положивший дебил, вместо того, чтобы потерпеть самую малость, наоборот, решает времени зря не терять, и пока княжна обдумывает его предложение, устраивает себе амурное, так сказать, приключение с Бурьенкой, её компаньонкой. Его застигли врасплох в зимнем саду, и после всего, этот молодой кретин ещё является узнать её решение относительно своего предложения. Приплюсуйте сюда Бурьенку, которая в слезах прибегает просить прощения и конечно же получает его. И княжна уже обдумывает, как бы устроить её судьбу с этим самым Анатолем. Допустим, что через дворовых людей всё это стало известно её отцу, Николаю Андреевичу Болконскому, ну и каково же ему? - поставьте себя на его место!

А с его точки зрения картина предельно проста: есть дочь, очень умная и очень добрая девушка, причём доброты в ней столько, что это уже в ущерб уму, если можно так выразиться. Он, отец, не вечен, рано или поздно помрёт, а что будет с ней? А с ней скорее всего будет вот что: умственно плохо развитые, но не закомплексованные бурьенки, анатоли, божьи люди всех мастей будут водить её за нос и вокруг, и закончит она свои дни обманутая и разорённая в монастыре. Ну, и какова вам такая перспектива, если допустить, что это ваша родная дочь?

Словом, нужно срочно что-то делать, но что? И вот тут мысли старого князя наталкиваются на религию, - в ней он видит корень зла, в этой "щеке, которую нужно подставить после того, как...". Он прекрасно понимает, что религиозные чувства и гордыня несовместимы. Раб, пусть даже и Божий, не может быть одержим гордыней. Стало быть, если разбудить в человеке чувство собственного достоинства, нанеся ему оскорбление, незаслуженную обиду и т.д., то будет нанесён и сокрушительный удар по этому самому всепрощению. Ведь не зря же говорят, что в некоторых случаях нужно дать пинка или подзатыльника, чтобы у человека за спиной выросли крылья. И раз уж пинки и подзатыльники Анатоля и Бурьенки не действуют, значит это же самое должен сделать он, - самый родной, самый близкий человек. То есть по существу, принести в жертву любовь дочери по отношению к себе, отцу, потому что его собственная любовь к дочери для него дороже. И даже не любовь, - дочь дороже, её будущее. Вот здесь и начинается то, что глумливо-язвительные, но глуповатые критики назвали бы достоевщинкой.

Все перипетии их дальнейших взаимоотношений, как то: заигрывания старого князя с Бурьенкой, нарочитый деспотизм и проч., тут можно опустить. Тем более, что в этом немалая заслуга и самой княжны, её прямо-таки религиозно-героического упрямства в смысле всепрощения. За доказательствами нашего предположения (о разумности действий отца) перейдём сразу к финалу, то есть к тому моменту повествования, когда старый князь, будучи раздавлен не только параличом, но и самой жизнью, дал слабину. И вот здесь торопиться не будем, обратимся к тексту и прочтём всё внимательно:

"-- Ему получше нынче, -- сказал доктор. -- Я вас искал. Можно кое-что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас...
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, -- было мучительно-радостно и ужасно.
-- Пойдемте, -- сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что-то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
-- Гага -- бои... бои... -- повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же...
-- Душа, душа болит, - разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
-- Все мысли! об тебе... мысли, -- потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
-- Я тебя звал всю ночь... -- выговорил он.
-- Ежели бы я знала... -- сквозь слезы сказала она. -- Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
-- Не спала ты?
-- Нет, я не спала, -- сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
-- Душенька... -- или -- дружок... -- Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. -- Зачем не пришла?
"А я желала, желала его смерти!- думала княжна Марья. Он помолчал.
-- Спасибо тебе... дочь, дружок... эа все, за все... прости... спасибо... прости... спасибо!.. -- И слезы текли из его глаз. -- Позовите Андрюшу, -- вдруг сказал он, и что-то детски-робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
-- Я от него получила письмо, -- отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
-- Где же он?
-- Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
-- Да, -- сказал он явственно и тихо. -- Погибла Россия! Погубили! -- И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что-то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
-- Надень твое белое платье, я люблю его, -- говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар..."

Ну вот, а самое удивительное, что старый князь добился-таки своего. Ведь после его смерти, не всё ли равно было княжне Марье, оставаться ли в Богучарово или бежать от французов в Москву и дальше, - какое казалось бы отношение всё это имело к её бессмертной душе? Ан-нет, тут даже вопроса не было, бежать или оставаться. Да и позже, вряд ли кто смог бы распорядиться своей судьбой лучше. Хотя тут уже немалая заслуга может быть приписана племяннику Николушке, которого угораздило остаться круглым сиротой и забота о котором не только княжну, но кого хочешь избавит от внутренней дури в виде чрезмерной религиозности, комплексов неполноценности и проч. и проч.

Хотя, между нами говоря, жизнь, реальная жизнь не роман. И не всё в ней сходится одно к одному, - иная княжна с тоски могла бы запросто мышьяком травануться или ещё какая напасть. Но в том и прелесть старых романов, - дают они возможность поразмыслить о жизни без суеты ...