Не боюсь никого,
Ни царей, ни богов.
Я боюсь одного -
Боюсь острых углов.
Где бы я ни шагал,
Где бы ни выступал,
Во весь голос взывал:
Обожаю овал!

Как он смел, кричали американцы! И как талантлив! Ах, уж эти ибанцы! Они вечно что-нибудь выдадут такое! Мы так уже не можем. Мы зажрались. Как видите, я здесь, сказал Распашонка журналистам. А я, как известно, самый интеллектуальный интеллектуал Ибанска. Когда я собрался ехать сюда, мой друг Правдец сказал мне: пропой, друг Распашонка, им всю правду про нас, а то у них превратное представление.

А ведь в самом деле смел, сказал Учитель. Цари и боги - это вам не какие-то пустячки вроде Органов. Тут ба-а-а-льшое мужество нужно. Сослуживец, завидовавший мировой славе Распашонки, сказал, что это вшивое стихотворение надо исправить так:

Где бы я ни стучал,
Чей бы зад ни лобзал,
С умиленьем мычал:
Обожаю овал!

Вернувшись из Америки, Распашонка по просьбе Сотрудника написал обстоятельную докладную записку о творчестве Певца. Для Самого, сказал Сотрудник. Так что будь объективен. И Распашонка написал, что с точки зрения современной поэзии Певец есть весьма посредственный поэт, но как гражданин заслуживает уважения, и он, Распашонка, верит в его искренность и ручается за него... Граждан у нас и без всяких там певцов навалом, сказал Заместитель номер один, а посредственные поэты нам не нужны. Посадить! Либерально настроенный Заведующий предложил более гуманную меру: выгнать его в шею! Зачем нам держать плохих поэтов? У нас хороших сколько угодно!

И я смог бы написать что-нибудь такое, за что меня взяли бы за шиворот, говорит Распашонка. А смысл какой? Сейчас меня читают миллионы. И я так или иначе влияю на умы. В особенности - на молодежь... А сделай я что-нибудь политически скандальное, меня начисто выметут из ибанской истории. Двадцать лет труда пойдет прахом. Конечно, сказал Учитель. А надолго ли ты собираешься застрять в ибанской истории? В официальной? А стоит ли официальная ибанская история того, чтобы в ней застревать? А расчет на место в истории оборачивается, в конечном счете, тряпками, дачами, мелким тщеславием, упоминанием в газете, стишком в журнальчике, сидением в президиуме. Ты на что намекаешь, возмутился Распашонка. Погоди, сказал Учитель. Учти! Ибанская история капризна. Она сейчас нуждается в видимости подлинности. Пройдет немного времени, и тебя из нее выкинут, а Правдеца впишут обратно. Торопись, тебя могут обойти! Распашонка побледнел и побежал писать пасквиль на ибанскую действительность. Пасквиль получился острый, и его с радостью напечатали в Газете... Молодому поэту Распашонке, любимцу молодежи и органов, за это дали сначала по шее, а потом дачу!

А вот что писала o E.A. Галина Вишневская:

"Быстро научился он угождать на любой вкус, держать нос по ветру и, как никто, всегда хорошо чуял, когда нужно согнуться до земли, а когда можно и выпрямиться... Так и шарахало его с тех пор из стороны в сторону - от "Бабьего яра" до "Братской ГЭС" или того хлеще "КамАЗа", который без отвращения читать невозможно - так разит подхалимажем..."

Или вот:
"Вы подарили Славе несколько книжек Ваших стихов. Я их прочла, и знаете, что меня потрясло до глубины души? Ваше гражданское перерождение, Ваша неискренность, если не сказать вранье, Ваше бессовестное отношение к своему народу".

Алексею Ивантеру

╚Ты помнишь, Алеша, дороги смоленщины╩

(К.Симонов)

Ты помнишь, Алеша, дороги советские,
Растертые в пух и разбитые в прах
Ребячьи забавы. Раздумья недетские.
И липкий, как мед, надсознательный страх.

Квартира отдельная, словно молельная,
Что было столь редко, ну, просто, как встарь.
И бабка: красивая, глупая, дельная,
Чью руку не раз целовал Государь.

Семья как семья - у врача и полковника.
Отец папуас - и учтивая мать.
Батяня - безбожник, мать с бабкой - ╚церковники╩:
Алмазная ось: ни разбить, ни сломать.

По праздникам - гости. Турусы. Излишества.
По будням - надышанный спертый покой.
И рано я понял на льдине мальчишества
Всю пошлость и мерзость системы такой.

Приятственно пениться в ванне ╚комфортика╩,
Болтать по-немецки, книжонки листать.
Счастливое детство: курорты и тортики
С глухим осознаньем, что вор я и тать.

Бабуля любила ╚пожарить╩ оладушки.
На вилку насадишь - мгновенье - и пшик
Тут Сталин копытца откинул - и ладушки.
Сказали про Берию - гад, мол, и шпик.

Как дождь средь зимы, нанесло ╚потепление╩.
Никита Сергеич хвостом завилял
А я уж стишками дразнил самомнение,
Без меры курил и портвейн ╚потреблял╩.

Богемная молодость в годы ╚застойные╩.
Попито-погуляно всласть, хоть не счесть
Всех тех, кто не суетно и по-пристойному
Сумел охранить ╚незалежность╩ и честь.

И бегство с женою в домишко на Ладоге
В попытке понять феофанов затвор
И счастье: когда над тобою три радуги,
А длань холодит оружейный затвор.

Пришел Горбачев. Понеслась ╚перестроечка╩.
Тут хвори загрызли, вернулся домой.
Совдепии нет, и здоровье на ╚троечку╩, -
Живи Правда, мир сей немой и не мой.

Отец мой и матушка в горней обители
Ступают по тропкам в небесном овсе.
Зачем бунтовал против вас я, родители,
Ведь стал мещанином, как вы и как все

По праздникам - гости. Турусы. Излишества.
По будням - надышанный спертый покой.
И поздно я понял в пустыне мальчишества
Всю прелесть и сладость системы такой.

Василий Пригодич.

21 декабря 2002 г.