В полуметре под травами правый вместе с неправыми - под брусникой, морошкою, под таёжной дорожкою, под асфальтом, брусчаткою, под собачьей площадкою, под редиской моей, поди, не полил, ах, ты, Господи! Но под всем нашим прожитым и под всем нашим выпитым под извечное "Боже ж ты!" с поколением выбитым в полуметре под травами под поляной с закускою, под хулою и славою - что-то вечное, русское...

 

***

Нахлынуло что-то из юности северной.
Полынным гудком уходящего сейнера.
Водой горьковатой, зарёй виноватою.
Казённой едой, госпитальной палатою.
Пилой ледорезной, смолою полезною.
Словечком скабрезным, кроватью железною.
Мологою чистой, дорогою чёрною,
Которой на пристань идут заключённые...
Посмотришь назад, ну а сердцу не верится.
Ночная гроза за рекою шевелится.
Идут поезда на Покровское-Стрешнево.
Глядел бы туда, да окно занавешено.
Рванул бы куда, да ушло безвозвратное.
Замёрзла вода и забито парадное.
Родные леса мои бредят окопами.
И самые самые в землю закопаны...
Лежат за Невой, за холодной Сухоною.
...водой бы живой, чудотворной иконою...
Под пенье травы и не ждут воскресения.
И нету живым ни житья, ни спасения.

***

Что происходит в заброшенном доме,
Крови оставили что ещё кроме,
Где под обоями "Правда" слоями,
Те, кто зимой отходили с боями?
Что тут оставили Вера и крёстна,
Зимы военные, вдовии весны?
Старший Белёсов и Ольгино детство?
...надо бы в ватник под вечер одеться.
Скрипы оконные, щёлки блошиные,
Блики иконные, свадьбы мышиные,
Бани подгнившие, избы осевшие,
Сами - отбывшие, жёны - сидевшие.
Хочется плакать, а плакать неможется,
Сбоку мерещится чёртова рожица,
Судьбы сгоревшие, беды толикие...
Долги великие, долги великия.

***
Яблоки в детских колясках, яблоки в детских колясках нищие наши старухи катят к дороге поближе. Выросли дети и внуки, выросли дети и внуки - славные дети и внуки! ...А на обочине жижа.
Выросли - поумирали, спились, убили и сели, что-то удачно украли, где-то нещадно влетели... Но серебрятся вершины русского женского духа... Господи, не разреши нам этим перечить старухам!
Лучше купить этих яблок вёдрами, вёдрами сразу! Лучше купить этих яблок прежде, чем хлынет из глаза - красных, зелёных и жёлтых, жёлтых, зелёных и красных вдоль федеральной дороги - продолговатых и разных. Матушка, полный багажник! Матушка, полный багажник!
...Кланяться, кланяться в ноги...

***
Виноградные листья лягут в кадок расстрельные рвы. Жизнь повадкою лисьей зацепит и клювом совы. Там где ветер ломает дубравы на распутье разбитых дорог хорошо себя чувствовать правым и просить, чтоб Господь уберёг. Но как Муромский лес одряхлевший ловит дальнее пенье пилы - слышит годы пиит уцелевший наподобие ржавой иглы, и двоица, двоица, двоица мир в глазах, и спекается рот, молока отцедила волчица с духом Пулковских дымных высот, и в окошке районной больницы отражаются, мой дорогой, все пресветлые лики и лица, что над Курской сияли дугой. Сам себе и болячка и лекарь, направляясь под вечный уклон, он от боли не хочет мемекать и в небесный готов эшелон. Но стоят-не-отходят составы, "по вагонам!" не слышно ещё, и болят голова и суставы, и разбитое в Брусно плечо. А, когда за полёгшие други он в иную уйдёт слободу, я с его опалённой хоругвью босиком по России пойду.


***
I
Тянет холодом с Камы, но живы пока мы.
За лицом нашим белым - медвежии скулы,
Оружейный оскал от Ижевска до Тулы.
Из груди нашей мягкой, что поле ржаное,
Треугольное сердце торчит костяное.
Поднимаешь Успеньем прозрачные веки -
Сквозь подлёдное пенье ушедших навеки
От уральских твердынь до могил на Тамани
Бродит эхо беды в красноватом тумане.
Мы уходим повыть на родные курганы,
В огородах отрыть наградные наганы.
На худых чердаках под еловою дранкой
Письма в наших руках в прокопченных кубанках.
Повяжите меня, перекуйте железом -
Эхо Судного дня различаю ствереза.
Под малиновый звон колокольцев заречных
Ждёшь ли, Кама, дин-дон, подмастерьев заплечных?
Так ломается лёд под "Уралом" гружёным,
Наше времечко жжёт и кривляется жёнам.
А, какое не жгло, не сулило спасенья?
...и тишайше светло в Предуралье осеннем.

 

***

Левий царапал украдкой,
я же услышал оттуль,
где кривоватая кладка
в дырках винтовочных пуль,
и под асфальтом разбитым
почвой для новой лозы
рядом лежат ваххабиты
и бритолобый призыв.

Тут разгоралось и гасло,
словно сухая трава
то оружейное масло,
что проступает в словах.
Неосторожное слово
сломит шестую печать.
Лишнее слово - полова,
ближе мне - вовсе молчать.

И замолкая-молкая,
реже тревожа слова,
слышу шумок городка я
в рыке тифлисского льва,
зычный рожок перевала,
хрипы беды и Руси,
дымное эхо Цхинвала,
Господи, души спаси.



КОЛЫБЕЛЬНАЯ


Там в эвакуации
Ни креста, ни храма,
Там в эвакуации
Бабушка и мама,

Степь, курганы, станция,
Ледяное крошево,
Ночь, эвакуация,
Спи, моя хорошая.

Засыпает бабушка,
На стене проталина.
Нету дров, и ладушки,
Помолись за Сталина.

Помяни расстрелянных,
Втихаря ухлопанных,
По ветрам развеянных,
За Невой закопанных...

Всё былое-прошлое
За семью заставами,
Спи, моя хорошая,
Под святыми травами,

Под водою талою,
Под землёй раскисшею -
Всей душой усталою
Палачей простившею.


трава на другом берегу
(ну, да новая редакция)

Тут трава на другом берегу догорела/дымит,
Там весна наяву побурелой повязкой кровит!
И летят на гнездовья небесные птахи, кому
Я не знаю имён - засидевшись на жопе в дому.
Это долгая память травы на курганах степных,
Хищный звук тетивы, что зашит в кошелях поясных,
Сны и память земли о затянутой в камус ноге,
И рычат кобели у ноги в щегольском сапоге.
И нисходит на Землю небесная биться братва
В арамейских хитонах, с утра засучив рукава.
От ножа и обиды помилуй мене и спаси!
И кадят чингизиды по храмам бурятской Руси.
Подбираю слова, как небесный какой позывной,
Но болит голова от полынной настойки степной.
И о чём говорить, кроме как о добре и о зле,
Если кожа горит на напоенной кровью земле?
Тут мне прямо и лечь в чародейское это жнивьё -
Взрежет русская речь арамейское горло моё!
И, как ярость мужчин, топ копыт, что лежит под травой -
Говорит-говорит, Темучин над моей головой.
       

***
Покрывало с сердечками у меня в головах
Со следами от "Стечкина" на льняных кружевах.
Вот такое подворие - дух и серая кость.
Бремя русской истории не повесишь на гвоздь.

И с крестом и в безбожии - как калёный бурав
Ощущаем под кожей мы память брёвен и трав,
Шёлк венцов ненадёванных, топ казачьих подков,
Пар от уст нецелованных перебитых полков.

За лесами да речками, что твои сторожа,
Покрывала с сердечками по кроватям лежат.
Вот и мне бы в пожилости на такую б кровать
По Христовой по милости умирать, умирать.

 

***

Как же вы, зрелые годы, всё же идёте поспешно!
Светом осенней погоды мой освещая скворечник;
Сколько в вас радости грешной, памяти знойного лета...
Впрочем, конечно-конечно, больше спокойного света.
Что же вы, зрелые годы, так суетливо покорны
Злому баску парохода, мягкому тембру валторны,
Боли чужой безыскусной, нуждам родных постоянным,
Письменным просьбам и устным в позе своей покаянной?
...и подступают вплотную души, восшедшие к Свету,
Сесть повелят одесную с долгим военным советом.
Думал упиться свободой, миру рвануться навстречу...
Ан, мои считаны годы теми, кому не перечу,
Теми, кто темень осилил, теми, кто чиркнул огнивом,
Теми, кто пел о России по перелескам и нивам.

 

***

Была рябиновая ночь,
Окно пылало,
И дом скрипел и бился дождь,
Но было мало -

Душа хотела, чтоб в ковше
И днём кипело,
Чтоб всё, что было на душе
Огнём сгорело.

Но, как и натиск дождевой,
Земля впитала
И боль души и сердца вой,
Когда светало.

Была рябиновая ночь,
Шёл треск из сада,
И было слёзы превозмочь
Душе не надо.

Стонала полночь за стеной,
Ломилась в крышу.
И плакал-плакал надо мной,
Чей голос слышу.

 

**

Жалко косить колокольчики, жалко
Пламень гасить голубой зажигалки,
Пусто, как скосишь, в саду.
Надо косить колокольчики, надо,
Что-то отрада заросшего сада
Буйствует в этом году.

Скосишь когда колокольчики - колко,
Стынет косилка-коса-кофемолка,
Птица свистит на сосне.
Так от покоса пройдёт до покоса
Жизнь, что сколочена криво и косо,
Но, сколько радости в ней!

Как ни коси колокольчики летом,
Месяц пройдёт - они с новым балетом,
Так же и мы, дорогой!
Как нас косая коса ни косила,
Вновь поднимала нас тайная сила,
Луг выгибала дугой.

 

**

Снегом красным притоптанным
На тюремном дворе,
Дымом пустыни Оптиной
И барачным амбре,

Сапогами кирзовыми,
У ларька кутерьмой,
Заводскими засовами,
Городскою тюрьмой

Тянет с берега этого
В проспиртованной мгле -
С на морозе раздетого,
С синяком на скуле,

Где хоть куй, хоть подсвистывай,
Хоть в затылке чеши -
Грезят зэками пристани,
Кровью стылой гроши.

В Ярославле заснеженном,
В ледяной Костроме
Жили, словно и не жили
Мы в родной стороне.

Здесь и лечь под колодину,
Тут и сесть под замок...
...Ой, ты родина, родина,
Охренеть теремок...

***

Между низким и высоким, за леском и коноплёй, за полёгшею осокой, за засохшею землёй, где глядят глаза косые в погребки из-под руки - пропитые, пропитые голубые васильки - хорошо лабать и шляться, водку пить и горевать, чушь лепить и ухмыляться, пьяным к дому ковылять, в той часовне помолиться, с тем полаяться ментом, дёрнуть ночью из больницы с недошитым животом. "Научи меня, Рассея", рвать кафтан не по плечу, отрываться, не косея, улыбаться палачу, научи меня - неброско, опершися о забор, не бычкуя папироску, твой прослушать приговор. И уйти в сырую темень, за которой синий свет, вместе с теми, вместе с теми без кого России нет...

 

***

О чём бы родина ни пела,
Какой бы кривды ни плела,
Каким бы гудом ни гудела,
Какое пойло б ни пила,

Каким бы брашном ни рыгала,
Каким заклятьем ни кляла -
Детей снегами укрывала
И мёртвых на руки брала.

 

***