26.12.2020
15:10

Железная логика во всём вокруг Навального

25.12.2020
14:16

Хотите посмеяться надо мной из-за Саврасова?

24.12.2020
10:14

Люблю я макароны, а моя невеста их не любит… Люблю я углубляться, а не мои читатели не любят…

22.12.2020
22:09

Как Маяковский себя клял

21.12.2020
14:08

Большинство не манит глубина

20.12.2020
18:57

Маяковский против Ленина и...

19.12.2020
14:10

Близко к святотатству, но логика требует

17.12.2020
20:54

Тревожность

16.12.2020
12:31

Ревелиоти больше, чем Айвазовский

15.12.2020
13:41

Непритязательность и Первый Концерт Чайковского для фортепиано с оркестром

Я остался без отца в войну, хоть он был белобилетчик из-за порока сердца. Он умер от тифа, не отказавшись от командировки в заразный район. И только тогда, как по мне, началась трудная жизнь в нашей семье. Мне, деду и маме. А после смерти деда вскоре – нам двоим. Я стал воспитываться в духе самоограничения как ценности. У меня не было коньков, лыж, велосипеда, что такое куртка и пиджак, я узнал только взрослым, я ходил в шароварах не только на уроках физкультуры и не стеснялся, в кино мог себе позволить сходить только раз в неделю (30 старых копеек стоил билет на первые, плохие ряды). Я навсегда приобрёл привычку покупать самое дешёвое и плохого качества. Мама, красавица, не хотела выходить замуж вторично. И любви больше не пришло, и опасалась за моё настроение. Мы жили очень сплочённо. Меня называли пай-мальчиком, потому что я и не хотел огорчать маму, и весь был устремлён на цель: скорей выучиться, - чтоб начать ей помогать. Потому был отличник по поведению и успеваемости. Сидел на первой парте, чтоб лучше усваивать. Училось, правда, легко. Маме на родительских собраниях завидовали. Я, правда, был двоечник по физкультуре, но на это все взрослые закрывали глаза. Я был болезнен и слаб с годовалого возраста. Меня в классе называли сдохлик, но не травили. Я знал своё место – последнее – и никому не мешал. А по учёбе давал списывать и писал шпаргалки. Свой в доску. Тише воды, ниже травы.

Дома у нас был самый дешёвый радиоприемник “Москвич”. И на нём я раз услышал музыку… Нет слов. Мне случилось видение.

Под нашим городом был лес, сухой, без кустов и подлеска сосновый бор. Трава и корабельные сосны приблизительно одного возраста. Я по землянику туда ходил. И случалось лежать на спине смотреть мимо голых стволов и крон вверху на ещё выше плывущие в синеве белые облака. Взгляд того, кто есть почти никто, на беспредельность. К которой рванули жёлтые ровные стволы сосен. Сходящиеся с моей точки зрения. Один. Второй…

Вот это я и увидел при первых аккордах какой-то великой музыки: “Из-под-зем-ли! – Р-р-раз! – Из-под-зем-ли! – Дв-в-ва! – Из-под-зем-ли! – Раз, два, три, че, пять, шесть! От зем-ли! От зем-ли! И-по-ле-тим мы. Туда. И полетим мы. Туда. И полетим мы. Туда. И залетим. И долетим. Где кончается всё!”

С того дня мне стало задачей как-то узнать, как называется эта музыка, кто композитор. А ещё – мечта: научиться рисовать масляными красками и попробовать эту музыку-видение изовыразить.

Я впоследствии и узнал всё, и научился, только вместо аккордов на холсте получались просто сосны.



И я забросил рисование вообще. Стал, самообразовавшись, писать об искусстве.

А теперь у меня и тут появилась проблема.

Дело в том, что Чайковский для меня всё чётче становился творцом, вдохновлённым идеалом ницшеанства, подсознательная часть которого (в пику осознаваемой – сверхчеловеку) – бегство из Этого всесторонне скучного и плохого мира в принципиально недостижимое метафизическое иномирие (в пику, опять же, принципиально достижимому тому свету христианства с бестелесным Царством Божием в сверхбудущем для душ прощённых). Радость от такой принципиальной недостижимости только одна – дать образ этого иномирия.

Только через эту – осознаваемую Чайковским – радость и можно было попробовать сопрячь осознаваемое и мною счастье от этой музыки с довольно мрачным ницшеанством.

В порядке сопряжения я и написал выше картину торжества непритязательности в моём сокровенном мироотношении тогда, когда я был буквально потрясён музыкой противоположного толка.

Я соображаю так, что подсознательный идеал автора передаётся в акте искусства подсознанию восприемника. Перейти в сознание полученное не может. Потому я и чувствовал всегда от этих аккордов безмерное счастье. (И неизменно слёзы льются теперь – из-за ассоциации с отрочеством, которое из старости глядя – благое.) А счастье Чайковского – от умения выразить, вот, порыв из низости и скуки правил. Он же, бедный, был гомосексуалист. Надо было таиться и внушать себе естественность порядочности, как я себе – естественность непритязательности. И вдруг – радость взрыва… И реяние там, в высоте для меня и в иномирии для него. Достижение Абсолюта нами обоими в этой условности – искусстве. Плавно тянет оркестр: “Раз два, раз-два и три четыре, четы…” И – мерные удары аккордов, бьющих часов Вечности…

Нет слов!

Идеалы, они такие. Они с Абсолютами спознаются. Когда подсознательные.

За то и ницшеанскому идеалу можно простить его аморальную осознаваемую часть – вседозволенность сверхчеловека.

Пока я этот выверт для себя не вывел, я стеснялся своего уважения к ницшеанству как имеющему, как и остальные идеалы, отношение к Абсолюту. До кого я этот выверт не доношу, те ополчаются на меня. Гитлер-де любил Ницше.

Но и самого Гитлера (см. тут) можно принять, пока он рисовал, имея в подсознании иномирие. Только когда он опускался в сознание и действительность – сверхчеловеком – тогда его уже можно ненавидеть нам, обычным людям.

То же и с Чайковским, пока он композитор.

6 ноября 2020 г.

14.12.2020
15:59

Невежество как инструмент проверки художественного смысла

12.12.2020
20:15

И всё-таки она вертится!

08.12.2020
17:27

Муки толкователя живописи

06.12.2020
21:35

Во славу застоя, так называемого

05.12.2020
23:49

В начале ХХ века были неоклассицисты! (В порядке самообразования)

04.12.2020
20:27

Про забытого Бориса Григорьева

03.12.2020
21:28

А диссиденты жили и тужили…

02.12.2020
15:27

Жуть: пишу статью по заданию

01.12.2020
13:28

Возражения коллеге «Ника и музеи» из Яндекс-зена

29.11.2020
19:07

Картина Крамского «Русалки», мистика и оболванивание россиян