Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум --> Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?

| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Поэзия
17 мая 2007 года

Алексей Зайцев

Послание

О, ты, который... и т.д.,

Который... и т.п!

Сидящий в недрах МВД,

А может, в ЛТП,

В ЦК, Совмине, ВПШ

И ВЦСПС,

Зачем тебе моя душа?

Она - дремучий лес.

К чему тебе моя рука,

Бессильная уже?

Взгляни глазами РККА:

Она растет из ж.

На кой тебе мой скорбный труд

И мой горбатый труп?

Его и свиньи не сожрут,

И воры не сопрут.

Валяй, калечь мою судьбу,

Руби мою лозу!

Но после смерти я в гробу

Отсюда уползу!

В Земле проделаю дыру

Незримый, как ЧК.

И если в е с ь я не умру,

То знай, что з д е с ь я не умру!

Прощай же!

ТЧК

+++

Разбегутся - кто куда

Люди новых пятилеток,

Побросают города,

Станут гнезда вить из веток.

Всяк, фантазии лишен,

Вскоре после катастрофы

Снова сложит эти строфы

(Даже спляшет эти строфы)

У пещеры нагишом.

Сам я древний, но живой,

Поселюсь один в столице

В обещающей свалиться

Башенке сторожевой.

И увижу ли (как знать), (здесь сомневаюсь, набирал по памяти, уточню)

В термоядерной золе я:

Будут свиньи трупы жрать

У развалин мавзолея.

Будут свинки песни петь,

Похоронные хавроньи,

На жратву свою смотреть

Без иронии...

+++

Вздохов Мельница Господня!

Силы Резвые Природы!

Я жука поймал сегодня

Омерзительной породы!

Я ему поочередно

Оборвал глаза и руки,

Загадав уехать в Гродно,

В город, спятивший от скуки.

Но, не вынеся печали,

Утопилась бричка в речке.

А лошадки посрывали

С мудрых профилей уздечки.

+++

Когда у слов живая оболочка,

Менять не вправе формы и цвета ты.

И лишь тогда соперничает строчка

С молекулярной цепкостью цитаты.

Идея лба - прозрачный лоб камеи,

Способность рук - мелодика и чувство.

Но для людей ты мученик идеи,

Ты ученик и брат Золотоуста.

+++

Середина 70-х

Во дворах - перестук домино

Гитаристов полно скороспелых.

И собак, и поэтов полно,

И давно не бывало отстрелов.

Могут встретиться вам посреди

Доходяг у пивных автоматов

И лимитчик Ходжа Насреддин

И писатель Андрей Саломатов.

Взяв чекушку, о чем-то бубнят

Меж собой на камнях парапета

На исходе прекрасного дня,

На излете мужицкого лета...

Во дворах понимают вполне

Преимущество пенья над речью.

И поет по "Немецкой волне"

Мертвый Галич Замоскворечью.

Он с карниза спугнет сизарей,

С чердака и трубы отопления.

И они, словно масть козырей,

Разлетятся, сверкая краплением.

На черемухе (прямо хоть плачь,

До чего же хорошее слово),

Помещается кот или грач

И в листве шебуршит бестолково.

Пропивают крючок рыбаки

По обычаю рыболовецкому.

И порожних трамваев звонки

От Покровки бегут к Павелецкому.

+++

С давних пор и до сих пор

Я влюблен, хотя без прока,

В прелесть позднего барокко -

Синий с золотом фарфор.

Посмотри в него на свет,

Щелкни ложечкою чайной -

Голос тонкий и печальный

Зазвучит тебе в ответ.

Шоколадкою "миньон"

С ободка смывали краску.

Скольких губ он помнит ласку,

Тихий колокол времен?

Сколько пережил имен,

Чудо Мейсена иль Гжели,

Сколько воен - неужели

Знаком ценности клеймен?

Только трещинка, вглядись,

Приключилась - это в Канне

Или в Ницце, баловница -

Сногсшибательная пани,

А всего вернее - мисс,

Потеряв на миг вниманье,

В ванне кокнула сервиз.

+++

Не любит повар щи варить,

А парикмахер - щеки брить.

Они не знают, как им быть,

И я не знаю, как мне быть.

Мутит поэта от стихов,

И воровать не любит вор.

Понять нас - пара пустяков,

Но это долгий разговор.

Заставь мышей ловить пчелу,

Пошли кота сбирать пыльцу, -

Им это как-то не к лицу

И, вероятно, ни к чему.

И кто б ни начал с ними спор,

И кто б ни начал с ними спор,

Затеет важный разговор,

Но это - долгий разговор.

+++

На длинных и пестрых

Разбойничьих веслах

Шли года, как люди,

Качая бортами,

В тоске и печали

Мы их различали,

Но каждый встречали

С открытыми ртами.

Одно угадали,

Другое - едва ли -

Не птичьи ли байки

Про жаркие страны?

А добрые люди

Чертили в запруде

Веселые знаки

И нотные станы.

Не странно им было

Толкаться на пирсах,

Мечтать заполночь

О попутной машине -

Мгновенье, в которое

Фауст влюбился,

Стоит на дворе

И прекрасно поныне.

И пусть а губах

Замерзали недели,

Но был аромат их

До донышка выпит,

И мы, словно кошки,

Уже не хотели

Коротких путей

В прокаженный Египет.

+++

Говорят, что люди знающие

Знают нечто потрясающее,

Но о том молчат пока...

Лишь поэты, смуту сеющие,

Знают нечто, смысл имеющее

За дверями кабака.

Опасайся духом нищего!

Он отчаянье Радищева,

Он - Христа последний плач.

Бойся тихого, сивушного,

Всякой гадине послушного -

Твой он будущий палач!

Скоро оба полушария

Раздербанит послушание

Прелоногой солдатни.

Ты сравни его с Везувием:

Что коварней? Что безумнее?

Обязательно сравни.

+++

К сочинениям К. Пруткова или опыт стилистической несостоятельности.

1.

Лежит поэт, взлохматив патлы,

Свои стихи читает трубно.

Над ним кружат по небу "шатлы"

Недружелюбно.

Спроси его: в каком ты лагере?

Ответит он: всегда не в этом!..

Приспустятся, взовьются флаги ли -

Поэт останется поэтом.

Нет бомб таких, такой нет критики,

Чтоб сдунула его с лежанки! -

На век искусству у политики

Ходить в служанках!

2.

Ему даруем исступление,

Плевки и лавры.

Лежит поэт, как Дездемона

В объятьях мавра.

Лежит он пьян немилосердно,

Горланит рифмы...

Но для чего о нем посмертно

Слагаем миф мы?

+++

Переводчик.

"Интересная профессия:

поэт-переводчик.

Оплата труда сдельная.

Одиноким предоставляется

Одиночество".

Рекламный плакат.

А тишина поющая внутри

Гораздо звонче той, что есть снаружи.

И люди пробегают вдоль витрин,

И молча перепрыгивают лужи.

Они спешат, как будто в мир иной

Нельзя поспеть, валяясь на топчане...

Но что мне делать с этой тишиной,

Распевшейся над городом в молчанье?!

Домохозяйки покидают сквер,

Забрав лото и злобных собачонок,

И под скамьей катает Гулливер

Носком ботинка крохотный бочонок.

Смолит окурок старый Гулливер,

Проникшийся величием минуты.

В уме толпятся строчки-лилипуты,

И ночь плывет, как легкий монгольфьер.

+++

Пииту лебезящему.

В моих садах уже цветет кизил,

И листьями блистает барбарис.

Напрасно ты пред мною лебезил, -

Теперь с своей гордынею борись.

Пиит придворный! Я и сам могу

Сложить сонет, октаву, ритурнель,

Но не спешу понравиться врагу,

И не хожу, как дева, на панель!

Служенье музам требует еды,

Любой пиит прожорлив как птенец.

Не лебези, хлещи мои меды!

Тебя ж поить приятно, наконец!

Ты так простосердечен во хмелю.

Зачем на утро врешь, как егоза?

Тебя казнить отныне я велю,

Коль трезвым попадешься на глаза!

+++

Из Казимира Камейши.

Тихим был -

Тихим жил,

Никого не обидел.

Хоронили его

В подобающем виде:

Аккуратно в гробу

Он лежал, как в пенале.

Струйкой речи текли,

И валторны рыдали...

А другой -

Крикуном был,

Кричал, где попало,

И для крика его

Всей земли не хватало!

Хоронили его

В потаенной могиле.

Закопали молчком,

Как собаку, зарыли.

Светит в соснах луна,

И трубят рогачи...

Ты его, крикуна,

Помяни -

Помолчи.

+++

Из Алена Баске.

Этот город, бродячий город,

От реки до реки гулял.

Парки, площади и соборы

По дорогам он растерял.

Лез на скалы он и на рифы,

На дымящееся плато,

И оттуда срывались грифы

В старомодных своих пальто.

Как привыкший к темнице узник,

Забывал он о ясном дне.

Обитал он, никем не узнан,

В океане на самом дне.

Этот город рискнул недаром

Прикоснуться к судьбе иной,

И акула стала жандармом,

И коралловый кряж - стеной.

Где в сумерках (сумерках-сумерках)

Город стал звонком позвонков,

Где в сумерках (сумерках-сумерках)

Стал он россыпью черепков,

Вечером тихим, воскресным

Можно услышать даже

Тысячу вздохов безвестных

На безымянном пляже,

Тысячу вздохов безвестных,

Безвестных (безвестных-безвестных).

+++

Случай в аэропорту.

Даль моторами облаяв,

Самолет на сто персон

Улетает в Николаев,

Запорожье и Херсон.

Он гудит, как шмель в соломе,

Он подкрылки опустил.

Всех мутит в его салоне,

Даже летчик загрустил.

Летчик жмет на сектор газа,

Гнет штурвалы в кренделя.

Два его заплывших глаза

Плачут, слез ручей деля.

И смиряя дикий норов,

Поминает всех богов

Над осколками приборов

И культями рычагов.

Но напрасно он клянется

Нагишом ползти в Афон!

Ветер бешеный смеется,

Ударяя в шлемофон:

Брось штурвалы! Дело глухо,

Сто отъявленных дубин

Ни взлетят ни сном, ни духом

Даже с помощью турбин!

+++

Перед потопом.

"В тот день была объявлена война".

В. Ходасевич.

Крестьяне маялись без водки. Говорили,

Что в среду не приедет автолавка.

Дождь моросил. Возились в теплой луже

Прозрачные некрасовские дети.

Собаки не высовывали носа

Из будок. Лес гнилой, палеозойский

Сжимал свое кольцо вокруг деревни

Еще теснее... Утром на дорогу

Сползались полудикие фигуры

И спорили: "Приедет? Не приедет?".

Лениво перекидывались бранью,

Копейкам счет за пазухой вели.

Таких убогих денег не встречал я!

Как будто их пускали на растопку,

Как будто их прикладывали к язвам,

Как будто в ночь на праздник православный

Их из могил ногтями вырывали.

Однажды в отдаленье стук мотора

Возник. И нарастал, и приближался.

Но это был фанерный грузовик,

Построенный Кулибиным покойным.

Швыряя в лица комья липкой грязи,

Он мимо них промчался. За рулем

Сидел медведь огромный, неподвижный,

Глаза от страха лапами закрыв.

Крестьяне долго после обсуждали,

Куда он ехал. Были разногласья:

"Известно, что одним своим концом

Дорога упирается в райцентр.

Однако ж и другой у ней конец

Имеется...". Но где? - никто не ведал.

Потом с небес последний ливень грянул,

И спорщики по избам разошлись.

+++

Зимним утром в Кремле гулял я.

Купола на морозе стыли:

Вот Иван Золотая Шапка

И Василий в цветных тюрбанах.

Помню, вверх по Пятницкой скользкой

Поднимался неверным шагом,

А потом, как, свернув за угол,

Прослезился при встрече с ветром.

Здесь, близ Балчугова кружала,

Жили два мужика остроумных.

Звали их: Иван да Василий.

После жизни - церквами стали.

И уже на Большой Ордынке,

Улыбнувшись, я вдруг подумал,

Что Великий поближе к солнцу,

Но Блаженный - милее сердцу.

+++

Немецкая сказка.

От работы своей глупея,

Жил шарманщик в прекрасном Бремене.

Жил, покуда не встретил фею

Одноногую и беременную.

В день воскресный у старой ратуши

Он стоял, и мотив "Мальбрука"

Так хватал офицеров за души,

Что тепло становилось в брюках.

"Герр шарманщик! - фея промолвила, -

Я б могла быть с вами помолвлена!".

И шарманщик бежал постыдно,

Даже память о нем простыла...

Вот и вся немецкая сказка.

Я бы стер этот вздор резинкою,

Но кивали стальными касками

Штабельбомбы и Шмайсерзингеры.

Звоноборствовали соборы,

Птахи с кирхи пугливо вспархивали,

Распускали хвосты над городом

И пространство носами вспарывали! -

Ах, в прекрасном, прекрасном Бремене,

Сколько б галки о нем не орали,

Сохранились до нашего времени

Представления о морали.

+++

Н.С.

Мне писать мешала собака,

Мокрым носом под локоть лезла,

И слова, как зернышки мака,

В голове росли бесполезно.

А потом собака уснула,

Устав ходить из угла

В угол. И тень от стула

Вдоль шкуры ее легла.

И тень не давала спать ей,

На сердце во сне давила.

В сенцах промелькнула платье...

Я в ручку набрал чернила...

Тормознул грузовик за окнами,

Кто-то хлопнул в ладоши... Я бы

Поручился, что это кокнули

Золотое яичко Рябы.

Дед да бабка сидят, тоскуют

О событии непростом.

А собака, во сне поскуливая,

Тень гоняет седым хвостом.

+++

Читаю Ду Фу.

Я в лодке вино из кувшина

Пил с дряхлым китайским поэтом.

Горы отдаленной вершина

Светила нагим силуэтом.

Кривые зеленые сосны

В воде отражаясь, торчали.

Мы были пьяны и несносны,

Смеялись и песни кричали.

Плешивый буддийский игумен,

Видавший высоты и недра,

Горстями словесных изюмин

Швырялся он злобно и щедро:

Так жить на земле - преступленье! -

Откуда в тебе эта сила?..

А лодку сносило теченьем,

Все дальше и дальше сносило.

+++

Э. Ласкер-Шулер

По городу ходил я, где дома

Похожи на могилы мусульман,

Но на балконах сушится белье,

И у теней - густая бахрома.

Здесь улиц нет - одни лишь тупики,

И жители - с пеленок старики.

Я бронзовое зеркальце нашел

В кустарнике у высохшей реки.

Его поверхность выше всех похвал

Искусный мастер так отшлифовал,

Что я глядел и видел, как в зрачке

Скакал чертенок в светлом колпачке...

Когда на трон восходит идиот,

Когда дрожат над миром миражи,

Поэзия, как девочка, идет

Ко мне, не поднимая паранджи.

Я - первый встречный, до остатка дней -

Поклонник прозаических утех.

Но ломкий луч, от бронзы отлетев,

Сплясал веселым чертиком пред ней!...

+++

Н. Заболоцкому.

Его влекла неодолимо

К себе вечерняя долина,

Туманов тонкая завеса,

Свечей небесных пантомима

И глубина ультрамарина

В окладе северного леса.

Он слышал тон! И этим тоном

Навеки, в космосе бездонном,

Пронизан был, и волновала

Тысячествольным камертоном

Тайга, когда под птичий гомон

Шагал на шум лесоповала.

К чему земное притяженье

И конвоиров окруженье?

Гонялся б в песне за Бояном...

Но был свободен он в движенье,

И постоянном напряженье,

И в искушенье постоянном.

+++

Я всю ночь горевал,

В кружку чай наливал

И стихи до утра

Про себя напевал,

И они волновались, как ветер в траве,

И смычком вышивали по вольной канве.

Думал я: в этот час

По пустыне идут

За верблюдом верблюд,

За верблюдом верблюд.

А под сводами леса кибитка стоит,

И улитки глядят из своих пирамид.

Где-нибудь далеко

В этот сумрачный час

Васильком на конфорке

Распустится газ,

И младенцу согреют на нем молоко,

Но ни нам, ни младенцам не станет легко.

Накренясь, канонерки

Несутся в волнах,

И русалки взбивают

Прибой на мели.

Отцвели уж давно хризантемы в садах,

И пометили каждый бутон кобели.

Но травой зарастают

Следы от колес,

И любые морщины

Разгладит песок,

И хотелось мне в это поверить до слез,

И с собой ничего я поделать не мог.