Человек в Пути
25 февраля 2018

- Боже, какие тюльпаны!

У Юли глаза просто выпали из орбит.

- Это мнеее?..

- Кому же ещё!

Мне трудно…

И уже слезятся глаза…

Казалось бы, что плохого в том, что я часами сижу по утрам на берегу речки, любуясь восходом? Вы видели, как сверкает роса на траве, когда первый луч…

Или в том, что я бросил камень в орущий динамик соседа? И попал!.. А что необычного в том, что…

Или в том, что я сутками пропадаю в этой сказочной паутине в надежде обрести там свой маленький рай?

Я, как сказано, еще и левша, и немножко картавлю, а когда волнуюсь, даже заикаюсь. И курю, когда выпью. И вообще во мне многое не как у людей. Я, к примеру, не посадил еще ни одного дерева, не выстроил дом… Я не понимаю, отчего люди не понимают меня, когда я спрашиваю, почему стрелки часов крутятся только вправо? Что в этом странного?.. Надо мной смеются, когда я рассказываю, как я, наполнив ванну теплой водой и высыпав в нее пачку соли, бухаюсь потом в эту славную воду и представляю, что купаюсь в Мертвом море. А когда мне дают линованную бумагу, я пишу поперек. Многих это бесит. Почему?..

Странный, странный этот ваш вяло-хилый, застиранный и заштопанный мир…

И все это - в самом центре Европы!..

Трудно мне?

А то!..

Но какое это счастье - трудиться до кровавого пота во благо людей!

Иногда я чувствую себя Богом...

Перекрестие оптического прицела лениво блуждает по счастливым праздничным лицам моих горожан, вяло качающихся на легкой зыби людского потока. Головы - как плывущие по реке дыни: круглые и овальные, желтые, желто-зеленые, серебристо-серые, выеденные солнцем… Указательный палец левой руки занемел от напряжения. Я давно заметил: если один глаз начинает слезиться, тотчас слезится и другой, и мишень тут же теряет свои очертания, расплывается в мареве, словно на оптику упала капля дождя. Или слеза. Я смотрю всегда только на то, что приятно глазу. Сейчас я смотрю на ее дивные большие глаза, иссиня-черные оливы, увеличенные оптикой моего прицела и стеклами ее очков в модной оправе. «Paris». Я привез их ей из Парижа, она, помню, бросилась мне на шею и усыпала поцелуями все лицо, глаза, губы... (Господи, неужели это когда-то было?!). Она давно мечтала о такой оправе с таким модным словом, которая придавала бы ее лицу привлекательный и респектабельный вид. Ты мечтала - пожалуйста! Для меня всегда было наслаждением превращать ее мечты в приятную повседневность и недоступную небесную сказку делать былью.

- Знаешь, мне не хочется…

- Юсь, - говорю я, - потерпи а, ведь осталось совсем ничего…

- Хм! Ничего…

Я из кожи лез вон, чтобы каждая ее, даже самая ничтожная прихоть, каждое самое крохотное желание были удовлетворены через край. И что же?..

Слеза снова туманит мой взор, я закрываю глаза… Я слышу:

- Знаешь, мне хотелось бы…

- Да-да-да, говори, продолжай… Требуй невозможного!

- Нет, я ухожу… Знаешь…

- Что, милая, что еще?..

Любит ли она меня так, как я мечтаю - бескорыстно?

Надеюсь…

Ведь если крупинки корысти закрались в нашу любовь, ее ткань вскоре будет раздырявлена и побита, как… Да-да - как пуховый платок молью. И тепло нашей любви тотчас выветрится при малейшем дуновении ветерка недоверия или обиды, не говоря уже о штормовых порывах жизненных ураганов и бурь.

Ни крупинки! Ни зернышка!

Не желаю…

Занемела рука. Разжать пальцы, отвести предплечье в сторону, сжать пальцы в кулак… Ну и кулачище!

Жара…

Желание убивать людей появилось у меня не сразу. Я рос старательным любопытным и послушным мальчиком…

Впервые я примерил ружье лет в пять или шесть, оно мне показалось стволом пушки. Я не смог его удержать, и дед подставил под ствол плечо.

- Нашел?! - помню, кричал он.

Я должен был найти в прорези прицела жестяную банку.

- Теперь жми!..

Мне нужно было нажать на курок, но он не поддавался усилию моего пальца, и тогда я потянул всеми четырьмя. Банка была прорешечена как сито, а я был признан своим среди молчаливых и суровых людей и причислен к клану охотников. Ружье стало для меня не только средством признания, но и орудием процветания. В олимпийской команде я стрелял лучше всех, но всегда был вторым. Только у людей есть такой закон: лучше не тот, кто лучше, но тот, кто хитрей, изворотливей, сволочней. Эта яростная несправедливость стала первой обидой, посеявшей в моей ранимой душе зерно мести и поселившей в сердце затаенную злость к этому миру. И чем дальше я жил, тем крепче укоренялось зерно, тем сильнее стучало сердце, тем звонче звенел колокол мести. Я искал утешения в книгах: Аристотель, Платон, Плотин… Нашел? Хм!.. Затем были Сенека и Спиноза, Монтень и Ларошфуко, и Паскаль, и… Я искал истину, роясь в пыли истории, как голодная курица в навозной куче. Августин, Сервантес, Рабле… Цезарь, Наполеон… Маркс, Энгельс, Ленин… Ага, Ленин… И теперь эти… нынешние заики… Эти не способны даже строчку сотворить, чтобы пополнить закрома истории зернами истины. Где они, сегодняшние Сократы?..

Сперва я пытался выровнять их горб. Я просил, взывал, уговаривал, причитал…

Я умолял, молил…

Затем бросился на них с угрозами и кулаками…

Меня били. Меня причесывали, гнули, ломали…

Дошло до того, что меня упекли в психушку. Но какой же я псих? Я - нормальный! Я, как сказано, только левша, только люблю солнце в росе, только…

Потом я пил.

Они забрали у меня Юлию, мою славную Юшеньку, Ййууу!..

Упыри!..

Да, это был надрыв, слом: трррресь!.. Словно из тебя с мясом выдрали душу.

Пил, не просыхая…

Они выкрали Юлю… И этим развязали мне руки.

Вскоре меня сделали снайпером, киллером в законе. Что меня потрясало: мои руки переставали дрожать, когда я брал винтовку! Это поразительно! С винтовкой в руках я снова обрел уверенность в себе. И ухватился за нее, как тонущий за соломинку. Замечу, что вообще-то я не заносчив и не страдаю манией величия, но в моих жилах течет теперь ледяная кровь. Тогда я сжег не одну ночь, оправдывая выбор своего жизненного пути. Но никакие оправдания, никакие уловки ума не смогли заглушить звона моего колокола. И хотя мстительность - черта слабого, я нашел в себе силы противостоять этому черному миру зла и насилия простым, почти незаметным способом - едва уловимым движением пальца. Сначала я жил, оглядываясь каждую минуту, но вскоре победил в себе страх и стал сильнее самого сильного. Но всегда помнил: чтобы воплотить на земле торжество правды, справедливости и добра, мы, сильные, не должны быть сильнее самого слабого. Конечно же, я испытывал жесточайшие муки, но мои мучения только упрочили во мне веру в необходимость искоренения зла на земле. Закон и порядок - вот мой девиз. Повсеместная справедливость - вот мое кредо. И любовь, и - любовь… Без любви этот мир сдуется, сдохнет! Нет в мире силы сильнее силы любви. Человечество давно истекло словами, нужно приниматься за дело. И если не ты, решил я, то кто же! А если кто-то, то почему не ты? С тех пор я смотрю на мир сквозь хрупкую, трепетно-нежную паутину оптического креста, сонно дремлющую на прищуре моего усталого глаза вот уже пятый или шестой год. Или седьмой?

Это месть?

Ага…

Жажду! Жадный!

Жадный? Да нет… Просто нет больше мочи терпеть!

Я беру обрывок листа чистой бумаги, пишу: «Не забыть заплатить коммунальные платежи!». Затем скотчем приклеиваю листик к наполовину опорожненной бутылке с вином.

Не забыть бы…

Наполовину наполненной…

Успех пришел, как приходит лето, и не стал, как когда-то хотелось, приятной неожиданностью. Да и что такое успех? Застрелить какого-то гада или пустить кровь какой-нибудь крысе? Я отказался от успеха, как отказываются, повзрослев, от плюшевых мишек и пластмассовых кукол. Не покладая рук, я занялся своей работой и взял себе за правило: если уж ты занят каким-нибудь делом, делай его хорошо. Да, блистательно! Лучше всех, раз ты хочешь быть лучшим. Не покладая ног, я пустился в дорогу за лучшим и, знаете, своего добился. Кто-то играет в карты, кто в рулетку, а я зарабатываю на жизнь выстрелами. Теперь я живу не спеша, без желания славы и жажды всевселенского блеска. Бывают минуты, когда я вынужден за что-нибудь зацепиться, чтобы меня не сорвало с петель, не слизало языком нетерпения и жуткой ненависти с лица планеты, и часто случается так, что приходится цепляться лишь за курок собственной винтовки. Я всегда среди людей, но как волк одинок и ищу утешения в грусти. Да, я праздную свое одиночество, как другие празднуют Новый год или день своего рождения, только без всякой помпезы, тихо, свято, смиренно, не на показ, а в самом себе. Я укоренил в себе одиночество и поселил в себе радость жить в стране без границ, без людей, без злости и зависти, без потерь… Я танцую свое одиночество и пою его, пью его как живительную влагу в знойной пустыне… Я его раб, который свободнее самого свободного из живущих на этой земле. Но я не только вполне самодостаточен, я и респектабелен, да-да. И вполне! Со мной носятся… И я, признаюсь, проявляю тайную страсть к тщеславию. Я же человек, и ясное дело, ничто человеческое…

Но скажу честно: если бы не моя Юлия…

В самом деле: что за шалости я себе позволяю?!

Жизнь, признаюсь, качнулась то ли вкривь, то ли вкось…

Да, так что ж!

Теперь ноет поясница. Очень неудобная поза для наблюдения за своими жертвами - сидя в кресле-качалке, ноги на подлокотниках...

И эта жара...

Паутина прицела настойчиво выискивает среди множества совершенно невыразительных безмятежно-радостных рож ее озабоченный лик. Господи, как же я знаю этот беспощадно чарующий взгляд ее удивительно удивленных больших черных, как южная ночь, дивных глаз, эту беспримерно милую улыбку с веселыми ямочками на щеках, эти чувственные сладкие сочные персиковые губы!.. Господи, как я люблю эти хрупкие глянцевые смуглые плечи и изящную лозу этих сильных и смелых рук, эту мягкую нежную шелковистость вон тех пальчиков с розовыми ноготками, и вот этот ветреный поворот головы, когда она на ходу смотрит из-под черной челки в сторону, и излом удивленных бровей, и вот эту родинку над верхней губой, и вон те по-детски выпирающие ключицы…

Господи, как же я знаю ее счастье!

Я закрываю глаза, чтобы ее счастье не ослепило меня. Разве я не рад ее счастью? Мы всегда так мечтали о той минуте, когда жизнь одарит нас чудом Неба: вы - одно, вечность - ваша…

Маска не то чтобы отчаяния, но легкой встревоженности, которую я нередко в последние годы замечаю на ее лице, теперь вызывает у меня лишь ироническую усмешку. Нет-нет, я уже не поддамся на эту твою милую, чарующую уловку, которая все эти длинные зимы и весны, осени и годы властвовала над моими чувствами, держа меня в узде праведности, в путах преданности и ожидания чуда.

Тень печали, прикрывшая легкой вуалью твои глаза, и теперь спит на твоих ресницах, но уже не заставит меня дрожать от нетерпения - чуда нет. Чуда нет! Его не было и в помине. Я дам тебе краешек чуда, крохотную зацепку, соломинку, нить, чтоб немыслимая глубина твоих глаз засияла восторгом, чтобы в них поселилась радость. Я дам тебе билет в новую жизнь. Ведь сейчас ты - мертва. В движении твоих губ мне легко угадать слова, с которыми ты обращаешься к Богу. Да, сейчас ты как никогда близка к Небу.

Я нашел тебя и теперь никому не отдам.

Никогда!..

Но сейчас я не чувствую запаха твоих волос.

Забегали на левой стопе мурашки - затекла нога… Нужно отложить винтовку, встать во весь рост, присесть, встать, потянуться, встав на цыпочки, поморгать глазами, глядя на тусклую лампочку, снова усесться в удобное кресло, ляжки на подлокотники, дотянуться до своей бутылки, сделать два-три глотка и - за дело. Еще столько работы! Я не знаю, на ком остановить свой выбор. Иногда мне кажется, что я забрался не в свою песочницу.

Я закрываю глаза, чтобы слышать ее: «...Куда-то мчусь, мчусь с высоченной горы в своей золоченой карете… Без лошадей… Мчусь… Лечу просто… По рытвинам и ухабам, по каменным выступам и уступам… Голова кругом… Отлетает золотая лепнина… вылетают из колес золотые спицы… А карета мчит, мчит, мчится… Рассыпаясь, разлетаясь… Вдребезги… Просто летит уже… Не касаясь ни ухабов, ни острых каменных выступов… Разлетаясь… Будто у нее выросли крылья… Парит уже над гладью вод… Туда, где меня ждет мой Небесный корабль… В белых парусах… И в алых, да-да и в алых-алых, как шеи фламинго… Ждёт не дождется… Ждёт ведь?..».

Ждет, ждет…

Да ты, золотая моя, у меня... Ну, чуточку, самый чуток. Да!

- Конечно, ждёт, - произношу я вслух самому себе, чтобы убедиться в правдивости и достоверности этого неистового ее ожидания, - ещё как ждёт!..

Юленька, милая моя, все ждут своих кораблей, но не все дожидаются.

Бац!..

Попал!

Это я грохнул Грина! С его Ассолью!

Бац! Еще раз!.. Чтобы все его буковки, славно слепленные и ладно сшитые, разлетелись как мухи…

Или как вороны?

И вы думаете, мне легко?

Не.

Но вот новая цель…

Эта пуля, я решился-таки, уже вылетела из ствола и спокойно летит к своей цели, и пока она в полете, пока она между нами и на пути к цели, я закрываю глаза, чтобы движением ресниц смахнуть вызревшие на них слезы. Мне нечего опасаться: ведь она не остановится на полпути, ее не сдует и легкий бриз, залетающий сюда с побережья, не притянет дурацкая улыбка бледной предполуденной луны, вытаращившей на меня бельмо своего белого немигающего глаза, моя быстрая пуля попадет точно в цель - как раз промеж голубых бараньих глаз этого кудрявоголового головоногого моллюска. Я вижу его впервые в жизни, но уже ненавижу. А что если пуля попадет ему в лоб? Вдруг дрогнет ствол. Это уже случается в моей карьере: кажется, все как всегда, вдруг - на глаза накатывается неторопливая слеза или дрожит ствол... Но стоит мне движением ресниц смахнуть слезы, стоит пошевелить своими крепкими узловатыми плечами и я снова готов приступить к делу...

Я выжидаю, чтобы мысль моя, поскольку мы с пулей, как уже сказано, одно целое, не увела пулю в сторону, не остановила ее на полпути. Раз уж пуля выпущена на волю, и эта воля для нее тщательно подготовлена, выстрадана и выверена, она должна найти свою цель. Этот долг оправдан всей моей жизнью.

Я весь просто дрожу, а кожа взялась пупырышками…

Во аж как!..

И я рад стараться! Я рад!..

Мы с моей пулей - как два глаза в поисках небесного света и как два уха в тишине храма, да, мы - свет и тень, светотень Леонардо да Винчи, из которой вырастают все краски жизни, все ее шорохи и победы, и радости, и разлуки…

Друг без друга мы просто ничто, пустота.

Кто мне сказал, что спасение в смерти? Что если он приврал? Люди ведь постоянно врут.

Теперь можно открыть глаза, взять бутылку и привычно сделать глоток, чтобы освежить не пересохшее горло. С чего бы вдруг ему пересыхать?

Можно даже на время, пока пуля совершает свой роковой полет, отложить в сторону винтовку. Даже встать и пройтись по комнате. Хотя я знаю, уверен, что она уже давно нашла твердь этого узкого крутого могучего лба моллюска-барана, но мне просто лень смотреть, как там обстоят дела. Мне с�