Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум --> Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?

| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Человек в пути
3 ноября 2010

Задумал я побег

1.

Когда в Душанбе появился фильм про ракетчика Королева "Укрoщение огня" с Лавровым в главной роли, Эмма Подобед, мой хороший друг и коллега по газете "Коммунист Таджикистана", сказала мне: "Сходи и узнай, чем должны заниматься настоящие мужчины!". Когда в редакции появился Пшеничный, элегантный, быстрый в движениях и действиях, она сказала: "Вот это настоящий мужчина!".

Я для Эммы не был настоящим мужчиной - она, как и моя жена, утверждала, что я плыву по течению, не зная куда, делаю все абы-как и к тому же - нелюбящий выпить. А вот Пшеничный... Тут Эмма захлебывалась и краснела.

Как- то я невовремя вернулся из командировки, так как не взял заранее билет обратно, он вызвал к себе, выслушал и сказал только: "Надо думать впрок!".

Запомнил на всю жизнь.

Говорят, будучи редактором "Комсомольца Таджикистана", он дал редакционную машину заместителю ответственного секретаря, чтобы тот отвез к реке Душанбинка своего прямого начальника - ответственного секретаря и купал так долго, пока не протрезвеет. Задание было выполнено, выпуск газеты спасен, ну, а ответсек на другой день получил выговор.

Однажды он и меня засек подвыпившим в редакции, вызвал на другой день и спросил" "Что случилось?" "Давайте забудем, Борис Николаевич", - сказал я. Он почти повторил мою фразу: "Давайте забудем, Анатолий Иванович!" И разговор был закончен.

Урок пошел впрок.

Да, он был им - настоящим мужчиной, тут я был с Эммой согласен, хотя мнение мое о новом втором заместителе редактора и будущем редакторе, два года пополнявшего свой теоретический багаж в Академии общественных наук в Москве и отточивший там характер делового человека, сложилось поначалу противоречивое.

Меня назначили в тот месяц обозревающим на летучке, и я добросовестно к ней подготивился, прочитав месячную подшивку два раза. Особенно реценцию на удивительный фильм по Булгакову "Бег" с Ульяновым и Баталовым в ролях. Сходил еще раз, прочитал рецензию до дыр. Написана она была на высоком профессиональном уровне, добротно, умно, живым красочным языком (я с завистью чувствовал, что мне так не написать), но что-то в ней, в рецензии, тревожило, хотя не понимал - почему. Потом понял - мне не нравилась мысль о том, что Булгаков не совсем понял суть Октябрьской революции и Гражданской войны. Это меня возмутило.

Мы жили во времена большой лжи с двумя, а то тремя стандартами. Читали между строк, на работе говорили одно, в кругу друзей и дома - другое, видели одно, писали другое. Развращение людей шло сверху. ЦК, КГБ, редакция, дом - один и тот же факт интерпретировался по-разному. В каждой из инстанций один и тот же человек говорил на другом языке, даже, когда мог общаться, как я, к примеру, только на одном - русском. Вспоминается анекдот: стоит круг людей различных национальностей с переводчиками и пытаются понять, что сказал чехословак - наше пиво самое лучшее в мире. Первый перевод: он утверждает, что чехословацкое пиво самое лучшее в мире. Следующий перевод переведенного - чешское пиво хорошее. Третий - чешское пиво не такое уж хорошее. Четвертый - чешское пиво плохое.

Один мой знакомый сказал: "Я люблю Россию безбрежную. Из магазинов изчезали товары и продукты, на заводах воровали, на хлопковых полях работали дети и женщпны, а на так называемых "ленинских чтениях", посещение которых было почти принудительно, говорилось о развитом социализме, держась за Октябрьскую революцию и доказывая ее гуманную суть. Позднее будут обсуждать книги Брежнева - ну, хоть Нобелевскую премию давай! Когда ему вручали писательский билет, он пообещал написать еще, несмотря на то, что все знали, что писал не он и многие сомневались, читал ли он сам, якобы, написанное им. Позднее появился анекдот: Леонид Ильич говорит на заседании Политбюро: "Вот все хвалят мои книги... Товарищ Пельше, Вы читали мою "Малую Землю"? Правда, хорошая?". "Да, Леонид Ильич, очень хорошая книга". "А Вы, товарищ Суслов?". "Даже два раза прочитал, Леонид Ильич, замечательно написано...". Итд - Андропов, Черненко, Горбачев... Леониг Ильич и говорит: "Ну, если все хвалят, то придеться, наверное, и мне прочитать...".

Умница ответсек "КТ" Владимир Молдавер вывесил памятку для работников редакции: "Прежде, чем сдать материал в секретариат, прочитай его хотя бы один раз!"

На летучке я сказал, как ловко иные критики обходятся с писателями. И Шолохову, и Маяковскому, и Зощенко и многим другим (уже были запрещены Солженицын, Гладилин, Кузнецов, Некрасов, снят Твардовский) были предъявлены в свое время такие же обвинения. Но время показало и, возможно, покажет еще, что подобные обвинения абсурд. И я спросил, не потому ли иные советские писатели выставляются какими-то неучами и недоумками, что как раз иные критики чего-то недопонимают, врут или пишут по подсказке? Для пущей важности привел и Бунина, и Есенина, и Достоевского...

Если бы я знал... После летучки я узнал, что рецензию написал Борис Николаевич под псевдонимом, а не кто-то со стороны, как я думал, и мне стало неудобно от моей резкости и резвости. Единственным утешением было то, что его на летучке не было. Сказали ему или не сказали - не знаю и не имеет значения - он был честен и объективен, но через месяц он раскритиковал мой очерк, а перед этим как дежурный редактор снял с полосы мой материал, подписанный первым замредактором Татьяной Петровной Каратыгиной и ответсеком Владимиром Ефимовичем Молдавером. Не думал и не думаю, что это было следствием моей заступки за Булгакова. Снятый очерк был слаб, я это понимал, и я его отдал на радио в русскую и таджикскую редакции, а с критикой второго, опубликованного, был тоже почти согласен, хотя приятного, конечно, было мало. И еще и потому, что на Доске лучших материалов нередко вывешивались мои очерки.

Увидев меня на другой день в субботу в пустой редакции (возможно, мы оба убегали в выходные от проблем дома), он спросил: "Обиделись на меня за вчерашнее?" "Нет, не обиделся, я просто с Вами, мягко выражаясь, не согласен". "О... это интересно", - он коротко засмеялся, - "а не мягко выражаясь?.. Заходите-ка ко мне - поговорим, я жду звонка". Я зашел к нему в его маленкий кабинетик рядом с нашей огромной советско-сельхозной комнатой и сказал, что "не мягко выражаясь" он просто-напросто не прав и смотрит на жизнь слишном прямолинейно, полагая, что, если человек, к примеру, идет на работу, то должен думать только о работе (ведь именно это он утверждал на летучке, критикуя меня), а не о чем-то другом, возможно, он думает о дюжине вещах сразу, что отнюдь не мешает думать о главном. Как в шахматах, например, есть главное направление, а есть варианты...

Говорили мы долго, устали, не соглашаясь. "Принесите-ка лучше шахматы", - сказал он коротко смеясь, - "доспорим на доске. Я видел, Вы играете".

Мы поиграли с переменным успехом и играли потом почти каждую неделю, когда он дежурил по номеру или в субботу. У него было меньше практики, чем у меня, так как я ежедневно принимал участие в шахматном турнире в редакции, организованный по моей инициативе с привлечением мастеров спорта республики. Это был всплеск интереса к этому виду спорта во всей стране - он появился в связи чемпионатом мира по шахматам между Спасским и Фишером (и эксцентрическими эскападами претендента на звание чемпиона), и недружелюбными ежедневными комментариями центральной печати в адрес Фишера. Советские шахматисты вот уже 24 года держали шахматную корону мира и вдруг какой-то американец...

Знающие люди говорили - победит Фишер, незнающие патриоты - Спасский, третьи молчали, особенно после того, что на первый сеанс игры Фишер не явился, заработав нуль, естественно, а во второй сдал слона таким ходом, который и мы бы не сделали. "Что-то здесь не в порядке", - уловив подвох, сказал Борис Николаевич. - "Партии такие хрустальные, умные и такая грубая ошибка... Мне кажется, Фишер победит, я смотрел несколько его партий.".

Позднее станет известно, что Фишер поспорил на крупную сумму денег, что нарочно проиграет две партии вначале и все равно станет чемпионом. Нельзя сказать, что он любил деньги - он просто-напросто был бунтарь, каким и остался до сих пор - позднее пожертвует половину своего состояния какой-то религиозной секте, а через 30 лет, несмотря на запрет и угрозу тюрьмы (Америка вела как раз свою очередную войну, теперь в Югославии) опять встретится со Спасским в дружеском турнире в Кроации и опять выирает...

Сообща мы разобрали почти все шахматные партии тогдашнего чемпионата. Пшеничный так увлекся, что принял участие и в нашем редакционном турнире, заняв четвертое место среди кандидатов и мастеров спорта и получив удостоверение перворазрядника.

Шахматы были его отдушиной. В партиях, как и в жизни, он был слишком целеустремлен и отвергал побочные варианты, хотя и понимал, что они необходимы и неизбежны. Играя со мною, он противоречил себе - он читал полосы, делал какие-то заметки в блокноте, разговаривал по телефону, часто с названивающей непрерывно женой. Иногда в сердцах бросал трубку, проговорив коротко: "Я работаю!"

Как-то я ему намекнул на то, что целеустремность это, конечно, хорошо, но не всегда возможна, на что он коротко засмеялся: "Ах, значит помните мою критику в Ваш адрес и наш первый разговор. Почитайте-ка мою первую книжку рассказов - я был таким же, как Вы... и в молодости писал и думал также".

Я был польщен, прочитал принесенный им сборник его рассказов и понял - нет, так умно и хорошо мне не написать. Во мне не было (и не могло быть!) его целеустремленности, я был сильно разодран противоречиями: общественными, семейными, личными. Я думаю, он - тоже, но только противоречиям не поддается и изгоняет их своим умом, талантом и целеустремленностью организатора и журналиста и держит их своей крепкой волей под контролем. Ведь раньше, судя по книге, он был другой.

Эмма Подобед тоже приходила по субботам, писала, ждала, когда я выйду из кабинета замредактора, затем выспрашивала меня о Пшеничном - с удовольствием слушала и краснела.

2.

Из "КТ" меня выманил в "Ленибадскую правду" редактор В. Морозов - бывший завотделом промышленности "КТ", обещая золотые горы, но, как водится в таких случаях, слова не сдержал, и я вскоре стал сожалеть об уходе. Особенно из-за того, что ежедневно видел, как хорошеет "Коммунист Таджикистана" по форме и содержанию при новом редакторе Пшеничном. Да и от Морозова хотел уйти. То в "Строительную газету", то в "Лесную промышленность", то в "Удмуртскую правду", но Морозов через обком препятствовал, а с обкомом ни одна газета не хотела связываться, даже всесоюзная. Я должен был уйти "чистеньким", но как, если Морозов со своими друзьями давали мне такую отвратительную характеристику, с которой и в разнорабочие не возьмут? Я его спрашивал: "Валентин Павлович, ну зачем же Вы меня держите, если я такой плохой?" Он: "Если будете настаивать, уйдете с волчьим билетом...". "Крепостное право, вроде закончилось лет сто назад...", - отвечал я, но не получал ответа.

Для него не закончилось. Он держал меня на крючке, он знал, что моя мать, сестра и братья живут в ФРГ и где надо пользовался своей информацией, добавляя, что я пьющий и только коллектив возглавляемой им редакции газеты не дает мне спиться совсем...

Ну, прямо отец родной.

Я позвонил Пшеничному, попросился в собкоры, он сказал: "Давайте! Но отпустит ли Морозов? Ну, ничего, я улажу через ЦК". Большой души делового человека не интересовало, где мои близкие или дальние родственники, его интересовала работа.

Уладить Пшеничному не удалось. Директор ТаджикТА Н. Насреддинов, умный, деловой, знающий толк в людях, с не меньшим влиянием, чем Пшеничный, искал корреспондента по Ленинабаду и оказался сильнее - я стал собкором Телеграфного агентства. Я и теперь сожалею, что расстался с ним, что не смог встретиться, когда он был в Гамбурге...

Морозов, как и Пшеничный, был личностью незаурядной, интересной, но слишком перепуганная. А что скажет обком и другие? Узнав, что у меня родственники за границей - не от меня узнал! - заставил меня отказаться от заведования сельхозотделом, забыв, зачем выманивал меня из "Коммуниста". Он трижды не давал мне письменную характеристику для посещения больной матери, изливаясь изрядно устно... Могу судить по нашим разговорам: Бросят Вам в стаканчик с винцом, которое Вы так любите, таблетку, Вы и развяжете язычок. Помилуйте, отвечал я, какие секреты я знаю и кому они нужны? Я знаю только, как у нас газету делают - линотип, матрицы, свинцовый набор ... На Западе давно уже такого нет, одни компютеры... Вот-вот, подтакивал он удовлетворенно, об этом я и говорю...

Секреты... Даже о том, что милиция использует рацию нельзя было писать, об неурожае, - о, Господи! - о родственниках Ленина...

В общем, свинцовые мерзости, как говаривал Горький.

Морозов называл себя верным ленинцем, цитировал Ленина к месту и не к месту, а если не помнил, доставал источник с закладками из большого шкафа. Как-то играя в шахматы (он был тоже большой любитель, играл хорошо, но очень осторожно, и я все утверждался в мысли, что по игре можно судить о человеке) и видя, что у него хорошее настроение, я сказал в шутку "Вы скорее всего ленинист, а не ленинец", на что он разразился целым докладом о большевистском прошлом своих дедов и бабушек, о своей праведной жизни и своем гуманном характере, несмотря на "диктатуру пролетариата". "Знаете, Анатолий Иванович, таких как я ленинцев еще надо поискать...".

Очень смелые слова Чингиза Айтматова во время встречи с Горбачевым, что в мире дожны преобладать общечеловеческие ценности, он не принял.

Когда объединилась Германия, он сказал: "Ну, теперь нам, Анатолий Иванович, войны с Германией не избежать! Готовьтесь!". "Надо им больно!", ответил я рассерженный, на что он тоже возмутился: "Вы с таким пренебрежением говорите о нас, будто Вы из тех...". Я сделал ход пешкой, не отвечая.

Этот верный ленинец не хотел меня отпускать в Ташкент на встречу с братом, куда он приехал из Гамбурга, чтобы повидать меня (в закрытый тогда для иностранцев Ленинабад не пустили), и только замечание замредактора М. Георгиева: "Его брат проделал пять тысяч километров, а ему надо-то всего двести в родной стране..." заставили его, скрепя сердце, согласиться.

Я ему сказал о брате, потому что догадывался, что он уже знает. В мою дверь позвонили в шесть часов утра, а когда я, проснувшись, выглянул - никого, только быстрые шаги вниз по лестнице. На половичке лежала телеграмма, датированная тремя днями раньше: "Я в Ташкенте, в тургостинице. Виля". Я долго не мог сообразить, кто такой этот Виля. Неужели брат из Гамгурга, мой родной Виля?.. Но разве такое воэможно в самой демократической из стран, когда с тобой рядом верные ленинцы с большевистским прошлым?..

Виля мне сказал, что послал мне три телеграммы - из Гамбурга, из Москвы, из Ташкента. Ждет меня уже пять дней, через день уезжать.

3.

С тех пор, как я однажды подумал уехать к матери и братьям насовсем, у меня появилось еще больше друзей. На их отсутствие я не мог и прежде пожаловаться, но теперь их было не меньше хорошей дюжины. Иногда меня останавливали незнакомые на улице и, хлопая по плечу, воскицали: "Анатолий! Друг! Сколько лет, сколько зим! Как ты? Все там же?" "Где там же?" - спрашивал я, по-дружески улыбаясь. "Ну, там, где всегда...". "Да, да", - отвечал я, "а ты там же?" Конкретней я не спрашивал - зачем гусей дразнить? "Все там же, там же", - отвечал мой новый друг. "Пойдем выпьем за встречу!" Я хотел получить немножко больше информации об источнике и что ему надо конкретно и говорил: "Я бы пошел, но, знаешь, мои финансы поют романцы". "Ах, не беспокойся", отвечал он, "у меня есть... Ради такой встречи - да не выпить?..". "Ну что ж", думал я, "почему бы и нет?.. И повторится все, как встарь..."

Мы шли, выпивали, иногда напивались, но вместо того, чтобы развязать мой язык, они развязывали свой, порою не догадываясь, что я уже знаю больше о них, чем они обо мне.

Одна девица, преподаватель средней школы, высокая, худая, с круглым соблазнительным личиком, почти каждый день приходила в редакцию, просила заглянуть в их школу имени Ленина (она там организовала интересный вечер), то проводить до остановки, уже темно, то даже до дому, рассказывая, что с мужем развелась (что оказалось неправдой, но что не сделаешь, чтобы добиться правды?), что не имеет настоящих друзей, только одну подругу, да и та в ФРГ уехала, пишет письма, зовет, но как уедешь, не пускают, вот если была бы близкая родственница, уехала бы в отпуск и не вернулась...

Когда мы перешли на ты, не уставала намекать: "Я бы на твоем месте встретился с матерью и не вернулась". Это было то, что ей надо было узнать. Я отвечал: "Если я уеду, то только законным, честным путем, ну, а проведать мать, сестру и братьев, да, и посмотреть на страну конечно, хотелось бы...". Это ее раздражало - она ждала другого ответа - надо писать отчет с подписью "Источник", который бы меня скомпрометировал, но на откровенный компромат не хватало фактов.

С детства, а особенно со студенческих времен (факультет журналистики!), я чувствовал, что вокруг меня идет жизнь, которая не совсем моя и надо быть осторожным. Слишком много любопытствующих: откуда я? что я? где родители? что делают? и тд... Прошло немало лет, пока я понял, что исчезновение из машбюро моей рукописи со срочным материалом в номер не случайность - я писал материал дома на своей пишущей машинке. Источнику из редакции надо было узнать, не печатались ли на ней какие-нибудь листовки или прокламации или что другое. На праздничные дни в те времена пишущие машинки запирались в шкафах.

Один из "друзей", бывший редактор, - я с ним работал в одной редакции около двадцати лет - написал мне в Гамбург: "Толя, пришли мне тысяч десять марок, я хочу дом купить - ну, что тебе стоит?". Забыл, дорогой, что 1989 году (я тогда работал в "Ленибадской правде", привел ко мне домой в ленинабадскую квартиру молодого любопытствующего корреспондента из столицы, который втихаря, не вынимая диктофон из кармана, пытался записать наш горячий после нескольких рюмок чая спор о современных проблемах (нажимал на пуск, когда говорил я - видно, кассета была 30-минутной и кончалась), а потом, когда я дотронулся до его кармана и, почувствовав твердую грань диктофона, сказал: "Слушай, Витя, кончай записывать, ведь говорим об известных вещах...", мой друг встал и потянул любопытствующего командированного за руку, сказав: "Пошли, Витя, отсюда! В этом доме все грязно...". Витя встал, как ни в чем ни бывало, и пошел, обронив с угрозой: "Ну вот, у меня появился еще один враг!"

В этом случае, как и во многих других, "мои друзья" пили на мои деньги. Полагаю, что диктофон у Вити за ненадобностью отобрали - в те времена они были редкостью и стоили не по карману каждому. Несколько раньше из моей квартиры каким-то странным путем исчезли книги Солженицына, Аксенова, Гладилина, Кузнецова, почти вся подшивка "Нового мира" - я их покупал и выписывал, когда еще не были запрещены. Особенно было жаль повесть В. Катаева о революционном времени "Уже написан Вертер" и "Окоянные дни" Бунина.

Купил здесь, в Гамбурге, снова.

Когда уже стало известно, что я уезжаю, мой друг, изрядно выпив, сказал во всеуслашанье: Крысы первыми бегут с тонущего корабля! Я ответил: Значит, ты потверждаешь, что корабль тонет?.. Он промолчал, наливая коньячок, добытый мною по блату с большим трудом.

Он убежал последний и все возмущался, что его не очень-то рады принять в другой стране - России.

---

Будучи в Душанбе, я захотел попрощаться с Эммой Подобед, позвонил. Она задерживалась. Я ждал ее в летнем ресторане "Памир", погружившись в свои проблемы. Она обещала прийти к обеду, сразу, как закончит праздничное дежурство.

Ресторан был "журналистский" - как летний, так и зимний, который желтой двухэтажкой прилегал сбоку. По вечерам тут и там собирались сотрудники многочисленных идеологических изданий и трансляций на всех языках - радио, телевидения, газет, журналов, кино. Изредка присоединялись актеры из театра рядом. Когда холодно - в зимнем, а чаще - в летнем под открытым небом, в окружении цветов и почти всегда зеленых деревьев и цветущих кустов.

Было пусто. Kак всегда в праздники, журналисты работали, ну, а я?.. Что меня ждет на чужбине? Где дом?

Подошел мужичок, вроде, интеллигент, вроде, не очень, не понять сразу, но к журналистике явно не имел никакого отношения. Поставил стакан, сел напротив:

- Не-е, я не хожу больше на демонстрации, - не хочу больше сидеть...

Посмотрел на меня смеющимися глазами.

Он хотел поговорить, я хотел помолчать, но что делать - не скажешь же, иди-ка ты лучше на демонстрацию или за соседний столик, ведь весь ресторан пустой, мы только вдвоем здесь и, вишь, официантки в углу за столом истомились от безделия.

Официантки сидели в кругу между двух окошечек - одном большом для разлива питья и маленьком для раздачи еды. Рядом, тоже ожидая гостей, налаживал свои приспособления шашлычник, размышляя, зажигать ли уголь или подождать пока придет жаждующий и проголодавшийся люд.

Я промолчал, но он не унимался:

- А ты?

- Что я?

- Тоже сидел?

- Видно?

- Не-e, это я так... Лицо у тебя осторожное... Половина сидит, половина охраняет, но такие, как ты не сидят, они охраняют или ходят на демонстрации, туда, где весь советский народ, все, как один, демонстрируют свою верность идеям Октября.

Я взял свой стакан и пересел поближе к выходу. На столик у входа опускались русалочьи ветки ив, раскинувшихся за оградой, создавая тень, которая вскоре может очень понадобиться при плюс 40.

- Да, ты прав, - сказал он сзади, - становится жарко. Сегодня будет больше сорока, а ведь в нормальных краях нормальная весна. Выпьем?

Не пересаживаться же опять...

- За что?

- Есть анекдот: Сара спрашивет маленького Мойшу, почему он на вопрос вопросом отвечает, а Мойша отвечает: - а что? Да, спрашивать всегда легче.

Я промолчал.

- Три раза сидел, а четвертый будет не подсилу.

- Ты ж еще не старый, - сказал я и рассердился на себя. Так он все-таки добьется своего и разговорит меня.

Он тоже хотел рассердиться, но, видимо, передумал и, засмеявшись, стукнул своим полупустым стаканом о мой опустевший:

- Шутник...

Мне все равно приходилось ждать, и я поймал глазами одну из пяти официанток в дальнем углу и, хотя понимал, что этого делать не следует, приподнял стакан. Вино было отвратительное, официально "Памир", а по мнению знатоков "Бормотуха", но многие его любили, оно било по мозгам без предупреждения, ну, а другого давно уже не было, и знающие официантки призывали радоваться и тому, что есть - идет перестройка и скоро и это кончится.

- Три раза - это немало, - сказал я. - И все из-за демонстраций?

- Ну да. Первый раз, молодой был еще, послушный, идем-идем, выпить нечего, устал, а сзади какой-то чувак все наступает мне на пятки и наступает, торопится мимо трибуны пройти и ура прокричать. Говорю ему не наступай мне на сандали, успеешь проуракать, а он не слушает, ну я и говорю, если еще раз наступишь, огрею этим чучелом, что несу... Дали два года, чучело, которое я нес, оказалось Андроповым...

- Ну, а второй раз? - не выдержал я.

- Второй раз решил не ходить, подумал снова посадят, остался дома. Выпил, хорошо стало, смотрю с балкона на проходящих внизу мимо, машу рукой, как те на трибуне делают... И вдруг кто-то снизу кричит: "Уберите этого идиота!"... Я и спрашиваю: "Какого? Слева или справа?" Слева на стене висел Ленин, а справа Брежнев...

- Мда, герой, - не выдержал я... - Ну, а третий раз?

- Ну, а третий раз я, поумнев, решил пойти снова на всенародный праздник. Дали мне знамя тащить, километра три пер, все ладом, тихо-мирно, никого не огрел ни чучелом, ни чем иным, устал, захотел отдохнуть - когда еще домой припрешься, автобусы не ходят... Скамеек нигде нет, ну, я и присел у основания какого-то памятника, кажется, Ленину - родоначальнику всенародных торжеств... Только присел, подходит милиционер: Гражданин, здесь сидеть нельзя! Почему, спрашиваю, ведь все для человека! Все во имя человека! Милиционер не понял: Гражданин, не валяйте дурака! Я и говорю: Я его не ставил и валять не собираюсь, мне бы немножко посидеть... Сядешь, сядешь, пообещал ясновидящий милиционер... Эй, девушка, принеси-ка еще!

Он выпил, закурил:

- Нет, а ты все-таки скажи, а почему ты на демонстрацию не пошел?

Я оглянулся. Времена, вроде, наступали другие, но кто его знает!.. Однако отвечать мне, к счастью, не пришлось - под ивами у входа в ресторан появилась та, кого я ждал.

Она не поздоровалась, глянула мельком на моего собеседника и сказала: "Пойдем отсюда!" И уже за воротами добавила:

- Он же провокатор. Разве не видишь?

- Вижу, конечно.

- Итак, ты уезжаешь?..

- А ты? У тебя же в Израиле друзья?

Она покраснела:

- Нет, я останусь...

В этот день я видел ее в последний раз. Дни ее были кем-то сочтены.

Тепережний редактор "Народной газеты" ("Бывший "Коммунист Таджикистана") В. Воробьев пишет: "Журналистка Эмма Подобед ноябрьским днем без вести пропала в Курган-Тюбе. Вскоре бесследно изчезнет и председатель облисполкома. Страшно подумать, но мне кажется, ключ к тайным исчезновениям людей следует искать на Вахшком азотнотуковом заводе, в его вместительных кислотных емкостях".

К этим результатам мы не могли были не прийти, но я верю, вижу и чувствую - жизнь изменяется к лучшему.

Счастлив, кто забывает то, что нельзя изменить.

Воскресенье, 19 сентября - 30.11.2010 г..

.

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

292569  2010-04-11 12:46:42 Антонина Ш-С - В полку ироничных людей прибыло, с чем от всей ╚дури╩ поздравляю ╚РП╩ и благодарю Штайгера за полученное удовольствие от чтения. Искренне рада Вам.

292572  2010-04-11 12:59:47 Сергей Герман - Душанбе, это город моей юности, моего взросления, город первой любви. Толя, спасибо, что благодаря тебе я смог вернуться в город Понедельник, в прошлое, в счастье...

292603  2010-04-13 14:51:59 НН - Интересное кино! ╚Читается без булавки╩, как говорил Хрущев, критикуя Дудинцева за ╚Не хлебом единым╩. Но ╚очепяток╩, как выражается автор, ╚как в бочке сельдей╩. Веселый соцреализм с человеческим лицом. Совет автору быть внимательней, с нянями напряженка!

292610  2010-04-13 23:42:16 Anna Bibau - Я родилась в Душанбе, с большим интересом прочитала, спасибо автору

292617  2010-04-15 11:31:12 Анатолий Штейгер - Аннa Бибау- Я родилась в Душанбе, с большим интересом прочитала, спасибо автору. НН - Интересное кино! ╚Читается без булавки╩, как говорил Хрущев, критикуя роман Дудинцева ╚Не хлебом единым╩, но ╚очепяток╩, как выражается автор, ╚как в бочке сельдей╩. Веселый соцреализм с человеческим лицом. Совет автору быть внимательней, с нянями напряженка! С. Герман - Душанбе, это город моей юности, моего взросления, город первой любви. Толя, спасибо, что благодаря тебе я смог вернуться в город Понедельник, в прошлое, в счастье... Антонинa Ш-С - В полку ироничных людей прибыло, с чем от всей ╚дури╩ поздравляю ╚РП╩ и благодарю Штайгера за полученное удовольствие от чтения. Искренне рада Вам. Анатолий Штейгер Спасибо всем откликнувшим. Да, были времена, начнешь вспоминать все не вспомнить. Вскоре в Таджикистане воздух наполнился грозой, на заборах стояло: ╚Русские, убирайтесь домой!╩, а на вокзалах и в аэропортах вдруг исчезли билеты для желающих уехать - в Россию, Израиль, Германию, куда-нибудь. И хотя я был нерусский, но лицом похожий (без бороды и даже усов и цвет кожи немножко светлее, чем вдруг востребовалось), мне тоже надо было смотреть в оба, особенно когда стемнеет. Жаль. В 1990-годы ни в одной стране мира не было убито так много журналистов (всех национальностей, включая таджикской тоже), как в Таджикистане. По официальным сведениям Комитета по защите журналистов (Нью-Йорк) - 17 журналистов были убиты в Таджикистане с 1992 г. Среди них были и мои друзья, о которых мне предстоит еще рассказать. Книга, казненного в Праге, Юлиуса Фучика, о котором я упоминал в своих заметках, - ╚Репортаж с петлей на шее╩, заканыивается призывом: ╚Люди, я любил вас! Будьте бдительны!╩. День его казни 8 сентября был объявлен позднее Днем международной солидарности журналистов. Как водится, не счесть числа простых людей (особенно женщин), растоптанных полупьяной и нагашишенной толпой подростков, которых старшие привезли из кишлаков Гиссарской и Вахшской долин в Душанбе, позволив делать все, что они пожелают. Пьяные подростки в толпе повсюду не знают что творят. В Ленинабаде, с давних времен более европейском Шелковый путь, тогда было спокойнее, потом тоже начали угрожать, стрелять и топтать.

292633  2010-04-17 13:25:45 Михаил http://www.mirstihov.com - Огромное спасибо автору! Интересно...

293155  2010-06-13 10:42:30 - Анатолий, чтая твой материал, я как будто побывал в Душанбе. Все, до единой фамилии, знакомы. Знакомы мы и с тобой. Я Федор Матишев. Работал в "Комсомольце Таджикистана", через дорогу. И даже "от всей дури" хорошо помню. Как сладко, приятно и радостно вспоминать. Что значит МОЛОДОСТЬ. Постараюсь связаться через Мой мир.

293160  2010-06-14 11:00:27 Anatoli Steiger - Anatoli Steiger: Рад был услышать отзвук из далекого, Федор. Помню, но навряд ли сейчас узнал бы. Где ты, помнишь ли события 1990-ых, где кто? Когда редактором был Дашкевич, я часто бывал у вас, играл с ним в шахматы с неизменной рюмкой чая (Памира), запираясь в его кабинете, его татарочка разгоняла нас. И потом он помог мне устроить у вас Красмана, а затем Никешину. Помню Юрлова (он сейчас в Москве, встречался с ним в 2000, он был редактором ╚Рабочей газеты╩, жаль, потeрялся его адрес), Давидзона (Израиль), Тальвика (?). С Счастневым не было контактов. Напиши мне, буду рад steiger@mail.ru. Знаешь ли эл. адрес Воробьева теперешнего редактора ╚Народной газеты╩? Анатолий

293340  2010-07-16 21:41:13 Григорий Клейнман - Анатолий, привет! Это Григорий Клейнман. Если помнишь, мы вместе работали в "Коммунисте". Я тоже написал свои воспоминания о работе в газете. Кстати, там есть и об Ароне Марковиче. Его фамилия - Глуховский. Интересно твое мнеие. К сожалению, из-за рамок не смог рассказать о всех. Открой в Гугле страницу "григорий клейнман". Интересно твое мнение. А Аркадий Данилов после отъезда из Душанбе работал помощником президента Марийской республике. Успехов тебе.

293347  2010-07-17 18:16:19 АШ - Григорию Клейнману - рад твоей весточке. Скажи, где конкретно твоя статья про КТ? Я не все могу открыть, а очень хочется почитать. Аркаша Данилов и Юрлов в Москве. Папырина тоже - есть Е-адрес. Юсупов в Ленинабаде-Чкаловске. Ты, по-моему, один из последних уехал? Расскажи. Хочу написать про Подобед, но никто толком не знает, как она погибла... Как многие в те времена, но как? Анатолий

293348  2010-07-17 22:08:46 АШ - Григорию Клейнману: прочитал, Григорий, "Мы вместе делали газету", очень хорошо и основательно о многих. Когда ты пришел, я был уже в Ленинабаде. Трагично с Дмитрием Ильичем, от тебя узнал про автобус и что из него можно выпасть - что за дикие времена?!- мы были с ним дружны, он мне помогал, старый газетный волк, бывал у него, знал его дочерей-журналисток из Комсомольца и Вечерки. Они, наверное, в Израиле? Если знаешь, напиши. Анатолий

293553  2010-08-28 13:37:24 АО - суббота, 28 августа 2010 г. Под редакцией редактора ╚Народной газеты╩ Владимира Воробьева вышел в свет сборник воспоминаний журналистов ╚Газета это мы╩. Книга посвящена 85-летию газеты, но сконцентрировала в основном свое внимание на страшном периоде - так называемой революции в Таджикистане в 1990 - 1998 гг. Вот несколько цитат из статьи редактора. ╚Журналиста Леню Захарова избили по пути на работу, проломив голову чем-то железным. Журналиста Валентина Когана избили и ограбили по дороге с работы домой. Журналиста Виктора Меркулова убили, сбросив с поезда на ходу. Прямо у дома застрелили известного журналиста, члена комиссии по национальному примерению Отахона Латифи. Покончил с собой 82-летний фотокорреспондент, заслуженный пенсонер, участник Великой Отечественной войны Николай Васильевич Софьин. Он был для нас в кокой-то мере эталоном. Не пил, не курил, не конфликтовал. Тихий, вежливый, исполнительный, не обделенный талантом фотомастера. На войну ушел из редакции. На фонте потерял руку. Вернулся в газету. К боевым орденам прибавились ордена за добросовестный труд. Оформил пенсию. И вдруг такой перелом в сознании, утрата идеалов, бедность. Старик сломался. Добрался с городской окраины, где жил, в самый центр столицы, взобрался на деватиэтажный дом и бросился на тротуар. Редакция пребывала в шоковом состоянии. Ермольева ограбили, пустили по ветру. Большой, добрый, силушку имел немеряную. Медный пятак большим пальцем продавливал.. Теперь сидел в редакции и плакал. Журналистка Эмма Подобед ноябрьским днем без вести пропала в Курган-тюбе. Вскоре бесследно изчезнет и председатель облисполкома. Страшно подумать, но мне кажется, ключ к тайным исчезновениям людей следует искать на Вахшком азотно-туковом заводе, в его вместительных кислотных емкостях╩.

299614  2012-02-28 13:12:38 Виктор Юрлов - Дорогой Анатолий! Твой замечательный текст нашла моя жена Лола, надеюсь, помнишь, хотя бы потому, что мы купили ей кр-р--расивую бутылку, в которой оказалось что-то несусветное... Мы много раз были в Германии, в Баварии, навещали друзей в городе Дагендорф. И всегда вспоминали тебя, но наши друзья не смогли тебя разыскать. Если попадешь на мое сообщение, дай знать о себе. Мой почтовый адрес victorurlov@mail.ru

299631  2012-02-29 12:12:11 Steiger Anatoli - Дорогой Виктор, несказанно рад, я вас искал, Лолу помню, и тебя, и наши чудные часы На Сырдарье, в Москве, и у тебя дома. Обнимаю = Антолий. Пиши.

301758  2012-08-10 14:41:32 Лариса lmk1948 - Прочла мемуары Анатолия Штейгера(случайно наткнулась,я плохо владею компьютером и очень слабо ориентируюсь в Интернете).Очень хотелось прокомментировать,но не нашла -как это сделать.Непостижимым образом открылось вот это окно "Дискуссионный клуб" и потому изо всех сил спешу выразить свой респект Автору.И если он вдруг также случайно прочтет это-просьба написать мне что-нибудь теплое на мой электронный адрес:larisa_kokand@mail.ru Я так рада,что ты жив ! Пожалуйста, будь здоров и счастлив.Спасибо,что помнишь Эмму, и даже Никешину упомянул.Столько фамилий знакомых прочла- в т.ч. Юрлова,Давидзона.Они ведь меня ни за что не вспомнят,а у меня просто горло перехватывает.Как молоды мы были.Обнимаю.

324686  2015-06-09 16:06:23 Валентина Кайль ведьма - Анатолий Штейгер умер в Гамбурской больнице после операции по шунтированию 03.06.15. Написала ему стихи: ПАМЯТИ АНАТОЛИЯ ШТЕЙГЕРА Наполнен был теплом июньский день И пеньем птиц в лучах потока света. Но вдруг крылом закрыла солнце тень: Как гром, ворвалось сообщенье это... На нашей улице звонят колокола Тревожно и надрывно. Безутешно... Собрата смерть внезапно унесла В небытие, безвременно, поспешно. В который раз осиротел наш круг - Литературный круг российских немцев: Ещё один ушёл из жизни друг... В нелепость происшедшего не верится. Талантливый писатель, журналист, Редактор чуткий, человек ранимый, Закрыл своих страниц последний лист... И пустота уже невосполнима... Захлёстывает сердце жгучей болью Звон поминальный всех колоколов. Простился с нами Штейгер Анатолий, Оставив к жизни страстную любовь... Скорблю. Молюсь: «Прости его, Господь! Дай в Небесах его душе покоя...» А за окном июньский плачет дождь, Омыв слезами розы и левкои... 08.06.15.

---

BACK

 

Copyright (c) "Русский переплет"