Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум --> Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?

| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Человек в пути5 марта 2008 года

Записки не антиквара

Столик Шаляпина

Всем нам приходилось задумываться, что, живя в старинном городе, мы так или иначе сталкиваемся с уникальными вещами, ценность которых измеряется не количеством драгоценных металлов, содержащихся в них, а тем, что владельцем их некогда являлись известнейшие люди. Недаром так бережно хранятся рукописи и личные вещи российских писателей, поэтов, художников. Да что там говорить, попадая в музей-квартиру Толстого или Пушкина, испытываешь какой-то священный трепет, понимая, что некогда к этим вещам прикасалась рука этих людей. Но сколько еще подобных вещичек бродит по свету, а то и стоят неузнанными вместе с отжившим свое старым хламом, убранным подальше от придирчивых взглядов гостей. Потому вполне разделяю интерес коллекционеров, что всю свою жизнь посвящают поискам и сборам вещей из иной эпохи, зачастую не встречая взаимопонимания со стороны родных и близких. Как-то мне пришлось присутствовать при любопытном разговоре двух таких собирателей старины, суть которого и попытаюсь передать, не особо уклоняясь в исторические подробности и детализацию происходящего. Не ручаясь за достоверность услышанного, а потому предлагаю читателю самому решить, насколько мой рассказ заслуживает того, чтоб быть принятым на веру.

Начну с того, что в не столь давние застойные времена коллекционирование антикварных вещей рассматривалось властями не иначе, как нечто среднее между спекуляцией и скупкой краденного. Но прямого юридического запрета на собирательное хобби потенциальных строителей коммунизма все же не было. Наверняка власти считали, что с построением на земле коммунистического рая исчезнет сама собой и всякая собственность.

Весьма условно всех коллекционеров можно было подразделить на филателистов, нумизматов и антикваров. Последние рисковали более всего, потому как если обычная почтовая марка шла чуть больше стоимости проездного автобусного билета, то иная старинная вещица могла быть оценена по номиналу близкому к цене новеньких "Жигулей", а то и побольше того. Все зависело от спроса. Аукционы типа Сотби в нашей стране по известным причинам тогда еще не проводились, но в столичных городах существовали небезызвестные комиссионки, через которые из иностранцев изымалась немалая доля ввозимой ими валюты. Зато в провинции, в глубинке, обмен "стариной" шел на самом примитивном уровне, напоминая средневековый торг между аборигенами и колонизаторами, когда все сводилось к удовлетворению обоюдного интереса между договаривающимися сторонами.

В 70-80-е годы прошлого столетия число "марочников" и "монетчиков" в Тобольске едва ли не превышало количество предметов обмена, зато антикваров можно было пересчитать, загибая пальцы на одной руке. В основном то были приезжие, которые буквально обалдевали от тех сокровищ, что хранились в довольно таки рядовых семьях тобольских обывателей и служили для них банальными предметами обихода. Тогда еще мало кто ценил пузатые дедовские комоды, порыжевшие и продавленные диванчики, затуманенные временем зеркала, потрескавшиеся чашки с двуглавыми орлами и серебряные ложки с непонятными вензелями. Практически в любой деревне можно было собрать такую коллекцию икон, что специалисты из Третьяковки наверняка потеряли бы сон, когда б им в руки попали те закопченные и облупившиеся местами образа, хранившиеся по большей части за ненадобностью на чердаках и в сараях.

Тобольские коллекционеры антиквариата приобретали свои сокровища путем обмена определенного числа марок, монет или значков на предмет своего интереса. Но случалось, что интересная вещица, будь то икона, книга дореволюционного издания или ведерный самовар приобретался ими по весьма умеренной цене у загулявших мужиков, готовых и душу заложить за хорошую дозу спиртного. Не секрет, что судьба многих известных коллекций не только в России, но и в иных более благополучных странах строится в большинстве своем именно благодаря затруднительным положениям, в которых по воле случая оказываются владельцы уникальных вещей, обычно доставшихся им случайно или после смерти кого-то из родственников. Потому и сбывали они их, легко не особо обременяясь горечью утраты. Речь об истиной цене антикварной вещицы обычно не шла, да и кто знал ту цену, которая, как мне известно, складывается, прежде всего, от ее древности, уникальности, сохранности и, само собой, "биографии", коль таковая имелась. Чтоб выяснить все составляющие цены нужны были долгие поиски, консультации со специалистами, которых тогда в нашем далеком от цивилизованных центров городке попросту не имелось. Иногда между любителями старины возникали долгие и весьма жаркие споры по поводу той самой цены, которые могли затянуться не на один год и даже перерасти в открытую вражду, которая, как не парадоксально, рано или поздно заканчивалась желаемым обеими сторонами обменом. Вот на одном из подобных обменов мне однажды и довелось присутствовать в качестве стороннего наблюдателя.

Двое моих знакомых решили поменяться вещицами, которые не особо вписывались в их накопительный фонд. Один из них, приезжий из Питера врач-нарколог, назовем его Владимиром, давно и не без успеха собирал иконы, а второй, музыкант с редким тогда именем - Эдуард, имел пристрастие к медной пластике и основу его собрания являли собой разнообразнейшие подсвечники, канделябры, кресты и складни. На тот момент у Володи появился ненужный ему довольно рядовой подсвечник, а у Эдуарда - икона Николая Чудотворца в серебряном окладе. Меня пригласили, как лицо незаинтересованное присутствовать при непростом обмене, тем более что договаривающиеся стороны уже предприняли ряд безуспешных попыток, но не смогли придти к консенсусу и неизменно оставались, что называется, при своих интересах.

Эдуард настаивал на том, что икона в серебряном окладе, несомненно, ценнее "какого-то там крестьянского подсвечника", которой, по его мнению, достался Володе легко и необременительно, скорее всего от очередного пациента, явившегося к доктору с нижайшей просьбой прервать изрядно затянувшийся запой. Скорее всего, так оно и было, поскольку Володя даже не пытался убедить нас в обратном, а выдвинул убийственный аргумент, что рано ли, поздно ли все мы станем его клиентами и вот тогда вспомним, как пытались заполучить задаром у него, доктора, ценнейшую вещь.

"Да что в нем ценного-то?" - вспылил Эдик и пренебрежительно ткнув пальцем в сторону скромно стоящего на старинном столике подсвечника.

"А что ценного в твоей иконе? - моментально парировал не привыкший лезть за словом в карман Володя. - Оклад может и серебряный, что еще проверить десять раз нужно, но погнутый, с утратами и вообще ..."

"Такие подсвечники, как у тебя, на сельских ярмарках когда-то возами продавали", - выдвинул свой убийственный по его мнению аргумент Эдуард, щелкнув пальцем по свечному огарку, который по возрасту мало уступал позеленевшему и слегка погнутому подсвечнику.

"На нем патина времен", - с обидой в голосе возразил доктор и переставил подсвечник на полку, давая понять, что на сегодня обмен любезностями, а вместе с ними и все остальные действия закончены.

Эдуард, которому вовсе не хотелось прерывать только что начавшийся торг, ради чего, как подозреваю, он и занимался коллекционированием, поспешил вывести переговоры на новый этап.

"Так и быть, беру в придачу к этой штуковине твой никчемный столик и - по рукам. Согласен?".

Тут вскипел сохранявший до этого невозмутимость и достоинство доктор:

"Что ты сказал? Столик?! Нет, вы послушайте, - несколько театрально вскинул он руки, - вы только послушайте - он берет этот столик!!! Да ты хоть знаешь что с ним связано?!"

"Ну, расскажи, что за кошмарная история приключилась с этим колченогим уродом", - не желая усугублять и без того напряженную обстановку миролюбиво согласился Эдуард и плюхнулся на столь же древний диван, не сводя при этом глаз с таинственного столика, имевшего по словам хозяина довольно необычайную историю.

А столик и в самом деле выглядел неказисто и непрезентабельно. Видно было, что повидал он на своем долгом веку многих хозяев и не все из них проявляли к нему должное почтение и уважительное отношение. Все его четыре ноги были изрядно тронуты древесным жучком, полированная некогда поверхность потрескалась, углы пообломались и некогда изящный теперь он производил впечатление древней развалюхи, самое место которой на ближайшей свалке. Но при том в нем сохранилась некая импозантность и изящество. Определить его прежнее предназначение было нелегко, поскольку он не подходил под определение журнального или туалетного, а тем более обеденного стола. На сколько позволяли мои скромные познания в вопросе дореволюционной меблировки, сводившиеся главным образом к прочтению произведений русских классиков, наши предки не могли его использовать и как карточный, поскольку он не был обтянут традиционным зеленым сукном.

"Это типичный столик для визиток", - развеял наши сомнения его тогдашний обладатель и небрежно облокотился на него рукой, подчеркивая собственное превосходство над нами провинциалами.

"И чья же визитка на нем лежала? Гришки Распутина или кого-то там еще?" - ехидно осведомился Эдуард.

"Да будет вам, профанам, известно, Григорий Ефимович так и не обзавелся визитками, а оставлял свои закорючке на первом подвернувшемся клочке бумаги. Но этот столик знаменит не своим прямым предназначением, а тем, что на нем проигрался вдрызг сам Федор Шаляпин!".

На какое-то время в комнате наступила довольно продолжительная тишина, которую хозяин дома истолковал в свою пользу и, чтоб окончательно добить нас, наклонил обсуждаемый предмет на бок и указал на карандашную надпись на обратной его стороне.

"Читайте", - предложил он с плохо скрываемым превосходством.

"Тут цифры какие-то, - неопределенно хмыкнул Эдик, - поди разбери что они значат".

" Двадцать тысяч рублей тут написано, - пояснил Володя, - и подпись. Видите?"

"Вижу какой-то завиток, - согласился Эдик, - и что с того? Причем здесь Шаляпин?".

"А при том, что это его собственноручная подпись и сумма, которую он проиграл в карты, будучи проездом в Тобольске".

"Разве Шаляпин когда-то был в Тобольске?", - изумились мы с Эдиком практически одновременно.

"Был. Я же сказал, что проездом,- сделал неопределенный взмах рукой в воздухе Володя. - А то, что вам о том ничего не известно, то ничего пока не значит. Молоды еще".

Действительно, Владимир был постарше нас, да и сбором антиквариата стал заниматься давненько, а потому вполне возможно мог наслушаться разных интересных историй, которых старожилы знали превеликое множество и при случае, под рюмочку, могли такого нарассказывать, что, как говорила одна моя дальняя родственница, хоть святых выноси. Итак, передаю историю со "столиком Шаляпина" в том первозданном виде как она была мной услышана и повторюсь еще раз, что судить о ее достоверности предлагаю самому читателю и лично к автору особых претензий не предъявлять.

... В начале XX века Федор Иванович Шаляпин, ставший к тому времени звездой российской оперной сцены, часто гастролировал по стране, собирая немыслимое число почитателей. Цены на билеты доходили до баснословных цифр, что, надо полагать, существенно влияло и на получаемый артистом гонорар за выступление. Понятно и сибиряки мечтали заполучить певца к себе, обещая ему уплатить вдвое, а то и втрое против того, что он зарабатывал на подмостках центральной России. Но несмотря на это Федор Иванович под разными предлогами отказывался от поездки в края, которые более ассоциировались у общественности того времени с каторгой и ссылкой. Наибольшую настойчивости проявили томские купцы и промышленники, по слухам сумевшие через подкуп шаляпинского импресарио получить от знаменитости обещание посетить, славившийся своим культурным обществом город Томск, хотя бы на два дня,.

Итак, не сумевший отказать томичам в их желании приобщиться к прекрасному, в июне месяце 19 ... года Федор Иванович прибыл по железной дороге в Тюмень. Там его поджидал под всеми парами и полным пансионом пароход одного из томских купцов, чтоб доставить певца и сопровождающих его лиц по Туре, Иртышу, а затем и Оби непосредственно в Томск. Хотя при этом гастролеры и теряли несколько суток, но сам Шаляпин, выросший на Волге, обожал всяческие водные путешествия, а потому легко согласился на столь рискованное предприятие, не предполагая чем оно для него обернется.

Пароходовладелец, судя по всему, не поставил певца в известность, что водным путем до Томска им придется добираться около недели, а потому когда к концу третьего дня на крутом иртышском берегу показались маковки тобольских церквей, то Шаляпин уже изнемогал от безделья, клял себя и своего импресарио, что необдуманно согласился на эту авантюру, не представляя себе размах и ширь сибирских маршрутов. Может быть он и желал бы повернуть обратно, но подписанный контракт и солидная величина обещанного ему вознаграждения не позволили ему так поступить.

К тобольской пристани пароход причалил теплым весенним вечером, где предстояло пополнить запасы угля и дров, на что должно было уйти не менее двух, а то и трех часов. Федор Иванович, будучи человеком импульсивным и, не желая попусту терять время, сидеть в каюте за картами с "сопровождающими его лицами", решил совершить небольшую прогулку по городу. Он незаметно сошел по трапу на берег, резонно полагая, что без него судно все равно не отправится и прогулочным шагом направился в центр старинного сибирского городка.

В то время губернаторский дом и большинство административных зданий находились вблизи речной пристани. И, как писали немногочисленные журналисты, посетившие Тобольск, "лучшая его часть помещается в нижней части города". Никем не узнанный Федор Иванович уже через несколько минут пешего хода оказался на Богородицкой улице близ городского сада, где играл военный духовой оркестр и степенно прогуливались господа и дамы, освещаемые электрическим светом от недавно запущенной электростанции, которая питала государственные учреждения, дома наиболее состоятельных горожан и несколько фонарей в городском саду. Видимо игрой оркестра Федор Иванович остался не совсем доволен, поскольку, чуть постояв, направился к дверям находящегося через дорогу ресторана с громким названием "Европа". Лакей с внушительной бородой почтительно пропустил его внутрь, где он был тут же подхвачен ловким метрдотелем и препровожден к свободному столику.

Только тут Федор Иванович спохватился, что, направившись на прогулку, он не захватил с собой наличности, не рассчитывая делать какие-то приобретения или покупки. Но, порывшись в карманах, нашел несколько смятых ассигнаций, которых вполне должно было хватить на небольшой ужин. Он попросил у метрдотеля меню, заранее предполагая какие дикие цены он там увидит, но оказался приятно удивлен и даже поражен, что стоимость блюд и особенно рыбных закусок не в пример ниже столичных. Сделав заказ, Федор Иванович огляделся, рассматривая сидящую за соседними столиками публику и нашел, что то были в большинстве своем довольно благопристойного вида люди, которых можно встретить в любом из российских городов. Только лица их отличала некая жесткость и угрюмая сосредоточенность.

Тут он заметил, что к его столику незаметно приблизился метрдотель и негромко шепнул ему на ухо:

"Может быть, пока заказ исполняют, желаете в картишки переброситься?".

"Это как? ", - не сразу понял смысл сделанного ему предложения Шаляпин.

"А вон, в соседнем зале у нас столы расставлены для любителей, - сально сощурился тот, - милости просим, коль пожелаете".

"И вправду, чего бы в картишки не перекинуться по маленькой", - легко согласился Федор Иванович.

Он проследовал за служителем в соседний зал, где стояло три круглых столика, обтянутых как и положено, зеленым сукном. За ними чинно восседали почтенного вида господа по несколько человек за каждым столом, а у стены стояли свободные и никем не занятые стулья. Федор Иванович сообразил, что метрдотель явно желает подсадить его к опытным игрокам, которые без труда смогут побить все его ставки, оставив ни с чем.

"Увольте, сударь, - сделал Шаляпин протестующий жест в сторону метрдотеля, - быть подставным не намерен", - и он круто повернулся, чтоб выйти вон.

"О чем вы говорите, уважаемый, - запротестовал тот, - вот столик специально для приезжих, . он указал на стоящий у стены небольшой столик, - а за теми столами у нас обычно завсегдатаи игру ведут".

"И кто же мне компанию составит?"

"Мой помощник, - не раздумывая ответил метрдотель и громко щелкнул пальцами. - Он всегда готов, коль не шибко занят, приятно время провести с солидным человеком".

Из-за занавески к ним вышел невысокого роста молодой человек опрятно одетый в приказчичий сюртук, с напомаженными волосами и цепким настороженным взглядом. Он внимательно оглядел незнакомца, словно желая определить кто перед ним и кивнул в сторону небольшого приставного столика, на который указывал метрдотель, сухо проговорил:

"Прошу".

Шаляпин шагнул к столу и осторожно сел на предусмотрительно придвинутый к нему служителем стул. Молодой человек уселся напротив и привычным движением извлек из нижнего ящичка стола нераспечатанную колоду карт, с треском разорвал упаковку, чуть перетасовал их и спросил:

"Как играть изволите?".

"Давайте в покер", - без долгих раздумий ответил Федор Иванович, считавший себя неплохим игроком.

"Какова ваша ставка?" - негромко спросил его партнер не глядя ему в глаза.

"По червончику, не возражаете?".

"А почему бы и нет", - и, дав Шаляпину снять половину колоды, ловко перетасовал и раздал карты.

Первые две партии Федор Иванович легко выиграл, удвоив имеющуюся у него с собой наличность. Третью проиграл, но остался при своих. Неожиданно для себя он предложил увеличить ставки до тысячи, хотя великолепно понимал, что в случае проигрыша расплачиваться ему будет нечем.

"А-а-а, - решил он, - чуть чего отправлю малого с запиской на пароход, там ему выдадут, сколько нужно", - и игра продолжалась.

Поскольку играли под запись, то наличных денег никто не требовал и Федор Иванович мог назвать любую цифру. Гарантируя одним своим словом оплату в случае проигрыша. Еще какое-то время ему везло, но потом он начал проигрывать раз за разом, но был не в силах остановиться и каждый раз удваивал ставку. Наконец до его слуха дошла цифра: "Двадцать тысяч" и он словно проснулся.

"Сколько?!", - переспросил он.

"Двадцать тысяч как есть", - ответил партнер.

"Как двадцать тысяч?! У меня стольких денег при себе нет".

"Извольте оставить расписку, - по-прежнему не глядя ему в глаза равнодушно пожал плечами тот, - нам не впервой".

Какое-то время Федор Иванович сидел словно ошарашенный, соображая как он смог дать себя обыграть на такую сумму этому невыразительному молодому человеку. Он подумал, что тот наверняка шулер, но как доказать это не знал. Оставался один выход - заплатить. У его импресарио наверняка есть при себе деньги, но наберется ли десять тысяч. Как же тогда быть? Позор на весь белый свет.

"Не пройдете ли вы со мной до пристани, чтоб я смог передать вам деньги?".

"С удовольствием, - охотно согласился тот, - но для верности оставьте здесь свою расписку, а то мало ли что может случиться по дороге. Времена нынче неспокойные", - хитро прищурился его недавний партнер.

"Хорошо, я готов оставить расписку", - вынужден был согласиться Федор Иванович.

"Бумагу господину", - крикнул молодой человек.

"Не нужно бумаги", - отмахнулся Шаляпин и быстро перевернув столик написал лежавшим неподалеку карандашным огрызком: "Двадцать тысяч рублей" и поставил подпись.

"Что ж, так даже лучше, - невозмутимо согласился молодой человек, - идемте".

"Они молча дошли до пристани, где возле трапа уже неторопливо прохаживался импресарио, а с мостика зорко вглядывался в толпу гуляющих по набережной капитан.

"Выдайте этому человеку двадцать тысяч рублей", - устало отдуваясь проговорил Федор Иванович, обратившись к импресарио.

"С каких это щей?" - недоверчиво переспросил тот.

"Я их ему в карты проиграл".

"Не будь вы Шаляпиным, не за что не стал бы иметь с вами дел! - вне себя закричал импресарио. -У вас для меня постоянные сюрпризы: то тащимся в какой-то заштатный городишко, когда нас ждут в Европе. То вы проигрываете такую сумму, которую и за полгода не заработаете ..."

"Как Шаляпин? - прервал его возмущения молодой человек, стоявший неподалеку. - Я не ослышался? Вы и есть тот самый Шаляпин, певец?"

"Самый что ни на есть настоящий, как вы изволили заметить. Настоящее не бывает. Не будь он Шаляпиным...".

"Тогда я прощаю вам долг и приношу глубочайшие извинения за доставленное беспокойство. А еще попрошу, никогда не садиться играть в карты с незнакомыми людьми, тем более здесь, в Сибири".

"Это я уже и без вас понял, - сердито фыркнул Шаляпин, - но насчет долга попрошу взять ваши слова обратно. Я вам его непременно вышлю как только у меня появятся деньги".

"Федор Иванович!!!".

"Нет нужды", - почти одновременно вскрикнули импресарио и молодой человек.

"Ни слова больше, - зло отмахнулся Шаляпин и взошел на борт, - едем. Но не в Томск, а обратно в Тюмень. Мне хватило и этого времени, чтоб узнать, что это за страна такая - Сибирь. Сюда я больше не ногой, - несколько картинно пропел он. - Да, не забудьте взять у него адрес", - и с этими словами он в пресквернейшем настроении направился в свою каюту.

"Вот поэтому вам ничего и неизвестно о посещении Шаляпиным нашего почтеннейшего городка, - закончил свой рассказ Володя. - Он, естественно, захотел оставить все в тайне. И у выигравшего у него столь солидную сумму не было причин афишировать этот случай, поскольку он, как профессиональный шулер, находился в Тобольске на поселении".

"А тебе-то самому откуда все это известно?", - недоверчиво поинтересовался Эдуард. .- Сам же сказал, что нигде об этом не написано. Наверняка сочинил историю прямо сейчас, чтоб цену этому столику набить".

"Все это мне стало известно от его последнего владельца, который был внуком того самого игрока, обыгравшего знаменитого певца", - с совершенно серьезным видом парировал возражения оппонента Володя и, тяжело вздохнув, переставил "шаляпинский столик" вглубь комнаты, отчего он приобрел еще большую таинственность, а его дефекты и утраты не так бросались в глаза.

"Не верю, - Эдуард театрально раскинул обе руки, - вранье все это".

"Тоже мне, Станиславский. И в мыслях не держал такого, чтоб заставить тебя поверить в мою историю. Оставайся сколько хочешь при собственном неверии. Но ...все в этом мире построено именно на вере".

"А рассчитался ли Шаляпин со своим долгом", - осторожно поинтересовался я у хозяина дома, который слегка распалившись от перепалки с Эдуардом и стал проявлять по отношению к нам легкую раздраженность, проявляющуюся в сведенных в ниточку губах и посверкивающих глазах, излучающих если не молнии, то небольшие грозовые разряды. Мне показалось, что он готовится поскорее выпроводить нас под любым удобным предлогом, а потому готовился услышать что-то резкое или неопределенное. Но к моему удивлению Володя наоборот, будто ждал именно этот вопрос, пустился в долгие объяснения.

"А тут наступает самое интересное, - торжественно и чуть по складам произнес он, - Федор Иванович, со слов бывшего хозяина столика выслал его отцу не только проигранную сумму, но и набор своих пластинок ...".

"И ты их видел?" - не преминул скептически перебить его Эдик.

"А как же! Не только видел, но и приобрел за солидную сумму. Как ни как, а прижизненные пластинки не кого-нибудь там, а самого Шаляпина. Ровно пять штук и в довольно приличном состоянии, к тому же с личным автографом певца".

"Врешь! - вырвалось у Эдика. - И где же они? Надеюсь, покажешь?".

"Рад бы, но их у меня уже нет".

"Как нет!? - аж подпрыгнул на месте Эдик. - Поменял что ли? Не верю. Такие раритеты раз в жизни в руки попадают. Тем более в нашей сибирской глуши. Не тяни, дай хоть издали взглянуть".

"Я же ответил, что их нет у меня. Ушли".

"Куда ушли?!".

"К одному солидному питерскому коллекционеру, а мне в замен - машина. Надеюсь, видели "жигуль", что возле ворот стоит?".

"А ты же говорил - наследство", - протянул обескуражено Эдик все еще не осознавший до конца подлинность происходящего.

"Так и есть - наследство Федора Ивановича, которое перешло неисповедимыми путями ко мне".

"Пойдем мы однако", - Эдик с опущенной головой поплелся к двери не забыв прихватить принесенную с собой икону.

"Держи, - протянул ему подсвечник Володя, - дарю в знак дружбы. К тому же собираюсь скоро покидать ваш гостеприимный городок. Пусть подарок от меня останется".

"Спасибо, не требуется", - и он вышел не пожав протянутой Володиной руки.

Видно было, что называется невооруженным глазом, что Эдик и не пытался скрыть своего потрясения и разочарования от известия о продаже шаляпинских пластинок. Как истинный коллекционер он не понимал, как можно продать такой раритет пусть даже за большие, но все же деньги. Мне даже показалось, что и Володя с этого момента перестал для него существовать не только как коллекционер, но и как хороший знакомый. Мне же коллекционирование вещей всегда казалось чем-то вроде первой стадии фетишизма и хотя старинные предметы, несомненно, вызывали интерес, но то был интерес первооткрывателя, которому вскоре становилось неуютно и тягостно на вновь открытой земле, и он плыл или шел дальше за новыми открытиями. Так и мне любопытно было потрогать, пощупать диковинную новинку, узнать о ее происхождении и предназначении, но собирать, хранить, переживать за сохранность казалось чем-то близким к усыновлению ребенка, который в дальнейшем будет требовать непрестанного внимания и заботы. Нет, все же коллекционером нужно родиться и оставаться им всю жизнь.

А Володя где-то через месяц другой и впрямь уехал из Тобольска в свой родной Питер и о столике с подписью великого певца мне слышать больше ничего не приходилось. Может, стоит он сейчас в каком-нибудь банке или на даче у какого-нибудь очень денежного человека. Жаль, что Тобольск год за годом лишается всего памятного и дорогого, что и составляло когда-то его былую известность и славу.

Револьвер Троцкого

Человек во многом зависит от тех повседневных предметов, которыми пользуется, окружая себя различными нужными и не очень вещами, а потом незаметно привыкает к ним и они зачастую становятся неотъемлемой частью его быта. Но при этом одни предметы живут долго, другие, отслужив положенный срок, заканчивают свое существование в предназначенных тому местах. Однако с каждым годом предметов, которые бы оставались с вами достаточно долгий период, становится все меньше. Вряд ли вы сумеете назвать такую вещь, которая будет сопровождать вас с момента рождения и до самой смерти. Канули в лету бабушкины сундуки и комоды, фамильные сервизы, немыслимой красоты подвенечные платья. Прогресс навязывает нам свою материальный культуру, производящую предметы, которые наподобие мотылька-однодневки рождаются лишь для того, чтоб, мелькнув яркой внешностью, тут же умереть, если не сегодня, то на другой день.

Можно ли сравнить современную кичливую мебель с ее собратьями дореволюционных времен, изготовленными из чистейшей смолистой сосны, переходящими от одного поколения к другому? А где можно сейчас встретить настоящие механические часы с боем, производимые когда-то славными швейцарскими мастерами, точность хода которых вошла в поговорку. Их повсеместно заменил азиатский пластмассовый ширпотреб, срок жизни которых вряд ли кому известен. Зато до сих пор можно встретить где-нибудь в глухой сибирской деревеньке знаменитые ходики советских времен, с подвешенным к гире утюгом, как объясняют хозяева, "для точного хода".

Стоит ли говорить о старинном стрелковом оружии, облик отдельных образцов которого по своему изяществу приближался к известным скульптурам Родена. Мне в свое время довелось вдоволь налюбоваться старинным оружием и сохранившиеся впечатление весьма близки к юношеским воспоминаниям поры первой влюбленности, когда тобой овладевал неистовый восторг и трепет от соприкосновения с рукой или талией сидевшей рядом с тобой на скамейке в глубине парка юной одноклассницей. Хорошо понимаю коллекционеров тех времен, большинство которых, живя на зарплату служащего, годами копили необходимую сумму, чтоб потом тайно приобрести дуэльный пистолет наполеоновской эпохи или морской кортик с позолоченными накладками на ножнах. Тайное то приобретение непременно запрятывалось в сейф, если таковой имелся, или в известный лишь хозяину сокровища тайник под скрипучей половицей, чтоб затем, оставшись наедине, без конца примерять убийственно-очаровательный холод стали к своей руке.

В любом оружие, будь то обыкновенный охотничий нож работы знающего свое дело мастера или плетеная из сыромятной кожи казачья ногайка, разбойничий ли кистень, заключена некая тайна и очарование готовности к немедленному действию. И, поверьте мне, у любого, кто хотя бы один единственный раз держал в руках произведение рук человеческих, созданное для лишения жизни себе подобного, неминуемо возникала мысль о смерти и бренности нашего бытия. Именно в этом, думается, и заключается притягательность оружейных коллекций, где каждый предмет мог оказаться свидетелем или даже участником немыслимого числа трагедий, даже малого количества которых хватило бы на собрание сочинений романиста средней руки.

Не знаю как сейчас, но любовь к оружию у юношей моего поколения проявлялась довольно рано. Это случалось довольно обычно, когда робкой рукой ты мог дотянуться до курка охотничьего ружья, блаженно прижимаясь не знающей еще бритвы щекой к отполированному ложу. Пусть не всегда хватало сил переломить "тулку" или "ижевку", чтоб проверить наличие в стволе патрона, но негромкий щелчок ружейного замка будил в тебе неиссякаемые возможности романтических приключений в дебрях девственных лесов или усеянных стадами бизонов прерий, где ты совершал бесчисленные подвиги. Хочется верить, что и по сию пору в любом человеке, в мужчине, по крайней мере, живет нереализованный охотник и воин, чему наглядное подтверждение нынешние компьютерные стрелялки. Но вряд ли участие в виртуальном сражении может сравниться с банальным сидением осенней порой в охотничьем скрадке, когда робкая утренняя заря окрашивает мир неестественным розовым цветом, а первый выстрел по мелькнувшему в камышах чирку всколыхнет в тебе неведомые до сих пор первобытные чувства и вырвавшийся из дула заряд дроби унесется подобно реактивному снаряду, чтоб эхом вернуться обратно, отразившись от ближайшей кромки леса. И надолго после того оставался где-то в извивах памяти горький запах сгоревшего пороха, имеющий необъяснимое свойство близкое к наркотическому воздействию, зовущий еще раз вдохнуть его неповторимый аромат, хотя ради этого и стоит пожертвовать домашним уютом и кабинетной тишиной, чтоб вновь выбраться на берег топкого озера и затаиться там, в ожидании чуда преображения цивилизованного семьянина-домочадца в бесстрашного охотника за скальпами.

Уверяю вас, что в каждом человеке с момента его появления на свет живет любовь к оружию, данная ему свыше вместе с чувством самосохранения и отнюдь не случайно первый предмет, созданный нашими далекими предками, не предназначался для украшательства жилища или любования им, а служил, прежде всего, оружием, будь то обыкновенная дубина или палка с закрепленным на конце камнем. Таким Господь создал человека и не нам его переделывать, а надо лишь не мешать хоть изредка, но брать в руки предметы, несущие в себе смерть и уважительно к ним относиться, не позволяя возобладать инстинкту воина над мирным достоинством рядового обывателя.

Признаюсь, что и во мне довольно рано проснулся интерес к оружию и еще, будучи школьником уже имел первые свои трофеи, добытые на утиной охоте. Дедовская одностволка двадцатого калибра, выпущенная задолго до войны, отличалась редкой кучностью и дальностью боя и даже много позже, когда мне предлагали поменять ее на более современное охотничье ружье, более престижное, как сейчас говорят, с наворотами, то хватило ума не расставаться с ней. Со временем она приобрела в моих глазах некий раритетный ареал, обросла дорогими воспоминаниями и разными занимательными случаями и стала еще более мила и дорога.

Но стрельба из дробового охотничьего ружья имеет свою специфику и больше пригодна именно для охотничьих пристрастий своего хозяина, тогда как для стрельбы по неподвижным мишеням, "в цель" из пневматические или мелкокалиберные ружья предпочтительна хотя бы из экономичных соображений. Купить во времена моей молодости "духовку" или "мелкашку" было делом немыслимым, хотя, надо признаться, каждый уважающий себя охотник обязательно держал подальше от посторонних глаз так называемую "белку" или "тоз-шестнадцатый", предназначенные для промысловой охоты. Не пугало тогда людей столь обыденное сегодня слово "терроризм" и отношение к оружию и у народных масс и у властных структур было вполне терпимое. Не было внеплановых поквартирных проверок его хранения и изучение прочности оружейных сейфов у всех без исключения членов добровольного охотничьего общества. И в учебных заведениях оружие, причисляемое к спортивному, хранилось по соседству с кабинетами физкультуры и при желании можно было без всяких проблем пройти в уголок школьного двора и популять там от души если ни в бумажную мишень, то хотя бы в пустую консервную банку. Требовалось лишь соблюдать необходимые меры предосторожности и не вызывать в свой адрес излишние нарекания.

Один из друзей моего отца как раз заведовал кабинетом физкультуры и по весне мне не составляло особого труда выпрашивать у него на неделю другую пневматическую винтовку и горсть пулек к ней. Звук от выстрела духового ружья был практически бесшумен и чем-то походил на хлопок пробки открываемого шампанского, а потому внимание соседей по дому особо не привлекал. Когда надоедало сбивать спичечный коробок или иную подвернувшуюся под руку мишень, то можно было переключиться на вездесущих воробьев, что вполне компенсировало ощущения от настоящей охоты. Взамен быстро заканчивающихся стандартных пулек в ход шла обыкновенная дробь, правда процент попаданий при этом резко снижался. Но кому в том возрасте был важен результат? Важно было ощущение происходящего и романтические грезы при том возникающие.

Через несколько лет духовое ружье уже перестало меня удовлетворять, захотелось испробовать себя в стрельбе более менее настоящей винтовки. Но на мою просьбу отцовский знакомый наотрез отказался выдать мелкашку с последующим ее выносом за территорию вверенного ему помещения. "Только в тир, когда будут учебные стрельбы!" - повторял он упорно на все мои обещания, что "никто ничего не узнает". Хотя и несколько обескураженный его отказом своих надежд приобщиться к настоящей стрельбе, я так и не оставил. Наоборот, желание лишь сильнее разлилось во мне и зрело, побуждая расширить круг поисков среди других знакомых, имевших доступ к стрелковому оружию. Наконец случай свел меня с бывшим одноклассником, который после нескольких неудачных попыток поступления в столичный вуз обосновался "временно", по его словам, в одном их средних учебных заведений лаборантом при спортзале. Одноклассник не был столь искушен в премудростях и запретах выноса подведомственных ему предметов вне зоны их непосредственного хранения, к тому же уже в то время он был человеком крепко выпивающим, что, к слову говоря, в дальнейшем и погубило его. Мне не составило большого труда сочинить для него историю о предстоящей охоте, и он легко согласился за небольшую дозу спиртного выдать мне на несколько дней мелкашку и две пачки патронов к ней.

Дальнейшие события показали, что и тогда местная милиция при определенных обстоятельствах могла проявлять активность и бдительность. Не особенно беспокоясь, о том, что шествовать по городу с винтовкой на плече может быть воспринято далеко не всеми однозначно, я не нашел ничего лучшего, как отправиться домой напрямик мимо городского отделения милиции. На крыльце этого почтенного заведения частенько стояли люди в форме и, дымя сигаретами, делились вполне обычными впечатлениями о жизни. Представляю их реакцию, когда мимо них спокойно прошагал молодой человек, несущий как ни в чем ни бывало пусть и незначительного калибра, но все же боевое оружие, которое в те годы подлежало неукоснительному изъятию и конфискации. Уже миновав милицейское крыльцо с застывшими на нем изумленными людьми в форме, я услышал сзади недвусмысленный приказ остановиться. Понимая, что невыполнение требования повлечет за собой последствия гораздо более тяжкие, остановился, выражая всей своей позой недоумение.

Первый вопрос, который мне был задан, звучал вполне безобидно: куда я направляюсь. Сообразив, что просто так меня уже вряд ли отпустят, стал безбожно врать о завтрашних стрельбах в тире и что, мол, винтовка мне необходима прямо с утра и так далее и тому подобное. Но ни тут-то было. Оперативникам конечно приходилось слышать подобные истории от различных нарушителей общественного порядка по нескольку раз на дню, а потому мне предложено было "пройти" в милицейское здание и рядом со мной выросли два не хилого вида сержанта. Винтовка с моего плеча перекочевала в руки ближайшего стража порядка, который для верности вынул из нее затвор и положил его в карман своего серо-голубого мундира.

Меня провели в ближайший кабинет, предложили подождать, а через какое-то время пригласили к начальнику уголовного розыска, коим оказался худощавый мужчина с недоверчивыми и оценивающе смотрящими на меня глубоко посаженными глазами. Перед ним на столе уже лежала злополучная мелкашка, а сам он спокойно сидел под портретом человека с бородкой, чей пронзительный взгляд время от времени пытался примерить на себя, но это у него плохо получалось и время от времени искорки неуловимых смешинок обдавали меня мелкой россыпью. Через несколько минут нашей довольно таки непринужденной беседы он вытянул из меня все сведения о настоящем владельце винтовки, скрывать которые было в моем положении совершенно бессмысленно. Разобравшись, что перед ним сидит не завзятый браконьер и тем более не скрывающийся от правосудия бандит, он чуть потеплел, слегка пожурил за нарушение всех заповедей по транспортировке оружия, но тут же пообещал, что винтовка будет возвращена после предоставления соответствующих на то документов, ее законному хозяину. У меня, что называется, камень с души спал, когда понял, что задержание обойдется без каких-либо последствий и лаборант-одноклассник не особо пострадает от моего разгильдяйства.

Не помню уже, как повернулся наш разговор на довольно отвлеченную тему об огнестрельном оружии, в котором мой собеседник разбирался как истинный специалист своего дела, но очень скоро он поведал мне о "настоящем" оружии, хранящемся в сейфе его служебного кабинета. Трудно сказать, что толкнуло занимающего солидный милицейский пост человека, звали его кажется Александр Павлович, продемонстрировать уникальную коллекцию изъятых в разное время сотрудниками его отдела ружей и пистолетов. Может, ощутил милицейский чин во мне родственную душу, человека, которому интересно не столько стрелковые качества оружия, но и его история, родословная, если можно так выразиться.

Не долго думая, Александр Павлович распахнул свой внушительных размеров сейф и стал доставать оттуда старинные кремневые ружья, берданки, обрезы, усовершенствованные сибирскими умельцами мелкокалиберные винтовки с самодельной к ним обоймой и прочие редкости, встретить которые можно далеко не во всяком музее меж которых спортивная мелкашка смотрелась как потрепанный воробей среди красавцев орлов.

- Откуда это у вас все? - с удивлением спросил я его.

- Дела давно минувших дней, - отмахнулся он. - Вообще-то иду на прямое нарушение инструкций, поскольку все это добро подлежит списанию и уничтожению, но рука не поднимается отправлять его на переплавку. Просил начальство небольшую экспозицию устроить, чтоб хотя бы сотрудники знали, с чем им приходится иметь дело, но, как водится, начальство долго думает.

- И что же, все они действующие? То есть из них можно стрелять? - осторожно поинтересовался я, потому что в голове тут же зароились мысли, как было интересно всю эту технику опробовать в деле.

- Куда там, - отмахнулся хозяин кабинета, - некоторые пришли в естественную непригодность от времени и вряд ли подлежат восстановлению, к другим патронов не найти, а вот некоторые, - тут он любовно похлопал по вороненому нагану, хоть сейчас в дело пускай.

- А можно его хотя бы в руках подержать? - не особо веря в такую возможность, попросил я. - Ни разу настоящий наган в руках не держал.

- Ну, так подержи, - легко согласился он и протянул мне наган рукоятью вперед.

Приняв в руку легендарный пистолет, прославленный во многих фильмах и детективных романах, я ощутил священный трепет от прикосновения к раритету, тут же представив себя если не гангстером, то хотя бы техасским ковбоем, несущимся вскачь по прериям и посылающим пулю за пулей по настигающим меня индейцам. Однако мечтания мои были быстро прерваны Александром Павловичем, который бесцеремонно забрал у меня пистолет, но не убрал его обратно в сейф, а, повертев в руках, повернул его ко мне тыльной стороной и предложил:

- Читай!

- "Л. Д. Троцкий", - послушно прочел я выгравированную на деревянной накладке рукояти надпись.

- Уразумел?

- Не совсем, - пожал я плечами. - Это что, марка такая?

- Сам ты марка, - хохотнул тот. - Это фамилия хозяина.

- Как Троцкого? Того самого Троцкого? - вероятно глаза у меня в тот момент стали размером с доброе чайное блюдце, потому что Александр Павлович, взглянув на меня, хохотнул и безнадежно махнул рукой в мою сторону.

- А что тут такого? - спросил он. - Мне в Москве бревно показывали, которое сам Ильич на субботнике нес...

- Зато мне показывали список заслуженных пенсионеров союза числом под сто человек, получающих не хилую пенсию , - раздался сзади чей-то хрипловатый с бархатными интонациями бас.

Повернув голову, я увидел, что в кабинет начальника угро зашел пожилой коренастый мужичок в очках с дымящейся папироской в зубах.

- Привет, Зиновьевич, - широко улыбнулся ему Александр Павлович, - Ты как всегда вовремя.

- А что, уже наливают? - хитро прищурился тот, видимо приняв меня за кого-то из близких знакомых начальника уголовки.

- Наш главный эксперт, Николай Зиновьевич, - кивнул в его сторону Александр Павлович.

- Конечно, главный, - согласился тот, поскольку других экспертов у нас в отделе просто нет, почему меня на заслуженный отдых до сих пор не отпускают, хотя, если честно, то я не особо на том настаиваю.

Он на ходу пожал мне руку и тяжело плюхнулся на стоящий возле окна видавший виды стул.

- Сам-то откуда будешь? - спросил он и в его мгновенном прищуре почудилось что-то похожее и объединяющее его и с хозяином кабинета и с человеком с бородкой, чей портрет внимательно взирал на нас со стены. - Не на практику случайно к нам прислали? Тогда айда ко мне в помощники.

- Свою практику он уже прошел, - Александр Павлович кивнул на изъятую у меня мелкашку, - задержан с поличным, но парень вроде как неплохой, вот занимаюсь промывкой его мозгов.

- Вижу, у вас это надолго, - вздохнул Николай Зиновьевич, - пойду, однако.

- Подожди, я ему тут как раз про пистолет Троцкого хотел рассказать, а ты эту историю у нас лучше всех знаешь.

- Да чего я знаю, столько же, как и все, - попытался отделаться эксперт, но Александр Павлович оказался неумолим.

- Не скажи. А кто запросы в Москву посылал? А в нашем архиве кто сидел? Не ты разве? Расскажи, расскажи ему, как все было. Молодым тоже полезно историю знать, а то шастают вот с винтовками по улицам средь бела дня. Может и у него интерес появится к чему путному, и мы тем самым поможем ему свернуть со скользкой дорожки.

Мне хотелось возразить, что ни на какую скользкую дорожку я пока что не ступил и ступать не собираюсь, но оба моих собеседника в силу своего возраста и положения вызывали у меня чувство легкого пиетета и превосходства, а потому вступать с ними в дискуссию было даже как-то неловко и я счел за лучшее промолчать.

- Да чего там рассказывать, - продолжал отнекиваться эксперт, но уже не столь решительно. - Сам же все помнишь, Палыч, как было. Учитель школьный этот наган принес, отобрал его у одного пацана. А тот у деда слямзил. Ну, вы тогда, понятно, деда и пригласили, допросили по всей форме. Вот ...

- Ты детали-то упускай, - подправил его Александр Павлович, - интересно как дальше оно сложилось.

- Дед, значит, и выложил, что это пистолет самого Лева Давыдовича Троцкого и в доказательство надпись на нем указал. Мол, хранится он у них в семье с того самого момента как Троцкий, значит, в нашем городе побывал.

- Вот-вот, - опять не выдержал начальник угро, - ты саму историю как он сюда попал и что здесь делал, расскажи.

- Любовь у него здесь случилась да такая, что хотел он себя жизни лишить, а добрые люди не дали.

- Не такие они и добрые, что сделали это. Его же потом из Советского Союза выслали как врага народа, - опять вставил свое слово Александр Павлович.

- Знаешь что, Палыч, - не выдержал наконец Николай Зиновьевич, - будешь еще перебивать, то встану и уйду. Привык на допросах своих лыко в каждую строку вставлять и мне не даешь говорить.

- Понял, понял, .- слегка смутился хозяин кабинета, - больше не буду. Слово чекиста.

- Тогда слушайте. Заинтересовал меня этот самый наган. Мало ли что написано может быть. Тут такие шутники встречаются, могут где надо и Наполеона и хана Мамая приплести, а ты проверяй. Такая у нас работа, что верить на слово никому нельзя, будь то хоть брат родной ...

- Ну, ты загнул! - вновь встрял Александр Павлович, но тут же, поняв свою оплошность, поднял вверх обе руки и слегка помахал ими, давая понять, что все понял.

- Замнем для ясности, - продолжил, как ни в чем не бывало, эксперт, достав из пачки новую папироску. - Сами понимаете, проверять все, что в этих стенах говорится, наша прямая обязанность. Потому направил я запрос в центральные московские архивы, чтоб прислали данные о факте нахождения Троцкого в нашем городе. Сам-то я о том от кого-то слышал, что был он тут и сколько-то времени провел, когда из ссылки бежал. Но это все слухи, а их, как известно, к делу не пришьешь. Говорили, что сослали его куда-то на север, но он там долго не задержался, подговорил кого-то, денежки посулил, на что он большой мастак был, и бежал сперва по Оби, а потом по Иртышу и прямиком к нам в Тобольске в стольный, так сказать, город. Здесь и затеряться легче и найти тех, кто помочь может, дальше его направить. А тут конец навигации! Вот он и застрял у нас. То ли у Льва Давыдовича к тому времени деньги кончились, а может заболел чем, но обосновался он в одной богатой еврейской семье, которая по словам того самого старика где-то неподалеку от нашего нынешнего отделения жила.

Вот тут-то и случилась с ним пренеприятнейшая история - влюбился господин революционер без ума в танцовщицу из местного увеселительного заведения, которое звалось не иначе как "Париж". Ладно бы просто в танцовщицу, а то та еще и разные интимные услуги посетителям оказывала. Может через это самое дело он с ней и познакомился, точно не скажу, но совсем Лев Давыдович голову потерял и забыл, что собирался дальше ехать, революцию вершить, а каждый день являлся в это заведение, занимал свободный столик и ждал, когда его пассия будет выступать, цветы ей слал, подарки дорогие и все такое прочее.

- Ты мне тогда еще и имя ее называл, - в очередной раз дал знать о себе Александр Павлович, глаза которого окончательно потеплели и горели живым огнем.

- Да имя у нее самое простое было - Рахиль. Не иначе как тех же семитских кровей барышня, но, говорили мне, красотой своей славилась она и много кто мечтал провести с ней время при соответствующих тому условиях. Богатеев тогда в Тобольске хватало, денежки у них водились и слали они той Рахиль подарки такие, что беглому ссыльному тягаться с ними никак нельзя было. Но характер у Льва Давыдовича и тогда был ого-го! Кремень! Другие в революцию и не шли, а Троцкий среди них был человеком далеко не последним. Не знаю что у них там получилось, но, видать, дала ему Рахиль от ворот поворот, чего пламенный революционер перенести никак не мог. И обзавелся он где-то сгоряча по случаю револьвером ...

- Этим самым, - похлопал по лежащему на столе нагану Александр Павлович.

- Этим, этим, - согласился Николай Зиновьевич, - если вся эта история не вранье чистой воды. И после того отправился он в то заведение с твердым намерением принудить Рахиль бежать с ним. Она, судя по всему, и не подозревала с кем дело имела. Кто его тогда знал, Троцкого-то. Зашел он после представления к ней в гримерную или как оно там называлось, выложил перед ней наган свой и говорит: "Или мы с тобой завтра же уезжаем вместе отсюда или не жить тебе". А та смехом ему отвечает: "С чего это я уезжать отсюда буду, когда мне и здесь неплохо живется. Тебе нужно, вот ты и поезжай". Тот, понятно дело, вспылил, наган схватил и пальнул в нее, но к счастью промахнулся. На выстрел народ сбежался, револьвер у него вырвали, по морде надавали, очки, понятное дело, разбили и вытолкнули вон от греха подальше. А хозяин заведения строго настрого запретил даже близко показываться, пригрозил, что в полицию сообщит.

- Не завидую я ему, - поддакнул со своего места Александр Павлович, - беглый да если бы еще если по уголовной части бы засветился, не миновать бы ему тогда нашей каторжной тюрьмы.

- Полагаю, что Лев Давыдович сам все это хорошо понимал, потому что, вернувшись на квартиру, решил с собой покончить. Соорудил петлю, стул подставил, привязал конец петли к крюку на потолке и вниз спрыгнул. Да не суждено ему было здесь помереть, крюк из доски выскочил и грохнулся неудачливый любовник на пол, потому и жив остался. На вторую попытку у него сил не хватило. На другой день собрался он и потихоньку, помаленьку подавался из нашего города. С тем и уехал.

- А револьвер у него отобранный здесь остался, - добавил Александр Павлович. - Только правильно ты, Зиновьевич, сказал, что никакими документами это дело не подтверждено.

- Да, из Москвы мне тогда коротенькую отписку прислали, что архив никакими свидетельствами на этот счет не располагает и сами просили сообщить, что нам известно о пребывании Троцкого в Сибири. И в городском архиве ничего не обнаружил. Может не сохранились документы, а может, забрали их в известную вышестоящую организацию, чтоб такие как я и мне подобные излишнего интереса в чем не положено не проявляли. Но народ-то он ведь все знает, ему рот не закроешь, так что живет эта история, хотя веры большой на этот счет не имею.

- Но все равно информация, как говорится, к размышлению. Я так думаю, пройдет время, архивы секретные не иначе как откроют и такие как ты, - начальник угрозыска ткнул пальцем в мою сторону, - разберутся с этим делом до конца. Так говорю?

Мне не оставалось ничего другого, как утвердительно кивнуть головой, что я и сделал и еще внимательнее вгляделся в вороненый ствол револьвера, подумав, что первый опыт Троцкого даром не прошел и в последующем он уже не промахивался, когда пользовался этим смертельным оружием.

- Я что хотел сказать, - вспомнил еще какую-то подробность раскрасневшийся от долгого рассказа эксперт, - слышал от одного бывшего большого начальника, будто Троцкий на всю жизнь эту свою неудачу запомнил и когда большевики к власти пришли, то в Тобольск было направлено предписание эту самую Рахиль найти и привезти под конвоем в Москву. Только ее к тому времени, и след простыл, ищи ветра в поле. И тогда же решено было центр губернии из Тобольска в Тюмень перевести. Так вот товарищ Троцкий отомстил всем нам за конфуз свой.

- Ну, ты и загнул, - фыркнул, чуть оттопырив верхнюю губу Александр Павлович, - говори, говори, да не заговаривайся. И без того бы отсюда все начальство убрали и в Тюмень перевели, поскольку город и на железной дороге находился тогда и к центру поближе. Тут-то уж Троцкий не при чем.

- Кто знает, может и не при чем, легко согласился эксперт, - но я вам так скажу: дыма без огня не бывает. Врут не врут, а пойди проверь. Ох, засиделся я с вами, меня уже и потеряли наверняка. Пойду.

Он легко поднялся и вышел за дверь, даже не глянув в мою сторону. Встал и хозяин кабинета и принялся не спеша сгружать обратно в сейф свою огнестрельную коллекцию. Закончив, повернулся ко мне и спросил негромко:

- Ты, это самое, шибко-то не болтай, что сегодня услышал, а то кто узнает, разговоры пойдут, а мне до пенсии еще служить и служить. Все понял?

- Понял, - коротко кивнул я ему в ответ. - Да вы не беспокойтесь, не из болтливых. Все было очень интересно, не ожидал, что в нашем городе такие истории случались.

- Много чего ты еще не знаешь. Может оно и к лучшему. Но ты на ус мотай, авось, когда и сгодится. А с винтовками по городу больше не ходи, а то в следующий раз непременно привлеку по статье. Иди уж, - и он протянул мне на прощание узкую сухую ладонь.

Через какой-то срок я узнал, что начальника местной уголовки перевели в другой город, говорили, что на повышение. Милицейского эксперта мне несколько раз приходилось встречать в городе, но он или делал вид, что не узнает меня или, в самом деле, мой нечеткий образ выветрился из его памяти, а я сильно на продолжение знакомства и не напрашивался.

А револьвер Троцкого еще долго вспоминался мне, пока совсем недавно не увидел его в коллекции одного моего знакомого, который с гордостью указал мне на него. Поднеся револьвер поближе к глазам, которые без соответствующих диоптрий уже плохо различали мелкие надписи, с удивлением прочел на рукояти "Николай II"! И ни о чем не стал спрашивать. Пусть тот револьвер так и останется для меня со своей первоначальной биографией, которую мне некогда пришлось услышать.

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

280033  2008-03-12 19:00:13 Антонина Шнайдер-Стремякова - Вячеслав! Ваши ╚Записки антиквара╩ хороши. С выходом книги Вас!

280036  2008-03-12 21:38:34 Валерий Куклин - А я дальше вот этой насквозь фальшивой и насквозь проституированной мысли читать не стал: "Начну с того, что в не столь давние застойные времена коллекционирование антикварных вещей рассматривалось властями не иначе, как нечто среднее между спекуляцией и скупкой краденного. Но прямого юридического запрета на собирательное хобби потенциальных строителей коммунизма все же не было. Наверняка власти считали, что с построением на земле коммунистического рая исчезнет сама собой и всякая собственность". Забивайте баки деревенщине. Коллекционирование "старья" всякого вида было всегда престижным в СССР, даже в самые оголтелые 1920-30-е годы, когда квартиры вскоре названных врагами народа партийных чиновников генералов были забиты антиквариатом. И уж тем более в застойные времена, когда партийная сволочь хапала и воровала миллионы, вместе с ними грабили страну и ныне названные жертвами советской власти воры и убийцы, а потом искали места и способов легального вложения средств. Прочитайте описи конфискованного у похитителей соцсобственности имущества - и убедитесь в этом. А коллекционирование вещей, принадлежащих известным людям, никогда не почиталось коллекционированием антиквариата, как таковым, в признавалось болезненным состоянием психики лиц, желающих присоседиться к великим: "Мол с самим Пушкиным на одном горшке сидел!". Такого рода вещам место лишь в музеях - для ряда научных дисциплин польза. При мне в антикварном магазине на Преображенке в 1978 году сняли с продажи письменный стол, принадлежавший, как выяснилось, А. Островскому - и оный стол тут же был перевезен в дом-музей его, расположенный неподалеку от современной станции метро "Третьяковская". Антикварные книги и вовсе были в ходу на книжных развалах и в букинистических магазинах все годы советской власти и "буков" было в стране больше, чем сейчас, в тысячи раз. Всегда было возможно купить истинные раритеты, я сам такие покупал не раз. Свинство текста, что я прочитал, заключается в стремлении автора выпятиться, используя фальшивые сведения и марая память множества людей, спасших миру массу старых вещей, имеющих историческую ценность. Если бы автор знал этот мир, он бы никогда не позволил себе такого бессовестного текста. Валерий

---

BACK

 

Copyright (c) "Русский переплет"