МОЁ ОКРОВАВЛЕННОЕ ДЕТСТВО

Отрывок из книги "Нас когда-то называли корифеями"

 

Более 20 лет назад мы похоронили Страну, в которой родились и выросли. Все больше и больше событий, людей, заводов и предприятий, связанных с той страной уходит в небытие. Я - дитя войны. Она убила мою мать, забрала отца. Воспитывала меня бабушка. Мама моей мамы (на фото 1912). Для нее и Советская страна была чужой, неприязненной. Страну ее молодости уничтожил Октябрьский переворот. Все ее родственники и близкие воевали с другой стороны и ушли в небытие, как сегодня в небытие ушли те, которые когда-то победили их ...

Она понимала, что вместе с ней уйдет и память о ней, о ее друзьях и знакомых, о ее поколении. Поэтому длинными осенне-зимними вечерами у нас дома, а чаще в доме ее родственников Вербицких, велись неспешные разговоры-воспоминания. О той эпохе, тех людях, близких, знакомых и просто известных. К сожалению, так делали очень немного. Поэтому и трудно восстанавливать подлинную историю страны. Не по официальным записям, откорректированным по заказу властей, а по воспоминаниям современников, рядовых людей страны ...

Сейчас уходит в небытие и мое поколение. Уходит, не доживая до старости. Вместе с ним уйдет и память о той Страну нашего Детства и Юности, о тех прекрасных людях, которых мы знали. О наших друзьях и врагах ...

Я должен был стать писателем. Но жизнь распорядилась иначе. Я стал специалистом по безотходной сельхозпереработке. Входил в первую семерку ведущих специалистов Союза в этой отрасли. Стал изобретателем, ученым, преподавателем. Внедряя свои разработки объездил - облетал весь Союз от Калининграда до Петропавловск-Камчатского. Встречался с тысячами интересных людей. От простого каюра в Хатанге до секретарю ЦК КПСС Константина Иустиновича Черненко. Они все были разные. С разными взглядами, предпочтениями, отношением к власти. в Государство, к Родине. Но все вместе они и были моей Великой Родине, ее народом. Моим народом.

Я не жил с отцом. После войны у него была новая семья, в которой мне не было места. Я воспитывался бабушкой, как и миллионы моих ровесников - сирот и полусирот. Но мы жили, как все. Так, как жила Моя Страна. Учились. Строили. Восстанавливали. Работали на Светлое Будущее. Но вот в 1991, после пьяного ГКЧП не стало той Великой Державы. Изменились идеалы и идеология. Ни мои изобретения, ни мои разработки, ни я сам теперь никому не нужны. Там, где правит капитал, каждый сам по себе. Как в той песне из "Последнего дюйма": "Какое мне дело до всех, к вам, а ваше к меня". Поэтому чтобы не забывали о моем поколении, о поколения бабушки я и пишу книги о людях ее и моей эпохи. Великих людях. Титанах. И о людях, которые ничем не отличались от других. Пишу украинскою, перевожу на русский и публикую свои книги в Беларуси, Израиле, России и США. Потому что на родном языке при моей пенсии публиковать их нигде ...

 

ДЕТСТВО

 

         Так уж получилось, что в школьные годы у меня было мало друзей. Верных уличных друзей мне заменяли журналы - "Юный техник", "Юный натуралист". Впоследствии "Техника молодежь" и "Знание-Сила", которые тогда свободно можно было достать в нашей Черниговской детской библиотеке им. Коцюбинского ... Я воспитывался на этих журналах. Любимой моей темой были истории о великих изобретениях и изобретателей. Я и сам в детстве мечтал стать изобретателем и изобрести лучи, замедляющие ядерную реакцию. Но я знал, что меня ждет судьба не инженера - изобретателя, а писателя.

Такого, каким был мой прапрадед, воспитанник друга Пушкина - Петра Плетнева - Пантелеймон Кулиш, автор "Украины" и десятка романов, сотни повестей и еще больше стихов и статей. Такого, каким был мой прадед - Столбовая дворянин Российской Империи Николай Вербицкий-Антиох (на фото), Автор первых двух строк "Ще не вмерлы Украины", похороненый в 1909 году на Болдиной горе, рядом с могилой Марковича( Марко Вовчок), как народный учитель русской словесности, автор знаменитых "Охотничьих рассказов". Таким, как двоюродный дед - автор первого перевода "Интернационала" Николай Вороной, расстрелянный в 1938 (на фото). Таким, как мой дядя, замечательный автор детских рассказов и песен Марко Вороной, расстрелянный в честь 10-летия октябрьского переворота. Таким, как второй дядя Евгений Вербицкий, пропавший без следа в 1951, после того, как отнес в издательство свой роман о трех Харьковских окружения.

   Я из поколения шестидесятников. Поколения, чье детство пришлось на войну и послевоенную разруху, а старость - на Руину. Родился я в престольном Чернигове 9 апреля 1941. Отец даже не смог забрать меня из роддома. Его преподавателя истории в пединституте, как человек пришлого, осенью 1940 заставили "добровольно" вступить в Красную армию. Хотя и служил недалеко от Чернигова, но в роддом забрать жену его не отпустили. Забирали нас бабушка Евгения Львовна Кулишова-Вербицкая и второй ее муж - Николай Григорьевич Савенко. Первого мужа, моего родного дедушки, Николая Николаевича Вербицкого-Антиоха расстреляли в 1922, вместе с 9 другими заложниками из бывшего высшего света Чернигова. Захватили заложников, когда студент-еврей из эсеров застрелил какого-то большого жида из ОГПУ, который приехал с инспекцией в Чернигов. Обещали расстрелять заложников, если того террориста не выдадут в ГПУ. Студент-еврей сам пришел в горотдел ГПУ. Так и не выбили из него признания о заговоре, но расстреляли вместе с заложниками, объявив их всех членами подпольной террористической организации. Бабушку с тремя детьми выселили из семейного особняка Альвиона Вербицкого в центре города, реквизировали все ценности, в том числе и картины его двоюродного брата Ивана Рашевского, которые были там на стенах. Дом достался очередном зам главы города, а впоследствии стал переходить от одного второго секретаря горкома КПУ, к следующему ...

Пришлось бабушке вернуться в дом на Лесковице, в 1905 купленый с приусадебным участком на деньги, полученные за страховку дома, подареннгого Пантелеймоном Кулишом конце 70-х годов 19 столетия, в самом элитном центре Чернигова - около Вала, своему пасынку, родному племяннику Григорию Кулишу. Он его усыновил в 1848, надеясь на облегчение участи и отмену ссылки на Север ближе. Но ничего не облегчило то усыновление, и он забыл на долгие годы о племяннике-пасынке. Когда приехал ненадолго в Чернигов после того, как занимал в Варшаве большую должность, посетил уже женатого пасынка. Снимал тот небольшую квартирку в большом купеческом доме у Вала. Приятель - Василий Тарновский, который сопровождал Кулиша, увидев в какой тесноте живет пасынок, настоятельно посоветовал Пантелеймону выкупить весь этот дом. Заявил даже о том, что добавит свои деньги, если не хватит. Говорил он об этом и на дворянском собрании. Пришлось Пантелеймону, чтобы не проославиться жлобом, выкупить тот дом пасынку. К тому же более трети заплатил Тарновский. Вот только бабушка заявляла, что тот дом Кулиш ее деду не дарил, а одолжил деньги на покупку. Но как бы то ни было, в 1905 этот дом, вместе с соседними, сожгли повстанцы. Дом был застрахован. Поэтому на выплаченные средства купили семикомнатный дом на Лесковице с десятиной земли(1, 05га) возле него. Там и жили бабушкины родители, братья и сестра (на фото бабушка в белом). Николай Вербицкий с дочерью Натальей жил в доме дяди - чегунозаводчика Альвиона Вербицкого, который не имел детей. Первая дедушкина жена, 20 летняя красавица Елена Болбат, за которой когда-то ухаживал знаменитый летчик Сергей Уточкин, умерла в 1910 во время родов. Бабушка влюбилась в дедушку и взяла с ним брак в 1912, сразу после окончания Бестужевських курсов. Кулеши были против этого ее брака. Вербицкие считались революционерами, социалистами. Николай Андреевич провел 25 лет в ссылке, его побратимом был Дмитрий Лизогуб, повешенный в 1879. К тому же у Вербицких все время собирались подозрительные лица из кружков Михаила Коцюбинского и Николая Жука. Отец бабушки - Лев Кулешов (он, демонстрируя верноподданнические взгляды, изменил украинскую фамилию на русскую) работал в городской управе. Старший её брат Владимир был женат на графине Чернышевой. Так что такая бунтарская родня их компрометировала.

Они обрадовались, когда бабушка переехала от них в дом Вербицкого. Там и родила она моего дядю Евгения и мою мать. Когда в 1922 расстреляли дедушку, она вынуждена была вернуться в отчий дом. Родня встретила ее неприветливо. Ее дети, казалось, всем мешали. И одряхлевшей ее матери, и обоим, уже женатым братьям, и младшей сестре. Для них она все еще была женой бунтаря, Того, с которого и начались все эти революции - и декабрьская 1905 и февральская 1917. А то, что мужа расстреляли красные, они считали Божьей карой. Выжили они ее из родного дома. Ее приняли Вербицкие, которые огромной дружной семьей жили здесь рядом на Лесковице. В 1927 она вышла замуж за своего поклонника с гимназических лет, фронтового побратима мужа, тоже бывшего белого офицера, Николая Савенко (на фото). Бывшего выпускника лесоинженерного факультета Харьковского Его Величества Александр 111 Технологического института. Он работал завотделом лесоустройства облисполкома. Когда он женился, ему предоставили трехкомнатную служебную квартиру в районе Пяти Углов. Туда он и забрал семью. Туда забрали и меня из роддома. А потом началась война. Только для Чернигова она началась 20 июня. Тогда в Чернигов примчался из Крыма адъютант начальника Черниговского гарнизона. Рассказал жене, что сбежал из санатория, потому 22 июня начнется война и надо евакуироваться. К вечеру новость знал весь Чернигов. Утром, комиссар дивизии лично расстрелял паникера перед строем и зачитал письмо-обращение Берии о том, что война между СССР и национал-социалистической Германией невозможна. А 22 уже бомбили Киев и тот "храбрый" комиссар нагрузил свое добро в грузовик и с женой удрал на Восток. Его поймали аж под Чугуев и привезли обратно в Чернигов, чтобы расстрелять на Красной площади за паникерство. Отец (на фото) со своим взводом пошел сначала на Запад, а затем отступал на Восток. Вскоре мобилизовали и дедушку. Он служил заместителем начальника ремонтно-строительного поезда. Бабушка с детьми осталась в Чернигове одна. Вскоре город заняли немцы. Заняли без единого выстрела. Вошли не со стороны Киева, а с северо-востока - с Котов, где в те времена находилась казарменный участок и должен был стоять черниговский гарнизон. Но не было гарнизона-защитника. Воинские части спешно покинули город за два дня до наступления немцев.

     Немцы сразу же назначили магистрат. Развесили объявления, что бывшие советские служащие и коммунисты должны немедленно зарегистрироваться. Наши соседи, желая выслужиться перед властью и поживиться чужим добром, написали в магистратуру о том, что мамин и бабушкин мужья командиры Красной армии. Донос попал до самого начальника управы, которого привезли немцы из самого Берлина. Когда маму и бабушку вызвали к главе управы, им оказался белоэмигрант, участник ледового похода Лавра Корнилова, военный побратим первого и второго бабушкиных мужей. Тех соседей посадили на месяц в тюрьму за клевету, а нас не только не посадили, но переселили обратно в особняк Вербицких и компенсировали ценности по реквизиционному списку ОГПУ. Об этом сразу же написали все Черниговские газеты. Вскоре к нам поселили врача-хирурга военного госпиталя, штандартенфюрера SS Иоганна Миллера. Бабушка отдала ему две лучшие комнаты, и готова была молиться на квартиранта. Мы не знали ни обысков, ни голода. Он за жилье исправно платил сухим пайком, которого было достаточно на всю нашу семью. Его,( не знаю, то ли адъютант, то ли денщик), словак Стефан Галан стал даже моим крестным отцом в Борисоглебский соборе.

     Но вот в ноябре "добрые люди" сказали по секрету моей маме, что видели моего отца в Яцевском концлагере под Черниговом. Ей даже не пришло в голову рассказать об этом бабушке и выручить его с помощью квартиранта. Мать кинулась, в чем была, в тот концлагерь. Слава Богу, хоть меня не взяла. Дорогу в то концлагерь она хорошо знала. Перед самой войной отец там читал лекции по истории древнего Рима для эсэсовцев. Да, именно, для эсэсовцев. Дело в том, что Яцевский концлагерь на 85 000 мест был построен в середине 30-х немцами и там, "на стажировке" находились немецкие офицеры из охранных войск СС. Вплоть до июня 1941 находились, когда их отозвали для замены персонала. Отец и после призыва в Красную армию, по требованию обкома партии, читал лекции по истории в пединституте, а по требованию НКВД - читал лекции по истории древнего Рима для офицеров концлагеря (кстати, население Чернигова тогда было чуть больше 56 000). Как раз, когда мама прибежала в концлагерь, на него напали партизаны. Может, кто помнит прекрасный сериал "Обратной дороги нет", который описывает это событие. Немного украсили киношники. Охрана концлагеря была не очень-то и многочисленной. Составляли ее полицаи из Волынского сичевого куреня и пара эсэсовцев. Полицейские сразу же разбежались и попрятались, а эсэсовцев партизаны перестреляли. Партизаны освободили пленных и предложили им идти с собой. Часть ушла, а часть отказалась. Отказались те, кто имел родственников в Чернигове. В те времена немцы еще отпускали военнопленных на поруки близких. Когда партизаны с освобожденными исчезли в лесу, со схронов повылазили уцелевшие сечевики. Они согнали всех, кто был - пленных, стариков, женщин, детей, на плац концлагеря и тут же расстреляли. Чтобы не было свидетелей их трусости. Через час после этого примчались гестаповцы и стали проводить следствие. Как они проводили следствие, не знаю. Но выяснили все мельчайшие подробности. Сечевиков арестовали и через неделю каждого пятого перед строем расстреляли на Красной площади Чернигова (Остальные повешены , уже нашими в 1943-1948 гг.) Что же, убийцы понесли заслуженное наказание, но моя мама так и ушла в Вечность юной (на фото) ...

В начале войны немцы не применяли репрессий. Даже отпускали домой военнопленных на поруки родственников, при условии, что они будут жить там, где зарегистрированы. Но где-то через год начали собирать евреев. Бабушка брала молоко для меня на Лесковице у Гольдманов. В конце августа 1942 всех черниговских евреев собрали и погнали через центр города на расстрел к Девичьему Яру. Толпу гнали мимо нашего дома конвоиры из еврейской же зондеркоманды. Поэтому, когда из толпы конвоируемых мимо нашего дома евреев шмыгнул в наши ворота восьмилетний Мишка Гольдман (среди конвоиров колонны был его родной дядя), бабушка незаметно отвела его в комнату. Побрила ему голову, а квартиранту эсэсовцу сказала, что это ее второй внук. Внук так внук, квартирант приходил только спать, все остальное время проводя в госпитале ...

Тот Миша потом стал бедой для нашей семьи. В 1943 году, задолго до наступления, наши начали бомбить Чернигов. Бомбили не прицельно, а по площадям. Перед ужином бабушка гуляла со мной в саду. Или она не услышала сирены воздушной тревоги, или ее не было, но она узнала о бомбардировке, когда в нескольких метрах разорвалась бомба. Первым моим детским воспоминанием было синее-синее небо и очень высоко в нем крошечный серебряный крестик самолета. Меня тяжело ранило в голову. Пока не вернулся из госпиталя квартирант, потерял много крови. Иоганн Миллер прооперировал меня дома, вытащил из головы осколок. Понадобилась кровь. У бабушки почему-то не подошла группа. Попытался взять анализ у Миши, но тот, к счастью, смог сбежать (не убежал бы, квартирант по анализу крови прекрасно понял бы, что Мишка еврей). Моя группа крови и резус-фактор совпали с показателями крови самого Миллера. Он перелил мне свою кровь. И об этом, естественно, раструбили все Черниговские газеты, еще и демонстрировали мое фото, через месяц после операции, сделанной Миллером ...

Через несколько месяцев в город с воздушной и артеллерийской подготовкой и с бешеной стрельбой ворвались наши. Непонятно, правда, зачем было стрелять, если немцы уже 3 дня как планово оставили Чернигов. Еще через несколько месяцев вернулись откуда-то Мишкины родственники. Он заявил им, что бабушка хотела высосать у него кровь для меня. Хоть это и были детские фантазии, но о том, что мне перелили кровь эсэсовца, писали все газеты. Пришлось нам с бабушкой собирать свои нехитрые пожитки и переезжать в Борзну к Белозерским, оставив усадьбу Гольдманам. Правда, те Гольдманы наслаждались в нашем доме недолго. Только сформировалась новая власть, как их оттуда выперли под надзором милиции, чтобы ничего из дома не спёрли. Там поселили очередного второго секретаря Черниговского горкома КПУ ...

В Борзне мы пробыли тоже только несколько месяцев. (Мое фото с Борзны). Дедушку Николая комиссовали из армии не то по возрасту, не то по болезни, и назначили старшим лесоинженером на Винничину в Славнинское лесничество. Располагалось лесничество на берегу речушки Десны, которая немного ниже впадала в Южный Буг. Там где Десна впадала в Буг было большое село Стрижавка, а чуть выше по течению Десны, в лесу пряталась бывшая ставка фюрера "Вервольф". Вокруг было полно разбитой бронетехники. Из нее дедушка повытаскивал моторы и электрооборудование и построил в лесничестве дизель-ветровую электростанцию ​​с четырьмя разрезанными пополам бочками вместо пропеллера. Если даже в соседних селах Сосновке и Стрижавке пользовались свечами, в лучшем случае - керосиновыми лампами, у нас в лесничестве в каждом доме горела лампочка, снята с танка, или танкетки или другой немецкой техники.

Телефон был только у начальника лесничества, но рации, снятые с немецких танков, были в каждом доме. Дедушка своими руками выстругал и поставил водяную мельницу, оборудовал её собственоручно вылитыми из магнезии и цемента жерновами. Чтобы колеса мельницы не крутились бесполезно, он приладил к ним пару танковых электрогенераторов и свет кроме дизель-ветряной электростанции стала давать и мельница, ведь топлива для дизеля почти не было. (На фото бабушка с дедушкой в лесничестве). Мало того, единственная в лесничестве полуторка работала не на бензине, а на деревянных чурбаках. До сих пор помню ту смешную полуторку с двумя огромными цилиндрами-газгольдерами по обе стороны кабины. Но той полуторкой почти не пользовались. С миром нас когда-то соединяла дорога по ту сторону Десны, от которой до Славного был высоченный железный мост. Не то партизаны, не то немцы подорвали его и добраться до лесничества можно было только на лодке. В лесничестве жило несколько десятков семей и на всех было два обычные и одна большая лодку. Обычными переправлялись на другой берег реки по делам или в гости, а большою отгружали в Стрижавку забитый скот, собранные орехи и желуди, шкурки дичи по госпоставкам. До войны Славное было элитным зверохозяйство. В годы войны здесь охотилось окружение Гитлера (сам он не терпел убивать животных). Вот и доохотились до того, что когда мы здесь жили, то в лесу были только медведи, лисы, косули и дикие свиньи. Пушных зверей, которыми славилось когда-то это хозяйство, не осталось ...

Говорили, что люди в соседних селах страдают от голода. Нам же, благодаря тому разрушенном мосту, едва не каждый квартал сбрасывали Ленд-Линдзовские посылки с "Дугласов". Мне и сейчас снятся те пузатые "Дугласы" и посылки-мешки, летевшие с неба без парашютов. Правда, их сначала сбрасывали с парашютами. Но они разлетались по всему Черному лесу, застревали в кронах высоких деревьев, откуда их было невозможно снять. Поэтому стали бросать прямо в мешках. Помню, как мы вынимали из мешков жестяные или картонные коробки, в которых были упакованы аккуратненькие картонные коробочки с кружочками ароматного шоколада, круглые прозрачные мешочки с сахаром и рисом, баночки сгущенного молока и консервированной ветчины, а также блестящие баночки с леденцами и конфетами без оберток. Те леденцы мы развешивали на елку. Слышал, что при Советской власти было запрещено отмечать Рождество. (На фото, я в ожидании рождественского подарка). День рождения бабушки выпал на 7 января и всегда у нас в этот день стояла елка. Вот только сахар жёлтокоричневого цвета, который мы привозили с Корделевского сахзавода был вкусне американского. И конфеты, которые варила из него, молока и масла бабушка, были тоже вкуснее тех американских конфет ...

Поэтому мы с бабушкой и дедушкой раевали в лесничестве. В стране была послевоенная разруха. В деревнях почти не было хлеба - все забирали по госпоставкам и отправляли в освободившиеся страны, чтобы поддержать там новую власть. Не знаю почему, но в лесничестве не было хлебных нив. Вместо них плавни Буга сменяла кукурузная чаща, в которой мы любили прятаться. Кукурузные початки мы лущили на каком-то странном агрегате, который смастерил дед, а потом мололи зерно на кукурузную крупу и муку. Бабушка с той кукурузной крупы и муки делала очень густую мамалыгу, которую можно было резать ножом. Использовали мы ту мамалыгу вместо хлеба. Иногда к той кукурузной муке она добавляла муку из желудей и орешника и вместо мамалыги пекла очень вкусные лепешки, которые долго не черствели. А вот колбас и копчёностей у нас было сверхдостаточно. Правда, не из свинины или говядины. Забитых свиней и бычков отвозили рыбацкими лодками на ту сторону Днестра и там их сдавали в лесогосзаготконторы в счет госпоставок. Колбасы и колпчёности мы делали из дичи. Дед с червячных передач разбитых танков и броневиков, с пропеллеров охлаждения, смонтировал фаршемешалку, волчок и колбасный шприц. С хорошо вываренных металлических бочек сделал коптилку и варочный котел. Так что наши колбасы ничем не уступали лучшим современным мясокомбинативским. Вот правда вместо зарубежных специй и пряностей мы использовали пряно-ароматические травы, которые собирала бабушка с весны до осени. Когда в лесничество приплывало начальство с проверкой или еще для чего, всегда устраивались праздничные ужины. Дедушка делал колбасы и копчености, выставлял на стол бутылки с настойками, которые делал по рецептам бабушкиного предка Виктора Забилы, а бабушка выставляла десерт - торты, яблоки и вишни сваренные в меду, конфеты сваренные из сахара, молока с маслом и добавками соков лесных ягод, а также леденцы и жвачки из разных видов меда - цветочного, из полевых трав, лесного. Мед долго вываривали в медной сковороде на тихом огне. Сначала выходили жвачки. Чтобы не цеплялись к зубам, к меду добавляли коровье масло и жвачки имели почему-то приобретали ореховый привкус. Когда вижаривали леденцы, ничего не добавляли и медовый вкус оставался. Варила, вернее вижаривала бабушка и обычные леденцы из сахара и соков, но они нам нравились меньше медовых. Те медовые конфеты и леденцы различались не только по вкусу, но и по действию. Одни бодрили, другие усыпляли. Когда я вырос и работал на пищекомбинате, пробовал и сам сделать такие конфеты. С какими медами и маслами не экспериментировал, конфеты моего Детства не выходили ...

Детей школьного возраста в лесничестве можно было увидеть только во время каникул. Они жили в Винницкой школе-интернате. Старшие учились в Виннице, а меня с младшими учила бабушка. Недаром же она заканчивала Бестужевские курсы. И с собой она всегда, куда бы мы не переезжали, брала Шевченковский буквари( на фото), который ей подарил когда-то свекор, и томики стихов Константина Бальмонта и Анны Ахматовой. Вот по тому букварику она и учила нас украинскому. Когда же мы научились читать и писать на украинском, по лучшим стихам Ахматовой и Бальмонта учила нас русскому языку. Со мной в лесничестве были только дети Левицких. Зато мы не просто дружили, мы были побратимами. Я - Боря, Юра и Валик Левицкие (на фото) резанули ножом середину ладони и когда выступила кровь, соединили руки и дали клятву побратимства. Мы лазили по разбитым танкам и броневикам. Загорали на огромных глыбах гранита, вывернутых из взорванных бункеров. Баловались с гранатами. Как-то Борька Левицкий додумался бросить гранату в уборную. Долго потом еще всю детвору заставляли смывать те экскременты со стен домов. Зато это запомнилось на всю жизнь. Жили дружно и интересно ...

Раз, когда мы играли в лесу, на нас наткнулась колонна бандеровцев. Спросили, далеко наше село и много там солдат. Мы ответили, что не далеко, солдат с пулеметами много. Бандеровцы, а их было человек 30, мгновенно растворились в лесу. Конечно, солдат в лесничестве не было, а вот тяжелый пулемет, снят с танка и переналадок дедом, стоял у глухого окошка на чердаке каждого дома. Когда мы прибежали домой, родители связались по рации со всеми домами. Лесники вылезли на чердаки и караулили у глуховых окон у пулеметов. Бандеровцы тогда так и не появились. А в мае 1948 дед пошел на осмотр участка и пропал. Через два дня нашли его в лесу за Бугом у Стрижавки, притороченного колючей проволокой к могучей сосне. На спине у него вырезали двуглавого орлау. Дедушка промучился еще пару дней и умер в Стрижавской больницы. Бабушка дежурила в его палате круглосуточно. Перед смертью он рассказал, что поймали и пытали его семеро. Один был немец, другие - наши. При этом в главном кате он узнал следователя с ГПУ, который пытал его, когда он был арестован по "шахтерскому делу". Это он собственноручно вырезал ему на спине двуглавого орла, как он сказал "на память о службе у генерала Корнилова. А хотели от него узнать, где в этом районе во время отступления затонул немецкий "тигр". Ведь он в поисках "нужных безделушек с немецкой машинерии" облазил чуть не весь Черный лес. Так что мог знать и о том танке. Он действительно знал, что где-то в болоте у Буга, или в самом Буга затонул "тигр" с какой-то очень высокой шишкой. Но точного места не знал. А Потом приехали НКВДисты с самого Киева. Во время допроса он и умер. Вы видите на фото его похороны.

    Его мученическая смерть сняла с нас клеймо врагов народа. Бабушка написала родственникам в Чернигов о случившемся. В ответ невестка, вдова младшого брата Николая, написала что в доме Кулишей остались только она, бабушкин брат Владимир с женой Натальей Осиповной, которая только вернулась в Чернигов. Во время оккупации она служила бухгалтером в Черниговском Гестапо. Ее туда устроил тот бабушкин знакомый глава управы, который оказался советским шпионом, завербованным еще до войны, но концлагерную пятерку она на всякий случай отбыла. Жила с ними их дочь, моя тетя Ирина. Половину дома занимала бабушкина младшая сестра со своим мужем Никитой Григорьевич, бывшим капитаном черниговского пароходства, а теперь пенсионером. Золовка написала, что может сдать одну из двух комнат, в которых она жила. Написала и о том, что бабушкины племянницы Вербицкие вернулись из лагерей и все большой семьей живут в доме Вербицких на Лесковице...

Бабушка из Стрижавки поехала к начальству в Винницкое областное лесоуправления. Ее, как жену замученного лесника, принял сам начальник управления. Он распорядился дать ей машину и сопровождающего, который сдаст наши вещи в багаж на станции Козятин, возьмёт нам билеты и будет сопровождать в Чернигов ...

Простился я с собратьями Левицкими (они смотрят в вечность с фото), бабушка перецеловалась со всеми Славничанамы и поплыли мы большою лодкой к Срижавке, где перегрузили вещи из лодки в полуторки и поехали в Казатин. Пока ехали лесом все было хорошо. А вот когда выехали на степные просторы началось. По дороге встречались оборванные люди, протягивающие руки прося хлеба. А где-то на дороге за селом с прекрасным названием "Победа", прямо посреди дороги лежал труп какого-то человека, над которым роились мухи. Мы даже не остановились. Сопровождающий сказал, что здесь просто некому убирать трупы. Люди мрут неизвестно от чего и лучше не останавливаться, потому что можно подцепить какую-нибудь заразу. Так я собственными глазами видел голодомор 1947/48 года. А ещ, а нам говорят только о голодоморе 1932. Мол, его организовал Сталин. Но в те годы Сталин еще не имел монопольной власти. А вот в 1947-48 имел. И это он в ответе за то, что в 1947 отдали почти весь наш хлеб западным странам для того, чтобы было чем закупать оборудование и сырье для атомной бомбы. Если во время голодомора умирали крестьяне, которые не хотели идти в колхоз, то теперь умирали герои, которые защитили страну от фашистов и вернулись в родные села инвалидами. Этот голод был страшнее и подлее Голодомора...

В Казатине сопровождающий помог нам сдать багаж, взял нам прямые билеты в Чернигов. Что врезалось в память, это огромное количество безногих и безруких инвалидов с медалями и орденами на лохмотьях, просящих или вымогающих милостыню и в Казатине и на всех промежуточных станциях. Выехали мы из Казатина вечером, а уже утром были в Чернигове. Сопровождающий еще из Казтина позвонил в Черниговское обллесоуправление и на вокзале нас ожидал грузовик. Немного подождали, пока из багажного вагона выберут багаж. Сопровождающий, вместе с шофером из Черниговского лесоуправления приняли и загрузили тот багаж на грузовик и через весь Чернигов мы поехали на Лесковицу. Ехали почти час, а вокруг были только руины и маленькие деревянные домики. Все каменные были разбомблены или взорваны во время войны. Только когда проехали центр и стали спускаться по улице Толстого, руины сменились целыми домами. Лесковицу никто не бомбил и не подрывал. Здесь были только церкви и школа. На фото видно домик Кулишей, он первый справа на противоположной строне улицы за столетним вязом. С тыла дома сад, посаженный еще бабушкиным отцом.

Сопровождающий и водитель занесли багаж в квартиру бабушкиной золовки. Самым тяжёлым был огромный сундук, которым загородили дверь в большую комнату младшей бабушкиной сестры, которая была категорически против ее поселения. Вынули и поставили две железные немецкие кровати, (дедушка нашёл их в неподорванном бункере Вервольфа. Шкаф, стол и стулья мы купили в Чернигове. Бабушки выплатили за гибель дедушки полугодичную его зарплату, так что было за что обустроиться. Золовка хотела угостить сопровождающего и шофера обедом, и они категрически отказались и поехали в лесоуправление. Больше мы с ними никогда не встречались.

А дальше была школа и Детство в исчезающих руинах...

К.т.н.Владимир Сиротенко (Вербицкий)