ДЕТСТВО МАШИ

 

Вам интересно, каким было военное детство деревенских детей? Да замечательным было - со смыслом! Учились любить родителей, родных и друзей, быть верными, но главное - не болтливыми. А то, что разговаривали на тарабарском языке - ну, совсем не так, как сейчас! - не помешало стать им архитекторами, художниками, учителями, врачами, лётчиками и просто хорошими людьми...

 

***

Яркое весеннее солнце, чистый воздух и звенящее тепло ласкали безрадостный май 43-го. Бабы, дети и девки-подростки в глухой сибирской деревушке (из мужиков оставалось всего два деда) вылезли из блиндажных землянок, саманных холуп и скособоченных домиков с потрескавшимися и чёрными от времени брёвнами.

Деревню называли "хохляцкой", потому как отцы и деды в начале века приехали сюда из Украины, доверившись реформам Столыпина. Жили, как жилось, - думали, везде так...

***

Семилетнюю Машу никто не будил - сама просыпалась. Сходила на задний двор, в яму, служившую уборной, зашла в сени, где стоял кувшин с ещё тёплым молоком, напилась через горлышко, вышла, жмурясь на солнце, и снова вернулась в избушку

Мама выпускала на зорьке корову, уезжала в колхозную бригаду, возвращалась к вечеру уставшая и сердилась, если кроватка оставалась неприбранной. Видеть маму расстроенной Маше не хотелось, а потому она первым делом расправляла старое одеяльце (её закутывали в него совсем ещё маленькой), пушила подушку и ставила её рёбрышком на постель.

В сухие дни она целыми днями пропадала в яме, что была через дорогу, - там когда-то стоял саманный домик с погребом. Вместо него оставались теперь заросшие бурьяном бугорки да яма с глиной цвета красного кирпича.

В яме Маша сделала домик - такой, какой во сне видела. Первым делом вычистила углы и выровняла стены. Из разных палочек и досточек соорудила стул и столик, украсила его глиняной вазой, глиняными тарелочками и чашечками. Глиняной горке придала форму дивана, а стены украсила глиняными птичками и цветочками.

Не хватало хозяев, и Маша вылепила папу с мамой. Держась за руку, они перед спуском в яму, "у входа", приветливо встречали гостей. Однажды Маша привела сюда свою маму - похвастать. Она ахнула и заплакала:

- Художнычка ты моя!

Иногда приходили дети - тогда играли в прятки. В этой весёлой и хитрой игре Маша вАдила редко - старалась так "схорониться", "шоб ны зачикалы", или, как ещё говорили, "ны застукалы". Все по знакомым углам разбегались, а она - за дорогу в кустики, из которых для зимы заготавливали веники. Убегала, как правило, последней, и получалось, что её начинали искать, когда все уже были "зачиканы", так что потайное место долго оставалось неразгаданным. Однажды вАда никак не мог её обнаружить, и Машу начали искать всем "скопом". Побежали через дорогу к яме - пришлось ей листочком к траве прижаться. Дети обнаружили "домик-музей" и, как в гипнозе, застыли, восхищённо разглядывая. Пока они приходили в себя, она ящерицей прошмыгнула в безопасное место, поднялась, побежала к углу сарая и оттуда звонко крикнула: "Чыки-чыки я!"

Из "музея" вылезали неохотно:

- Ты дэ пряталась?

- Ны скажу, - и зашлась колокольчиком - радовалась, что смышлёной оказалась и всем задачку задала.

Признаваться, что таилась партизаночкой совсем рядом, за кустиками, не хотелось... А кустика, бывало, и не было вовсе - просто она его умело создавала. Убегала прятаться и по пути срывала "веник", выбирала место, откуда легко было "зачикаться", падала на землю, выставляла перед собой "кустик" и сквозь него следила за вАдой. Вычислив удобное для себя время, неслась к месту, где "чикались", а "кустик" оставался на месте до следующего раза. Появлялась стремительно и, как из-под земли, неожиданно, так что дети никак не могли сообразить, откуда.

Рыжему соседу Шурке Сысоеву всё не терпелось её выследить. В очередной раз он даже прятаться не стал - подождал, пока Маша скроется. Но она Шуркину хитрость разгадала и не убежала - тоже, не дыша, за спиной вАды встала. Честно закрыв глаза и уткнув лицо в угол сарая, тот громко считал десятками до пятидесяти.

Прозевать момент, когда вАда заканчивал своё торжественно-громкое: "Дэвять, дэсять... пятьдисят!.. Я иду ыскать. Кто ны заховався, я ны выноват!" нельзя было, - Маша напряженно ждала. Он закончил, и она тут же выбросила из-за его спины ладошку.

ВАде оставалось застукать Шурку - он в отместку показал кулак. И всё же "вражина" Шурка оказался настойчивым - выследил, и им потом пришлось прятаться вместе. За кустиками она шептала, как приказывала:

- Цэ мисто, Шурка, ныкому ны раскрывай.

Хранить тайны Маша умела. "Шоб выжить, надо дэржать язык за зубамы", - слышала она с самого раннего детства - с тех пор, как себя помнила.

Часто донимал их голод, и мама, бывало, приносила из колхоза украдкой немного пшеницы. На ручной мельнице-"рУшилке", или, как ещё говорили, "драчке", её назавтра предстояло перемолоть, да так, чтоб это не только никто не увидел, но даже ни о чём бы и не подумал. Не дай Бог, застукают!.. Тогда маму в тюрьму засадят, и Маша совсем одна останется.

В такие дни она по утрам предусмотрительно набрасывала крючок на двери, отгребала в сарае сено, доставала тяжёлые жернова и начинала молоть. Из белой мягкой муки образовывалась горка, а по краям скатывались плохо перетёртые зёрнышки. Маша собирала их старой деревянной ложкой и бережно, как это делала мама, высыпала их опять в горлышко "драчки" - давала жерновам "пищу". Из отходов покрупнее варили потом кашу, вкуснее которой ничего на всём белом свете не было, а из муки получались лепёшки, что в рот вместе с пальчиками просились.

Однажды, когда она была занята этим "секретным" делом, дети начали колотить в дверь и звать её на речку.

- Ты шо робышь? Оглохла, чо ль?

Очень хотелось с детьми на речку - поплавать, побрызгаться, искупаться, но откликаться не стала: мало ли - не слышит!

Дети успокоились и ушли. Она закончила работу, вытерла жернова, чтоб никаких следов не осталось, - потерять маму было страшнее всего! - убрала всё и только потом убежала на речку.

- Ты чого ны открывала? - упрекнул её Шурка.

- Доливку[1] мазала, - не моргнула она.

Ох, уж этот приставала Шурка!.. Вообще-то он часто приходил. Вот и сегодня уже... идёт.

- Давай на ричку Грышку Бута клыкнымо.

В низине огромного двора Бутов был глубокий когда-то колодец. Его и часть огорода заливало весенней водой, и колодец завалился. Сейчас Дуня, тринадцатилетняя сестра Гришки, полоскала в этой воде вместе с соседкой на широкой доске рЯдна. Прислушиваясь, как звонким эхом хлестала по воде гибкая серединка длинной доски, Маша от скуки подняла стебель прошлогоднего подсолнуха и подошла, пытаясь нащупать дно.

- Ны баламуть воды! - сказала Дуня.

- Я лёгохонько, тилько дно достать.

- Шоб его достать, таких палок штук дэсять надо.

- То так глыбоко, шо и вас скрое?

- Ну, а як же - тут усэ лито вода стоить!

Маша помолчала и опустилась на свежую плюшевую травку. Из дома шумно выскочили мальчишки - она засмотрелась, ослабила ладошку и выпустила стебель. Легко юркнув в воду, он всплыл. Отталкивая его, девушки продолжали полоскать, и Маша заканючила:

- Ду-унь, достань палку.

- Нужна вона мини, твоя палка, отходь, сказала! - рассердилась Дуня, но стебель всё-таки вытащила.

С силой отшвырнула его и больно задела руку Маши. Она заплакала не столько от боли, сколько от обиды. На неё, "и помощнычку, и умнычку, и художнычку и, як старушечку, рассудительную", мама никогда не кричала.

- Ладно, ны хнычь, - пожалела Дуня. - Побудь, тилько ны мишай.

Лёжа на животе, Маша свесилась вниз, рисуя стебелёчком в воде. Подошли мальчишки, и Шурка защекотал её босую ступню. Она дёрнулась, потеряла равновесие и бултыхнулась в холодную черноту.

Резиновым мячиком стукнулась о дно и быстро начала подниматься. Дуня поймала её за подол, но удержать - не удержала. Во второй раз погружалась она уже медленнее. Того простора и света, что на речке, здесь не было - легко было достать другую стенку. Вода поднимала Машу, и она успевала разглядеть ямочки-норки. Вверху её опять поддели и опять не удержали, но она не расстроилась - "вызнает, чьи то норки".

В третий раз погружалась совсем медленно, даже успевала пальчики в дырочки втыкать. На сером дне этого мрачного подводного мира светлым алюминиевым пятном выделялась сломанная ложка. Больше тут ничего не было, и Маша подумала о маме. Она нисколько не сомневалась, что без неё мама умрёт, а потому выпрямилась и медленно начала подниматься.

Шурка стоял теперь тоже на доске. Он вместе с Дуней вцепился в неё клещами и поволок на берег. Пока Дуня тискала её, Маша заметила длинный шест. Им вытаскивали утонувшие вёдра. "Значит, и меня вытаскивали", - догадалась она. Под оханья и аханья её завернули в огромный тулуп и на тележке увезли домой.

До прихода мамы с нею, как с больной, сидел Шурка. Он поглаживал её мокрые тёмно-русые волосы и всё в глаза глядел - огромные, как тёмные черешенки. А потом с работы пришла мама и с воплем кинулась к ней:

- Машынька! Донюшко! Ты шо зробыла? А як бы я - биз тэбэ?

- Ны плачь, мамо. Я тэпэря знаю, шо та яма сира (серая) и в дырочках, и вода тож сира.

- Ты нахлибалась, мабуть?

- Да ни-и, мини ны чуточки ны було страшно.

И мама сказала фразу, которую Маша поняла только с годами:

- НичОго, шо вы дитки трыдцатых. Всё одно будытэ щаслывы - назло усёму.

Мама верила, Маша и Шурка тоже...