СТАРИКИ

(рассказ-притча)

Вечная тема?.. Ну, конечно, любовь! О ней писали, пишут и будут писать, только притча эта о любви тех, о ком мало пишут, - Стариках.

Они познакомились в пожар Октября, пережили реформу Столыпина, коллективизацию, раскулачивание и стервозную пору поиска "врагов народа". Калейдоскоп их памяти был расцвечен веком, нещадно стрелявшим кровью: Октябрь, Гражданская война, Советско-Финляндская, Первая и Вторая мировые.

Над лихом Первой мировой Старик не задумывался - всего четырнадцать ему было; вольницу гражданской, когда свой шёл на своего, не разделял; в ноябре-декабре 1939-го "вкусил" он мощь и силу линии Маннергейма. Победили... А как было не победить - от водки не только пьянели, но и смелели-зверели. Великая Отечественная отоварила двумя ранениями, но выжил; теперь сознательно материл Гитлера, несознательно - всех остальных: и "прелесть" фашистского плена познал, и "воспитательную" силу Гулага... Вспоминая, облегчал память. Слушая его рассказы, Старуха вздыхала, поддакивала и жалела по-женски...

Так пролетали дни, годы, десятилетия. Все страхи мужа, или почти все, она знала уже наизусть и иногда, перехватив инициативу, продолжала его же истории:

- Вышел, как кикимора болотный. Упал. Лежу. От усталости глаза слипаются. Вдруг кто-то навалился и - давай душить. Не помню, как из-за голенища финку вынул, не помню, как в брюхо ему всадил. Пришёл в себя - он, бездыханный, на мне, а я в крови, - и, прикрыв ладошкой рот, озорно спрашивала. - Ничего не перепутала?

В другой раз хохотнула:

- Хорошо, "немец" оказался своим, - и, глядя в родные, всё ещё по-молодому живые глаза, щегольнула начитанностью. - Ещё бы: "Приятно русскому с русским обняться"!

Вспоминая Гулаг, Cтарик по обыкновению плакал:

- Добро бы чужие! За что, скажи, унижали-мучили? Знаешь, в какой обувке на лесоповал в морозы водили?

- Знаю! - взбунтовалась однажды она. - Надоел! Как дочь кулака, я не меньше пережила!

- В моей шкуре с часок побывала б - посмотрел бы, как заговорила...

- Сколько можно - всё про одно да про одно, всё о себе да о себе! А мне с вечно голодными ребятишками лучше, что ли, в чуть тёплой землянке жилось? Нам, может, только в одном было легче - не бомбили и не стреляли, а в другом и потяжелей бывало.

Он обиделся и замолчал. В такие минуты она обычно пряла или вязала, он просматривал газеты - телевизором не увлекались.

Однажды она смотрела в окно. Увидела, как он со старушкой из соседнего подъезда шёл из магазина и из ревности решила проверить, будет ли ему без неё плохо. Шаги приближались к этажу. Раздумывая, куда схорониться, она лихорадочно осматривала углы 18-квадратной "хрущёвки". И в последнюю секунду смекнула - засунула ноги в валенки и прикрылась висящими в коридоре пальто.

Обычно она встречала его у порога. В этот раз её не было. Он аукнул и прошёл в кухню. Не найдя её там, заглянул в комнату, на балкон, в туалет.

- И куда она запропастилась? - от его горестного тона живот её беззвучно заколыхался.

Старик выложил продукты, вышел в зал, нажал на кнопку "ящика". С расстройства, однако, ничего не виделось и не слышалось, и он отключил его. Посидел-подождал. Боясь, что не обошлось без "скорой", спустился во двор.

Раззадоренная Старуха ящерицей выскользнула из укрытия и, крадучись, принялась следить с балкона. У подъезда он растерянно пожаловался соседу, что потерял свою "рыбоньку" - мужик, пожимая плечами, вытаращил глаза, и Старик, ничего не выяснив, поспешил в подъезд.

Слыша, как торопливо-тяжёло он поднимался, Старуха поспешила в свой закуток, а встревоженный Старик, закрыв дверь, начал названивать детям - телефоны не отвечали.

- И куда она, Господи, запропастилась? - почти простонал он.

Ей стало его так жалко, что захотелось покинуть закуток, но она крепилась - если выйдет, в другой раз не поиграет. Он прошёл на балкон и сверху начал выискивать среди прохожих...

Игра теряла смысл. Старуха вынула ноги из валенок, зашла в кухню и загремела кастрюлями. Прислушавшись, он поспешил на знакомые звуки и, как в детской игре "тю-тю", когда взрослые закрывают и открывают руками лицо, обнаружил свою всё ещё стройную и гладколицую коротышку. Она виновато потянулась к его могучим, родным плечам, он пригнулся, и они, словно молодые, поцеловались. Старуха гладила серебристую, не по годам красивую голову, убеждала, что никуда не выходила, и он, ощущая тугую шишку седых волос, как ни странно, поверил.

Практиковала она такие игры не часто, но - всё же!.. Они веселили и вносили разнообразие в отношения, однако Старику не терпелось раскрыть секрет "тайника".

Не обнаружив её в очередной раз, он улыбнулся и начал искать: обследовал два шифоньера - новый в комнате и старый в коридоре, - низ вместительного серванта, заглянул под высокую железную кровать с туго пружинящей сеткой. Безрезультатно обследовал постель. Скребя седой затылок в нескольких от неё сантиметрах, недоумевал: "Не иголка же!" Слыша это, она едва, как резиновый шарик, не лопнула. Раздумывая, где ещё поискать, он вяло смотрел на валенки под одеждой.

И вдруг!..

Он отдёрнул шубейку и - застыл: с озорством широко раскрытых карих глаз лицо Старухи было необычайно молодым, несмотря на зажатый ладонью рот, что переходил в раздутые щёки-пузыри. Зайдясь колокольчиком, она, словно сдаваясь в плен, подняла руки и бросилась ему на шею. Этот голос эхом отозвался в душе и вернул ему на какое-то время молодость.

К восьмидесяти Старуха начала сдавать, особенно беспокоила тугоухость: дети раздражались и переходили на крик. Конец этим крикам положила она сама - во время застолья без видимых переходов как-то вспомнила:

- Не помнишь, Ваня, как звали соседку Кузьмиху?

Стоя спиной, он тихо ответил:

- Матрёна.

- А лет ей сколько было, когда утонула?

- По-моему, семьдесят.

- Выходит, моложе нас была, а мне такой древней казалась!

Дети переглянулись: может, мать притворяется?

- Привыкла. Не только артикуляцию губ, даже тембр голоса различает, - негромко рассудил один из зятьёв.

- Точно, когда вы кричите, я ещё больше глохну.

В восемьдесят пять она перестала выходить на улицу, и Старику приходилось теперь не только закупать продукты, но и помогать в уборке, приготовлении еды и стирке. Иногда он задерживался. Тогда ей казалось, что если через минуту-другую он не придёт, она помрёт. Однажды, и впрямь, едва не померла - ожила, как только услыхала за дверью знакомые шаги.

По её подсказкам и присмотром Старик готовил еду. Она вытирала пыль, сортировала бельё и бросала его в машинку с ручным отжимом, - он крутил ручку, полоскал и вывешивал. Потом, сидя, всё выглаживала: любила, чтоб вещи были, как магазинные, - без единой морщинки.

Однажды зашла к ним старшая дочь, и между Стариками само собою возник разговор о смерти: умирать последним никто не хотел.

- Что будем делать, - спросила дочь, - если мать умрёт?

- Она не умрёт.

- Как это?

- Я не дам.

- И всё же?

- Сказал - не умрёт! - раздражённо крикнул он. - Сначала умру я.

- Будто знаешь.

- Знаю! Пока живу я, она не умрёт. А после - что ж, пусть уходит.

- Мистика, - протянула дочь.

К девяноста Старуха совсем слегла - он поднимал и кормил её, поил настоем разных трав, заставлял двигаться. Заехали к ним как-то сыновья. Вид измученного и уставшего отца обеспокоил их, и старший вызвал для матери "скорую":

- Отдохнёшь, пока она в больнице оклемается.

Старик загрустил на второй уже день.

- Другой бы порадовался, отдохнул. На вот, пирожки, - ворчала дочь.

- Не хочу - аппетита нет.

- С таким настроем ты раньше её ноги протянешь.

- Ну и ладно! Кому и зачем я - словом обмолвиться не с кем.

- Возьми себя в руки - ты нам здоровым нужен! Завтра опять забегу, пока...

Недели через две сын привёз мать, и Старики, будто из вечности, рванулись друг к другу:

- Манечка!

- Ванечка!

Словно боясь, что материальное превратится в мираж, обнимались, отстранялись, молча разглядывались и снова обнимались. Их ожившие и оттого помолодевшие, несмотря на слёзы, глаза выдавали такую любовь-привязанность, что по телу сына пробежала трогательная волна.

В марте исполнялось им два века на двоих. Незадолго до юбилея Старик попал в больницу. Дети не отходили от матери, жившей в ожидании. Она дождалась; глядя, с каким усилием санитары вносили гроб с застывшим телом, размышляла, что он отпустил её, чтобы встретиться в другом измерении и никогда больше не разлучаться.

Вкус и волю к земной жизни она черпала в воспоминаниях. Их будильник, игра в прятки, проработал всего один месяц.

Апрель 2006