Я ТЕБЕ САМ РАССКАЖУ...

Прошлое? Оно... никуда не уходит, никуда не девается. Это ты сам - прошлое. Снаружи обгоришь, облупишься, как после загара, а внутри-то всё то же! Вот и есть прошлое... его только трогать не надо... тогда ничего... жить можно... не сдирать с него подсохшую корочку сукровицы - и всё...

Пёс сидел скособочившись у водосточной трубы, обклеенной объявлениями с трепавшейся по ветру бахромой телефонов. Вода однообразно в терцию булькала и стекала тоненькой струйкой в выбитую в асфальте ямку. Поэтому на самом виду получалось безопасное место - все выходившие из дверей магазина огибали эту небольшую лужицу и даже не замечали собаки, больше она попадалась на глаза входящим...

- Ждёшь что-ли? - спросил Николай, задержался на секунду и вошёл в дверь. Когда он через некоторое время вернулся на улицу, тоже миновал, не заметив, сидящего всё в той же позе с подвёрнутой под зад ногой пса... потом вдруг его что-то толкнуло, - Потерялся что-ли? - спросил он вполоборота. Пёс медленно и равнодушно поднял на него глаза и переступил на месте передними лапами... - А чего сидишь тогда? Пошли... Пошли, пошли! - повторил он после паузы более повелительно, преодолевая нерешительность пса. Тот встал, прихромнул на заднюю левую, сделал шаг вперёд и остановился. Николай запустил руку в авоську, разворошил пальцами кулёк и вытянул круг колбасы. - На! - он не стал бросать её на мокрую землю, положил на ладонь и протянул руку псу. Собачья чёрная мочка дёрнулась инстинктивно, приоткрылась пасть, но в то же мгновенье что-то сработало внутри него, и он отвернул голову в сторону. - Стесняешься что-ли? Или дрессированный? - пёс молчал. - Ну, как знаешь. - Николай прихватил колбасу с ладони зубами, зажевал кружок в рот и медленно двинулся к дому... но снова что-то словно толкнуло его в спину через несколько шагов. Он обернулся. Пёс всё так же, не шелохнувшись, стоял и пристально смотрел ему вслед. Николай тоже замер, постоял несколько мгновений, какая-то боль, похожая на жалость, ошпарила его изнутри, он жадно глотнул сырого ветра, мотнул головой в направлении своего прерванного движения и тихо просипел сдавленным горлом: - Пошли... - он больше не оборачивался, не приглашал, не звал, но был уверен, что собака идёт следом. У подъезда он оттянул створку двери, посаженную на пружину, подставил носок ботинка, чтобы она не закрывалась, и тогда только обернулся. Пёс остановился в пяти шагах сзади, ровно на той же дистанции, как следовал весь путь, и ждал. - Заходи! - пригласил Николай, и они поплелись по ступенькам на четвёртый этаж хрущобы. У квартиры хозяин безошибочным движением вставил ключ в тонкую скважину замка, открыл дверь и теперь уже скомандовал собаке: - Заходи! - она, изгибаясь телом, вплыла в узкий проход, и дверь захлопнулась. - Я сейчас... погоди... - Никоай исчез на кухне, похлопал дверцами шкафчиков и холодильника, размещая покупки, и вернулся в прихожую, где собака стояла на том же месте у двери и только вытягивала шею, впитывая и изучая запахи... - Чё делать-то будем сперва? Есть... или баниться? - рассуждал хозяин, - Ты как? Я б сперва побанился... а? Давай, как я! Ладно?.. - он распахнул дверь в ванную, отдёрнул закаменевшую занавеску и пустил воду... - Давай! - пригласил он собаку, легонько коленкой подтолкнул её под зад и стал ждать. Она обнюхала косяки и чуть шагнула вперёд... - Значит, не кобель, раз не метишь... - вслух рассуждал Николай, - Ну, давай, милая, не боись... вода журчит - это к добру... вода всегда к добру, когда её не слишком много... давай... - он подложил лодонь под собачье пузо, почувствовал полусогнутыми пальцами стиральную доску ребёр на её боку, покачал головой и подсадил к ванной. Собака, понукаемая снизу рукой, положила передние лапы на полукруглый край, но преодолеть барьера не смогла. Тогда Николай склонился над ней, запустил и вторую руку под низ её туловища поближе к задним лапам, приподнял его и перенёс через барьер. Внутри ванны собачьи лапы разъехались, она плюхнулась в уже набравшуюся воду и замерла... - Так вот! Сперва душиком... а потом уж с мылом и мочалкой... париться ты видать не привыкла... да, ладно, так отмоем... он дежал душ в левой руке, а правую опустил на шерсть, почувствовал кочки позвонков и, когда уже почти добрался рукой до окончания хребта, у самого хвоста, собака вдруг вздрогнула, изогнулась всем телом, оскалила зубы, клацнула ими у самой руки и злобно зарычала. Николай инстинктивно отдёрнул руку. - Ты чего?.. - но собака уже снова мирно лежала в прибывающей воде, и на её морде было смущённое извинение... - Били? Понятное дело... - он снова протянул руку к болезненному месту, и одним пальцем нащупал огромную шишку у основания хвоста. Собака снова изогнулась, но уже не рычала, а только с интересом наблюдала и принюхивалась... - Видать, палкой... или сапогом, что ли... чужие... иль хозяин... хозяин, видать... от хозяина всегда больнее... а ты сбежала, значит... не вынесла, выходит... понятно... чего тут не понять... я тебе сам расскажу... как было... я сам сбежал... тоже... били... ну... отца после войны забрали почти сразу... я не помню... мал ещё был... я военный парень... меня в землянке где-то делали... мать подалась на заработки... кормиться же надо... и с каким-то спуталась... не знаю: женились-не женились... он мне вроде отчима стал... отчим... пил, гад, страшно и бил... мать до полусмерти... и меня... я заступаться вздумал... он совсем зверел... мне ещё потом и от матери доставалось, что я его злоблю... ну, я сбежал... мне уж лет семь было, наверно... и повезло, что далеко сбежать смог и имя себе другое придумал... тебя то-как звать... как звать? Придумаем... а я себе придумал имя, а то бы вернули... наверняка мать искала всё же... знаешь, мать, она и есть мать... ну, сама понимаешь... ты отмокай давай... эх, милая... меня не люди подобрали... милиционеры... ну, и пошло-поехало из приёмника в приёмник... но я не вороватый был... нормальный... не успел ещё обучиться тогда... и меня в детский дом определили... это, к примеру, как предбанник у живодёрни... вот, не дай Бог, поймали бы тебя и в клетке держали... директор там был... не приведи Господь... баб своих всех перетрахал и девок старших пере...б... голодно было очень... воровал он... затаскивал их в кабинет и за пайку хлеба драл, как хотел... а если не давала - в карцер... с крысами... там власти-то никакой не было... где там власть? Тайга да горы... я опять сбежал... воровать стал... есть-то надо... по мелочи таскал... одну жратву... опять попал... опять в приёмник... опять себе имя придумал... им искать-то неохота было... а может, и не заявлял директор... списали меня как-то, как стул ненужный... но имя я себе оставил только... а фамилия что... Иванов, Петров, Сидоров... тебя-то, как мне кликать? Человечьими именами не положено собак звать... да какая ты собака... у Чехова вот помнишь, гусь был Иван Иваныч... давай вылезать будем... погоди, ты стеки маленько, а то мне воду с полу собирать - наклоняться трудно... короче, опять я в детдом попал... этот ничего был: не били и жрать давали... воровали, конечно, там тоже, тащили, что воспитанникам положено... так что сытым я никогда не буду... с тех пор не могу наесться... всегда кусок лишний прихвачу, что потом в горле стоит... ну, я всё одно... опять сбежал... как из тюрьмы бегут... знают, что поймают, а бегут... решил мать найти... помнил и название посёлка и дом номер... короче, кое-как добрался... голодал страшно... но не тащил, чтоб не поймали опять... очень хотелось дом найти... и нашёл... что ты... что ты трясёшь-то, погодь попонку накину... а то ты мне везде потоп устроишь... валяй трясись теперь... - Николай набросил на собаку полотенце, каким сам вытирался, сходил в комнату, притащил суконное солдатское одеяло, сложил его вчетверо, бросил на пол у двери и помог собаке выбраться из ванной. Она снова инстинктивно отряхнулась, вздрагивая всем телом и повизгивая от боли, осмотрелась, сделала несколько кругов, как все её предки, притаптывая траву для лежки, и со стоном повалилась на одеяло... - Тепло? Чего дрожишь? - он снял с вешалки старый пиджак и покрыл им свернувшуюся калачиком собаку... - Ладно... образуется всё... жизнь длинная... век короткий, а жизнь, она... - он, кряхтя, присел на корточки и стал выжатым полотенцем вытирать морду собаки... - Крепко тебя, видать, били... а я всё... я везучий... отца нашёл, когда вернулся, в той же квартире... мать померла... забил её этот... негодяй... а отец вернулся... его сразу выпустили, как Сталин помер... и женщина уже при отце была... получается, как мачеха, мне... и я остался... плакал он очень, когда я появился... никогда не видел, чтоб мужики так плакали... она его успокаивала, а он никак... будто понукал его изнутри кто-то... и пил он очень... страшно... то ничего, а как запьёт!.. только плакал и твердил: "За что? Ну, за что? За что, кто мне ответит, за что?" Кого спрашивал? Власть? Или Сталина? Никак, видать, у него новая кожа не нарастала. Он умер скоро. А я остался с мачехой, значит... её... Екатерина Матвеевна звали... Катя... - Собака подняла голову и наставила уши... - Катя, - повторил Николай, и собака приподнялась на передних лапах! - Эй, да я имя твоё угадал, что-ли... Ну, надо, ж... Катя! - собака встала на ноги и начала оглядываться... - Не отказывайся от имени!.. Правильно!... А хочешь по-другому звать буду... погоди... - Николай вышел из прихожей и загремел посудой на кухне... - Иди сюда! Катя, Катя!... - но сколько он ни звал, она не трогалась с места. Николай обернулся и через маленький коридорчик увидел только торчащую из проёма двери морду с зыркающими вокруг глазами... - Боишься... поближе к двери держишься... понятно... я, знаешь, тоже первое время дома привыкнуть не мог... дичился... а мачеха, видать, умная была... хорошая женщина... она в библиотеке служила... и стала таскать мне книги домой... вот тут я и переменился... это врут всё, что прошлое забыть можно, и время лечит... просто, на него столько сверху наваливается, что ему пробиться трудно... ешь, милая, ешь... а то подохнешь... - собака прянула ушами и опустила морду над поставленной перед ней миской, потом скосила глаз на Николая, глухо зарычала и отвернулась... - Понимаю... ты ещё и деликатная... другие в стаю сбегают и мстят людям... страшной местью... а ты деликатная... не ко времени это... куда деликатным деваться... ну, ладно... голод - не тётка... поешь ещё... - он вышел из передней и больше никакие звуки не нарушали покоя. Вечером, когда сумерки заполнили все закоулки захламленной комнаты, Николай очнулся от полудрёмы и долго тупо смотрел перед собой: на журнальном столике стояла недопитая бутылка водки и нетронутая, нарезанная кругами докторская лежала на пропитавшейся серой обёрточной бумаге... он поморщился и никак не мог сообразить, о чём ему напоминает эта колбаса... мысль заторможенно сползала с вершины часа, взгляд перескользил к проёму стены, за которым налево располагась кухонька, а в другую сторону - прихожая... он медленно с трудом поднялся, опираясь на мягкое сидение, и направился к выходу. Собака лежала будто за эти несколько часов ни разу не шевельнулась, боясь своим движением потревожить хозяйский сон. Перед её мордой стояла пустая миска. Когда Николай появился, собачий глаз открылся и уставился вверх, потом вслед за ним медленно приподнялась голова, пасть приоткрылась и маленький кончик розового языка высунулся сквозь неплотно сомкнутые зубы... она задышала вдруг шумно, и бок стал подниматься и опускаться, то взъерошивая, то собирая до гладкости блестящую вымытую шерсть... так, замерев, они долго стояли, глядя друг на друга. Потом Николай вернулся к дивану, выплеснул из бутылки остатки водки в стакан и прежде чем опрокинуть его в себя, тихо позвал: "Катя! Катя!" Собака не появилась, она только подняла морду, наставила уши, втянула в себя воздух и тихо, тихо, так что хозяин не мог слышать, зарычала...

январь 02. 2005

Проголосуйте
за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

298384	2012-01-04 09:32:24