Смотрю на крышу дома напротив. Почему то всё время кажется, что мой Ангел-Хранитель находится именно там. Я его не вижу, но представляю, как сидит он на самом краю крыши, свесив вниз босые ноги, с удовольствием уписывает бутерброд и запивает его бокалом холодного белого вина. Он роняет вниз крошки. Стайка жирных голубей тут же покидает свой пост у столиков кафе, в котором нет посетителей - время ланча ещё не наступило, а время завтрака прошло, лениво подхватывают пищу, сыпящуюся прямо с неба, и вновь с урчанием, переступая сизыми лапками, топчутся под ногами прохожих...

Ангел с детским любопытством наблюдает с высоты шестого этажа за суетой внизу. Иногда он свешивает вниз курчавую голову и, чтобы не упасть, растопыривает крылья. Крыло упирается в бурую кирпичную стену, и одно маленькое пёрышко, белоснежное и лёгкое, словно парус, плавно спускается прямо мне в руки. Бережно зажимаю пёрышко в руке и колдую, на удачу. Колдовство не помогает. Картины не покупают.

Солнце поднимается всё выше. Кажется, ему тоже любопытно посмотреть, что творится там, внизу. Я сижу в Сохо, на Вест Бродвее, на маленьком брезентовом стульчике возле стола, на котором разложены рисунки. К ножкам стола прислонены холсты.

Я слежу, как по серому асфальту, словно часовая стрелка, медленно передвигается солнечный луч. Температура по Цельсию зашкаливает за тридцать. Стопроцентная влажность. По тротуару течёт нарядная, беспечная толпа. Вот рядом продефилировали стройные женские ножки, всунутые в ковбойские сапоги. Следующие ножки цокают на шпильках, за ними раздаётся лягушачье шлёпанье вьетнамок.

Столик мой расположен напротив и чуть правее входа в магазин модной женской одежды, и невольно я становлюсь свидетельницей скучной жизни продавщиц, которые беззвучно плавают за стеклянной стеной, как экзотические рыбки в аквариуме. Рыбки по очереди выплывают из сумрачного стеклянно-металлического царства и курят возле входа, лениво рассматривая толпу. Я рассматриваю их, одетых в причудливые платья с шёлковыми и атласными вставками, рюшками и вышивками - такие платья очень модны в этом сезоне и стоят кучу денег. Несмотря на романтическую одежду, девушки эти - настоящие акулы бизнеса - твёрдыми холодными глазами они зондируют прохожих. В их тщательно продуманных нарядах нет ничего от индивидуальности - это скорее торговая вывеска. Все три продавщицы - настоящие стервы, об этом предупредили коллеги-художники, чтобы невзначай угол моего стола или стул не пересекли нарисованную мелом на асфальте линию, означающую частную территорию владелицы магазина. Вызовут полицию без предупреждения. Каждая из них, выходя покурить, не забывает взглядом проследить, не нарушается ли целостность границ. Периодически мы встречаемся глазами, но ни они, ни я не утруждаем себя такими глупостями, как традиционная вежливая улыбка или пожелание доброго утра. Владельцу магазина восточных ковров художники не мешают, он только попросил меня пересесть на противоположную сторону улицы, когда я, спасаясь от солнца, нашла крохотный оазис тени под крышей его магазина.

В одну из стен аквариума вделан огромный монитор и прямо на меня идут по подиуму нескончаемым потоком красавицы. Идут синхронно, монотонно и монолитно, чеканя шаг, как армия роботов, с застывшими выражениями на лицах-масках, однообразно взмахивая плетями рук и переплетая рахитичные ноги .

Мне становится страшно, и снова перевожу взгляд на крышу.

- Ну, где же ты там? Помоги! Ты же всё можешь! Ну Ангел, миленький! Я же не прошу многого... Сделай так, чтобы прямо сейчас кто-нибудь подошёл и купил холст, или два... Ну хотя бы пару рисуночков....

Ангел с сожалением отставляет в сторону пустой бокал, вытирает губы ладонью и укладывается на спину, на аккуратно сложенные крылья, и вперивает взгляд в голубую пустоту.

Я думаю: какой он, Ангел? Похож ли на сладкого рождественского младенца или побитого жизнью мужика в валенках из песен Гарика Сукачёва?

Из-за нестерпимо яркого ореола вокруг него и расстояния я не могу рассмотреть его досконально. Так, то крыло свесит неосторожно, то мелькнёт крепкая розовая пятка. Старый он, или молодой, я не знаю. Не знаю также, во что он одет, и одет ли... В греческой ли он лёгкой тунике, в грубом ли домотканом хитоне, а может, он в джинсовых шортах и в белой майке, с пошлым красным сердцем и надписью на груди: Я люблю Нью-Йорк ?

- Ну что ты там делаешь, бессовестный? Насмехаешься над моими жалкими потугами, вначале создать, потом продать собственное творение?

- Ну я же художник! И пишу потому, что не могу не писать, и у каждого художника наступает момент, когда ему становится просто необходимо кому- то показать свои вещи... Продать тоже, конечно, хочется... Платить за квартиру нечем, телефон грозят отключить... Ангел, ответь, мало разве я ухаживала за чужими детьми и старухами, мало вымыла чужих домов...Ведь не отступила, не растеряла себя...Невзирая ни на что, пишу и рисую... А идти опять мыть полы или бегать с подносами больше нет сил. Лучше умереть...Так когда же будет награда, хоть маленькая, для радости и поддержки.....

Ангел тяжело вздохнул, повернулся набок и смачно, с чувством сплюнул вниз.....

СОХО

Вот уже пятый месяц каждое субботнее утро, как, кстати, и воскресное, начинается одинаково. Подъём в семь утра, быстрый душ, каша из пакетика, чашка кофе... Маленькая сумочка из ткани вешается через голову. В ней - карточка для прохода в метро, несколько долларов, маленькое зеркальце и губная помада. Не забыть положить в неё мобильный телефон. Беру из холодильника пакет с едой и - вперёд. В коридоре стоит упакованная с вечера пятницы ручная тележка. На подножке её укреплён пластмассовый ящик из-под пива. В нём - красивая, купленная в магазине сиреневая в цветочек коробка. В коробке уложены рисунки в пластиковых пакетах и сумочка с необходимыми вещами. Это - прищепки, ножницы, тюбик клея, моток верёвки, скатерть из тонкой клеёнки и пакет с прозрачным полиэтиленом, на случай дождя, чтобы успеть накрыть работы... За ящиком привязан к длинным ручкам тележки складной стол, в котором уложены пакеты с рисунками. За столом в холщовой сумке- несколько картин маслом.

На ящике стоит рюкзак, в котором еда, альбом для рисования, кейсик с цветными ручками, тетрадь для записей и книга - проведу на улице весь день, и этим предметам предстоит скрасить мой досуг...

В небольшое пространство между стенкой коробки и ящика вставлен складной стул и термос с чаем или бутылка с замороженной водой, в зависимости от времени года... Вся эта конструкция неоднократно перевязана и перемотана сверху вниз и справа налево специальными толстыми резинками с крючками на концах. Крючками резинка закрепляется - на ручке тележки, на решётке дна, при необходимости можно соединить вместе две или три резинки...

С грохотом выкатываемся в коридор - муж провожает меня до метро.

Наша квартира находится рядом с квартирой, в которой живёт многочисленная семья супера - так в Америке называют человека, ответственного за порядок в доме, дворника-сантехника-домоуправления в одном лице. Почему-то в этом месте вниз, в холл ведут четыре ступени. В семье супера прибавление - год назад его сын женился, и молодые быстренько обзавелись дочкой. Как Олег не старается спустить вниз конструкцию потише - грохот стоит на весь подъезд. В утренние часы, когда весь дом спит, каждый звук усиливается эхом. Девочка просыпается и плачет. Вначале из квартиры на шум выскакивала раздражённая мама или бабушка, посмотреть, что происходит. Мы мило улыбались и здоровались. Сказать нам вроде бы и нечего - не специально же шумим, и бдительные суперши, проклиная нас, очевидно, на все лады, больше не показываются.

Улица практически пуста. Все спят. Может только встретиться пожилая китайская пара, спешащая в парк, делать упражнения.

По широкой Бей Парквей ветер гонит мусор - пустые полиэтиленовые пакеты, окурки, стаканчики... Возле столбов и у углов дома, в траве или на тротуарах лежат маленькие бутылки из-под водки или виски. Магазины закрыты жалюзи - ещё очень рано. Только из круглосуточно открытых арабских минисупермаркетов омерзительно воняет пережареным бейконом.

В метро Олег платит за мой проезд - проводит карточкой в аппарате и провёртывает вертушку, я же прохожу в решётчатую железную дверь, которую открывает для меня нажатием кнопки дежурная, сидящая в будочке... Она бдительно следит, что бы мы её не обманули - то есть чтобы Олег тоже не прошёл. Она наблюдает, как Олег протягивает мне через прутья решётки карточку, как мы обмениваемся ритуальным - ни пуха ни пера, к чёрту, - и вновь роняет лицо в сложенные ладони...

Я осторожно спускаюсь по всем двадцати ступеням, ощущая рёбрами каждый толчок... Спускаю одно колесо тележки, разворачивая её боком, потом второе... Грохот всё равно стоит невообразимый - бум, бум, бум....

Стоящие внизу на платформе люди поднимают головы и наблюдают за спуском. Мне приходится сильно наклоняться, кровь ударяет в голову, и внизу я уже красная и вспотевшая. Не обращая ни на кого внимания, привожу себя в порядок. В вагоне все меня рассматривают - изучают содержимое тележки, понимают, что я художница, и тогда отводят глаза. (На таких тележках возят своё добро бездомные. Надеюсь, что на бездомную не похожа.)

В город, как тут называют Манхеттен, в этот час и день недели едут в основном китайцы и латиноамериканцы. Китайцы все выйдут на Канал стрит. Там, в Чайна-Таун, сосредоточена вся их деловая, торговая и культурная жизнь. Латиносы потихоньку рассеиваются - в основном они работают в дайнерах, рано открывающихся ресторанчиках - грузчиками, мойщиками посуды, бас-боями и поварами... В вагоне можно встретить русских женщин - это скорее всего хомматенды, и едут они к своим пациенткам на работу...

Иногда встречается парочка молодых людей - те явно студенты, спешат на утренние субботние занятия... Однажды в вагон зашёл китаец, точно с такой же тележкой, как и у меня, в которой были аккуратно уложены коробки и рулоны холстов . Мы ревностно изучали обмундирование друг друга в надежде подсмотреть полезную для себя деталь. Китаец вышел на Пасифик и пересел в другой поезд, который делает все остановки. Всё ясно, ему нужно в Баттери парк, там, я слышала, возле причала, от которого отправляются катера к Статуе Свободы, тоже стоят художники.

Я же выхожу на Принс Стрит. Заранее встаю, покачиваясь, протаскиваю своё добро к дверям, извиняясь и стараясь не зацепить чью-нибудь ноги. Обычно на Принс стрит никто не выходит.

Здесь начинается моё долгое и трудное восхождение наверх. Самое трудное - затащить тележку на первую ступеньку, дальше будет легче. Набираю воздуха, упираюсь двумя ногами в пол и резко, рывком, вздёргиваю сооружение на ступеньку... Бумц-бумц-бумц...

Если неправильно повернулась или вздохнула, то потом будет болеть спина. Где-то высоко вверху маячит и дразнит прямоугольник голубого неба, и мне до него непременно нужно добраться...

Кажется, я уже знаю лицо каждой из ступеней - у этой выщерблен край, эта стёрта больше других, эта слегка скособочена... Наконец, последняя... Чувствую себя чёртом, вылезающим из преисподней..

Провела в метро меньше часа, но уже устала - от тряски, мелькания огней за окнами, от вида унылых серых платформ.

Всё, я наверху, на улице, на пересечении Бродвея и Принс стрит. И хотя знаю, куда нужно идти, пару минут стою, приходя в себя. Тело, душу, и что там ещё затапливает восторг. Я не чувствую себя маленькой и потерянной в заводи высоченных домов, крыши которых теряются в утреннем тумане... Меня не раздражают кучи мусора под ногами, как они раздражают в Бруклине... Земля кажется выгнутой и небо лежит прямо на мостовой...

Тут я начинаю улыбаться, как идиотка, и здороваться с немногочисленными прохожими... Если этого не делаю, то здороваются со мной. Все. Как в деревне. Одной рукой тащу тележку за собой, пересекаю Бродвей и углубляюсь в Сохо. Иду по Принс до Вест Бродвей, там моё рабочее место. Принс стрит уже вся уставлена столиками, на которых позже выложат товар - бижутерию, сумочки, шарфы, куколки и всякую прочую хорошенькую дребедень. Кто-то из торговцев спит в машине, кто-то разгружает ящики с товаром, кто-то сидит на ступеньках домов и завтракает - кофе и бутербродами. Проезжая, раздаю улыбки и приветствия направо и налево. Некоторые столики привязаны, на пример велосипедов, цепями к столбам. Замечаю складной стол, спрятанный за почтовым ящиком. Иногда между торговцами происходит перебранка - за место...

Ещё нету девяти утра...

Старуха

Вначале был Голос - резкий, визгливый. Голос перекрывал шум оживлённой улицы. Здесь, на Вест Бродвее, довольно таки шумно - толпы прохожих, оживлённое движение... Но гул города ровен и привычен, он похож на морские волны, ритмичные и успокаивающие. Правда, иногда поднимается особо высокая волна - когда продирается сквозь вечный затор машина скорой помощи или с рокотом и визгом проезжают мотоциклисты. Голос походил на сирену скорой помощи, он возвышался над всеми остальными звуками, резал ухо и нарушал гармонию весёлой суматохи и активного отдыха улицы....

Две женщины, рассматривающие мои рисунки, вздрогнули, положили их обратно на столик, и, как по команде, повернули головы в ту сторону, откуда доносился Голос. Там определённо что-то происходило - на пересечении Вест Бродвея и Принс стрит организовалась какая-то воронка, которая втягивала в себя всё больше и больше участников, зрителей и зевак. Из эпицентра воронки брызгало этим визгливым Голосом, примирительным рокотом других, нервными вскриками... Вскоре все прохожие оставили свои занятия - оторвались от созерцания витрин и выставленных на улице картин, даже вышли из магазинов, вместе с продавцами, и образовали концентрические круги, опасливо держась на расстоянии от эпицентра. Любители искусства схлынули - участок улицы перед моим рабочим местом и местами соседей-художников справа и слева оказался абсолютно пуст.

Тайфун приближался. Природа его была ещё непонятна. Ясно было одно - как когда-то написал Михаил Булгаков, назревал гнусный, свинский, соблазнительный скандал.

Я попросила соседа присмотреть за моими вещами и пошла туда, к эпицентру скандала. Пришлось пройти, как сквозь полицейские кордоны, через несколько кругов зрителей. Источником нестерпимого визгливого звука оказалась сухая жилистая старуха.

( Позабуду на время о уважении к старшим и не буду лукавить, называя возмутительницу покоя пожилой женщиной)... Несмотря на то, что она была одета просто - в фиолетовую маечку с коротким рукавом и серые коротковатые брючки, чувствовалась, что она богата. Лет ей явно не менее семидесяти, если не больше - отвисшая шея, седые волосы... Лицо хранит следы былой красоты - избитая фраза, но я сразу почувствовала, что она была красавицей, причём властной и богатой... Обладающей властью... Белая-белая кожа ещё натянута на высоких скулах, длинные пальцы украшены аккуратным маникюром...

Старуха была разъярена. Когда-то стройная, сейчас она была согнута и опиралась на гладко отполированную трость с металлическим наконечником. Так вот, вопя во всё горло, старуха палкой сшибала со стендов художников, много лет продающих на этой улице свои работы, картины... Смахивала со столов разложенные на них холсты и рисунки... Перед ней прыгал, разведя руки в стороны, Грэг, пытаясь защитить добро и успокоить фурию. За его спиной маячило растерянное лицо Джоса....

Джос, худой, в очках китаец, напоминающий советского физика-лирика-шестидесятника, на своих картинах изображает влюблённые парочки, с по-лебединому выгнутыми длиннющими шеями. Парочки держат в руках такие же искривлённые длинные бокалы с вином...

Мы с подругой дали китайцу кличку - Пьяные Рюмки...

Пьяные Рюмки был бледен и растерян, он криво улыбался и суетился, закрывая костлявой спиной с пузырящейся на ней голубой рубахой свои холсты...

Наконец мои уши настроились на частоту старушечьих воплей, и я стала различать слова.

- Китаец! - кричала она. - Китаец! Пошёл вон из Нью-Йорка! Что ты делаешь в этом городе! Этот город не для тебя! Развели тут бардак! Устроили Канал Стрит на Бродвее! Нью-Йорк для нью-йоркцев! Пошёл вон в свой Китай!

Грэг - его место обитания возле грузовика, на котором сидят металлические рабочие (Грэг продаёт уменьшенные копии фигур и взимает небольшую плату за возможность сфотографировать эту примечательную скульптурную композицию. В этом смысле ему повезло больше Остапа, не долго продававшего вид на малахитовую лужу) - ласково уговаривал хулиганку и, не причиняя той вреда, оттеснял её от столов, не позволяя производить разрушения.

Старуха оставила в покое китайца и двинулась к следующему дисплею. Толпа колыхнулась следом и оживлённо внимала перипетиям. Сейчас эпицентром внимания стал испаноязычный художник. Бормотания Грэга я почти не слышала. Грэга мы называем Боссом - за его готовность придти на помощь, за его бесстрашие и знание правил и пунктов конституции, которые не раз позволяли ему выходить победителем в схватке с владельцами магазинов и галерей, нападающих периодически на уличных художников... Происходило бы дело в России - двинули бы бабке пару раз и все дела. Здесь - попробуй тронь, не оберёшься неприятностей - затаскают по судам, заставят платить компенсацию... Вот никто не хочет связываться - а как успокоить бабку и защитить картины, тоже никто не знает и не может...

Следующей была я... Сжав кулаки, я приготовилась защищать свой столик и право стоять здесь, на улице... Но в тот раз битвы не произошло. Мы столкнёмся, и не раз, но позже... И старуха выйдет победительницей, но частично - я перейду в другое место... Тогда же,

уперев край клюки в мой стол, она грозно спросила: "Ты американка?"

"Йййесс", - процедила я, и она почему-то сразу потеряла ко мне интерес и через минуту вопли возобновились с новой силой - старуха лупила палкой портреты чёрных баскетболистов. Чёрный, милый и стеснительный Росс, мой сосед и собеседник, толкнул её в грудь. Старуха стала исступлённо молотить палкой, пытаясь ударить парня. Грэг её еле удерживал. В толпе стали кричать: "Полицию! Полицию!"

Послышалась сирена скорой помощи. Я стала собираться домой - улица походила на взбудораженный муравейник - все собрались здесь, останавливались машины, и из них глазели водители, из ресторана напротив тоже подошли любопытные... Понятно было, что сегодня уже ничего не купят... Когда я полностью упаковалась, крики наконец стихли. Злой, как чёрт, Росс разговаривал с полицейскими. Свидетели давали показания. Старуху держали за руку два медика - машина скорой помощи стояла рядом. Они ласково уговаривали её поехать с ними, мол, они ей помогут успокоиться... Старуха выглядела милой, интеллигентной, несправедливо обиженной женщиной... Она всхлипывала и повторяла: "Я не могу этого переносить, не могу..."

Тогда её увезли в больницу, а Россу выписали штраф за то, что он толкнул старую женщину - он не имеет права её трогать, а должен был вызвать полицию...

Впоследствии я убедилась, что вредная старуха испытывала своего рода симпатию к Грэгу, и только он мог вступить с ней в диалог... Остальных она не слышала, не слушала и не щадила... Её задача - вносить дискомфорт, мешать бизнесу, прогнать художников с улицы... её называют сумасшедшей, но я бы этого не сказала... Она прекрасно знает, чего хочет, контролирует свои действия, знает о безнаказанности... Мне кто-то рассказал, что у старухи - влиятельный сын, приближённый к мэру города. Десять лет назад он возглавлял комитет по борьбе с уличными художниками, а мать была его первой помощницей... Вот и сейчас, как может, она выполняет свою миссию...

Copyright (c) "Русский переплет"