Рассказы
9 июня 2010 года

"НАКЛОНИ ГОЛОВУ И ЗАХОДИ..."

1

То, что случилось в тот день с Николаем Редковым, вполне можно было бы отнести к трагической случайности и неудачному стечению обстоятельств, если бы не было давно известно, что ничего случайного не бывает.

Утром Редков, как всегда, пришел на пилораму, где трудился пильщиком-рамщиком и выпил обычные в это время полстакана водки. Выпил он их в подсобке, за длинным некрашеным столом, испещренным невнятными рисунками, вполне внятной нецензурщиной, какими-то цифрами, сложенными столбиком, следами от стаканов с кофе и чаем и черными ожогами от потушенных о стол сигарет. Вдоль стен подсобки стояли разномастные, кто во что горазд, окрашенные в темно-зеленый цвет, железные ящики с инструментом, на гвоздях висели робы с налипшими на них во множестве опилками. Закусывать Редков не стал, только закурил, рыбными консервами, предназначенными для закуски, покормил грязно-белого и также в опилках, желгоглазого кота, имевшего кличку Прохвост. Кота рамщики любили, котов на Севере вообще любят, от них уют в жилище, уюта как раз и не хватает, потому что люди здесь, в основном, случайные, временные, одинокие.

Появился напарник Редкова - Володя Гришко, долго тер ладонями промерзшие щеки и большой горбатый нос, нос доминировал на лице, делая Гришко похожим на какую-то хищную птицу. Володя также выпил водки после чего друзья долго и вдумчиво курили, потом они надели телогрейки, опустили уши у шапок, не позабыв завязать их под подбородком шнурками, пошли на пилораму и попытались работать, но замерзшие, покрытые коркой льда, бревна показались им неимоверно тяжелыми, они выскальзывали из-под ломика, не хотели катиться в тележку со специальными захватами с обеих концов, норовили упасть на ногу, пальцы рук коченели даже в толстых ватных рукавицах, а морозный воздух замирал при дыхании на полпути к легким. Бревна пришлось оставить в покое и вернуться в теплую подсобку к Прохвосту, расслабленно дремавшему на скамейке, полуприкрыв глаза и поджав лапы.

Людей на Крайнем Севере в то время можно было условно подразделить на жлобов и раздолбаев, неразличимо тонкой прослойкой были представлены романтики, которых никто всерьез не воспринимал. Жлобы занимались скапливанием денег, раздолбаи . их тратой, я застал время заката и могу подтвердить то, что для обеих категорий, годы, проведенные на Севере, оказались непродуктивными, у первых деньги изъяло государство с помощью известных реформ, и они вернулись по местам основного проживания, обалдевшие от такого откровенного грабежа, у вторых денег не нашлось даже на возвращение и они постепенно вымерли в затерянных в тундре и на побережье холодного океана поселках.

Коля Редков всею своею плотью и кровью принадлежал к славному племени раздолбаев, но до тяжких времен заката дожить ему не довелось, его ударил ножом под левую лопатку Костя Гоменюк и попал так точно, что Редков не промучился и десяти минут.

Редков никогда не задавался вопросом: для какой цели он живет, ему просто в голову не приходило задумываться о таких глупостях, может быть поэтому и жизнь получилась корявая, неинтересная, утомительная: бестолковое детство, школа с двойками, с учителями, пенявшими ему на тупость, унизительная служба в армии с мордобоем и чисткой зубными щетками полов в туалете, пьяная женитьба, рождение двух сыновей, - не в радость, в обузу. Что касается работы,

работа, то она была неблагодарная, тупая, тяжелая, - подсобным рабочим на стройке, бетонщиком, плотником, постоянные скандалы с бригадирами и прорабами из-за плохого заработка, а он все время казался плохим, и водка, водка, никуда от нее не деться, она вносила в жизнь хоть какую-то интригу, притупляла гнет души. Никакого удовольствия от такой жизни не было и годам к тридцати Редков ощутил острое желание перемен. Он подался на Север, пообещал жене писать, но написал только два раза, - неохота, да и о чем писать, - деньги, правда, высылал исправно. Письма от жены прочитывал рассеянно, пропускал абзацы, отыскивая ключевую фразу о получении денежного перевода.

Примерно через год Редкову стало ясно, что ничего, кроме климата, он не переменил, его опять стала мучить тоска и обида на неудачную судьбу, чтобы как-то отвлечься, он занялся охотой, купил ружье, снегоход "Буран", все выходные стал пропадать в тундре, и жизнь наладилась, нашла колею, оказалось, что стрельба по зайцам и лисицам и ловля песцов "чумиками" - занятие вполне увлекательное. Время стало проходить легко и быстро, о семье вспоминалось все неохотнее, правда принималась порой ворочаться в душе, словно в тесной берлоге, совесть, летом собирался съездить домой, да все откладывал, а потом опять наступила зима, опять стало некогда, - то работа, то охота, - решил, что в другой раз, на следующее лето, но другого раза уже не представилось.

Нелегко дается мне описание жизни этого человека, но попытаться приукрасить ее, сделать поинтереснее, я не могу, да и не получится. Не ввиде оправдания, а просто к слову, скажу: чтобы не испытать разочарования, людям нежелательно предъявлять чересчур высокие требования, при ближайшем рассмотрении многие из них оказываются хуже, чем с первого взгляда. Поступками людей часто управляет обыкновеннейшая лень, чем проще думает человек, тем меньше создает он себе душевных забот, вот и Редков старался не загружать голову чересчур тяжелыми, трудными для переваривания, мыслями, и умер, в последние минуты испытав сожаление лишь о том, что уже не пронесется по тундре на стремительном "Буране" и не постреляет из нового, купленного им накануне в Городе, ружья.

Редков с Грешновым так больше и не притронулись к бревнам, они пошли к Свете-телефонистке, которая торговала на квартире водкой, мастер строительного участка по фамилии Сыч находился в отпуске, воспрепятствовать их решению было некому. Они и сами понимали, что поступают нехорошо, не дело это всерьез развязываться с самого раннего утра, но когда решение уже принято, его сложно отменить.

Светки дома не оказалось, дверь открыла ее малолетняя дочь Настя, - вздернутый поросячий носик вздернут, следы соплей на верхней губе, передних зубов нет. Настя . серьезный человек, она не обратила внимания на вопросы, не относящиеся к существу дела, на разные глупости, наподобие: "сколько двоек в школе получила?", "сделала ли уроки?" и "куда зубы подевала?", - потому что точно знала, что все эти преамбулы совершенно не при чем, этих неопрятных бородых дядей интересует совершенно иное, она без подсказки знала, что именно. Она молча вынесла две бутылки водки, получила в маленькую ладошку-ковшиком, деньги, и даже не поблагодарив за "сдачу на конфеты", захлопнула дверь. Она многое уже понимала в жизни, эта Настя, из того, чего понимать ей не пока что следовало, во многом уже успела разобраться и порой ворчливо поучала беспутную мать.

Когда друзья выходили из подъезда, мимо проезжал, неторопливо раскачиваясь на неровной дороге, УАЗик начальника нефтеразведочной экспедиции Коновалова, сквозь боковое стекло был различим грозный профиль руководителя, застигнутые с поличным, Редков и Грешнов поспешно спрятались за угол барака и оттуда, по-партизански прильнув к стене, проводили машину тревожными взглядами: заметил или нет? Нрав у Коновалова тяжелый, жалости к прогульщикам и пьяницам он не знает, странно только то, что меньше их никак не становится.

Грешнов предложил выпить водку в ремонтном цехе, у моториста Леонида Петровича, у него и сало на закуску найдется, да и цех на окраине поселка, там безопаснее.

Каптерка была тесная и душная, с низким потолком, здесь Леонид Петрович переодевался, здесь хранился инструмент, запасные части к дизелям, рыболовные принадлежности, запас провизии и еще много самых разных необходимых и не очень необходимых вещей, размещенных в шкафчиках и на шкафчиках, притороченных к стенам и к потолку, свободным оставалось лишь небольшое пространство посередине, где и разместились вокруг поставленного боком ящика из-под масляных фильтров три человека, жаждущие выпить водки.

Пахло потными робами, сапогами, мышами, сладковатой гнилью, деревянной трухой, промасленным металлом, лежалым тряпьем, но более всего пахло табачным дымом. Окон в каптерке не было, а дверь открывать не хотелось в интересах конспирации, дым лежал в воздухе чуть повыше голов плотными слоями в виде перистых облаков и можно было уже не затягиваться дрянными, измятыми в кармане, сигаретами, а попросту вдыхать этот дым.

Леониду Петровичу семьдесят без одного года, - крупная седая голова на литых плечах, здороваясь, руку жмет словно плоскогубцами . сносу нет человеку.

-Мне водку с вами пить вообще-то некогда, - повторяет Леонид Петрович, хищно принюхиваясь к каждой новой дозе, в никогда не мытом, густо заляпанном жирными пальцами, стакане, - работы много.

Однако не уходит, пьет до дна, хрустит луком, мажет перочинным ножиком старую, почерневшую уже, горчицу, на толстый кусок замерзшего сала.

-Ну, что у вас сегодня за праздник? Первое мая? День танкиста? За что пьем?...Не-ет, ребята, с вами светлого будущего не построишь.

-С тобой много построишь, - сверкнул глазами Гришко, - в партии, небось?

-Тебе какое дело?

-Такое. Научились балабонить, загадили людям мозги, за сто лет теперь не отмыть, отменить надо твою партию.

-Что ты к партии привязался, тебе главное, чтобы водку не отменили.

-Глянь, какой трезвенник нашелся, ну не пей, что ж ты ее пьешь?!

У водки имеется интересная особенность, она быстро заканчивается, кажется только что разлили по первой, с почином, а вот уже и обе бутылки пусты.

Как только это произошло, Леонид Петрович окончательно потерял к друзьям интерес, вспомнил, что не закончил регулировку топливного насоса на двигатель бульдозера, и ушел. Сидеть в вонючей конуре было бессмысленно, Редков и Гришко вышли на воздух.

Нехотя, словно на парашютах, планировали с белесого неба крупные снежинки, мороз немного спал, дышалось легко и вольно. Сразу же за цехом начинался лес, невысокие, - в тундре высоких не встретишь, - но ладные сосенки взбирались друг за другом на некрутую возвышенность, если подняться по склону и миновать этот лесок, можно попасть на обрывистый берег реки. В ней, говорят, когда-то было много рыбы, попадалась даже семга, но усердная добыча нефти в верховьях реки свела хорошую рыбалку на нет, теперь ловится одна только щука, которой все равно, где жить.

Но не интересовала друзей ни рыбалка, ни красоты неяркой северной природы, все напряжение мысли было направлено на решение проблемы поиска водки или ближайших ее аналогов, - спирта, денатурата, зубных капель, жидкости для ращения волос, огуречного лосьона, тройного одеколона, чего угодно.

Спирт вполне мог оказаться в лаборатории буровых растворов у Веры Митрофановой, идея пойти туда принадлежала, конечно же, Редкову, Гришко она едва ли могла прийти в голову, потому что он хорошо был с Верой знаком, она трудилась лаборанткой на буровой, когда он работал там бурильщиком, худая, с крючковатым носом, с глубоко посаженными маленькими пристальными глазками, она имела прозвище Баба-Яга и в самом деле и внешностью, и сварливым, грубым характером, напоминала этого сказочного персонажа.

-У нее легче чего другого выпросить, чем спирту, - сказал Гришко.

-Ты пробовал, что ли?

Грешнов промолчал. Если б не пробовал, ему было бы что сказать, а так нет. После того, как Верка скороспешно и неожиданно для всех вышла замуж за Костю Гоменюка и сразу же забеременела, Грешнов постарался много о чем позабыть и лишь однажды невзначай обмолвился туманной фразой насчет того, что женщина должна уметь дать не только хорошо, но и вовремя.

Грешнов предложил еще раз обратиться к Светке и они пошли к ней.

На этот раз телефонистка оказалась дома, она долго рассматривала гостей, словно не узнавая их со сна, Светка работала по суткам в поселковом узле связи на междугородних звонках, заспанные щеки ее прорезали рубцы от жесткой, мятой подушки, старенький халатик, накинутый прямо на ночную рубашку, распахнулся и было видно, как напряглись от холода крупные соски. Гришко попытался было что-то сказать ей, но осекся, ничего не сказал, поняв, по выражению лица хозяйки, что любые слова окажутся лишними.

Сказала Светка:

-Ну и что вы приперлись? Запаршивели, воняете хуже козлов, морды синие, и опять ползете сюда, будто здесь медом намазано. Как же вы надоели уже с этой водкой!

Помолчав, добавила:

-Хотя бы один догадался на ночь остаться...

И захлопнула дверь.

Редков сделал хитроумный выверт пальцами и со значением произнес:

-Сложная женщина, - заметил Редков, сделав хитроумный выверт пальцами, - ишь, "на ночь"! А доживешь ли с такой до утра, об этом она подумала?!

В лабораторию буровых растворов друзья попали не скоро, лишь под вечер, днем их можно было увидеть во многих местах: в общежитии водителей, где бесперебойно производился мутный, с характерным запахом резины, самогон, в одиноком домике на берегу реки у Владимира Васильевича Гребцова, человека специфической судьбы, - прожив с женой почти сорок лет, он вдруг приревновал ее и бросил, жена уехала на Большую Землю, а Гребцов вот уже год, как уединился в этом домике, занимаясь ловлей рыбы, охотой, но, в основном, пьянством, с гостями и в одиночку. Побывали друзья и в балках геофизиков, у легендарного их руководителя Виктора Карнаухова, ветерана войны в Афганистане, когда Виктор впадал в воспоминания, а случалось это нередко, он много пил сам и поил всех, кто попадался под руку, когда гости надоедали, он выгонял их безо всякого стеснения. Такая участь постигла Редкова и Гришко, они, впрочем, не слишком обиделись, что ж поделать, если аудиенция окончена?

Возвращались по теплотрассе, используемой в поселке в качестве тротуара, сапоги глухо бухали по деревянному настилу, доски кое-где были выломаны, имелась опасность провалиться ногой в стекловату, которой были обмотаны трубы, Гришко шел уверенно, руки в карманах, Редков, - запинался, частил.

-Ну, что, Володя, теперь в лабораторию, к Верке?

-Не хочу, - ответил Гришко, не оборачиваясь, - я от этой Верки, если хочешь знать, едва сбежал, прилип к ней, как муха к клейкой ленте.

-Ну, а если к Верке не идти, тогда где же пойла взять? Вроде бы всех уже обошли?

Гришко пожал плечами:

-Не знаю, может найдем где-нибудь.

2

Косте Гоменюку всегда, с самого детства, хотелось что-нибудь рисовать, родители на это баловство не обращали внимания и талант варился сам по себе, в замкнутом пространстве Костиной души, книги читать он не любил, кругозор был ограничен, а потому рисовал он пистолеты, пулеметы, танки, однажды изобразил на большом листе ватмана целое сражение. В восьмом классе, по наущению друзей, Костя попытался нарисовать голых женщин, получилось, вроде бы, неплохо, но эти работы случайно обнаружил отец, человек очень серьезный, после этого случая вплоть до самой своей смерти в ночной котельной Костя рисовал исключительно корабли-парусники с туго надутыми ветром парусами, он не очень разбирался в типах судов, но больше всего ему нравились клиперы и корветы, в бригантине было что-то слащаво-романтическое, в линкоре и фрегате . тяжеловесно-парадное, безо всякой попытки стремительности.

Костя не стал профессиональным художником и в этом, может быть, есть определенная несправедливость, но если человек не становится тем, кем хотел бы, значит желание не было достаточно сильным, а талант не имел необходимой мощи для того, чтобы переменить жизнь.

В армии Костя оформлял стенгазеты и писал на прямоугольных больших щитах, красными буквами на белом фоне, патриотические призывы: "Солдат, годись, ты служишь Родине!", "Учись метко поражать живую силу противника!", "Помни, гвардейский значок на груди . высшая доблесть воина!". Однажды он срисовал из книги портрет Василия Шукшина, любимого писателя начальника штаба полка подполковника Скибина, подполковник так расчувствовался, что даже попытался заплатить, но Костя от денег отказался, это был единственный случай, когда он мог заработать на своем таланте.

Закончив службу в армии, Костя поступил на курсы операторов котельных установок на жидком топливе, а еще через некоторое время решил, что влюблен. Каждый человек вкладывает свой смысл в это слово, неизвестно, как представлял его себе Костя Гоменюк, но, по любому, его постигло разочарование . жена попалась нервная, драчливая, Костю и родители-то, принимая во внимание хлипкость телосложения, никогда не били всерьез, - а тут, чуть что, сразу же по щекам.

Костя . терпеливый человек, но счастливой семейной жизни с рукоприкладством не бывает, почти четыре года бросало его между страстной любовью и яростной ненавистью к нему супруги, локальные ссоры то и дело переходили в битвы, сын ползал между воюющими и хватал их за ноги, но на него не обращали внимания, Костя вовремя сообразил, что битвы эти могут однажды очень плохо кончиться и отбыл, а точнее сказать, сбежал на Север, ничего лучшего ему просто в голову не пришло.

Люди на Севере показались Косте приветливее, яснее и проще, чем на Большой Земле, может быть так оно и было на самом деле, а может быть ему так показалось, потому что очень этого хотелось, короче говоря, Север пришелся ему по душе, тем более, что профессия его, оператора котельных установок, оказалась более, чем кстати. Стали появляться друзья и вскоре Костя так освоился и пришел в себя, что принялся рисовать и всем подряд раздаривать корабли с надутыми ветром парусами, он и мне подарил такой рисунок, - паруса были выгнуты так мощно, что казалось, будто ветер сейчас сдует корабль с листка.

Костю даже стали называть художником, но он стеснялся этого титула, какой же он художник, если умеет рисовать только эти корабли?! Но с них-то именно и началась его любовь к Вере Митрофановой. Одно из многочисленных своих творений он принес в бухгалтерию, и рисунок был прикноплен к стене, Вера увидела его и при встрече спросила Костю: "Неужели это ты нарисовал?". Искренне или нет она восхитилась, трудно сказать, с искренностью у женщин по-разному бывает, в основном, сложно, это еще те народные артистки, обученные по системе Станиславского, как бы то ни было, восхищение это пронзило Костю.

Пара вечеров прошли в прогулках по ночному поселку и задушевных беседах, потом Вера вдруг резко охладела к Косте, от дальнейших встреч стала уклоняться, через подругу передала ему записку о том, что им не надо больше встречаться, потому что все лучшее у нее позади, и она не хочет сделать Костю несчастным. И, опять же, трудно с полной уверенностью утверждать, была ли она вполне искренна или плела нехитрые сети для наивной души. Для Кости это уже не имело никакого значения, он ринулся завоевывать свое счастье с пионерским задором.

Свадьба была веселой, в Поселке вообще любили попраздновать, гуляли два дня, субботу и воскресенье, а в понедельник начальник экспедиции Коновалов даже распорядился не наказывать опоздавших на работу. Костя был счастлив, он и в самом деле любил Веру, и пусть злые языки болтали всякую гадость о ней, а досужие поселковые математики высчитывали продолжительность Костиного знакомства с Верой и срока ее беременности, все наветы были бессмысленны, потому что Костя ощутил вдруг, что после длительных ожиданий и приготовлений, он получил, наконец, возможность начать жить по-настоящему, так, как ему давно хотелось, сколько ж, действительно, можно ждать, до ста лет, что ли?!

Люди, вообще-то, склонны обманывать себя, но этот обман и не есть ли основа счастья, впрочем, что оно такое, это самое счастье, и возможно ли оно на длительный срок, мыслимо ли ухватить эту жар-птицу за хвост и запереть в каком-нибудь курятнике, приоткрывая иногда дверь на узкую щелочку, чтобы проверить на месте ли она?! Это все равно, что заставить замереть в одном, наиболее понравившемся сочетании переливающееся всеми оттенками цветов спектра, раскинувшееся в половину черного ночного небосвода Северное Сияние.

Ощутив себя счастливым, Костя опасался теперь только того, что какая-нибудь неожиданность, нелепая случайность нарушит или вовсе разрушит нестойкое равновесие его благополучия и жизнь вернется на круги своя, на те самые надоевшие круги, жить на которых уже не только не хочется, но и просто немыслимо. Специально для Веры Костя с особенным старанием нарисовал давно уже известный всему поселку парусник, в эту работу он вложил всю свою обиду за нереализованный талант, всю горечь на то, что он так никому и не пригодился. Когда приходили гости, кто-нибудь обязательно обращал внимание на рисунок, висящий на стене в рамке, на него трудно было не обратить внимания, но Вера, еще более подурневшая от беременности, небрежно замечала:

-Да ладно вам, ничего особенного.

...Когда Редков и Гришко добрались до лаборатории буровых растворов, Веры на работе уже не оказалось, друзья напрасно топтались у дверей, нажимая кнопку звонка, заглядывая в темные окна и даже стуча в них на всякий случай.

-Нету никого, - сказал, наконец, Редков, отчаявшись, - надо к ней домой пойти, я в Городе пороха и дроби купил, у Кости на спирт обменяем, Верка наверняка домой спирту натаскала из лаборатории.

-Да, уж эта не упустит, - согласился Гришко, - может, ты один зайдешь, а я на улице подожду?

-Может я тогда и выпью один?

-Нет, так не получится, пить будем вместе.

-Тогда и пойдем вместе.

Так настойчив был Редков, а ведь зря, стоило ему одному войти в тот длинный, сумрачный, едва освещенный двумя запыленными лампочками, коридор, одному оказаться возле обитой серым войлоком двери жилища молодых супругов, и он бы без проблем обменял порох и дробь на спирт и не произошло бы то, что заставило в ужасе содрогнуться закаленный самыми суровыми потрясениями Поселок.

3

Вера Митрофанова считала себя неудачливым, несчастливым человеком, однако истинное ее несчастье заключалось в уверенности, что все у нее хуже, чем у других. Такое своеобразное мировоззрение неизбежно формирует у женщин совершенно особенный нрав, от которого страдает и сама женщина, и те, кто ее окружает. Вера не была чересчур коварной, хитрой и, уж тем более, злой, просто ей очень хотелось жить не хуже других, а, если возможно, то и лучше, и только в этом была причина повышенной ее стервозности.

Север по своему прост и понятен как раз потому, что здесь, словно на фотоснимке, когда он напитывается проявителем, довольно быстро становятся ясными все основные черты характера человека, все его желания и возможности, возможно, что именно по этой причине некоторые люди после первой же северной зимы возвращаются в места основного проживания.

Вере Митрофановой хотелось не слишком многого, - выйти замуж и родить ребенка, что ж тут плохого, но не разглядела она вовремя в Гришко законченного оболтуса к семейной жизни непригодного. Конечно же, она очень расстроилась, поняв, что из этой связи получился лишь только обыкновенный блуд. Не девушкой невинной прибыла она на Север, кое-что было уже видано, но годы подошли, такие годы, что к одному только постельному легкомыслию душа уже не лежала.

Она была не уверена в себе, иногда, раздевшись донага, подолгу гляделась в зеркало: худоба, цыплячья грудь, плечи в каких-то золотушных веснушках, бедра вроде бы и собирались стать широкими, как им и полагается, но не решились и перешли в тонкие, недостойные серьезного внимания по части стройности, ноги, что касается лица, то на него совсем не хотелось глядеть, с таким лицом нужно уповать только на добросердечный, мягкий характер, так ведь не было его, Вера была несдержанна на язык, вспылив, могла обидеть, едко привязавшись к пустяку.

Роман с Гришко получился бурным и скоропалительным, нежелательно безоглядно увлекаться в двадцать восемь лет, но с Верой это случилось, и уже поняв, что мечты рухнули, что с раздолбаями семьи не создают, она, по инерции, что ли, или не в силах расстаться с горестной обманутой надеждой, продолжала приходить на ночь в балок к Гришко. Понимая, что рвать необходимо, она перевелась на работу в поселок, в лабораторию буровых растворов, но Гришко и тут ухитрялся ее навещать, а потом и сам перешел работать на пилораму.

Связь эта становилась для Веры все более похожей на затяжную болезнь, из которой выкарабкиваешься, словно из глубокой, с осклизлыми, глинистыми краями, ямы, срываешься, съезжаешь на дно, опять лезешь вверх по склону. Каждый раз она клялась себе: вот эта встреча будет последней, в следующий раз вытолкаю взашей, однако и в следующий раз повторялось все сначала. О верности и преданности Гришко говорить было просто смешно, он был блудлив до неприличия и не пропускал ни одной свободной женщины, из соображения: надо попробовать, а вдруг получится, Вере было известно обо всех его похождениях, в поселке скрыть что-то невозможно, стены словно стеклянные, но он имел власть над ней, ее тянуло к нему, она была не в силах сопротивляться.

То, что случилось у Веры в новогоднюю ночь с Костей Гоменюком, настолько отличалось по содержанию и форме от неистовых страстей с Гришко, что Вера, наконец, вздохнула с облегчением, почувствовав, что от греховного обольстителя появился шанс избавиться. Требовалось для этого совсем немного, - выйти замуж за Костю, это оказалось не слишком сложной задачей, но сразу же после свадьбы случилось то, что не могло не случиться, - когда Костя был в Городе, заявился пьяный Гришко. Вера сопротивлялась яростно, недолго, сдалась, взяв с Гришко клятву, что больше он не придет никогда. Он поклялся матерью.

Гришко не сомневался, что Косте много чего порассказали и много чего прибавили, - в небольших северных поселках живут люди с богатым воображением, а тут, глянь, любовный роман, материала на целый сериал бразильско-мексиканского разлива, но Гришко не любил телесериалы, он справедливо предполагал, что жизнь не кино и баловство с замужней женщиной может нехорошо закончиться, но так, как все оно закончилось на самом деле, ни смог бы представить себе ни он, ни жители поселка с самым богатым воображением.

Редков долбил упорно, словно профессиональный дятел, непонятно почему, но ему очень хотелось, чтобы за выпивкой они пошли вместе, упорство Гришко его раздражало:

-Мы же по делу, Вова, мы же по важному делу, она поймет, что мы же не за глупостями, для глупостей ей теперь Кости вполне хватает.

В последней сентенции Редкова Гришко был не вполне убежден, он глубокомысленно возразил:

-Вадик, ты не прав, - следует заметить, что доходя до определенной кондиции опьянения, Гришко начинал всех представителей мужского пола называть Вадиками, в этом ему виделся, может быть, особый шарм, но в чем конкретно был неправ Вадик, так и осталось загадкой.

Редков забежал домой за порохом и дробью и друзья направились в злополучный барак.

Я хорошо помню тот барак, так же, как и все восемь бараков Поселка, они демократически именовались "комплексами". Полы в том бараке отличались особенной неровностью, - то вверх ступенька, то вниз ступенька, - пока пройдешь по коридору из конца в конец, раз десять запнешься, пахло там все время каким-то особенным жилым духом, - то ли хорошо прожаренными котлетами, то ли вареной картошкой, да, еще стеклышко в окне возле входной двери в барак, составленное из двух, наложенных друг на друга, частей, дребезжало при порывах сквозняка.

Когда Редков позвонил, дверь открыла Вера и это первое из неудачных обстоятельств в цепи дальнейших трагических событий, если бы дверь открыл Костя, скорее всего все случилось бы по иному, но дверь открыла Вера, открыла и увидела Гришко. Не берусь догадываться, о чем подумал он, и о чем подумала она в то мгновение, когда их глаза встретились, что прочитали они в глазах друг друга, скрыть ничего невозможно, да и зачем скрывать, мне кажется, скажи тогда Гришко: Вера, брось все, пойдем со мной, и она бы пошла, прямо в халате и в тапочках на босу ногу, любовь тому причиной или что-то еще, называемое более мудреным словом, в принципе не важно.

Костя подошел, взглянул на эту пару, которая не в силах была оторвать взгляда друг друга, и ему сразу же все стало ясно, в его и в ее глазах он прочитал свой приговор, и Вере стало ясно, что жить с Костей ей теперь уже никак невозможно, даже если он сам этого захочет, но и уйти с Гришко ей также было никак нельзя, поскольку он никуда ее не приглашал, да, наверное, и не пригласит, поняв все это, Вера дико, отчаянно закричала, Костя испуганно замер под этим криком, словно почувствовав свою вину и не зная, как ее искупить.

-Ну, что ты стоишь?! Прогони их немедленно, пусть убираются! Ты их боишься, ты трус, от тебя и детей-то быть не может! Я те-бя пре-зи-ра-ю!

Далее все было фатально и даже фантастично по совпадению обстоятельств, Веркина истерика сделала свое дело, Костя уяснил, что от него требуется, в его руке появился острый столовый нож для разделки мерзлых оленьих туш, обычно этот нож лежал на кухне, в столе, вместе с вилками и ножами, но сейчас он почему-то оказался в прихожей, на низеньком столике, как он там очутился . непонятно.

Увидев обезумевшую в крике Верку, увидев нож в руке у Кости, друзья бежали, в панике побросав банки с порохом и мешочки с дробью, Гоменюк бросился вслед за ними. Трудно даже предположить, что в точности произошло тогда в полутьме коридора, очевидно, что целью его погони должен был быть Гришко, с какой стати было ему бросаться с ножом на безобидного и абсолютно не причастного к его семейной трагедии Редкова? Но случилось то, что случилось, я думаю, что Костя просто запнулся, хотя, как знать, быть может, он так обезумел от отчаяния, что ему все равно было, кого бить ножом, потом, на суде, он ничего не смог связно рассказать, чтобы хоть как-то оправдаться, только тряс головой, да чесал до крови руки, хорошо еще, что адвокат толковый попался, выручил.

Предположений может быть много, но результат известен: Редкова в цинке отправили на родину, а Гоменюка на два года в тюрьму за "непреднамеренное убийство в состоянии аффекта", он, как выяснилось, "защищал беременную жену от посягательств". Вера писала ему некоторое время, у нее родился сын, но Костя сына признать отказался, хотя и пообещал исправно платить алименты, потом Вера сошлась с крановщиком Витей Нестеровым и писать Гоменюку, естественно, прекратила.

Отсидев срок, Костя вернулся в Город, куда ж ему еще было деваться, устроился на работу по специальности, оператором в котельную. Однажды он ожидал на остановке автобус, автобус подошел, раздвижные двери раскрылись и Костя увидел Толю Виноградова, электромонтера, работавшего раньше в Поселке. Костя не любил встречать знакомых по прежней работе и Толе не обрадовался, ему сразу же показалось, что смотрит тот на него насмешливо. Теперь уже невозможно узнать, действительно ли глядел Виноградов насмешливо или нет, только Костя, разозлившись вдруг, спросил:

-Что ты смотришь так, боишься, что рога мои в дверь не пролезут?

Толя Виноградов по жизни веселый человек, шутник, у нас люди вообще любят пошутить, Толя сказал:

-Никакой тут проблемы нет, Костя, я тебя сейчас научу: ты вот так вот наклони голову и заходи.

Костя зашел в автобус и проехал вместе с Виноградовым несколько остановок, тот расспрашивал обо всякой ерунде, Костя отвечал односложно, с неохотой. Расстались при этом вполне нормально, похлопали друг друга по плечам, а вечером Костя пошел на работу в ночную смену в котельную и там повесился.

Когда мне сообщили об этом происшествии, я не увидел в нем ничего неожиданного, примерно так эта история и должна была завершиться, никакого злого рока не существует, каждый крутит свой штурвал, как умеет, а если не умеет, значит, не научился, мне стало жаль только того, что не сохранился рисунок, подаренный мне когда-то Костей, паруса на стремительно несущемся клипере или фрегате были столь мощно выгнуты ветром, что корабль, казалось, вот-вот сорвется с листка, унесется в небо и затеряется где-нибудь среди облаков. Я думаю, что Костя и в самом деле был художником.

Copyright (c) "Русский переплет"