Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум --> Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?

| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Запечатленная Россия
Человек в Пути

 История
История русского народа

9 сентября 2019

Вообще-то, настоящее её имя было Погадаева Анна Ивановна (до замужества Комлева). Но все в Сакмаре, районном центре Оренбургской области, её звали Хаминой: Анна Хамина, ласково Анюша Хамина. И меня вслед за ней называли Витькой Хаминым или внучком Анны Хаминой. Бабушка рассказывала, что это уличное имя происходит от дедушки, у которого было библейское имя Хам (так звали одного из сыновей Ноя). В Сакмаре много однофамильцев, поэтому резонно, что с целью отличать их многим давали уличные имена. Припоминаю такие прозвища-фамилии, как Дядина Молода, Балда, Чиля, Тулага, Сизиха, Жёсткий, Ёрза, Ларин, Чурабай, Курун, Солнич, Шишкин и др.

Родилась она в 1901 г. в семье Ивана Комлева. Кроме нее, было ещё двое детей: её сестра Татьяна и брат Фёдор. Татьяна была замужем за известным в Сакмаре Петром Филипповичем Старцевым, а о брате Фёдоре никаких сведений я не имею, хотя бабушка, возможно, что-то и рассказывала мне о нём. В Сакмаре много Комлевых, так что вполне вероятно, что кто-то из них – наш родственник. По крайней мере, я помню, что бабушка считала родственником Максима Павловича Комлева (мужа Назиной Марии Дмитриевны) и Марию Комлеву, что жила в половинке крайнего дома с Чердинцевыми по улице Калинина и являлась, к тому же, моей крёстной. Любопытно, однако, что Татьяну Ивановну Старцеву Хаминой никто не называл.

Отец бабушки скончался рано, и семья жила бедно. Во всяком случае, когда посватался жених из более богатой семьи, мать бабушки заставила её принять предложение, хотя она, по собственному признанию, его вовсе и не любила. Её мужем и моим дедушкой стал Александр Мертемьянович Погадаев, сакмарский казак. Но, как говорится, стерпится – слюбится. Жили они хорошо, Бог дал им восьмерых детей, но шестерых почти сразу же и забрал. В живых остались двое: моя мать Аграфена Александровна и тётя - Вера Александровна (позднее Никулина).

Казачье прошлое дедушки мне неизвестно – осталась лишь одна фотография, на которой он изображен с группой товарищей-казаков. Мама в своей автобиографии называла его крестьянином-середняком. Жили они в половинке дома по Нацменовской улице, 5 (ныне Пролетарская). Другую половинку занимал брат деда - Фёдор, который, уезжая из Сакмары, продал её не брату, а чужим людям. Кстати, через много лет Фёдор нашел бабушку через сельский совет и приезжал в 1971 г. с женой в Сакмару. Объехав почти весь Советский Союз, он осел в Киргизии, в г. Чолпон-Ата на Иссыкуле. Бабушка, несмотря на преклонный возраст, смогла нанести ему «ответный визит».

Группа сакмарских казаков. Крайний слева стоит мой дедушка, Погадаев Александр Мертемьянович. 1912 г.

В 1929 г. бабушка и дедушка вступили в колхоз, но уже в 1932 г. вышли из него, т. е. за год до Постановления ЦИК и СНК Союза ССР о порядке отходничества из колхозов. Об этом указывала в своей автобиографии мама. В 1933-1936 гг. дедушка работал в Сакмарском лесхозе в качестве лесничего, а затем завхозом в пионерском лагере. Бабушка любила вспоминать, как хорошо им жилось на кордоне в лесу, где было всего несколько домов. Там у них родилась моя тетя Вера, которую так назвали по настоянию соседки, которая в противном случае отказывалась стать ее крёстной.

Бабушка с дочерьми (стоит слева моя мама, а на руках бабушки - моя тетя Вера). 1932 г.

Дедушка умер рано – в 1938 г., а бабушка после его смерти поступила на работу санитаркой в больницу. Не раз вспоминала, как тяжело было во время войны, когда в больнице был наплыв раненых с фронта. После войны она оставила работу и жила за счет огородничества и собирания ягод. Подросла моя мама и, окончив курсы в Оренбурге, стала работать бухгалтером в госбанке.

Бабушка, пожив в своё время на кордоне, хорошо знала ягодные места. Мой друг Гриша Поляков рассказывал мне, что мама его Анастасия Дементьевна порой сетовала, что «Анна Хамина опять опередила меня и обобрала всю поляну клубники». Бабушка часто брала меня с собой в лес, и я тогда хорошо знал, где лучше всего собирать ягоды. Помню, она вешала мне на шею кузовок и строго-настрого наказывала собирать ягоды в него, а не есть их. Но разве можно было удержаться, когда видишь крупную, сочную, сизого цвета ежевику! Осенью, в сезон соленья овощей, бабушка ломала в лесу ветки вишенника и смородинника, рыла хрен – все это отвозилось на продажу в город. Мне тоже приходилось в этом участвовать, а поездка в город была вожделенным вознаграждением за все труды.

Наторговав, бабушка давала мне денег на мороженое, которое тогда продавалось в вафельных стаканчиках на вес и было умопомрачительно вкусным. И я съедал по пять-шесть порций зараз. Иногда она уходила за покупками и оставляла меня вместо себя за прилавком. Меня переполняла гордость за такое доверие, и я старался оправдать его, правильно взвешивая товар и принимая плату за него.

Потом бабушка во время одного из походов в лес застудила ногу (приходилось вброд переходить через ручьи и озера), стала прихрамывать, не могла поспевать за своими подругами и, в конце концов, была вынуждена оставить это занятие. Но страсть к собиранию ягод оставалась у неё до конца жизни. Помню, как во время летних каникул, на которые я приезжал в Сакмару, я возил её на велосипеде в лес под село Ерёминка собирать калину. Я тогда подрабатывал в районной газете. Утром до работы отвозил её в лес, во время обеденного перерыва приезжал забрать первый мешок, а после работы – второй. И, доставив мешок домой, возвращался за ней самой. Она, несмотря на свою хромоту, ловко запрыгивала на багажник и спускалась с него только во время крутых подъёмов дороги. В последние годы, пока ноги держали её, она выходила с овощами на маленький рынок, тогда существовавший на ул. Советской возле пекарни. И, провожая меня после каникул в обратный путь в Москву, всегда давала немного заработанных ею денег – рублики, тщательно отглаженные матрасом, под которым она их хранила.

Бабушка, я и мама, 1976 г.

Бабушка была весёлым и общительным человеком, отличалась оригинальностью суждений, любила «покалякать», легко сходилась с незнакомыми людьми. Приехав в 1966 г. ко мне, студенту МГУ, в Москву с внучкой Надей (на поезде, а обратно осмелилась сесть в самолет), она без устали знакомилась со столицей и даже посмотрела в Кремлёвском дворце съездов балет Хачатуряна «Спартак» в трёх действиях. Билеты мы покупали непосредственно перед спектаклем и сидели далеко друг от друга. В антракте мы встретились, и я спросил её о впечатлениях. Она ответила, что ей все понравилось, но «хватило бы и одного действия». Тем не менее, досмотрела спектакль до конца. На другой день в ГУМе мне надо было отойти куда-то одному, и я оставил её в центре у фонтана, места встреч. Когда же вернулся, то увидел, что она оживленно «калякает» с американцем, многократно повторяя слова «Сакмарские мы». Оба не понимали друг друга. Каждый говорил на своём языке и улыбался.

Бабушка с гордостью называла себя кержачкой. Конечно, в детстве мне было непонятно, что это такое. Лишь позже я узнал, что кержаки – это особая этнокофессиональная группа русских, как правило, старообрядцев, со своими традициями и самобытной культурой. Достаточно взглянуть на праздничные костюмы сакмарцев-кержаков, чтобы убедиться в этом. И совсем недавно я где-то прочитал, что во время переписи населения в 2002 г. только 18 человек указали свою принадлежность к кержакам. Неужели в Сакмаре их больше не осталось? Решил, что в следующий раз, когда состоится перепись, я обязательно добавлю к ним свой голос.

Окружавших её людей она привлекала к себе и своим традиционным сакмарским костюмом с запоном (фартуком), который постоянно носила. Аграфена Ивановна Чердинцева, супруга нашего именитого земляка, которую я посетил во время недавнего пребывания в Сакмаре, сказала, что хорошо помнит мою бабушку, и добавила: «Анюша Хамина всегда блистала яркой, аккуратно сшитой и красивой одеждой. Всегда была в платке и нарядном запоне». И это действительно так. Возвратившись в 1971 г. из стажировки в Малайзии, я привёз ей отрез малайского батика и опасался, что она отвергнет этот экзотический подарок. Ничуть не бывало. Она сшила из него юбку и форсила в ней, полагаю, на зависть её уже немолодых подруг. Правда, запон однажды сыграл с ней коварную шутку, когда она решила из любопытства зайти в старообрядческий храм в Москве, – на нее зашикали со всех сторон (видно, не поняли её костюма), и ей пришлось подвернуть запон на поясе.

Бабушка была глубоко верующим человеком. Много молилась и ходила куда-то на моления, в том числе во время поминок. Ни читать, ни писать она не умела, но знала многие молитвы. С «обедов» всегда приносила мне в носовом платке гостинцы (кусок пирога с калиной, лепёшку с наливкой, ягоды из сладкой похлёбки). Но всегда говорила, что эти гостинцы «лисичка из леса прислала». На Крещение после молитвы, помню, возвращалась со «святой водой», давала мне пить её из серебряной ложечки и велела целовать ножки Христа на распятии. Пугала меня, когда я был непослушен: указывая на икону, говорила: «Не будешь слушаться, боженька кинет в тебя камешком». Никогда не ходила в кино и не смотрела телевизор (у нас в доме его в результате никогда и не было), часто и меня не пускала в кино, особенно перед большими религиозными праздниками. Не знаю как, но смирилась с присутствием радио, которое выключала только во время молитв. Ее религиозность, видимо, была причиной того, что я поздно вступил в пионеры. Но всё-таки вступил: влияние общества оказалось сильнее влияния семьи.

Советскую власть и коммунистов бабушка не любила и, к моему ужасу, говорила об этом открыто. С болью вспоминала период раскулачивания, которое хотя и не коснулось её, но затронуло соседей, родных подруг и знакомых. Говорила, что помогала раскулаченным, пряча часть их добра у себя дома перед конфискацией их имущества. С позиции сегодняшнего дня я понимаю её. Не все коммунисты были честными и правдивыми.

Я любил и люблю свою бабушку. Её больше нет. Но разве она умерла? Человек живёт, пока его кто-нибудь помнит. Об этом замечательно сказал Солженицын:

«Ушли родители, уходят сверстники. Куда уходят? Кажется: это — неугадаемо, непостижно, нам не дано. Однако с какой-то предданной ясностью просвечивает, мерцает нам, что они — нет, не исчезли.

И — ничего больше мы не узнаем, пока живы. Но молитва за души их — перекидывает от нас к ним, от них к нам — неосязаемую арку — вселенского размаха, а безпреградной близости. Да вот они, почти можно коснуться. И — незнаемые они, и, по-прежнему, такие привычные. Но — отставшие от нас по годам: иные, кто был старше нас, те уже и моложе.

Сосредоточась, даже вдыхаешь их отзыв, заминку, предупреждение. И — своё земное тепло посылаешь им в обмен: может, и мы чем-то пособим?

И — обещанье встречи».

Copyright (c) "Русский переплет"