Рассказы
24 декабря 2009

ЛЯРД

К пятидесятилетию Победы в войсках отыскали ветерана. Последнего. Он, как призвали на срочную красноармейцем в 1940 году, так и тянул до сих пор лямку. И сегодня служил старшим прапорщиком. А выслуги у него с учетом войны было в три раза больше чем мне, лейтенанту, лет.

Его бы давно с почетом уволили в запас, да полк их стоял за городом, далеко от глаз начальства. "Дед", как звали его в части, "не высовывался", а при проверках и наезжающих время от времени комиссиях попросту прятался в своей каптерке: от греха подальше.

Но к юбилею кадровики деда отыскали, приказали начистить потускневшие фронтовые медали и стали возить по президиумам торжественных собраний. В один из дней завернули и к нам, в окружную газету, чтобы я, ее корреспондент, быстренько, к Девятому мая, сделал о ветеране очерк.

Дед бойко наговаривал на диктофон воспоминания: о том, как его призвали сразу после финской войны на границу, как он в патруле в блокадном Ленинграде задержал вражеского ракетчика, подававшего сигналы фашистским бомбардировщикам, о годах службы после войны.

Воспоминания кончились, как и пленка в диктофоне. Ветерана должны были забрать на очередное торжественное собрание, и пока машина не приехала, мы пили чай. Я чисто по инерции интересовался уже для себя: видал ли он маршала Берия? Какая ему за такую зверскую выслугу положена пенсия? И о том, что же было такого на той давней войне самого страшного.

- Страшного? . переспросил дед, ломая сильными узловатыми пальцами сушки. - Страшного-то, конечно, на войне много.

Он покосился на выключенный диктофон и, неуверенно, как бы решаясь, продолжил:

- Мне, лейтенант, ты уж прости, что я так запросто, не по уставу. Так мне ж главный страх после войны вышел.

- СМЕРШ, особый отдел? Репрессии? - деловито переспросил я.

- Да, не... - досадливо махнул рукой дед. - Это, слава Богу, не задело. Я ж женился тогда, в сорок пятом, в июле, аккурат после войны, тогда и приключилась со мной эта штука...

* * *

Ах, какое лето стояло в Ленинграде в 1945 году! Жаркое и прозрачное. А красные флаги как повесили еще на Первомай, так и висели до дня Победы и дальше, словно праздник продолжался всё лето. На вокзалах цветами и оркестрами встречали первые поезда с возвращающимися фронтовиками. И хоть обычные, пассажирские поезда еще толком и не ходили, из эвакуации потихоньку ехали те, кому удалось вырваться на Большую землю в страшные блокадные годы.

Старшина Егор Кондеев провел ладонями по ремню, поправляя парадный китель. Перед зеркалом одел новенькую с васильковым верхом фуражку и невольно коснулся рукой медалей. "За боевые заслуги", "За оборону Ленинграда" и "За победу над Германией". Все три на месте. Новые сапоги сверкали наготове у выхода из каптерки. Егор натянул сапоги, поднявшись, словно проверяя, притопнул и заправил галифе такого же как и фуражка ярко василькового цвета. Потом прошелся по голенищам бархоткой - навел лоск. Напоследок поднес кусок зеркала друг ефрейтор Славка Копцевич, и сам же показал большой палец - хорош.

А дальше старшина взял давно приготовленный сидор, предъявил на КПП увольнительную на три дня и зашагал по Бульвару профсоюзов, бывшему Конногвардейскому. Сидор он закинул на плечо. Лежало в нем целое богатство: отрез офицерского сукна, две буханки черного хлеба и банка тушенки. Это свое, выменянное и сэкономленное. Остальным старшина разжился на толкучке у Сенной площади. Теплый пуховый платок, бутылка водки и сладкого вина, батон ситника. Отдельно в кармане кителя лежало золотое колечко. Простое, тоненькое в ниточку, без камушка, как и требовалось сегодня.

Путь был не долoг, через мостик, мимо разрушенного бомбой дома и дальше переулком до улицы Декабристов, к которой углом примыкал нужный старшине дом. В крайнем распахнутом окне второго этажа торчало несколько детских головок. Увидев вышагивающего старшину, дети бросились вглубь комнаты, а в окне появилась девушка в белом платье. Когда старшина остановился под окном, перегнулась через подоконник.

- Вот и жених! - прыснула она и исчезла.

Старшина поправил фуражку и зашел в подъезд.

На лестнице Егор поднял руку к гирлянде звонков у двери. Но дверь открылась без звонка. Открыла та самая девушка и, не пропуская старшину, завертелась на пороге в своем белом приталенном по фигуре платье. Девушка строго взглянула на старшину, и тот, кашлянув в кулак, смущенно бросил:

- Люд, ты чего, ведь люди ждут уже.

- Подождут, - строго заметила она. - Как платье? Подруга за ночь скроила.

- Блеск! - заключил старшина, еще раз оглядев девушку, и полез в карман за кольцом.

От прежней анфилады остались широкие двухстворчатые двери между комнатами коммуналки. Сегодня от них оттащили шкафы и свадебный стол растянулся на две комнаты. На табуретки по его краям положили доски, и места хватило и гостям и всем тридцати шести жильцам коммуналки.

Во главе стола жених и невеста: Егор и Людмила. С одной стороны от них тетка Людмилы с другой подсел поближе к Егору, а скорее к стоявшей напротив бутылке, инвалид войны Харченко, тоже с медалями. Дальше сидели соседи, подруги Людмилы. Из его части никого не было. Не отпустили. Пришло лишь двое знакомых кладовщиков из других частей, таких же сверхсрочников как и он. Было шумно и весело. За нехитрым столом с винегретом гуляли до вечера. Заставляли целоваться жениха и невесту, так часто, что у них опухли губы. Потом, впрочем, о них уже особо не вспоминали. Пели, плясали, не уставали заводить граммофон. Окосевший инвалид наставлял Егора, что поскольку у Людмилы отец погиб на фронте, а мать померла от голода в блокаду, то он, Егор, должен быть ей не только мужем, но и отцом и матерью. Старшина степенно соглашался, тянул инвалиду шикарную пачку "Казбека". Инвалид, хоть и пьяный, ухватывал разом три папиросы. Одну курил, остальные прятал про запас. Потом принесли от соседей трофейный весь в перламутре аккордеон. Лишь ночью, напевшись и наплясавшись, гости разошлись. Инвалида Харченко Егор отнес в его крайнюю комнату.

Когда свернули стол, шкаф поставили поперек, поделив комнату. Одна половина тетке Людмилы, вторая - молодым. Тетка, сразу как управились с перестановкой, легла и затихла на своей половине. Людмила стелила постель. В комнате стоял полумрак. Ночи летом в Ленинграде светлые. Старшина, расстегнув китель, сидел на стуле, следил взглядом за невестой, кашлянул, достал и разломил пачку "Казбека".

- Я, Людмила, так думаю, жить мы в Ленинграде будем. Поскольку к моим не поедешь, пожгли немцы деревню. Когда еще отстроятся. Так что здесь на сверхсрочную останусь, все-таки положение официальное. Шутка ли, начальник продсклада. Опять же армия организация надежная - и обмундирование и паек. И платят мне, как военному НКВД, на пятнадцать процентов больше чем другим. Ну а ты учись, заканчивай пока свой техникум.

Он говорил, и самому было приятно, какой он серьезный и основательный. Глава семьи.

Людмила, закончив хлопотать, сидела на краю кровати.

- Егор, а ты как любишь спать, у стенки?

У старшины руки неожиданно дрогнули. Он нарочито медленно вложил в пачку так и не закуренную папиросу.

- Я, Людмила, в этом вопросе...

Начав, он так и не нашел, что ответить, встал, подошел к окну и резким движением задернул темные, еще со светомаскировки шторы.

Три дня спустя старшина Егор Кондеев, как и было указано, вернулся в часть. Он сдал увольнительную и первым делом пошел к себе в каптерку. Ефрейтор Слава Копцевич, увидев в дверях друга, подскочил, бросился навстречу.

- Ну как, женатик?

- Эх, Слава, - старшина повел плечами, словно и слов не было выразить, все свои впечатления. - Да что тебе, холостому, объяснять. Дом, это же не казарма, жена не командир. Комроты сказал, мне теперь увольнения каждый выходной. На сверхсрочную оформлюсь и вовсе каждый вечер дома. А хочешь...

Они уже заболтали чай в литровой банке, сидели у стола и старшина все рассказывал об этих трех днях и о том какая у него замечательная невеста, вернее теперь уже жена.

- ...Хочешь с подругами ее познакомлю. Тоже на сверхсрочную останешься.

- Нет, Егор, я, как увольнять начнут, в первых рядах. И прямым ходом домой в Белоруссию. Девчонки и на Полесье есть.

- Как тут? Справился без меня? - перешел к делам старшина и повел носом. - Что-то от тебя запашок, вроде?

- Да посидели в выходные, - там одному, с третьей роты самогонки привезли. Хорошо тут у тебя. Спокойно, всех гоняют, а ты знай себе на счетах щелкай. Выдал-принял. Да не боись, на складе все как в аптеке, продукты выдал, в книгу записал, приход-расход, держи.

Он положил на стол связку ключей. От продовольственного склада, холодильной камеры, весовой. Егор взял ключи, оглянулся на опечатанную дверь. Посидел в нерешительности. Сладко потянулся и зевнул.

- Чтой-то меня разморило. - Он поднялся, хлопнул Славку по плечу. - Пойду-ка я в казарму, отдохну.

Он еще раз широко зевнул и под понимающую улыбку приятеля вышел из каптерки.

На следующее утро старшина Кондеев с раннего утра был на складе. На выходные продукты в столовую выдали вперед. Теперь в понедельник в весовой толпился народ. Повар, начальники караулов за сухим пайком, начальник службы собак. Кондеев еле успевал, сверяясь с раздаточными ведомостями, бегать на склад и обратно. Наконец, выдав мелочевку, и отпустив начкаров, он стал отвешивать продукты в столовую.

Повар, плотный и краснолицый с редкими усиками, под сорок лет сержант, пристально смотрел на стрелку весов. Когда вешали масло и Егор под толстый желтый брусок подложил лист бумаги, повар тут же сунул такой же под гири. Грамм! Егор покрутил головой, и бросил ему сверху на брусок довесок с ножа, грамм на десять. Сержант поднял голову от весов, посмотрел на Егора.

- Убери, - сказал он наконец. Потом долго ждал, когда установится стрелка и, сняв масло, аккуратно завернул его в бумагу.

Потом вешали мясо, крупы. Помощники повара, два призванных уже после войны из Ленинграда первогодка (их и пристроили на кухне, чтобы подкормились) увезли на тележке продукты, а Егор все шарил по кладовке.

- Что там еще? - не выдержал повар.

- Да лярд, - с досадой отозвался старшина, - был ведь ящик, только открыл.

- Лярд, - подтвердил повар, глянув в ведомость, - Лярд получить осталось, килограмм двести. Три пачки.

Наконец Егор не выдержал, выволок со стеллажа и распечатал новый ящик, содрав плоскогубцами жестяные полосы окантовки.

Когда повар наконец ушел, Егор, взяв амбарную книгу и карандаш, стал сверять наличие продуктов на складе. Работы было не на один час. Когда он наконец управился аккуратной галочки в книге не стояло лишь напротив лярда. Импортного свиного жира, получаемого из Америки по ленд-лизу. Не хватало одного ящика из трех, на сорок кило, сто аккуратных пачек по четыреста грамм. Егор вытер вспотевший лоб и снова стал пересчитывать продукты в кладовой.

- Егор! Ты где там зарылся? Или решил после домашних харчей на обед не ходить?

Старшина поднял голову от полок. На пороге стоял Славка Копцевич.

- Ты чего? - не дождавшись ответа, повторил он. - Сказал бы, что не пойдешь, я бы твою пайку задвинул, за милую душу.

- Славка, ты лярд не видел? Здесь у двери ящик распечатанный стоял.

- Лярд? - переспросил ефрейтор. - Да Бог его знает. Тут перед выходными человек двадцать топталось, я как пчелка на склад и обратно летал.

- Ящика не хватает.

- Иди-ты!? - Славка аж присел на стоявшую у двери колоду для рубки мяса. - Это что ж, спёрли, что ли? Ты еще раз все посмотри.

- Да смотрел уже, - махнул рукой Егор и, подтащив ящик, сел рядом. - Скажи лучше, при выдаче, не заметил ли чего?

- Да как обычно, - пожал плечами Копцевич, - Я-то и не смотрел по сторонам, все считал не перевесить бы кому, лишку не дать...

Он было замолчал под взглядом старшины, но тут же обиженно продолжил:

- Егор, ты что на меня думаешь? Тут же, сам говоришь, целый ящик. Куда его?.. Я и из части эти дни никуда...

Старшина неожиданно вскочил, бросился в угол, где лежала пустая тара, ветошь для уборки. Раскидал все, переворошил и обреченно вернулся на место.

- Вот что, - хлопнул себя по лбу Копцевич, - осенило, надо этот лярд собрать.

Егор непонимающе глянул на друга.

- Ну, у тебя же бывает, что-то на замену идет, маргарином там лярд меняют, маслом, да и на рынке можно прикупить.

Егор ненадолго задумался.

- Слава, ты только никому не проговорись. А-то узнают, сразу ревизия и под суд.

- Само собой! - кивнул Копцевич. - Могила.

Егор не пошел и на ужин. Да и чего идти, кусок в горло не лезет. Из того ящика он успел выдать лишь шесть пачек. .Значит, ушло в столовую два кило четыреста. Остается девяносто четыре пачки, 37 килограмм шестьсот грамм. И вырисовывается хищение государственной собственности в крупных размерах лет на десять тюрьмы. - Он ладонью вытер разом вспотевший лоб. - Ну скостят как фронтовику лет до семи. Семь лет! А жена, Людмила, как с ней?.

И, словно отозвавшись, по лестнице ведущей к продскладу загрохотали сапоги. Егор весь сжался. В открытую дверь зашел посыльный, из молодых. Приложил руку к пилотке и четко доложил.

- Товарищ старшина, вам приказано явиться к дежурному. - И, уже опустив руку, добавил: - там девушка вас, товарищ старшина, на КПП ждет.

На КПП дежурный без лишних слов махнул Василию в сторону комнаты посетителей. На лавке с большой сумкой на коленях сидела Людмила. Увидев мужа, она подскочила и бросилась навстречу.

- Ну, ты чего, чего? - обнял ее Егор, косясь в сторону часового за дверью.

Тот, впрочем, равнодушно отвернулся.

Они сели рядышком на стулья.

- По карточкам муку давали, так я тебе оладий напекла, - достала из сумки бумажный пакет Людмила, - вкусные...

Егор на секунду задержал в руках ее руку с подаренным колечком на безымянном пальце. А жена, освободив руку, протянула пачку "Казбека".

- Ты что? Ты зачем такие дорогие купила? Да ты знаешь...

Старшина не заметил, как перешел на крик. В комнату озабоченно заглянул часовой.

Людмила опешив, глядела на Егора с раскрытым ртом.

- Ты же сам говорил, что теперь, когда семейный и как сверхсрочник только эти курить и будешь.

Они помолчали.

- Ты вот что, - с трудом выговорил старшина, - у вас с теткой ценностей нет каких, золота там или денег?

- Егорушка, так голод же был какой, блокада, все на хлеб сменяли. И мамино, и тети. Отца портсигар уже после похоронки на рынок снесли.

Жена говорила виновато, словно оправдываясь, что оказалась бесприданницей. Василию неожиданно стало стыдно. "Может сказать" - мелькнула мысль.

- Егор, а Егор, у меня же стипендия через неделю.

Они помолчали.

- Люд, я в выходные прийти должен был, в увольнение, так если не приду...

Он, не договорив, поднялся и пошел в часть. Когда в дверях оглянулся, жена плакала.

В каптерке старшина прикинул, что можно продать на толкучке. У него была парадная форма, часы, что подарили на свадьбу. Пожалуй, и все. У жены... там все ясно. Дома - погорельцы, живут в землянках.

Прибежал после ужина Славка Копцевич.

- Держи, - протянул несколько кусков хлеба. - Тут наши пайки. И еще двумя у ребят разжился.

- Хлеб?.. - усмехнулся Егор. - Что его, в обертку от лярда, что ли завернуть?

- У тебя ведь ревизия в начале месяца была? - уточнил ефрейтор. - Когда следующая, знаешь?

- Где-нибудь через месяц, - пожал плечами старшина, - если внезапной не будет. Тут не угадаешь.

- Ну, за месяц-то, что-нибудь придумаем, - продолжал утешать друг.

На следующий день в девять утра на складе, как обычно получали продукты. Выдавая масло, старшина нарочно постелил на весы три слоя бумаги, положив желтый брусок, хотел снять его, пока еще качалась стрелка. Но, наткнувшись на жесткий взгляд повара, остановился. Пришлось добавить пятнадцать грамм до нормы. Повар аккуратно завернул масло.

- В другой раз бумаги поменьше клади, - буркнул он напоследок.

Вместо лярда под замену Егор выдал ему пачку маргарина.

Начальникам караулов ушло вместо двух пачек лярда одному банка тушенки, второму лишняя буханка хлеба. С завтрака Копцевич притащил еще хлеб. Вечером Егор чувствовал себя разбитым. Голова, от бесконечных переводов в граммы норм разных продуктов, раскалывалась. За день ценой всяческих ухищрений удалось со всеми пересчетами сэкономить полпачки лярда.

На следующий день Егор решил обойти часть. Конечно, укромных мест в старых, еще царской постройки, казармах было столько, что не то, что ящик, слона можно спрятать. Но что-то делать было надо. Да и верный Копцевич поддержал идею и даже прикинул, кто из них, где пошарит, посмотрит, не валяется ли разломанный ящик, или обертка с украденных пачек.

За собачьими будками был проем, туда обычно осенью закидывали дрова про запас, а сейчас там было пусто. Егор прошелся. До этого он, где только в полку не побывал. И теперь подковыривал слежавшийся мусор уже равнодушно, от безнадеги. Собаки в будках не лаяли. Кроме дрессировщиков они отличали командира полка, полкового ветеринара, поваров и его, Василия. Когда он вышел из-за будок, увидел прохаживающегося взад-вперед капитана Суковатых, из отдела СМЕРШ (смерть шпионам). Капитан остановился и левой рукой поманил Василия.

"А его оказывается тоже собаки привечают," - мелькнуло в голове.

Старшина на негнущихся ногах подошел к капитану и доложился.

Капитан внимательно, словно первый раз видел, посмотрел на старшину и протянул левую руку.

Правая рука была у него покалечена. Он вообще мало с кем здоровался, а из солдат и сержантов, лишь с фронтовиками, протягивая здоровую руку.

- Говорят, ты женился, Кондеев?

- Так точно, товарищ капитан.

- Ну, так ты, сам знаешь, что в полку НКВД служишь. Давай рассказывай. Кто невеста, родители, родственники...

Командир роты, как и обещал, отпустил его в субботу в увольнение. До толкучки на Сенном рынке было три минуты ходу. Егор в старой форме пробирался через плотные ряды торгующих. Куда приятнее было неделю назад ходить здесь в парадке, прицениваясь к кольцу, недоверчиво щупать платок и сбивать цену.

Ему припомнилось, в сорок третьем, зимой в патруле, обходя темные, словно умершие кварталы блокадного города они вышли на Сенную. Здесь неожиданно оказалось многолюдно. Не вся площадь, как сегодня, но ее центр был полон людей. Какие-то странные плотные. совсем неистощенные похожие друг на друга мужчины в драповых пальто с поднятыми воротниками и полушубках переминаясь с ноги на ногу утаптывали мороз. И у них изо рта шел пар! У некоторых в руках были мешки. У других в свёртке, цепко удерживаемом под мышкой, угадывалась буханка хлеба. Восемь иждивенческих норм. Были здесь и женщины, блокадницы, все с вещами, видно принесенными на обмен или продажу. Какие-то статуэтки, утварь. Тощая, несмотря на наверченное на себя тряпье, старуха застыла у швейной машинки.

Мужики деловито приценивались к добру, один уже паковал в бумагу большую в размах рук картину в красивой золоченой раме...

Егор, словно очнувшись, невольно тряхнул головой, отгоняя воспоминания. А рынок гудел: через одного продавали форму, несмотря на лето, трясли телогрейками. Было много перелицованной из мундиров женской одежды. Но покупали лишь яркие трофейные вещи, привезенные первыми вернувшимися из Германии и Австрии фронтовиками. Продавцов было много, куда больше покупателей. Егор протиснулся через весь рынок, неся на согнутой руке свою вычищенную наглаженную парадку и сапоги. К вещам так никто и не приценился. Наконец он догадался сдернуть с головы васильковую фуражку.

Форма ушла за четыре пачки лярда, еще две ему дали за часы и пять за сапоги. Дело провернул один из сновавших в толпе "жучков". Молодой парень лет двадцати в огромном клетчатом пиджаке, который называли американским. Выяснив, что нужно старшине, брезгливо повертев часы и, наконец, сторговавшись, он быстро притащил откуда-то с продуктовых рядов лярд.

"Не мой ли?" - мелькнула у старшины мысль. Но он все равно был доволен. Тем, что быстро разделался с делом. Что удалось вернуть еще немного. Что сейчас зайдет в часть и можно будет идти в увольнение дальше. Нет, даже не в увольнение, а домой, к жене. Да и достать оставалось уже меньше, еще восемьдесят две пачки лярда.

На КПП Егора придержал выбежавший из дежурки помощник, одногодок из старослужащих. Он отвел в сторону Егора и оглядываясь прошептал прямо в ухо:

- Копцевича арестовали.

- Славку? За что?

"Лярд, он же про лярд все знал!" - пронеслось в голове.

- Копцевич, - помощник дежурного все шептал, поглядывая на часового, - он в своем взводе хлеб у молодых забирал. Теперь его на губу, и лычку, наверняка, снимут.

В стене кладовой в углу, где проходила сквозь стену труба рядом с полкой была отдушина. Руку снаружи просунуть, до полки с трудом, а дотянешься. Знали об этом лишь Егор и Копцевич. Теперь на полке лежала буханка хлеба.

"А Славка под арестом. Значит, мне теперь одному как-то выкарабкаться надо, - думал старшина. - Еще восемьдесят две пачки. Восемьдесят одна, - бросил он взгляд на буханку".

Дома Людмила, заплакав, повисла на шее Егора.

- Думала ты уже не придешь...

- Типун тебе на язык.

Егор прошелся по комнате.

- Тетка где?

- Ушла, чего вам, говорит, мешать. К вечеру только будет.

Она подошла к нему сзади, обняла, положила голову на плечо.

- Егор, ты на свадьбе такой красивый был, в той форме. А эта какая-то старая.

- Ты, Люд, вот что, - Егор деликатно освободился от объятий. - Сбегай за папиросами.

- Дешевые брать? Я мигом.

Обстановка в комнате была простой. Этажерка, стол, две железные кровати. Стулья и комод. Остальное, Люда говорила, пожгли в блокаду.

Жена, тут все ясно, платье на вешалке и полка с учебниками. Но тетка...

На ее половине запирался только комод. Ключ тетка всегда таскала с собой. Старшина поковырялся в хилом жестяном замочке, загнал между дверцами лезвие перочинного ножа, провел им сверху вниз, поднажал и дверца со скрипом открылась.

Сверху лежал аккуратно сложенный подаренный им отрез. Платок. Одеяло. Пухлые набитые пером подушки. Пошарив за подушкой, старшина нащупал плотный твердый на ощупь мешок. Егор выволок его, распутал туго затянутую горловину. Мешок под завязку был набит сухарями...

В понедельник старшина аккуратно грамм в грамм отвешивал продукты. Когда дошел черед до повара, тот, выверив выдачу, отправил помощников с телегой, полной продуктов, и подступил к Егору.

- Ты почему лярд меняешь?

- Маргарина много завезли, - бросил старшина и протянул повару ведомость, - На, проверяй.

- А в караулы? Им-то зачем? Лярд тушенкой, тем более хлебом не меняют, - отвел ведомость повар.

- У тебя своя кухня, у меня своя. Я же тебя не учу борщ варить.

- Смотри. Друг твой, Копцевич, уже на губе. Тоже чего-то химичил. Дохимичился. Смотри, старшина...

Ближе к ночи перед отбоем Егор подошел к комнате дежурного.

- Разрешите, товарищ капитан?

Дежурный поднял голову, узнал Кондеева, кивнул:

- Заходи, кормилец, зачем пожаловал?

- Мне бы позвонить, товарищ капитан, по оперативному телефону, разрешите?

Капитан глянул на часы, встал, одел фуражку.

- Давай, Кондеев, звони, а я пойду отбой проверять.

Старшина прикрыл дверь, снял трубку.

- Алло. Дежурный. Дайте округ ПВО, продсклад, потом флотский экипаж...

Маленькая комната весовой была заполнена военными всех родов войск. Привалился к стене моряк - старшина второй статьи в форсистых клешах, с медалью Нахимова на синей фланелевке. Рядом летчик, старшина с крылышками на погонах. Пограничник в зеленой фуражке. Артиллерист и танкист, как старшие, не по званию, по возрасту, заняли места на пустых ящиках. Остальным мест не хватило, и они подпирали стены. Стояли, переговаривались. Наконец танкист, старший из всех, лет пятидесяти, со страшным ожогом на лице и тремя нашивками за ранения на гимнастерке, откашлялся и начал сиплым голосом:

- Так что у тебя, чекист, случилось?

Егор принялся рассказывать про увольнение на свадьбу на три дня, про ящик лярда. Он сказал и про то, как пытался восстановить недостачу и сам поражался своему спокойствию, словно говорил про случай приключившийся с кем-то другим, едва знакомым.

- ...Была б война, так рапорт и на фронт...

Старшина махнул рукой, все молчали.

Первым не выдержал моряк:

- Хорошее дело восемьдесят одна пачка. Лет на десять потянет. Одна радость, что конфисковать у тебя нечего...

- Пропало бы сено, - среди завскладами оказался и невесть как попавший в победный Ленинград кавалерист, - вот сена хоть тонну достану.

- Сам свое сено жуй, - перебил его летчик, - что твой ящик улетел, что ли? Ключи-то у кого были?

- У друга, да он не мог. Неопытный просто, на выдаче бегал туда-сюда, видно и свистнули.

Молчавший до этого артиллерист, свернул цигарку, пыхнул дымом.

- Ну и где сейчас твой неопытный друг, почему его здесь нет?

- На губе он. Хлеб у молодых взял, - пояснил Кондеев.

- Молодых обижать последнее дело, - просипел обожженный танкист, - плохой у тебя друг. Чем солдат обирать, лучше бы ящик тот берег.

Танкиста слушали не перебивая.

- Так что делать будем? - Он взял у соседа самокрутку, затянулся и долго кашлял. Из глаза, что прятался над развороченной щекой, потекли слезы. - Ладно, что говорить зря, лярда у меня нет. Даю консервы, рыбные и мясные, крупы немного.

- Ну, Егорка, поторопился обозначить свою широту моряк, - треска есть, забирай хоть завтра. Но к сентябрю уж, крайний срок, верни...

Егор едва успевал поворачиваться, чтобы поблагодарить хоть взглядом.

Разошлись все уже под вечер.

Всю неделю в полк то и дело наведывались посетители к Егору. Пустым он с таких встреч не приходил, то и дело таская от КПП полный вещмешок.

Дорога на толкучку Егором Кондеевым была уже исхожена. От продсклада, мимо столовой, где повар как раз навешивает на дверь амбарный замок, через КПП и дальше, пять минут переулками. Привычно, прихватив банку тушенки, старшина шел на Сенную площадь. Там уже многие в продуктовых рядах знали, что в выходные придет старшина, чтобы поменять наши и ленд-лизовские продукты, на ленд-лизовский же лярд. Дважды он покупал лярд за деньги. Один раз потратил разом стипендию Людмилы, другой... отдал все, что скупо давали старшинам в сорок пятом победном году.

Егор прошелся по ряду. Сидевший с краю на тележке мордастый, безногий инвалид с подколотым пустым рукавом пиджака поманил его и достал из зажатого меж культяшек вещмешка пачку лярда. Тушенка старшины тут же исчезла в вещмешке. Старшина не уходил. Мордастый засмеялся, сунул единственную руку в вещмешок, не глядя достал и протянул вторую пачку.

Неожиданно старшина почувствовал словно укол в спину. Обернувшись, он наткнулся на ненавидящий взгляд повара. Тот стоял, держа руки в карманах, покачиваясь с каблуков на носок и в упор смотрел на Кондеева. Наконец, он резко повернулся и, расталкивая торговцев, направился к выходу с толкучки.

Увольнение в этот день у Егора было до отбоя. Вернувшись в полк, он обнаружил поперек дверей продсклада две, наклеенные крест накрест, длинные бумажки с печатями.

...- Масло сливочное, пять коробок по двадцать килограмм нетто. Упаковка целая, фабричная, вес соответствует.

- Есть, сливочное пять по двадцать.

Ревизия началась с утра. Два сержанта не из их части, но сразу видно, что кадровые, споро перебирали мешки и ящики, то появляясь, то вновь исчезая в закутках продовольственного склада. Командовавший ими младший лейтенант с химическим карандашом в руках едва успевал переворачивать большие в газетный лист ведомости. Он пробегал графы, найдя нужную, слюнил грифель карандаша и ставил в нужном месте галочку.

Кондеев стоял в стороне, равнодушно глядя на их слаженную работу.

- Тушенка говяжья, американская, поставка ленд-лиз...

- Есть, тушенка...

- Лярд, импорт, все ящики вскрыты.

Младший лейтенант недовольно оторвался от ведомостей.

- Пересчитать по пачкам, - и повернулся к Кондееву, - ты бы, старшина, еще селедку по хвосту в разные места растащил.

Из-за кипы мешков выглянул один из ревизоров:

- По лярду недостача.

Кондеев молча протянул ему две пачки.

- Теперь ажур, - кивнул головой тот и сразу исчез. Слышен был лишь доносящийся из глубины кладовой голос.

- Гидрожир, двенадцать ящиков по двадцать килограмм нетто.

- Есть гидрожир, - младший лейтенант пробежал карандашом по списку, лизнул карандаш и поставил в списке птичку.

"А у него язык уже весь синий от карандаша", - подумал Егор, снял фуражку и вытер потный лоб.

Офицер оторвался от бумажек, подмигнул согласно:

- Сам маюсь, лето как взбесилось, не продохнуть...

За пять с лишним лет службы Егор если и видел командира полка, то только из строя, на плацу. А так, чтобы лицом к лицу... Правда, когда медаль давали, тут он подходил, представлялся, как и положено. Но тогда ведь почти всем медаль "За оборону Ленинграда" давали. Он получил, а следом уж другой из строя топает. Нет, так, чтобы один на один, у него еще не было.

Старшина навытяжку стоял в кабинете командира. У полковника Быкова даже когда он сидел в кресле угадывался богатырский рост. На столе перед полковником лежал лист бумаги.

- Я, старшина, твой рапорт у командира роты забрал. - Полковник говорил тяжело и весомо. - У меня в полку на таком месте как продсклад только фронтовик будет.

Командир полка, не поднимая руки, подвинул рапорт к старшине так резко, словно хотел смахнуть бумагу со стола.

Егор стоял молча, рапорт так и остался на столе.

- Ишь, герой, в строй он хочет. Не сорок первый...

Командир глянул на стоящего навытяжку старшину, недовольно засопел, развинтил ручку-самописку, притянул лист назад и резко, вгрызаясь пером в бумагу, размашисто расписался в углу рапорта.

* * *

Старик давно выпил чай и лишь машинально продолжал крошить пальцами уже сломанные сушки.

- И на этом та история кончилась?

- Да нет, мы с женой считай еще полгода с теми кладовщиками рассчитывались.

- И что тот ящик, так и не нашелся? - упрямо выпытывал я.

- Нашелся. - Старший прапорщик отряхнул от крошек руки. - Извини, намусорил тут у тебя.

Он отодвинулся от стола, тихо звякнули медали на кителе.

- Через год, где-то после этого увольнять солдат стали, мне Славка Копцевич на вокзале и сказал. Уже в вагоне был и говорит через окно, прости, мол, Егор, это я по пьянке тот ящик взял.

- Продал, что ли?

- Сменял на Сенном, на толкучке на че-ты-ре бутылки водки. Он так и произнес эту цифру раздельно, по слогам и, даже, презрительно.

- А почему не сознался?

- Так ведь кому охота в тюрьму садиться, да еще сразу после Победы.

- В тюрьму, за ящик жира? - усомнился я.

- Время такое было, строгое, - заключил ветеран, и было непонятно: осуждает он те уже давние порядки или нет.

- И вы его простили тогда?

Прапорщик лишь пожал плечами.

Тут под окном скрипнула тормозами машина. За ветераном приехали. Очередное торжественное собрание должно было где-то вот-вот начаться. Все вокруг забегали. Деда под локотки повели к машине.

Вскоре, впрочем, День Победы отметили, юбилейная годовщина прошла. Я потом, года через два, заехал по делам в эту часть, и заодно поинтересовался, где дед. Но его там уже не было. Вроде, уволился наконец в запас, и где он сейчас никто не знал. У них как раз прибыло молодое пополнение, и забот было выше головы.

Copyright (c) "Русский переплет"