Дебют, поэзия
26 мая 2011

* * *

Помяни меня лихом, когда соберусь умирать,
ибо вряд ли иного достойна вот эта герань,
этот стол, эта жизнь восковая;
все врастает в меня, постепенно уходит со мной.
Женский голос негромко споет за стеной,
как любили, о чем тосковали.

Те немногие, с кем говорил, - постепенно в пути:
мне б туда ж - да размыты дороги, и скользко идти;
строй рассыпчат, маршруты неровны.
Пой же, пой, заглуши мою муть о разрыве начал;
я так долго молчал - но всему наступает вокзал
и непрочная кромка перрона.

Наступает зима, чебурек на углу, мокрый снег;
причитанье над ухом: вот был - и упал человек,
оступился рассеянно-тихо.
Человек-чебурек, был - и не был, мне рано за край,
удержи, оттащи же меня, не пускай,
обзови, помяни меня лихом.

Как покойника в морге по бирке на левой руке,
опознай меня здесь по тяжелой и длинной строке,
где - приметами гаснущей веры -
две рифмованных парных - и третья, что их разомкнет;
это голос, бессмысленный голос, бегущий вперед,
замирает при виде барьера.

Это гибнут слова-мотыльки, голословно слепы.
Бог запомнит анапест, протяжно, как дым из трубы,
возвестивший о Нем до предела.
А пока остается душа на отлете, легка,
и на мерзлом краю в ожиданье гудка -
от нее отделенное тело.

* * *

мне больше не нужно стихов и метафор не надо
мне больше не выразить ими ни ужас распада
ни круги домашнего ада ни чуждость родни
я редко пишу и за это меня не вини

слова не хотят быть словами на сладкое падки
песком рассыпаются лучшие в худшем порядке
а те что еще остаются на что мне они
сбегутся нахлебники только рукой помани

в них селится похоть нервической первоосновой
до-жестом до-звуком камланьем жужжаньем сверчковым
на запах безумия скользкой окольной тропой
им больше не верим ни я ни читатель тупой

ни слезы друзей ни измены не выплакать ими
смыкается дверь замолкает негромкое имя
не к позе суровой к молчанию клонят лета
и вот как бетховен глуха немота

* * *

Как дружно меня обступают с прошествием дня
все лучшие люди, чей день пролетел без меня.
Их дню без меня - суетливо, привольно, воздушно.
Их строит по мере ненужности ночь-западня:
чуть ближе - которым средь счастья не нужно меня,
чуть дальше - которым ни в горе, ни в счастье не нужно.

И сколько ни бейся о стену - о, как вы нужны! -
сдавая пунктиры своей сумасшедшей страны,
по первому зову спеша их зализывать раны, -
плечами пожмут, отмахнутся: нужны - и нужны:
и та, что смеялась при мыслях о роли жены,
и тот, что сказал - ты умрешь, даже плакать не стану.

Им светлого дня и простора! Кукушкой в стенных
мой день застывает, все больше отдельный от них,
и, может, похожий хотя бы отдельностью этой
на ужас бессилья, что завтрашним станет с утра;
на птицу без крыльев, которая слышит - пора.
И знает - должна. И летит в направлении света.

Другу-астроному, на отлет в Китай

Леониду Зотову


Я секрет тебе открою -
Никакого нет Китая.
<...>
Но они-то тоже знают -
Никакой России нет.

Владимир Иванов

никакого шанхая конечно же нету в природе
он придуман для блажи на древних рисован картинках
ибо кто я тогда по звериному их гороскопу
бесконечная стрелка спешит к возрастным тридцати
зарождается день и возводит китайские стены
на нешелковом и непонятном пути

классно брат не увидишь теперь в поднебесной
как меня целый год истязают стихи и капризы
нажимаешь на черные клавиши больно ли больно
пентатоника смутная льется ни смысла ни слов
проницательным взглядом в очках будто два телескопа
надо проще понятнее надо поэты смеешься
вот и все а зима несгибаемой воли
во вращенье земли просто максимум ясно как пень

значит нужно действительно проще и глядя на звезды
как в рождественском сне самолет на шанхай замирает на взлетной
в час когда высекаешь музыку из одури черной

и опять пустота и зачем мы живем и опять

Небесный фонарик

Игорю и Полине Дудкиным

Только снег. Только музыка белого блуда.
Тонкий утренний дым - низачем, ниоткуда.
Только хрупкая память зимы.
Высоко-высоко, за домами-горами
твой небесный фонарик в полете сгорает
и пикирует вниз, на холмы.

Ты же помнишь, как было и пусто, и просто,
как летело в ладони небесное просо,
как мерцала дурацкая цель.
А теперь - сто желаний исполнивший за день,
подустав от забот об одном адресате,
ты - в падении, в точке, в конце.

Адресат выбывает из рамок, традиций.
Ты не знаешь ни где он, ни - что ему снится,
ни - куда дозвониться домой.
Он живет по-иному, он - прочие люди.
Умирает конверт на серебряном блюде
с поистершейся ложной каймой.

Покорившийся мертвенным снам снегопада,
день отстиран от зимнего пота и чада.
Скоро имя ему - тишина.
Песня детства мелькнет меж стволов, как лисица.
Завтра утром опять ничего не случится:
друг уйдет. Отвернется жена.

И пока ты сливаешься с музыкой блуда,
к снам чужим примеряешься, ищешь маршруты
в направленье "всегда и везде",
пламенея меж пальцев то ярче, то громче, -
от тебя остается лишь тающий прочерк.
Белый прочерк на черном листе.

* * *

По ночам превращается память в чудной палимпсест:
все, кто предан тебе, предстают на одном колесе
испытанья, - а ты наблюдаешь, и зряч, и бессилен;
ничего изменить не умеющий зреньем двойным,
ты заранее знаешь, кто первым слетит, кто вторым.
Все уйдут в никуда. Растворятся в сиянии синем.

Видишь точно - в какую минуту, в котором году:
отряхают песок, принимают за пафос беду,
вереницей обид устремляются в росное утро;
твой недавний собрат, помогавший в несенье креста, -
и ему надоест постепенно твоя маета,
и незрячей сестре - все, как ты, прозревающей мудро.

Никого не щадит полый шар, отрывной календарь;
никого еще нет - а от них уже нет и следа.
Все начнется - и тут же кончается. Звездно и хрупко.
Снежно кружит земля. По орбите плывет колесо.
На ладони зимы засыпаешь - нелеп, невесом,
вспоминая пророческий бред уходящего друга.

Там, в обители мистика, - Библия с краю стола;
в аскетической кухне - сиротский осколок стекла.
Темнота, и юродство, и страсти по нежной Диане.
Послезавтра уйдет колдовство - ни тебя, ни его.
А потом обернешься - ни памяти нет, ничего:
только зренье забрезжит - и тоже померкнет в тумане.

* * *

Враг мой - бойся меня,
друг мой - не отрекайся от меня,
нелюбимая - прости меня,
любимая - люби меня...
                        Песня

Он бредет на кухню будто на костылях:
соматически все окей, но внутри - на сломе.
Привыкает быть на последних ролях:
кушать подано (самому себе), крайний солдат в колонне.
Дует на чай остывший - а впрочем, решает, нах:
не вернется - и бог с ней, погрязну в делах, трудах,
как моторчик, выживу на инерции, на приеме.

Он включает в розетку радио, где царит
попс-мотив, что всегда бодрил, но сегодня - мимо.
Нарезает хлеб, как при ней, приводит в порядок быт.
Убеждает себя: так правильно, так необходимо.
Учится жить закусив губу, даже делать вид,
будто не болит - но сердце-гранит хранит
надпись "тут была N" - примету присутствия той, любимой.
Будто вышла, покурит - и все путем.
Но, похоже, не жди возвращений скорых.

Враг давно не боится, грозит ножом,
костерит и в жизни, и на lj-просторах.
Одиночество - гость, озирающий разоренный дом:
то фальшиво-сочувственно, то с зевком,
а сейчас вот - злорадно, как после ссоры.

Друг недавно отрекся, сказал - иди,
чем далече, тем лучше, не строй иллюзий.
Нелюбимых и преданных - пруд пруди:
как понять, может, кто-то из них и любит.
Допивая чай, на тетрадном листе черти
вертикальную палочку в середи-
-не минуса - графический признак плюса.

И не ной - не в ковчеге еще, поди...
Добреди до компьютера лучше - и-мэйл проверить.
Там письмо пожилой метрессы - открой, прочти:
"Ваши стихи талантливы, необыкновенны.
И одно лишь - слабым толчком в груди:
ваш герой, как моторчик инерции ни крути,
несимпатичен.
Ибо неоткровенен".

Питерское

мы наверно умрем но не раньше чем тот водоем
чем вокзал чем баул чем пропахшая балтикой стрельна
и разделим планиду на части дрянным стопарем
как и жили раздельно
на фонтанке на лиговском в чаячьем пенном аду
где дойти до тебя нелегко а до смерти полшага
пьяный мастер наколет мне слева тавро-пустоту
там где сердце мешало

и тогда засыпая светло у тебя на плече
горячо прошепчу улыбаясь чужими губами
ну прикинь как везет вообще повезло вообще
не ограблен не ранен
а что слева зияние фирменный знак пустоты
это модно неплохо и лучше чем рана в повздошье
так скажу и хотя сам себе не поверю но ты
согласишься со вздохом

Copyright (c) "Русский переплет"