Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум --> Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?

| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Повести и романы
3 января 2016 года

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, всё тонет в фарисействе.

Жизнь прожить – не поле перейти.

(Борис Пастернак)

Запись 001

-   Надеюсь, вы не против того, чтобы я нашу беседу записывал на диктофон?

-   Нисколько. Это очень и очень правильно. Диктофон куда эффективней человеческой памяти. Наша память, уверяю вас, крайне избирательна и ненадёжна. Мне ли этого не знать.

-   Может, хотите чего-нибудь выпить?

-   А что у вас есть?

-   Могу предложить хороший кофе.

-   Не люблю.

-   Чай?

-   А нет чего-нибудь покрепче? Кто-то из моих знакомых говорил, что алкоголь - это анестезия, позволяющая легче перенести операцию под названием «жизнь». Как по мне, здорово сказано.

-   Это сказал Бернард Шоу. Нобелевский лауреат.

-   Вполне возможно. Среди моих знакомых кого только не было.

-   Намекаете на то, что были с ним знакомы?

-   Почему бы и нет?

-   Знали его лично?

-   Забавный старик. Хотя он был довольно угрюмым типом в жизни при всём своём чувстве юмора.

-   Странно.

-   Что именно?

-   На вид вам около сорока.

-   Внешность обманчива.

-   Охотно верю.

-   Нет, вы человек скорее недоверчивый. (смех) И в этом ваша основная проблема. Вы - маловер!

-   Смотря, в каких вопросах.

-   Так что насчёт выпить?

-   У меня нет ничего из спиртного. Я не пью.

-   Весьма похвально. Тогда я хотя бы закурю, с вашего позволения.

-   Курите. А вот я бросил. В позапрошлом году. На Рождество. Минутку, я принесу вам пепельницу.

-   Я тоже подумываю о том, чтобы избавиться от этой вредной привычки. По этому поводу остроумнее всех высказался Марк Твен. «Бросить курить легко, - сказал он. – Я делал это тысячу раз».

-   Вот пепельница.

-   Благодарю.

-   Вы, стало быть, и Марка Твена знали?

-   Шутить изволите? Бога ради, я не в обиде. И я не против. Если вам это кажется смешным (щелчок зажигалки) Нет, Марка Твена я знал только по книгам. В конце восьмидесятых мне довелось четыре года просидеть в бостонской тюрьме. Там у них на редкость богатая библиотека. Удивительно, не правда ли?

-   Как и многое из того, что вы рассказываете.

-   То ли ещё будет. Я подарю вам массу сенсационных открытий. И, заметьте, совершенно безвозмездно.

-   Ладно. Давайте приступим?

-   Зачем вам блокнот и ручка? Ведь диктофон всё пишет…

-   Это для особо важных пометок. Для удобства. Я так работаю.

-   Ясно.

-   Вы готовы?

-   Всегда.

-   Итак. Представьтесь, пожалуйста.

-   Простите?

-   Назовите ваше имя.

-   То, под которым я живу сейчас?

-   Для начала.

-   По документам я Александр Горовой. Одна тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года рождения. Уроженец города Волгоград. Кстати, самое интересное: в Волгограде я никогда не был. Ни до моего мнимого рождения, ни после. Хотя город, конечно, легендарный. Я знаю. Царицын. Сталинград.

-   А где вы родились?

-   Вы забыли? В Александрии.

-   Помню… Когда?

-   Что – когда?

-   Когда вы родились?

-   Я же вам уже говорил.

-   Послушайте, я отлично помню, что вы говорили. Но то было вчера. И я вам, естественно, не поверил.

-   Напрасно.

-   У меня это голове не укладывается. Хотя на голову я никогда не жаловался. Но поверить в то, о чём вы мне…

-   Но я же представил вам доказательство.

-   Это не доказательство!

-   А что?

-   Не знаю. Сложно сказать. Я немного растерялся. А может, это всего лишь подстроенный трюк.

-   Хорош трюк! Вы хоть представляете себе, какой стресс я испытываю всякий раз, когда со мной такое случается?

-   Но согласитесь, это всё крайне маловероятно. Мне тяжело принять за чистую монету всё, что вы мне поведали… Я в замешательстве… Да что я говорю! Я просто в шоке!.. Попробуйте поставить себя на моё место. Мне звонит незнакомец. Якобы старый приятель моего давнего товарища. Предлагает предоставить сенсационный материал. Назначает встречу. Приходит. Рассказывает какую-то фантастическую историю. И весь его монолог больше смахивает на сплошной бред сумасшедшего. Конечно же, я не верю ни единому слову. Глупо было бы! Понимая это, он тогда якобы для того, чтобы развеять мои сомнения, встаёт и на моих глазах бросается под колёса автобуса. Бац – и человек мёртв. Мёртв! А уже сегодня он как ни в чём не бывало заявляется ко мне домой и просит взять у него интервью. Я ничего не упустил, ничего не, надеюсь, не перепутал? И как прикажете мне теперь реагировать? Как мне к этому относиться? Как к должному?

-   Я понимаю, вам нелегко во всё это поверить…

-   Да я попросту отказываюсь во всё это верить!

-   Мой вчерашний поступок не произвёл на вас должного впечатления?

-   Произвёл. Более чем! У меня уйма впечатлений. Благодарю.

-   Почему же моя смерть не убедила вас?

-   А я вот сейчас подумал: а вдруг я вчера наблюдал не вашу смерть? Это куда вероятней, не правда ли?

-   К чему вы клоните?

-   Может, погиб кто-то другой. Очень похожий на вас. Например… Я не знаю… Ваш брат. Близнец. Я говорю, к примеру… Или человек, загримированный под вас. Пластическая хирургия тоже…

-   Я не смеюсь лишь потому, что с годами стал гораздо скупее выражать эмоции. У меня это, можно сказать, возрастное… Но по большому счёту мне смешно слушать ваши наивные речи. Без обид.

-   Это всего лишь одно из моих предположений. Я всё ещё не исключаю варианта злого розыгрыша. Или провокационной мистификации.

-   У меня нет ни причин, ни малейшего желания вас обманывать или вводить в заблуждение. Я говорю чистую правду.

-   Допустим… Да, допустим… Допустим, вчерашний инцидент - не инсценировка.

-   Доверьтесь своей интуиции. Наверняка она подсказывает вам, что я не лгу. Впрочем, если хотите, в подтверждение своих слов я могу выброситься в окно. Если это поможет вас убедить. На что только не пойдёшь ради истины. У вас девятый этаж, верно? Этого вполне достаточно. Ничего. Мы потратим ещё один день. Ну и что с того? Лично мне спешить абсолютно некуда. Серьёзно, я готов. Одно ваше слово. Mors ultima ratio. Смерть - последний аргумент. Сигануть?

-   Нет, прыгать - это лишнее. Там внизу детская площадка. Не стоит травмировать психику невинных малышей.

-   Хорошо. Выбрасываться из окна нельзя. Как же мне умереть? Может, у вас имеется огнестрельное оружие? Могу выстрелить себе в висок. Или в сердце. Хотя надёжнее всего стрелять в рот. Вернее…

-   Прекратите. Мне такие разговоры не по душе. Неприятно. Давайте попробуем всё сначала. Я выслушаю вас.

-   Превосходно. Однако самое главное я, собственно, уже сообщил. Я признался в том, что я бессмертен.

-   Как Агасфер, что ли?

-   Почему же «как»? Я и есть тот самый Агасфер.

-   Ну вы даёте!

-   Уверяю вас.

-   Интересно.

-   Готовы меня выслушать?

-   Не то слово.

-   Тогда я начинаю.

-   Прошу!

Запись 002

-   Вам, наверняка, известна эта легенда? Согласно легенде Иисус Христос, несший свой крест на Голгофу, к месту казни, обессилел и, желая чуточку передохнуть, остановился на окраине Иерусалима, у дома некоего иудея-ремесленника. Иисус прислонил крест к стене дома и уселся у двери, на пороге. Впереди его ждал нелёгкий подъем на гору. Стражники, конвоировавшие приговорённого, не проявляя излишней жестокости, терпеливо ждали поблизости. Но тут из дома вышел неприветливый хозяин и принялся прогонять Иисуса. Он не подбирал выражений. Он был суров.

« Я лишь хотел, - попытался объяснить Иисус, - немного отдохнуть в тени твоего дома. Прошу тебя, смилуйся».

Но безжалостный хозяин продолжал гнать Иисуса от своего порога.

И тогда Христос сказал ремесленнику:

«Так и тебе отныне не будет ни покоя, ни отдыха, ни смерти».

С тех самых пор тот иудей странствует по свету и ждёт второго пришествия Христа, дабы вымолить у Него прощения и получить долгожданный покой. Этого несчастного иудея, обидевшего сына Божьего, называют Агасфером. В итальянской мифологии он встречается под именем Буттадео, что в переводе означает дословно «ударивший Бога». То есть он как бы оттолкнул Бога буквально, в прямом смысле. Ну а в народных сказаниях разных стран его называют просто «Странствующий жид» или, что привычней для слуха, «Вечный жид». Такова легенда. Одна из многочисленных версий. Есть, скажем, версия, по которой Агасфер был кузнецом, ковавшим гвозди для распятия… Но это чушь. На этом мы не будем с вами останавливаться.

Легенда - это всего лишь вымысел, переживший своих создателей. Но в данном случае эта легенда, мною рассказанная, - не что иное как реальная история, произошедшая лично со мной. Хотя и совершенно исковерканная многочисленными пересказами. Ведь на самом деле всё было не совсем так. Вернее, совсем не так.

А теперь позвольте рассказать, как было на самом деле.

Во времена правления императора Тиберия я служил в Десятом легионе, носившем имя «Фретензис», то есть «Охраняющий пролив». Он был создан ещё Октавианом Августом. Я дослужился до звания центуриона первой центурии принципов. Военачальники меня ценили, легионеры уважали и побаивались. За двадцать лет службы в легионе я трижды получал от полководца венок за спасение сограждан, а также был награждён пятью фалерами и одним золотым браслетом. В то время я был вполне доволен своей жизнью вообще и своей службой в римском легионе – в частности.

Я и сейчас, признаюсь, вспоминая тот период моей жизни, горжусь собой. Бравый и храбрый вояка. При том, что мне в ту пору ещё неведомо было бесстрашие. Я испытывал страх боли и боязнь смерти, как и большинство смертных, но умел если не преодолевать эти чувства, то уж во всяком случае, не поддаваться им.

Однажды мне поручили сопроводить к месту казни трёх преступников. Из местных. Скажу честно, это задание мне пришлось не по душе, как и всему моему отделению, но приказы, как известно, исполняют, а не обсуждают, тем более с подчинёнными. В этом и состояло истинное величие римской армии. Всё держалось на железной дисциплине и доблести. Да и люди были такие, что… Сложно объяснить. Это было истинное братство. Иначе и быть не могло. Судите сами. Люди годами, двадцать четыре часа в сутки, живут вместе, руководствуясь в идеале интересами Рима, а реально – легиона. Легион был домом и семьей.

К своей миссии я отнёсся со всей серьёзностью. Отобрал лучших людей и - что куда важнее - надёжных. Ибо полученное задание только на первый взгляд казалось обыденным и пустячным. В Иерусалиме, как и во всей Иудее, было неспокойно. Недовольство местного населения римским правлением нарастало день ото дня. Ужасы подавления бунта тридцатилетней давности были позабыты, патриотизм иудеев снова набирал силу. Наместничество префекта, именно префекта, а не прокуратора, как принято считать... Так вот, наместничество префекта Понтия Пилата с его намеренными провокациями, оскорблявшими религиозные верования и обычаи иудеев, не раз и не два вызывало массовые выступления, которые то и дело приходилось сурово и беспощадно подавлять силами нашего легиона.

А следовавшие за этим аресты и казни только усугубляли положение. Страх людей перерастал в жгучую ненависть и к нам лично, и ко всему римскому вообще. Вот мы, к примеру, построили в Иерусалиме водопровод. Знаете, наверно? Построили водопровод. Это облегчало и улучшало жизнь самих иудеев, но они трижды разрушали его. Не потому, что были глупыми варварами, не понимающими всей выгоды и необходимости этого сооружения, а лишь исключительно от ненависти ко всему, что мы делали. Иудеи ведь были разные, богатые и бедные, образованные и безграмотные, но религия и ненависть к римлянам объединяли их. И с этим ничего поделать было нельзя. Да мы и не собирались. Мы просто были готовы к любым эксцессам и провокациям.

Так что я совсем не исключал того, что преступников могли бы попытаться и отбить по дороге. Нет, не исключал… Поэтому лично я был решительно настроен на любой, самый неожиданный поворот событий и отобранных легионеров предупредил – держать ухо востро.

Трое преступников. Довольно жалкого вида. В лохмотьях. Побитые и измождённые. Двое из них были зелотами и даже сикариями, то есть, выражаясь современным языком, являлись террористами; третий же был, как мне сообщили, из секты есеев. Он и с виду был абсолютно безобиден. Блаженный. Не иначе. Во всяком случае, я сразу решил для себя, что малый слегко не в себе. Но он объявил себя Мессией и призывал народ к мятежу. Звали его Иисус… И он был родом из Галилеи. А этот регион всегда славился непокорностью и брожением свободолюбия. Всю дорогу он говорил сам с собой, бубнил себе что-то под нос. Он производил впечатление явного умалишённого. Возможно, этот блаженный никаким мятежником и не был и, возможно, в его проповедях ничего предосудительного не содержалось. Возможно. Не знаю. Я в этом не разбирался. Но он появился на улицах Иерусалима в неудачное для себя и таких, как он, время. Так бывает. Иудеи свято верили, что с помощью вооружённого восстания смогут сбросить с себя владычество язычников. Мы же были для них язычниками. Они верили в пророчество, будто должен явиться посланник Божий, и он возглавит восстание, которое принесёт долгожданную свободу им, избранному народу. Это использовали очень многие разбойники. Объявляли себя Мессией и возглавляли многочисленные группы, с помощью которых грабили и убивали зажиточных людей. Порой они разоряли целые поселения и проливали кровь без экономии. Хе-хе… Почти каждый второй главарь мятежных и разбойничьих шаек объявлял себя Мессией. Но все они держались как можно дальше от Иерусалима. На открытое столкновение с римскими военными подразделениями они до поры до времени не решались. Однако в любой момент они могли объединиться, и тогда из сотни мелких банд могла родиться грозная сильная армия, способная смести на своём пути всё. К слову сказать, так потом и произошло. Полвека спустя. Началась война, которая привела к тому, что эта страна окончательно потеряла независимость. Уверен, вы в курсе.

Так что блаженный Иисус, объявив себя Мессией, подписал себе этим смертный приговор. Мне было искренне жаль бедолагу. Но я не подавал виду, будто испытываю хоть толику жалости к осуждённому бедняге. Напротив. Я осыпал его отборной бранью и всячески подгонял, что, скорее всего, трактовалось как бессердечная жестокость, хотя на самом деле я оказывал ему добрую услугу, ибо солнце поднималось всё выше и с каждой минутой жгло сильней и жарче. У подножия горы силы почти покинули его. Он то и дело спотыкался и падал. На него было жалко смотреть. Он подыхал под тяжестью креста.

«Дайте мне передохнуть», - попросил он слабым дрожащим голосом и кротко взглянул на меня снизу вверх. -

Я имел жестокость угрюмо пошутить. Я сказал что-то вроде того, что у него будет возможность отдохнуть на обратном пути. Мне эта острота показалась забавной. И мои легионеры поддержали её сдержанным смехом.

Он внимательно посмотрел на меня, его взгляд в это мгновение обрёл какую-то необъяснимую ясность и силу.

«Хорошо, - проговорил он спокойно и тихо. - А до тех пор ты тоже не будешь знать ни покоя, ни отдыха, ни смерти».

Эти слова поразили меня. Даже оторопь взяла. Мне стало неуютно и страшно под взглядом его бирюзовых глаз. Уже через миг беспричинный страх, овладевший мной, бесследно улетучился, и слова блаженного потеряли всякий смысл. Но я их запомнил. Я запомнил их надолго. И с каждым годом, постепенно, слова эти вновь наполнялись смыслом. Всё оттого, что этот безобидный чувак невольно нащупал моё слабое место и напугал меня до сердечной дроби.

Вот так всё было на самом деле. Могу поклясться всеми богами на свете, что всё было именно так, как я рассказал.

- Гм.

- Поверьте мне.

-   Вы хотите сказать, что вы - тот самый Агасфер, которого Господь проклял и обрёк на вечную жизнь и скитания?

-   А вас, я так понимаю, всё ещё одолевают сомнения?

-   Самую малость.

-   Тогда мне не остаётся ничего другого, как ещё раз умереть.

-   В каком смысле?

-   В самом что ни на есть прямом. Другого выхода у меня не остаётся. Мне просто необходимо, чтобы вы поверили, а иначе наша дальнейшая беседа теряет всякий смысл. Я готов опять убить себя.

-   Вы?..

-   Сейчас.

-   Не стоит.

-   Нет, именно сейчас!

-   Что?.. Что вы собираетесь делать? Прошу вас, это уже даже не смешно!.. Не смейте этого делать… Прекратите! Умоляю… Стойте! Нет!!!

Запись 003

-   Ещё раз простите меня за мою вчерашнюю выходку.

-   Это было ужасно. Я же вас просил. Там гуляли дети. У вас что – совсем атрофировано чувство такта?

-   Но у меня лопнуло терпение. Я должен был развеять остатки ваших сомнений. Кстати, смерть очень часто меняет наше отношение к людям. Стоит человеку умереть - и мы уже по-другому смотрим на всю его жизнь; по-другому, чем при жизни. Мысль, конечно, банальная, но столь же верная, как и в самые первые дни после своего рождения, когда она была новой и оригинальной.

-   Ваша эксцентричная выходка выбила меня из колеи… Я теперь не знаю, чего от вас ожидать…

-   Обещаю, этого больше не повторится.

-   Вы приготовили мне другие сюрпризы?

-   Не любите сюрпризов?

-   Терпеть не могу.

-   Вся наша жизнь - череда сюрпризов. Счастлив тот, у кого приятных сюрпризов было больше, чем неприятных. Вот и вся разница.

-   Скажите честно, вы сумасшедший?

-   Снова вы за своё?

-   Нет, всё в порядке. Я верю в то, что вы Агасфер, верю в то, что вы бессмертны, но ведь это нисколько не мешает вам быть не в своем уме. Может, вы не только бессмертны, но и безумны. Вечный псих. Как вам?

-   Фрейд полагал, нормальных людей нет. У всех отклонения.

-   И он не был исключением.

-   Иначе он бы так не говорил.

-   Вернёмся к вашей истории.

-   С превеликим удовольствием.

-   Итак, вы рассказали легенду…

-   Нет, я рассказал реальную историю.

-   Подождите. Вы рассказали легенду и вы рассказали реальную историю. По вашим словам, вы имели встречу с Господом Богом…

-   Я сомневаюсь в том, что он был Богом…

-   Ах, даже так?

-   Мгу.

-   Хорошо, не будем вдаваться в подробности. По крайней мере, сейчас нет никакого смысла. Сейчас не стоит спорить о том, был ли Иисус Христос Богом или нет. Ведь это был Иисус Христос?

-   Похоже на то. Хотя лучше уточнить: это был тот человек, которого принято считать Иисусом Христом.

-   Отлично. И этот человек, по сути, проклял вас и обрёк на бессмертие. Я всё правильно понимаю?

-   Странно звучит, не правда ли? Обрёк на бессмертие… Да каждый… третий мечтал бы о том, чтоб его «обрекли на бессмертие»! Если не каждый второй.

-   Что-то я не заметил, будто вы в сильном восторге от своей судьбы.

-   Отчасти вы правы. Просто я устал… Вам не понять, до какой степени человек может устать от жизни.

-   Лично я бы хотел жить вечно. Мне бы хватило любопытства.

-   Об этом я и говорю. В чём же здесь проклятие или наказание?

-   Ну… Что для одного хлеб, для другого гибель… То есть я хочу сказать…

-   Я понял, что вы хотели сказать.

-   У каждого человека своя Голгофа. Иисус Христос превосходно разбирался в людях. Он знал, что…

-   Секундочку! Позвольте вас прервать. Вы говорите так, словно это вы были знакомы с ним лично.

-   А вы говорите так, словно встреча с Ним не имела для вас никакого особого значения и осталась без последствий.

-   Так и было. Почти.

-   А бессмертие? Или вы настаиваете на том, что для вас это не кара? Тогда что? Награда? Подарок? Благо, дарованное вам за вашу жалкую остроту?

-   Я согласен, шутка была неудачной. Искренне сожалею о ней…

-   И?

-   И всё. А что касается моего бессмертия, то Иисус Христос, вернее тот человек, которого принято считать Богом, не имеет к моему бессмертию никакого отношения. Совершенно. Хотя, повторяю, его слова, обращённые ко мне, произвели на меня довольно сильное впечатление. Это правда.

-   Я уже совсем ничего не понимаю. Ваши недомолвки сводят с ума.

-   Какие ещё недомолвки? Говорю всё как есть. Просто вы несколько торопитесь с выводами. Дело в том, что на момент моего знакомства с несчастным галилеянином мне уже было – внимание! – девяносто лет.

-   Сколько?!

-   Девяносто. Или около того.

-   Этого не может быть…

-   Но так и было.

-   Девяносто?

-   Ну, плюс-минус пару лет.

-   То есть…

-   При этом никто из окружающих не подозревал о моём истинном возрасте. На вид мне было лет тридцать, как и сейчас.

-   Сорок.

-   Что?

-   Сейчас вам на вид лет сорок.

-   Я не выспался.

-   Ага, как же. И вчера, и позавчера…

-   У меня проблемы со сном. Последние лет пятьдесят. Сплю от силы часа четыре, да и то неспокойно, меня постоянно мучают кошмары… К примеру, вчера мне снилось, будто меня преследуют пять безголовых всадников. Это не фигуральное выражение. Когда я говорю «безголовые» - я имею в виду, что они были не глупые, а именно безголовые, в прямом смысле. И лошади, вороные лошади, тоже не имели голов. Интересно, что на это сказал бы ваш Фрейд? Не думаю, чтобы он отыскал в этом кошмаре какой-нибудь сексуальный подтекст. Хотя… кто знает!.. Фрейд – он… удивлял и шокировал в рамках своего времени, а сейчас он разошёлся бы настолько, что…

-   Вы можете помолчать хотя бы минуту?

-   Могу и дольше. Однажды в Лондоне меня уложили в гроб и похоронили. Я пролежал в земле девятнадцать дней. В гробу, сами понимаете, не до болтовни. Вот там впервые в жизни меня по-настоящему охватил приступ смертельной депрессии. Меня спасли расхитители могил. Их называли «падальщиками»… Если б не эти лихие ребята, то, скорее всего, я бы до сих пор тихо лежал под землёй.

-   Об этом чуть позже. Всему своё время.

-   Как скажете.

-   Вернёмся к Иисусу. Вы заявили, что он не имел к вашему бессмертию никакого отношения, так?

-   Абсолютно верно.

-   В чём же, позвольте узнать, истинная причина вашего… скажем так, долголетия?

-   Эликсир.

-   Эликсир? Какой эликсир?

-   Чудодейственный. Эликсир молодости. Всего один глоток – и тебе снова двадцать лет. Во всяком случае, чувствуешь себя именно на этот возраст. Хотите рюмочку? Я прихватил его с собой.

-   Это коньяк…

-   Вы судите по этикетке? Впрочем, вы совершенно правы, это действительно коньяк. И, хочу заметить, не только дорогой, но и хороший. В последнее время цена не всегда соответствует качеству. А подобное несоответствие – первый признак регресса. Но этот коньяк хороший, я уже снял пробу. Будете?

-   Не пью.

-   Я помню, вы говорили. Но это было вчера.

-   С тех пор ничего не изменилось.

-   Это грустно. Два дня, прожитые без каких-либо перемен, приравниваются к одному дню. Точно вам говорю! У вас что, в запасе вечность? Отчего вы живёте в полвдоха? Мой вам совет - дышите полной грудью!

-   Про эликсир вы пошутили?

-   Разумеется.

-   Что же на самом деле?

-   Я расскажу. Будьте любезны, принесите, пожалуйста, рюмку и пепельницу. Мой рассказ займёт довольно продолжительное время.

-   Минутку…

Запись 004

-   Вы вообще как - сильны в истории? Впрочем, не важно. О главных героях моего повествования вы, как образованный человек, наверняка знаете немало. Хотя, слово «герой», если вкладывать в него истинное значение, применимо к ним с большой натяжкой.

После смерти фараона Птолемея XII согласно его завещанию египетский престол переходил Клеопатре и её младшему брату Птолемею XIII, которому тогда едва исполнилось десять лет и с которым она была вынуждена сочетаться браком, так, как согласно обычаю женщина не могла править самостоятельно. Брак, между братом и сестрой, естественно, был фикцией. Просто для того, чтобы лишний раз не раздражать всяких старых блюстителей законов и традиций. Чтобы, как говорится, не дразнить гусей. Ни на какое уважение (о равноправии я вообще молчу) баба рассчитывать тогда не могла, пусть даже эта баба царских кровей. Обычай есть обычай. И здравый смысл, до поры до времени, пасует перед ним. Вот такая закавыка.

Молодая царица правила сама, практически отстранив от дел своего брата – хоть и мальчика, но мужа. Возможно, юному Птолемею на это было начхать, он ведь был ещё совсем ссыкун, но главный советник – евнух Потин и воспитатель мальчика Теодот не желали выпускать из своих рук власть. Они искусно плели интриги и науськивали мальчишку против царственной супруги. Началась борьба партий, вначале неявная и бескровная.

Клеопатра, конечно, могла бы соблазнить маленького засранца и подчинить своей воле, но это уже сделала другая сестра Птоломея – та ещё штучка, настоящая оторва. Её имени я не помню. Кажется, Арсиноя. Не важно. Она не играла особой роли. Обыкновенная шлюха.

Советникам Птоломея удалось переманить на свою сторону военачальника и полководца Ахилла. Теперь армия придавала партии Птолемея реальную силу. Спустя всего три года со дня воцарения Клеопатра бежала к чертям собачьим в Сирию, где собрала армию наёмников. С этой наёмной ордой она двинулась на Птолемея. Никто не собирался уступать. Корона или жизнь – именно так стоял вопрос, и никаких тебе компромиссов.

Армия Клеопатры разбила лагерь на египетской границе, недалеко от крепости Пелусий. Напротив, перекрыв ей дорогу на Александрию, расположилось войско Птолемея. Чем вся эта разгорающаяся катавасия могла закончиться - никто не знал.

В это же самое время шла серьёзная борьба за власть и в Римской империи. Там вовсю пылала гражданская война. Борьба шла, как вы, наверное, помните из истории, между Помпеем и Юлием Цезарем. Проиграв битву при Фарсале, Помпей с семьёй и несколькими приближёнными бежал в Александрию, где намеревался укрыться и получить помощь. Однако коварные и хитроделанные египетские сановники, рассчитывая получить от Цезаря одобрение и поддержку в противостоянии с Клеопатрой, приказали Помпея умертвить. И его преспокойненько убили, едва он только ступил на берег. Когда через несколько дней в Египет прибыл со своими легионами Цезарь, ему на золотом блюде в качестве подарка преподнесли голову его заклятого врага и бывшего соратника Гнея Помпея. Но Цезарь не только не одобрил этого подлого убийства, сверх того – он был крайне разгневан. Вражда враждой, но они посмели лишить жизни римского гражданина. К тому же – кого? Не простого рядового гражданина, а великого Помпея. Было ли это поведение Цезаря искренне благородным или же, как считают многие, лицемерным и наигранным – не имеет никакого значения. Это было красиво. Как по мне. Красиво и достойно. В первую очередь Юлий Цезарь потребовал от Птолемея и его советников выдать ему убийцу Помпея и уж только затем был согласен разбирать жалобы Птолемея на Клеопатру. Цезарь умел и любил совершать поступки, достойные того, чтобы остаться в истории. У некоторых людей подобный талант имеется с самого рождения.

Говорят, Цезарь превзошёл египтян в экстравагантно жестокости. В те времена среди римлян сохранялась традиция пить кровь убитых гладиаторов. Считалось, что кровь погибшего воина – источник жизненной силы. Для вкуса кровь мешали со сладким вином. Цезарь не был исключением. Он частенько заказывал для себя такой кровавый напиток. Так вот, он не только попросил лишить убийцу Помпея жизни, но и потребовал принести ему его голову и кровь.

Надо сразу признать: ни сам Птолемей, ни его приближённые Цезарю не понравились. Чуть ли не с первого взгляда. Вот не понравились, хоть ты тресни! Это ведь только в современной политике личная симпатия и антипатия в расчёт не берутся. А в античные времена из-за личной неприязни правители могли не задумываясь начать войну, жертвуя многочисленными жизнями собственных подданных. И ложить они хотели на общественное мнение и прочую муть. Не совсем, конечно, но по большему счёту. А современные политики и правители всё-таки вынуждены считаться с народом. Не по-настоящему, а так, для виду.

Читаю в ваших глазах вопрос, а именно: зачем я всё это рассказываю? Терпение, мой друг, терпение. Скоро вы всё поймёте.

Чтобы разрешить затянувшийся спор о египетском троне, Цезарь приказал обоим претендентам – Клеопатре и Птолемею - прекратить военные действия, распустить войска и явиться к нему, дабы каждый из них лично изложил ему свои позиции и претензии.

Клеопатра была умной женщиной. И в меру осторожной. Она прекрасно осознавала, что если попробует явиться в Александрию открыто, то её тут же убьют. (Её смерти жаждали многие, даже муж и сестра, что уж говорить не о родственниках.) Но она также понимала, что Цезарь – единственный человек, способный вернуть ей утраченное царство. А ведь она была твёрдо убеждена в одном – она родилась для того, чтобы править. Без этого Клеопатра своей жизни не представляла и ради этого, значит, могла пойти на всё.

В столицу Клеопатра явилась инкогнито. Приплыла на маленьком старом рыбацком судёнышке. А в покои Цезаря её принесли завёрнутой в дорогой ковёр. Это было хитро и остроумно. Кладут, представьте, ковёр к ногам диктатора, разворачивают, а там она – молодая красавица в лёгком восточном одеянии. Каков ход? Всё так и было. Это не выдумка Диона Кассия или, скажем, плодовитого Плутарха. Нет, здесь ни слова выдумки.

Она тщательно готовилась к встрече с диктатором. Её появление было эффектным.

Дальше всем всё известно. Буквально в ту же ночь они стали любовниками. Только, знаете, никакой любви не было. Она хотела его соблазнить, и ей это удалось. Ещё бы! Ведь ему уже за пятьдесят, и он старше её более чем на тридцать лет. К тому же самолюбию Цезаря льстит, что им очарована не просто молодая, красивая и умная девушка, а царица.

И вот Юлий Цезарь берёт Клеопатру под свою опеку. Восемь месяцев он сражается за неё с целой армией египтян и наконец одерживает полную и безоговорочную победу. Почти всё это время Клеопатра рядом с ним. Она старается забеременеть. Это на тот момент была её главная задача. Она превосходно знает: соблазнить мужчину легко, куда сложнее его удержать подле себя. Клеопатра же жаждала заполучить Цезаря полностью и надолго. И она могла бы этого добиться, если бы родила ему наследника.

Ну что тут ещё скажешь? Клеопатре очень нужен был сын от великого Цезаря. И она родила… меня.

-   Простите, что?

-   Она родила меня.

-   Вас?

-   Да.

-   Вы шутите?

-   Нисколько.

-   Это просто смешно.

-   Тогда почему вы не смеётесь?

-   Я вам не верю.

-   Тем не менее это факт, мой юный друг. Я бы даже сказал, исторический факт.

-   А чем вы можете подтвердить свои слова?

-   Увы – одними лишь словами.

-   Так я и думал!

-   А чего бы вы хотели? Чтобы я сдал волосок для анализа ДНК? Но с поиском ДНК моей очаровательной матери могут возникнуть известные трудности. Стало быть, проблема. Не с чем будет сличать.

-   То есть вы хотите сказать, что вы Цезарион.

-   Так называла меня матушка. Маленький Цезарь. Fuimus! Так было.

-   Но ведь Цезариона казнили.

-   Убили.

-   Что?

-   Убили, а не казнили.

-   Есть разница?

-   И довольно существенная.

-   Хорошо, хорошо, хорошо… Допустим. На какое-то время допустим, что вы сын Клеопатры и Цезаря…

-   Нет.

-   Что – нет?

-   Я не говорил, будто я сын Клеопатры и Цезаря.

-   Интересно… А что же вы говорили?

-   Я лишь сказал, что Клеопатра – моя родная мать – хотела подарить Цезарю сына и она родила меня.

-   То есть у неё был другой любовник?

-   Ни в коем случае. Только не в этот период. Зачем? Такой глупости она бы себе не позволила. Если бы Цезарь узнал, он бы воспринял это как личное оскорбление. Даже если б ей захотелось как никогда, то и тогда она бы не посмела. Она не имела права рисковать будущим ради мимолётного настоящего.

-   Тогда я ничего не понимаю.

-   Терпение, мой юный друг, терпение.

-   Да, что вы заладили «мой юны друг, мой юны друг». Я вовсе вам не друг! И, самое интересное, уже давно не юный. Мне уже тридцать пять.

-   А мне чуточку больше.

-   Всё равно, обращение «мой юный друг» режет мне слух.

-   Хорошо, я обещаю щадить ваш слух в дальнейшем.

-   Не томите, Бога ради, рассказывайте, рассказывайте…

-   Моя мать, повторяю, мечтала родить Цезарю сына. И она делала для этого всё, что могла. Но прошёл месяц, второй… И она не на шутку забеспокоилась: а может ли он вообще иметь детей. Мало ли…

-   У него, насколько я помню, была дочь.

-   Да, Юлия. Но была ли она его дочерью – вот вопрос. Mater semper est certa. Мать всегда достоверно известна. Чего не скажешь об отце. К тому же это было слишком давно. Он уже был немолод…

-   Ну и?

-   Она даже обращалась к жрецам. Те добросовестно молили богов, приносили им жертвы, делали специальные снадобья, которые необходимо было подмешивать любовнику в вино, но ничего не помогало…

Мать почитала многих богов, но самым священным для неё был культ богини Исиды. Она и сама считалась живым воплощением богини. Однако помощь явилась с иной стороны. Одна из рабынь посоветовала матери обратиться к Асмодею. В некоторых районах Египта действительно поклонялись змею Асмодею, в честь которого был даже выстроен храм. Кстати, существовало поверье, что змей Асмодей и змий, соблазнивший Еву, – одно и то же существо. Но рабыня поклонялась Асмодею потому, что родом была из Персии, где его издревле знали под именем Аэшма-дэв, он же Заратос, бог войны, похоти и богатства. А евреи его знают как демона Ашмедая, одного из ближайших сподвижников князя тьмы Сатаны. Асмодей – демон воинственный и похотливый.

Рабыня, надоумившая мою мать обратиться к Асмодею за помощью, научила её ритуалу вызова демона. Мать сделала всё, что требовалось, и, не дрогнув при появлении демона, изложила тому свою просьбу, заключавшуюся в том, что она желает зачать от Цезаря. Асмодей согласился, ибо она принесла необходимую жертву и знала его тайное имя. Но демон, вызванный моей отважной матерью, был не так-то прост. И он оскорбился такому отношению к себе. Эти жалкие людишки замахнулись на то, чтобы использовать его в своих примитивных личных целях! Как какого-то мелкого божка! Невероятная наглость, непостижимая!

Дух Асмодея вселился в Цезаря и овладел матерью в ту же ночь. С одной стороны, он выполнил условия договора, но с другой стороны, он её обманул. Или наказал за дерзость - как вам будет угодно. В любом случае, у неё родился сын. Этим сыном был я.

Обо всём этом мне поведал мой воспитатель Родон перед смертью. Я, как и вы сейчас, не был склонен во всё это верить, но два момента убедили меня в правдивости его слов. Во-первых, он – мой воспитатель Родон - знал, что умрёт, а угрожающая близость скорой кончины лишает какой бы то ни было выгоды какую бы то ни было ложь. А во-вторых, наш разговор состоялся уже после того, как меня убили. А меня убили… убили… О, боги, как же давно это было…

- Продолжайте.

- Не терпится знать, что было дальше?

- Ещё бы! Не каждый день такое доводится слышать.

Запись 005

- После убийства Юлия Цезаря некоторые противники Марка Антония смеялись над ним, естественно, не напрямую, а за глаза: «Антоний в наследство от Цезаря получил не только Римскую империю, но и пагубную страсть к этой египетской шлюхе».

И пагубная страсть была. Это правда. Всё меньше он проводил времени в Риме, оставил жену с тремя детьми, забросил дела империи, чем воспользовался другой наследник Цезаря – приёмный сын убитого диктатора Октавиан Август.

Мне нравился Марк Антоний. Конечно, он был малообразован, малость грубоват, но он был настоящим мужчиной и хорошим воином. И он любил мою мать. Это точно. Я знаю.  Многие утверждали, что она приворожила его, околдовала… Не знаю насколько такие слухи соответствуют истине, но, в принципе, не исключаю… Всё могло быть. Ведь даже осознав, что вся его жизнь летит в бездну, что она – Клеопатра – погубила его, он – бедняга - оставался с ней и был ей катастрофически предан.

Рядовые солдаты любили его за простоту и остроумие, но в конце жизни он остался один. Таков удел проигравших героев. Его все предали. И друзья, и союзники. Все, кто понимал, что дело проиграно.

При обороне Александрии он своими глазами видел, как весь его флот перешёл на сторону Октавиана. Так же поступили и сухопутные войска. Всё повторилось. Совсем недавно он, устремившись за бежавшей Клеопатрой, бросил на произвол судьбы всю свою армию, теперь остатки его армии бросили на произвол судьбы его самого.

Они оба – мать и Антоний – были, по сути, обречены. Создали шуточный «Союз смертников» и проводили целые дни в мрачных увеселениях и попойках, практически ничего не делая ради исправления своего прискорбного положения. Октавиану они послали письмо, в котором Клеопатра просила оставить царство её детям, а Антоний просил предоставить ему возможность жить как частное лицо где-нибудь в Афинах. Октавиан ничего ему не ответил, а что касается просьбы Клеопатры, то он обещал подумать, но только в том случае, если она выдаст ему Антония, живым или мёртвым – не имеет значения.

После непродолжительных раздумий, а раздумья имели место, Клеопатра была вынуждена ответить категорическим отказом. Самое циничное в этом то, что она всё-таки всерьёз рассматривала предложение беспощадного Октавиана.

Предчувствуя скорый крах и погибель, мать отправила меня в Индию. Меня сопровождал отряд из двенадцати человек, а также мой учитель Родон и мой личный телохранитель, римлянин Корнелий Вар. Последний был бесконечно предан мне и любил меня, как родного сына.

На десятый день пути нас настигла весть о смерти моей матери. Она и Марк Антоний лишили себя жизни. Подробности я узнал позже. Говорят, что дело было так. Когда войско Октавиана, не встретив практически никакого сопротивления, входило в столицу, Клеопатра заперлась в своей собственной усыпальнице, чтобы достойно принять смерть. Антонию, возвращавшемуся с наблюдательного пункта, откуда он видел, как его войска почти без боя переходят на сторону противника, слуги сообщили, что Клеопатра покончила с собой. Ну, вы знаете, наверное. Об этом многие писали.

Не видя никакого смысла жить дальше, Антоний сменил военную форму на парадную и обратился с просьбой к единственному верному человеку, оставшемуся подле него, рабу по имени Эрот. «Ты поможешь умереть своему господину?».

Сдерживая слёзы, раб закивал, затем схватил кинжал и быстрым движением руки вспорол себе живот.

«Ты подал пример, – сказал Антоний. – Порой это лучше всякой помощи».

Он взял меч и шагнул к умирающему, который страдал и корчился от боли.

«Давай хотя бы я помогу тебе», – проговорил Антоний и одним ударом добил умирающего. Потом он попытался убить и себя, но впервые в жизни его рука дрогнула, и он лишь смертельно ранил себя. От болевого шока он потерял сознание, а когда сознание вернулось, у него уже не оставалось сил довершить начатое. Он лежал в луже крови и просил хоть кого-нибудь прийти и помочь ему себя убить. Но слуги и рабы не решались даже подойти к нему. Во всём дворце люди затаились и находились в каком-то оцепенении от его криков и проклятий, которые он изрыгал на головы всех, кто его слышал, но никто не приходил на помощь. Ни одна сволочь! О, люди, люди…

Так продолжалось довольно долго. Наконец к нему явился писец Диомед и сообщил о том, что царица ещё жива и желает его видеть.

«Скорее, скорее, – захрипел Антоний, - несите меня к ней. Это боги даруют мне милость видеть её перед смертью».

Слуги перенесли умирающего в усыпальницу к Клеопатре, и он умер у неё на руках, счастливый от её присутствия.

«До встречи, луна моей жизни», - прошептал он напоследок.

И уже не услышал, как она сказала в ответ:

«Иди, мой любимый. Я скоро тебя догоню».

Мать похоронила его. А затем отравила себя, указав в завещании, что хотела бы быть захороненной вместе с Марком Антонием. Жизнь пленницы, пусть и в золотой клетке, её не устраивала. Было ей тридцать девять лет.

Не жизнь – печальная песня.

К слову сказать, может, для неё и хорошо, что всё обернулось таким образом… Она, помню, страшно боялась приближающейся старости.

Когда мы узнали о смерти моей матери, Родон принялся уговаривать меня вернуться в Александрию. Он был красноречив и убедителен. Уверял, что престол принадлежит мне по праву, что никто не посмеет оспаривать моё право, что Октавиан воевал с Марком Антонием, а не с Египтом; меня никто не тронет, поскольку я не собираюсь претендовать на что-то большее. Народу нужен фараон, говорил он, а фараон лишь один. Твоя мать этого хотела бы, говорил он, ты должен вернуться хотя бы ради неё. Я был вынужден согласиться, при том что Корнелий Вар, давший священную клятву Марку Антонию и моей матери спасти меня, протестовал, предчувствуя нежелательное развитие. Но решение я уже принял.

Мы повернули коней в обратную сторону. Однако когда до столицы оставалось буквально полдня пути, меня охватили сомнения. Я вновь заколебался: стоит ли так беспечно рисковать. И ради чего, собственно? Я вовсе не желал править Египтом. Не имел ни малейшего желания. Я не хотел возвращаться домой. Вар меня поддержал. Но Родон снова призвал на помощь всё своё красноречие… Он сказал, что моя нерешительность не понравилась бы Клеопатре, что она всегда любила только смелых и дерзких мужчин. И что провести всю оставшуюся жизнь в бегах – позорная участь. Родон умел убеждать. Он в совершенстве обладал умением блистательно и феерично жонглировать словами и аргументами. Я почти дал себя уговорить, но врождённое звериное чутьё подсказывало: возвращаться домой – ужасно опасно.

Тогда, отправив Родона на разведку в Александрию, мы разбили лагерь в глухом ущелье, подальше от дороги, ведущей в город.

Родон отсутствовал двое суток. Мы уже предполагали самое худшее, что могло случиться: что он схвачен и его пытают, дабы выведать место моего пребывания.

Но всё было ещё намного ужаснее. О чём мы, конечно, не догадывались.

Мы собирались утром сняться с места. Не довелось. Ночью на наш лагерь напали. Это были римляне. Они напали на нас без предупреждения, не разбираясь и не спрашивая наших имён. Сразу стало ясно – Родон предал нас. Хорошо ещё, что мы выставили дозор и успели подняться по первому тревожному сигналу. Впрочем, это ничего не меняло. Врагов было в десять раз больше. То есть мы были обречены. И, прекрасно это понимая, мои люди стояли насмерть. Обречённость и отчаяние придавали нам сил. Но спасти нас это не могло. Результат нашего противостояния был предрешён заранее. Мои люди гибли один за другим. Зато каждый, умирая, умудрялся унести с собой две-три жизни.

Я был молод. Если не сказать - юн. Мне шёл всего восемнадцатый год. Воин из меня был никудышный. Хотя моим обучением занимался Корнелий Вар, но опыта и мастерства всё равно не хватало.

В самом начале схватки вокруг меня образовалось плотное кольцо из моих телохранителей. Но постепенно звенья кольца выпадали, кольцо редело и сжималось… Смерть впервые в жизни так близко дышала мне прямо в лицо. Было жутко.

Мы бились. Мы дрались. Отчаянно. С остервенением! Обезумев от страха, от злобы и запаха крови.

Одним из последних погиб верный Вар. Я, помню, бросился к нему, и он прохрипел:

«Сделал всё, что мог».

В следующее мгновенье здоровенный римлянин всадил мне меч в горло.

Жуть… И чудовищно больно…

- Я понимаю.

Запись 006

-   До сих пор мурашки по телу… Хотя потом меня убивали раз двадцать…

-   Обождите… Меч в горло… А что было после?

-   После? Ничего. Смерть - это сон без снов. Не помню, кто сказал, но очень похоже. Сон без снов…

-   А потом?

-   Потом я проснулся. Как ни в чём не бывало.

-   Можно поподробней?

-   Можно. Наши убийцы, действующие по приказу Октавиана, не были ублюдками. Какие-нибудь варвары просто бросили бы наши тела на съедение диким зверям и всяким пернатым падальщикам. А эти соорудили погребальный костёр и сожгли наши трупы. Я очнулся лежащим среди обугленных тел и пепла. Я был абсолютно наг, но на теле моём не осталось ни ран, ни ожогов… Более того, я чувствовал себя…как сказать?.. обновлённым, что ли… Да, именно так, я чувствовал себя обновлённым. Этакий глубокий катарсис на всех возможных уровнях.

-   Вы вернулись в Александрию?

-   Зачем?

-   Разве вы не хотели отомстить Родону за предательство?

-   Хотел. Ещё как! Но я не торопился.

-   «Месть – это блюдо, которое необходимо подавать холодным»?

-   Бесспорно. Рад, что вы понимаете без лишних разъяснений. Лет сорок я путешествовал по миру. Где только не бывал. Чем только не занимался. О том, кто я есть, не говорил ни единой живой душе. Когда опасения быть кем-то узнанным прошли, я посетил Рим. Во-первых, как ни крути, это был самый центр мира, а во-вторых, я узнал, что Родон теперь обитает там. Он преуспел. Занимался ростовщичеством. Имел большую семью… Мой воспитатель… Старая ползучая тварь. Он и думать обо мне забыл. Гнида. Даже теперь вот - вспоминаю и чувствую как злоба, словно молоко на огне поднимается и стремится хлынуть через край.

-   Вы убили его?

-   Да… Я предал смерти всех, кто находился в его доме, включая рабов и животных. Я никого не пожалел, поверьте! Не глядите с таким откровенным осуждением. Я был молод и горяч. Боль и обида напрочь заслонили и чувство справедливости, и чувство жалости… Я был жесток. Жажда мести… Это не так-то легко объяснить. Пока вы сами не испытаете нечто похожее.

-   Да нет, я понимаю, вы сын того времени…

-   И сын своих родителей.

-   Вы, кстати, узнали, как именно умерла ваша мать?

-   Вы о подробностях? В историю с аспидом я не верю. Это, конечно, романтично, но не слишком правдоподобно. Мать превосходно разбиралась в ядах. Она испытывала их на рабах и преступниках. Так было. Обычно она проверяла яды прямо во время пира. Она искала такой яд, который действовал бы безболезненно и мгновенно.

-   А ваша мать, как я погляжу, была довольно-таки кровожадной особой.

-   Она была разной. Она же человек. Я понимаю, у вас своё мнение, многое вам видится в ином цвете. Вас, наверняка, покоробило бы то, что моя мать интересовалась развитием эмбриона, и она лично разрезала животы беременным рабыням, чтобы исследовать плод, его расположение, развитие и тому подобное. А я, при этом, до сих пор с трепетом вспоминаю, как она баловала меня. С какой любовью и нежностью смотрела на меня и говорила: «мой маленький лев».

-   Чем вы занимались после убийства Родона? Вы остались в Риме?

-   А как же. Да, в Риме. Около трёх лет я готовил покушение на Октавиана. Но подлый старик сдох раньше, чем я осуществил план мести. Это было обидно. Октавиан подох, лишив меня возможности отомстить, а стало быть, лишив меня цели в жизни. Несколько лет я возглавлял одну из городских банд, достиг огромных высот в преступном мире Рима, а когда мне всё осточертело до тошноты, вступил в легион. Мирная жизнь меня не радовала. Вероятно, сказывались гены.

-   Гены?

-   Мгу.

-   Что вы хотите этим сказать?

-   То, что сказал. Воспитание и образ жизни значат много, но не меньшее влияние на человека имеет кровь.

-   То есть?

-   То есть я немало взял от отца. Родного отца.

-   От демона?

-   От него, родимого. Будь он трижды проклят.

-   Прямо оторопь берёт.

-   Бывает.

-   В том-то и дело, что не бывает.  Вернее, быть  этого  не может.

-   Вы о чём?

-   Я обо всём том, что вы рассказываете. Невероятно!

-   Но факт.

-   Не обязательно. Это всего лишь ваш взгляд на вещи. Да и вы, небось, любитель разукрашивать свои истории.

-   Зачем мне это?

-   Надо же – передо мной Агасфер! Сын демона Асмодея.

-   Кстати, вы второй человек, которому я всё это рассказываю. Открыто. Без утайки. Всё как есть.

-   Второй? А кто был первым?

-   Моя жена.

-   У вас была жена?

-   Однажды.

-   Вы любили её?

-   Больше жизни.  Впрочем, в моём случае лучше сказать – больше смерти.

-   Как её звали?

-   Простите, но я бы не хотел касаться этой темы. По крайней мере, сейчас.

-   Тогда вернёмся к вашему отцу.

-   Как вам будет угодно.

-   Только дайте и мне закурить.

-   Вот те раз! Пожалуйста, угощайтесь.

-   Благодарю.

-   А как же?..

-   Бросьте. Сколько той жизни?

-   Ну уж тут позвольте с вами не согласиться.

-   Кхе-кхе (кашель)… Ух ты… кхе… Крепкие, однако…

-   Это с непривычки.

-   Да, да… Знаю. Глупо звучит, но в определённых ситуациях табачный дым - как глоток свежего воздуха.

-   Как по мне – звучит что надо! Может, выпьете со мной?

-   Нет, спасибо.

-   Ну а я, с вашего позволения, хлопну ещё рюмочку. А то и две. Отменный коньяк. Такая редкость.

-   В холодильнике есть лимон. Нарезать вам?

-   Обойдусь.

-   Ладно.

-   Ваше здоровье!

-   Так вы его хоть раз видели?

-   Кого?

-   Вашего родителя.

-   Асмодея? Было дело. Дважды наши пути пересекались… дважды… Вспоминаю – и мороз по коже.

-   Общались с ним?

-   И довольно-таки плотно.

-   Я весь внимание.

-   Но вначале речь пойдёт не о нём.

-   А о ком?

-   Об одном человеке. Без этого человека наша встреча не состоялась бы. Состоялась бы, но иначе.

-   Что же это за человек? Кто он?

-   Жертва.

-   Жертва?

Запись 007

-   Его детство счастливым не назовёшь. А если счастливого детства не было у человека, то он уже не такой как другие. Изначально. Да… Так вот, детство у него было хреновое, хуже не куда. Слишком рано осиротел. Сперва, когда ему было четыре года, умер отец. Скоропостижно скончался. Затем, когда ему исполнилось восемь, скончалась и его мать. По всей видимости, она была отравлена ртутью. Такие тогда ходили слухи. Он остался совсем один. Никому не нужный. Равнодушное или пренебрежительное отношение со стороны окружающих – это самое большое, на что он мог рассчитывать. Удручающее положение. Никто его не любил, никто о нём, по сути, не заботился. Растёт себе пацан, и шиш с ним – пусть скажет спасибо, что не придушили щенка. Его унижали, издевались над ним. Он рос тихим и робким. Со временем он привык к уединению и пристрастился к чтению. Читал он много, с упоением… Книги скрашивали его серые будни, разбавляли его одиночество… Отсутствие любви в детские годы сильных людей закаляет, а слабых сжигает изнутри, и затем они носят в душе сплошное пепелище. Он был слабым. Его частенько оскорбляли, унижали и никак не считались с его мнением. Кто бы мог подумать, что из этого тихого, грустного мышонка когда-нибудь вырастет царь и великий князь всея Руси Иван IV, прозванный Грозным? Такой фантастической метаморфозы никто и предположить не мог. Верно ведь? А я вам сейчас легко объясню, в чём тут дело.

Его бы давно лишили жизни. Ещё в детстве. Никто б за него не вступился, а сам за себя он был не в силах постоять. Но кто бы в таком случае стал великим князем? Об этом мечтали очень многие. Поэтому противники были слишком заняты борьбой друг с другом, а юный Иван оставался маленькой бесхребетной марионеткой типа паяца. Соперничество бояр между собой не ограничивалось одними лишь интригами, порой доходило до тайных подлых покушений, а иногда переходило в открытое кровавое противоборство. Во всей державе творился полный беспредел. Смутное, страшное время. Он наблюдал всю эту ужасающую картину и потихоньку сходил от ужаса с ума. И лучше бы он свихнулся, честное слово. У сумасшедшего своя реальность. Недаром, многие величайшие умы полагали, что психи – самые счастливые люди на земле. Но при этом – что забавно – добровольно никто не согласился бы окончательно и бесповоротно сойти с ума.

Юный Иван был слаб, безволен, тщедушен и труслив. И вдруг в тринадцать лет он, словно его подменили, полностью преображается. Причём не только внутренне, но как будто бы и внешне. Приподняв голову, он расправляет плечи и дышит полной грудью. Он уже не отводит взгляд, не опускает глаза, как прежде. А глаза при этом сверкают хищным блеском безумия и злобы. Как такое могло произойти? Невероятно. Не человек – гроза. Офигеть можно. Вы уж извините меня за мой несовершенны французский. Так говорят англичане, когда сквернословят.

Однажды он неожиданно созывает собрание бояр и громогласно объявляет, что более не намерен терпеть того, что они пользуются его юностью и сиротством, что они, значит, беззаконствуют, бесчинствуют и грабят народ, обирают бедный люд, казнокрадствуют, мздоимствуют, самовольно убивают людей и захватывают земли. Речь его была пламенной и грозной. Даже врождённое заикание прошло, словно его и не было никогда. Говорил чётко, мощно, громко. Что не предложение – плита!

Винил он многих, но заявил, что накажет лишь одного – самого главного виновника - и указал на князя Андрея Шуйского, первого советника и знатнейшего вельможу, того, на кого ещё вчера все глядели как на Бога. Псари по приказу малолетнего Ивана  схватили Шуйского и, попросту истерзав, умертвили его. И никто и пикнуть не посмел. Нормальная история?

С этого дня он словно бы страдал раздвоением личности. Я про Ивана говорю. Он был то здравомыслящим и богобоязненным, то становился беспощадным, кровожадным и злым. Буйство нрава сменялось ангельской кротостью.

В шестнадцать лет он, великий князь, принял титул, который не решались принять ни отец, ни дед его, – титул царя.

Царя теперь боялись. Даже самые приближённые к нему люди не могли предугадать, какой будет реакция царя на то или иное действие или всего лишь слово. Одного из бояр, родовитого и всеми уважаемого, он приказал задушить в винном погребе только за то, что тот как-то упрекнул Фёдора Басманова в противоестественной связи с царём: «Ты служишь царю гнусным делом содомским, а я, как и предки мои, служу государю на славу и пользу Отечеству». Басманов пожаловался царю, передав тому обидные слова, - и родовиты боярин был приговорён к смерти. Без всякого, само собой, суда и следствия. Придушили к чертям собачьим, как безродного холопа.

Царь и сам убивал не раз. Своими руками. И лично принимал участие в пытках. И получал от этого огромное наслаждение. Со временем он стал настолько искушённым в делах такого рода, что часто сам выдумывал и применял пытки и всевозможные казни и достиг в этом извращённом искусстве невероятных высот. Современные садисты - просто мальчишки перед ним. Жалкие дилетанты! Раскалённый прут в анус, чтобы прут прошёл сквозь все внутренности и уткнулся в череп уже околевшего человека – это самое невинное, что он придумал.

Ох, дайте дух перевести!

Многие полагают, что царь Иван Васильевич – обыкновенный безумец. Банальный псих. Сумасшедший садист. Параноик. Но это не так. Уж я-то знаю. Он не был психом, нет. Как не был и деспотом.

Он был не деспотом, а жертвой. А знаете, почему? Я вам скажу. В него вселился демон Асмодей. Мой отец. Вот кто являлся истинным тираном. Он вселился в малолетнего Ивана, и с тех пор они вдвоём делили тело несчастного царя. Именно этим объясняются резкие смены его настроения и разительные перемены образа жизни. Вот он трезво мыслит, любит жену, занимается государственными делами, строит церкви и храмы, ведёт богословские беседы с митрополитом, а то вдруг спустя месяц-другой бесчинствует и бражничает, мучает и казнит людей, травит вчерашних друзей, кастрирует недовольных, истязает жену и насилует невинных девиц, а для пущего удовольствия насилует девочек и мальчиков на глазах их родителей. Монстр, а не человек! Fuimus!

Сам-то Иван был тихим, смиренным и даже праведным человеком. Грозным Ивана сделал демон Асмодей, который не знал никакого удержу в пороках и злодеяниях. Вовсе. Одно слово, чудовище.

Это именно он – Асмодей – за царской трапезой поил отравленным вином попавших в немилость вельмож; это он ударил пастора хлыстом со словами «Поди ты к чёрту со своим Лютером» и даже намеревался его казнить, хотя за минуту до этого мило и благодушно беседовал на богословские темы; это он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевшего стать перед ним на колени; это он в Полоцке приказал перетопить в Двине всех иудеев с их семьями, включая младенцев; это он ввёл опричнину и разорял свои же деревни и города, убивая без счёту; это он запрудил Волхов убитыми новгородцами числом в пятнадцать тысяч человек, и с тех пор, по народному поверью, даже в самые лютые морозы река около места, с которого сбрасывали людей, никогда не замерзает; наконец, это он не пожалел и в приступе гнева убил собственного сына. Это и многое другое. Всё он. Он! Демон Асмодей! Но люди-то видели лишь оболочку. Они видели Ивана Грозного.

Все удивлялись его свирепости, как до того удивлялись его святости. Теперь вы, надеюсь, понимаете, почему этот государь, этот человек как бы двоился в представлении современников, видевших его лично, живших с ним в одно время. И предельно ясно, почему один из его современников, описав его славные и благие дела, совершённые до смерти первой жены, вдруг пишет, что, дескать, потом словно некая страшная буря, налетевшая со стороны, смутила покой его доброго сердца и – цитирую - «я не знаю, как перевернула его многомудренный ум в нрав свирепый и ужасный, и стал он мятежником в собственном государстве». Вот как! Полюбопытствуйте при случае. Преинтересный документ.

Короче, в Ивана Грозного вселился демон, и время от времени он брал над ним верх, показывая свою адскую личину. А царь, приходя в себя, пока демон дремал, прячась вглубь, сходил с ума от ужаса перед содеянным. То есть Асмодей грешил, а Иван Васильевич каялся. И не раз он хотел уйти в монастырь, сделаться монахом…

Такова была тяжкая участь этого царя, который за время своего царствования вдвое увеличил территорию Российского государства и как минимум втрое уменьшил число живущих в этом государстве.

Забавно, всё-таки, забавно… Хе-хе…

История клеймит и всячески осуждает русского царя Ивана Грозного, да-да, называя монстром, а его пожалеть надо, он мученик.

Запись 008

-   Всё это я уже понял. Меня сейчас больше занимает ваша с ним встреча. Как это произошло, где, при каких обстоятельствах?

-   В то время я жил в Польше. И как-то раз очень сильно повздорил с одним отъявленным негодяем. Разбойником Стефаном Куцым. Дело в том, что этот подлец увёл у меня девицу. Она была цыганка. Звали её Зара. Молоденькая совсем, лет шестнадцати, красоты неописуемой. Очень она мне понравилась. И красотой, и нравом. Даже сватать думал. Так этот скот со своими дружками напал на табор её отца и выкрал Зару. Но это полбеды. Куцый не только увёл её силой, убив её отца и братьев, но ещё и, вдоволь наигравшись, бросил её на дороге подыхать, как собаку. Я далеко не святой, однако, узнав о случившемся, был настолько опечален, что поклялся найти мерзавца и убить. Узнав об этом, Куцый сбежал на Сечь к запорожским казакам, а потом лихая судьба и нелёгкая привела его в Московию. Там я его и настиг по прошествии двух лет со дня клятвы и прикончил в честном поединке, на глазах полдюжины свидетелей. Случилось это в одном грязном дешёвом трактире; в вонючей дыре, в которую забилась эта крыса… Дрался он отчаянно, но против меня у него не было ни единого шанса… Я к тому времени уже через такой огонь прошёл… Потом меня схватили опричники и хотели сразу убить, но выяснив, что я иноземец и близкий друг короля Сигизмунда Августа, повели к царю. Я ничего не страшился. Напротив, меня одолевало любопытство. О русском монархе я много слышал. Истории и рассказы были более чем противоречивыми. А тут представилась возможность личной встречи. Я был не против. Впрочем, меня, естественно, никто и не спрашивал. Схватили, связали и потащили. Они ведь и не такие беззакония учиняли. Виноват – не виноват, им всё равно. Могли и убить за косой взгляд. Никто им не указ. Для них любой человек – дерьмо. Кроме царя, естественно.

На то время царь окончательно переселился в Александровскую слободу, во дворец, обнесённый валом и рвом. Там было его волчье логово. Царь опасался мятежа. Дворец больше походил на крепость, и во всём ощущалось военное положение.

Меня завели в мрачное полуподвальное помещение, где за большим грубым столом ужинал отвратный худой жёлчноликий старик в простой рубахе. Жидкая, некогда чёрная борода сверкала серебром от седины и жира, что стекал по тонким губам. Его маленькие глазки прямо-таки впились в моё лицо, лишь только я вошёл.

Старик бросил недоеденный кусок мяса в тарелку, вытер руки об рубаху и скрипучим голосом спросил:

«Кто таков?»

Я представился. Держался я спокойно, с достоинством.

Он спросил:

«Ты купца иноземного убил?»

Я принялся разъяснять, что никаким купцом он не был и что он страшный подлец и вполне заслужил смерть.

«Не тебе, пёс, сие решать!» - проворчал старик, слегка повысив голос. А потом вдруг спросил: - «Жрать-то хочешь?»

И, не дожидаясь ответа, указал на стул подле себя. Я смиренно поблагодарил и присел на указанное место.

«Бери, - сказал он, - любой приглянувшийся кусок. По-простому… Мясо хорошее, сочное, с кровью… - Неожиданно он засмеялся. – Я тут давеча на Псков пошёл. Хотел стереть сей гнусный град с лица земли. Эге… Подлый город, подлые людишки… Они знали, какая участь постигла Новгород. Да. Когда я въезжал в город, подлый народ смиренно лежал ниц на голой земле, покорно ждал, уповая на милость. Все. И холопы, и торговый люд, и бояре… Тут подбежал ко мне божий человек и, пуская слюну, протянул мне кусок сырого мяса. Прости, говорю, мил человек, я не голоден. А юродивый мне в ответ: людоед всегда голоден. Или ты, ирод, только человечинку кушать любишь? – Старик опять засмеялся. – Ишь ты! Людоедом меня ругает. Пёсий сын… А ведь я мученик, страдалец… - Он прикрыл глаза и стал проговаривать слова так, словно повторял заученное напамять. - Тело моё изнемогло, дух болезнует, раны душевные и телесные умножились, и нет того, кто исцелил бы меня. Ждал я помощи, но не явился никто, кто поскорбел бы со мной, утешающих я не нашёл, заплатили мне злом за добро, ненавистью за любовь! – Он открыл глаза и снова рассмеялся. – Иоанн долго не протянет».

Я молчал, ничего не понимая, а он продолжал говорить.

«Сколько лет ему на вид – шестьдесят-семьдесят? А на самом деле гораздо меньше. Тело послужит ещё несколько лет. Пять или шесть… Больше Иоанн не сдюжит».

«Какой Иоанн?» - спросил я.

«Да этот! – и он постучал себя в грудь. – Вот этот! Царь!»

«А ты разве не царь?» - спрашиваю.

«Да ты что, сын, родного отца не признал?!»

Лицо его потемнело, брови насупились, а белки глаз налились кровью.

«Не узнал. Меня! Демона Асмодея! Князя инкубата и суккубата! Ближайшего соратника Люцифера! Первого из семидесяти двух демонов, начальника шести легионов адских духов! В далёком прошлом одного из самых приближённых к небесному престолу серафимов. Известного смертным под именами: бес Енах, Захах, Аэшма-дэв, Заратос и Каблатос. Покровителя воинов, грабителей и убийц… Не признал?!»

Голос его гремел. И я, привыкший уже к отсутствию какого-либо страха перед чем-либо, сидел, объятый ужасом.

Затем, перейдя на шёпот, он наигранно печально произнёс:

«Вот она, сыновья плата за любовь и заботу родного отца».

«Что тебе от меня надо?»

«Мне ничего ни от кого не нужно. Я самодостаточен и горд. Мне вообще никто не нужен! Мы просто поболтаем. По-семейному. Мне же тут не с кем словом перемолвиться. Так, чтобы открыто».

«О чём нам говорить?» - спрашиваю.

«Тема не важна. Родственные души даже говоря о чём попало всегда находят общий язык. А для беседы это главное».

«Я не люблю болтать ни о чём».

«Напрасно, это одна из самых занимательных тем. И точки соприкосновения не в словах, а в говорящих».

«Зачем ты мучишь людей?»

«Ничего личного. Всего лишь служба».

«Я ухожу».

«От себя не уйдёшь».

«Надо же, даже демоны говорят очевидные вещи».

«Ты скажи-ка – как живёшь?»

«По-разному».

«А я вот, - говорит, - последние сто лет заскучал. Да и возраст даёт о себе знать. Мне ведь уже восемьдесят восемь тысяч лет».

-   Погодите-ка… Демон жаловался на старость? Стало быть, он смертен?

-   «Ничто не вечно под луной».

-   И вы?

-   И я.

-   Гм… Что было дальше?

-   Когда?

-   Ну с вами, когда…

-   Да ничего, собственно. Поболтали. Выпили. И даже попели… И я ушёл.

-   И всё?

-   Вы как будто разочарованы?

-   Ну ещё бы! Ваша первая встреча с отцом, с демоном!

-   Нет, это как раз была наша вторая встреча.

-   А первая?

-   Первая встреча была куда более интересной и произошла при более драматичных обстоятельствах.

-   Я слушаю.

-   Сейчас, подождите.

-   Жду.

-   Точно не хотите выпить? За компанию?

-   Нет, спасибо.

Запись 009

-   C чего бы мне начать? С кровавой авантюры горстки конкистадоров? Ну уж нет! Сперва вас необходимо погрузить в атмосферу того времени и тех событий. А ещё лучше отмотать плёнку моей памяти на много лет назад и в качестве предыстории поведать вам историю Нового Света. Не спешите обвинять меня в пустозвонной тавтологии, мой друг. Вы же профи. Вы должны оценить в этой примитивной игре слов красоту, изящество и смысл. Хотя нет, журналистам важно «что», а «как» их мало волнует. Ну, ладно!

Итак. В августе одна тысяча четыреста девяносто второго года три небольшие каравеллы вышли из гавани города Палос-де-ла-Фронтера и взяли курс на запад. Великая экспедиция, она же великая авантюра, началась!

Что-то уловили? Пытаетесь навести резкость на размытые очертания знакомой информации? Сейчас всё прояснится, лишь только я произнесу названия кораблей, а за ними и имя адмирала. «Пинта», «Нинья» и «Санта-Мария». А возглавлял экспедицию одержимый безумной идеей и жаждой наживы человек, известный нам под именем Христофора Колумба. Я не склонен идеализировать знаменитого мореплавателя, но мне всегда было чуточку жаль этого несчастного баловня судьбы. (Каков оксюморон! Несчастный баловень судьбы!) Ничему из того, о чём он мечтал, не суждено было сбыться. Золота, которым он бредил, заразив своим бредом множество алчных испанцев, включая королевскую чету, Колумб в Индии не нашёл, да и те земли, где он мечтал разбогатеть, Индией не являлись. О чём он, кстати, никогда так и не узнал. Его заблуждение не было развеяно до самого дня смерти. Умер он в нищете и бесславии. Хотя он, наверное, заслужил и то, и другое. Слишком уж циничный и прагматичный был тип. Вы не согласны? Впрочем, не нам его судить, не нам его оправдывать. А с другой стороны, кому ж судить? Кому оправдывать? Кто, если не мы?

Извините, вечно меня уносит в сторону.

- К этому-то я привык. Меня совсем другое смущает. Что это вы из Колумба сделали жалкого меркантильного типа?

- Так ведь так и было!

- А то, что он мореплаватель, исследователь, мечтатель – если хотите! – и даже фантазёр, но решительный и целеустремлённый!

- И это тоже. Разве одно другому помеха?

Экспедиции Колумба не оправдали себя по части богатства. Но зато из Испании к новым землям хлынул мощный поток разношёрстного народа: в основном обедневшие дворяне, преступники, авантюристы и всевозможные искатели приключений. Страшный и отчаянный народ. Рисковый! Для них это был реальный шанс вырваться из полосы неудач и попробовать начать жизнь сначала, с чистого листа. Только что толку? Вот он – чистый новый лист, но почерк-то прежний!

В Новый Свет я прибыл в одна тысяча пятьсот девятнадцатом году. И очень скоро попал в отряд Эрнана Кортеса, которого губернатор Эспальолы послал исследовать побережье полуострова Юкатан. Кортес уже знал из достоверных источников, что там, в глубине полуострова, обширная область находится во власти невероятно богатой и сильной империи, которую боялись, а стало быть, и ненавидели все соседние туземные народы.

Я напомню, Эрнан Кортес, небогатый дворянин из Эстремадуры, был юристом по образованию и настоящим конкистадором по призванию. За пятнадцать лет проживания в испанских колониях Нового Света он добился многого, но его главные победы и достижения были ещё впереди. Я это понял сразу. У меня особый нюх на таких людей!

Он был решительным полководцем и храбрым воином. Меня всегда тянуло к таким личностям. Вероятно, оттого, что сам я иной породы. По природе я человек осторожный, в меру рассудительный, но при всём при этом достаточно инфантильный. Полагаю, виной тому безотцовщина.

Я сам не робкого десятка. Но я не храбр, а всего лишь бесстрашен. Разница огромная. Легко прослыть храбрецом, не имея страха перед смертью. Истинный смельчак тот, кто боится, но пересиливает страх. Неизвестно, каким бы я был человеком, не имей в своём распоряжении дар бессмертия.

Вы не устали? Взгляд у вас какой-то осовевший?

Экспедиция, возглавленная чёртом Кортесом, получила точное предписание губернатора: исследовать побережье, войти в переговоры с жителями прибрежных районов, завязать торговые отношения, но ни в коем случае не пытаться проникнуть в глубь материка. Таков был приказ. Ха! Однако Кортес не собирался ограничиваться выполнением этого приказа. Он понял, что это его великий шанс схватить Фортуну за сиськи, а схватив, он не намерен был отступать и собирался овладеть Фортуной, как победитель овладевает женщиной. Он почувствовал азарт. Особенно после того, как пообщался с местными жителями. По слухам, империя ацтеков была сказочно богата. И этой информации было вполне достаточно для того, чтобы мы с завидным и явным энтузиазмом двинулись в глубь ещё не известной нам тогда страны. Но прежде чем проникнуть в глубь Мексики, мы покорили племена близлежащих районов, включая воинственных табаско, и Кортес объявил о создании новой колонии Вилла-Рика-ла-Вера-Крус. Став генерал-капитаном колонии, Эрнан Кортес теперь повиновался фактически только лично королю Испании. Король был далеко. Мы понимали: в случае успеха король, ясное дело, задним числом одобрит любое действие Кортеса. Тогда как в случае провала оставшихся в живых ждёт погибель, и Кортеса – в первую очередь.

Как издревле в народе говорят, победителей не судят. То есть нам нужна была победа, нам нужен был безоговорочный успех...

Кстати, многие встретившиеся нам туземцы отнеслись к нам с пугающим почтением. Они принимали нас за детей покинувшего их бога Кецалькоатля. Этот бог, как мы поняли, тоже был белокожим и с бородой, он прибыл со своими воинами и сошёл с корабля на берег в том же самом месте, где и наш маленький флот. Он научил их делать луки и стрелять. Научил строить небольшие корабли. И передал им ещё немало полезных знаний, в том числе касающихся обработки земли. После чего, запасясь мясом и пресной водой, отбыл, пообещав когда-нибудь вернуться со своими многочисленными детьми. Всё это случилось задолго до нашего прибытия. Насколько мы могли судить, несколько веков назад. А как я теперь понимаю, задолго до нашей эры.

- Простите, но вы ошибаетесь!

- Я?

- Если вы подразумеваете викингов, то…

- Вот! Я был уверен, что вы решите будто это были викинги. Да, эти суровые отчаянные парни где только не побывали. Жаль, что они не имели привычки записывать свои приключения по горячим следам. Мир многое потерял. Правда, они любили сочинять песни о своих подвигах. Но песни умирают вместе с людьми, которые их поют.

Только вот что я вам скажу. Это были не викинги… Что? А, вижу, наверняка я вас заинтриговал. И вы хотите узнать, кто они. Я открою вам истину, мой дорогой. Обещаю. Но не сейчас.

А пока… вернёмся к индейцам. Мы не особо возражали в ответ на их нелепые предположения. Они считали нас потомками белокожего бога – что ж, нам это было только на руку. Их тотальное недовольство владычеством ацтеков тоже нас устраивало. Почти все племена, покорённые ацтеками, теоретически становились нашими потенциальными союзниками. И Бога ради! Вернее, ради богов, ради нас! (смех)

Дело в том, что ацтекским жрецам, чтобы умилостивить своих кровожадных богов, ежедневно требовалось принести в жертву нескольких человек. Само собой, основная часть жертв – мужчины, женщины и дети – поступала из числа представителей покорённых племён. Иногда воины ацтеков – охотники за головами – нападали на селение и, предав смерти способных и дерзнувших оказать сопротивление, уводили в плен оставшихся в живых. А ещё все кругом обязаны были платить дань. Поэтому ацтеков люто ненавидели. Собственно как обычно ненавидят тех, кто сильнее и богаче. Так было, так есть и так будет. Правильно?

Нас было мало. Катастрофически мало. Около полутысячи человек. Но Кортес, как оказалось, обладал массой талантов, в том числе и талантом дипломата. Всех вождей встречающихся племён Кортес сманивал на нашу сторону и заручался обещаниями поддержки в случае военного столкновения с ацтеками. А в том, что столкновение будет, никто не сомневался. Ацтеки, повторяю, были сказочно богаты, но свои богатства они нам запросто так не отдадут – это понимали мы, это понимал Кортес.

Мне кажется, он был рождён для того, чтобы стать завоевателем Мексики. В молодости он был повесой и распутником, а также заядлым игроком в кости и карты. Когда он поспешно покидал родной город, спасаясь от преследовавших его блюстителей порядка, то – чёрт возьми! – кто бы мог подумать, что этому совершенно нищему, одинокому и напуганному молодому человеку суждено будет войти в историю.

В нашей жизни это самое что ни на есть удивительное! Вот вроде обыкновенный среднестатистический гуляка, игрок, пьяница и бабник – и вдруг! – пожалуйте-ка в Историю! На века!

Медленно, но верно мы приближались к империи ацтеков. Император Монтесума, конечно же, был прекрасно осведомлён о наших передвижениях. Он отправил нам навстречу послов со щедрыми дарами. Наивный! Он надеялся, что богатые дары утолят хотя бы частично наш аппетит. Но золото и драгоценные камни лишь раздразнили конкистадоров.

Мы продолжали свой тяжёлый путь: вначале мы продирались сквозь тропические джунгли, затем поднимались по склонам плоскогорья, потом вступили в зону грозных и мрачных вершин и ущелий и наконец вошли в ацтекский город Чолулу. Город поразил нас. В нём были настоящие улицы, дома, общественные места… Был рынок. Была площадь, где по праздникам собирался народ для гуляний, а по будням оглашали новости города и всей империи. Был огромный храм, стоящий на громадной пирамиде. Лично мне город напомнил Иерусалим или, если хотите, средневековый Рим. Над городом возносились к небу сотни храмовых башен, сверху на них пылал вечный огонь. Красота!

По одному городу мы уже могли судить об империи. И нам стало не по себе. Большинство из нас пришли к неутешительному выводу: чтобы завоевать империю, понадобится целая армия… Нас было слишком мало.

Нынешние историки считают, что в этом городе против испанцев готовился заговор, имеющий своей целью поголовное истребление конкистадоров и индейцев-союзников. Но это не так. Всё было с точностью до наоборот. Это Кортес решил обезглавить верхушку города, уничтожив всю аристократию Чолулы. Для чего? Да просто так. Чтобы не было пути назад. И чтобы продемонстрировать всем ацтекам нашу силу. Чтобы внушить им чувство ужаса перед нами. Ну и, конечно, чтобы ограбить город.

План был прост. Настолько же прост, насколько и дерзок. К нам в лагерь были приглашены все важные сановники города, якобы на празднованье дня рождения Кортеса. Они пришли. По сигналу мы бросились на них и умертвили всех до единого. Однако вопли несчастных подняли на ноги весь город.

Жители Чолулы окружили наш лагерь и с оружием в руках бросились на нас. Мы были готовы к такому повороту событий. Залпы из пушек и аркебуз не только умерили их воинственный пыл, но и обратили их в паническое бегство. Следом за бегущими помчалась наша конница…

Туземцы боялись лошадей, боялись огнестрельного оружия, но численное преимущество было на их стороне, и это, по сути, уравнивало наши силы. Ха! Но они верили, что мы боги или полубоги, а мы даже за людей их не считали…

Всю ночь мы грабили дома и храмы, сжигая то, что не могли унести, и убивая любого, кто осмеливался оказать хотя бы малейшее сопротивление. Наши союзники – несколько тысяч индейцев – усердствовали в убийствах и разрушениях не меньше, а то и больше нашего. Резня и грабёж продолжались всю ночь. К утру всё было кончено: от города почти ничего не осталось – одни только руины и пепелища. Стотысячное население города было уничтожено более чем на треть. За одну ночь.

Лично я угробил всего лишь человек сорок. Такое малое число объясняется тем, что я убивал исключительно тех, кто пытался убить меня. Я говорю это вовсе не для того, чтобы как-то оправдать себя. Ни в коем случае. В своей жизни я убил массу народа. И половина из них не сделала мне ничего плохого. Но в эту ночь – я это отчётливо помню – я никого убивать не хотел. Я совершал это помимо воли. Рефлекторно. К примеру, кто-то вставал у меня на пути, пытался ткнуть в меня копьём; я отклонялся в сторону и наносил ответный удар. Чисто машинально. Не задумываясь о том, что делаю… Всё оттого, что голова была занята другим. Да, да, мой друг, совсем другим..

Запись 010

-   Чем именно?

-   У меня кончился коньяк.

-   Что?

-   Коньяк. Допил. Хороший коньяк. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается. Мысль простая. Очевидная. С простотой не поспоришь. Я вот недавно прочёл у одного… э…(назвать такого писателем язык не поворачивается) литератора: «После купели они целовались, пока губы не высохли. Потому что всё мокрое высыхает». Я так смеялся. Мысль простая. Очевидная. Автор, вероятно, сам к ней пришёл. И поспешил поделиться этой, казалось бы, простой мыслью, но с которой не поспоришь. Видимо, именно этим она его и покорила.

-   Кто покорила?

-   Мысль. Автора. Покорила. А у вас точно нет ничего из спиртного?

-   Вам мало бутылки коньяка?

-   Ну, откровенно говоря, да.

-   Увы, в моём доме нет ни капли алкоголя. Я же вам сказал…

-   Мало ли… Может, вы солгали…

-   Я не имею привычки лгать.

-   Ой, не врите мне! Вы журналист. Для вас ложь - как для повара приправа. Блюдо можно приготовить и без неё, но будет пресно и не столь вкусно. К тому же вы… человек. А человек всегда врёт, хотя бы в мелочах. Врёт даже тогда, когда изредка говорит правду. Хотя бы потому что правды нет. Как таковой.

-   Вы тоже постоянно врёте?

-   Уже нет. Мёртвые не лгут, верно? А я давно ни жив, ни мёртв. Я по ту сторону жизни и смерти.

-   Так что же с вами произошло в ту ночь, когда вы не хотели никого убивать и лишили жизни всего каких-нибудь сорок человек?

-   Полностью игнорируя ироничный тон вашего голоса, отвечаю на поставленный вопрос. Прозрение!

-   Презрение?

-   Да нет же! Прозрение!

-   А-а.

-   Вот что случилось, именно прозрение! Именно. И даже не ночью, а накануне вечером. Я вдруг подумал: вот я живу, и живу уже довольно долго, но живу ли я на самом деле? И если да, то зачем?

-   Вы задумались о смысле жизни?

-   Да не в смысле дело! Попытайтесь понять моё положение. К тому времени мне было уже более полутора тысяч лет. Я испробовал в жизни всё возможное, а если не всё, то очень многое. Меня ничто не увлекало, не грело, не радовало… Я не имел никакой цели, ни к чему не стремился… Мне незачем и не для кого было жить, но умереть я не мог. Я почувствовал себя в западне. Мне наскучила и опротивела жизнь, а бессмертие лишало меня не только бесценного права умереть, оно лишало меня возможности хотя бы скрашивать жизнь одной только мыслью о смерти. Подобно царю Мидасу, превращавшему в золото всё, к чему он прикасался, чей дар не облегчил ему жизнь, а напротив – обратил жизнь в сущий ад, я не только не ощущал выгоды моего положения, я начал по-настоящему тяготиться дарованным мне бессмертием и неуязвимостью. Я впал в депрессию.

-   Но зачем было задаваться неприятными вопросами? Почему нельзя было просто наслаждаться жизнью?

-   Нельзя наслаждаться тем, чего у тебя вдоволь! Тем, чего у тебя полно и даже больше! Я, так мне казалось, многое перепробовал, многое испытал. Мне надоела жизнь. Я уже не ощущал страха, а ведь без определённой доли страха жизнь не столь интересна. Это всё равно что играть в карты не на деньги – нет азарта. Тогда, спрашивается, зачем? Итак, страха не было; друзей, с которыми я бы мог говорить откровенно, не было; родных не было; привязанностей и цели не было – в чём интерес?

-   Начинаю понимать.

-   Какое-то время спустя наша маленькая армия двинулась к Теночтитлану.

-   Это столица ацтекской империи? Потрясающий, наверное, был город?

-   Не знаю. Мне так и не довелось его увидеть. Виной тому был несчастный случай. Мы поднялись высоко в горы. Проводники вели нас по узким тропам. Идти было тяжело. Разрежённый воздух, холод, высота… Всем было жутко. От нехватки кислорода кружилась голова. А ещё я был крайне рассеян из-за одолевавших меня мыслей. Короче говоря, я сорвался вниз да, на чужую беду, потянул с собой товарища. Мы полетели в пропасть, а товарищ – Родриго Валенси по прозвищу Хриплый – не оправдав до конца своего прозвища, орал так истошно и тонко, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Правда, он сразу же обогнал меня в падении, но зато его отстающий вопль нёсся за ним, трепеща и волнуясь, как знамя на ветру, прямо передо мной. Слава богам, мучения и ужас Родриго продлились недолго, а равно и моя досада. Гибель избавила нас от всего неприятного.

-   Вы случайно стихами не баловались?

-   Чего я только не делал в жизни. Стихи тоже писал когда-то, было. Но стихи у меня выходили слабыми. В отличие от меня, им не грозила вечность. Они ушли в небытие, так никого и не впечатлив. А что?

-   Порой вы изъясняетесь, как плохой поэт.

-   Не бывает плохих поэтов. Плохой поэт – не поэт вовсе.

-   А плохие стихи бывают?

-   О, этого дерьма полно. К сожалению. Кстати. Была б моя воля, я б за плохие стихи наказывал. Или хотя бы штрафовал. То же самое делал бы и с писателями за плохие книги. Чтобы больше работали над качеством. Или же не работали бы вовсе! Если штрафы и наказания не помогают – расстреливать! Плохие стихи и плохая литература вообще, убивает морально – ответим физически.

-   Мы отвлеклись.

-   Да. Может, тогда прервёмся на некоторое время? Буквально на полчаса.

-   Зачем?

-   Схожу, куплю бутылку коньяка.

-   Ну что вы, в самом деле?..

-   Мне необходимо расслабиться.

-   Если вы настаиваете…

-   Поверьте, мне это необходимо.

-   Может составить вам компанию, я бы тоже прошёлся…

-   Не стоит. Один я быстрее вернусь.

-   Как скажете.

-   Я мигом!

-   Хорошо.

Запись 011

-   На чём я остановился? Ах да! Мы с Родриго Хриплым свалились в пропасть. Я пришёл в себя. Сел. Осмотрелся. Ущелье. Кругом только серые камни. Неподалёку в лужице подсохшей крови лежал Родриго с расколотым черепом. Его остекленевшие голубые глаза безжизненно смотрели прямо на меня. В этих чистых глазах навеки застыл единственный вопрос: «Неужели это всё?»

К смерти я привык. И к своей, и к чужой. Солдаты на войне всегда быстро привыкают к смерти и одновременно с этим навсегда отвыкают от нормальной жизни. Понаблюдайте за ветеранами. За теми, кто побывал на страшной войне, выжил, вернулся цел и невредим – они всё равно калеки на всю оставшуюся жизнь. Ветераны, фронтовики в мирной жизни всегда уходят на второй план. Они как будто бы мудрее, они как будто бы что-то знают, но эта мудрость, это знание неприменимы в условиях мирного существования. Они лучше других разбираются в людях, но хуже находят с ними общий язык. Они знают цену человеческой жизни, знают, насколько хрупким является тело, но при всём при этом именно они чаще других спиваются или губят себя как-то иначе. В мирной жизни они ни на что не годны. Наверное, осознавая это, они замечают (хотя редко в этом признаются), что скучают по войне, когда всё было страшней, но честней и понятней. Вы не согласны со мной? Не суть важно. Не будем овлекаться.

Родриго был мёртв. А я был жив. Чувствовал я себя превосходно, а вот настроение оставалось паршивым. Я сидел на камнях и в какой-то апатии глядел на мёртвого товарища. И вдруг он моргнул! Я опешил. Подумал, что мне почудилось. А он снова моргнул. Затем пошевелился. И, неуклюже приподнявшись, встал на ноги…

-   Он выжил?

-   В том-то и дело, что нет. Упасть с такой высоты и не разбиться совершенно нереально. Он был мёртв. В этом не было ни капли сомнения. Но он встал и стоял, пошатываясь, словно ребёнок, впервые вставший на ноги… Зрелище пугало и завораживало. Чувство страха ледяной рукой сжало сердце. Я чувствовал, как на моей голове шевелятся волосы. Не скажу, что я прямо обомлел от страха, но всё-таки вид ожившего мертвеца впечатление произвёл.

Продолжая смотреть на меня холодными безжизненными глазами, труп Родриго сделал в мою сторону два неуверенных шага.

Затем остановился и сказал:

«Неуютно мне в этом теле».

Голос был мерзким, шершавым… Мертвец сделал ещё один шаг. Я поднялся ему навстречу.

«Родриго?» - спросил я, хотя сам не верил в своё предположение.

«Как бы не так, - ответил мертвец. – Я твой отец».

Я лишился дара речи и обомлел.

И тут он рассказал мне всё то, что я частично уже знал со слов убитого мной Родона - моего воспитателя, предавшего меня. Удивительно, но я как-то сразу поверил ему. Мы разговорились. И я уже совсем не обращал внимания ни на стеклянные глаза, ни на расколотый череп…

«Чего тебе надо?» - спросил я между прочим.

«Хочу помочь тебе», - отозвался он.

«А именно?» - спрашиваю.

«Я тут, - говорит, - в последнее время частенько слышу о твоих душевных переживаниях. Тебя, как я понимаю, терзают всякие мысли и сомнения. Всё от того, что ты не человек. Я бог. Ты сын бога. Стало быть, полубог. И не можешь жить по человеческим правилам».

«Постой, постой, - говорю, - ты же сказал, что ты демон».

Он возразил:

«Просто я пытаюсь говорить на понятном тебе языке. Используя знакомые тебе понятия и символы. Люди кое-что знают о нас. Хотя основная часть познаний утеряна в зыбучих песках времени. Когда много-много лет тому назад мы прибыли на эту планету, люди приняли нас за богов. Поскольку и интеллектуально, и физически, и духовно, и сверхдуховно мы были и остаёмся на много веков впереди людей. Даже современное огнестрельное оружие, с которым вы прибыли на этот материк, - это примитивные детские игрушки. А наши индивидуальные способности – телекинез, гипноз, эфирность, телепатия и аэросинтричность - останутся для людей этой планеты уникальными и недостижимыми, поскольку предрасположенность к ним у землян невероятно низка. Я уже не говорю о телепортации и гипофизации чувств. Но всё же… Но всё же мы не боги. Во всяком случае, в привычном для людей смысле. Более того, там у себя мы все атеисты. Мы не верим в богов. И не отделяем добра от зла, и наоборот. Во всяком случае, в привычном для нас смысле».

«Где это – у вас?» - спросил я.

Он поднял бледную руку мертвеца и указал наверх:

«Там, дома».

Я взглянул на небо. К тому времени оно уже почернело и покрылось россыпью звёзд. И утратило зримую бесконечность.

Я спросил:

«Вы прибыли оттуда? С какой-то звезды?»

В ответ он махнул своей мёртвой треснувшей головой и, кажется, даже улыбнулся. Что выглядело жутко.

Мы проговорили всю ночь. Сколько он мне всего рассказал… На многие вещи я начал смотреть по-иному. Не стану утверждать, будто я понимал абсолютно всё из того, что он мне поведал. Ведь это было подобно тому, как если бы вы сейчас попытались рассказать пятилетнему ребёнку о сексуальных отношениях взрослых людей.

Под утро я решил, что мне пора выбираться из ущелья. Я был голоден. Ведь я ничего не ел почти двое суток. Он тут же предложил мне отрезать кусок мяса со своей ноги. Вернее, с ноги погибшего Родриго.

Я отказался.

«Напрасно, - сказал он. - Мясо есть мясо. Его при необходимости можно есть, пока оно не испорчено трупным ядом».

«Знаю, - ответил я. – Но я голоден не настолько».

Я не знал, куда мне идти. Он вызвался меня проводить. Сказал, что покажет дорогу. Сказал, что бывал уже в этих местах со своим шефом.

К концу дня мы наконец выбрались из ущелья и вышли на берег какой-то тихой узенькой речушки. Он сказал, чтобы я двигался вдоль неё, тогда я быстрым шагом за несколько часов дойду до огромного озера, посреди которого располагается Теночтитлан.

Мы попрощались. Я даже пожал холодную отвердевшую руку мёртвого Родриго, управляемую волей моего отца. Затем лицо моего товарища и всё его мёртвое тело начало раздуваться до невероятных размеров, пока не лопнуло, словно мыльный пузырь, обдав всего меня кровавой слизью и кусочками человеческой плоти.

Пришлось мне сделать привал. Прежде чем продолжить путь, я принял решение сперва искупаться, вычистить одежду и поспать.

Я устал. Я был измотан. За столь короткий промежуток времени получить такой гигантский объём новой информации – да мой бедный мозг вполне бы мог лопнуть так же легко, как тело Родриго Валенси по прозвищу Хриплый.

Вот такой была моя первая встреча с моим родителем.

Выпьем?

Запись 012

-   Вы знаете, я, пожалуй, приму ваше предложение и выпью с вами.

-   О, совсем другой разговор!

-   Просто всё, что вы рассказываете, ужасно.

-   А я надеялся, вам будет ужасно интересно.

-   Ну, не без этого, да… не без этого…

-   Держите.

-   Благодарю. За что выпьем?

-   Не будем размениваться на тосты. Это всего лишь слова. Вдумайтесь! Тост - как глупое, хоть и красивое оправдание перед выпивкой. Впрочем, если желаете, давайте выпьем за наше знакомство!

-   Хороший тост.

-   Тост по возможности должен быть коротким, как выстрел. И чтобы точно в цель. Ну, поехали!

-   Ух! Я не больно уж разбираюсь в коньяках, но, по-моему…

-   То, что надо!

-   Может, организовать какой-нибудь закуски?

-   Да ну её к чертям собачьим, эту еду. Лично я не голоден. А вы?

-   Я, собственно, тоже.

-   Тогда и говорить не о чем.

-   А что ещё интересного рассказывал вам Асмодей?

-   Много чего! Вообще-то исходя из того, как я сейчас воспринимаю эту информацию, дело было так. Представители некой высшей расы были вынуждены совершить экстренную посадку на нашей планете, которую задолго до этого использовали как шахту по добыче… Чёрт знает, чего они тут добывали. Их космический корабль был огромным, как гора. Назывался он «Олимп». Некоторые члены команды неоднократно спускались с корабля и контактировали с местным населением, а некоторые даже допускали связи интимного толка. Да вы перечитайте, мой юный друг, мифы Древней Греции или мифы других народов, везде о богах говорится как о большой семье, где боги друг другу братья, сёстры, отцы и дети. В древних мифах скрыто много истинного. Только это была не семья, а команда. Экипаж корабля. А у них там какая-то война, там, у них, чего-то они не поделили…

-   Я слышал подобную версию…

-   Да при чём тут версия?! Не узнай я из первых уст, так сказать, и то, проанализировав, мог бы дойти до этого сам.

-   Не думаю.

-   А я думаю. Иногда.

-   Ладно вам.

-   Или возьмём ту же Библию. Ветхий Завет. Книга Бытия. Глава шестая. Стих четвёртый. «В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди». Вот вам, пожалуйста! Сыны Божии. Но это ещё не всё. Порождения этой связи сынов Бога с дочерьми человеческими назвали исполинами, по-еврейски Nеphilim, что буквально переводится как «падшие». Любопытно, не правда ли? Апокрифическая литература тоже говорит о том, что сыны Божии, то есть ангелы, начали входить к земным женщинам «и смешиваться с ними, и научили их волшебству и заклинаниям». Вам самому не кажется удивительной некая общность мифологий, присущая культурам самых разных народов?

-   Всемирный потоп и непорочное зачатие, например…

-   Да. Но главное другое. Египетские, римские, греческие боги имели человеческий облик и натуру. Они ели, пили, спали, ссорились и воевали. И хотя эти боги считались существами высшими и святыми, они тем не менее были способны на подлость, коварство и убийство. А у лучших из них, хотя они из разных культур, даже биографии поразительно похожи. Гор, Аттис, Кришна, Дионис, Митра, Иисус… В общем… Ещё по одной?

-   М-м… Пожалуй. А что же произошло с той командой потом?

-   Но вы же сами уже догадались… На корабле случился бунт. Дело в том, что они пробыли здесь довольно долго. Но им пора было возвращаться, а возвращаться хотели далеко не все. Две трети команды желали остаться здесь навсегда. Захватить корабль им не удалось. Они были изгнаны и оставлены.

-   Почему они не хотели возвращаться?

-   Ну посудите сами. Кто они там у себя? Рядовые члены команды. А здесь они представители высшей расы. Боги. Как говорил всё тот же Юлий Цезарь: «Лучше быть первым в Галлии, чем, вторым в Риме».

-   Логично.

-   Счастья это им не принесло. Среди людей им было не совсем уютно. К тому же они все довольно скоро рассорились между собой. Начались серьёзные конфликты, в которые они втянули и людей. Никто из них – почти никто – не собирался спокойно наслаждаться тихой жизнью. У них слишком был развит хищный инстинкт самости.

-   Что это?

-   Ну, что-то вроде того, о чём писал Ницше, – воля к власти.

-   Стало быть, они рвутся к власти.

-   Боюсь, у нас разные понятия о власти. Это раз. А во-вторых, они столь же разные, как и люди. Одни хотят власти, другие - поклонения, третьи – любви… Боги ведь – те же люди, только боги. (смех)

-   А чего хотите вы?

-   Я человек простой…

-   Ну, вы не совсем человек.

-   Положим, что так. Но сути дела это нисколько не меняет. Что касается вашего вопроса – я отвечу прямо. Я только недавно понял, чего я хочу на самом деле. А раньше… Сначала я даже не задумывался об этом. Потом я искал острых ощущений. И довольно долго. (Хотя я уже разочаровался в слове «долго». Слово «долго» потеряло для меня свой первоначальный смысл. Слишком ДОЛГО я испытывал на себе его значение. И в хорошем и в плохом. Произошёл внутренний сбой) А потом я попытался обрести счастье. Захотел попробовать спокойной семейной жизни.

-   И?

-   Давайте выпьем ещё по рюмочке, и я вам расскажу.

-   Наливайте.

-   А где же ваша рюмка?

-   Да вот же.

-   Отлично. Полную?

-   Нет, половинку.

Запись 013

-   Я решил осесть, остепениться… Пожить тихо и мирно. Вдали от больших городов и селений. С женой, детьми… Мне представлялся большой дом на берегу моря. Ну, в общем, всё знакомо и понятно… И вроде ничего сверхнеобычного. Но мне понадобилось четырнадцать лет, чтобы найти ту девушку, с которой мне захотелось создать семью. Четырнадцать лет! Я не шучу! Зато что за девушка была… Красивая, добрая, умная… Хозяйственная. Не скажу, будто любил её, но относился к ней тепло и трогательно. Такие редко встречаются. И таких, как правило, невозможно сразу заметить и оценить по достоинству. Но зато как же будет счастлив тот, кто разглядит и оценит…

Я приобрёл огромный участок земли, построил своими руками дом у реки. Мы повенчались. Её звали Адель. У неё были дивные каштановые волосы и большие тёмно-карие глаза. Характера она была кроткого. Мне кажется, я смог вызвать в ней чувство любви. Во всяком случае, каждый раз, когда я возвращался с охоты, она искренне радовалась мне, с удовольствием хлопотала по дому, а по ночам отдавалась мне с бешеной и самозабвенной страстью, которой при свете дня нельзя было заподозрить в этой милой и хрупкой на вид девушке.

Мы прожили вместе три года… Да, три. Детей у нас не было. Хотя я очень хотел, но… Это огорчало меня, но всё же не сильно. Потому что нам было хорошо вдвоём. По вечерам после ужина мы сидели у жаркого камина, я курил трубку, а она читала мне какую-нибудь интересную книгу вслух… Возможно, это и было счастьем? Не знаю. В то время я не думал об этом. Нам было хорошо, и всё.

-   Иди-ий!.. Простите. Идиллия… Хоть и с мещанским уклоном.

-   Меня полностью устраивало то состояние безмятежности и покоя, в котором я пребывал. Даже лёгкая хандра, этакий беспричинный сплин, обволакивающий душу, был приятен до истомы. Словно сытый кот, греющийся под лучами весеннего солнца, я глядел на весь мир сонным безучастным взглядом. Меня гложило лишь одно. Беспокойное предчувствие того, что всё это ненадолго. И уж тем более – не навсегда. Не умеет человек в полной мере наслаждаться настоящим: призраки прошлого и видения будущего не дают нам покоя. Как бы там ни было, предчувствие меня не обмануло. Адель тяжело заболела и спустя несколько недель умерла. Она попросту сгорела у меня на глазах. Медицина тогда находилась на примитивном уровне. Спасти Адель не представлялось ни малейшей возможности. И только после её смерти я понял, какую страшную потерю я понёс. Так часто и бывает.

-   С-согласен.

-   Вы когда-нибудь теряли близкого человека?

-   Конечно.

-   Тогда ещё один вопрос. Вы когда-нибудь теряли близкого человека, которого по-настоящему любили и в котором нуждались?

-   Вы же сказали, что не любили её…

-   Сказал, что вначале не любил, но за три года я прикипел к ней всем сердцем. И самое главное – она любила меня. Для эгоиста нет большей утраты, чем потеря человека, заботящегося о тебе наравне с тобой, а подчас и намного лучше и больше твоего.

-   Неплохо с-сказано!

-         Вы в порядке?

-   В полном. Наливайте.

-   Мне кажется, вас немножко развезло.

-   Кого? Меня? Нет! Ну, может, самую малость.

-   Да, меня тоже слегка укусило. Но вы опьянели заметно. И что удивительно, так скоро. А выпили-то пустяк.

-   З-знаете, что я подумал? Несправедливо, что вам предоставлена такая …ий!.. Простите, такая уникальная возможность – жить вечно, а вы … Только не обижайтесь!

-   Не собираюсь.

-   Вам предоставлена такая уникальная возможность – жить вечно, а вы – никто. То есть не то чтобы никто, но вы довольно посредственная личность. Этакий примитивный, среднсти… среднестачи… серый вы!

-   Я не в обиде.

-   Ведь это мог быть… э … Леонардо да Винчи, например. Вы представляете, сколько бы он мог всего сделать? Наливайте. Наливайте!

-   Не факт.

-   Что – не факт?

-   Осознание того, что ты не вечен, гораздо эффективней мотивирует творца. Не Творца с большой буквы, а творца. Художника. Мастера. А в процессе работы ничто так не стимулирует, как нехватка времени. Зачем человеку торопиться, если у него в запасе целая вечность. Самое главное в жизни всегда можно отложить на завтра. Вы не согласны?

-   Ну…Вам, конечно, видней.

-   Предлагаю выпить на брудершафт.

-   Легко!

-   Да вы гусар, батенька.

-   Я не служил…

-   Да?

-   У нас была военная кафедра.

-   Тоже неплохо.

-   А скольких людей вы убили за свою жизнь?

-   Я не считал. Берите рюмку.

-   Мгу…

-   Поехали. (Пауза. Звук троекратного поцелуя) Переходим на «ты».

-   Уже.

-   Так куда удобней.

-   А Сталина ты видел?

-   В кинохронике.

-   А что так?

-   В смысле?

-   В живую не видел?

-   Нет.

-   Чего?

-   Не пришлось.

-   А Чингисхана?

-   Нет, не видел.

-   Тоже тот ещё был зверь.

-   Тоже?

-   Ну вы ведь далеко не святой.

-   Ты.

-   Что – ты?

-   Мы перешли на «ты».

-   Ну да. Ты не святой.

-   Не святой. А кто без греха?

-   Ой, не начинай! Веришь ты в Бога или нет – значения не имеет. Есть какие-то общие нравственные ценности, но для тебя человеческая жизнь – пустой звук… Я тебя вижу насквозь… Ты для меня – раскрытая книга! И знаешь что? Неинтересная книженция. Да! Неинтересная, злая и гадкая книженция! Без картинок. Я не встречал человека более безра…безнравственного и циничного.

-   Циником обычно обзывают того, кто ко всему относится здраво и честно. Слышишь меня? Честно.

-   Честность – слабое оправдание совершённых преступлений!

-   Ты полагаешь, я преступник?

-   А кто? Пасхальный заяц?

-   Мне казалось, мы стали друзьями…

-   Твои друзья, любезный, в овраге лошадь доедают. Ты зверь! Зверюга! У тебя и взгляд голодного мерзкого хищника. Таких как ты и отстреливать не жалко. А то неровен час – набросишься.

-   Коньяк сделал тебя агрессивным.

-   Чего?

-   Ничего.

-   Ий! Дурацкая икота.

-   В разное время разные вещи считались преступными. Подчас совершенно…как сказать?.. Противоположные…

-   Убийство невинных людей - всегда преступление.

-   Невинность – понятие относительное.

-   Очень даже конкретное… в конкретной ситуации.

-   А как тебе такое:

«Преступник тот, кто преступил черту.

Не как другие поступивший в чём-то.

И большинство людей черту ту чтут.

Лишь единицы посылают к чёрту.

К чертям собачьим, чёрт меня дери!

Чужое чуждо мне нравоученье.

Не зря Господь сознаньем одарил –

Мне самому давать оценку и значенье».

Что скажешь?

-   Это что?

-   Это стихи. Те самые, что лишь на меня произвели впечатление в момент своего рождения. Мои стихи.

-   Корявые стишата.

-   Может быть. Но мысль точная.

-   От скромности ты не умрёшь.

-   Звучит как тост.

-   Я не стану с тобой пить!

-   Почему?

-   Не хочу. Ясно? Я выпью сам. Вот так!

-   Ладно. Тогда я тоже выпью сам.

-   Да пожалуйста. Сколько угодно.

-   Стало быть, ты меня не уважаешь?

-   А кто ты, собственно, такой, чтобы тебя уважать? Кто? Учитель младших классов? Или, может, врач-реаниматолог? Что хорошего ты сделал в жизни? Я не говорю, что нужно обязательно быть выдающейся личностью, дабы снискать уважение, нет. Вот, скажем…Моя мать, к примеру. Тридцать четыре года она проработала на ткацкой фабрике простой рабочей… Тридцать четыре года – ни одного прогула, ни одного опоздания… Многие скажут – гордиться нечем. А я уважаю… Я бы не смог…

-   Ты засыпаешь, дружище…

-   …Да, уважаю… Она, конечно, не Герой Социалистического Труда… У неё не было никаких особых достижений… Хороший человек – и только…

-   Как насчёт того, чтобы вздремнуть?

-   Работа и моё будущее – вот и всё, что её волновало… Она… она…

-   Я приду утром. Отдыхай.

-   …Она мечтала видеть меня юристом… Хотела гордиться мной… Больше гордиться было нечем… Что уж тут… Жизнь… А я… В жизни…

-   Спи.

-   …такое дело… куда уж мне… оправдать…

-   Надо же.

Запись 014

(Неразборчиво. Какое-то невнятное борматание. Затем - храп)

Запись 015

-   В первую очередь я хотел бы извиниться за своё вчерашнее поведение. Как хозяин дома я не имел права так себя вести.

-   Не понимаю. Всё было здорово. В рамках приличий. Ничего такого, за что требовалось бы просить прощения.

-   Нет-нет, я утром прослушал вчерашнюю запись. Моё хамское поведение… Я вёл себя отвратительно.

-   Не заметил.

-   Я вёл себя самым неподобающим образом. Это непростительно. То, что я говорил… Вы извините…

-   Мы же вчера перешли на «ты».

-   Да, я помню. Помню. Но всё-таки мне удобней так.

-   Как хочешь. А я, с твоего разрешения, сохраню за собой право обращаться к тебе на «ты». Не сочти за амикошонство, но мы пили на брудершафт.

-   Ничего не имею против.

-   Вдобавок я как-никак малость постарше, не правда ли?

-   Постарше – не то слово. А вы действительно не обиделись?

-   Нисколько, мой друг. Обычно обижаются на правду, которую не желают признавать. А я признаю.

-   Вот как? Это интересно.

-   Доля истины в твоих словах безусловно присутствовала. И доля весомая. Я никто. Но я был вынужден оставаться никем. Чтобы не выделяться. Оставаться в тени. Лишний раз привлекать внимание к своей персоне в моём положении безрассудно и рискованно. Также справедливо и то, что гордиться мне особенно нечем. Сам по себе я, наверное, личность заурядная… Я всего лишь солдат. Две трети своей жизни я провёл в армии. Одна война сменялась другой. История мира – это сплошные войны. У мира… Как сказать? Infra dignitatem! Дурная репутация. Да? Я – дитя этого мира. Всё верно. Но кое в чём ты сильно заблуждаешься. Я немало сделал для этого мира. Например. Я спас молодого Микеланджело от голодной смерти. Я не дал пропасть в забвении рукописям со стихами и балладами Франсуа Вийона. Я предотвратил попытку самоубийства генерала Слащёва. Это не так уж мало. И наконец, я вернул миру на сто дней поистине великого человека.

-   Боюсь предположить. Кого вы имеете в виду?

-   Императора Наполеона.

-   Должно быть, увлекательная история.

-   Ещё бы! Рассказать?

-   Спрашиваете?! Я весь превратился в слух.

-   Как ты, наверно, знаешь, после возвращения из России Наполеон выигрывал все битвы, но тем не менее войну он проиграл. Вчерашние союзники один за другим предавали его и становились врагами. Шестая коалиция была самой многочисленной: Англия, Россия, Австрия, Швеция, Пруссия… Ну ты знаешь! Его бывшие маршалы и соратники тоже переметнулись в стан врагов. Бернадотт, Мюрат, Моро – все они предали своего императора. Да что маршалы! Почти весь французский народ отвернулся от Наполеона. Люди устали от бесконечной войны. Народ и армия не всегда едины. Солдаты в большинстве своём хранили верность великому полководцу. Но армия в целом была обескровлена. Более двухсот тысяч не вернулись из России. Во Франции в который раз объявили досрочный набор новобранцев. Набирали уже совсем юнцов, почти подростков. Их ещё надо было обучить. Не хватало обмундирования, оружия, провизии… Во всём, во всём был недостаток. Однако Наполеон верил в свою счастливую звезду, верил в свой гений, и эта вера передавалась его солдатам… И они были готовы умирать за него… Умирать, воскресать и снова умирать. Солдаты боготворили его!

-   Не стоит так уж идеализировать…

-   Отнюдь, мой друг. Я знаю, что говорю. Мне рассказывали, что однажды - в тринадцатом году - Моро пересёкся с одним старым французским солдатом, взятым в плен, попытался заговорить с ним, но тот, узнав французского полководца, воюющего теперь в стане врага, отступил от Моро и воскликнул: «Да здравствует Республика!» И отвернулся. Отвернулся с презрением. Демонстративно.

-   И? О чём это говорит?

-   Солдаты не разбирались в политике, и для них воевать за Наполеона – значило воевать за Республику, хотя самой Республики давно уже не было, была империя. И эта империя находилась в опасности. Наполеон разбивал одну армию за другой. Но враги поступили коварней. Избежав встречи с армией Наполеона, русская армия вошла в Париж. Город сдали без единого выстрела. Узнав о взятии столицы, Наполеон лишь грустно проговорил: «Отличный шахматный ход». И умолк. Словно обессилел.

-   А это правда, что когда одна девица в полнейшем восхищении от Александра Первого спросила – отчего же он так долго не приезжал в Париж, то он ответил: «Меня несколько задержала храбрость ваших солдат»?

-   Не знаю. Больше похоже на байку. С другой стороны, вполне допускаю, что это имело место быть.

-   Продолжайте.

-   Я закурю.

-   Курите.

-   Император собрал совет. Он предлагал тотчас идти на Париж. Маршалы угрюмо отмалчивались. Это молчание красноречивей каких-либо слов говорило о том, что маршалы и генералы вовсе не рвутся в бой, они не верят в победу, дело кажется им проигранным окончательно. Набравшись храбрости, один из маршалов предложил императору отречься от престола в пользу своего сына. Ради спасения Франции. В конце концов тот был вынужден согласиться. Другого выхода не оставалось. Он понял, что упорствовать не имеет смысла. Одно то, что они осмелились ему такое предложить, уже о многом говорило. Предложить такое… Ему! Великому императору и солдату!

-   Всё равно что предложить тигру отказаться от мяса и стать вегетарианцем.

-   Стало быть – ты способен оценить, насколько тяжёлым был для него этот выбор.

-   С ним обошлись довольно мягко. Его сослали на остров Эльба.

-   Для великого человека унижение хуже смерти.

-   Если хуже, то отчего ж он не лишил себя жизни?

-   Соблазн был. И соблазн был велик. Но в таком случае весь мир бы считал, что он признал себя бессильным и побеждённым. А это было не так. Он чувствовал себя не побеждённым, а преданным.

-   Я так понимаю, вы хорошо его знали?

-   Нет, но я служил ему верой и правдой, пройдя нелёгкий путь от Аустерлица до Ватерлоо, от рядового до командующего батальоном императорской гвардии. Знаешь… есть легенда, будто Бонапарт знал множество солдат по имени. Это, мягко говоря, преувеличение. Даже для его феноменальной памяти. Но свою старую гвардию он знал превосходно. И необычайно дорожил ею. Поэтому он не пожелал расставаться с гвардией, отправляясь на Эльбу.

-   Дайте и мне сигаретку.

-   Великий был человек.

-   Вы рассказывайте, а я покуда удержусь от комментариев.

-   Ваше право.

-   Передайте пепельницу.

Запись 016

-   Невероятно! Вместо великой империи, которую он тринадцать лет собирал и которую расширил до небывалых размеров, Наполеон получил в своё владение маленький остров Эльба площадью в двести квадратных километров, находившийся в полусотне километров от Корсики – родины Бонапарта. Это было унизительно. Но не смертельно.

Его новое королевство было до смешного маленьким, бедным и малочисленным – около двенадцати тысяч жителей. Чем заняться бывшему владыке Европы на таком крохотном острове? Деятельному, энергичному, ещё не старому человеку, привыкшему работать по восемнадцать часов? Вроде как нечем. Однако к безделью он не привык. Первым делом он придумывает флаг для своего маленького королевства. Затем обустраивает скромный дом. После чего разбивает перед домом небольшой садик. А дальше его бешеная энергия распространяется на благоустройство всего королевства. Несмотря на ограничение в средствах, он строит дороги и мосты. Он прокладывает канализацию и систему орошения, он вкладывает деньги в развитие горного дела… Он как может занимает себя и других, обдумывает план написания будущих мемуаров… Неоднократно повторяет приближённым: «Я не вижу ничего великого в том, чтобы покончить с собой, как в пух проигравшийся игрок. Надо иметь гораздо больше мужества, чтобы жить».

Он на разные лады повторяет эту мысль, потому что наверняка не раз задумывался о бегстве. Только не мог решить – совершить ли ему побег из жизни или с острова. Скорее всего, он задумался об этом уже через неделю. Но со стороны казалось, что Бонапарт смирился со своей долей и решил обосноваться на Эльбе надолго, если не навсегда.

К нему приехала сестра, потом мать… Приезжала Мария Валевская с сыном… В отличие от австриячки, которая, видимо, и не собиралась приезжать. Не приехала к нему и его первая жена, но у Жозефины имелась уважительная причина – она умерла. Получив эту печальную весть, Наполеон на несколько дней превратился в печального угрюмого затворника.

Понятное дело, я никогда не вёл с ним задушевных бесед на личные темы. Не пришлось. Ну, как-никак, субординация и прочее… Но всё же, думаю, я не сильно-то и ошибусь, предположив, что её – Жозефину – он единственную из женщин по-настоящему любил. Развод был необходим. Время пришло. Ему нужен был наследник. Прагматизм взял верх над эмоциональной стороной дела. Жертва была принесена. Остальное – история. Читая впоследствии о его невесёлом финале на острове Святой Елены, я не удивился, узнав, что последние слова Наполеона перед кончиной были «Франция… армия… авангард… Жозефина…». Хотя, возможно, молва лишь приписывает ему эти слова.

Да… Как бы император себя ни занимал, скука подкрадывалась и, окружив, сжимала кольцо. Днём он ещё худо-бедно себя чем-нибудь отвлекал. Но по ночам, когда Наполеона одолевала бессонница, он мучился и томился более всего. В ночное время он иногда отправлялся на прогулку по острову, и нередко мы сталкивались на гребне утёса, носившего название Чёртов Рог, поскольку и я по ночам любил там прогуливаться или сидеть в глубоком раздумье над бушующим морем под звёздным безмолвным небом.

Иногда он заговаривал со мной первым, а иногда проходил мимо, делая вид, будто не заметил меня.

Однажды он спросил:

«Что, старина, опять не спится?»

«Ничего, сир, я уже привык».

«Вот, значит, как? - удивился он. – А к унылому времяпрепровождению здесь ты, стало быть, тоже привык?» -

«Человек, - ответил я, - ко всему привыкает».

«Ко всему, - согласился он, - кроме скуки».

Эх, знал бы он, что такое скука!

Кстати, это поразительно. Мне всегда казалось, что скука – удел простых людей; сложный человек не может скучать, поскольку слишком занят собой. Конечно, все люди эгоисты. Но у простого человека и запросы попроще. На всех уровнях. Не таков человек сложный. Он, например, готов стать самым богатым человеком в мире, чтобы довольствоваться малым. Или вести борьбу с религией, чтобы стать ближе к Богу.

Я не знаю, как и когда Наполеон решился на эту последнюю и самую сумасшедшую в своей жизни авантюру. Но, по-видимому, его мучили сомнения до последнего дня. Но в конце концов, он решился!

Однажды, в конце февраля, мы снова встретились у Чёртового Рога, и он попросил:

«Давай-ка поболтаем, старина. Если, конечно, у тебя нет никаких других срочных дел. Ты не против?»

«Никак нет, мой император. Я совершенно свободен».

«Я тут вот подумал, - сказал он, как всегда, с едва заметным акцентом, - а не вернуть ли нам всё, что принадлежит нам по праву? Мне говорят, это невозможно. Но я давно вычеркнул слово «невозможно» из своего словаря».

Если ты скажешь, что он всего лишь играл передо мной, как он обычно играл на публику, то я отвечу следующее: очень может быть. Может, он и играл, но как величественна была его роль. И если избитое изречение моего друга «Весь мир театр, а люди в нём актёры» верно, то главное в этом мире – достойно доиграть выпавшую тебе роль до конца.

Я ему сказал:

«Что бы вы ни выбрали – мы, ваши верные солдаты, останемся с вами».

Знаю, знаю, можешь понапрасну не кривить лицо и не строить кислую мину. Циничные дети этого пошлого времени, что вы знаете о верности и чести? Вам претит всё благородное и высокое. Вы только естественные потребности возвели в норму, а всё, что выходит за рамки, – в ту или иную сторону – для вас ненормально и дико.

Ладно, сейчас не об этом.

«У тебя есть монета?» – спросил Наполеон.

Я вытянул золотой, который хранил с прусской кампании.

«Бросим жребий. Пусть сама судьба решает. Орёл – возвращаемся во Францию, решка – остаёмся здесь покрываться плесенью. Бросай».

И я бросил. Кувыркаясь, монета взлетела вверх и упала к ногам, потом отскочила и покатилась в сторону…

«Что там?»

Я наклонился и, подобрав монету, сообщил:

«Орёл».

«Ну что ж, - тихо промолвил император, - повторим вслед за великим Цезарем: «Жребий брошен»».

И круто развернувшись, он зашагал прочь от меня…

Спустя несколько дней после этого разговора мы покинули остров. Нас было чуть больше тысячи человек: пятьсот пятьдесят гренадёров, восемьдесят польских уланов, остальные – жители острова, пожелавшие вступить добровольцами в нашу маленькую армию.

Первого марта одна тысяча восемьсот пятнадцатого года наша убогая флотилия, состоящая из полудюжины утлых судёнышек, причалила к французским берегам. Перед высадкой в бухте Жуан, капитан флагмана флотилии, по приказу императора спустил флаг Эльбы и под восторженные крики солдат поднял французский триколор.

Наполеон никогда не славился ораторским мастерством. Но его первую после самовольного возвращения из ссылки публичную речь я помню до сих пор. Она была яркой и немногословной. Наполеон объявил, что он, суверенный государь острова Эльба, вернулся на родину с одной-единственной целью – отнять у короля Францию и вернуть её французскому народу. Он также сказал, что поскольку французский народ верит в него и эта вера придаёт ему сил, то он, располагающий всего шестью сотнями солдат, готов атаковать короля Франции, имеющего шестьсот тысяч солдат.

Непостижимо! Я до их пор не перестаю поражаться. Откуда этот человек черпал силы, решимость и уверенность в победе? Ведь задача была сама по себе безумная. У него всего тысяча человек, а против него – армии. Я не то чтобы преклоняюсь, но… Согласитесь, это достойно уважения.

Через несколько дней на дороге, ведущей в Гренобль, у деревни Лаффрэ мы столкнулись с батальоном под командованием майора Делассара. Наполеон приказал нам оставаться на месте, а сам пошёл навстречу батальону, преградившему нам путь. Пошёл один. Майор Делассар отдал приказ приготовиться к бою, и батальон стоял, выстроенный в боевом порядке, готовый в любой момент ударить ружейными залпами. Наполеон спокойно шёл навстречу смертельной опасности, и только нервный шорох гравия под его твёрдой поступью нарушал наступившую тишину. Все зачарованно глядели на идущего. Наполеон шёл медленно. С непокрытой головой, в простой полковничьей шинели…

Ты можешь представить себе эту картину?! А я видел её…

Он остановился перед строем метрах в тридцати и обратился к солдатам громким сильным голосом без дрожи:

«Солдаты пятого полка! Вы узнаёте меня? Я – ваш император!»

В этот момент раздался истеричный крик одного из офицеров:

«Пли!»

И тогда император, распахнув шинель, шагнул вперёд и выкрикнул:

«Кто? Кто из вас посмеет стрелять в своего императора? Я сам становлюсь под ваши выстрелы».

Солдаты дрогнули… И вот они уже с криком «Да здравствует император!» бросают ружья и бегут к Наполеону, падают перед ним на колени...

Затем к нам присоединился седьмой линейный полк, выступивший из Гренобля под начальством полковника Лабедуайера. А за солдатами навстречу императору вышли простые гренобльские жители и принесли обломки городских ворот.

«У нас, - сказали они, - нет ключей от города, поэтому мы, император, принесли тебе его ворота».

В Лионе, где императора тоже встречали не выстрелами, а восторженными криками, Наполеон вызвал меня к себе и сказал:

«Как видишь, дружище, мы обманули судьбу. Армия в массовом порядке переходит на мою сторону. А это значит, что ты поступил правильно».

«Не понимаю…» - забормотал я, всем своим видом выражая растерянность и недоумение.

«Не придуривайся, - прервал меня он. – Я прекрасно видел, что монета упала решкой. Но ты сказал «орёл», и я окончательно утвердился в своём решении. Если уж мои ветераны наперекор судьбе верят в меня, то имею ли я право сомневаться? Ни секунды! Благодарю за службу, полковник».

В ответ на присвоение очередного звания я выкрикнул привычное:

«Да здравствует император!»

Короче, безумная авантюра великого полководца удалась, и я горжусь, что имел к этому отношение.

Запись 017

-   То есть вы солгали Наполеону, бросая жребий?

-   Солгал. Каюсь. Мне было тошно на Эльбе.

-   Стало быть, вы пошли на хитрость ради себя?

-   В данном случае наши интересы совпали. Ведь Наполеон явно готовил побег. И довольно давно. Мой поступок был лишь последней каплей.

-   Вы сказали, что гордитесь тем, что подарили миру «сто дней»?

-   Горжусь, что имею к этому отношение.

-   Я вам удивляюсь. Наполеон был тираном. Вы ослеплены личным знакомством с ним. Но мы – глядящие на прошлое объективно – мы видим: Наполеон - это диктатор и тиран. Цивилизованный, образованный, талантливый, но диктатор и тиран.

-   Кто спорит? Но сколько он дал миру! Он давал миру, хотя мир упорно сопротивлялся. А он давал!

-   Да что он дал? Бесконечные войны?

-   Франции он дал новую Конституцию. А что касается бесконечных войн, то он же сам когда-то сформулировал, в чём именно состояла его миссия. Не берусь процитировать дословно, но сказал он примерно следующее: я хотел создать такую Европу, в которой все граждане были бы свободными, и имели бы одну национальность, и могли бы перемещаться из одного конца Европы в другой с одним только паспортом. Единое государство без границ – разве это плохо? Социальные инновации во Франции…

-   Да бросьте! Он стремился лишь к мировому господству! Мания величия и любовь к власти – вот и всё, что им двигало.

-   Не стоит утрировать.

-   А что же им двигало, по-вашему?

-   Это совершенно не важно.

-   Что вы имеете в виду?

-   Возьмём для примера наше Солнце. Оно себе горит… Допустим, что оно хочет только одного. Гореть. Хуже того. Оно хочет сжечь всё живое. Но благодаря этому всё живое существует. Происходит смена дня и ночи. Одна пора года сменяется другой.

-   Это благодаря вращению Земли. Вокруг Солнца и вокруг собственной оси.

-   Ну правильно. Солнце горит. Земля кружится. Дождь льёт. Реки текут. Каждый выполняет свою функцию. И всё это вместе взаимодействует… и противодействует… Одно невозможно без другого. Тут тебе и первый закон диалектики – единство и борьба противоположностей. Мужчины и женщины лучше всего иллюстрируют это положение. И если есть ангелы, то рано или поздно должны были появиться демоны. И когда рождается Сет, рождается Гор.

-   Но ведь вы ошиблись. Судьба всё-таки сокрушила Наполеона. Каких-то три месяца - и Ватерлоо.

-   Битва под Ватерлоо была страшной. У Наполеона было семьдесят тысяч человек, у Веллингтона почти столько же. Но к Веллингтону шёл на помощь фон Блюхер с пятидесятитысячным корпусом, а Наполеон ждал маршала Груши с тридцатью шестью тысячами человек. Об этой битве написаны тысячи книг. Я не стану подробно разбирать это сражение ещё и потому, что был там лично, но всей картины не видел и не имел о ней полного представления. Сражение началось в одиннадцать дня и длилось до восьми часов вечера. Силы были равны. И Веллингтон, и Наполеон понимали: к кому первому прибудет подмога, тот и одержит окончательную победу. Фон Блюхер подошёл первым. Дело было проиграно. Но Наполеон продолжал верить.

В семь часов Наполеон пустил в дело свой последний резерв – императорскую гвардию. Мы стояли насмерть. Пруссаки уже пришли на подмогу англичанам, но мы бились, хотя всё говорило о разгроме.

Я, кстати, слышал крик английского полковника «Храбрые французы, сдавайтесь!», но слышал и знаменитый ответ моего любимого генерала Камбронна - «Дерьмо! Гвардия умирает, но не сдается!»

А маршал Груши, которого император ждал до последней минуты, так и не подошёл. Битва была проиграна. Не только битва, но и вся война.

-   Странный вы человек.

-   Разве? Вроде как обыкновенный.

-   Просто в ваших речах я уже заметил некое противоречие.

-   Потому что на практике не всё так однозначно, как в теории.

-   Вы не солдат.

-   Да?

-   Вы скорее философ.

-   Это побочный эффект длинной жизни.

-   Злой и циничный философ.

-   А каким должен быть философ?

-   Вам бы надо книгу написать.

-   Зачем?

-   Ну, а зачем пишут книги?

-   А чёрт его знает. По-разному. Но я не хочу ни денег, ни славы: я не желаю умничать и не получаю удовольствия от складывания слов в предложения. И ко всему – я не вижу смысла. Чужой опыт и знания почти ничему не учат. А просто развлекать людей мне скучно. В последнее время мне и читать неинтересно. А когда-то… давно… я много читал… я любил читать… Жизнь, настоящая жизнь была не столь интересна, как жизнь книжная… Знаешь, что такое эскапизм? Стремление человека уйти от мрачной действительности в мир иллюзии. Книги способствуют этому. Но это было давно… Всё меняется… Люди тоже меняются… Я сильно изменился… Я уже не тот…

-   Слушайте!

-   Что?

-   Есть гениальная идея!

-   Так…

-   Вы что-нибудь слышали о знаменитом опроснике Марселя Пруста?

-   К сожалению, нет. Или к счастью?

-   Не имеет значения. Вернее, замечательно! Опросник состоит из трёх десятков вопросов. Считается, будто сам Пруст ответил идеально. Лично я не понимаю, почему так считается. Да и могут ли быть идеальные ответы? Идеальные для всех? Бред.

-   Так что делать?

-   Да просто искренне отвечать на вопросы. И всё.

-   Ну, давай попробуем.

-   Одну минуту, я только найду этот список вопросов. Или составлю свой. Вопросов десять я помню точно…

-   Давай.

-   И ещё предлагаю позавтракать. У меня появился аппетит.

-   Поддерживаю.

-   И тогда уже приступим.

-   Как скажешь.

Запись 018

-   Ну-с, приступим?

-   После такого плотного завтрака хочется вздремнуть, но с другой стороны, в таком расслабленном сонном состоянии лучше всего думается. Голодный человек думает быстро, остро, но не всегда верно, оттого что спешит, не допускает роскоши анализировать. У голодного даже мысли хищные, злые, зубастые… Сытый человек более духовный, потому как может себе позволить поразмышлять не о насущном, а о вечном, о высоком, об абстрактном… Правда, вот беда, я растекаюсь мыслью по древу, но я постараюсь формулировать ответы лаконично. Насколько смогу.

-   Нет, вы отвечайте, как вам заблагорассудится.

-   Но ведь Пруст, небось, был крайне краток?

-   Заполняя анкету – да.

-   Ну вот.

-   Но Пруст - отнюдь не показатель. Это моё личное мнение.

-   Всегда недоумевал: для чего люди добавляют в эту фразу слово «личное»? Личное надо держать при себе. К чему эта демонстрация? Как понятно нам, когда человек говорит: «Это мои личные вещи». И вдруг! Не просто «это моё мнение», а именно «моё личное мнение». В смысле - не «общее», но и в «общем» может быть «моё», как и «моё» может стать «общим». Элементарная логика предполагает…

-   Предлагаю не отвлекаться.

-   Пардон, мон ами. Начинай.

-   Готовы?

-   Да.

-   Понеслась! Что такое, по-вашему, крайне бедственное положение?

-   Это когда нет другого выхода, кроме унижения.

-   Главная черта вашего характера? Или лучше – как бы вы охарактеризовали себя одним словом?

-   Гм… Однако… Ну, если одним словом… Я эгоист. В этом я не сомневаюсь. Но я эгоист разумный.

-   Вы последователь американских объективистов?

-   Не понимаю о чём ты.

-   Хорошо. Качества, которые вы особенно цените в мужчинах?

-   Ум. Мужество. Целеустремлённость.

-   Качества, которые вы особенно цените в женщинах?

-   Ум. Женственность. Верность.

-   Ум, получается, вы цените и в мужчинах, и в женщинах.

-   Безусловно. Меня раздражают глупые люди, независимо от пола. Причём, заметь, я ценю в человеке именно ум, а не образование. Современные люди очень часто путают эти вещи. А на самом-то деле…

-   Да-да, я понял. Не беспокойтесь. Пятый вопрос. Что вы больше всего цените в друзьях?

-   Не знаю. У меня никогда не было друзей.

-   Почему? Потому что вы эгоист?

-   Я тебя умоляю. Все люди эгоисты в той или иной степени. Я в большей, кто-то в меньшей… У меня никогда не было друзей, потому что дружба возможна только между равными. Таких не было. Ведь даже самые выдающиеся личности не равны мне, ибо они смертны. Вот такое у меня пред ними преимущество.

-   Ваш главный недостаток?

-   Наверное, отсутствие амбиций. Амбициозный человек способен горы свернуть. Не так ли? Я же обычно горы обхожу. И предпочитаю держаться в тени.

-   Ваше любимое занятие?

-   Больше всего, мне так кажется, я люблю сидеть перед камином, смотреть на огонь и вести неторопливую беседу с приятным остроумным человеком.

-   Что вы больше всего ненавидите?

-   Когда обижают детей и животных.

-   Что такое счастье?

-   Как по мне, счастье - это иметь перед собой реальную цель и двигаться к ней, преодолевая препятствия.

-   Что было бы для вас самым большим несчастьем?

-   Пожизненное заключение в одиночной камере.

-   Ваш любимый зверь?

-   Волк.

-   Любимая птица?

-   Ворон.

-   Ваш любимый писатель?

-   Эдгар Портер.

-   Кто это?

-   Его сейчас никто не знает и не помнит. Я и сам читал его романы только в рукописях. К сожалению, те рукописи так и не увидели свет. Эдгар Портер погиб, а мир так и не узнал о его существовании. А писал он здорово. Поверь мне на слово. Собственно, ничего удивительного. Так часто случается. Сколько по-настоящему талантливых людей ушли из жизни незамеченными, неоценёнными… Как? Почему? Кто знает? Ita dils placut. Так было угодно богам!

-   Ваш любимый поэт?

-   Гомер.

-   Ваш любимый литературный герой?

-   Одиссей.

-   Любимая литературная героиня?

-   Пенелопа.

-   Историческая фигура, вызывающая у вас наибольшее презрение?

-   Нерон. И, пожалуй, Калигула.

-   Отчего именно они?

-   Плохо, когда власть достаётся пошляку и паяцу. Такой тиран ужасен и смешон. Таких было много.

-   Историческая фигура, вызывающая у вас наибольшее восхищение?

-   Ганнибал.

-   Военное событие, достойное, по-вашему, наибольшего восхищения?

-   Фермопильское сражение.

-   Напомните.

-   В узком ущелье Фермопилы, преградив путь персидскому войску, героически погибли триста спартанцев. Перед ними была целая армия, а ничего поделать с ними не могла. Но говорят это лишь дешёвая фальсификация. Не слышали? Да… А если из личного опыта… Бородинское сражение. Уникальная битва. Знаешь, что говорил об этом сражении Наполеон? «Французы там показали себя достойными одержать победу, а русские заслужили право быть непобедимыми»… Как-то так.

-   Способность, которой вам хотелось бы обладать?

-   Ну… Я хотел бы умереть…

-   Почему?

-   Человек всегда хочет того, чего лишён.

-   Как вы хотели бы умереть?

-   Как? Процесс меня мало занимает. Мне всё равно как.

-   Что такое свобода?

-   Червячок.

-   Что?

-   Свобода - это червячок на крючке. Свобода для рыб.

-   А если серьёзно?

-   А я не шучу. Нисколько. Если смотреть шире, то свобода - это миф. Абсолютно свободным человек быть не может. Как, собственно, любое живое существо. Всегда есть какие-то ограничения и законы. Но с этим можно работать. Например, по законам природы человек летать не должен. И очень долгое время человек летать не мог. Теперь может. Но исключительно по законам аэродинамики. Любой закон и любое ограничение можно нарушить, но тогда начнёт действовать другой закон. Скажем, человек захотел полететь без всяких приспособлений и без подготовки. Просто как он есть – взять и полететь. Может?

-   М-м… нет.

-   Может! Открыл окно – и лети! Может, но недолго. Ибо вступает в силу другой закон. Закон тяготения.

-   Понятно. Что такое, по-вашему, настоящая любовь?

-   Я когда-то слышал такое определение. Любовь – это когда счастье другого человека важнее для тебя, чем твоё собственное. Я не согласен категорически. Хотя – не спорю – звучит необычайно красиво.

-   Дайте своё определение.

-   Любовь - это когда счастье другого человека – твоё счастье. И горе другого – любимого – человека – твоё. И боль его – твоя боль. А взаимная любовь – что ещё большая редкость, чем любовь – когда всё общее. И радость, и горе, и всё-всё-всё… Эгоцентрики тоже способны любить. Помните, как у Штирнера? Его философское размышление о любви. Умнейший и свободный мыслитель. Хотя никто сейчас не разделяет его взглядов. А ведь если вдуматься, он в принципе был прав. В главном.

-   Кстати, а кто ваш любимый философ?

-   Фридрих Ницше.

-   Ну, он не совсем философ. Он скорее философствующий поэт.

-   Именно этим он мне и нравится.

-   Ваше любимое изречение?

-   Из Ницше?

-   Нет, вообще. Из кого хотите.

-   Тогда… «Поступай с человеком так, как он хотел бы поступить с тобой».

-   Кто это сказал?

-   Это я говорю.

-   Так вы ещё и мастер сентенций?

-   Ну какой я мастер? Так, любитель.

-   Если бы вы встретили Бога, что бы вы ему сказали?

-   Я бы не говорил. Я бы слушал.

-   Задавали бы вопросы?

-   Не исключено.

-   О чём бы спросили в первую очередь?

-   Во что он верит или в кого он верит.

-   А во что или в кого верите вы?

-   В себя.

-   И последний вопрос.

-   Жаль. Хорошо сидим.

-   В чём смысл жизни?

-   Да это легко.

-   Любопытно.

-   Нужно максимально использовать любую возможность для реализации своих способностей. Главное (исходя из того, что у тебя лучше всего получается) – понять, кто ты. Если ты доктор – лечи и спасай людей, если ты художник – рисуй, если строитель – строй, и так далее. Лев охотится на антилоп, кошка ловит мышей, комик веселит публику, «казанова» соблазняет женщин, шлюха ублажает мужчин, многодетная мать воспитывает отпрысков – этим и ради этого они живут. В этом весь смысл. И тут не о чем спорить! Делать, совершенствуя то, к чему у тебя призвание. Остальное не имеет смысла. Но люди - о эти странные существа - они обожают заниматься бессмысленными делами и совершать бессмысленные поступки.

-   Редкий случай – я с вами согласен.

-   И это радует.

Запись 019

-   Ну что ж, вот и всё. Вопросов больше нет.

-   Было занимательно.

-   Я вам скажу, ваш возраст всё-таки накладывает свой отпечаток.

-   В хорошем смысле?

-   Безусловно.

-   Мне понравились вопросы.

-   Так и ответы были не хуже.

-   Спасибо.

-   Я, признаюсь, не все ваши взгляды разделяю…

-   Было бы странно.

-   Кстати, меня давно мучает один вопрос. Вы, как я понял, всегда старались держаться в тени. Это логично. Отчего же сейчас вы решили обнародовать… э… свою тайну?

-   Я не собираюсь ничего обнародовать.

-   Но вы же обратились ко мне как к журналисту, чтобы я проинтервьюировал вас… Написал бы о вас.

-   В общем, да…

-   А почему я?

-   Что?

-   Почему вы обратились именно ко мне?

-   Хороший вопрос…

-   Ведь это не случайность?

-   Нет.

-   Читали мои работы? Или вам меня кто-то порекомендовал?

-   Нет, тут другое.

-   Что – другое?

-   Тут такое дело…

-   Я слушаю.

-   Видишь ли… Наверное, надо было раньше сказать…

-   Чувствую, сейчас что-то будет…

-   Ты присядь.

-   Ладно.

-   Видишь ли, мой юный друг… Я твой дедушка.

-   Чего?

-   Это чистая правда, Дмитрий. Я твой дедушка.

-   Погодите…

-   Твоя мать – моя дочь. (Долгая пауза, ни звука) Вот так.

-   Нет, этого не может быть.

-   Поверь моему опыту, в жизни может быть всё, даже то, чего не может быть никогда. Это жизнь.

-   Но я знал деда. Он умер, когда мне было восемнадцать лет. Так что здесь какая-то явная неувязочка.

-   Муж твоей бабушки не являлся биологическим отцом твоей матери.

-   Подождите, дайте мне минутку…

-   Я тебя понимаю. Это всё для тебя полная неожиданность. Тебе, должно быть, невероятно трудно… всё это принять…

-   Потрясающе!

-   Зато мне стало легче. Словно груз…

-   За всё это время вы не потрудились мне сообщить… Прошло столько времени, прежде чем вы соизволили…

-   Дмитрий…

-   Вам не кажется, что с этого следовало начать?

-   О, и как ты себе это представляешь? Привет-привет, извини, у меня для тебя важная информация, я сын царицы Клеопатры и демона, а ты мой внук, твоя мать и в глаза меня не видела, как я рад, как я рад, изумительная встреча. Так, что ли?

-   Прекратите юродствовать.

-   Войди и в моё положение.

-   Дайте сигарету.

-   Пожалуйста. Пойми, я…

-   Чёрт, я из-за вас опять начал курить.

-   Ничего страшного, тебе идёт.

-   Это вам ничего страшного. Мой организм не восстанавливается таким чудодейственным способом, как ваш.

-   Каждому своё.

-   Давайте-ка прервёмся на некоторое время. А потом вы мне всё расскажете по порядку. И как можно подробней.

-   Это будет долгая история.

-   У вас мало времени? Вы куда-то чрезвычайно торопитесь?

-   Ирония у тебя от меня.

-   Вообще-то это было скорее ехидство.

-   Как скажешь. Не вижу причин для спора.

-   Возьмём тайм-аут.

-   Надолго?

-   Дайте мне пару минут. С вами с ума сойти можно. Свалились, как снег на голову, да ещё и с такими заявлениями…

-   Лучше поздно, чем никогда.

-   Не в данном случае.

-   Ты прав, давай прервёмся.

-   Да уж…

-   Может мне уйти пока.

-   Нет, мы сейчас продолжим.

Запись 020

-   В одна тысяча девятьсот четырнадцатом году я был направлен в Россию для предотвращения революции в этой стране.

-   Секундочку! Что значит – «я был направлен»? Кем? И какое отношение это имеет к моей бабке?

-   Пока никакого. Имей терпение. Постарайся меня не прерывать, и ты всё поймёшь. Что касается «направления»… Дело в том, что в начале двадцатого века меня наняла в качестве секретного агента одна очень богатая и влиятельная семья из числа тех, что тайно правят всем миром или, во всяком случае, пытаются контролировать ключевые процессы. Я не стану называть тебе никаких имён, но глава семьи был необычным человеком. Он знал, кто я такой, знал о моём происхождении… Его имя ничего тебе не скажет, оно никогда не всплывало на поверхность истории, именно потому, что он этого не хотел. Он следил за этим. Для удобства я буду называть его Полубогом, а ещё лучше Наследником, так как он, по его словам, и являлся одним из немногочисленных наследников истинных Богов. Я согласился служить Наследнику по двум причинам. Во-первых, в общении с ним я наконец-то мог быть самим собой, я словно встретил родственную душу. Наследник принял меня как брата. Такое тёплое и открытое отношение сразу подкупило и сделало меня его верным соратником. Во-вторых, он объяснил мне, что его задача состоит в том, чтобы помочь человечеству быстрее прийти к «просветлённому существованию», ибо в духовном развитии людей заинтересованы высшие силы. Он много рассказал мне такого, из-за чего я совсем по-иному стал смотреть на саму жизнь. Это стало для меня истинным откровением. Наследник покорил меня своим умом и необыкновенными знаниями. Его семья обладала реальной силой и властью, но при этом ни он сам, ни его сыновья никогда не были публичными людьми. Никто из них не занимал общественных постов, никто не был замечен в участии в политической жизни, их имена не упоминались в прессе, и так далее. Чего бы они ни добивались - они всегда действовали исключительно через подставных лиц.

-   Похоже, вы говорите о Ротшильдах. Или Рокфеллерах.

-   Не гадай, мой мальчик. Это бесполезно. Одно скажу. Те, чьи имена и лица известны, – они однозначно не принадлежат к элитным семьям. Те, кто на виду, – актёры. Драматурги и режиссёры всегда сидят в темноте, и они либо пытаются внести хоть какие-то коррективы, либо безучастно наслаждаются спектаклем. Самое ужасное, что семьи частенько конфликтуют между собой, хотя – что поразительно – преследуют в принципе одни цели. Впрочем, всё это сложно, и лучше тебе этого вообще не касаться.

Итак, я прибыл в Россию под именем Михаила Липецкого. И сразу выяснил, что Наследник заблуждается. Никаких революционных настроений в стране и близко нет. Напротив. В первые дни войны в воздухе витал всеобщий дух патриотизма. К тому же экономика Российской империи демонстрировала чудеса роста. Люди, простой народ, с каждым годом жили всё лучше и лучше. Серьёзно. Я прожил в Петербурге несколько недель, а затем, заскучав, записался добровольцем на фронт.

Следует заметить, мне всегда нравились русские. Они словно дети. Даже не дети, а подростки. Так мне всегда казалось. Но русские люди всегда мне были близки по духу. Их инфантильность и эдакая истероидность в соседстве с плохо скрываемым комплексом неполноценности – всё это импонировало мне. В русском человеке легко уживаются несовместимые вещи. Мания величия и комплекс неполноценности. Простодушие и лукавство. Открытость и замкнутость. Русские любят веселиться, но при этом никогда не бывают счастливы. И в литературе, и в самой жизни русский тип самый парадоксальный – добрый убийца, порядочная проститутка, грешный поп и еврей-антисемит…

Ко всему прочему, даже если б страна действительно находилась на краю революции, то как я один мог её предотвратить? Я тогда, несмотря на весь свой жизненный опыт, не догадывался о том, что один человек – один! – в нужном месте, в нужное время – это уже немало. И способен совершить то, с чем не справились бы и тысячи людей.

Кстати, революция случилась неожиданно не только для простых, так сказать, обыкновенных граждан. Революция была полной неожиданностью даже для профессиональных заговорщиков и революционеров. Скажем, Ленин за две недели до февральских событий, выступая в Швейцарии на собрании рабочих, авторитетно так заявил, что революция в России непременно свершится, в этом нет сомнений, но его поколение, – сказал Ленин, – не доживёт до тех светлых дней. Революционеры, скорее, воспользовались ситуацией. Ленин и его банда умели действовать быстро, особенно в мутной воде.

Весть о революции застала меня на фронте. Самое интересное, что о творившемся в Петрограде мы узнали из вражеских листовок, которые сбрасывали на расположение наших частей с германских самолётов. Хитрожопые немцы призывали наших солдат бросать оружие и возвращаться домой. Ходили слухи, что царь отрёкся от престола и власть перешла в руки Временного правительства.

Армия постепенно начала разлагаться изнутри. У нас там и до этого проблем хватало, а тут!.. Создавались солдатские комитеты, солдаты сами выбирали себе офицеров. Это было по меньшей мере глупо. И дико. Воевать солдаты не хотели. Приезжающие на фронт большевики свободно агитировали. «Там, - указывали они в сторону германцев, - в окопах сидят ваши товарищи по классу – такие же рабочие и крестьяне, а классовые враги в другой стороне. Поверните ваши штыки против классовых врагов на внутреннем фронте!»

Дезертирство стало повальным. А там, в тылу, творилось чёрт знает что!

О падении Временного правительства мы узнали из газет. Армия, как и вся страна, потонула в болоте беспорядка и неразберихи. Империя погружалась в хаос. А ведь Столыпинская реформа могла за двадцать лет сделать из России самую мощную сверхдержаву.

- Ой, да перестаньте! Это популярная сейчас версия, но знать наверняка мы не можем. Вы как автор всяких бульварных жёлтых изданий. «Если бы не ранняя смерть Есенина, он бы затмил самог Пушкина». Или вот я помню читал: «Если бы после Сталина Берия пришёл бы к власти, горбачёвские идеи и реформы наступили бы на тридцать лет раньше». Так говорить нельзя. Глупо! Нам не дано знать. Сколько было реформаторов, которые вдруг – резко – поворачивали круто вспять.

- Слушай, я в таких вопросах не силён.

- Так и не говорите того, чего не знаете. Нечего! (пауза) Извините, что перебил вас… Продолжайте.

В восемнадцатом году я вступил в ряды Добровольческой армии, сформированной для борьбы с Советской властью. Знаешь, сейчас есть десятки разных мнений по поводу того, почему большевики одержали победу над белыми. А что тут, собственно, думать и гадать? В белом движении не было единства. Кто-то воевал за восстановление монархического строя, кто-то за конституционную демократию, кто-то за единую и неделимую Россию, а кто-то за свободу. Народ был против нас, потому что мы не давали пустых обещаний. А большевики обещали народу золотые горы: рабочим – заводы, крестьянам – землю и всем-всем-всем – свободу, равенство и братство.

Каледин в своё время справедливо заявил: «Население не только нас не поддерживает, но настроено к нам враждебно». Каледин, как известно, застрелился. Потому что не мог воевать против собственного народа. Идеалист. Идеалисты всегда проигрывают. Их поражение предрешено с самого начала. И они это знают.

В начале Гражданской войны нас было совсем мало. Катастрофически не хватало вооружения, боеприпасов, тёплых вещей и сапог. Красные называли нас буржуями, а мы были нищей и голодной армией.

Отчего мы проиграли? Да я удивляюсь, как мы продержались так долго!

Вот, скажем, оборона Крыма. Если бы не военный гений генерала Слащёва, то всё закончилось бы на год раньше.

- Опять вы за своё?

- Нет уж позволь! Здесь я знаю, о чём говорю!

Читал булгаковский «Бег»? Генерал Хлудов здорово вышел. Но на самом деле Слащёв был не таким. Прототип был ярче и глубже… Я знал его достаточно близко. Ещё по германской. Потом мы встретились в штабе лихого атамана Шкуро. А в Крыму он сделал меня начальником своей личной охраны. Он не был маниакальным садистом с неуравновешенной психикой, каким его пытались выставить многочисленные недруги. Последних было предостаточно, его не любили за чрезмерное прямодушие, крутой нрав и внутреннюю независимость. Он был человеком импульсивным, авантюрным и амбициозным. Война для таких людей – родная стихия. Храбрый боевой офицер, настоящий мужчина, одним словом, воин, а он скоро проявил себя и как великолепный стратег и тактик. Все операции по обороне Крыма он создавал и прорабатывал сам лично, ни с кем не советуясь, ни перед кем не отчитываясь. Начальство таких не любит. Начальство любит исполнительных. Это качество в подчинённых ценит более всего. Часто на свою беду.

Хотя давай всё по порядку. Значит, дай Бог памяти… В декабре 1919 года мы в спешном порядке откатились на юг. Генералу Слащёву поручили трудновыполнимую задачу – из остатков воинских частей, общим числом в пятнадцать тысяч человек, организовать оборону Тавриды и Крыма. Думаю, Верховный Главнокомандующий мало верил в то, что удастся остановить победное шествие красной орды, он лишь надеялся, что Слащёв в лучшем случае хотя бы на короткий срок задержит в десятки раз превосходящего по численности противника. Верховный, кстати, тоже не жаловал Слащёва и за строптивый нрав, и за диктаторские замашки, но отдавал должное его воинскому профессионализму. Он высоко оценивал службу Слащёва начальником штаба у Шкуро и помнил, что Слащёв единственный из белых генералов сумел нанести батьке Махно сокрушительное поражение. Ох, и рубилово там было! Сечь! Махновцы там захлебнулись собственной кровью!

Лично мне импонировало в Якове Александровиче Слащёве, помимо острого ума и твёрдого характера, отсутствие политических взглядов. То есть складывалось впечатление, что ему глубоко нас… что ему всё равно, за кого воевать. Судьба распорядилась так, что он начал воевать за белых. А распорядилась бы иначе, воевал бы за красных. Его дело было воевать, а политика его не занимала. Хотя большевиков он презирал.

Он говорил мне:

«Кучка авантюристов захватила власть и будет удерживать её любой ценой, вплоть до миллионных жертв среди своего народа. Для них все люди - это стадо баранов, которыми они хотят и любят управлять. А Россия для них ничто! Что-то вроде экспериментальной сцены».

Я и сам это видел и понимал. Что им Россия? Выебут и отбросят! И забудут, как старую потаскуху!

Деникин приказал ему под командой генерала Шиллинга защищать Северную Тавриду. Слащёв ответил, что это глупо, потому как для этого у него нет никаких возможностей, а бесцельно губить солдат среди степей он не намерен и поэтому он отступает к Крыму. И даёт слово офицера удерживать его, сколько потребуется. Это казалось невозможным. Деникин пожурил Слащёва за такое необоснованное бахвальство. А Слащёв его послал. Открытым текстом. А Деникин тогда стерпел!

Никто не верил, что генерал сумеет удержать оборону. Тем не менее Слащёв в своём приказе сказал:

«Вступил в командование войсками, защищающими Крым. Объявляю всем, что пока я командую войсками – Крым будет наш! Ставлю защиту Крыма вопросом не только долга, но и чести».

Как известно, посуху в Крым можно попасть лишь двумя путями: по узкой дамбе, протянувшейся с Чонгарского полуострова, и по древней дороге через знаменитый Перекопский перешеек. Деникин предлагал логичный план – создать линию обороны возле дамбы и на Крымском валу. Так поступил бы каждый. Но только не Яков Александрович. Он заявил, что категорически против сидения в окопах! Во-первых, это скучно. Во-вторых, принять пассивную роль сидения в окопах – на это способны только очень хорошо выученные войска с огромным запасом продовольствия и боеприпасов. Увы! Мы, говорил он, не выучены, нас мало, мы слабы и потому можем действовать только наступлением, а для этого необходимо создать благоприятную обстановку.

И он приказал всем своим войскам расположиться в деревнях, находившихся в двадцати километрах за Крымским валом. Там им было тепло, сытно и безопасно. А впереди, на дамбе и Перекопском валу, он приказал оставить лишь малочисленные отряды, по бегству которых будет понятно, что приближаются красные.

«Они, - говорил Слащёв, - будут брести по перешейку целый день, а мы будем палить по ним из пушек. К ночи они выдохнутся, ночевать будут в открытом поле, перемёрзнут к чертям собачьим и будут вынуждены дебушировать в Крым уставшими и в скверном расположении духа, и тут мы их начнём атаковать по флангам и в тыл».

Всё случилось именно так. Крепостные пушки, охранявшие Турецкий вал, палили по наступавшим красным. Им вторили полдюжины пулемётов. Затем наши белогвардейцы начали отступать. Почти без боя отдали Армянск. Красные уже ликовали, без промедления и отдыха бросились дальше. Их пьянил азарт и запах скорой победы. Тупоголовое быдло! Что они понимали? Они пёрли по степи всю ночь при двадцатиградусном морозе, к утру – бой: они не выспавшиеся, голодные, злые и не боеспособные. А тут на них мчится наша стремительная конница. Их бьют то слева, то справа… Кошмар! Красные не знали, откуда ждать нападения, а Слащёв знал о передвижении красных, так как за ними следили наблюдатели с самолётов и тут же информировали Слащёва о малейших изменениях. Короче, к середине дня всё было кончено. Красные дрогнули и побежали. Белая гвардия преследовала бегущих до Крымского вала. И без жалости рубила в капусту бегущих… Беспощадно!

Это была безоговорочная победа. Кто мог предугадать, что небольшая армия разобьёт врагов, которых было больше в десять раз минимум. А в тылу шла паническая подготовка к незамедлительной эвакуации. Узнав об этом, Яков Александрович велел послать в тыл короткое и злое сообщение: «Докладываю! Большевистское быдло остановлено и отброшено назад. Поэтому вся тыловая сволочь может слезать с чемоданов». Коротко и ясно. Без реверансов. Как истинный солдат.

- Вы меня простите, но к чему вы это всё мне рассказываете? И какое отношение это всё имеет к моей бабушке?

- Терпение, мой юн… терпение. У генерала Слащёва был ординарец Нечволодов. На самом деле это была девушка. Нина Нечволодова. Легендарная баба. Едва достигнув совершеннолетия, Нина пошла добровольцем на фронт Первой мировой войны. Девушкой она была смелой и сообразительной. Воевала не хуже мужчин. В Брусиловском прорыве участвовала уже унтер-офицером, имея в наградах два Георгиевских креста. В начале Гражданской войны Нина вступила в казачий отряд Андрея Шкуро. Затем она знакомится и влюбляется в полковника Слащёва, бравого офицера, четырежды раненного в Первую мировую, героя, награждённого Георгиевским оружием… Они были созданы друг для друга. И даже были друг на друга похожи. Высокие, стройные, подтянутые… Тёмно-русые оба, зеленоглазые… Только Слащёв смотрел на всех сквозь хитроватый прищур, а Нина глядела на мир широко открытыми глазами. А так - как брат и сестра. Красивая пара была.

В апреле девятнадцатого года Слащёв был ранен тремя пулемётными пулями в лёгкие и живот. Тяжелораненый, в беспамятстве, он попал в плен. Презрев опасность, Нина с моей помощью выкрала его из плена. И за три недели выходила. Практически с того света вернула любимого. А тот лишь только встал на ноги – снова с головой бросается в пучину Гражданской войны. С тех пор страдающий вечной фистулой, то есть с незаживающим отверстием в животе, Слащёв из-за постоянных болей пристрастился не только к выпивке, но и к кокаину. Да, четыре страсти у него было: Нина, война, кокаин и песни Вертинского.

Спустя год, перед самой эмиграцией, Нина и Яков Александрович обвенчались. Может, им это по жизни было и ни к чему, но Нина сообщила Слащёву, что беременна. В двадцать первом году, уже в Константинополе, у них родилась дочь.

А потом Слащёву, уволенному Врангелем из армии, жившему с Ниной на грани нищеты, советское правительство неожиданно предлагает вернуться на родину. И Нина, и я, и все приближённые к опальному генералу - все уговаривали Якова Александровича не возвращаться. Мы были уверены, что его повесят. На первом же столбе. В лучшем случае расстреляют. Ведь его же не зря прозвали «диктатором Крыма» и «Крымским вешателем». У него ведь с дезертирами, саботажниками и мародёрами разговор был короткий: виноват – петлю на шею и на фонарный столб.

«Мне обещают, - говорил нам Яков Александрович, - полное прощение и работу по специальности».

Помню, Нина допустила по этому поводу горькую и обидную иронию:

«Какую же именно из твоих специальностей большевики собираются использовать – диктатор или вешатель? Ты, без сомнений, справишься, но… Опасаюсь я, что у них на эти должности и так полно желающих».

«Милая, мне здесь делать нечего».

«Есть, - ответила Нечволодова, - жить».

«Я уже всё решил, - сказал Слащёв. - Я возвращаюсь. Я уже дал согласие».

Спорить с ним было бесполезно. У него же было военное, да, пожалуй, и жизненное кредо: «В бою, - повторял он, - держитесь твёрдо принятого решения – пусть оно будет хуже другого, но, настойчиво проведенное в жизнь, оно даст победу, колебания же приведут к поражению». Уж таким он был.

Вернуться в Россию – добровольно! – это был Поступок. Нечволодова в Гражданскую всегда находилась при Слащёве и сопровождала его и в походах, и в бою. Поэтому не удивительно, что она решила вернуться в Советскую Россию вместе с мужем. Мне же было поручено отправиться в Париж, найти мать Нечволодовой и передать ей полуторагодовалую дочь Нины и Якова Александровича – Марию.

Со своей миссией я справился. Чего мне это стоило – отдельная история. Денег-то почти не имелось. Правда, у меня были золотые часы, а Нина ещё дала мне своё обручальное кольцо, чтобы я продал его в случае надобности.

Слащёва, кстати, не повесили. И даже не расстреляли. Но и служить ему не дали. Единственное, что ему позволили, – написать книгу воспоминаний и преподавать военное дело курсантам. Я слышал, он начал спиваться. От такой медленной добровольной гибели его верная подруга спасти уже не могла. На этом отрезке жизни его существование больше напоминало эпизоды семейной жизни в эмиграции генерала Черноты и Люськи из пьесы «Бег». Вероятно, здесь просматривается скрытая ирония Михаила Булгакова, у него это всегда здорово получалось. На то он и гениальный писатель!

Нина Нечволодова в конце концов ушла от легендарного генерала. Но уехать за границу ей никто не позволил. Увидеть дочь ей так и не довелось.

Необыкновенная всё-таки была женщина. Я таких никогда больше не встречал.

А Слащёв всё-таки не спился, как многие ожидали. В январе двадцать девятого года его застрелил троцкист Лазарь Коленберг. Отомстил за расстрелянного в Крыму брата. Чекисты любили использовать в своих целях личные мотивы убийц. Тут тебе история и с Котовским, и с Кировым…

В общем, Слащёву тоже так никогда и не довелось увидеть свою дочь Марию. Твою бабушку, Дмитрий.

- Да… Это я уже понял. Слушайте… мне… Ох! Столько всего сразу! Мне, честно говоря, тяжело всё это переварить.

- То ли ещё будет.

- Господи, вы ещё подготовили мне на сегодня сюрпризы?

- Мы снова можем взять тайм-аут.

- Ну уж нет, на этот раз я просто-таки требую рассказать мне всё. Я предлагаю не прерываться теперь до тех пор, пока мы не закончим. Вы рассказывайте, рассказывайте… И не упускайте теперь ни малейшей подробности.

- Я буду стараться. Хотя я и так ничего не упускаю.

- Голова кругом. Вы – мой дед…

- Я понимаю.

- Уверен, что нет.

- Напоминаю, я тоже в какой-то момент узнал много нового и о себе, и о своей семье, и об отце…

- Да уж… Ну ладно… Продолжайте.

- Точно?

- Продолжайте, продолжайте…

Запись 021

- Я решил продолжать борьбу с большевизмом. Но, к сожалению, во всём мире не было реальной силы, которая могла бы противостоять красной чуме. Русский народ пал. Белоэмигранты не могли между собой договориться. Белое движение развалилось. Дворяне шли в таксисты и в официанты, офицеры стрелялись, а те, кто не поддался суицидальным настроениям, либо вступали во Французский Иностранный легион, либо переквалифицировались в сутенёров и статистов кино, а представители интеллигенции продолжали ныть и стонать о себе, о погибшей России, о забытом Богом народе и о народе, забывшем Бога. Короче, всё это представляло из себя мрачную и жалкую картину.

К концу двадцатых годов стало окончательно ясно: Советы установились, если не навсегда, то надолго.

К этому времени меня разыскал человек от Наследника. Он передал мне новые документы, деньги и следующее задание.

- Задание?

- Именно! А что тебя удивляет? Ведь я поклялся служить ему верой и правдой до конца его дней. До конца его дней, поскольку он был смертным. Но он был мудр, он покорил меня своей мудростью. И я верил, что он, а равно и его предки, исполняют свою тайную миссию.

- Что за миссия?

- Разве была бы она тайной, если бы о ней можно было вот так вот запросто поведать? Смешной ты…

- А в чём заключалось новое задание? Или эта информация тоже под особым строжайшим секретом?

- Я должен был отправиться в Германию и завести дружбу с лидером национал-социалистической партии Адольфом Гитлером. Сразу скажу, мне это удалось. И сам Гитлер, и его партия нуждались в средствах. Наследник был готов предоставлять любые суммы в распоряжение фюрера. В тридцатых годах я даже устроил им неофициальную встречу. Наследник остался крайне доволен. Я не в курсе их беседы, но с той поры Адольф Гитлер доверял мне безгранично.

Хочу заметить, лично мне Гитлер не понравился. Он производил впечатление закомплексованного человека с неглубокими знаниями. Хотя, надо отдать должное, на трибуне, ораторствуя перед публикой, он смотрелся убедительно. В харизме ему нельзя было отказать. Он увлекал и завораживал. Но по сути-то был болтун. Рот у него не закрывался. Я уже буквально через сорок минут общения с ним был утомлён так, будто весь день траншеи рыл. При этом я вот что заметил: о чём бы мы ни говорили, у него всё сводилось к одному неутешительному выводу – жиды виноваты. Да, по его мнению, за всем в мире стояло международное еврейство. Иногда доходило до смешного.

Как-то раз, помню, затронул я в разговоре творчество Мане. Гитлер стал плеваться и доказывать убогость еврейского искусства. Я возразил, что Эдуард Мане был французом. Гитлер, криво усмехнувшись, отмахнулся от моих слов.

«Как вы наивны, дружище, - сказал он презрительно. – В мире всегда были, есть и будут люди, которые сами не евреи, но служат международному еврейству. Верю, что когда-нибудь мы положим этому конец. Возможно, что высшие силы выбрали меня именно ради этой великой миссии».

Я поинтересовался у Наследника, какие у него планы на этого умалишённого фанатика. Он, подумав, ответил, что этот маленький человек развяжет самую большую войну в истории человечества.

Я спросил:

«А для чего нужна большая война?»

Он после недолгого раздумья веско ответил:

«Возможно, это заставит человечество одуматься».

В тридцать втором году я вступил в Национал-социалистическую партию. Того требовали обстаятельства.

- Так… Минутку! Вы, стало быть, ещё и нацист?

- Да, я был нацистом. Более того. С тридцать четвёртого года я служил в гестапо.

- Это ужасно…

- Ты идеалист.

- Я обыкновенный человек. Цивилизованный. А то, чем занималось гестапо…

- Мерзко? Тот человек, которого ты до сей поры считал своим дедом, служил в НКВД. Ты относился к нему если не с почтением, то, во всяком случае, уважительно. В детстве, когда он водил тебя в цирк или катал на санках, ты, наверное, даже любил его. Вот, скажем, Мартин Борман. Его любила жена. Безумно любила. И дети любили его. Так же сильно и безусловно, как ты любил своего отца, а тот своего… Нам свойственно любить родных, даже когда они заслуживают смерти. Допускаю, а лучше сказать – уверен, что родные и близкие Бормана или Мюллера не подозревали о преступлениях, совершаемых ими по долгу службы, ну а когда узнали, то что - разлюбили? Сколько народу служило в СС, сколько в гестапо? Сколько в НКВД? При Сталине люди в Советском Союзе делились на две половины. На тех, кого сажали или могли посадить, и на тех, кто сажал, охранял или был причастен. Ты точно уверен, что в то время ты осмелился бы отказаться быть во второй категории? Я к тому, что прежде чем осуждать, надо попытаться понять. Я не оправдываюсь. Хотя бы потому, что в данном вопросе не чувствую никакой вины. Меня, к примеру, волнует иное: если столько людей занимались тем, что писали доносы, арестовывали, допрашивали, охраняли, расстреливали и так далее, то, может, изъян в обществе в целом, а не в ком-то одном? Об этом ты не думал?

- Стоп-стоп-стоп!.. Не надо всего этого. Пусть каждый отвечает за себя.

- Да, пусть каждый отвечает за себя. У каждого свои ошибки, своя судьба… Твоя бабушка… Мария знала это, как никто другой… Нет плохих людей. Я имею в виду, абсолютно плохих. Как и нет абсолютно хороших. Только в кино, в плохом кино, отрицательные герои…

- Извините, что перебиваю. Вы собирались рассказать о моей бабке.

- Верно.

- Тогда прекратите разглагольствовать! Рассказывайте по существу.

- Мне-то казалось, я так и делаю.

- Рассказывайте, рассказывайте… Не отвлекайтесь.

Запись 022

- Не так-то это просто – передать лишь голые факты, не размышляя, не комментируя, никак и ничего не объясняя. Вот, скажем, роман Достоевского «Преступление и наказание». Если передавать исключительно фактическую сторону дела, то весь психологический роман снова превратится в коротенькую заметку из криминального раздела.

Но ты прав. Неловко сие констатировать, но ты прав. Признаю. Действительно. Хватит отвлекаться. Теперь только по существу. По крайней мере, постараюсь. По существу…

В сорок третьем году я прибыл в Париж. У меня был чёткий приказ – найти и уничтожить одного из лидеров французского Сопротивления. Некоего Жака Лурье по кличке Око. Он получил это прозвище за то, что убивал немецких офицеров, стреляя им в глаз. На его совести было около сотни убитых, в том числе и бефельсляйтер НСДАП Густав Клопфер.

Местное гестапо сбилось с ног в тщетных поисках Лурье. Было доподлинно известно, что он в Париже и что он ранен, кто-то приютил его и выхаживал: кто-то не из движения. Мы знали это наверняка, так как у нас, вернее у парижского гестапо, имелся надёжный информатор. Он-то и сообщил, что члены Сопротивления сами его искали.

Око не нужен был нам живым. Его давно уже заочно приговорили к смерти. Я должен был его найти и ликвидировать.

Генрих Мюллер, мой непосредственный начальник, командировал меня, чтобы я лично возглавил поиски. Он всегда поручал мне самые сложные задания. И те, на которые Наследник давал «добро», я с блеском выполнял, остальные – проваливал. Но старался обставить дело таким образом, чтобы возникало впечатление, будто я не мог выполнить задание по объективным причинам.

Итак, я приехал в Париж, представляющий из себя по сравнению с Парижем довоенного времени довольно унылое зрелище. Не помнишь, кто из философов-мистиков утверждал, будто у города есть душа? Так вот, тело Парижа, по большому счёту, оставалось прежним, однако души в нём не было.

Снова отвлекаюсь? Пардон.

Сразу же по приезде я приступил к работе. Не стану вдаваться в подробности, но очень скоро я нашёл Жака Лурье. Каково же было моё удивление, когда в женщине, скрывающей его у себя, я узнал Ольгу Николаевну – мать Нины Нечволодовой. Встреча была не из приятных. Хуже всего было то, что Ольга Николаевна тоже меня узнала. Моментально. И старуху нисколько не смутили ни моя форма, ни моё звание, ни то, что я внешне совсем не изменился за более чем двадцать лет. Она обезумела. Она бросилась ко мне, умоляя спасти Марию. Прямо слова не давала сказать. Дурачить её было бессмысленно. Ольга Николаевна не сомневалась в том, что видит перед собой того самого человека, который честью своей поклялся Нечволодовой и Слащёву, что доставит их дочь в Париж в целости и сохранности.

Буду откровенен, я растерялся. Цепкая память старухи и её неконтролируемая болтливость могли разрушить не столько мою блестящую карьеру, сколько саму мою легенду. Я не мог позволить этому случиться.

Само собой, смерти я не боялся, но удручающая перспектива полного разоблачения меня нисколько не прельщала.

Одним словом, я был вынужден… У меня не оставалось других вариантов… Это же только в кино – повторяю, в плохом кино – разведчики всегда, при любых обстоятельствах, поступают правильно и благородно. А в жизни либо - либо. Либо правильно, либо благородно. Я поступил правильно. Так уж мне казалось. Времени анализировать и взвешивать все «за» и «против» не было. Единственное, что я мог для неё тогда сделать, это чтобы её смерть была лёгкой и мгновенной…

Избавившись от нежелательного свидетеля, я успокоился. Там же, в Париже, я начал наводить справки о судьбе Марии. Выяснил, что её арестовали ещё в сорок втором. Честно говоря, приступая к розыску Марии, я не особо-то верил в то, что она ещё жива. Сам посуди: француженка русского происхождения, да ещё и арестованная на горячем – расклеивала антигерманские листовки. Но, слава богам, я ошибся. Она не строила из себя героиню, чистосердечно во всём призналась, согласилась сотрудничать. Её не выпустили, но и не убили. Её спасло знание языков, она в совершенстве знала французский, русский, немецкий и чуть хуже – английский. Она служила в концлагере переводчицей.

Получив всю необходимую информацию, я не раздумывая поехал в Форт де Роменвиль и забрал её оттуда. Спасение Марии мне обошлось в три бутылки коньяка и обещание, данное начальнику концлагеря – забыл его имя – замолвить при случае словечко за него перед Гиммлером. Начальник лагеря, бредивший переводом в Берлин, где у него оставалась любимая жена с трёхлетним сыном, отказывающаяся наотрез от переезда к мужу, был рад мне услужить.

В автомобиле мы остались наедине. По дороге из лагеря я заговорил с Марией по-русски, медленно подбирая слова:

«Я буду краток, девочка моя, и откровенен. Я не знаю, какие последствия будут у моего поступка. Я не знаю, будут ли они. Я также не знаю, насколько сильно ты хочешь жить после всех этих потрясений. Но одно я знаю точно: нигде и ни с кем тебе не будет спокойней и безопасней, чем рядом со мной».

«Кто вы?» – спросила она, насторожённо глядя на меня исподлобья, как дикий напуганный зверёк.

«Я – твой ангел-хранитель».

«Ангел, - презрительно скривилась она, – в такой-то форме?»

«Что такое форма? Всего лишь одежда. Как говорила Ольга Николаевна, никогда не судите о книге по обложке».

Она не сдержала удивления:

«Вы знакомы с Ольгой?»

«Да, Мария, я был знаком и с вашей бабушкой, и с вашей матерью, и с вашим отцом…»

«Вы русский?» – спросила она.

«Отчасти. Скорее, я гражданин мира. Во всяком случае, я не сторонник разделять людей по национальностям».

«Кто же вы такой?»

«Зови меня Агасфер. А на людях обращайся официально – герр Бергвольф. Ольга Николаевна умоляла позаботиться о тебе, я намерен исполнить её предсмертную просьбу».

«Ольга мертва?» - голос Марии дрогнул.

«Да, - коротко ответил я, - она мертва».

Я ждал, что она расплачется, но этого не произошло. Лицо её окаменело и ничего не выражало. Она уставилась в окно на проносящиеся мимо пейзажи, молчала…

Напрасно я опасался подробных расспросов – их не последовало. Мария приняла весть о смерти близкого человека с мрачной обречённостью, как нечто, к чему она уже была внутренне подготовлена.

«Наверняка ты этого не помнишь, - произнёс я спустя несколько минут, - но когда-то давно я двенадцать дней был тебе и за папку, и за мамку…»

Мария кивнула, давая понять, что слышит меня.

Я умолк, оставив её в покое. Было ясно, ей сейчас не до разговоров.

Запись 023

Так в моём загородном доме, расположенном в тихом предместье Берлина, и в моей жизни появилась женщина.

Первое время Мария держалась очень замкнуто. Прошло не меньше месяца, прежде чем она более-менее пришла в себя и прониклась ко мне доверием.

Конечно, психика у неё была нарушена. Там, в лагере, ей столько довелось увидеть. Не всякий мужчина такое выдержит, а уж девушка… По ночам её мучили кошмары. То есть у нас было кое-что общее.

Однажды ночью она прокралась ко мне в спальню.

«Можно лечь рядом?» - спросила она.

«Ложись».

Она забралась под одеяло и, дрожа всем телом, уткнулась мне в плечо. Я обнял её и по-отечески погладил по голове.

«Не бойся, девочка, - шептал я. - Всё хорошо. Я буду рядом и никому не дам тебя в обиду. Спи спокойно. Пусть тебе приснятся Альпийские горы. Или Атлантический океан. Или древняя Александрия, город, в котором ты никогда не была…»

Я шептал какую-то муть до тех пор, пока она не уснула.

Помимо стресса от пережитых страхов, Марию терзали душевные муки совести. Совесть – этот адвокат чужих интересов – не давала ей спокойно жить. Мария тяготилась мыслью, что на допросах не проявила стойкости духа и выдала имена людей, которые привлекли её к подпольному движению.

Я успокаивал её, как мог.

Я говорил:

«Мария, прошлого не исправить. И не надо! Его больше нет. От твоих терзаний оно не изменится. Что было, то было. Да и в чём твоя вина? В том лишь, что ты хотела остаться в живых? Полно тебе. Хотеть жить – не преступление. Это самое естественное желание нормального человека. Умирать во имя мифической идеи, а равно и приносить себя в жертву ради малознакомых людей – вот явное отклонение. Ты думаешь, что подвела этих людей? Если и так, ты совершила это не нарочно. Прекрати думать о них. Когда они посылали тебя расклеивать листовки, полагаешь, они думали о тебе? Как бы не так! Они преследовали свои «благородные» цели! По большому счёту, им плевать на твою судьбу! Их волнует судьба Франции. Они пекутся о свободе, которой, к слову сказать, у них-то и не было никогда. По сути они понятия не имеют, что такое истинная свобода».

Имели ли мои слова для неё какой-то смысл или же смысл этот улетучивался сразу после того, как мой голос умолкал, – затрудняюсь сказать. Но слушала она меня всегда очень внимательно и жадно. Может быть, так раскаявшиеся грешники слушают в церкви доброго всепрощающего священника.

О близости я и не помышлял. Вовсе. Она была для меня почти как дочь. Хотя, конечно, я осознавал, насколько она привлекательная женщина, но я отмечал это холодным трезвым рассудком. Часто я ловил себя на том, что любуюсь ею чисто эстетически, без всякого интимного возбуждения.

Не прояви она инициативу, думаю, наши отношения так и остались бы платоническими. К тому же она застала меня врасплох.

Дело в том, что изредка, после особенно напряжённых дней, я позволял себе укол морфия, чтобы расслабиться.

Не гляди осуждающе, я никогда наркоманом не был. Это случалось не чаще пяти-шести раз в год. Для разрядки. Попробуй вникнуть в моё положение. Тело моё перманентно восстанавливается, чего не могу сказать о нервной системе и о сознании. Я не робот. Не бездушный компьютер. А ведь и компьютеру периодически нужна перезагрузка.

И вот только я сделал себе инъекцию и выключил верхний свет, чтобы посидеть в кресле, покурить при мягком свете настольной лампы под музыку любимого композитора, как отворяется дверь, входит Мария в ночной полупрозрачной сорочке и что-то говорит, но слов не разобрать, слова тонут в плавных звуках музыки.

«Что тебе, Мария? – спрашиваю я. – Чего ты не спишь?»

Она снимает с себя ночнушку, делае неуверенный шаг ко мне, и я скорее читаю по губам, чем слышу: «Возьми меня».

Помню, я даже поймал себя на мысли: не сплю ли я? Каким-то уж больно всё было нереальным. Музыка, полумрак, неразборчивый шёпот сквозь горячее прерывистое дыхание… Я поддался всему этому и поплыл по течению в сторону эйфории.

Мне уже давно не было так хорошо с женщиной. Она умела отдаваться. И отдавалась полностью. Она делала это чрезвычайно сладострастно и даже исступлённо. Словно после долгого перерыва и как в последний раз. При этом глаз она не закрывала, они светились лихорадочным блеском и жадно впивались взглядом в мои глаза.

«С тобой мне хочется быть распутной», - призналась она мне позже.

Я сказал:

«Со мной ты можешь быть самой собой».

«Нет-нет, - возразила она, - я хочу быть именно не собой, а другой, куда более распутной, чем я есть. С тобой я стесняюсь моего стыда».

Стыд мешал ей любить меня, стыд стеснял её, и она отбрасывала его вместе с одеждой. А с рассветом она вновь становилась безупречно скромной и добропорядочной.

Я знавал немало женщин. Хотя их количество не столь велико, если учесть продолжительность моего существования. Были случайные связи, а были романы, как мимолётные, так и долговременные. Если не считать Адель, то любовью там и не пахло. С возрастом любые романтические бредни становятся всё менее притягательны и всё более смешны. Я ставил под сомнение само наличие любви в мире. Есть ли она? И не произошла ли тут банальная подмена понятий? Скажем, материнская любовь – самая чистая, почти святая – не есть ли это завуалированная любовь к себе? Ведь моё дитя – суть продолжения меня самого. Чужого ребёнка так не полюбишь, разве только если он станет как родной. Потому-то и говорят: я люблю его как родного. Сравнение само указывает на более совершенную, подлинную любовь. Не так ли?

Ещё смешней и нелепей выглядит любовь к Богу. И если это не самовнушение, то это вообще что-то сродни душевной болезни.

Но вернёмся к любви между мужчиной и женщиной. Чего в ней больше – соперничества или содружества? Что ты улыбаешься? Может, в основе всех человеческих отношений лежит не только любовь к себе, но и борьба против других? Тогда выходит, что взаимная любовь – это всего лишь счастливый союз двоих против целого мира. Взаимовыгодный союз. Часто временный. К сожалению.

А не является ли эта самая любовь одним из главных проявлений эгоизма? Скорее всего! Так как любовь была всегда актом отбора и предпочтения. Ведь из всех людей, из целого сонма людей я выделяю лишь одного-единственного человека, который нравится мне, который радует меня, которого я хочу, того, которого предпочитаю всем остальным.

Читал Макса Штирнера? Я помню наизусть одно из его изречений: «Так как я не переношу вида хотя бы одной горестной морщинки на лбу любимого, то потому - ради себя! – я всегда сглаживаю её поцелуем. Если бы я не любил этого человека, то это не огорчало бы меня, я же хочу, чтоб моё горе прошло».

Я это понимал. А она была искренне солидарна со мной. Между нами вообще установилось какое-то убаюкивающее единодушие. Мы были идеальной парой. Такие редко образовываются. Раз в тысячу лет.

Как, однако, противоречиво устроена наша жизнь! Тот, кто хочет жить, обычно умирает первым, а другой, уже ненавидящий жизнь во всех её проявлениях, чудом выживает в самых экстремальных ситуациях. Вот хотя бы мы с Марией. Кругом бушевала война, каждый день гибли тысячи людей, они проклинали войну и саму жизнь, близкие теряли друг друга, а мы не только встретились и обрели счастье быть вместе, мы ещё и наслаждались этим состоянием, не задумываясь ни о том, что происходит вокруг, ни о том, что будет происходить завтра. Удивительно всё-таки.

Странно! Люди боятся быть счастливыми. Хотя всем кажется, что именно к счастью они и стремятся. Но стать по-настоящему счастливым боязно. Те же, что всё-таки осмеливаются быть счастливыми, стыдятся этого, словно демонстрировать своё счастье – это как публично разгуливать нагишом.

Если б можно было уехать куда-нибудь вдвоём, туда, где нет других людей и нет никаких других дел, кроме того, чтобы добыть и приготовить пищу, где можно всё остальное время предаваться безделью и любви… Не знаю, может, я бы долго не выдержал. Человек не создан для покоя, иначе он изначально имел бы вид улитки или какого-нибудь другого примитивного существа.

Впрочем, я не мог никуда уехать. Война близилась к концу. Истекали последние дни Третьего рейха. И передо мной стояла архисложная задача – помочь спасти главных нацистов из высшего эшелона власти. Но сперва я решил побеспокоиться о Марии и, что называется, вывести её из-за линии огня. Оставаться теперь со мной ей было небезопасно.

В доме одного моего знакомого служила молодая девушка, пригнанная из Белорусии, внешне похожая на Марию, более того с таким же именем. Это была истинная удача. Хозяева хотели от неё побыстрее избавиться, так как у неё обнаружили туберкулёз. Я взял эту бедняжку к нам. Она была очень плоха – слишком долго скрывала свой недуг, не лечилась. Болезнь быстро прогрессировала, девушка умирала, но – я ничего не скрываю, рассказываю всё, как было – угасала она недостаточно быстро, и мне пришлось ускорить приближение её смерти. В своё оправдание скажу только одно – она бы всё равно умерла. Шансы выжить - даже при условии лечения и ухода - были слишком мизерны. Мой поступок можно рассматривать как акт доброй воли. Я избавил её от лишних мучений. Укол морфия – это совершенно безболезненно…

Запись 024

- Вы меня поражаете! У вас для всего есть объяснения и оправдания.

- Вероятно, благодаря высокой степени объективности.

- Не ёрничайте. Вопрос серьёзный. Вы столько лет воевали, убивали людей… Ну ладно, на войне. Вы солдат. Может, в этом ваше призвание. Хотя и здесь не всё чисто. Вы же участвовали в войнах не из-за каких-то убеждений; вам, создаётся такое впечатление, всё равно, на чьей стороне сражаться. Во имя чего?

- Я тебя умоляю! В каждой войне основная часть солдат и близко не имеет понятия - кто и почему развязал эту массовую бойню.

- Но мы – цивилизованные люди – осознаём: война – зло.

- Вполне возможно. Это не аксиома. Хуже того, это утверждение относительно. Но если даже и так, война – зло, то люди лучше всего понимают эту простую мысль только после самой войны. И чем страшнее война, тем крепче и дольше об этом помнят. После Гитлера Европа долго была под действием прививки от подобной заразы. В Европе научились договариваться… Стало быть зло сотворило добро…

- Слова, слова, слова… Вы воевали не ради всего вышесказанного. Вы вроде Портоса: «Я дерусь, потому что я дерусь».

- Отлично. И песни пишут, потому что песни пишут. И танцуют, потому что танцуют. Потому что хочется.

- Вы, кстати, напрасно сравниваете себя с другими. Скажем, другие солдаты идут на войну, дерутся, убивают противника, находят, как писал Пушкин, «упоение в бою», но при этом они рискуют собственной жизнью, они знают, какую цену придётся заплатить в случае чего… Чем рисковали вы?

- Весьма дельное замечание. Согласен. Но я плачу другую цену, в другой валюте.

- Однако речь даже не об этом. Вы преспокойно, не стыдясь, рассказываете о том, что служили в гестапо, и о том, что убивали совершенно невинных людей. Несчастную старуху, больную девушку…

- Смертельно больную.

- Не имеет значения.

- Я совершил убийство ради Марии.

- Не имеет значения.

- Ну хватит! Чересчур ты, парень, категоричен.

- Уж каков есть.

- Я призываю тебя к лояльности. Помни, порицать легко, понять – вот задача.

- Кого ещё понять? Гитлера? Гиммлера? Эйхмана?

- Ты готов слушать дальше? Или будешь продолжать возмущаться?

- Это бесполезно, вы непробиваемый.

- Мы словно говорим на разных языках.

- Нет, я, к сожалению, прекрасно вас понимаю. Итак, вы умертвили смертельно больную, если я не ошибаюсь, ради её документов.

- Да, именно так. И отправил Марию со своим денщиком в другой город. В который вскорости, по всем прогнозам, должны были войти американские войска. Я обещал ей, что обязательно разыщу её. Я вынужден был остаться ещё на некоторое время. Перед отъездом она сообщила мне, что беременна.

- И вы, конечно, не изменили своего решения? Не соизволили бросить всё и отправиться вместе с ней?

- Легко тебе рассуждать!

- Да тут и рассуждать нечего. Всё предельно ясно. Что вы замолчали? Рассказывайте.

- Только при одном-единственном условии – не перебивать и не комментировать.

- Бога ради. Напоследок вопрос. Последний. Вы сказали, что собирались помочь спасти главных нацистов… Зачем?

- Наследник был настоящим теософом. Мудрость и секреты богов передавались в его семье от поколения к поколению. Я беспредельно доверял Наследнику. Напоминаю, я привык к тому, что приказы не обсуждаются. Впрочем, в данном случае я был солидарен с принятым решением. Пусть зло пожирает зло. Пришёл конец «коричневой чуме», пришло время бороться с большевизмом, и в этом должен был помочь его поверженный противник. Шеленберг после войны работал на английскую разведку. Англичане по полной использовали его опыт и знания против Советского Союза. А ведь его могли банально шлёпнуть! И кому от этого стало бы легче? Кому? А Шеленберг был далеко не единственным…

- Кого же вам удалось спасти, любопытно?

- Многих.

- Генриха Мюллера?

- Его в первую очередь.

- Кого ещё?

- Многих.

- Ну кого? Мартина Бормана?

- И Адольфа Гитлера.

- Да бросьте! Вы уже совсем меня за дурака держите!

- Отнюдь, мой мальчик. Ты разумный человек, и вот я тебя спрашиваю, как человека разумного: неужели ты хоть на мгновение допускаешь, что личность такого масштаба, первое лицо в империи, покончит жизнь самоубийством, доведя ситуацию до того, чтобы быть загнанным в угол подвала, как крыса? Преступники куда меньшего калибра и то подчас уходят от возмездия, а тут злой гений, преступник номер один!.. Да если б даже можно было предположить, что этот человек вдруг захотел бы действительно остаться в осаждённом Берлине без единого шанса спастись, чтобы поднять немецкий дух и показать пример, а затем принести себя в жертву, то и тогда ему попросту не дали бы этого сделать. Его жизнь уже ему не принадлежала. Нет, нет, нет… Хотя давай всё по порядку.

- Разве я против?

Запись 025

- С января по апрель сорок пятого Мюллер и Борман детально разрабатывали план возможного побега из Берлина. В апреле стало ясно, что никакого чуда не произойдёт, война проиграна окончательно и помощи ждать неоткуда.

Папа-гестапо – так мы называли Мюллера – радовался и хвастал: «Как хорошо, дружище, что мы всё подготовили заранее. Умение предвидеть и подстраховаться – вот что необходимо в нашей профессии».

По совету Бормана Гитлер всем и каждому говорил о том, что собирается до конца оставаться в обороняющемся Берлине, а в случае надобности готов и умереть как истинный солдат. Но уж чего Гитлер не хотел, так это умирать. Он, конечно, был фанатиком, но не до такой степени, чтобы не воспользоваться шансом улизнуть от возмездия.

У фюрера имелось несколько двойников. Один из них даже был его дальним родственником. Единственное отличие состояло в том, что двойник курил. Но чаще остальных после покушения в сорок четвёртом году Гитлера заменял Густав Вебер. Он умел импровизировать, отвечая на незапланированные, неожиданные вопросы, его высказывания и действия были в манере фюрера. То есть скорее всего сам фюрер сказал бы или сделал бы именно так. За это как раз Гитлер и не любил Вебера. Должно быть, подсознательно опасался, что его – неординарного человека – при случае можно будет заменить и никто, ни одна живая душа, не заметит подмены. Он становится параноиком. Fuimus!

Папа-гестапо говорил мне:

«Одно дело сбежать, другое дело – сбежать вовремя. Но перед нами стоит ещё более трудная задача - не просто сбежать, а так, чтобы нас не нашли».

«И как же это исполнить?» - поинтересовался я, хотя прекрасно знал, как.

«Чтобы нас не нашли, надо сделать всё, чтобы нас и не искали».

И он был абсолютно прав.

Операция по спасению Гитлера прорабатывалась тщательно, детально. Приходилось учитывать каждую мелочь. Посвящённых в тайну операции было немного, а после осуществления их стало ещё меньше; эту миссию возложили на меня. Пару человек я убрал до начала операции – тех, кто занимался разработкой и подготовкой операции.

Мюллер повторял:

«Всё должно быть филигранно. Лично мне как профессионалу будет стыдно и смертельно – да, да, да – смертельно обидно, если мы не сумеем обвести вокруг пальца весь мир – от иванов до янки».

В конце апреля операция по спасению Гитлера вступила в решающую фазу. Мы спали буквально по два-три часа в сутки, не дольше. Нервы у всех были на пределе. Особенно у Гитлера, который почти безвылазно находился в обособленном мирке «фюрербункера». Обитатели этого подземного убежища тихо сходили с ума; они жили, словно моряки подводной субмарины, залегшей на дно, - испытывая нехватку кислорода, не ощущая ни времени, ни событий, происходящих во внешнем мире.

В ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое апреля в три сорок пять бункер покинули десять человек. Они тихо прошли через «фюрербункер» наверх, в личные апартаменты фюрера в здании старой Рейхсканцелярии. Десять человек: Гитлер, Ева Браун, Борман и семеро верных солдат из дивизии СС «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер». Всего десять человек и собака фюрера, овчарка Блонди. Отодвинув фальшивую панель за книжными полками в сторону, беглецы проникли в секретный тоннель, приведший их в помещение третьего бункера. Там поджидал их я, а со мной, помимо двух гестаповцев, двойники: дублёр Гитлера и дублёрша Евы Браун. Ну и, конечно, дублёрша Блонди. Всех прибывших я повёл через подземный переход из тоннелей метро к временному аэродрому, где их поджидали «Юнкерсы». А Борман повёл назад приведённых мною людей.

Дублёры Гитлера и Евы Браун должны были сыграть главную роль в этой мистификации. А Борман и двое гестаповцев должны были им в этом помочь. В бункере находился ещё один двойник, но того уже застрелили накануне. Именно его первым и найдут русские солдаты, решат, что это Гитлер, и ни у кого не возникнет вопроса, почему это у главы государства штопаные носки. Сожжённые тела двойников разыщут позже.

Перед посадкой в «Юнкерс» JU-252 – как сейчас помню – Гитлер обернулся ко мне и сказал:

«Проследите, чтобы моя смерть не превратилась в дешёвый фарс».

Я не уловил смысла его слов, но кивнул и ответил:

«Будет исполнено, мой фюрер».

«Я делаю это ради будущей Германии», - сказал он.

«Да, мой фюрер», – ответил я.

А про себя мысленно добавил: ведь нынешнюю Германию вы погубили.

Моторы взревели. Я знал весь дальнейший маршрут. На военной базе в Реусе они пересядут на самолёты испанских ВВС. Дозаправятся на южноиспанском военном аэродроме Марон и приземлятся уже на Канарских островах. Там их ждёт субмарина U-518 с опытным экипажем под командованием молодого, но бывалого капитана Ганса-Вернера Оффермана. На борту этой подлодки им придётся провести полтора месяца пути.

Проводив Гитлера, я отправился на конспиративную квартиру, куда после выполнения задания должны были прийти те два гестаповца, от которых мне тоже предстояло избавиться. Однако вместо них ранним утром первого мая туда явились пятеро головорезов, а вместе с ними и Генрих Мюллер.

Я доложил обстановку.

«Шотцау и Шмидт ещё не вернулись», - сказал я.

«Не волнуйтесь, дружище, - устало отмахнулся Мюллер. – О них мы уже побеспокоились. Теперь пришла ваша очередь».

«Что означают ваши слова?»

«Не делайте резких движений. Я всё объясню. Дайте только дух перевести. Мы все устали, а впереди много работы. Отберите у него оружие».

Меня обыскали.

«Я арестован?»

«Напротив, дорогой мой. Вы свободны. Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Вы славно поработали, но, к моему величайшему сожалению, я не могу вас наградить, как вы того заслуживаете. Мне очень жаль».

«Рубите хвосты?» - спросил я.

«Вот видите, вы сами всё отлично понимаете. В этой партии вы лишний игрок. Лишний должен уйти. Это всего лишь игра, но на кону целая жизнь. Давайте без обид, без сцен, мы же с вами солдаты».

«Зря вы так, зря… Меня это оскорбило. И я этого не прощу».

Мюллер саркастически хмыкнул и, глянув на меня искоса, тихо произнёс:

«Угрожать мне в вашем положении – глупость, достойная уважения».

«Вы меня недооцениваете», - сказал я.

«Вам пора говорить о себе в прошедшем времени. – Он достал из кармана фотокарточку и протянул мне. – Мы побеспокоились ещё об одном человеке».

Это было фото Марии.

Я не успел кинуться к Мюллеру, двое из мордоворотов вцепились в меня мёртвой хваткой.

«Что вы с ней сделали?»

«Плохо, дорогой мой, очень плохо. Вам надо было изобразить полнейшее равнодушие к её судьбе, тогда бы ваши шансы возросли. Впрочем, я бы вам всё равно не поверил. Вам меня не провести».

«Что с ней?»

«Ваша подруга жива и здорова. И будет оставаться таковой, если вы, конечно, не станете артачиться».

«Чего вы хотите?»

«Отпустите его!»

Верзилы отошли в сторону.

«Возьмите перо и бумагу,- приказал Мюллер. – Пишите! «Фюрер мёртв. Германия пала. Мой шеф убит. Русские сжимают кольцо. Мы предприняли две неудачные попытки прорваться. Единственный способ избежать позора и мучений русского плена - уйти из жизни». Написали? Внизу постскриптум: «Милая! Если вдруг – по воле Бога – ты читаешь эти строки, помни, я любил тебя больше жизни». Очень хорошо. Хотя почерк слишком ровный, у вас совсем не дрожат руки. Завидую вашему самообладанию. Или вы ещё на что-то надеетесь?»

«Вы меня убьёте?»

«Нет, вы это сделаете сами. Иначе какой прок от записки? Поставьте дату. И время. Только прибавьте часиков восемь. Очень хорошо. Так на что вы надеетесь? Уж как-то слишком вы спокойны».

«Я надеюсь, вы не причините ей вреда».

«А какой в этом смысл? Она ведь ничего не знает. К тому же мне выгодно, чтобы она вас искала. Искала среди живых и мёртвых. Поставьте подпись».

«Я знал, что вам нельзя доверять».

«Рад, что оправдал ваши ожидания. Верните ему оружие. Он знает, что нужно делать. Он умный… На всякий случай, мало ли что, предупреждаю – там всего один патрон».

«Не беспокойтесь, - говорю, - я не промахнусь».

Помню, он опять хмыкнул и сказал:

«Извините, что мы не смеёмся над вашей остротой – усталость сказывается… Прощайте, дорогой мой».

«Я найду тебя, - сказал я. – Куда бы ты ни забился, в какую бы крысиную нору ни спрятался!»

Мюллер удивлённо вздёрнул бровь:

«Это что-то новенькое».

Я поднёс дуло к виску и повторил:

«Помни, я найду тебя…»

После этого, уперевшись взглядом в его чёрные глаза, я улыбнулся и решительно нажал пальцем на спусковой крючок. Опора моего взгляда надломилась, голова, пронзённая острой мучительной болью, дёрнулась, и я провалился во мрак…

- Прямо жуть.

- Представили себе?

- Есть такое.

Запись 026

Я пришёл в себя под утро. Занимался рассвет. В комнате царил полумрак, а в полумраке – бардак. Кругом валялись разбросанные вещи, бутылки, окурки… На кушетке лежала мёртвая нагая девица, на полу лежала другая. Обе были застрелены выстрелом в лоб. Да, перед уходом парни здорово «повеселились».

Я вышел на улицу, но оказалось, что русские уже овладели этим районом Берлина. Меня тут же арестовали. Я думал, что меня расстреляют. Было бы обидно. Две смерти – одна за другой – перебор даже для меня.

Но лучше бы меня расстреляли. В контрразведке мне пришлось несладко. Били больно. Но не до смерти. А раны и ушибы заживали на мне, как на собаке.

В плену я провёл две недели, пока мне не посчастливилось совершить побег. Потом я три месяца, даже больше трёх месяцев, искал Марию. Однако всё было безуспешно. Найти её мне не удалось. Зато совершенно случайно я напал на след Мюллера. Словно охотничья собака, я шёл по следу Генриха Мюллера, но всякий раз ему удавалось уйти от меня. У него было поистине звериное чутьё. Как только я подбирался к нему слишком близко - он тут же срывался с места и залегал на дно. К тому же ему начала помогать американская разведка. А уж эти умели прятать человека, если были заинтересованы в том, чтобы он остался в целости и сохранности. В пятьдесят девятом году ему сделали хорошую операцию, и он исчез, полностью исчез из поля моего зрения. Казалось, что навсегда.

Но в шестьдесят седьмом году я наконец-то его разыскал. Да, я разыскал его… Я мог бы убить его. Но, знаешь, я не ощущал к нему ненависти. Может, я и не сильно-то отходчив, но двадцать два года – срок, достаточный для того, чтобы человека простить. Простить даже такого, как папа-гестапо.

Наверное, все эти годы я искал его по инерции. Я искал его, потому что он прятался от меня. Так почти каждый хищник преследует дичь, когда она от него бежит. Это азарт.

И вот Генрих Мюллер был в моих руках. А я… А я ничего не чувствовал.

Он жил один. Совсем один. Два раза в неделю к нему приходила одна женщина, но она приходила за деньги. Я наблюдал за ним около двух месяцев. Его жизнь показалась мне скучной и даже хуже. Это была не жизнь, а какое-то монотонное прозябание, замкнутое бессобытийное существование… Он заметно подряхлел, последние двадцать лет издёргали его настолько, что он походил на чахлого пенсионера с нервным тиком в правом глазу. А ведь ему, насколько я помнил, было слегка за шестьдесят. Если мне не изменяет память, шестьдесят три.

Его никто не охранял. Не то спецслужбы потеряли его из виду, не то – что куда вероятней – они более не испытывали к нему никакого интереса. Он нигде не работал, но в деньгах явно не нуждался. Уикенд проводил в Лас-Вегасе, проигрывая огромные суммы денег в рулетку. Проигрыши его не волновали, а выигрыши не радовали.

Однажды, решив, что пора поставить точку в наших играх, я пробрался под утро в его дом. Я уже бывал в доме в его отсутствие, прекрасно разбирался в расположении комнат.

Бесшумно прокрался в спальню. Мюллер спал. Я взял стул и устроился так, чтобы Мюллер, проснувшись, сразу увидел меня, сидящего напротив с пистолетом в руке.

Я сидел и глядел на спящего. Нервный тик на правой стороне его лица не прекращался даже во сне. Это показалось мне странным. Ведь во сне, подумал я, мышцы лица находятся или должны находиться в расслабленном состоянии. Лишь только я об этом подумал, папа-гестапо сказал:

«Скверная работа».

Произнеся эти слова, он открыл глаза и едва сдержал самодовольную улыбку.

«Скверная работа, – повторил он. – Я почувствовал за собой слежку ещё неделю назад. И уж, конечно, я слышал, как ты вошёл. На кого ты работаешь, сопляк?»

«Разве ты не узнаёшь меня? - поинтересовался я. – Это удивительно. Мне казалось, у тебя хорошо развита память на лица».

«Я не вижу твоего лица, - ответил он. – Свет уличного фонаря падает из окна. Да и зрение в последнее время сильно подводит… Но твой голос кажется мне таким знакомым… Мы уже встречались?»

«Напомнить? В последний раз - в мае сорок пятого».

«Май сорок пятого, - повторил он за мной. – Не самые счастливые дни в моей жизни. Хотя следует отдать должное высокому накалу страстей…»

Я встал и включил свет. Мюллер зажмурился. Затем, прищурившись, посмотрел на меня.

Я дал ему время хорошенько меня рассмотреть, потом спросил:

«Не узнаёшь?»

«Нет, не узнаю. Смутно… Лицо твоё напоминает мне одного человека, но его давно нет. Он убил себя».

«Его заставили это сделать, - напомнил я. – У меня нет желания играть в прятки. Я предупреждал, что найду тебя?»

Он приподнялся. Тень сомнения легла на лицо.

«Ты его сын, – предположил он. – Или младший брат».

«Я предупреждал, что найду тебя. И я тебя нашёл».

«Этого не может быть», - пробормотал он.

Его рука потянулась к подушке. Я взвёл курок, Мюллер замер.

«Что у тебя там? Оружие?»

Он горько усмехнулся:

«Я слишком стар, чтобы держать под подушкой оружие. Там нитроглицерин. Сердце пошаливает».

«Обойдёшься, - сказал я. – Сам подумай, я пришёл убить тебя. Какая мне разница, от чего ты сдохнешь – от сердечного приступа или от пули».

«Я не боюсь смерти», - сказал он задумчиво и печально.

Но я уже и сам догадался об этом. И, признаюсь, меня сия догадка огорчила. А затем наоборот, позабавила. Я уже не испытывал такого острого желания убить его, а он нисколько не боялся смерти. Наша встреча потеряла всякий смысл.

С другой стороны, подумал я, смерть смерти рознь. Ведь Генрих Мюллер говорил о конечном результате, а о самом процессе он, видимо, не задумывался.

И я потащил покорного старика в подвал.

Его смерть была долгой и мучительной. Поверь, в Японии я хорошо изучил науку пытки. Но я не пытал его. Меня не интересовали его секреты. Просто с помощью японских пыток я постепенно – дюйм за дюймом – отбирал у него жизнь.

Я задал ему всего несколько вопросов.

Я спросил его:

«Ты всё ещё сомневаешься, что я - это я?»

«Но я же собственными глазами видел, как ты застрелился!»

«Разве я утверждаю обратное?»

«Как тебе удалось вернуться из ада?»

«Я всё никак не могу туда добраться»

«У каждого из нас свой ад».

«Что ты сделал с Марией?»

«Твоя женщина? Да, всё помню, как будто это было вчера… Не волнуйся. Я блефовал. Я понятия не имел, где она. Я лишь прекрасно был осведомлён о её существовании, а ещё у меня имелась её фотокарточка».

«Так я и думал, - сказал я. - Но не имел права рисковать».

И я возобновил пытку. Надо признать, он держался достойно. Пытался сдерживать стоны, не молил о пощаде… Я уважаю сильных людей. Поэтому ближе к вечеру я милостиво дал ему умереть.

Напоследок он сказал, что мы увидимся в аду. Я не успел напомнить ему его же слова о том, что ад у каждого свой. Он скончался.

Можно сказать, что я его пожалел…

Вот такая вот история…

Запись 027

- А где скрывался Гитлер, вы знаете?

- Думаю, в Патогонии.

- Точно не знаете?

- Нет.

- И не пытались выяснить?

- Зачем? Гитлер как политическая фигура уже был мёртв. Наверное, именно поэтому его фиктивная смерть всех удовлетворила. Даже если у кого-то и возникали подозрения, что фюрер на самом деле не застрелился в бункере, то о них особо не распространялись. Весь мир хотел думать, что Гитлер мёртв. Объявись он где-нибудь лет через десять-двадцать, его бы попросту кокнули по-тихому - и всё. Я, кстати, уверен, что его свои же и прикончили лет через пять-десять. Никто не желает служить поверженному богу. А уж такой жалкой личности, как Адольф Гитлер, и подавно. Он превратился в развалину. Помимо этого следует помнить, что вне власти он был занудой. Мало кто был способен выдерживать его общество более трёх часов. Буквально единицы. Гесс, Браун, Борман, Геббельс, его жена Магда и Урсула…

- Урсула?

- Его дочь.

- Чья дочь?

- Дочь Гитлера. Адольфа Гитлера и Евы Браун.

- У них была дочь?

- О ней мало кто знает. Она считалась дочерью Шнайдер, Евиной подруги. Но большую часть времени жила с Евой Браун. Гитлер её обожал. Хотя, конечно, предпочёл бы иметь сына. Я так думаю.

- Наследник не просил вас выяснить место, где скрывается Гитлер?

- К моему величайшему сожалению, Наследник ушёл из жизни в сорок шестом году. Последнее, что ему удалось устроить, – это сброс ядерных бомб на Хиросиму и Нагасаки. Последствия этих взрывов были настолько разрушительны и страшны, что мир до сих пор удерживается от решения вопросов таким образом. Да, Наследник знал, чего он добивается. Так в Спарте детям показывали пьяного человека, чтобы у них не возникало желания притрагиваться к вину, дабы не превратиться в такое же существо.

- Совершенно неудачный пример.

- Не буду спорить.

- А скажите…

- Говори.

- С моей бабушкой вы, получается, так больше и не виделись?

- Я искал её. Не прекращал её поисков. Можно сказать, я разыскивал её по всему свету. И нашёл. Это было нелегко. У неё была уже другая фамилия. Она попала в лапы НКВД, в лучшем случае её ждал лагерь. И военнопленные, и угнанные на работу в Германию попадали под подозрение, их могли обвинить и в предательстве, и в шпионаже, да в чём угодно. Такие люди надолго попадали в список неблагонадёжных. По большому счёту, судьбу каждого человека решал следователь, к которому попадало его дело. Марии повезло. Следователь отнёсся к ней с симпатией, более того, он влюбился в неё. Её тяжёлое положение не смутило его. Я имею в виду её беременность. Он не только закрыл её дело, но и взял её в жёны. Она взяла его фамилию, а в сорок шестом году он был переведён по службе в Киев, и жена, естественно, сопровождала его вместе с ребёнком. В сорок восьмом, нет, в сорок девятом году они получили отдельную квартиру, вот эту самую квартиру, и…

- Ну, дальше-то мне более-менее известно…

- В общем, да…

- Но вы сказали, что нашли её.

- Конечно, я нашёл её, но слишком поздно.

- Почему поздно?

- Она уже лежала в больнице. При смерти. Помню, я пришёл туда. Узнал номер её палаты. Мне сказали, что у неё как раз родственники. Я занял позицию у двери. Спустя двадцать минут оттуда вышли её муж, твои родители и ты. Тебе было лет пять. Тебя держали на руках, ты плакал навзрыд. Когда вы ушли, я вошёл в палату. Приблизился к койке. Мария постарела, но я её узнал. Мне показалось, что и она узнала меня. Мария глядела на меня и не могла произнести ни слова. Глядела во все глаза. Я тоже не находил нужных слов. В тишине, в молчании прошла минута. Долгая, как вечность.

«Кто ты? – спросила она. – Ты пришёл за мной?»

«Я пришёл к тебе, Мария», - сказал я.

Она моргнула, из-под век по щекам стремительно покатились слёзы.

Мария открыла глаза и шёпотом повторила вопрос:

«Кто ты?»

«Я твой ангел-хранитель. Зови меня Агасфер».

Именно эти слова я сказал ей когда-то давно, в день нашего знакомства, вернее, в день нашего повторного знакомства, когда я увозил её из концлагеря.

Она помнила. Она всё помнила.

«Я так ждала тебя», - прошептала Мария.

«И поэтому я тебя искал».

«Я умираю».

Я присел около неё, взял за руку…

«Я умираю, - повторила она. – И мне очень страшно».

Погладив её по некогда шелковистым каштановым, а теперь жёстким седым волосам, я прошептал:

«Не бойся, девочка. Всё хорошо. Я никому не дам тебя в обиду…»

Слёзы её мгновенно высохли. Она поверила мне, успокоилась и закрыла глаза. Закрыла глаза последний раз.

Запись 028

- Я смотрю, у вас истории – одна лучше другой.

- Что опять не так?

- У неё было три инфаркта. Ей нельзя было волноваться. Встреча с вами убила её. По сути вы убили её.

- Если и так – она умерла счастливой.

- Господи, какой чудовищный эгоцентризм! Да ещё и с налётом нарциссизма.

- О, ты приступил к трепанации моей личности с помощью психологии? Это умиляет.

- Вас всё это забавляет?

- Что именно?

- Ну, эти ваши рассказы…

- Это моя жизнь. Я стараюсь рассказывать всё, как было.

- А совесть не мучает вас?

- Я никогда не поступал против своей воли. Почти никогда. Я делал то, что считал правильным. Мне не в чем себя упрекнуть. Допускаю, что кое-в-чём я ошибался. Но в этом нет моей вины. Все ошибаются. Можешь сколько угодно сомневаться в моей искренности, но я скажу: в глубине души я гуманист, я хотел бы, чтобы все люди в мире жили хорошо, чтобы все без исключения были счастливы, и если б была возможность устроить это и это было бы в моих силах, я бы не упустил такую возможность, я бы это устроил. Но мир несовершенен, и кругом постоянно пересекаются чьи-то интересы, и если кому-то хорошо, то кому-то от этого обязательно плохо. Так вот, мучиться по такому поводу я не собираюсь. Я жил. Хорошо ли, плохо ли – не знаю, но я не планировал заранее свою жизнь.

- Уходите.

- Что?

- Вам надо уйти.

- Ты чего?

- И прекратите мне тыкать!

- Тут дело не в этике. Ты просто упорно намереваешься и дальше держать между нами дистанцию. Не желаешь признавать во мне родственника.

- Вы должны немедленно уйти. В противном случае мне придётся применить силу.

- Не советую.

- А я не нуждаюсь в ваших советах!

- Да чего ты завёлся вдруг? Хотя бы объясни.

- Ничего я не завёлся. Всё нормально. Только… Мне бы хотелось побыть одному. Мы и так сегодня засиделись. Уже очень поздно. Я подустал. Сегодня я получил слишком много информации. Извините за этот эмоциональный взрыв и за невольную резкость тона… Я человек эмоциональный, импульсивный, с кем не бывает…

- Ты как себя чувствуешь? Побледнел вроде…

- Всё в порядке. Голова разболелась, но это терпимо…

- Ладно, смотри. Если ты настаиваешь, я уйду. Ты прав. Тебе нужно время, чтобы всё переварить, успокоиться.

- Верно, верно…

- Но видишь ли, я только-только подошёл к самому главному…

- Приходите завтра. В первой половине дня.

- Обязательно. У меня нет другого выхода.

- Буду ждать.

- Тогда… до завтра?

- До завтра.

Запись 029

- … на это надеялся. Я-то птица ранняя. Не то чтобы жаворонок. Но и не сова. Нечто среднее. Ложусь очень поздно, встаю очень рано. Сплю от силы часа четыре. Да и то плохо. Я это уже говорил.

- Всё в порядке. Я тоже сегодня поднялся рано. Присаживайтесь.

- Благодарю.

- Сегодня я подготовился. Угощайтесь. Кофе, коньяк, круассаны, сигареты… Будем с вами завтракать.

- Как ты?

- Я в полном порядке.

- Как настроение?

- В норме. Я бы даже выразился точнее: удовлетворительное.

- Выглядишь хорошо.

- Так и должно быть.

- Побрился?

- В отличие от некоторых.

- На меня намекаешь? Я не люблю бриться. Но и бороду не терплю. Лёгкая небритость – самое оно.

- Я заметил.

- Отменный кофе!

- Приятного аппетита.

- Мгу… Спасибо.

- Сразу хочу предупредить. У меня сегодня не так много времени. Буквально до шестнадцати ноль-ноль. Потом я должен бежать в редакцию. Мне надо сдать материал. Я веду отдельную колонку в журнале…

- Да-да, я читал. Забавно.

- Забавно?

- Ни о чём.

- То есть как ни о чём? Тема месяца. Обычно я пишу о том, что обсуждает весь мир. Самая популярная новость за прошедш…

- Всё правильно. Ты не виноват. Обычно весь мир обсуждает какой-нибудь сенсационный пустяк.

- Пустяк не может стать сенсацией.

- Сейчас только пустяки и становятся сенсацией. Ныне ерунда вышла на первый план. Думаю, лет через сто люди будут здорово удивляться: какая херня занимала большинство умов этого времени.

- Нет уж, давайте поконкретней, какая из моих тем кажется хернёй?

- Почти все. И мне это не «кажется». Я знаю.

- «Умер Алексей Герман» – это херня?

- Это режиссёр, что ли?

- Великий режиссёр.

- Ну к чему эта патетика? Великий он или нет – покажет время.

- Он гений.

- Возможно.

- Однако… Вернёмся к моему вопросу. Умер Алесей Герман. Умер выдающийся кинорежиссёр! Это херня?

- Конечно.

- Да как… Его гениальные фильмы…

-Вот-вот, мой мальчик. Может, ты и прав. Может, он и гений. Смерть гения – это печально. Как, впрочем, любая смерть. Но гений есть гений. Такая утрата огорчает гораздо больше людей, чем смерть обыкновенного человека. Но! Я повторюсь. Смерть гения – это херня. Куда важнее и ценнее жизнь гения. Жизнь! Понимаешь?

- Разумеется, но…

- Жизнь гения оказывает влияние и на людей, и на историю. Смерть гения ничего, по большому счёту, в жизни людей не может изменить, разве только их отношение к самому гению. Но что толку? Так происходит всегда. Ничего нового. Люди плохо учатся на чужих ошибках. Все наступают на одни и те же грабли. Взять, к примеру, тебя. Ты журналист. Человек образованный, интеллигентный, правильный… Много ли ты писал о Германе, пока он был жив? Вот то-то и оно. Твоя статья о нём, о его творчестве была бы ему куда полезней и дороже, выйди она при жизни мастера. А теперь-то что? Теперь все начнут обговаривать, писать, давать интервью… А спустя пару лет снова забудут и, возможно, уже окончательно. Наступят иные времена. Придут другие герои. Или, если хочешь, другие герои умрут.

- Вечно мы отклоняемся от темы…

- Вечно – это громко сказано.

- Мы начали с того, что я предупредил вас, что в четыре мне нужно будет уйти в редакцию. А вы мне тут целую лекцию устроили. Я пишу о том, что по-настоящему волнует. Без оглядки на время и на читателей. Может я и не прав. Но я никогда не опускался до «жвачки», в которой сейчас нуждается большинство! И кто вы, собственно такой, чтобы учить меня как и о чём мне писать? Что вы об этом знаете?

- Разве статью нельзя послать по электронной почте?

- Нет, я хотел бы кое-что обсудить с главным редактором. Но дело даже не в этом. Вечером у меня запланирована встреча.

- Рандеву с барышней?

- Можно и так сказать.

- А как же моё дело?

- Какое именно?

- Ну, я же не зря потратил столько времени, рассказывая о себе?

- И?

- У меня есть к тебе просьба.

- Я слушаю.

- Мне хотелось сперва подготовить тебя…

- А мне кажется, что я уже достаточно подготовлен.

- Да, наверное…

- Уверяю, я уже готов ко всему. Меня ничем не удивить…

- Да-да, наверное…

- Итак, я слушаю.

- Всего одну секунду. Я закурю.

- Я тоже.

- Может, и выпьем?

- Слишком рано.

- Только не для меня.

- Я налью.

- Отлично.

- Прошу.

- Да… Хороший коньяк.

- Рад, что угодил.

- Более чем.

- Итак, в чём состоит просьба?

- Только не спеши отказывать мне.

- Ну говорите уже, право слово, нечего так тянуть.

- Хорошо, хорошо…

- Вот пепельница.

- Да, спасибо. Так вот… Больше всего на свете мне бы хотелось, чтобы ты мне помог…

- Помог?

- Мне бы хотелось, чтобы ты помог мне умереть.

- Так я и думал.

- Хочу, чтобы ты меня убил.

- А вот это неожиданно…

- Да, Дмитрий, я хочу, чтобы ты меня убил.

- Совершенно неожиданно.

- Не откажи старику.

- Вы жалкий манипулятор.

- Пожалуйста.

Запись 030

- Вы это серьёзно?

- А разве моя просьба хотя бы отчасти похожа на шутку?

- На несмешную – да.

- Тем не менее я не шучу.

- Вы меня проверяете?

- На предмет чего?

- Ну, я не знаю.

- Это не проверка. И не провокация. Я хочу, чтобы ты меня убил. Всё. Коротко и ясно. Без подвоха.

- Минутку, минутку…

- Сколько будет угодно.

- Это ведь невозможно.

- В мире нет ничего невозможного.

- Вы же сами говорили, что убить вас нельзя.

- Можно.

- Нет, я о другом. Вас можно убить, но вы не умрёте. Вы, словно Феникс, воскресаете из пепла…

- Не спеши с выводами. Я всё объясню. Ты правильно говоришь. Я действительно бессмертен. Однако моё бессмертие не абсолютно. И у меня есть своя «Ахиллесова пята».

- Любопытно.

- Мне об этом и отец намеками говорил во время нашей последней встречи. Но я тогда не придал значения его словам. Голова другим была занята. Да и стресс такой… А потом я и вовсе забыл об этом. И вспомнил уже только во время одной из бесед с Наследником. У нас с ним было много общего, хотя мы являлись своего рода антагонистами. Ведь он был наследником Богов, прямым потомком Ангелов, а я сын Демона. Он владел истинными знаниями, а я довольствуюсь догадками. Ответ на один вопрос тут же рождает десятки других вопросов. Я был и остаюсь совершенно одиноким. Я не человек, не бог, не демон… Я вечный скиталец. У меня и родины-то нет. Я всем чужой. Меня и быть-то не должно. А я существую. Вопреки всем правилам и законам физики, биологии и прочих естественных наук. Может, я был нужен, и, может, есть какой-то сакральный смысл в моём неприкаянном существовании, но мне он неизвестен. И в этом тоже, наверное, есть какой-то тайнный смысл, сокрытый от меня и недоступный моему пониманию.

Наследник просветил меня, рассказав мне о том, как можно прервать моё бессмертие.

Всё оказалось проще простого. «А ларчик просто открывался». Выяснилось, что убить меня может только мой близкий родственник, другими словами, тот, в чьих жилах течёт моя кровь. Все мои родственники давно почили. Оставалось надеяться только на моих потомков. Я возликовал в душе: стало быть, когда-нибудь я смогу при желании обрести долгожданный покой. Я больше не приговорён к пожизненному заключению! В моей темнице образовалась маленькая лазейка, через которую я смогу когда-нибудь улизнуть и обрести то, что другим дано изначально и чего они, к слову сказать, нисколечко не ценят.

Необходимо особо отметить, что это знание о моей смерти довольно ощутимо облегчило мне жизнь. Я теперь понимаю высших нацистов, которые всегда имели при себе капсулу с цианистым калием.

На момент получения этого важного для меня знания у меня не было детей, кроме нашего с Марией ребёнка. Когда мы прощались с ней, она сообщила о том, что носит под сердцем дитя, но это всё, что я знал. Выжила ли Мария? Смогла ли произвести на свет после всех пережитых треволнений здорового ребёнка? Сумела ли выходить? И наконец, кто он – мальчик или девочка? Этого я не знал.

По прошествии многих лет я нашёл Марию и тут же её потерял.

С уходом Марии я утратил, а лучше сказать, окончательно утратил всякое желание жить. Меня отныне ничто не удерживало. Не было ни друзей, ни врагов. Угнетало отсутствие цели, смысла и, конечно, интереса. Всё было до боли в мозгу знакомо и пресно. Всё уже было… И то, что будет – меня не интересует.

И время изменилось. А я… Я остался прежним. И всё, что я умел, стало ненужным. Нет более применения моим талантам и опыту. Скажу больше. Наступила иная эра. Эра Водолея, если верить прогнозам Наследника, предполагает созидание и любовь. Эра войн и столкновений прошла. Прошла… Ведь война, если она будет, продлится недолго и станет последней. Но войны не будет. И слава богам. Всё изменилось. Мужчины измельчали, женщины стали самостоятельней и даже мужественней. Не просто наступает равноправие, но и ушло всякое состязание. Хорошо это или плохо? Сейчас цивилизованному человеку стыдно быть идейным, религиозным, необразованным и патриотичным. И это правильно. Надо учиться смотреть шире, думать глубже…

Итак, я не хотел продолжать тянуть эту бесконечную лямку, и у меня имелась реальная возможность её оборвать. У меня была взрослая дочь. Твоя мать, Дмитрий. Но, согласись, было бы бестактно прийти к ней и взвалить на её хрупкие женские плечи то, что сейчас я взваливаю на тебя. Рассказать женщине то, что я рассказал тебе, а потом просить меня убить. Нет, на это я пойти не мог. Женщины слишком эмоциональны. Мне редко удавалось находить с ними общий язык. По одному только внешнему виду я понял, что твоя мать не выдержит этого испытания. Мне стало ясно – она не сможет меня убить. А если и сможет, это наверняка искалечит ей жизнь. Нет, на это, повторяю, я пойти не мог.

Была и хорошая новость. Светлый лучик в царстве тьмы. У моей дочери имелся маленький сын. Мальчик! Совсем ещё ребёнок. Но из мальчика, если на то будет воля богов, вырастет мужчина. И уж он-то согласится оказать помощь своему деду. Надо только подождать. Каких-нибудь два десятка лет. В сравнении с уже прожитым – срок пустячный.

Я выждал даже больше, чем изначально предполагал. И надо тебе сказать, это были самые тяжкие годы в моей жизни. Хотя почти ничего не происходило. А если и происходило, то меня это мало трогало.

Годы ожидания тянулись мучительно долго. Но теперь-то, надеюсь, ждать осталось немного. И смерть, окончательная смерть, как никогда близка и желанна. Как никогда…

Надеюсь, теперь, после всего услышанного от меня, ты не откажешь мне, своему родственнику, в услуге. Ведь я прошу об услуге.

Ну-с, слово за тобой, мой мальчик.

Запись 031

- Всё это так невероятно. Прямо до безумия.

- Не понимаю. Что подразумевается под сказанным?

- Да я и сам уже ничего не понимаю. В голове столько всего, что мысли путаются.

- По тебе не видно.

- Но тем не менее это именно так. Ладно, давайте выпьем!

- Ого!

- К чёрту время! Что мы, англичане какие-то? В конце концов, ваша правда, надо учиться смотреть шире. Мы – граждане мира. Мы - жители планеты Земля. Где-то в Японии уже давным-давно вечер. Можно и выпить.

- Не вижу препятствий.

- Нет-нет, мне буквально пятьдесят грамм в кофе. Кажется, это называется «кофе по-ирландски»?

- Никогда не бывал в Ирландии.

- Вот как? Неужели в мире есть места, где вы не бывали?

- Конечно, есть. Мир хоть и тесен, но огромен. Жизнь забрасывала меня в разные уголки нашей уютной планеты. Но по натуре я не путешественник.

- Но вам, по всей вероятности, всё-таки легче назвать места, где вы никогда не были, чем места, где вы побывали?

- Само собой. Ну, во-первых, я никогда не был в Африке. Хотя и плавал у тех берегов. В Антарктиде не был. Я, кстати, плохо переношу холод. Зима, снег, морозы, вьюга, гололёд – всё это не для меня. Жара – да, не помеха, в жару я чувствую себя комфортно. А вот морозы до сих пор вселяют в меня ужас и угнетают морально, если можно так выразиться. Знаешь, что я думаю? Если ад существует, то там не пекло, нет. Там что-то вроде Арктики. Вечная мерзлота. Всё изо льда и снега. А температура всегда минус шестьдесят, минус семьдесят… И жуткая вьюга метёт не прекращаясь…

- Знаете, почему вы потеряли вкус к жизни? Потому что всё приелось. А пробовать новые блюда вы опасаетесь. Надо уметь себя преодолевать. Детство и юность интересны тем, что мы познаём мир и самих себя, а молодость хороша тем, что мы пробуем, ищем и дерзаем. В среднем возрасте мы либо боремся и трудимся, либо уже наслаждаемся плодами борьбы, трудов и дерзаний. В старости ищем покоя и мудрости. И всю жизнь – до последней минуты – каждый из нас ведёт борьбу с самим собой. Счастлив тот, кто никогда не останавливается, тот, кто постоянно в движении, и цель не всегда важна… Вот вы бы взяли и стали полярником, начали бы исследовать Северный Полюс. Вам там будет плохо, тяжело, а вы, что называется, через «не хочу», через «не могу». Умереть вы не можете, вы бы там многого добились… А преодолевая трудности, вы бы росли над собой…

- А если я не хочу?

- Так я же говорю, через «не хочу».

- А если я не хочу через «не хочу»?

- Почему?

- Не хочу. Неинтересно.

- Интерес придёт в процессе…

- Не хочу.

- Ясно.

- Давай я приоткрою окно, а то тут уже так накурено. Свежий воздух не помешает.

- Да, конечно.

- Ты что-то загрустил.

- Я вдруг снова поймал себя на мысли, что не верю в происходящее. Разве это возможно? Наша встреча… Это больше смахивает на сон.

- Настолько длинный?

- Во сне подчас проходят годы.

- Нет, это не сон. Хочешь, я тебя ущипну?

- А может, я попросту сошёл с ума? Может? И вы не что иное, как плод моего больного воображения? Вы – галлюцинация… А на самом деле я сижу в квартире один и разговариваю с пустотой.

- Как мило.

- А может, и того хуже. Я думаю, что я здесь, а на самом деле нахожусь где-нибудь далеко, в какой-то загородной клинике для душевнобольных.

- Тебе бы хотелось этого?

- Что за дикое предположение. Конечно же, нет.

- Нет?

- С чего бы это?

- Случается, что люди хотят того, что их пугает.

- Думаете, я боюсь безумия?

- Как и большинство нормальных людей.

- Занимательный вы собеседник.

- Не спорю. Ну так а что насчёт моей просьбы?

- Убить вас?

- Да.

- Ну, просьба неординарная…

- Я понимаю.

- И… я вынужден ответить категорическим отказом. Увы! Ничем помочь не могу. Вы уж не обижайтесь.

- Это окончательный ответ?

- Совершенно окончательный.

Запись 032