На этой станции окраинной,

Где пахнет морем или Римом,

С тобой мы встретились случайно

И стало вдруг необходимо

Любить купания полношные

И незатейливое ложе,

И эти простыни промокшие,

И скрип за стенкой хлипкой - тоже.

И даже тот, кто там подглядывал

В незатворенное оконце,

Потом, наверное, докладывал,

Что мы хотели приколоться,

Что мы лежали , оба голые,

На вдрызг растерзанной постели,

Что я тебя - как вишню - пробовал,

Когда мы больше не хотели...

На пыльной станции окраинной,

Где Рим уснул в объятьях Крыма,

Мы, по примеру ископаемых,

Такие черпали глубины,

Что сердце прыгало в истерике,

Виски ломило от давления,

И если б не было Америки,

Мы б открывали привидения

Материков, ушедших под воду,

И городов, ушедших в землю.

Подлодки по такому поводу,

Наверное, полезли б в петлю,

И все заставы пограничные

Трубили б полную тревогу,

И генералы их столичные,

Наверное б, молились Богу...

На нашей станции окраинной

Опять все также нелюдимо.

И для вояк осталось тайной

Все то, что там происходило √

Твои объятия запретные

И нежные ожоги кожи,

И наши па кордебалетные

На раскаленном солнцем ложе;

И наши дни уединенные -

На дальних пляжах, в синих гротах,

И словно бы пенорожденные -

Миры - за каждым поворотом.

...А в небе кружатся пропавшие

Со всех радаров самолеты

Да тень над бухтой пролетавшего,

Нас опознавшего пилота.

Зима - сезон снегов и облаков...

Венецианских дожей вереница

В своих ладьях из всех своих веков

Плывет, и ей одна лишь вечность снится.

Зима - сезон безумия котов,

Сезон следов пугающих застолий,

Сезон почти что русских холодов,

Сезон уже не греющих бемолей.

Зима - сезон молчащих площадей,

Застывших кадров, застекленных жестов,

Забытых спичек, умерших людей

И - нелюбви в кровоточащих чреслах.

Зима - сезон хронических глотков,

Ненужных слов, теряющих рассудок,

Всегдашних лиц с японских островов

И бьющейся от древности посуды.

Зима - сезон обшарпанных дворцов,

Каналов, проглотивших приступ рвоты,

Дыханья узколобых сквозняков

И старческой простуженной зевоты...

А у нас в Коктебеле - снег.

Карадаг уплывает в море.

И, уставшие больше всех,

Даже рыбы со мною в ссоре.

Уплывает печаль, причал,

Юнге, домик Максимильяна,

Уплывает куда-то вдаль

И герой твоего романа.

Уплывают на юг кафе,

Уплывают осколки речи,

И плывет на своей софе

Коктебелец, расправив плечи.

...Коктебельский тревожный сон

На пороге иного века:

Две жены да стихов мильон -

В Коктебеле моем - зима.

Море кажется белым полем.

И как скалы стоят дома,

Где сидим мы вдвоем с де Голлем.

Карадага осипший рык

Отрывает нас от раздумий -

Странный дед к роднику приник

И трясет туда пепел мумий.

Пирамиды, которых нет,

Возникают и исчезают,

И вопрос - он и есть ответ,

И напрасно его читают.

Шарль нальет мне вина в бокал,

И глоток этот будет вечен.

А разгадывать ваш оскал -

Только портить прекрасный вечер.

В Коктебеле у нас - зима.

Снега выпало - словно летом...

Коктебель - это лишь тюрьма,

Здесь опасно не быть поэтом.

Строй за строем, чеканя шаг,

Входит в душу людская слякоть,

И не выпотрошить никак

Эту рыбу, не портя мякоть.

Где-то в Турции и в Москве,

На Монмартре и на Арбате

Все мы братья и сестры все,

Коктебельский ХХ век,

Запорошенный белым снегом, -

Словно высохший чебурек,

Тараканьим грозит набегом...

Вокзальная ремиссия сознания √

Как будто бы основа мироздания,

Начальная причина и √ тупик.

Здесь поезда не ходят напрямик.

┘Чем ближе Крым, тем далее Рассея.

И, русский дух по всей округе сея,

Как некто Фрунзе, красный командарм,

Мы Перешеек делим √ пополам.

И лошади летят как птицы √ в море.

А корабли гудят себе на горе.

И матерятся графы и купцы √

Отныне в мире царствуют скопцы.

И Кафа, не признавшая Мамая,

Возносится на бездною, сметая

И генуэзцев стройные ряды,

И малых сих, растя полынь Звезды.

┘Выныривая где-то под Джанкоем,

Где степи, пропесоченные зноем,

Бросаются, как скифы, нам в лицо,

Мы гонимся за греком-подлецом,

Продавшим нам фальшивые монеты,

Где будто бы истерты все портреты,

А Януса как не было, так нет,-

Есть только наш коллекционный бред

И падкая на антику натура,

А грека себе шепчет: ⌠дура-дура┘■,

Почесывая свой античный нос

(На древности сегодня славный спрос).

┘Здесь пахнет мочевиной и Катуллом.

Холмы здесь разрисовывал Лентулов,

Волошин √ небо, Айвазовский √ море,

Здесь гекзаметр гомеровский в фаворе.

Здесь мы с тобой из чаши Кара-Дага

Вино хлестали, радостны и наги,

Ныряли за ракушками на дно

И верили лишь в счастие одно.

Средь тополей и винограда

Хороший малый, но √ чудак

Стекает в море, как рулада,

Уютный солнечный Судак.

Цикада слух его щекочет,

Мускат с инжиром говорит,

Татарин что-то там бормочет,

И на платане - кот сидит.

На неизведанных дорожках

Там бродит вяленый судак,

Шашлык √ почти на курьих ножках,

Вконец зажаренный √ рыбак.

Там мидии на дне судачат,

И жрет их яростно рапан.

И горы птичьи гнезда прячут

От любопытных могикан.

Но, защищая побережье,

Гора в форпост обращена.

Здесь возвышается, как прежде,

Упрямой Генуи стена.

И, обнимая берег нежно,

Напротив встал, как янычар,

Один и тот же долг прилежно

Неся √ обветренный Алчак.

И волны, стражам помогая,

По дну останки кораблей

Врага √ болтают, набегая

И отбегая вдаль скорей.

Уж много лет они без дела,

Свидетели иных времен -

Когда здесь гулко сталь гудела

И эхо обращалось в стон.

Лишь ночью √ муторной и тёмной √

Им кажется, что где-то там

Враг неизвестный и огромный

Спешит на приступ по волнам.

Тогда вздымается пучина,

Готовясь встать на парапет.

И в башнях крепости старинной

Блуждает ночью тусклый свет.

И хочется им - до печенок

Свой город защитить от бед┘

┘А утром смуглый татарчонок

На берег вытащит - рассвет.

Где России, стремящейся вдаль,

Колокольный возносится голос,

Забывается мой календарь,

И рассказ превращается в повесть.

┘А кораблик плывет по реке,

И в одной поднебесной каюте

Мне русалка протянет в руке

Мое сердце и скажет: ⌠Забудьте■.

И сломается мой механизм,

И в безумном порыве протеста

Позабытый давно атавизм

Оживет и вернется на место.

И лететь будут в ночь поезда,

Самолеты сворачивать с курса,

Чтобы вновь возвратиться туда,

Но уже безо всяких экскурсий -

И, под лавочку крылья сложив,

Поселиться в бревенчатом доме,

Где любовь разливают в розлив,

Где русалочье сердце утонет.

И пока нам разлив будет петь

Эту песню, с весною не споря,

Наш кораблик не будет ржаветь,

И романом окажется повесть.

Я никогда не видел Кострому

И потому поехать согласился.

А он, видать, приехал потому,

Что он журил √ и этим тяготился.

Мне было абсолютно все равно,

Чем все это закончится в итоге -

Я пил осенний город, как вино,

И не спеша раздумывал о Боге.

А осень разводила корабли

И строчками, как трубами, гудела.

И мы никак напиться не могли,

Чтобы дойти до нужного предела.

Он трудно из машины выходил,

И я его немножечко боялся.

А он, казалось, из последних сил

И взгляд его затравленных зрачков

Просил о снисхождении кого-то.

Но, как поэт, он был всегда готов

Идти на казнь и рушить эшафоты.

Я так и не сказал ему тогда

Ни слова┘ За столом сидели рядом.

И жизнь нас развела по городам

И небесам. И слов уже не надо.