Предыдущее

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Он был не один. Рядом медлительно вышагивал крупный, головастый мужчина, лет этак чуть за пятьдесят, с короткой, выбритой по щекам бородкой "клинышком", маленькими умными глазками под нависшими светлыми бровями, и стрижкой "с челочкой". На нем были только бежевые брезентовые шорты и сабо. Мощная грудная клетка, сильные, развитые руки √ обнаженная фигура былого атлета несколько портилась короткими ногами. Но он все же был достоин любования. Анюшкин, уже избавившийся от своей сумки √ "молоко-то донес?" √ радостно взмахнул ручонками:

- Глеб! А мы вас ищем! Знакомьтесь √ Дажнев.

- Глеб.

- Владимир Викторович.

- Вот я вас и передам в надежные руки. Владимир Викторович √ руководитель лагеря. Вы сейчас получше узнаете друг друга и сойдетесь, непременно сойдетесь. Хорошо? Хорошие люди легко это делают.

Сходящиеся потихоньку присматривались друг другу. Глебу уже на сегодня оставались силы только на вежливость. Дружбы он сегодня уже не искал. Дажнев же чего-то хотел, не ради чудака с молоком он, начальник, как простой крокодил Гена, ходил по зеленой поляне в поисках друга. Емус таким хозяйством, поди, и так не скучно. Да еще и столь пышная хозяйка угловой палатки... Надо, надо собраться и послушать.

- Меня добрый Анюшкин подлечивает. Застарелая язва. Давление.

- Да, набор травок подобрал. В молоке надо запаривать.

Маленькие умные глазки сверлили, сверлили, спрашивали - можно ли сходу?

- Вы же, Глеб, из "защитников"? Я много про вас наслышан. Вы √ герой.

- Кто это так постарался?

- Ну как же! Про вас все говорят: пройти всю мясорубку. Выжить. Устоять.

- Разве это героизм √ выживать? Это просто инстинкт.

- Я так отругал Юлю за то, что она мне не сказала, когда вы приходили.

- Дежнев спал тогда, - на последок вклинился Анюшкин.

- Простите, ночь без отдыха. Народ-то, сами понимаете, еще тот собран. Все очень замечательные, очень политически активные люди. Но вместе не могут! Все, буквально все лидеры! Вот моя задача √ их разводить, как волка, козу и капусту. Сколько лет вы уже в патриотическом движении?

Глеб даже опешил: сколько же? Как книжку про Суворова прочитал? Или после "Протоколов"? С какой точки начать? С маминой колыбельной? Ладно-ладно:

- С восемьдесят шестого.

- Хороший стаж. Какие надежды тогда были! Вы в "Трезвости"?

- Нет, "трезвенником" не был. Хотя не пью.

- Это хорошо.

- Вначале в "Патриотическом обществе", потом, совсем недолго, в "Памяти". Потом в "Союз духовного возрождения" вступил. Меня просто лично Михаил Михайлович Антонов по жизни водил.

- Это замечательно. Чудесный он человек. Его многие тогда не понимали, а он ведь первым указал путь развития современного коммунистического движения в сторону христианских нравственных идеалов. Жаль, жаль его тогда не услышали. Но, все великие люди обгоняют свое время. А вы здесь как? По работе, по творческим делам?

Это было грубовато. Что ж так уж сразу: надо было хотя бы покормить, помыть, а потом уж и лыто спрашивать. Неужели он так уверен в своей, в общем-то, такой примитивной лести? Глеб нежно уворачивался от буровящих его глазок.

- Я мимо ехал. По делам отцовской фирмы. А у меня в дороге все документы украли. Теперь как привязанный. Без права эмиграции, но и без прописки. Бомж!

Тон был взят не тот, но нужно было уйти от игровых правил Дажнева. Анкета на сегодня была заполнена. Глеб с надеждой взглянул на совсем затихшего Анюшкина. Тот оказался на высоте:

- Владимир Викторович здесь столп и утверждение. Какое огромное мероприятие на нем! Действительно тут с полсотни лидеров, да каких ярких и ярых лидеров! Как-то он их держит? Хорошо! Я совершенно восхищен! Это только подумать: ведь не к каждому люди поедут. Со всей страны. Да в такое трудное материальное время. А он вот собрал. Хорошо, очень хорошо! И администрация района навстречу пошла.

От таких лещей Дажнев даже не поморщился. И это вот действительно было хорошо. Это был отнорочек на крайний случай. Теперь Глеб тоже заулыбался ему лицо в лицо:

- Я действительно оказался тут в крайне глупом положении. Без связей, знакомств. О политике, кажется, здесь никто не слышал. Хотя, может это и к лучшему?

- Нет, вы так не говорите! Так нельзя унывать. Что бы ни случилось, мы должны смотреть только вперед. В этом наша жизнь. И, прежде всего, мы должны уже сейчас готовиться к новым выборам, искать и вовлекать новые силы, находить и адаптировать новые идеи. Политика должна быть делом каждого гражданина, каждый должен стать сознательным патриотом, только в этом залог победы. Без того, чтобы во всех домах люди начали четко понимать, как демократы обкрадывают лично каждого, лишают будущего их детей, а у стариков отнимают их славное прошлое, √ нет ни малейшей надежды на успех. Мы проигрываем в деньгах, но наша сила в людях...

Удивительно, как Дажнев, шагая очень не спеша, очень спокойно и размеренно, умудрялся все время быть чуть-чуть впереди их. Так, даже не на полкорпуса, меньше, но впереди. С ними теперь все здоровались: кто-то громко издали, кто-то молча пожимая руки. Чувствовалось, как удивленно смотрели в спину. "Надо бы тоже раздеться, подзагореть и слиться с местным социумом." Тем более, что за эти дни он очень неплохо похудел. Глеб позволил себе сменить тему:

- Удачно выбрали место. Такая красота вокруг.

- О, это действительно так. Нас глава района тут с Юлей повозил, показал достопримечательности. Мосты, горные покосы, озера, плотина у них тут есть - чудесное впечатление. И в тайге, на кордоне побывали. Там и познакомились с добрым Анюшкиным. Вы же сейчас там тоже отдыхаете?

- Отдыхаю.

- Не вздыхайте, я попрошу главу, он вам посодействует. Документы восстановят, и все обернется просто приятными воспоминаниями о приятном отдыхе. А сейчас мы отобедаем. Что там Юлечка нам приготовила?

Они подошли к знакомой угловой палатке. Под развернутым пологом большого тамбура стоял складной алюминиевый столик с белым пластиковым покрытием и маленькие складные стульчики. "Да как он, такой здоровый, на них сидит?" Глебу уже улыбалась знакомая пышная красавица в накинутом поверх купальника светлом тонком пончо √ чтоб плечи не обгорали. Нет, белого костюма явно не хватало. Здесь, в ее присутствии, Дажнев несколько потерял свою монументальность, даже в массе вроде как поубавился. "Ага, вот теперь стул выдержит!" Гостей посадили рядом за еще пустой столик, а хозяин нырнул внутрь за рубашкой.

- Какой у вас представительный муж. Сразу видно спортивную закалку и хороший уход умеющей любить жены.

Глеб вдруг получил ногой пинка от такого тихого, тихого Анюшкина. Юля особо обворожительно улыбнулась и тоже исчезла за соседнюю маленькую палатку, где у них, оказывается, хранились продукты.

- Вы что?! - совершенно беззвучно зашипел Анюшкин ему в самое ухо, - Она ему не настоящая жена... Вы же сейчас...

Дажнев вышел в шикарной рубашке с картинкой на тему далеких островов. Сел осторожно, прочувствовал прочность, облегченно вздохнул.

- Мне не пришлось быть тогда в Москве. А я так хотел. Ведь очень многие из моих товарищей тогда стояли у Белого Дома. Да вот, не судьба... У сына случились форс-мажорные обстоятельства... с институтом... Но какую же бойню эти демократы учинили, какой позор на весь мир! И еще после этого они на что-то надеются! Нет, после такого их власть не вечна. И когда мы придем, они за все ответят. За все.

Юля грациозно вынесла прозрачный пластиковый поднос, уставленный большими и маленькими тарелками, тарелочками, розетками, стаканчиками и цветными пачечками. Она опять особо улыбнулась Глебу и стала накрывать. Как это все поместилось на столике? Это чудо, просто чудо! Юля цвела.

- Да, она у меня, действительно, молодец. В таких, в общем-то диких условиях суметь сохранить полное ощущение домашнего быта. Мы же за это лето второй лагерь проводим. Первый на Урале. Но там задачи иные, чисто политические, организационные. А здесь нами впервые проводится лаборатория на сверхидеологические изыскания. Психотронные, если можно так сказать. Впервые в мире!

Еда, за исключением местного алтайского сыра и хлеба, в основном была вся из импортных упаковок. Анюшкин ел очень осторожно, комично разглядывая через свои лупы каждую бумажку, каждую буковку. Все начали потихоньку над ним подтрунивать, он оправдывался тем, что когда готовит сам, даже не догадывается сколько получается в результате холестерина, сколько естественных и неестественных красителей, и консервантов.

- Консервов, тех точно полбанки уходит. Если больше бухнуть, то тогда действительно жиров мне многовато. А? Так ведь в Бийске они консервы из одного сала и жил только делают! Да если бы проклятые американцы подсчитали, сколько мы этого "яда" за свою жизнь съели, они бы ничего такого на баночках не писали, не мелочились бы. А просто, крупными такими буквами: "Ешь!" и все. А то мучайся теперь, высчитывай √ чем теперь ужинать, чтобы суточный баланс в организме поддержать после этакого.

- Володя, тебе надо Анюшкина к себе ассистентом брать. На лекции о раздельном питании! - Юля хохотала, держась за спинку стула Глеба.

- Правильно! Владимир Викторович будет себя на моем фоне показывать и доказывать свои теории: он такой большой √ от раздельного питания, а я такой маленький √ от всеядности! Очень будет наглядно. Очень.

- Нет, вы зря так смеетесь! Смотрите: хлеб я всегда держу в левой руке, а колбасу в правой! Всегда! Главное √ не перепутать! Я даже объясню научно: все нами познается прежде всего через внешние органы чувств √ зрение, обоняние. А только потом включаются вкусовые рецепторы. Поэтому, еще глядя на витрину, вы уже выделяете желудочный сок именно для усвоения мясной пищи. Даже не попробовав и не понюхав! Так и здесь, я внимательно смотрю на хлеб - и кусаю, потом на колбасу - и кусаю! И только раздельно! Раздельно! Смотрите!

- Тогда, действительно, возьмите меня. Хоть подопытной мышкой. Я буду на глазах есть. Что дадите и прямо из рук. - Анюшкин сжал кулачки под подбородком и изобразил мышь.

- А если без шуток, то конечно, совершенно не важно что и как ты ешь. Наша задача √ научить человека контролю за собой. Самоконтроль √ это основа и личного, и социального благоустройства. На этом вся партийная дисциплина и держится. Только человек, следящий за любыми своими проявлениями, может быть человеком будущего века. Человек несущий свою свободу на щите самоограничений. Как лик Горгоны.

- Постойте! Это же образ смерти? И, к тому же, насчет контроля за собой: не это ли преследует то жуткое количество информации на этих баночках?

- Совершенно верно! У Запада есть что взять. Вообще, нам надо больше изучать своих врагов, изучать причины их сегодняшней победы. Мы же не должны стоять на месте. А развитие не возможно без диалектического подхода √ кроме своего, нужно брать и лучшее чужое. Усваивать.

- А я и из ваших вопросиков самое лучшее на вооружение возьму! - вдруг удачно вывернулся Дажнев. Все сыто рассмеялись.

- Юлечка, ты бы с нашим оппортунистом посекретничала, как лучше лекарство заваривать. А мы с Глебом пока маленько поскучаем без вас.

Намек был прост и доступен. Анюшкин подхватил поднос, Юля составила на него опустевшие тарелки, стаканы и другую мелочь, и они, воркуя, удалились. Дажнев посмотрел им вслед, налил в чистые одноразовые стаканчики минералку. Очень осторожно откинулся, всмотрелся в выпрыгивающие крохотными капельками пузырьки, сощурился вслед ушедшим. Что же еще? Неожиданно перешел на "ты":

- Ты не осуждай. Юля √ моя полевая жена. Мы уже много лет вместе. Даже не представляю, как бы мы расстались. Она называет сама себя моей Берегиней. Так оно и есть. Там, дома, все другое. А здесь без нее не смог бы. Развестись в свое время из-за карьеры не решился. Тогда это строго наказывалось. Ну, и сын, конечно. А впрочем и теперь не легче. А зачем? Все все понимают √ проформа, атавизм. Ты-то женат?

- Разведен.

- Дети?

- Дочь. Второклассница.

- Тяжело. Но надо жить дальше. Ты готов?

А, может, хватит уже этих анкетирований? Пора бы и к вербовке перейти. Что уж так долго-то кругами бродить? Давай торговаться: что у тебя для меня есть? И чем я так интересен? На что будем меняться? Какие скидки, если оптом?

- Я, прости, конечно, может слишком в лоб: но, ты как после того расстрела себя чувствуешь? Гм... Понимаешь, для многих это стало слишком сильным стрессом. Многие из наших товарищей сломались. Многие. Мы их не осуждаем: человеческая психика очень тонкий, нежный механизм, мы еще не можем пока свободно управлять им. Будет время, верим, наступит... А пока становятся особо ценными те, кто, пройдя такую закалку, не потеряли стремления жить. И не просто, а именно активно жить в этой стране. Те, кто как ты, сумели выдержать все и теперь, уже прекрасно понимая с кем они имеют дело, очень осознанно идут на борьбу. Если ты чувствуешь в себе силы для новой жизни, то есть √ новой борьбы, то тебе стоит четко для себя решить с кем ты. Уж сам понимаешь, один в поле не воин. Пока мы вместе, мы заставляем мир с нами считаться. Пусть пока как оппозицию. Будет время...

Дажнев снова налил себе водички, протянулся к Глебу, стульчик под ним застонал. Но у того стакан был еще полон.

- Почему не пьешь? Жара третий день, нужно в организме уровень жидкости поддерживать. А, впрочем, о чем это я? Да, вот, ты ведь хочешь в этой жизни не дворником быть, не сторожем, а кем-то, кто держит в своих руках реальные рычаги, кто участвует в управлении, в устроении мира! И это √ только с партией... Я все могу пережить, все сегодняшнее стерпеть, но, только как подумаю, как нас тогда везде уважали! Ведь одного слова было достаточно, чтобы какую-нибудь войну в Египте прекратить! А сейчас мы кто? Тьма... Вот √ западные подачки едим! Ладно, это все не вечно. Мы сейчас собираем силы для новых боев. И нам нужны именно новые, свежие кулаки, и перспективные головы, конечно. Ты же известный компьютерный системщик.

А это было явно лишним. Еще бы помянул, как отца из партии исключали. Или в каком году мать на пенсию отправили. Дажнев сам понял, что проболтался насчет своей осведомленности. Глеб тоже оказался не на высоте √ поставил свой слишком легкий стаканчик чересчур сильно. Тонкий пластик смялся.

Дажнев разулыбался:

- Ну, что мы все в кошки-мышки играем?

- Действительно играем.

- Сам понимаешь, я один все не решаю, но моя рекомендация дорогого стоит. Так вот, и слушай: мне поручено представить в ближайшее время - понимаешь кому - список кандидатов ... ну, как бы выразиться? Список лиц ... пассионарных, что ли? И еще я...

Но тут появились уставшие друг от друга Юля и Анюшкин. Анюшкин был красен и заметно чем-то пришиблен. Юля же подчеркнуто спокойна. Она строго и внимательно оглядела Дажнева и Глеба. Они сделали вид, что заждались. Тогда и она заговорила быстро и напевно, не присаживаясь и тем давая понять о том, что пора прощаться:

- Ах, Глеб, какой вы, однако, интересный человек. Мне Анюшкин про вас такого понарассказывал! Я теперь спать спокойно не смогу. Приходите в ближайшее время в гости, и тогда сами все подтвердите. Договорились? Я буду ждать.

Анюшкин подавал какие-то знаки, но Глеб, помня его неожиданный пинок под столом, держался от него на расстоянии. Даже Дажнев немного нервно стрелял глазками по всем, но молодец, и он улыбался, как только мог улыбаться. Гости поблагодарили хозяйку за стол, за душевное тепло, она их за интересное времяпрепровождение. Дажнев вызвался проводить до ворот. По дороге он совсем откровенно игнорировал Анюшкина, который прощупав, так ли уж не нужен он в их беседе, согласно приотстал, терпел, только издали навострив уши.

- Нужно закончить мою мысль. Не буду повторяться, мы можем сделать тебе будущее. Это не только какие-то далекие светлые обещания, кое-что делается и сейчас: мы и подкормим, и поддержим, и приподнимем, если есть проблемы. А они у тебя, наверное, есть. Они есть... Мы √ партия дела. У нас не только горизонты. Но будущее именно у нас, коммунистов. Почему? √ Партия сильно меняется. Что-то отсеивается, что-то приобретается. А это самое главное: мы берем на вооружение абсолютно все идеалы, какие только еще горят в душах людей. Мы их синтезируем. И приспосабливаем. То есть создаем систему единого и универсального смысла жизни для всех, всех, всех: социальных слоев, этнических групп, даже отдельных в своей неудобности психотипажей. Это тем более мудро в современной социальной обстановке, при крайней поляризации всего общества. Ты здесь очень не засматривайся, эти придурки вокруг √ так, они силовое поле. Без ума, только силы. Но силы очень страшные. Вот мы их тоже под себя берем, каждого на свой уровень, конечно. Как гениально сформулировал Ленин: "Идти √ врозь, бить √ вместе!". Пусть. Сейчас нам годится все: йога, тантризм, язычество финнов √ все, вплоть до магии и фетишизма... И ивановство, в том числе... А когда все устоится, ты с ними никогда даже не встретишься. Да что там говорить, ты же понимаешь это. Но без них никак нельзя: они магниты, к ним многие тянутся. На это вот определение: почему же тянутся, за чем тянутся? - и направлена работа данной лаборатории. Здесь мы определяем силу психического влияния неординарных личностей на подсознание масс. Ведь полная ерунда √ кто там из них чему учит, ерунда! Что их Порфирий или Блаватская! Пусть хоть Заратустра. Главное, их степень уверения толпы! Пить или не пить русскому народу, курить или не курить √ все ерунда в конечном счете! Кому-то можно, кому-то нельзя... Сказано же: "что дозволено Юпитеру, то не дозволено бычку"... Глеб, я надеюсь на твой скорый ответ. Помни главное, мы тебе всегда сможем помочь. Всегда... Мы √ сила. Всегда. Ну, вот, кажется, и все? Прощайте?

Они крепко пожали друг другу руки. "Сильная у него рука. Здоровый? Ну-ну." Дажнев еще немного постоял в воротах, посмотрел им в спины. Ну-ну. Это было физическое ощущение: уколы от маленьких острых глазок крупного человека. Молча поднимались к ручейку. Вдруг Анюшкина взорвало:

- Нет. Не так, вернее, и не так тоже: "что дозволено бычку, то не дозволено Юпитеру!" Если ты бог, будь добр вести себя по-олимпийски. Будь добр! Я такого не понимаю √ и они еще называют себя оппозицией, светлым будущим! Да чем же оно светлее прошлого? Я ведь на какое-то время поверил: да, коммунизм стал меняться. Да, от него только корочка осталась. А нутро новое. Куды там, кума, окстись! Чур! Чур меня! Собакам, собакам нужно верить. Они-то правильно себя ведут, с собаками √ по собачьи, с человеками √ по человечьи. А тут, как может строиться принципиально новая идеология без самого главного, без определения понятия любви? Чем же тогда людей вместе склеивать? У них все: рычаги, приводные ремни, винтики и колесики √ все, кроме силы притяжения √ любви! Вот они здесь и собрали этот паноптикум сект. Я-то думал, чтобы изучить опасность удаления от истины, а они √ нет, взять это на вооружение! Силы ада на вооружение!!

- Да вы успокойтесь. Вас-то что это так коснулось? То ли вы чего такого не видели? А когда к вам ваш местечковый Совмин приедет зайцев бить?

- Ревнуете? Вовсе зря. Это был обязательный ритуал. Как ленточка на куст. Но я старался быть масштабным, а не мельтешить как пчела у чресел. Пардон.

Они шли к кордону. За спиной Анюшкина болталась сумка с даже не вынутыми сегодня рамочками. И шутка √ не разбили ли ему банку √ тоже прокисла.

А Анюшкин заболел. Как они пришли вчера, он молчал, молчал. Похоже, это было к чему-то, так как даже корова, проинтуичив это, и, не дожидаясь розыска, впервые пришла из леса домой сама. Но и это Анюшкина не удивило и не разговорило. Совсем к ночи он молча развел керогаз, и забыл про него. Глеб сам поставил воду, заварил чай. Вначале он был рад тишине, удалось пару часов посвятить бумагам. Нервные перетряски последних дней позволили отстраниться от уже написанного, теперь легко, не жалко правилось лишнее, ясней провиделся финал. А потом, когда солнце село, вдруг захотелось и поболтать, даже поделиться неожиданно даже для самого себя обнаруженными связками тех событий, но Анюшкин в ответ молчал. Он, вообще, как будто не видел Глеба. Вяло покормил собак еще с утра заваренной кашей и лег. Что ж, нет, так нет. Глеб вчера вот и сам хотел бы такой тишины. Но, на правах гостя, вот так вот молчать не решался. А сегодня... Ладно. Попил на крылечке чай в гордом одиночестве: ни одна местная псина с ним так дружить и не захотела. Они теперь на него больше не лаяли, но следить продолжали все же внимательно, настороженно. Наверно, он не очень хороший человек. Для псов, по крайней мере.

Утром Анюшкин не встал. Он спал, а корова орала благим матом. На остатках генетической памяти Глеб принес ей воды. Она подозрительно долго нюхала ведро. Потом все же выпила и снова заорала. Глеб жалобно попробовал разбудить хозяина. Тот спал почти не дыша, жутко сморщившись, поджав к себе ручки и ножки. У него что-то внутри болело. "Да пошла ты!" Глеб открыл косую, измазанную засохшим навозом калитку, и корова, удивленно оглядываясь, пошла в лес на что-то жалуясь всему свету. "Ну да, я тебя подоить забыл. Прости, но чего не умею, того не умею." Так. Теперь лайки. Они вдруг приблизились. Вдруг не чурались. Они просто не спускали с него глаз и даже унизительно подвиливали чужаку своими скрученными хвостами. Что делать? Что варить? Но стоп! Где же он прочитал, что хищникам необходимо один день в неделю поголодать? Даже львов в зоопарке по понедельникам не кормят. А для собак разгрузка была назначена на сегодня. Ясно! Умные лайки поняли, повздыхали и убежали в лес ловить мышей. Теперь что еще? Все? Замечательно! Так он ловко расправился с хозяйством и мог совершенно спокойно заняться своей "литературой". Это было очень даже хорошо: сесть одному и все забыть, и от всего забыться. Выключиться. Как рубильником. Чтобы не возникало никакой, самой тонкой, свистящей, связи между прошлым и настоящим. Чтобы прошлое не оживало здесь ни для кого, кроме самого Глеба... И именно так он совершил ошибку: забыл покормить домового.

В полдень с тропинки раздалось ржание. Из-за мелкого густого ельника на границе начинающейся тайги, бодренько, от чувства уже скоро-скоро обретаемого дома, мотая потными мокрыми шеями, вышло три тяжело груженых лошадки. Впереди, в окружении подпрыгивающих от счастья собак, ходко шагал высокий худой человек в старой брезентовой штормовке, заношенной фетровой шляпе, галифе и резиновых сапогах. Судя по бурной радости лаек, это и был главный хозяин кордона Степан. Издали сухо поздоровавшись с отчего-то вдруг заискивающим, и оттого низко приседающим в немом полупоклоне Глебом, Степан очень неспешно разгрузил усталых покорных лошадок около своего дома, ловко стреножил толстенными веревками и отпустил их на "свободу". Перетаскал мешки в большой сарай и исчез. Вышел только часа через четыре. Подошел к крыльцу анюшкиной избы, где Глеб корпел над бумагами. Приблизившись, еще раз поздоровался, но уже с некоторым интересом. Покосился на записи:

- А де Нюшкин?

- Спит. Не смог его разбудить.

Степан носил большие, с подусниками как у Муляева, рыжие усы.

- Енто у ево буват.

- Странно. Может заболел?

- Буват. По три дня спит. А то - четыре. Пущай. Ты-то чей?

- Глеб. Я от Семенова.

- А. Голодный поди? Айда на веранду, пошамаем. Меня Степан звать.

- Я так и знал. А Анюшкин как?

- У каво кака болезь. Он так часто спит. А я запойный. Редко, но быват. Вот мы за друг дружкой ходим. Инче пропали бы. Ты кто, не русский? Не шорец?

Они прошли и сели под сенью холодного самовара. Тут уже, оказывается, стоял едва откипевший чайник, парил котелок густого супа с разваренной вяленой олениной, рядом круглый картофель, лук и хлеб. Солдатские алюминиевые чашки и деревянные ложки дополняли слюноточивый натюрморт.

- Зимой плохо. Надо печь топить. А я к Нюшкину не люблю ходить, у ево шалыга злой на меня. Дерется.

- Кто-кто?!

- Шалыга. Домовой по-нашенски. Он ево три года вертай привез. Ему ничо, а я ни разу через сени без бою не прошел. Всяк раз, чо да грохну. Или себе башку расшибу. Веришь-нет?

- Я уже знаю.

- Во-во. Я ему говорил √ выкинь. Так жаль ему. Терплю. Коды я маюсь, водкой-то, Нюшкин за мной ходит. Я редко, два-три раза в год. Но по полной... А чо? √ бобыль. Без бабы живу. Без семьи. Вот и давит меня. Да. А ты не от запоя сюда приехал?

- Нет. Я не пью.

- А, душа болит. Семейный? Я к чему: мы тут как монаси. Бобыли-то. А я по детячим голосам тоскую. Очень тоскую. Десять годов Нюшкина толчу: давай, женись. Привел бы каку-никаку бабу. Рожали бы. Как хорошо бы! Нет. Не понимат.

- А сам чего не женишься?

- Нечем. На Даманском-острове китайцы поранили. Мина √ бах! И все. Ты слыхал про ево? Так-то ничо. Дитятку бы. Чобы голосок, как колоколец.

- А всяко. На охоте они зверя держат. Дак, нам-то грех им камлать! Мы же хрещеные! А то тут всяко дряни по горам будет-то. И чо нам? Всем кланаться? Не замай, проходь мимо. А чо кланаться?

Они доели. Самый крупный кобель сидел рядом, пуская струйки слюны. Степан поставил перед ним миски из-под супа. Тот мгновенно их вылизал.

- Вота. И мыть не надоть. Молодчина. А ты чаво чай не пьешь?

Глеб все же сходил на речку и чашки помыл. Тщательно. С крапивой...

Удивительно, как такое долгое неразлучное соседство научило людей быть совершенно взаимно вежливыми. Степан, в большем случае, приглашал на обед. Остальное время он даже не подходил. Так, здоровался издали. Нет, вернее один раз приблизился, хмыкнул на ворох бумаг. Видимо назрела шутка, а поделиться больше было не с кем: "Ты, бляха-муха, как Ленин в Шуше!" Глеб поглядел на него как из колодца, и они расхохотались... Работалось всласть, точно под диктовку: быстро и сами находились нужные связки, мгновенно отзывались переклички, словно действительно кто-то невидимо подсказывал, откуда и куда тянулись силовые линии тех событий. Единственно мешали постоянно ломающиеся пересохшие карандаши... Так он и жил три дня, пока не проснулся Анюшкин. Это не был летаргический сон в полном смысле: Анюшкин иногда поворачивался, стонал. Но не реагировал ни на свет, ни на звук. Длинный Степан появлялся и исчезал по своим делам совершенно невычислимо. Корову, правда, доил, а она, понимая ситуацию, приходила каждый день сама. А еще Глеб разбил в сенях голову и вторую банку, и, скорбя о собственном малодушии, нашедши на печи маленького деревянного, с короткой правой ногой, шалыгу, помазал его маслом.

На третью ночь ему самому приснился сон. Левый дальний угол стен и потолка закачался и растаял, стали видны звезды. По спине пополз холодок: в звездах лежала волчица и кормила сосцами своих щенков. Расстояние между ними было слишком малым, чтобы удалось избежать столкновения. Глеб не шевелился, пытаясь придумать выход из ситуации. Они смотрели друг другу в глаза, и каждый ожидал первого движения. Щенки толкали мать лапами, переворачиваясь отрывались и, скуля, вновь искали молоко, тычась тупыми рыльцами в мокрую шерсть. Глеб не хотел драться. И не знал что делать. Глаза волчицы были прозрачны и абсолютно холодны - для нее поединок был неминуем - она просто не хотела прерывать кормежку. Затем ему уже ничего хорошего не светило. Медленно, очень медленно он ощупывал вокруг себя руками - может быть где-то хоть какое-то оружие. Под топчаном лежал кол. Осиновый кол! Это был просто подарок. Теперь нужно было незаметно принять удобное положение для удара. Подобрать ноги, повернуться на бок... Она тихо зарычала √ заметила. Вновь ожидание. Щенки насыщались, и, по одному, все четыре, они блаженно отваливались от сосцов и затихали вверх надутыми пузиками в каком-то мурлыкающем сне... "Почему так?!" √ мелькнуло в голове, когда волчица прыгнула все же на мгновение раньше, чем он успел поднять свое оружие. Прыжок пришелся на грудь, вновь опрокинув тело на топчан. Каким-то чудом удалось перехватить раскрытую у самого лица зубастую пасть. Глеб стал разрывать ее - сопротивление было неимоверным, спасало только понимание - если хоть чуть-чуть уступит - зубы мгновенно сомкнутся, перекусив пальцы обеих рук. Глеб кричал от напряжения и рвал, рвал. Волчица царапала его передними лапами, мотала мордой. Но вдруг как-то резко затихла, стала быстро слабеть, слабеть...

Когда все было кончено, он взглянул на небо: Млечный путь заполнял теперь всю комнатку - а там, где раньше была волчица √ он сливался в огромное нестерпимо сияющее облако переливающегося звездного света. Облако или море. Живое, ртутно-золотое и жидкое, оно мерцало и словно дышало в каком-то неуловимо завораживающем тайном ритме пересекающихся волн. Это был тот самый центр галактики, обычно закрытый от Земли плотной темной туманностью так, что видимый Млечный путь расширяясь к этому месту, прерывался, образуя здесь как бы хвост рыбы. Сейчас же этот центр был весь открыт для Глеба, и он тянул к себе неотразимой родной силой Отчизны. Море призывало освобождением от вопросов. Но, чтобы познать его, было выполнить еще одно условие: ему нужно было убить и щенков...

Проснулись они одновременно. Анюшкин как-то совсем жалобно запищал, суча ножками и извиваясь на сбитой постели. Глеб рывком сел, обалденно и мутно посмотрел на него, кинулся чем помочь. "Наверно, пить! Высох за трое суток!" Набрал сгоряча на кухне полный ковш и потом никак не мог, не проливая, приложить его к крепко сжатым губам. От этих струек протекшего за шиворот холода Анюшкин задергался сильнее и, не открывая глаз, сел. Глеб залюбовался: это был самый настоящий гном-Ворчун из "Белоснежки" до того, как его помыли. Без всякой надобности дополнительного грима. Наконец, Анюшкин и сам посмотрел на Глеба, вернее почти посмотрел, шаря вокруг руками. Глеб подал ему очки. И теперь они были на равных.

Отходили за чаем оба очень медленно. Мелкие соленые сухарики с медом, молча и походя принесенный Степаном целый бидон жирной неснятой простокваши, посыпанной сахаром... Где-то между двумя дальними хребтами собиралась, но так и не решалась куда двинуться, темная грозовая туча. "Грозы нынче поздние, зимы долго не будет." Анюшкин жаловался:

- Так вот пробивает. Совершенно не связанно с какими-либо сезонными или атмосферными переменами. Только начинаю чувствовать сильный внутренний холод. Такой, что кажется спина изнутри вымерзает. Уже знаю √ нужно забиться в уголок, лечь. И ведь ничего потом не помню! А, говорят: и постанываю, и верчусь. Значит, какая-то жизнь идет. Вообще, существует совершенно неверное мнение , что сон √ это отдых. А, позвольте спросить: от чего? Чтобы отойти от трудов, достаточно полчаса поваляться, ну, час-два. А мы ведь двадцать лет за свою жизнь спим! Двадцать лет. Я, когда в юности об этом задумывался, страшно психовал, все пытался найти такой режим, что бы спанье сократить до минимума. Волчий сон практиковал одно время: три-четыре раза в сутки по полчаса, часу. Чуть с ума не сошел. А потом встретил мудрого человека. Он мне раскрыл очень простую и очень древнюю формулу: "сон √ это общение с богами". То есть, сон √ это тоже жизнь. Другая, не похожая на дневную, не подконтрольная сознанию, но самая полноценная, столь же необходимая и нужная. Двадцать лет, это ж подумать только! Не зря же. Действительно, человек весь создан так премудро, что ему оскорблять своего Творца самопеределованием кощунственно в конце концов... Что значит вторгаться в подсознание? С каким мандатом?.. Весь этот духовный культуризм в конце концов влечет только самоубийство в гордыни.

- А я все про свое. Мне часто приходится во снах воевать, с разным успехом. Чаще, конечно, проигрываю. Особенно в детстве кошмары мучили. Разные. Но почти всегда там был, пусть в разных обличьях, но по внутреннему ощущению √ один и тот же, кошмарный хозяин. Четко я его запомнил лет так с четырнадцати: мне нужно куда-то пройти, очень нужно. И все вроде помогает: и дорога знакомая, и кто-то тоже добрый рядом со мной. А потом √ все! Я блуждаю, за мной гонятся, опасность отовсюду... и этот знакомый, добрый √ мать ли, одноклассник ли, или сосед √ вдруг превращается в змея, дракона. А в последнее время я его уже заранее стал вычислять. Тогда мне перестали весь сюжет показывать, а так, одни обозначения: выход из привычной ситуации, дорога к месту, подмена доброго на злое и √ вот он. Все чаще и он стал одинаков: это уже не змей, а скорее человек. Лысый, но с бородой. Но все равно √ и кожа, и, главное, ноги, ноги! - как змеи. Я не могу, не знаю как с ним справиться. Неделю после такого сна хожу как побитый. Физически болит.

Анюшкин поставил пустую кружку, опять беспокойно посмотрел на далекую грозу. "О корове тревожится. Соскучился."

- Сюжет таких снов, как ваш, чаще всего определяется мифом. Вашим кровным, этническим мифом. Вашим тотемом. Тут даже гадать особо не надо, если вы свою родословную знаете. Кровь, она несет в себе весь эпос: сотворение мира, отпадение и бунт против богов, искупление. И, если днем ты личность, сам себе кузнец, все вроде под контролем сознания, то ночью ты только эритроцит в токах вен всего рода. Возьмем вашу волчицу: первое, что приходит в голову - Рим. А тут Ромул и Рем на Капитолийском холме основывают храм в честь Фавна-Луперка √ Фавна-Волчьего! В честь этого его волчьего прозвания "волк-пастух овец" устраивался пятнадцатого февраля специальный праздник "луперкалий". В тот день жрецы обливали все вином с козьим молоком, потом бегали по храму и хлестали всех ремнями из шкур жертвенных животных √ фебруариями. Отсюда и месяц назван.

- Не может быть! Ведь пятнадцатого мой день рождения!

- Вот как замечательно! Это, между прочим, и великий христианский праздник √ Сретенье. Встреча народившегося Христа, смерть ветхого Израиля. Пастух, пастырь... Христос √ тоже Пастырь овцам. Но, Он во всем полюсарно противоположен волку, потому что и Сам в конце своей земной жизни становится Агнцем. Однако вернемся к нашим... баранам. Еще Фавн прозывался Инкубом: если лечь в храме, завернувшись в свежую шкуру принесенной в жертву овцы, то ночью войдет дух, и ты получишь пророческое предсказание во сне. А тут сразу вспоминаем священную инквизицию, где "инкуб" это уже демон, соблазняющий женщин. Однако отвлеклись... Еще есть одна волчья тропинка: вы наполовину татарин. То есть тюркского рода. А самый первый Тюрк был зачат последним Хунном именно от волчицы. Побежденный врагами, с обрубленными ногами и руками, он был ими выброшен умирать на болото. Но там, привлеченная запахом крови, к нему пришла волчица с течкой. Хунн зачал сына, а самого его она съела. Здесь опять этот образ: заворачивание в шкуру, только теперь в волчью! А вот извечные враги тюрков уйгуры произошли от волка, овладевшего девушкой! Вот вам √ волк и волчица!

- Но почему я убивал ее? Почему так убивал? Это было очень нужно!

- Конечно. Вы же крестились недавно?

- Да.

- И вот здесь корень: чтобы стать христианином, нужно уйти из рода. "Оставь отца своего..." - это сказано каждому. Это, на самом-то деле, очень, очень тяжело. До конца, пожалуй, и осознать невозможно. Но мы попробуем. Ведь все христианство собрано в личности Господа, данной нам зримо и ясно через Его земную жизнь. Назвавшись христианами, мы сами по мере своих сил стараемся во всем подражать, то бишь, ассоциировать себя с Иисусом Христом, Его земной судьбой. А Он был здесь "безотцовщиной". Здесь у Него была только Мать, которую Он с креста передал Иоанну, отказав в этом своим сводным, по мнимому отцу Иосифу, братьям. Так Бог усыновил человечество только через Мать, только в Ее материнстве. И Свое отцовство Он не делит ни с кем. В христианстве все кровные отцы как бы "мнимые": ибо только треть человека √ его земляное тело родится от плоти, душа же и дух не имеют здесь, на земле, себе причины. Акт принятия крещения √ это наши и смерть, и, одновременно, рождение. Своего рода смерть для ветхости, для тотема. Родившись же от Духа, взяв крест, мы выходим за этот тотемный порог, и идем вслед за Господом Иисусом, и вслед за Ним уже законно призываем теперь истинного своего Отца √ Небесного... Звучит неожиданно. Обидно. Но иначе нельзя... Ваш сон просто классика! Выйти к звездам, к центру галактики √ чудо, как наглядно! Тотем √ это защита рода от внешней агрессии, вспомните сказку о волке и семерых козлятах: волк обязан быть похож на мать-козу √ тотемного хозяина, иначе его не впустят. Не впустят! Но тотем и не выпускает из рода. Он как запор на дверях. Как страж порога: ни туда, ни оттуда. В младенчестве это хорошо, нужно. Но вот вы взрослеете. Становитесь самостоятельной личностью, и ваш дух зовет вас в путь к поискам иного дома. Дома для духа, а не для души-крови. Но, вот тут-то страж порога вас и не выпускает! Какое там христианство? Стоп! Если вы эллин, иудей, мордвин, татарин, вятич, курянин? Оставайтесь язычником! Оставайтесь внутри! Или убейте его... Почему рвали пасть?.. Ну, что тут вспомнить? Самсона?.. Ладно, я пока подумаю, потом что-то придет. Главное, вы сегодня уже вышли. С сегодняшней ночи ваша кровь вам не защита.

Анюшкин стал тихо заводиться. Первый, уже выученный Глебом признак √ сучит ножками. Ладно, пусть это будет последний вопрос.

- А вы уверенны, что русский, то есть славянин? Вы медведя ждали? Тоже, между прочим пасть рвал крокодилу, чтобы солнце освободить... Змей вот мне ваш больно знаком, дракон он или человекоящур. Это ведь чисто угро-финский тотем. Знаете? Гусляры не просто музыканты, это же волхвы Ящуру.

- А я думал √ от герба незалежного Татарстану.

- Нет. Ошибочка у тамошних сепаратистов вышла. Их "дракоша" и не их вовсе, он им тоже достался от ранее вытесненных с Волги угров. Кстати: Волга-волок-волк √ вот и опять наш приятель!

- В принципе √ да, один мой дед по матери новгородец. Может быть и финская кровинка.

- Так русские и есть смешение славян с угро-финами! А не с тюрками, как тупые европейцы считают. Хотя вы-то особый случай, как раз для французской энциклопедии. "Какого русского не потри - татарина найдешь", так у них, кажется? И еще, это именно от неустойчивого совмещения в вас сразу двух очень разных тотемов, и происходит вот эта ваша повышенная патриотическая, или точнее, ваша националистическая активность. Я как-то так давно уже подметил, что практически все-все националисты обязательно не очень чистокровны. Вас не обижает такое словосочетание? Слава Богу. А секрет-то весьма прост: внутри человека идет борьба, а он ее проецирует на весь мир. Борьбу своих собственных тотемов. У кого что болит...

- И где выход?

- А вы его сегодня ночью нашли: убить в себе тотемного стража. Выйти в дорогу. "Сын Человеческий не знает, где преклонить голову." Ставший христианином √ свободен. И беззащитен, если не пойдет узкими вратами. Как я, например... Я ведь не смог быть просто "верующим". А хотя два года в Псково-Печерском монастыре после крещения послушником прожил. Но! Оппортунист... Или идиот.

Туча все-таки отошла в соседнюю долину. Но Анюшкин уже зарядился. Он теперь сам излучал электричество. Глеб это ощутил, когда тот забирал у него кружку: разряд был с искрой и треском. Теперь Анюшкин говорил как заведенный, сам по себе. Собрав грязную посуду, он пошел ее мыть к речке, не замолкая, а Глеб шел сзади и слушал его воздушное бормотание. Сколько же знаний нес в своей маленькой головке этот человечек! Вот, живешь в столице, можно сказать, в самой гуще каких-то событий, точнее даже не каких-то, а весьма аукающихся во все стороны. Вокруг сотни, тысячи людей, все, или почти все, не дураки, тоже и книжки читают ZE=2>, и все вокруг как-то классифицируют, обустраивают в разные теории и прогнозы. А потом навязывают эти теории всей стране, где их системам и выкладкам находятся уже миллионы единомышленников... И вот √ на! В самом глухом месте, на границе гор и тайги, посреди кузнечиков живет оппозиционер всему этому миру. И ведь, действительно, сколько же стереотипов он разрушает! Можно представить только, как его монахи побаивались. Рады, поди, были, когда провожали. Но там-то ничего, там люди мирные, в терпении упражняются, врагов любят, а вот с политиками его нельзя оставлять √ защиплют. Насмерть. Войдут во временную коалицию и защиплют... Анюшкин истекал:

- Вообще, что человек вокруг себя видит? Себя! Только себя. Сам болел, значит и кому-то посочувствует. Самого не обижали √ другому ни за что не поверит. Почему, как мы сходимся? Вот заходит кто-то в огромное общежитие, так ему полчаса только нужно √ своих, только своих! найти. Да, только на душевном созвучии и сходимся. Что я, книжку открою, в ней увижу? Да только то, что у меня внутри уже лежит. Остальное отфильтрую, даже не замечу. На этом вся магия стоит √ раскрыть спящие силы. На этом и инициации происходят. Есть уже во мне дух, вот его мне через посвящение покажут и назовут. А чужой не прилипнет. Поэтому, когда кого-то околдуют, это он сразу пусть вспоминает: кто из его предков сам колдовал, и через это род на четыре поколения во власть другому такому же колдовскому роду отдал. А то, бывало, начнут бабки выть: "моего внучка "сделали"!" А сама-то, что, о чем думала по молодости, когда парню своей грязной крови в пирожке запекла, чтоб женился? Забыла, а и правнуки будут ведьмам воду носить. Все, все в человеке сразу √ от сотворения заложено, учение только внешний лоск придает. Люблю сказку про Василису Премудрую: "Иван-царевич, везде ходи, а сюда не заглядывай..." Как же! Первым делом туда. Потом что с ожившим Кощеем-то делать? Первый псалом, "иже не читаем у евреев", о чем гласит? "Блажен муж, иже не сидит на совете нечестивых." А мы как? Подумаешь! Вот потом-то и подумаешь, когда из тебя закрытым, тайным обрядом √ в кино ли, театре ли, на концерте, нечто этакое хвостатое на свет вытащат! Да пусть бы оно там спало еще три поколения... Ничего никто никому не навязывает. Все в нас самих. Одно только спасти может √ молитва. Выход из этого заколдованного круга только по вертикали... Вот, например, политика. Что вас дернуло туда? Что, лидеры были хороши? Это эти-то Хасбулатовы и Руцкие? Что, у кого-то из вас иллюзии были на их счет? Вряд ли. Все видели √ кто они. А пошли, пошли потому, что вас раскрутили, вскрыли через радио, через газеты, через этот сатанинский ТВ-ящик. И вытащили таившегося до поры в ваших сердцах беса бунтующего. Это ж всем давно, от первого Рима, известно: нельзя перевороты мирным людям делать. Это дело армии. Да, только армии. Тут же все так просто: три психотипа. Первый √ созидатели: крестьяне, ну там, инженеры, купцы, рабочие и далее, далее. Второй √ хранители: жрецы, учителя, люди искусства, культуры точнее. Третий √ разрушители: армия, полиция. Колонисты . Человек родился, пошел в школу, а ведь уже ясно: кто он. Смешение каст √ смерть любому обществу. Анпиловых убивать или садить не надо. Их надо отправлять на войну. На внешнюю. Или с преступностью. И они много пользы принесут. А в мирной толпе они как в овечьей шкуре. А если их в жрецы впустить, они там Якуниными становятся. Конечно, чистоты ни в ком нет. И не надо ее требовать. Но когда толпа учителей выйдет штурмовать телеграф, мосты и банки √ это ее самоубийство. Как лемминги в море. Тут полиция только инструмент. Поражение "Белого Дома" было не в тех, кто убивал, а в тех, кого убивали...

- Есть темы... Вы не смеете. Вы в лица не смотрели... Они вам не снятся.

- Простите, простите! Виноват, простите! Я слишком рано об этом. К этому вы сами должны бы... Виноват!.. Но послушайте: вся хитрость в том, что даже если ваш враг сатана, это не значит, что вы сами ангел... Простите, я к тому, что на земле нет правды, нет идеала, нет чистоты. Поэтому мы и стараемся отстраниться друг от друга √ чтобы мелочи не замечать. Чтоб друг друга поидеальней √ можно мне так выразиться? - видеть. На этом желании идеала Ницше улавливает, на радости отстояния личностей друг от друга. Но это самообман. Хотя все равно хуже, когда собирается толпа. Толпа! Рим для своей черни Колизей изобрел, где гладиаторы √ только наживка, приманка это для плебса. Любой человек в толпе теряет самоконтроль, волю, становится "коллективно подсознательным". Даже еще точнее √ духоводимым. Поэтому главное там было √ запах крови. Запах √ это же всегда пища для духов! Духов! И вот, вопрос: каких духов над ареной жрец призывает? Если это кровь проливают, да еще именно человеческую? А вы в толпе, значит как бы потом не отнекивались от своего адского состояния, вы уже там! Помните самоопределение антихриста: "Я ваш бог √ экстаз?" Экстаз. А это уже имя подсознательного Диониса. Аполлон √ он же всегда созерцательный, солнечный, ясный, даже во снах. Он всегда один на один. А Дионис √ толпа, опьянение, этот самый экстаз... Глеб! Глеб! Вы же человек, личность. Ну почему вы тогда были в толпе? Почему шли за этими ...? Слов нет.

Миска упала в воду и поплыла. Они оба смотрели ей вслед, смотрели как она, постукивая о камешки и кружась, быстро добежала до поворота и матово блеснув своим алюминиевым боком скрылась. Догонять? Ни в коем случае: это была жертва, жертва примирения. Анюшкин говорил слишком по больному, нет, по слишком еще живому... Опять эта вереница людей, гонимых на расстрел к стадиону... Неужели все это теперь уже история? Неужели теперь уже можно спокойно, или пусть даже не очень √ обсуждать количество и качество людских потерь? И это делают, делают уже те, кто не видел лиц, глаз убиваемых. Бледных пятен лиц, темных пятен глаз... Какой экстаз? Анюшкин, о чем ты?

- Я пойду, поищу чашку.

Глеб пошагал очень неуверенно, словно боясь поскользнуться на раскрашенных солнечными зайчиками мокрых камнях, придерживаясь за теплые веточки молоденьких беленьких березок... Неужели то, что он делает, просто материал для исторических разборов? Неужели это только им, оставшимся в живых, теперь нужно для самоутверждения: вот, они сделали, уже сделали этот главный свой волевой шаг √ они заявили, что их убеждения стоят их жизней. Нет... Они были не толпой, они шли не за кем-то √ они шли против! Против страха, в конце-то концов. Этот выбор и определял тогда, как только он всегда определяет! √ человеческую сущность на простом, таком простом распутье: либо ты скот, либо смерть. Что они, в самом деле начитались "Трех толстяков"? "...революционный народ взял что-то там штурмом..." Анюшкин! Разве он, Глеб, виноват в том, что пули с БТРов кусками рвали тогда тела живых и мертвых людей вокруг, вокруг, вокруг √ не касаясь его?! И эти придурки на дороге: три очереди в упор, под фарами. И все мимо... Он жив √ и это не просто Божий дар. Это Божье требование продолжать быть человеком. Не скотом... Что же он тогда сейчас "пишет"? Памятник? Оправдание? Материалы для следствия? Нет! Это слишком дешево, слишком, чтобы оставаться в живых. Слишком малая цена отведенных мимо пуль, незапертых, незаваленных тогда проходов в тоннеле... Нет. Это просто условие жизни.

Чашка мирно покачивалась, привалившись к большому плоскому камню, образующему ступеньку для мелкой речушки. Возвращаться было еще рано. Глеб лег на землю, и так, вровень, смотрел на помятую, видавшую виды посудину, совершившую свой слабый, не очень отчаянный побег до этой первой мели. Куда теперь? Пойти в лагерь? Или... к Светлане?.. Кто его вообще тут ждет? Кому он здесь нужен?.. Где-то далеко-далеко, за горами, за долами, за широкими морями, не на небе, на земле, стоит на семи холмах, на семи ветрах стольный град Москва белокаменная. И живет в этом граде маленькая, ой, уже не очень маленькая девочка Катя. Такой очень родной комочек. Кровинка. Сейчас в Москве утро. Лето еще не кончилось, можно поспать. Впрочем, младшие классы и в сентябре будут во вторую. Поспать можно бы и потом, но бабушка! "Ребенка нужно приучать к порядку. Режим √ это то, что..." Бред, сама-то дочь стала воспитывать только после замужества. Этим она не дочь, а зятя приучала к режиму... И Катюша тоже не режимный человечек. Просто согласный со всем. Без бурных внешних скандалов. Тихий такой протестун. Златовласая, тонколикая, внутри она все же настоящая восточная женщинка. Со врожденной восторженностью к цветным платкам и шалям с кистями.

Когда Глеб возвращался, около веранды стояло два "бригадирских", с новыми сухо блестящими темной зеленью тентами, "уазика". Немного застучало сердце √ ну, кто еще? Нам, зайцам, и одним неплохо. На улице никого не было, собаки нервничали, но молчали, и он тихонько проскользнул в темные сени. Домовой-шалыга теперь не трогал, и хотя Анюшкин все еще очень скорбел о невозместимо разбитых банках, больше пока ничего не случалось. Из сеней Глеб услышал в избе голоса. Присел.

Первый, чужой:

- Ты же дураком только прикидываешься. Мы который год знаемся?

Анюшкин:

- Николай Фомич, я вам и не собираюсь ничего такого доказывать!

- А что ты мне можешь доказать? Я так уже все вижу.

- Так и не волнуйтесь.

- Ты меня еще и успокаиваешь?

- Я не о том!

- А я о том. Пару дней тебе сроку.

Тяжелые шаги. Дверь из избы распахнулась, и кто-то грузно прошел мимо на выход, скользнув взглядом по Глебу, но со света его не увидев. Хлопнув входной дверью, и, под бешенный взрыв собачьего лая, пошагал дальше к машинам. Глеб и Анюшкин из окна посмотрели как из степановского дома вышло еще четыре по-городскому одетых человека, закурив, расселись и уехали. Ну, и кто бы это мог быть? Хотя, если это его не касается, значит не касается.

У Анюшкина было замечательное свойство не тянуть натянутые отношения. Он не то, чтобы прощал или специально забывал, он совершенно искренне не помнил о назревавшем расхождении, причем его сердечность не попадала ни под какое сомнение. Просто все, что происходило вокруг, было для него каким-то совершенно безболезненно-бескровным предметом постоянного, но ни к чему не обязывающего изучения. Причем это изучение, с очень точным определением самой сути предмета, с метким указанием логических связей, было вполне самодостаточным процессом, и вовсе не искало себе результата в изложении на бумагу, или в чтении лекции вольнослушателям. Машинка на столе, судя по пыли и пересохшей ленте, бездействовала не менее года. Когда Анюшкин молчал, и когда говорил: это все было никак не для чего. Если тема была достаточно обследована и обдумана, она сливалась совершенно сама по себе, все равно √ человеку или чайнику... Как можно было сводить какие-либо счеты с таким вот крохотным Пантагрюэлем?

Глеб сидел и рассматривал фотографию. Катюшка его осуждала. Да, да, он совершенно неправ в отношении своего гостеприимного хозяина! И, вообще, было же раз и навсегда решено: его личный опыт √ это только его личный опыт. Не надо никому ничего навязывать. Ведь уже наработан этот пресловутый "рубильник" в памяти... Почему же он сегодня не сработал? Принял Анюшкина за "своего"? Хорошо, Катенька, ты, как всегда, права. Желаемое принято за действительное.

- Погодите, погодите! А что это у вас? √ Анюшкин присел на корточки напротив Глеба, всмотрелся в обратную сторону фото. Там когда-то Катюшка нарисовала как "добрый" динозавр борется со "злым" змеем. Причем у змея была человеческая голова.

- Это же замечательно! Я теперь знаю куда вас деть! Нет, это просто здорово!

Анюшкин достал откуда-то карандаш и начал быстро-быстро что-то писать на листке бумаги. Дописал, сложил пополам и увидел, что на той стороне что-то им самим когда-то уже было написано. Чертыхнулся, стал зачеркивать. Потом подал Глебу, еще раз свернув.

- Короче говоря, тут такая ситуация: едет большая шишка из Москвы поохотиться на кабанов. Предупредили, чтобы никого вокруг три дня не было. Я уж думал вас назад к Семенову отправить, а как увидел этот рисунок вашей дочери, сразу сообразил: вам нужно к Филину. Ну, это фамилия у человека такая √ Филин. Кто ж виноват за ассоциации? Это очень, очень интересный человек. Вы его либо в лагере застанете, либо дома. Нет, все же скорее в лагере. Я вам записку для него даю, вы только еще этот рисуночек возьмете, и он вас сразу как родного примет.

- Позвольте, но почему к нему? Может лучше к Семенову?

- Семенов ваш пройденный этап. За свои бумаги не беспокойтесь. Они здесь под охраной будут надежной: тут завтра столько молодцов подъедет! Я и сам хотел смыться, но, приказали оставаться на месте. А Филин √ это вам очень подойдет, вы с ним одного корня. Я же все-таки вспомнил, кто ваш "хозяин кошмаров": Тифон! Сын Тартара. Противник Зевса. Вы с Филиным сойдетесь. Он преподает в школе рисование. Так у него дети почти только одних динозавров рисуют. Он что-то там нашел, вскрывает, как он считает, прапамять, и его деревенские дети рисуют так, что на выставках в Японии, Испании, Аргентине археологи просто теряются: точные рисунки ископаемых. Он Семен Семенович, так дети его Сим-Симычем зовут! Я думаю, как раз потому, что он им эту пещеру с тайными сокровищами открывает.

- Я-то хотел, чтобы дочка в таких рисунках от возможных наследственных страхов избавилась. Она же у меня Кассиопея. Я в раннем детстве почему-то решил: вырасту, женюсь, и будет у меня дочь √ Кассиопея-Катя. И я ей созвездие подарю. Почему такая мечта?

Дорога, даже знакомая, когда первый раз проходишь ее один, выглядит не очень дружелюбно. Но главное, что впервые от общения с Анюшкиным, у Глеба зародилось некое ощущение недоверия. Что? Почему? Он не мог сказать с уверенностью, но что-то мешало ему быть легким. Но. Первое: почему нельзя было вернуться к Семенову? Второе: кто этот пресловутый Филин, которому если показать обратную сторону фотографии, примет "как родного"? И, вообще, если путь складывается в лагерь, то почему нельзя заглянуть, и, тем более, попросить приюта у Дажнева? Ответы складывались такие и сякие . Первый: Анюшкин прижат "хозяевами тайги" и действительно только ими вынужден срочно избавиться от лишнего приживалы, посему искренне не знает, куда его деть. Но, может быть и то, что Анюшкин знает больше, чем хотелось бы, и понимает, что Семенов не прикроет Глеба от вынюхавших кордон "пастушков". И Дажнев тоже. Так. Теперь вопросы второго плана. Предположим, что идея с этим самым Филиным действительно случайна и счастлива. Но что значит настоятельная, насколько это возможно для Анюшкина, просьба оставить рукописи у него? Опять варианты. Но варианты глебова послушания или непослушания. Самое соблазнительное √ вернуться. Сделать круг и незаметно вернуться. Что, собственно, его обязывает прибыть из пункта "А" в пункт "Б" к, кстати, неопределенному условиями задачи сроку? Только чувство голода. И голод лучше было бы утолять у Дажнева. Но Анюшкин насмерть приревновал к Юле. Наплеваить, что ли на мужскую солидарность? Забавно же они смотрелись рядом. Постаревшие Белоснежка и гномик. Ладно, не будем задираться, на вкус и на цвет... Так что же делать? Уж очень что-то не тянет к этому Филину. Вообще не тянет никуда, где нужно кого-то слушать. То ли дело, поговорить самому. Может, записаться на трибуну, как тот самоубийца? "Соратники! Главное в наше время найти аленький цветочек! Красную гвоздику √ эту вековую мечту арийских идеалов коммунизма, от питекантропа до Гобачева. Что стоит нам, объединившись в национальные общины по месту жительства и работы, не спать в ночь на Ивана-купалу? Что нам стоит, отказавшись от алкогольной зависимости и мясоедения, с этим цветком прийти на кладбище, где в самом корне слова найти клад и, на полученные таким образом экологически чистые и этически честные средства, построить город с золотыми унитазами и бесплатным общественным транспортом? Ура, товарищи навсегда младшие научные сотрудники, ура, господа вечные кандидаты в докторов, ура, судари и протчая единоплеменная братва!"

Рассуждая почти вслух, Глеб споро приближался к лагерю. Он за два часа промахал перевал и спустился в знакомый лесок немного выше по течению. Действительно, насколько же всегда короче знакомая дорога. Он похлопал себя по карману с запиской. Где будем искать адресата? Ходить по лагерю и выспрашивать? А вдруг у человека какие-то свои планы? Может, не стоит ломать ему день? И попозже успею? Не найдя больше никаких, даже слабо убедительных доводов для оправдания своей неохоты, Глеб завернул еще левее и пошел далее вверх по реке просто так. Где-то рядом, на невидимом сквозь листву перекате громко пищали и кричали, веселились с надувными матрасами ребятишки. Совсем близко прошли в своих замечательных трусах и косоворотках, с уже знакомыми корзинками, те самые три мужичка-ивановца, что первыми приветствовали их с Анюшкиным у входа в лагерь. На крохотной полянке, расстелив на траве циновку, самозабвенно медитировал в позе лотоса худенький белобрысый √ совершенно без бровей и ресниц √ йог. "О чем он грезит? О судьбах России? О скором конце Кали-юги? О Сибири √ праматери ариев и зоне вечного духовного возрождения?.. Эх, матушка-рожь, пошто дураков-то кормишь?" Жизнь в этот день как-то расползалась за пределы лагеря с необыкновенный силой. Но, что было особо интересно: вокруг ходили, собирая сухостой для костра, спорили, пели, поучали своих детей √ и его никто не замечал. Совершенно спокойно проходили рядом или даже пропускали перед собой √ не поводя в его сторону глазом. Как будто, сговорившись, не желали с ним разговаривать... Вот опять над рекой какие-то люди: судя по немому азарту и сковородкам в руках, самостийные золотодобытчики. Семенов предупреждал, что ртути здесь чуть побольше, чем золота. Но, авось, они ничего не найдут!.. Через два поворота лощина расширилась, река распалась на несколько мелких ручейков, самостоятельно пробирающихся в крупных здесь каменных насыпях. Здесь и ропоток ее было намного тише. Над булыжной долиной, словно пальцы растопыренной культи, торчали четыре пяти-семи метровых острых скалы, обросшие по растресканным слоистым бокам карликовыми березками и сосенками. Место было располагающее. Глеб, осмотревшись, полез по ступенчатым скальным уступам на верхушку самой дальнего от реки, и ближнего к лесистому склону, "пальца". Наверху была чудная площадка, чуть прикрываемая от леса мелким колючим шиповником. Сняв рубашку, брюки и майку, он аккуратно расстелил их и лег. Солнце стояло в зените. Краски неба, леса и реки насытились парной густотой воздуха и в своем преизбыточном контрасте составляли ту звонкую азиатскую триаду неги, что уносила всякую потугу сосредоточенности, размывая даже понятие о необходимости ... чего? Кто там сглупил: "думаю, значит существую"? Или как-то не так? А как тогда? А все равно... все равно хорошо... здесь хорошо. Он засыпал. И ничего не мог с собой поделать. "Глубокий сон заменяет обильную пищу".

Сон длился не более десяти-пятнадцати минут. Он только чуть-чуть покачался в золото-красных сквозь веки солнечных бликах. Чуть-чуть протек в чьи-то следы жидким зыбким оловом. И все. Он проснулся от голоса. Голос был сстро, до боли, знаком... Где?.. Когда?.. Да! В школе же! Так пела Наташка Пирр √ его первая любовь, такая тайная, такая недоступная. Но... Ох, дурак! Тебе сколько лет? А она все поет так же, как в те пятнадцать? Глеб присел: пела девчонка, совсем не похожая на Наташку. В красном, с золотой парчой, длинном старинном сарафане и белой кофточке с кружевным воротничком, она босая стояла на крупном валуне и, вытянувшись всем своим невеликим росточком, пела. Пела высоким, очень высоким голоском о несчастной любви:

Миленький ты мой,

Перед ней сидел такой же, вряд ли старше ее шестнадцати-семнадцати, в мешковатом, не поросту, казачьем наряде мальчишка. Еще безусое лицо было совершенно красиво в нескрываемой влюбленности. Точнее, он даже не сидел, а стоял на коленях, немного откинувшись назад. Расширенные черные зрачки блестящих немигающих глаз, приоткрытые губы, чуть-чуть шевелившиеся в повторении слов. Всем своим существом он был в ее песне:

Там, в краю далеком,

Девушка-девочка, аленький цветочек, она возносилась своим тоненьким голоском, и, повторяясь лучащимся эхом его глаз, тихо плыла к небу в невесомом для нее горе печальных песенных слов, заплетенных с такой же невесомой нереальностью окружающих гор, этой речки из семи ручейков, красоты влюбленного в нее казачонка, красоты всего, всего этого великого и доброго мира:

Миленький ты мой,

Ни он, не она еще не понимали всех чувств той, от имени которой пелось под этим пьянящим солнцем и распахнутыми облаками. Но они, просто как щенки, всеми своими маленькими сердчишками трепетали, дрожали и заворожено скулили вслед за великой трагедией жертвенности, которая во всем своем страшном величии может открыться лишь большим и умудренным, но слишком сильным сердцам взрослых.

Милая моя, взял бы я тебя,

Она закончила, нет, оборвала песню, не сумев дотянуть последний звук. Он уже честно стоял на коленях, опустив взгляд, не смея даже шевельнуться перед ее неприкасаемой высотой, словно это именно он, он! сейчас совершил самое ужасное √ отверг девичью любовь. От пронзительной сопричастности уже улетевшим словам, она сделала первый робкий шаг, потом уже порывисто √ Глеб не мог слышать этого, но он ощутил шорох ее сарафана! √ шагнула подгибая колени к юноше и, взяв в ладошки его голову, приклонившись, поцеловала. Нет, не в лоб, не в губы √ в лицо. Куда получилось в первый раз. "Господи! Как они хороши! Дай им, Господи, дай им пронести эту радость! Спрятать, сохранить!" Глеб лежал глазами в небо и ничего больше не видел. Слезы бесстыдно сбегали по его вискам, а в соленой лучистости ресниц, как в ее песне, смешивались восторг и горе. "А я уже предатель. Тварь. Трус... Господи, не оставь их! Дай им тепла и сил!.. Ты же можешь, можешь, Господи! Зачем им знать боль? Хватит уже нас... Мы уже искупили. И еще можем... Мы все теперь уже можем. Но √ они-то! Они, Господи, еще могут не знать..."

Облака все плотнее заполняли небо. Первые бело-круглые теперь перекрывались снизу серо-синими холодными струйками, нагоняемыми прорывающимся через перевал западным ветром. Солнце теперь так не золотило, стоило бы одеться. Глеб натянул брюки, майку, сел завязывать свои изорванные, в узелках, шнурки. Когда поднял голову, замер: прямо на него с горы, перебегая от сосны к сосне, спускались двое молодых, спортивного вида, камуфлированных парня. Вроде бы они были и без оружия, но у одного через плечо уж очень многозначительно свисала тяжелая, застегнутая на замок, черная сумка. Как раз под короткий штурмовой автомат. Так, это его "пастушки". И белые кроссовки √ белые как у него. И, кстати, как его майка. Или некстати? Главное теперь не шевелиться. Как белка на дереве. Но белка-то рыжая на рыжем. А он светится как заранее побелевший осенний заяц. Глеб только косил глазами за приближающимися парнями. Вот они √ уже рукой подать. Один поднял голову, обвел глазами торчащие скальные пальцы. Не мог же он не видеть Глеба! Но взгляд равнодушно прошел мимо, даже точнее √ насквозь. "Я сегодня просто невидимка какой-то. Сначала там, в сенях, жлоб прошел как бы так, потом здесь у лагеря никто не поздоровался. Один только Анюшкин утром отметил мое существование через свои очки." "Пастушки" обошли скалу с обоих сторон, и оказались на берегу прямо рядом с молоденькой парочкой. Казачонок враз бледнел, зачем-то надел фуражку. Это значило, что действительно перед ними были чужие. Потом неуверенно шагнул, перекрывая собой девчушку. Парни подошли вплотную, встали, и, отрезав их от леса, широко расставив ноги, в упор разглядывали испуганных малолеток┘ Один что-то негромко сказал √ девчонка пригнула голову, зажала уши руками.

Глеб шумно, большими прыжками, стал спускаться: "Там! В стране далекой! Есть у меня! Жена!" "Пастушки" разом обернулись. Ну, наконец-то, заметили! Глеб, не давая им опомниться и как следует рассмотреть себя, накинул на голову куртку и долго, долго искал у нее рукава, направляясь наискосок вверх в лес и влево к лагерю. Что было у этих парней? Словесное описание? Ну, не фотография же. Эй, козлы. Идите за мной. Идите, загляните в лицо: вам же нужен мой шрам на лбу? "Пастушки" послушались. Очень, очень мягко шагают. Но и он теперь не штиблетах. Давайте погоняемся. Тут ведь особо не попалишь √ народу кругом, как грибов. Вон и чудные такие, может слишком только уж алчные √ даже не оглянулись, раззявы! - золотоискатели... Проскочили ребята, а я √ вот уже где! Ну, не надо только так скоро нагонять. Не надо. Давайте соблюдать правила: я как бы вас не замечаю, а вы как бы и не за мной... И уже он, уже теперь родной, милый, русский, может даже какой-нибудь саратовский или рязанский йог! Умница, сиди, на месте сиди! Ищи, свищи своих блеклых видений, запрограммированных каким-то микрорайонным гуру Сидоровым... Так, так, так √ это сердце совпадает с шагами. Но что-то уже слишком, слишком близко они, и зачем-то разделились... Лишь бы только нож не метнули. И где же эти ивановцы-собиратели? Вот здесь бы и поискали себе даров леса. Корешков там каких-нибудь, шишечек... До лагеря не меньше двухсот-трехсот метров. Тут вот сейчас его и кончат... Обидно. Юля увидит кровь, расстроится: все же он ей явно больше Анюшкина нравился... Ага! Приотстали... В самом деле, приотстали... Попасут теперь... Ах, вы мои милые сосеночки, дорогие вы девчоночки! А я тоже не дурак, сейчас перейду речку и √ вон в ту горку! "Хвост трубой, и Фомкой звали!" - как писал в своем Словаре пословиц русского народа бессмертный Даль... Да где же эта безалаберная охрана? Нет, казачки годятся только на личный подвиг. Храбрецы, конечно, но войсковой службы не тянут. Тут такие подозрительные типы, вроде меня, и одеты, кстати, так же, и обуты, бродят под самым забором. Автоматы в хозяйственных сумках носят. Может, еще и гранаты по карманам? А охрана со своими игрушечными нагаечками где-то опять возле кухни усы крутит. Непорядок. Надо Дажневу наябедничать.

Глеб перепрыгнул веревочное ограждение территории. Веревка веревкой, а сразу совсем другое ощущение. Как за китайской стеной: энергетика! Это понимать надо. Кабы и китайцы это в свое время сообразили, то вместо того, чтобы всю страну разорять налогами на свою стройку, натянули бы волосок, посадили бы парочку "продвинутых", и те держали бы своим силовым полем кочевников. Успех, конечно же, был бы одинаково спорным, но, хоть деньги бы сэкономили... Лагерь уже совсем был пуст. Видно все уже окончательно надоели друг другу и разбрелись до обеда по окрестностям. Что самое интересное, это стоило особо отметить, что Глеб уже не обижался на своих "пастушков". Да, они его напугали, даже очень, надо признаться. Сердце и сейчас колотится как у котенка. Но он, кажется, стал привыкать к погоням. Так уже было, когда после "неудавшегося государственного переворота" за ним по-хамски открыто ходила "наружка". Когда его телефон, как и телефон родителей, громко прослушивался. Когда периодически, раз в месяц, кто-то, не особо стеснясь оставляемых за собой следов, прошаривал комнату, которую он снимал в Ясенево. Глеб тогда каждый день ждал ареста или провокации. И вдруг тоже как-то привык к этой наглой слежке. Убить могли и тогда... Но тогда, вот именно √ могли. А могли и не убивать. А теперь это было главной задачей. Теперь √ хотели... Хороша же, однако, привычка! Неужели на таком ловят себя в камере смертников, когда ожидают два-три-пять лет исполнения приговора? Нет, нет, он пока не отморозок! Он пока знает: зачем ему жить. И так просто вам, козлята, на рога не попадется. Увы вам, винторогие! Глеб еще добавил несколько эпитетов "пастушкам", которые могла знать только мамина коллега-филолог, профессионально изучавшая мат. И потом, как считает Семенов, это задача воинов искать свою насильственную смерть. А он-то себя видел как философа. И поэтому ему нужна еще мудрая, седая старость...

А у ворот стоял мотоцикл. Знакомый мотоцикл. И от реки, зло √ словно скалясь √ железно улыбаясь, к нему шел Джумалиев. Ага, вот теперь-то дверь мышеловки громко хлопнула.

- Какая встреча! А? Неужели ты подумаешь, что она случайна? Нет, хорошие люди всегда находят друг друга. Ну, разве не так, Муслим?

- Прости, конечно Максуд. Я-то сам наполовину то, наполовину се. Так что ты не обижайся за имена. Всех не упомнишь. Особенно если не Иван, не Петр. Ты здесь что? Знакомых ищешь? Москвичей? Или москвичек? А? Тогда, как найдешь, мне сообщи. Чтоб твою личность подтвердили. И еще скажу только тебе, по секрету: я ваших москвичек не имел еще. Позор для просвещенного человека. Шучу. Но ты мою шутку понял. Я ведь этот лагерь обязан досматривать, работа наша такая. Должен все упреждать. Мой отчет √ то, что на моем участке ничего ни с кем не случилось. Это следователь, или там прокурор, от преступлений кормятся. От громких дел. А я от тишины.

Джумалиев, со своей неприятной привычкой держать, придавливая, человека за руку, тихо-тихо, но настойчиво подводил Глеба к выходу. "Сейчас посадит в свой самокат. Довезет до тех парнишек. А они очень тихонько, главное √ чтоб в отчете участкового была полненькая тишина, прирежут. А останется только одна проблема √ за плотину труп сбросить. Далее Катунь сливается с Бией и дает начало великой сибирской реке Оби. Ты, вроде, имел знакомых в Новосибирске? Через недельку донесет."

- Ты, что? Меня не слышишь?

- У меня здесь встреча с начальником лагеря. Мы с ним к главе района собирались.

- С Дажневым? Не повезло тебе. Они уже с утра вместе в Горно-Алтайск укатили, на пару дней. Какая-то туда шишка прилетает. А здесь потом охотиться будут.

- А Дажнев при чем?

- Так тот ему какой-то дружочек по комсомолу. Это ж народ друг дружке рубахи на собраниях дерет: кто, мол, из кандидатов лучше. А те-то все из одного теста. И из одного корыта. Так только, кто больше прихлебывает... Я тебя опять спрашиваю: у тебя тут сколько знакомых?

- Медленно ходишь. Я утром на кордоне был. Анюшкин сказал √ ты здесь. Но так с утра сколько прошло? Медленно, не спеша ходишь.

Джумалиев провел Глеба мимо своего мотоцикла, мимо ворот. Теперь они шли в сторону кухни. Все-таки какой же участковый непроницаемый: тугая, сырая тяжелая глина, такой, не излучающий никакого тепла, водянистый, зеленовато-серый грязевой ком. Эта его пугающая и отталкивающая водянистость сочилась из его крупных пор, лоснилась по жидким черным волосам на угрястой шее, парила над широкой непросыхающей спиной. Вот куда, скажем при нужде, ему врезать, чтобы вырубить? Похоже, у него нервных окончаний на поверхности и близко нет: шоковый удар тут не поможет. На излом √ силы не хватит. Вообще, чувствуешь себя как песик рядом с бегемотом. Даже не укусить. Эх, почему Глеб в культуристы не подался? Как часто в жизни не хватает простой пары десятков дополнительных килограмм мяса. Для пущей уверенности. И уважения собеседников.

- Посидим здесь.

Они сели под навес с самого края длинного стола. Джумалиев был в "списках": к ним сразу же подошла молодая женщина, вежливо, но устало поздоровалась, назвала дежурные блюда. Участковый попытался было привычно попошлить, но, натолкнувшись на терпеливое молчание, быстро согласился и на щи, и на лапшу с тушенкой. Есть Глебу хотелось жутко. И это было неплохим признаком еще не скорой кончины.

- Вот служба, весь день на колесах. А в "уазике" движок стуканул. Так теперь как пацан на этой тарахтелке. Весь в пыли. Ты-то пешочком ходишь, на пейзажи любуешься. Цветочки там нюхаешь. Для здоровья-то ходить полезно. А у меня по вечерам поясница отваливается. Хондроз замучил, хоть кричи иной раз. Мне бы щас съездить в Белокуриху, подлечиться немного. Да льготы нам в МВД посрезали, теперь никаких зарплат не хватит... Блин, как какая заваруха, так нас, ментов, сразу вспоминают. Как чуть затихло √ пошли вон! Обидно. Хоть бы где какой переворот затеяли... Ты то не воевал? Нет? Точно? А то, что-то ты такой смелый? Или еще не пуганый?

Джумалиев вдруг низко наклонился к лицу Глеба. Крошка с его мокрой губы упала в тарелку. Светло-карий, неблестящий и не моргающий на свету взгляд земноводного... Точно? Да! Вообще вся эта исходящая от него "сырая" энергия √ самая обычная энергия земноводного. Да! Он просто-напросто жаба. Гигантская, наполненная холодной болотной водой, пупырчатая, мерзкая жаба. Жаба. Нет, ты теперь меня не напугаешь: я же тебя просто проткну! Любой проникающий удар, и ты √ лужа! Слизь. Глеб улыбнулся и отодвинул тарелку.

- Пуганый. Но и самому пугать приходилось.

Джумалиев сходу не включился:

- Кого приходилось? А?

И опять, как тогда на кордоне, раскручено запсиховал:

- Ты мне ешь! Ешь, тебе говорят. Все съешь, что тебе люди принесли. Потом только красуйся. Что, блин, если нос не ломали, ты героем себя корчишь? Да я таких, как ты, красавчиков, еще в армии языком заставлял себе жопу лизать! Да я таких хорошеньких √ за уши и...

Была у лисицы избушка ледяная, а у зайца лубяная. Была у Джумалиева вилка алюминиевая, а у Глеба стальная. Откуда она попалась √ с округлой тяжело литой рукоятью и тонкими острыми-острыми длинными зубцами? Глеб крепко зажал ее в кулаке зубами вниз и, с размаху, всадил в деревянную столешницу рядом с ладонью участкового. Вилка, прежде чем согнуться, ушла глубоко-глубоко. Чуть ли не до середины зубов. Как, однако, хорошо снимают возбуждение колющие и режущие предметы. Наступила очень приятная тишина. И Джумалиев прокололся уже окончательно:

- Ты... Ты это зачем? Мог же промахнуться? Ты это зря. А если бы я тебя сейчас из лагеря вывел? Ты знаешь кто там тебя караулит. Я же тебя по-хорошему просил пока с кордона не отлучаться... Просил. По хорошему.

Губы у него окончательно посерели. И теперь он уже не был хозяином стола. Да и сам стол теперь стал только частью кухонной полянки, а та только частью густо населенной вселенной. В которой было еще очень много хозяев. Даже от пылающих в отдалении плит на них внимательно смотрели несколько пар глаз: так хорошо стол брякнул, и чашки тоже неплохо подпрыгнули. И как мы теперь разговаривать будем? Потихоньку? Главное, ведь, сговориться. И лучше на самой тихой ноте. Нам все равно сейчас не разойтись.

- Я не сам оттуда ушел. Меня попросили к охоте койку освободить.

- Так бы сразу и говорил.

А ты бы так сразу бы и спрашивал. Вот так именно, без рукоприжатий.

- Мне же тебя прикрывать надо. Не то пришьют как барана. А я даже без оружия. Дубинка только. С ней не расстаюсь: деревня. Здесь же все всем родня, никого посадить нельзя. Тот √ племянник, этот сват. Поэтому, если что √ поймаю, отдубашу по ребрам, чтоб месяцок покряхтел, и все. Говорят, Лев Толстой тоже за этот метод превоспитания был. Не послушались либералы графа┘ Поел? Пойдем, а то ты тут слишком много внимания возбуждаешь. У женщин.

Они встали, издали покивали официантке, и пошли назад к воротам.

- Ты мне и непонятен, и не нужен. Я и без тебя бы жил. Но, есть просьба подключить тебя к кислороду. На фиг? Не знаю, не пойму. Короче, лучше сам пойми: тут республика. Тут каким бы ты хорошим русским не был √ все равно ты хуже последнего шорца. Но сами алтайцы народ в большинстве дрянь, грязь сопливая. Да и спиваются напрочь. Тут все казахи держат. На круг √ из русских в начальниках только директор лесозавода. Да и то потому, что на казашке женат. Русские, конечно, недовольны. Дергаются. Но ты-то свой, понимаешь: их власть кончилась. Хватит, поутирали они нас. Потыкали в морду. Подоили. Теперь мы им кровь попьем. Если чего √ Китай рядом. Рано или поздно, русским конец. До Урала гадов отгоним! Но, пока силы надо копить. В кулак. Наверно поэтому ты нужен. Мы-то здесь все давно поделены, кто за кого. А ты новенький. Ничей. Тебя и Дажнев поддерживает. А это величина. И Семенов. Тебя они как бы за своего держат. Но, главный здесь конечно поп. Ладно, его пока рано. Короче, Максуд, тебе все равно выбора нет: либор в стаю, либо в петлю. Но ты же наш по крови-то! Ты же все равно для русских "косоглазым" всегда только будешь! Значит, и этого у тебя выбора нет.

Джумалиев увлекся своей изысканно ловкой дипломатичнейшей речью. Сколько же он умных, ловких, убедительных слов сказал, ни разу не сматерившись! Но, при этом, он все как-то уменьшался, опадал в объемах и массе. Теперь, при равном росте, он и заглядывал в лицо Глебу снизу вверх, слегка сгибаясь в пояснице.

- Тут кедровая республика, это что банановая. Все со всеми на связке. Одиночки тут сразу умирают.

- Как ветврач?

- Вот-вот, точно. Довыпендривался, герой. Умный уж больно был, принципиальный. Теперь закопали.

- А скоро и меня рядышком.

- Если будешь с нами √ прикроем. Здесь люди, кто с умом, деньги делают. Хорошие деньги. Но делятся. Касса общая. Тут ведь тебе и корешки, и кедр, и золотишко с камешками, и, главное, дорожка из Ташанты. А по ней, сам понимаешь, анаша ходит. Ты, если дураком не прикинешься, то со своей московской задницей, быстро наверх выйдешь. Домой-то возврата, поди, нет? А? Наварил там, поди, делишек? Молчишь. Иначе каким феном тебя сюда надуло?

Сию секунду договор подписывать кровью от него не требовали. Джумалиев очень внимательно осмотрел свой мотоцикл, проверил даже закрыт ли багажник. Сел верхом. Надел пилотку. Поправил относительно правой брови.

- Ты сегодня из лагеря не выходи. И завтра тоже. Пока с Хозяином не поговоришь. Он сам тебя видеть хочет. Я даже спросить боюсь √ зачем.

Дернул ногой. Еще раз. Мотоцикл не заводился. Нагнулся и подкачал бензин.

- И еще лично: на Светку не надейся. Она тварь: поиграет и бросит. Скажу даже больше, опять же, лично: она под нашего замминистра застелена. Поэтому к ней даже подходить опасно. А так бы я ее уже давно прижал. Но ты понял: если она возьмет √ смерть, и, даже не возьмет √ смерть. Судьба такая, она мужиков только "отмечает". Ну, все!

Мотоцикл взревел, распустив жуткое облако синего дыма. И участковый исчез в этом дыму, только звуком обозначая направленность своего удаление.

Вывод из беседы был очень уж неприлично прост: хочешь, косоглазый, жить √ стучи. Но и очень уж этот вывод был неприемлем. И тогда... Оставалось одно √ бежать. Бежать, куда "косые" глаза глядят. Ну, и дубина этот "джуба-джаба" вместе со своей дубинкой! А Глеб-то сам себя русским считал. Даже когда в зеркало гляделся. Это братец, тот вот, как настоящий первенец, в отца. А он всегда всеми утверждался в мать. Только что масть. И борода выдает.

Глеб вернулся к центру лагеря, где на отдыхающей от ораторов эстраде веселились малолетние детишки под присмотром пожилой уже, худощавой женщины в зеленом закрытом купальнике и огромном, щедро расшитом блестящей бижутерией, розовом "русском" кокошнике. Малышня, повизгивая, играла в "догонялки", а их дуэнья в костюме недовоплотившейся царевны-лягушки с увлечением читала Климова. Кажется "Протоколы" или "Красную каббалу". Ну, какие ей были дети: расковырянные чужие болячки и высвеченные мерзости поглотили ее с тапочками! Она, наверное, искала там оправданий, почему сама так и не смогла, не смотря на пять лет самой активной общественной трезвеннической деятельности, отучить пить своего собственного, теперь уже бывшего, супруга. Да, Климова нужно продавать как второй том Макаренко тем, кто не сумел никого √ ни себя, ни детей, ни мужа √ перевоспитать в духе коллективизма, и кому осталось только валить все на генетику... Можно, конечно, промежуточно предложить еще методику Дурова попробовать... Глеб прилег на травку недалеко от нее. Внимательно, очень внимательно огляделся. Но, конечно же, с "пастушками" в переглядки потягаться никак не мог: он на открытом месте, они в лесу. Оставалось ждать...

Солнце с равными пятиминутными промежутками то пригревало, то пряталось в мелкие рябые облака. Это то расслабляло, то бодрило. В любом случае разнообразило тупое лежание. И вот терпение вознаградилось: прямо на Глеба шла толпа полуголых галдящих парней с футбольным мячом. Глеб быстренько, не вставая, скинул рубаху и майку, подождал, когда они приблизились вплотную, и рывком встроился в самую гущу. Кто-то покосился, кто-то даже отпрянул, но толпа не рассыпалась, она, горячо обсуждая только что законченный матч, продолжала свое движение к реке. Как раз то, что и требовалось. На берегу Глеб также резко свернул направо и пошел быстро-быстро вброд к тому берегу. Вода сильно била выше колен, кроссовки скользили по камням, но надо было спешить. И еще нехорошо было то, что ребята остановились, глядя ему в спину. Он прошел уже середину, когда провалился в ямку между двумя валунами. Ногу повело и зажало. Он присел прямо в воду. На берегу хором засмеялись и пошли дальше. А он, выронив рубаху, никак не мог подняться √ течение валило, сильно выкручивая стопу. Наконец удалось освободиться. Прихрамывая, вприпрыжку выбрался на крутой, поросший тощими липками берег. Теперь скорость решала все: "те" явно не решатся гнаться за ним через лагерь, им нужно хоть немного, но обойти вокруг. Скорее всего они сделают это снизу, справа за кухней, так им будет ближе. А он , значит, должен брать левее вверх по течению. И √ в горку, в горку! Подвывихнутая стопа ныла, но пока терпимо. Хуже всего, что уплыла камуфлированная рубашка, а в белой майке по лесу не побегаешь - мишень. Ладно, главное фотографию не замочил. И еще замечательно, что на Алтае практически нет комаров. Но, все равно, голышом, да после купания в шестиградусной воде, было несколько неуютно. Липки, росшие понизу, сменились привычными сосенками. Глеб почти бежал, сильно согнувшись и не распрямляя ног. В горку, в горку! Ага, вот только зайцы ему дорогу еще не перебегали! Тоже тварь нечистая √ как кошка. Не зря их так Александр Сергеевич побаивался. Но серый не пересек его дорожки, он длинными сильными прыжками рванул в противоположную сторону. Счастливого пути, косоглазый! Тоже, между прочим... Скоро стало жарковато, ладони слиплись от пота, и мокрая майка теперь очень к месту легла на разгоряченную голову... Еще рывок, еще, и вот он на вершине. Глеб оглянулся: внизу тяжелой серебряной цепочкой посреди темной изумрудной зелени кривилась неслышимая отсюда река. Каре палаточного лагеря с сильно поредевшим населением, над ним противоположная трехглавая горка, за которой виднелась другие, побольше √ с тропинкой к лесничеству. Там-то его и будут теперь караулить. Если сейчас не поймают. А что впереди? Впереди, чуть слева его ждала Y-образная долина, расщепленная мощной отвесной скалой, оголенной серо-розовой башней торчащей над густо заросшей тайгой развилкой. Спускаться и двигаться следовало как раз в направлении ее дальнего отростка. В противную от кордона сторону.

Нога ныла все сильнее и сильнее. Пришлось откровенно хромать. Хорошо, что еловый здесь лес был достаточно густ и теперь можно было смело надеть просохшую белую майку, не боясь стать мишенью. Дыхание выровнялось. Вообще-то под горку шагалось приятно. И, самое главное, отчего-то верилось, что на сегодня плохое себя уже исчерпало. "Позади крутой поворот. Позади обманчивый лед." Вот за это он и не любил русскоязычную эстраду... Впереди теперь мог караулить только голод. И, разве что, дикий кабан-секач. Эге, так ли это "всего лишь"? По этому поводу надо бы пошуметь посильней, потрещать, валежником, попыхтеть, там, даже эту вот муру напевать, чтобы только не столкнуться со зверем нос к носу. Да, самое страшное √ неожиданно напугать какого-либо тупого травоядного на слишком близком расстоянии. Вот тогда-то лось или кабан могут оказаться пострашнее медведя. Хотя все сравнения хромают... Как теперь сам Глеб... Или шалыга у Анюшкина.

Под остро нависающей метров на двадцать, с обвалившимися огромными серо-розоватыми пластинами базальта, скалой, был таки крохотный ручеек. И вытекал он как раз из того лога или ущелья, куда Глеб наметил свой путь. Замечательно, от жажды он теперь по крайней мере три дня не умрет. Он теперь умрет только от голода и холода. Но, это пока не важно. Глеб обходил мегатонную скалу, и от ее мощи ее застывшего навеки магмового истока исполнялся осознанием своего собственного размера. Муравьиного. Сколько десятков или даже сотен тысячелетий назад здесь что-то треснуло в коре, что-то разошлось? Он постоял, приложив ладошки к отвалившемуся самому крупному, метров пять высотой, выветренному временем камню. Изнутри не шло ощущения покоя, нет, скала была тайно, глубоко-глубоко напряжена. Через все свои тысячелетия связанная остыванием магма продолжала беречь все струи, все токи своих бродячих космических сил и нерастраченных желаний. Застывший камень. А сколько всего еще кипит под твоими ногами, человече? Ты, как водомерка, скользишь в своей бездумной легкости по поверхности океана, даже не подозревая о той бездне, что живет, живет! под тобой. Небо и море. Бездна моря и Бездна неба. И √ махонький такой жучок на их границе...

Впереди за крупной острой осыпью, в густой тени ущелья тихонько журчала заветная тоненькая струйка. Тень была густая, почти пещерная. Прощаясь, он оглянулся на уходящее за горную стену полдневное солнце... и обомлел: точно-точно по линии разделения света и темноты, между двумя валунами, стояла неожиданно, не по летнему времени, уже красная осинка. Нет, не просто красная √ ало пылающая в пронизывающем ее насквозь ослепительном солнечном сиянии. От темно-пурпурного огня нижних веток - к золото-оранжевой плазме верхушки. Маленькие, нежные как сердечки, ее листики звонко щебетали безо всякого ветра...

Эти два щербатых валуна √ один еще освещено пепельно-розовый, другой уже сумрачно ультрамариновый √ и строго, строго по границе возносящийся, трепетный пламень осинки. В дрожащей в полном безветрии листве √ играющее, нет, танцующее солнце. Огромное, ярое, ослепляющее солнце... Танцующее солнце... Горящий куст... Крохотный человечек... "Эта земля святая"... И Глеб повиновался: он снял с себя всю одежду, и широко расширенными зрачками вспыхнул и сгорел в этом пламени...

Узкое, с почти отвесными стенами, ущелье круто поднималось протянувшейся вдоль ручейка, неплохо нахоженной тропинкой. Тень постепенно ослабевала, блекла, срастворяясь необыкновенному в этом месте какому-то чайному аромату трав. И в самом деле, вокруг, не смотря на конец лета, все цвело. Скорее всего, здесь было уже достаточно высоко от неведомого уровня неведомого моря, и от этой высоты у растений происходило легкое головокружение, и они цвели, опылялись, увядали и тут же плодоносили √ не только одновременно, но и попросту рядом. Это было замечательно: как именно рядом, выглядывали на Глеба из-под старых листьев пара клейких, старых уже масленка окруженные множеством удивительно розовых на розовых же ножках ландышей. Дух дикой розы, клевера, реликтового папоротника и грибов густо свивался с духом хвои развесистых темных елей и лаванды. За поворотом из-за гребня выглянуло солнышко. И все окончательно раскрасилось сказочно и театрально: темно-красные, в белых крапинах мухоморы, плоский мраморный валун в рунических предсказаниях трещинок, и бесшумно взлетевший с него огромный, отливающий по черному синевой, ворон √ были последними предупреждениями об поджидающей путника избушке на курьих ножках.

Ножек, конечно же, днем было не видно. Они, поджавшись, прятались под фундаментом из дикого камня, ожидая полуночи, когда можно будет распрямиться, размять колени, потоптаться, повертевшись вокруг левого плеча. А пока эта крохотная колдовская избушка, бурая от мхов и белесая от лишайников, с крутой, тоже позелененной временем , горбылевой крышей и малюсеньким слепым окошком, косовато сидела над самым ручейком, прорывшем здесь глубокую трещинку прямо в скальном монолите. А над ней зависла старая, усыпанная мелкими шишечками, лиственница, когда-то давно разбитая молнией надвое. В месте удара кора так и не заросла, виднелась розовая сердцевина... Просить избушку повернуться к лесу задом, а к себе передом, Глеб не решился. Зачем? Он сам перепрыгнул ручей и осторожно обошел вокруг. Там, у перекосившейся двери на крылечке из двух полубревен, сидела, перебирая на старом решете подвяленные ягоды черемухи - нет! ничего подобного! - не скрученная пополам от злости Баба-Яга. Это была даже наоборот, крупная и очень симпатичная бабушка, строго подвязанная под брови чистым белым платком на старинный манер, с широко покрытой в два конца спиной. В новых калошах и в синем, затертом на складках, плюшевом шушуне. А, увидев Глеба, она не воскликнула скрипучим голосом: "Гой еси, добрый молодец!" Нет, она просто-напросто до дна заглянула в его вдруг расширившиеся зрачки, и мягко, как давнишнему знакомцу и долго поджидаемому гостю, улыбнулась... Ее округлое, чуть полноватое лицо с большими, близко сидящими глазами, крупный нос над тонкими, растрескавшимися глубокими морщинками губами. И потаенная полуулыбка Джоконды... Вообще, среди европейцев наши русские лица всегда несколько, ну, как бы так сказать? неустойчивы в определении собственного типа привлекательности. Как четко, допустим, этот самый тип национальной красоты оформлен и постоянен у народов южной, романской группы √ итальянцев, румын, испанцев. Тут вам и глаза-вишни, и блестящие кудри, и чувственный рот. Так же и у северян, у англичан или прибалтов, с их белокуростью и волевыми подбородками. Но наши славянские, точнее русские, лица хороши бывают не по внешним признакам, они прекрасны от внутреннего огня, света, излучения. И тут уже не важны ни высота лба, ни толщина носа, ни разрез век и губ! Тут важно именно то, что просвечивает сквозь лицо. Это так ясно видно на наших стариках, когда их изработанная, изъеденная страданиями и заботами, изболевшаяся человечья плоть опадает как осенняя листва, и остаются одни глаза. И даже не сами глаза, такие блеклые от излитых слез, с пожелтевшими от вынесенных хворей белками, усталые от бесконечной череды дней и ночей в тревогах за детей, внуков и правнуков, а их свечение духом. Чем все же так красивы именно русские старики? В этой своей некрасивости? Они благообразны.

- А и здравствуй, здравствуй, мил человек. Так загулял да заблудил, что и до Бабы-Тани дошел. Чо там с ногою? Аль потянул? Сядь тут. Сечас, токмо вот с ягодой покончу, так и тя подлечу. Садись. Как, баишь, звать-то?

- Глеб. Да, на подвывих похоже.

- Посиди, потерпи пока. Голоден, али дождешь, пока заметаю?

- У меня времени много. Потерплю.

- Городской, а время без счету. Так не бывает. Часы-то вон диво.

- Я сейчас не по своей воле живу. Поэтому и спешить некуда.

- Невольник, баишь. Из никониан будешь?

- Как?

- Хрещеный?

- Ну да. В православную веру.

- Крест-то у тя никонианский. Знать, ты раскольник.

- Да как же так? Я православный. Меня русский священник крестил.

- Православные √ этоть мы! А вы никониане, отступники.

Баба-Таня улыбалась и просто дразнилась, она пока только еще присматриваясь, прислушиваясь к своему нежданному-негаданному гостю. Беззлобно, но метко и направленно прощупывала его принципиальность. Вопрос веры? Глеб принял:

- Так кто от кого отступил? Мы же - главные. То есть - большие.

- Сказано: "Не бойся малое стадо." И еще: "Входите узкими вратами".

- Вот вам и здравствуйте! А почему же из двенадцати апостолов только один Иуда Христа продал! Один, а не большинство!

- И чо?

- А вот вам и "чо"! Я вот рад и принципиально доволен, что живу не во времена Аввакума и Никона, потому что, действительно, выбирать тогда было трудно. Но, однако вот, верю в милость Божью. Верю, что не мог Он столько народа, на гибель просто так √ за только форму крестика отдать! Ишь, какие мы теперь удобные да загодя "избранные", а другие пусть погибают! Удобно. И совесть не грызет.

- Тише. Тише! Ты чо, мил человек, кипяток такой? Али так нога болит? Али боисся, чо выгоню без угощения? Я ж так, поглядеть зачем крест-то надел? Не для красы ль токмо? Может просто пофорсить? Борода-то вон бритая.

Она встала во весь свой большой рост с полным решетом черемухи, отряхнула колени, опять очень хитро заглянула куда-то Глебу за глаза, и, согнувшись, зашла в избушку. "Как улитка. Или Тортилла в свой панцирь." Глеб ждал стоя, как петух подогнув под себя больную ногу. Что он знал про старообрядцев? Ну, во-первых, не курят, не бреются. Во-вторых, вместо "Иисус" говорят "Исус". В-третьих, не кормят и не поят из своих чашек и ложек. И... И еще у них была боярыня Морозова...

Дверца очень скрипуче отворилась. Из темных недр вышла Баба-Таня с небольшой берестяной кадушкой. В ней было что-то для ноги. Она достала полную свою пригоршню зеленой пастообразной массы.

- Заголи ногу-то... Сядь сюда... Держи брючину.

Приказы были коротки, прямо как в амбулатории.

- Да, я до пензии в травмпункте работала. Нет, не здесь. Далече √ в Курье. Это та-ам, за горами. Прям на закат. Там еще Змеегорск есть... Рудники... Можить слыхал? А тут я годов пятнадцать-двадцать, не боле. Тут у меня никого нет.

Теперь Глеб сидел на чурбаке с вытянутою ногой, намазанной смесью из растертых зеленых лопухов, крапивы, лютика и еще невесть чего. И хлебал из эмалированной белой кастрюльки деревянной ложкой вынесенные из той же темноты вкуснейшие щи с клецками. "А кастрюля-то наверное только для гостей." Его почти не расспрашивали, но по голове прокатывали и растекались по всему телу какие-то волны той расслабляющей ласковой материнской неги и уютной защищенности, от которой он и сам почему-то вдруг стал легко рассказывать о детстве, о матери и об отце, и брате. И о Катюшке, о Семенове и Анюшкине.

- Анюшкина твово хорошо знаю. Он ко мне сюда заходит. У ево память хороша √ я ево травам учу. Тут-то трав видимо-невидимо. Разных, сильных. Токмо знай какая к чему. А от Анюшкина пошто ушел?

Теперь нужно было рассказывать о том, что он сейчас пишет, о том как его за это сначала гоняли одни охотники, к которым тут потом подцепились и местные "пастушки", и теперь Глеб, вот как волк промеж флажков, бегает по всему Алтаю, и лишь бы вода была, а так он все стерпит, всех обманет и выживет. Потому что... так надо. Почему, собственно, он и сам толком не знает. Но все стерпит, это теперь уже точно...

- А сюда я случайно забрел. Вижу, везде осень, а здесь ландыши цветут. Весна.

Баба-Тяня все улыбалась, улыбалась. И изливала на Глеба тепло. Интересно, у нее ведь не больше, чем пять-шесть классов образования, но с ней совершенно легко поднимались самые сокровенные и нелегкие темы, она с небольшой подачи дописывала любые портреты никогда не виданных ею людей, легко разъясняла отношенческие головоломки. Глеб особо протаял, когда она двумя неприводимыми здесь фразами обозначила всю суть бывшей тещеньки... И вдруг он увидел, как из травки под ее руку выползла небольшая серо-рябенькая, как бы плетеная из тонких телефонных проводков, змейка и стала, ласкаясь, сматываться ей под ладонь. У змейки не было на голове тех, знакомых ему по детским картинкам, желтых пятнышек√ значит, это была гадюка...

- А ты, мил человек, не боись. Она тоже тварь разумная, добро, как и все на земле приемлет. И лаской платит.

Баба-Таня все улыбалась, улыбалась... На ее плечо села крохотная малиновка. Чуток повертелась, низко опустив головку, боком строго посмотрела на Глеба, что-то пискнула и спорхнула в кусты. Баба-Таня осторожно выпустила из рук змейку подальше от Глеба. Проследила как та уползла в траву.

- Ты баишь, что отец суров. А вот-ка меня послушай. Я те такого понарасскажу, в книжках не прочитаешь... Погоди, а нога-то как? Отходит? Так, подержи еще малость, и насовсем полегчает... Вот уж у нас батя, не то слово, как строг был. И своенравен. Своенравен так, что даже со своей семьей жить не смог, и, как женился, так сразу выделился. Не стал со своими родителями общее хозяйство водить. А это для наших единороверов велик грех был. Одному-то... И не потому, что в вере расхождения, а вот, по его характеру. Мы поэтому уже в Курье понародились, и дедов почти не знали. Он там на рудниках работал. А мать-то наша чистая была голубка. Все шепчет, бывалоча: "Как батя скажет, как батя скажет!" И чуть что, мы всегда вкруг ее спасения искали. И от бати, и соседей √ мы же одни тогда в округе православные были. Кержаки, слыхал ли? Нет, наверное. Так мы и жили: домишко на самом краю, тайга в окошки заглядывала. Держались своей веры, своего укладу строго, но трудились и учились посреди никониан и коммунистов. Сами по себе, ни с теми, ни с ентими... У бати с мамой детей рожалось много, да вот выжили токмо мы с сестрицей Клавдей. Она старше меня на три года. Красавица! Такой, как она, ни в поселке, ни на рудниках не было. Я бывалоча, от зависти, как дура, изводилась. Ревела по ночам: украду у ее ленту, заплету себе в волоса, и представляю себя ею. Это в темноте-то! А днем завсегда любила рядом с ней ходить. Нравилось очень смотреть, как у парней и мужиков рты отвисают... Ей срок подошел. А война только кончалась - женихов-то и не было: одни калеки и бронированные. К бате и нашенские, кержаки, подъезжали. Но он очень гордый был. Ему самому тоже очень нравилось всем нос ее красой утирать: "Рано, да рано!" Вот и догордился. Уже в феврале сорок пятого приехал в поселок после ранения фронтовик. Хромал маленько. Его сразу же бригадиром поставили. А все бабы как сдурели. Хорош он был: высокий, плечистый, глаза голубые-голубые. И волосы белые, длинные до плеч. Он их как артист √ назад зачесывал. Так у нас в те годы никто не носил. Но, что бы у других обсмеивали, у него всем нравилось. Даже парни на него не задирались, враз поняли √ вожак... Ну и начал ентот артист по бабам гулять. Прошел круг и Клавдию увидел... Весна уже, повсюду грязь, а ему обязательно надо в начищенных сапогах по нашенской улице пару-другую разков пройтись. Ну, такие вот тут дела обязательные! Батя сразу озверел. Клавдии на цельный день только по хате указал работы, а на ночь еще псальтирь задал читать. И обеды ему в шахту, мы же не можем с никонианами вместе есть, теперича только я носила. Ну, мне-то, понятно, в радость лишний-то разок на людей посмотреть, себя показать. А, тем паче, и я как сама Николая-то впервой увидала √ а это его, ну ты понял, Николаем звали! - так и все во мне как кипятком обварилось. Не жизнь стала, а одна боль. Ничего больше на свете не осталось. Куда ни взгляну, на что не посмотрю √ в глазах только он стоит... Один раз вот отнесла бате обед, домой вертаюсь, а он меня в проулке остановил. Там, меж огородами, проход и так узок, да грязь коровы растоптали, идти приходилось по самому краю, за забор придерживаться. Тут он меня и прижал к этому самому забору. В лицо заглянул, я и помертвела. "Ты Клавдии сестра?" - спрашивает. "Да, Николай Матвеевич." А сама, токмо имя его промолвила, так радостью в себе вся закипела: "Это же он, он! Сам со мной разговаривает!" А он попросил, да нет, он не просил, он всегда, всю жизнь только приказывал. Сказал мне: "Пусть твоя сестра к ночи за огородку выйдет. К лесу." И так легонько по носу щелкнул. Этот щелчок меня и отрезвил. "Ах, думаю, Клавка! Опять ты меня обходишь! Ничего не скажу!" И не сказала, конечно... Сама извожусь, кажную ночь не сплю, ее стерегу. Она же по батиной воле до полуночи читает, потом свечу задует, и нырк ко мне под одеяло. А сама холодная, просто лед √ почитай-ка в одной рубахе на плетеном коврике! Я ее грею, обнимаю, а сама думаю: нет, я тебя никому не отдам. Лучше убью. А, тем паче, этому. И тогда сама убьюсь... Только чему быть, тому не миновать... Как, где Николай Клавдию подловил? Только оне скоро сами сговорились. Вот однажды батя с работы пришел чернее тучи. Сел не разувшись посреди кухни и молчит. Мы с матушкой рядом стоим. Молимся Богородице об умягчении сердец. Он и резанул: "Клавка, там этот жеребец ко мне посмел подойтить. Тебя просил . Так вот: завтра ж отвожу тя к дедам, там за кого оне укажут, за того и пойдешь." Клавдия молчит, а матушка запричитала. Батя встал, схватил Клавку за косу, согнул и шепчет ей в глаза: "Это ж что, он мне взаправду побаил, что ты с ним уже согласная?" А Клавдия: "Правду, батюшка!" Батя и озверел. Кабы не мы с мамой, он бы ее прибил до смерти. Токмо и он тогда понимал, что все это зазря: коли девке вожжа куда попала, ее никто не остановит. Потому тут же Сивка запряг, и по грязи, грязи-то! на санях Клавдию в тайгу на заимку к дедам увез...

Баба-Таня замолчав, некоторое время смотрела на солнце немигающими глазами, потом, согнувшись, вошла в избушку. Глеб пошевелил пальцами, всей стопой: нога как бы онемела, не чувствовала ни боли, ни щипков. Он тоже привстал, осторожно наступая, походил перед дверью туда-сюда. И вспомнил про серую змейку: его-то она не будет ласкать! Осторожно вернулся на место.

- Ты, мил человек, не боись, ходи, ходи! Ногу нужно поразмять теперь.

- А обуться можно?

- Поди помой, да и обувайся.

Он спустился к воде, заранее сморщившись, окунул ногу. И вдруг ощутил, что вода-то теплая. Очень теплая √ явно выше температуры тела! Он до дна погрузил в ручеек обе ладони. Омыл лицо. Вот это да, это он впервые после бани умывался теплой водой. Так вот, оказывается, от чего здесь все цветет и благоухает. Здесь и зимой, поди-ка, как на земле Санникова. А он-то, лопух, почти час вдоль этого ручейка шел, и не догадался в него руку сунуть. Да, жизнь отучает помаленьку от лишних экспериментов. От смелых поисков необыкновенного. Необычайного и таинственного. На собственный зад... "А бабулька-то ничего. Молодец. Покормила-полечила. Помыться дала. Теперь √ либо в печь, либо волшебный клубочек на проход в Кощеево царство подарит."

Баба-Таня сидела в прежней позе с новой порцией ягоды в решете. И она опять так же все понимающе улыбалась. Ее большие, изработанные до бесчувствия руки с толстыми, явно негнущимися тремя пальцами левой кисти, привычно ворошили и сбрасывали из ягоды мусор.

- Смотришь? Да, пальцы мне муж-покойничек сломал. Николай.

Крошка-малиновка вновь с писком выпорхнула из листвы и присела на край решета. Заглянула под руку, прыгнула, опять загадочно снизу и сбоку поглядела на Глеба и улетела. Она точно что-то хотела сказать ему, но откладывала.

- Это она тебе на Мурку мою нажаловаться хочет. Кошку. Я-то здесь только летом живу. Зимую в Чемале. Но и Мурку с собой беру. Вот у них постоянные тут ссоры... Да. А Николай тогда побегал, поискал сестру, да вроде как и затих... Батю токмо при всякой возможности давил, позорил, за Христа гонял. Как евоный бригадир власть показывал. А батя: "За все слава Богу!" И не мог начальник свово рабочего ничем обидеть. А осенью я в тайге по грибы ходила. Ходила. Дак он меня там поймал. И силой взял. Что мне было делать? Брюхо-то все росло. Пришлось дома открыться... Батя только плакал и молился. Кажую ночь псальмы пел и хлестался, в кровь хлестался плетью √ себя усмирял. Понимал, что это ему за гордость расплата. А мы с мамой не очень-то верили в его покаяние, все боялись, как бы Николая где-нибудь в тайге не порешил. Тогда все соседи этого ждали... А тот, возьми, и по зиме меня к себе увел. В чем была на улице. "Либо, говорит, так идем, либо передумаю." Я и пошла √ куда ж мне было?.. Вот и прожили мы двадцать семь лет без моих. Так решено в самый первый день было. Муж не хотел ничего про кержаков слышать. Он потом инженером стал. В Змеегорск перевелся. Может, чо все же слыхал? Там еще сопка есть Караульная? Ну как? Она вся внутри пустая, в ее середке озеро тайное. Там еще , бают, Ермаково золото в струге плавает? А с вершины той ключ бьет? Али не слыхал? Темнота... Вот там мы и жили. Трое сынов вырастили. А Николай всегда меня на чужих-то стеснялся. И бил, когда напивался. На работе его ценили, даже орден дали. И грамот не счесть. А дома словно подменивали... Вот и руку в двух местах ломал, и голову пробил. Голова с тех пор сильно болит... Но я его всю жизнь любила. Очень он был красивый, высокий. Как идем с ним из клуба, али с собрания какого, так и чую, бывало, как все бабы вокруг млеют... А чо уж дома, то мое горе было.

Потом они вместе с Глебом пошли в лес за заготовленными заранее Бабой-Таней дровами: он же должен был пройти "испытания героя" по Проппу. Поэтому, очень осторожно приложив к стене пару сухих сучковатых еловых стволов, он лихо забрался по ним на крышу и "отровнял" закосившуюся трубу. Потревоженная его ерзаньем, из темноты "чердака" на свет вылетела маленькая лохматая совка. И бесшумно, как гигантская ночная бабочка, вопреки всем книжным ожиданиям совершенно точно ориентируясь при дневном свете, она улетела в мелкий густой ельник. Потом они еще ходили выкапывать корень шиповника. Потом, потом... готовили вдвоем ужин из необыкновенно вкусной перловки со сладкими луковицами саранок прямо на "улице", на выложенном из дикого камня очаге. К вечеру окончательно стало ясно, что в избушку его впускать даже и не собираются. Но при этом только и говорят, что со старообрядчеством все отношения давно прерваны... Что там у нее такого тайного? Аж интересно... Баба-Таня каждый раз аккуратно закрывала дверь, пряча при этом глаза. И еще, насчет ее глаз √ у Глеба возникло подозрение, что они вроде как меняли цвет. Она посмотрит раз √ они почти белые √ так выцвел ее когда-то ясно-голубой. Она смотрит другой √ и они черные-черные √ только белки и огромные зрачки, без роговицы... И все как-то так улыбается... Как будто в нем, внутри, около сердца, тихо-тихо перебирает что-то своими, такими ласковыми, такими негнущимися пальцами... А он и не сопротивляется √ приятно, тепло...

- Вот, поглянь-ка, багульник... Растет и растет себе... А коли у кого в груди кашель не отходит, так им сразу поможешь. И при желтухе, и при костяных болях в плечах, или в коленах... А сами веточки √ яд... Вот, если силу к еде потерял, то лучше корня ревеня ничего нету... Крапивой надо кровь останавливать, ранки затягивать, а сок ее при параличе помогает... Голубика √ она сердце человеку крепит... Змееголовник √ от головы... А главное, все с молитвой надобно...

Когда совсем стемнело, она вынесла ему набитый сеном короткий тюфячок. Потом и одеяльце из заплаток, "как у Анюшкина". Постелила рядом с ручейком, крупно √ во всю длину и ширину √ перекрестила: "Вода-то теплая, вот здеся ночевать и хорошо будет." "Хорошо, так хорошо. А змея?" "А накоть поясок √ опояшься. Ни одна тварь не тронет." Поясок был тяжелый, ручного тканья, желтый с синими и красными свастиками. Да, да √ свастиками. Это что ж такое, и здесь политика? Баба-Таня все понимала с полувзгляда.

- Это скобарь. Четырехклюшный.

- Скобарь?

- Замок. Он мир замыкает.

- Как, как это?

Баба-Таня подошла к очагу, тряхнула широкой, грубой ткани юбкой, сбросив с колен невидимые крошки. Огонь пыхнул навстречу ей искрами. Она вдруг показалась Глебу намного выше, чем днем. И когда она подняла вверх руки √ освещенная пламенем √ это была уже не бабка, а Жена-Макошь с северных вышивок. Она опустила ладони, подошла к Глебу, кивнула. Он послушно прилег, укрылся. Баба-Таня присела в ногах.

- Ну, слушай. Тебе это надо. В тебе уже семя зреет... Мы пришли сюда от севера. Когда Белый царь Алексий Михалыч отступился и упал, за ним на трон сел Антихрист. Никон-то его предтечею был. Вот стал он нашу правую веру на латинску менять, стал русских людей в отступники из Книги Живых выписывать. Бесы как вихри по дорогам кружили, навии по домам шастали. Стон от края до края... Православные люди в бега подались. А кого бесы заставами окружали, дак те огнем выходили... Многие же прорвалися к самому краю земли. Там много и долго по лесам и островам спасались. Чай слыхал, как Соловецкий монастырь стоял? То-то мученики были. За правую-то веру... А потом Антихрист и этих взял. Кому голову срубили, тот счастливый стал. А кого пытками пытали √ тем еще слаще, их Господь под Престол поставил... Но было пять семей, что смогли с малыми детьми из под стражи выйти. Ангел их вел. Вел еще подале √ на Океан-море. А позади близехонько гнались... Вот они бежали, бежали, а за ними все гнались и гнались... Так и достигли того места, где нет ни дня, ни ночи. Тут и погоня отстала √ напал на слуг бесовых страх. Это Господь их ужаснул фараоновым знаменьем... Там, на Океан-море, уже и деревья не росли √ один мох да трава. Да камни. Вот наши деды и остались на тех камнях жить. Жили очень трудно, но молились без страха, трудились без отдыха, и Господь не оставлял. Сто лет прошло. И родился в одной вдовьей избе сын, Иоанном крещеный. Вырос он, красивый, сильный. Вот пошел раз на охоту, и на грани земли и морю нашел большой Белгорюч-камень. А на том камени и был один такой вот скобарь вверху, а другой внизу вырезан, один верх миру, другой низ означили. А промеж была карта-путешественник: как вся земля и где лежит. И как людям святую страну √ Беловодье найти... К тому времени народ-то наш сильно разросся, зачастую еды всем не хватало. Великим постом старики один мох ели... А на Руси Антихрист только и поджидал. Вот деды молились, молились сорок дней и ночей по соборному, и открылось им, что б отправить трех молодых тот путь проведать... Жребий пал на Иоанна со товарищи... А на дорогу им наткали в оберег таких вот поясков с клюшниками... Проводили, и встали неусыпаемо псальтырь без передыху в очередь читать... Через три года один Иоанн вернулся. Был он страшно худ, и кровь изо рта шла... И принес с собой токмо малый камешек, на котором четырехклюшник, как и на Бел-горюч-камени был.. . Стали его скорей расспрашивать, так как боялись, что помрет. Долго Иоанн сказывал. Как первого друга слуги антихристовы схватили, и в Москве-городе пытали-мучали. Язык вырвали, руки обрубили, чтобы не мог он боле ни Христа славить, ни двумя перстами креститися... С другим оне через Каменный пояс перешли. Да там уже дикие черемисы поймали, второго друга живьем свому божку пожрали: в зашитом мешке в воду кинули... Одному-то долга и горька показалась земля Сибирь. Мошка. Да зима... Да татаре... Но дошел Иоанн до страны, где в горах чудь жила.

- Да какая же тут чудь? Это же в Финляндии?

- Какая-никая. Чудь белоглазая. Здешняя. Она на Алтае до нас жила. Это маленькие таки были людишки. Все в пещерках жили. Копали тут руды да золото мыли. Злые, всех чужаков убивали. А еще у их токмо один глаз посреди лба был. А домины их змеи хранили. Оне у каждой пещерки и поныне кубом лежат... Когда Иоанн к им подошел, а змеи-то их на него кинулись! Он сперва не знал куда убежать, а потом решил взобраться на скалу, а она с таким вот скобарем поверху оказалась. Глядь, а змеи-то вокруг аж в комья сбились, но на эту горку за ним не лезут. Вот он и понял тогда, что это четырехклюшник оберегает... А потом Иоанн и Катунь увидал √ белую реку. Это, подумал, совсем уже близко Беловодье. Но только не смог он ее перейти: лег на пути Царский полоз... Ты, мил человек, и про его не слыхал? У-у! Темнота. Как ударил его Полоз в грудь хвостом, с той минуты он и заболел. Стал кровью харкать... Пошел вспять домой. И всю-то дорогу замками за собой запирал. Как? Запирал, как письмо подписывают. Сначала на всяком видном камне высекал по обрывам... И до сих пор, сказывают, в Сибири инородцы, кода о чем с кем сговорятся, клюшник сей для крепости друг другу дают. От нашенного то повелось... А когда болезнь ево совсем одолела, силы рубить кончились, он стал просто пояс свой обережный рвать и раздавать на сохранение всем православным странноприимцам... Иоанн кончил сказ, перекрестился, лег и отдал душу Богу Небесному...

Узкая полоска сиреневого между черных заслонов гор неба прорезалась редкими лучистыми звездами. В раскаленном, наполненном пеплом очаге с потрескиванием дотлевали рубиновые под золотыми перебежками головешки. Баба-Таня совсем растворилась в темноте, только белый, под горло, платок, да красные руки над очагом, перебирающие кожаную "лестовку". "Это у нас, как у никониан четки, молитовки считать..." Из ельника бесшумной тенью вылетела совка, сделала широкий круг над ними, и вновь исчезла. Глебу давно не было так уютно: теплый ручеек, избушка на курьих ножках, добрая Баба-Таня с ручными змейками и птичками, да еще такие вот сказки.

- Вот тогда наши и пошли искать Беловодье. Шли долго, все ночами да лесами. Дорог-то боялись, служек-то царских. А в болотах-то много не насидишь: гнус кровь высасывал, дети от тумана хворали, старики мерли. Токмо везде единоверов своих находили с кусочками ваниной опояски, с клюшниками-то, и те указывали путь далее... Но за Жигуль-горами, в самых, что ни наесть темных дубовых лесах, приключилась им вдруг беда. Там Антихристовы вои православные все скиты и тайные часовни пожгли, а людей, что не смогли замать, прогнали на низ Волги-реки, к татарем и казакам. И путь и оборвался... Слав Христу, с молитвою сами до самого моря-Каспия дошли... Токмо там опять дорожка нашлась, но повела через башкирцев. Те люто кровожадные были... Долго ли, нет ли, но все ж дошли до Каменного пояса. Уральские казаки, что из истинной веры и давно Сибирь знали, присоветовали чтоб взяли деды с собой росточков молодой березы. Зачем? А вот когда они в Алтай пришли, тут-то березоньки и сгодилась: везде, где она прорастала, у чуди враз шаманы мерли. Да, мерли. Очень уж их белый цвет пугал. И чудь там уже вся в землю убегала... Как? А сама себя живьем хоронила... Как? А копала большую ямину, ставила столбы, поверх столбов как крышу валила камни, бревны, много камней, много. Потом оне все с бабами и детьми туда спускались и рубили свои опоры...

- "Одни √ в огонь, другие в землю..." Как "ивановцы". А нашли Беловодье-то?

- Кто как.

- Не понял?

- Беловодье-то стана чудная. Святая. Туда нечистый не внидет. Потому всем туда прохода нету. А только по одному... По одному... И мой батя ушел...

- Когда? Как?

- Тебе побаю. Ты сам того сможешь. Только когда покрестисся.

- Я же крещеный!

- Обливанец ты. Оставь пока... Кода мама умерла, батя один остался. Ну, и ушел... Идти надо не здесь было. Катунь √ тоже белая река, но только летом. И еще в ей Полоз живет. Он огромный, мы в детстве с мамой след видели √ ровно как бревно через дорогу кто протащил... А к истинному Беловодью змеи не приблизятся, там же святые живут. Раскаявшиеся... Змеи-то только золото хранят, то, что злая чудь накопала, но не Беловодье... Ближний вход √ там, за перевалом. Потом еще один через две горы с белками. Да ты опять, чай, скажешь "не знаю!" Дионисьевы пещеры? Опять нет? Темнота... Река там не из горы, а обратно в гору √ в яму течет... Вот по ей идти надо. Сначала ледники будут, что от Адама не таяли. Потом река подземная побелеет √ из нее пить нельзя √ вода мертвая! Потом свет пойдет, голоса там разные, стоны √ но ты не оглядывайся! И выйдешь к озеру. На нем остров плавает. А на ем уже и Новый Ерусалим... Красивый!.. Кресты золотые горят... Колокола звенят, псальмы поют. А людей будет не видно! Никого не видно... Пока ты не покаешься в последнем самом своем грехе, ты их не увидишь... Понял: не увидишь... Понял... Не увидишь...

Первый раз Глеб проснулся ночью. Звезды разрослись до величины наводящей ужас. Баба-Таня заперлась в своей избушке. Тихо-тихо журчал теплый ручеек, да по ельнику иногда сверху прокатывался легкое дыхание. Матрасец был малость жестковат, и в бок упирался камень. Глеб поискал удобного положения, потрогал поясок. "Вот тебе и свастика. Из Срединоземноморья √ до Алтая. Неужели верно? Троя, мистическая праславянская столица, знала свастику как знак вращающегося мира. Беглецы от войны богов достигли Италии. Там свастика сохранилась в орнаментах бань. Это посвящение Эскулапу. С его змеей. И на самых первых облачениях святителя Николая не древний ли римский узор? Да еще и левосторонний. Потом они и от латов бежали на Британские острова. По дороге свастика не могла не "запереть" основные точки, и, наверное, отсюда потом проросла в мавританских орнаментах Кастильи... Потом Бретань. Но что-то там не припомнится "клюшника". Или он что-то не знает? Слаб в орнаментах, пробел в образовании. А кельты оставили ее среди рун. Они, кстати, очень легко, как и славяне, приняли христианство именно византийской, православной традиции, а лишь потом саксы навязали им римско-папское богослужение. Под давлением саксов свастика двинулась дальше на восток. Есть же предание, что наши северные монастыри встали на местах, уже отмеченных крестами кельтских православных монахов. Крестами и свастикой. А теперь вот она дошла сюда... Стоп! А кто "они"? Это же не народ, не нация. Просто некая религиозная группа? А откуда же свастика на Тибете? Из Китая? А при чем Троя?.. Нет, что-то не так: каким образом на Алтае встретились арийская руна и тибетцы? Которые ведут свои корни от ведьмы и обезьяны? Старообрядцы же не могут ничего общего иметь с туземцами, а тем более с такими. В принципе. Может им тут другой, противоположный полюс встретился? В смысле духовной полярности?.. Спать надо. Надо спать. Утро вечера мудренее.

Из-за домика мягко ступая вышла черная, как сама ночь, кошка. Худая, с провисшей спиной, она шла медленно и уверенно, чуть нервно подергивая своим тощим, с белым кончиком хвостом. Глеб не то, чтобы сразу увидел, а скорее предугадал ее. И, поэтому, когда вдруг совсем рядом слепыми фосфорными огнями сверкнули два жутких глаза, они не застали его врасплох: "Брысь, стерва!" Она приостановилась, еще раз сверкнула. И раскрыв такой алый на черном рот, зло зашипела. "Так это же ты, тварь? Ты уже здесь!" Вот для чего был он, этот камень под боком.

Второй раз он проснулся от потрескивания разжигаемого костра, но ничего не увидел. Туман был как бинты на глазах. Даже его собственная протянутая рука по локоть уже терялась. Откуда-то из белезны доходил голос Бабы-Тани:

- Вставай, мил человек, вставай. Глянь: пора умываться. Сейчас и чаек поспеет. Лоб крести, да за стол. Айдать... А то тебе в дорожку пора... Теперича не так блудливо будет. Теперь ты знаешь, куда и когда идти. Самое главное √ к себе возвертайся. К себе. Через самосуд. Как поймешь где, да когда и кого предал, считай полпути. А там и покаяние. Только не оглядывайся. Слышь? Не верь своей слабости. Это чужое. С этим в Ерусалим не входят. Не входят... входят... Да ты чай ли опять заснул? Ну, давай, давай! Тебе много седня идти.

Малиновка села ему на грудь. "Спасибо!" Поклонилась и улетела. Ага, это за кошку. Глеб вскочил, наплескал в лицо воды. Скрутил постельку, вслепую отнес к порогу. У огня чуть виднелось. Стал развязывать пояс. "Не надоть, оставь себе." "Спасибо!" "Нет. Нужно бы так баить: "Спаси Христос!" Это вот ужо по-нашенски, по истинно христиански, будет." "Спаси тебя Христос, Баба-Таня!" "Ангела-Хранителя в дорогу! А чаю-то? Чаю?"

Спаси Христос! До свидания!.. А он все же крещенный! И борода уже растет...

...Отец Михаил постоял, прислушиваясь к шуму за дверями. В пустой огромной, без мебели, комнате было холодно и сумрачно √ свет отключили позавчера. Потом подошел вплотную, положил руки им на плечи. В облачении он казался недоступным, чужим, не похожим на того подслеповато давящего, и от этого как-то неубедительного, толстого человека √ это был уже отец Михаил, взявшийся идти впереди своих чад до конца.

- Ребята, поймите меня правильно, я счастлив, что вы решили именно здесь, в такое святое и страшное время, креститься. Принять присягу Добру и Свету. Счастлив по-христиански, как пастырь. Но, я должен быть уверен в осознанности вашего желания. Крещение есть акт и доброй человеческой воли и величайшее таинство Церкви. Я ... в восторге от вашего решения...

Отец Михаил, недавно отслуживший вечерю и не успевший снять епитрахиль, был несколько сбит с толку, хоть не хотел этого показывать: к нему должны были подойти совсем другие люди с другими проблемами. А вдруг √ крестины! Но, действительно, днем-то им некогда. Но в чем? Даже тазика тут не было... Он положил руки братьям на плечи. Помолчал, полуприкрыв глаза. Вдруг заговорил ровно, будто не от себя:

- Сам Господь Бог привел вас сюда в этот час. Я, Его иерей, покрещу вас безо всяких свидетелей, но по полному чину, так, как этого требует наша вера. Помните: вы сами шагнули в мир, коего воинами теперь будете до смерти. Земной смерти. Крещение √ это та клятва, которой нельзя преступить назад, нельзя отрешиться без понимания смерти уже не этой, а вечной. Но и вы сами пожелали вступить в новую жизнь, которой не знали и еще не скоро узнаете... Она, эта Жизнь, пока ищет вас. И она вас найдет √ живых или мертвых... Христос, Бог наш, есть любовь, и я люблю вас, братья. Братья √ Борис и Глеб...

- "Вот я пред тобой готов сотворить, что требует воля сердца твоего ".

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

248257  2002-08-06 19:06:10 LOM /avtori/lyubimov.html - Привожу вступительное слово к роману: Патриотизм. Любовь к Родине. Честь нации и долг веры... Святые идеи и их грешные носители... Роман Василия Дворцова (Нестеренко) является, может быть, только одной, но очень важной страницей дневника жизни провинциальной России уже ушедшего века. Через мучительные блуждания героя в поисках смысла жизни, автор выводит целую галерею портретов своих современников, лишь слегка изменяя их имена и внешние приметы. Детективная интрига, живая мистика, религиозные и политические споры, философия и лингвистика, эгоистическая любовь и долг памяти все это составляет сложнейший узор повествования, где поднятых вопросов гораздо больше, чем предложенных ответов. Книга явно перенасыщена информацией, поисками логических эффектностей, причем некоторые реальные факты, приводимые Василием Несторенко, фантастичнее любого вымысла. И поэтому можно только представить, сколько критики и откровенного неприятия вызовет роман у некоторой части читателей. Но, будем надеяться, что найдутся и те, кому будет понятна и приятна хотя бы сама смелость автора в желании внести свою лепту на дело служения единой для всех истине нашей России. Несомненно, самостоятельную ценность представляет собой послесловие православного монаха, нашедшего в себе силы и решимость выразить мнение по одной из основных тем книги. В романе использованы фрагменты книги Ивана Иванова ╚Анафема╩ с разрешения автора. Петр Петров

248376  2002-08-10 10:00:33 Читатель - Продолжение долго следует, забудешь начало.

251818  2003-02-13 16:46:13 -

252529  2003-06-20 12:19:46 Дворцов - Вот и закончилась публикация ╚одиссеи╩. Теперь можно (ибо нужно) принести свои извинения Читателю за несусветно-непроходимую дремучесть текста, не выдерживающего никакой, даже самой щадящей, литературной критики. А оправдаться можно лишь тем, что когда данная хроника политико-патриотической жизни 90-х годов была написана на первый слой (т.е. без внимания на то КАК, а только О ЧЁМ), с ней начались твориться самые невероятные злоключения. Вначале у редактора текст два раза без видимой причины просто ╚пропадал╩ вместе со всеми наработками, и в то же время авторский компьютер словил вирус, который ╚выгрыз╩ твёрдый диск. Когда, в конце концов, проправленный и причёсанный материал был всё же выведен на плёнку (она тоже оказалась с браком, потом частично переделывали) и отпечатаны пробные бумажные экземпляры маленькая типография, взявшаяся за книгу, ╚прогорела╩, причём, при изгнании её из помещения, плёнки новые хозяева выкинули, а всё отпечатанное через неделю украли вместе с моей машиной. Будучи уверен, что книга пропала, автор скорбел и скулил, но тут на него навалились такие неприятности (наркоман чуть не убил жену, храм, который расписывал пять лет, сгорел), что он смирился. И вдруг отыскался (в США) один из первых вариантов, посланный когда-то по емейке близким друзьям на отзыв. К сожалению, автор малодушно тут же предложил этот безобразнейший текст Русскому Переплёту, боясь очередной его пропажи. Да! ещё одно уродство (1/3 от объёма) напечатано в двух номерах ╚Москвы╩, где редакция ╚выкроила╩ совершенно самостоятельную версию. Сейчас есть текст более-менее выправленный, но простите.

252532  2003-06-20 13:03:43 AVD - Ну ладно, дорогой Василий Владимирович, если Вы считаете текст безобразнейшим - Вам виднее. По мне так и этот совсем не плох - вчера читал до 3-х часов ночи. Да, имейте в виду. У меня сейчас есть копия этого текста на диске и отпечатанная на машинке. Так что если опять пропадет - я к Вашим услугам.

270170  2006-12-06 11:14:35 - Валентина Ерофеева: " ...устами одного из своих героев поклонника карсавинского направления в философии, автор предоставляет "уникальную возможность решить всё", все наболевшие многовековые проблемы И очень уверенно, доказательно развивает, разворачивает свои идеи вглубь, к практическим, действенным истокам. Кому-то это покажется романтически-наивным, кому-то провид- чески-верным. Но ровное дыхание собьётся у всех роман "Аз буки ведал" не для ровнодышащих. Это, пожалуй, самый оптимистичный роман последних полутора десятилетий жизни русской корневой литературы." Полностью статья в газете "День литературы" ╧ 11 http://www.zavtra.ru/cgi//veil//data/denlit/123/81.html

272055  2007-03-05 23:25:28 http://www.bookland.ru/book2889259.htm - Роман "Аз буки ведал..." поступил в продажу в инет-магазине http://www.bookland.ru/book2889259.htm

Copyright (c) "Русский переплет"