Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?
| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?|
|
|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Ну, а примеры-то - вот они, далеко ходить не надо! Вот вам Джойс, пером подлого рассказчика нарисовавший в "Улиссе" сатирическую карикатуру на себя - главного героя; вот вам Михаил Афанасьевич Булгаков, позволивший своему рассказчику Шполянскому-Шкловскому поиздеваться над собой-Турбиным в "Белой гвардии"; вот Пушкин, создавший "пером" П. Катенина такой же сатирический пасквиль на самого себя в "Евгении Онегине" и "Повестях Белкина"; вот, наконец, Вильям Джонович Шекспир, позволивший своему недругу Горацио поизгаляться в "Гамлете" в свой адрес. Словом, Ваш, Владимир Михайлович, рассказчик поначалу прямо таки уверил меня, что речь снова пойдет о том, что Вл. Хлумов вслед за Шекспиром-Пушкиным-Джойсом-Булгаковым снова создал мениппею с сатирой на самого себя - то есть, на Вас-Хлумова...
... Но вот читаю дальше, и стало проясняться, что Литератор и якобы "главный герой" - одно и то же лицо; что это сам Владимир Дмитриевич Соломахин описывает свои собственные приключения, из какого-то жеманства не желая почему-то признаться читателю, что это он самый и есть, в двух ипостасях - автора и героя своей же повести.
Сомнение в отношении перспективы увидеть необычайную глубину прорисовки образа главного героя, как это имеет место в мениппеях Великих, не исчезло даже оттого, что в самом начале Литератор-Соломахин намекает читателям, что форма подачи материала - "сон во сне"; что ж, и это уже было - в том же "Мастере дымных колец". Ведь оставалось под сомнением главное: удастся ли титульному автору (Вл. Хлумову) найти такой композиционный прием, посредством которого скелетно прорисованный образ Соломахина вдруг в одночасье обретет романную глубину? Ведь ни Шекспир, ни Булгаков, ни Джойс никогда не отождествляли своего главного героя - рассказчика - с главным героем повествования; у них это всегда - антагонисты. Айрис Мэрдок такое отождествление сделала в "Черном принце", но "совмещенный" образ мерзкого рассказчика-героя Брэдли Пирсона получился далеко не таким емким, какой способна дать мениппея с ее бифокальным разносом сюжетов-ракурсов: ведь у Великих бифокальность как раз достигается за счет того, что ракурсы видения одних и тех же событий исходят от разных персонажей, причем антагонистов. Так что результат попытки Мэрдок никак не обнадеживал.
.....
В такой ситуации спасти образ главного героя и вывести его на уровень сатирических образов Шекспира, Пушкина, Булгакова, Джойса может разве что какая-то экстраординарная, невиданная доселе находка; композиционный прием, посредством которого читатель, ретроспективно переоценивая прочитанное, неожиданно для себя обнаруживает романную глубину образа и содрогается от ужаса при осознании его типичности - то есть, наличия у каждого из нас каких-то низменных инстинктов героя, ни им самим, ни нами доселе не осознанных. А это и есть та самая жизненная правда, наличие которой отличает подлинное произведение искусства от графоманской поделки. Именно для такого шокирующе-гротескного способа подачи жизненной правды Великие и избрали форму мениппеи. Потому что мениппея, имея форму неприметной повести с банальным сюжетом и непрорисованными образами персонажей, позволяет создать в сенсационно малом объеме настоящий роман, в рамках которого художественные образы обретают потрясающую глубину. Причем, как и положено всякому гадкому утенку, мениппея всякий раз превращается в прекрасного лебедя буквально "в самый последний момент", совершенно неожиданно даже для теоретически подготовленного читателя; причем шокирующий удар наносится вовсе не там, где его ждешь.
Это Великим удавалось, причем всегда за счет придания антагонистичности между образами скрытого рассказчика и главного героя его повествования (большая база "бифокальности"; или паралакс, если угодно). И, хотя "Черный принц" - тоже мениппея, Мэрдок от этого принципа отошла, и достичь обязательной для любого романа диалектичности образа Брэдли Пирсона ей не удалось: получился просто великолепно прорисованный образ "чистого" мерзавца, без признаков амбивалентности.
... Окончательное разочарование пришло в финале: Вл. Хлумов заставил свою героиню погибнуть; такое решение вопроса пресловутого "треугольника" никак не вяжется с богатыми возможностями мениппеи. На этой минорной ноте можно было и закрыть повесть, которая так и не превратилась в роман... (Впрочем, судя по откликам, так все и делают. И точно так же чуть было не сделал и "теоретически подготовленный" автор теории мениппеи - гммм...)
... Но, видимо, одна из граней таланта создателей мениппей как раз в том и заключается, чтобы довести читателя именно до такого минорного состояния, лишить его возможности сопротивляться, и, когда, казалось бы, надежды уже совсем не осталось, в заключительных строчках, в данном случае - в эпилоге, перевернуть все с ног на голову, вызвав тем самым шокирующий удар. Впрочем, после такого печального финала, когда эмоции читателя достигают предела, кто станет читать эпилог - факультативное и как бы даже не совсем уместное приложение к довольно банальной истории. Так, пролистать, все еще пребывая под впечатлением трагического финала, да и сделать вывод об эпигонстве автора, который-де вон как умело подражает манере Франсуазы Саган в создании сентиментальных женских романов... ("Это хорошая женская проза, не всякая женщина обладает такой тонкой и рафинированной психологией, как Ваша. И не всякая писательница пишет с таким прониманием женщин"). Да еще, так и не обратив внимания на истинную концовку, приободрить автора - что это-де "экзеркис, разбег, что автор вырос из этой повести, еще не дописав ее до конца", что "ЛМО была только взлетной полосой ее Автора"...
Нет, господа-товарищи, это вовсе не "женский роман", никакая не Франсуаза Саган, и тем более не взлетная полоса Автора. Взять хотя бы последний в жизни Поступок Ксении: "такая заниженная материалистка" под пулями рванулась к любимому, презрев опасность - это, знаете ли... Или Автор никакой не психолог, или же это - характреное для фабулы мениппеи ключевое противоречие; но в любом случае сложившийся образ "заниженной материалистки" в самом конце вдруг рассыпается.
"Дочитала ЛМО. Франсуаза Саган рядом отдыхает. Она неразвита рядом с этой повестью. Но скажите, искушенный Автор, вы убиваете героиню, как всякий писатель убивает разлюбленных, покинувших или нарушивших женский долг женщин - Лизу Болконскую, потом Бунин "В жизни Арсеньева", и далее Анну Каренину - или же Ваша героиня продолжает грести на московских бульварах осенние листья ножками во французских туфельках?"
Нет, мадам, "искушенный Автор" убил героиню не поэтому; боюсь, что Вы все-таки до конца не дочитали - по крайней мере, не вчитались. Смерть героини - это финал всего лишь повести-исповеди Литератора-Соломахина, который сделал все возможное, чтобы представить свою исповедь в ключе слезоточивых романов Саган. И которому все-таки удалось внушить это читателям. Но это - ни в коем случае не финал РОМАНА Вл. Хлумова, в рамках которого гибель Ксении - лишь дополнительное средство для глубокой психологической прорисовки образа главного героя. Мужчины. Увы, одного из нас. Это - то самое художественное средство, которое в свое время так и не сумела найти для углубленной прорисовки образа своего героя Айрис Мэрдок.
Вот ведь что получается. Ничем не выдающийся эпилог романа Вл. Хлумова, который после трагической концовки "внутренней повести" Литератора-Соломахина становится как бы еще более неприметным, раскрывая истинный художественный замысел автора-Хлумова, превращает ловко сработанную поделку "под Саган" в полноразмерный роман, причем с совершенно иным содержанием. Ведь что было по фабуле: Соломахин сходит с ума от любви к "такой заниженной материалистке", но эта любовь, как шагреневая кожа, имеет свой предел - близкий и жестокий; у него наготове даже орудие самоубийства - будильник под диваном. В своей ипостаси Литератора он так убедительно описывает искренность своей любви, что мы даже верим его трактовке образа Ксении как "заниженной материалистки". Однако ее последний в жизни Поступок начисто разбивает так тщательно им описанный и ловко внушенный нам образ. Но, веря предвзятой, само-апологетической "исповеди" Литератора-Соломахина, который и ведет-то ее даже не раскрывая своего истинного лица, мы все-таки должны быть последовательны в своих суждениях. При той своей любви, которую так красочно, ну прямо по-сагановски описал этот бабник, тем более после такой трагической развязки, он просто обязан был привести свой будильник в действие...
А что же произошло на самом деле? Он, наоборот, обрел не просто спокойствие, а подлинное умиротворение. И не только забросил будильник, но стал вести совершенно благополучный, с загранкомандировками, образ жизни - как будто бы та, ради любви которой он "ну вот совсем почти", ну прямо-таки едва-едва не покончил с собой, не погибла по его собственной вине. Ведь бросить любимую женщину под пулями и побежать спасать свою секондхэндную иномарку, на любовное описание которой он потратил едва ли не меньше бумаги и чернил, чем на описание достоинств возлюбленной, - как это расценить, господа-товарищи? А та, которую он посмертно (!) так вальяжно и не торопясь, рисуясь перед читателем выставил на наш с вами суд как "заниженню материалистку", наоборот, в минуту опасности бросилась к нему, забыв про пули. За что и поплатилась жизнью. Любой мало-мальски порядочный человек казнил бы себя за это всю оставшуюся жизнь, а у этого не хватило совести хоть как-то выразить свой комплекс вины - которого нет и в помине. Зато у него хватило наглости, ведя после этого как ни в чем не бывало благополучную жизнь, еще и описывать нам свою очередную жертву в таких неприглядных тонах, всеми силами выгораживая себя.
Нет, он никогда по-настоящему не любил ее. Его очередное спортивное увлечение оказалось настолько эмоционально окрашенным по другой причине: на фоне Жана он оказался в роли "второго мужа", его бесила перспектива быть брошеным. Мужская ревность, эдакая Ванина Ванини в мужском обличье - это, кажется, в литературе новое. Единственным выходом для него могла стать - и стала - ее смерть: только таким образом он мог остаться - и остался - непобежденным. Отсюда и внутреннее умиротворение вместо пожизненных мук совести.
Теперь, когда мы знаем, что это сам владелец иномарки серебряного цвета, из-за границу, описывает свой адюльтер, превращая трагедию всего лишь полугодовой давности в доходный листаж, то, перечитывая ретроспективно его "лирические отступления", якобы не имеющие никакого отношения к повествуемому, невозможно не содрогаться от омерзения. Взять хотя бы самое вступление - такое на первый взгляд неинтересное и не относящееся к делу... Вот только один "совершенно безобидный" и как бы вовсе неуместный пассаж из него: "...Та история, которая будет дальше рассказана, а она еще не написана, конечно, будет совершенно невыдуманной, а тем не менее, мне ее написать хочется, точно она есть сплошное произведение фантазии, игра ума, феерия. И коль скоро мне ее так хочется донести читателю, то уверяю, она будет интересной в не меньшей степени, чем любое приключенческое чтиво..." Это ж подумать только: буквально через полгода после того, как из-за его жлобской любви к своей иномарке погибла женщина, он совершенно спокойно, отстраненным тоном собирается превратить эту трагедию в обыкновенное гонорарное чтиво, "интересное в не меньшей степени, чем любое приключенческое".
И вот так - на каждой странице, в каждом абзаце, теперь гротескно и выпукло проступает мурло обыкновенного пост-советского интеллигента. Одного из нас. Такого же, как и мы все. И самое страшное в том, что такая прорисовка образа главного героя Вл. Хлумова - чистейшая жизненная правда. Это - жизненный тип, и в каждом из нас живет частичка этого жлоба. Увы. И вот чтобы раскрыть нам глаза на это, талантливые люди и создают романы. В том числе и в форме мениппеи.
Нет, "Листья московской осени" ни в коем случае не "взлетная полоса ее Автора". Это - творческая вершина, которая оказалась недоступной даже для Айрис Мэрдок. И эта вершина находится где-то в окрестностях мениппей Великих. Что на уровне М.А. Булгакова - это уж точно. И хочется надеяться, что она у Вл. Хлумова не последняя.
Во всяком случае ему удалось решить композиционную задачу, за которую не взялись ни Шекспир, ни Джойс, ни Булгаков; задача, которую решил только Пушкин в "Онегине", и которую пыталась, но не сумела решить Мэрдок. Вот это Ваш ряд. А Франсуаза Саган... Господи, да кто на такая?..
Рассматриваю "ЛМО" еще и как этюд, как мастер-класс, демонстрирующий, что композиционные возможности при создании мениппеи Великими далеко не исчерпаны.
... А пока весь МГУ будет продолжать валом ломиться на бесцветные выступления Умберто Эко, не подозревая о том, что подлинный гений литературы здесь же, с ними рядом. На фоне которого все эти Эки и Саганы - просто пигмеи.
... У нас всегда такая трогательная любовь к иномаркам...
Если бы мне предложили защитить диссертацию по теории литературы "на примере романа...", то выбрал бы не Шекспира, Пушкина или Булгакова, а "Листья московской осени" - они писались как бы на роль предельно ясной и доходчивой иллюстрации к теории мениппеи. К тому же, написано современником, на злобу дня: "Какой же ты, интеллигент, подонок!"
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
