Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?
| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?|
|
|
|
[AUTO][KOI-8R][WINDOWS][DOS][ISO-8859]
Next:About
this document Up:IV.
Нигилистическая Previous:2. Создание "новой
Оставив на время вопрос о том, какого рода человек будет произведен этим процессом, обратим особое внимание на используемые средства: это снова насилие, которое необходимо для формирования "нового человека" не менее, чем для построения "новой земли". Впрочем, оба тесно связаны между собой в детерминистской философии Маркса, так как "в революционной деятельности изменение "я" совпадает с изменением обстоятельств"(Ibid, р.204 (п. 46)). Изменение обстоятельств или - точнее - процесс их изменения посредством революционного насилия преобразует и самих революционеров. Видя то магическое действие, которое производит в человеческой природе потворство страстям - гневу, ненависти, негодованию, стремлению к господству, - Маркс и Энгельс, как и их современник Нищие, а после них Ленин и Гитлер, признают мистичность насилия. В этом отношении нам следует вспомнить о двух мировых войнах, чье насилие помогло уничтожить старый порядок и прежнее человечество, уходящее корнями в устойчивое, традиционное общество, и сыграло большую роль в создании нового человечества, человечества без корней, которое так идеализировал марксизм. Тридцать лет нигилистической войны и революции с 1914 по 1945 годы создали идеальные условия для взращивания "нового человеческого типа".
Для современных философов и психологов несомненно не секрет, что в наш век насилия человек сам изменяется не только под влиянием войны и революции, но под влиянием практически всего, что претендует на то, чтобы быть "современным" и "прогрессивным". Мы уже приводили в пример наиболее поразительные формы нигилистического витализма, чей совокупный эффект рассчитан на то, чтобы лишить корней, целостности, "мобилизовать" личность, подменить ее равновесие и корни бессмысленным стремлением к власти и движению, а нормальные человеческие чувства нервным возбуждением. Деятельность нигилистического реализма как на практике, так и в теории проходила параллельно и дополняла деятельность витализма, включающую стандартизацию, упрощение, специализацию, механизацию, дегуманизацию: ее цель - низвести личность до простейшего, низменного уровня, сделать ее рабой своей среды идеальным рабочим на мировой фабрике Ленина.
Все эти наблюдения являются сегодня общим местом: о них написаны сотни томов. Многие мыслители способны увидеть явную связь между нигилистической философией, низводящей реальность и человеческую природу до возможно простейших понятий, и нигилистической практикой, подобным же образом умаляющей конкретного человека: немало и таких, кто понимает всю серьезность и радикальность подобного "низведения" и видит в нем качественное изменение человеческой природы, как пишет об этом Эрик Кахлер: "Непреодолимое стремление к разрушению и обесцениванию человеческой личности... явственно присутствующее в самых разнообразных направлениях современной жизни: экономике, технологии, политике, науке, образовании, психологии, искусстве - представляется столь всеобъемлющим, что мы вынуждены признать в нем настоящую мутацию, видоизменение всей человеческой природы" (Erich Kahler, The Tower and the Abyss, New York, George Braziller, Inc., 1957, PP.225-226). Но из тех, кто все это понимает, весьма немногие осознают глубинное значение и подтекст этого процесса, поскольку она принадлежит области богословия и лежит за пределами простого эмпирического анализа, а также не знают они и лекарства против него, так как это лекарство должно быть духовного порядка. Только что процитированный автор, например, надеется на переход к "некоему супериндивидуальному существованию", тем самым лишь доказывая, что его мудрость не поднимается над "духом века сего", выдвигающего идеал "суперчеловека".
Что в действительности представляет собой этот "мутант", этот "новый человек"? Он человек без корней, оторванный от своего прошлого, которое разрушил нигилизм, сырье для мечты всякого демагога, "свободный мыслитель" и скептик, закрытый для Истины, но открытый для любой новой интеллектуальной моды, потому что сам он не имеет собственного интеллектуального основания, и искатель "нового откровения", готовый поверить всему новому, потому что истинная вера в нем уничтожена, любитель планирования и экспериментов, благоговеющий перед фактом, поскольку от Истины он отказался; а мир представляется ему обширной лабораторией, в которой он свободен решать, что "возможно", а что нет, это автономный человек под видом смирения просящий только того, что принадлежит ему по праву, а на деле исполненный гордости и ожидающий получить все, что ни есть в мире, где ничто не запрещено внешней властью, он - человек минуты, без совести и ценностей, находящийся во власти сильнейшего "стимула", "бунтарь", ненавидящий любое ограничение и власть, потому что он сам себе свой единственный бог, человек массы, новый варвар, умаленный и упрощенный, способный только на самые элементарные идеи, однако презирающий любого, кто только упомянет о чем-либо высшем или заговорит о сложности жизни.
Все эти люди составляют как бы одного человека - человека, чье формирование было целью нигилизма. Однако простое описание не даст о нем полного представления, надо видеть его образ. И такой образ существует, его можно найти в современной живописи и скульптуре, возникших по большей части с конца Второй Мировой войны, и как бы облекших в форму реальность, созданную кульминацией эры нигилизма.
Казалось бы, в этом искусстве вновь "открыта" человеческая форма, из абсолютной абстракции вырисовываются наконец различимые очертания. В результате мы получаем "новый гуманизм", "возвращение к человеку", и что во всем этом самое важное, в отличие от многих других художественных школ XX века, это не искусственное изобретение, чья сущность скрыта за облаком иррационального жаргона, но самостоятельное произрастание, глубоко уходящее корнями в душу современного человека. Так, например, работы Альберте Джакомети, Жана Дюбуффе, Фран-циса Бакона, Леона Голуба, Хозе Луиса Куэваса (Многочисленные примеры этого искусства можно видеть в книгах его апологетов: Peter Selz, New Images of Man, New York, The Museum of Modem Art, 1959 и Selden Redman, The Insiders, Louisiana State Univeisity Press, 1960 ) являются истинным современным искусством, которое, сохраняя беспорядочность и свободу абстракции, перестает быть простым убежищем от реальности и пытается решить вопрос о "человеческом предназначении".
Но к какого рода человеку "возвращается" это искусство? Это, уж конечно, не христианин, не образ Божий, потому что "ни один современный человек не может поверить в Него", это и не "разочаровавшийся" человек прошедшего гуманизма, которого все "передовые" мыслители считают дискредитировавшим себя и отжившим. Это даже не человек кубистского и экспрессионистского искусства нашего века, с искаженными формами и природой. Он начинается как раз там, где заканчивается это искусство; это попытка войти в новую область, изобразить "нового человека".
Православному христианину, которого интересует Истина, а не то, что считает модным или утонченным нынешний авангард, не потребуется долго думать, чтобы проникнуть в секрет этого искусства: в нем вообще нет человека, это искусство недочелове-ческое, демоническое. Предметом этого искусства является не человек, но некое низшее существо, поднявшееся - по словам Джакометти, "вышедшее" - из неведомых глубин.
Тела, в которые облекается это существо - а во всех своих метаморфозах это одно и то же существо - не обязательно искажены до неузнаваемости, изломанные и расчлененные, они часто более реалистичны, чем изображения человеческих фигур на более раннем этапе современного искусства. Очевидно, что это существо не было жертвой неистового нападения, но родилось таким искаженным, настоящий мутант. Нельзя не заметить сходства между некоторыми изображениями этого существа и фотографиями уродливых младенцев, родившихся за последние годы у тысяч женщин, принимавших во время беременности препарат талидомил (Thalidomide), и это не последнее из подобных чудовищных совпадений. Еще больше, чем тела, нам скажут лица этих существ. О них нельзя сказать, что они выражают безнадежность, потому что это означало бы приписать им некоторую человечность, которой у них нет. Это лица существ, более или менее приспособленных к миру, который они знают, миру не то чтобы враждебному, но совершенно чуждому, не бесчеловечному, но ачеловечному (Термин введен Эриком Кахлером (Erich Kahler, op.cit., р. 15)). Агония, гнев и отчаяние раннего экспрессионизма здесь как бы застыли; они отрезаны здесь от мира, к которому раньше имели, по крайней мере, отношение отрицания, теперь им нужно создать свой собственный мир. В этом искусстве человек не является уже даже карикатурой на себя самого, он уже не изображается в муках духовной смерти, подвергающимся нападкам мерзкого нигилизма нашего века, который метит не только в тело и душу, но в саму идею и природу человека. Нет, все это уже прошло, кризис позади, ныне человек мертв. Новое искусство празднует рождение нового вида, существа из самых глубин, недочеловека.
Мы слишком долго говорили об этом искусстве, несоизмеримо долго по сравнению
с его внутренней ценностью. Его свидетельство безошибочно и очевидно для
тех, кто имеет глаза: эта выраженная абстрактно реальность представляется
невероятной. Да, нетрудно было бы объявить фантазией "новое человечество",
которое предвидели Гитлер и Ленин, и даже замыслы весьма уважаемых среди
нас нигилистов, - спокойно обсуждающих проблемы научного взращивания "биологического
суперчеловека" или составляющих утопию формирования "нового человека" при
помощи узкого "современного образования" и строгого контроля сознания,
- представляются маловероятными и лишь немного зловещими. Но столкнувшись
с реальным образом "нового человека", образом жестоким и отвратительным,
столь непреднамеренно, но весьма настойчиво возникающим в современном искусстве,
получившим в нем такое широкое распространение, мы были застигнуты врасплох,
и весь ужас современного состояния человека поражает нас так глубоко, что
мы нескоро сможем его забыть.
