TopList Яндекс цитирования
Русский переплет
Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум
-->
Первая десятка "Русского переплета"
Темы дня:

Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?

| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?
Rambler's Top100
Проголосуйте
за это произведение
[ ENGLISH ][AUTO] [KOI-8R][WINDOWS] [DOS][ISO-8859]


Русский переплет

Александр Яковлев

 

АРТЕК

- Извините, - сказал я, боясь ошибиться, и тронул ее за рукав.

А вот с извинениями надо было подождать, поскольку она вздрогнула, поскользнулась на обледенелых ступенях магазина и чуть не упала. Но удержалась, нелепо расставив ноги, застыв и крепко прижимая к груди бутылку.

- Ах твою, - сорвалось с ее губ вместе с клубами новогоднего пара.

Раньше, лет двадцать пять назад, она и представить себе не могла, что сможет выговорить такое. И не могла себе этого представить именно она, Ленка Усова, круглая отличница и вечный председатель совета отряда, дружины и секретрь всяких там организаций, распекавших нас за двойки и недостойное поведение, отдающее запахом дешевых сигарет. Не знала она тогда таких слов. Вернее, знать не хотела. И не хотела знать, что заигрывать с пацанами гораздо интереснее, чем сидеть за учебниками.

- А правда, что у тебя не было ни одной четверки? - спросил я, когда мы уже сидели в ее крохотной кухонке в однокомнатной квартире, куда она затащила меня запросто, затащила как бывшего одноклассника, сразу признав в потрепанном, давно сгинувшем в беззвестность бедолаге того самого Рыжего, что дергал ее за косички , а затем еще нахально просил дать списать контрольную.

- Правда, - гордо сказала она, по-девчачьи вздернув тот же остренький носик, который раньше казался мне таким ехидным и вечно лезущим не в свои дела.

- Фью, - присвистнул я все с тем же полузавистливым недоверием, все еще живущим в том далеком прошлом. - Ну ты даешь...

- Давала, - сказала она.

Тикал расхлябаный будильник, из крана тихой струйкой падала вода, мы пили холодную водку и с хрустом закусывали прихваченной льдом капустой, принесенной ею с балкона.

Она рассказывала мне историю своей жизни, о том, как умер младенец-первенец, о том, как последовал выкидыш, как пил муж, как ругались и дрались, как закончила институт ( с отличием!), как вышла замуж второй раз, как и второй пил, как ругались и дрались... Рассказывала не стесняясь и не кокетничая, как близкой подруге, как мужику-собутыльнику. И выяснялось, что ничего она в этой жизни не пропустила за учебниками, всего хлебнула-отведал.

Выплакивал и я свое - о двух женах, о детях-безотцовщине, о несбывшемся. Со стороны, наверное, могло показаться, что мы каждый бубним свое, не слыша друг друга. Может быть иногда и не слышали, но чувствовали, что слова падают не в пустоту, и произносятся не напрасно...

- А помнишь...

- А помнишь...

И мы вспоминали. Всех. Сначала, как водится, погибших и умерших. Зарезанного в пьяной драке Синюху, сережку Синякова. Спившегося до самого дна классного футболиста, гордость школы, Толика Ильина, Илью. Разбившегося Сашку Копнышева, Копу, водителя-дальнобойщика. Утонувшего военного моряка Игоря Рекунова, Рекушу. И погибшего на войне Женьку Курбатова, так и оставшегося без прозвища. Вспомнили и помянули. И с душой просветленной обратились к живым и здравствующим. И второй бутылке. И оказалось, что многие нормально..., а-а некоторые и здорово живут. И мы выпили за них, и пожелали им... там... всякого... разного...

А когда нас совсем развезло, я спросил:

- Мать, а на хрена тебе сдались тогда все эти пятерки? Тогда... Я имею в виду еще тогда...

Она отвернулась к окну, коснулась рукой занавески и сказала:

- В Артек хотелось. Вот дура, да?

Я уперся взглядом в висящий на стене аляповатый календарь с кошками, пушистыми и симпатичными, но какими-то ненастоящими кошками, ну не бывает таких кошек, хоть вы меня убейте, и впал в задумчивость. Произнесенное название вдруг неуклюже пробудило что-то ранее непродуманное, ни с кем не проговоренное. Артек... Да, было что-то такое сказочно-солнечное, недосягаемое. Я стал вспоминать. Я вспомнил, что... что не то, чтобы не хотел туда... Как не хотеть!? Все мы хотели быть космонавтами. Но это желание пребывало где-то в той части сознания, где тайно лелеялись мечты о том, чтобы стать самым сильным и показать мальчишкам из соседнего двора почем фунт лиха; или стать невидимым, чтобы пробраться к девчонкам в раздевалку; или научиться летать... Но я знал, что не огорчусь, если жти желания не исполнятся, иначе... иначе я бы просто не выжил. Так и Артек. Он - как на экране, где Фантомас и снежный человек...

- Ты о чем? - спросила она.

- Эх, - сказал я, махнув рукой. - Давай-ка, мать, за годы молодые. Капуста у тебя - блеск!

- Ты ведь не о том хотел сказать, - проговорила она, дрогнувшей рукой подняв рюмку.

- А надо... о том? - спросил я, поднимая чашку с трещиной.

Она пожала плечами и выпила.

- Совсем я... какая-то... Спать пойду... Хочешь, оставайся... Раскладушка в коридоре висит.

Я глянул на бутылку, в которой еще плескалось граммов двести.

В дверях кухни Ленка повернулась.

- Только не думай... Я не испытывала ра-зочарований... Из-за того, что не съездила туда. Никаких ра-зо-ча-ро-ва-ний!

Она погрозила мне пальцем, покачнулась и удалилась в комнату.

Я еще посидел, выпил, покурил, повспоминал. Артек... Ну что, в самом деле, Артек? Господи, какая разница. Хотя.. слово вроде бы глухое, а звучит звонко. Звонче, чем Агдам.

А мне было нормально. Я сидел в тихой кухне и не испытывал никаких ра-зо-ча-ро-ва-ний. И правильно, Ленка, так держать, ну их псу под хвост!

Но вскоре и меня сморило. Я пошел к Ленке в комнату и лег ей под бок. Она сонно прижалась ко мне. В раскрытую настежь форточку задувало с похоронным привываньем. Где-то по улицам подбирался к домам Новый год. В наших телах еще оставалось тепло, и мы согревали друг друга.

И не испытывали никаких разочарований... ваний... ани... ни...

 

ЗА ГОРОДОМ

Денек серенький, из последних февральских. Над дачным поселком застыл тяжелый сырой воздух. Черные сучья берез брезгливо сыпят капелью. Изредка заполошно кричит промокшая ворона. Вдалеке, над сторожкой, радуя глаз, расползается веселый желтоватый дымок над трубой.

Из глубины поселка осторожно выползает легковая машина. Глянцевый, с голубоватыми прожилками наст дороги, словно противень жиром, смазан талой водой. Зеленый жигуленок крадется робко, страшаясь кюветов, где сторожит добычу жадный, набухший снег.

На одном из узеньких перекрестков машина делает неоправданно лихой поворот. Багажник заносит, и заднее колесо срывается с дороги, попадая в вязкую обочину, где уже проступила из подо льда глина. Жигуленок еще не верит в случившееся, отчаянно ревет двигателем, яростно вращает колесом, угодившим в цепкую западню, и все глубже зарывается им в грязь и ледяную крошку.

Так продолжается пару минут. Затем машина затихает и открывается дверца. Водитель растерянно оглядывается и пробует толкнуть автомобиль, упираясь плечом в переднюю стойку. Тщетно. Сверху на него ругается ворона. Водитель плюет с досады, садится за руль и скорее от бессилия, чем от веры в успех, какое-то время гоняет движок. Легковушку окутывают смрадные выхлопы.

В стоящей сразу за кюветом избушке, похожей скорее на баню, хлопает входная дверь. На крыльце появляется рослый мужик в полушубке, с непокрытой лохматой головой. Молча подходит к машине, упирается красными ручищами в багажник, командует:

- Трогай!

Два мощных толчка, и жигуленок на свободе. То бишь, всеми четырьмя колесами уверенно стоит на дороге.

Не выключая двигатель, водитель выскакивает из машины.

- Вот спасибо большущее! Без вас мне бы век тут куковать. Сигарету хотите?

Мужик отчего-то морщится и неожиданно грубо говорит:

- Да пошел ты со своей сигаретой! Садись в свой драндулет и проваливай. Всю избу мне провонял выхлопами. Теперь вот окно открывать, проветривать, а потом обратно топить? Итак с похмелья башка трещит! Еще ты тут...

- Простите, - теряется под таким напором водитель. - Но вы поймите, я же не виноват. Ну автомобиль, дело такое... Не я же его изобрел...

- Да ты уедешь наконец или нет? Стоит тут, базарит и продолжает дымить! Совесть есть? Думаешь, если у меня не хоромы, а хибара, так можно выпендриваться? Что за народ пошел? Сплошные козлы!

- Послушайте, - не выдерживает наконец водитель. - Вы все-таки выбирайте выражения. Я, конечно, вам благодарен, но... но есть же всему предел. Вы что же себе думаете...

- Ах мать твою! - срывается мужик и делает решительный шаг вперед.

Водитель сжимает кулаки и занимает оборонительную позицию.

Но мужик обходит и его, и машину с другой стороны, с силушкой налегает на капот и ... толкает машину назад. Жигуленок послушно скатывается в ту же рытвину, из которой только что выбрался. А мужик, ни слова не говоря, скрывается в избе.

Водитель, придя в себя от минутного замешательства, прыгает за руль и в ярости вдавливает педаль газа до упора. Двигатель злобно ревет, поднимается завеса выхлопных газов. Этот кошмар длится недолго - машина бастует, глохнет.

И снова над поселком тишина. Медленно расползается смрадный газ. Изредка бестолково бранятся вороны.

 

ГДЕ ТЫ БЫЛ ВО ВРЕМЯ ДОЖДЯ?

 

Летом под Звенигородом есть тихая станция Скоротово. Как и большинство приезжающих сюда дачников, я не знаю, существует ли она зимой. Пытаясь убежать от Москвы подальше, железная дорога в Скоротове вытягивается в одну колею. Так что всегда немножко тревожно - возвращаются ли ушедшие дальше, в Звенигород, электрички?

Дневная тишина тяжела запахом многих трав. Лишь изредка ветер из леса подмешает к ней терпкий дух разогретых на солнце шпал.

Белые пенистые островки тысячелистника, желто-сиреневый брачный наряд иван-да-марьи, редкое рябоватое золото зверобоя, прячущего свою целебную силу среди чернобыльника... Все это мои новые знакомые, которых я, городской житель, с неясной страстью разгадывал сначала в книгах, а потом уже на воле. Я прочитал ради них много хороших и умных книг. Но больше умных, потому что, увидев вдруг склоненную над травами старушку, я вспомнил: ⌠... запрещается собирать растения у железнодорожного полотна■.

Я ничего не сказал старушке, прошел мимо.

А через несколько метров я встретил и ее внучат: одного лет шести, другого - трех. Светлые-светлые волосы их были, казалось, омыты лесными дождями и согреты теплым дыханием придорожного разнотравья. Белоголовики, как я тут же окрестил их для себя, набирались бабкиной мудрости, что-то старательно выискивая в цветах и зелени. А мне для этого пришлось прочесть много умных и хороших книг. Но все-таки больше умных, потому что, пройдя немного, услыхал я топоток сзади и, оглянувшись, встретил полный недоумения взгляд белоголовика большенького.

- Здравствуйте, - сказал он.

- Ну конечно, - сказал я. - Извини. Здравствуй.

Отвернулся и шагнул было. Но топоток, возникнув вновь, настиг меня и смолк, когда я, роясь в прочитанном, во всем, прочитанном мною, оглянулся.

- До свидания, - прошептал он укоризненно. Рядом с ним крепкой подпорочкой стоял младший.

- Ах ты, Господи помилуй, - сказал я тоже шепотом, чтобы не испугать этот маленький мир наш. - До свидания, до свидания.

О губительна, бабка, мудрость твоя!

Я прибавил шагу, как всегда, пытаясь убежатбь от того, что не понял с первого раза.

Хорошо, что у нас есть дела, которые ждут нас и подгоняют. И мы все сваливаем в память, надеясь и искренне веря, что придет время, и мы во всем разберемся и поймем... Будто если это и в самом деле произойдет, нас кто-то похвалит и даст нам покой...

Меня ждали на даче. Ждали мои друзья и, может быть, любовь моя. И я спешил, соединенный с ними тайным заговором горожан, боящихся поодиночке леса, реки, гор, но привыкших издали восхищаться ими.

Сойдя с насыпи, прежде, чем уйти в лес, я оглянулся. Стобик с километровой отметкой и линия железной дороги оставались сзади, как граница.

 

Сколько раз давал себе зарок не курить в лесу. Дыши, ведь легкие в городе... И что-нибудь из умной книги. Но нет, нет. Страшно. Запахи леса сильнее запахов трав, в крови моей, душат сердце, дурманят голову. Если и остался леший в лесу, то часть его - в запахах. Они закружат, заведут, и никогда не отыщешь дороги. И уже тогда, найдя в лесной голытьбе души родственные, я забуду язык умных книг, но познаю слова сокровенные... Страшно...

Как бы осерчав на робость мою, лес зашумел, призывая ветер, заплел тропы корнями, показал ненадолго, как отвергнутую мною награду, островок синего неба... И будет гроза тебе карой... Успел заметить краем глаза каплю ⌠волшебной■ росы на ладони манжетника...

... В ожидании грозы мир сузился до размеров нашей с тобой комнаты. Закрыть все окна, форточки, двери для покоя домагних, как они кричат: гроза, гроза! сквозняк, все побьет... и поднимается милая всем суматоха, и что-то обязательно разбивается. Ждать. Но молния... но гром... Ждать. Молния. На мгновение застынут, выхваченные из темноты, книжные полки и мертвенно-бледные корешки книг, одеяло на твоих коленях, диковинным белым цветком прижатая к груди твоя раскрытая ладонь. Гром. И все затихнут в терпеливой и тихой радости, что вот произойдет, вот кончится, и тогда, после теплого шального ливня, открыть все окна ( какой запах, ты только вдохни; озон; фу, как скушно; хорошо, не озон, ⌠Шанель■; обиделась).

Я знаю, зачем лесу нужен ливень. Это: промочить листья и травы, напитать их новыми запахами; это: добраться до моих папирос... ⌠Здравствуйте. - До свидания■. Сколько раз говорили мне цветы и травы, открываясь и закрываясь каждый день, терпеливо ожидая встречи и ответы. И ты, Ты - радуясь (здравствуй) и обижаясь (до свидания)... Ничего, я научился курить в дождь. Ничего, авсь, глухота моя мне же и во спасение. Дайте подумать, пока идет дождь... Гром и молния. О чем подумать? Как спрятаться от грозы? Забыл. Читал, но забыл. Как не заблудиться в лесу? Забыл... Вспомню. Если бы ты сейчас была здесь. Ты ведь не вскрикиваешь притворно при грозе. Право же, в лесу можно забыть о всей той дряни, что так быстро пристает к тебе в городе. Ты обиделась? Напрасно, я же вижу, как ты пытаешься противостоять. Ты у меня молодец. Стойкий оловянный солдатик... Страшно.

Разве мы не в лесу? В городе? Хорошо, пойдем гулять, я же знаю, ты любишь гулять вечером после дождя. И чтобы я обязательно нарвал тебе цветов с клумбы в нашем скверике. Это не воровство?

В дождь, как осенью, память раскрывается навстречу сущему и чутко всматривается в любой его знак.

Нет, лес, я ушел от тебя. А вернее, и не приходил. Хоть и бесконечны дожди твои, но память, память моя жива не тобой. Так что давай, отпускай меня из плена. Меня ждут...

Дуб, под которым я нашел кров, надежно спрятал меня. И когда я вышел из леса, только ноги мои были мокры по колено - это травы напоминали о себе.

 

Большой черный пес вдалеке прыгал рядом со знакомой фигуркой, спешащей навстречу мне. Я почти побежал. Потом побежал. Я видел ту, что дарила меня любовью и которой я сейчас спешид отдать свою. Так у нас на земле заведено.

Мы сближались, и уже лицо мое ощущало тепло твоего взгляда... Вдруг твой ньюф остановился, зарычал и стал пятиться от меня, прижимаясь к ногам твоим, не пуская тебя. И ты, мокрая насквозь, остановилась, откинув прилипшую к лицу прядь волос.

- Ты сухой, - сказала ты испуганно.

- Ну да, - я еще улыбался. - Я хочу сказать тебе...

- Подожди, - чуть не закричала ты. - Ты же совсем сухой! Где ты был во время дождя?

Это лес, быстро-быстро подумал я. Это его штучки. А собака учуяла запахи лешего. Это лес не оставляет меня.

- Это лес, - сказал я. - Но я люблю тебя.

Показалось ли мне, что слова мои прозвучали как признание в смертном грехе...

Ты отвернулась от меня и пошла по травам. Пес бежал рядом, радуясь хвостом твоему нежданному спасению. А я видел по спине твоей, облепленной мокрым платьем, как страшно тебе было во время грозы, хоть ты и была не одна, но с чужими тебе, и как ты тревожилась за меня...

И еще я видел, но далеко впереди, что, наверное, мне удастся найти слова для тебя и успокоить. Ведь я читал не только умные книги, но и хорошие, добрые. Я еще отмоюсь волшебной росой манжетника и вернусь из леса промокший до нитки, и все пройдет.

Все ведь проходит, кроме дождя.

 

В САМОМ КОНЦЕ

 

- Ты зол, - сказала она.

- Ты спиваешься, - сказала она.

- И шутки у тебя, как у салдофона, - сказала она. - И книжку ты уже давным-давно в руки не брал.

Она еще много чего говорила.

А потом совсем обиделась и сказала:

- Я тебя ненавижу.

Потому что он всего-то и сделал, что сделал ей предложени. Так они стали мужем и женой. Такими мужем и женой.

Через год совместной жизни они уже почти все поняли и она сказала:

- А ты - дурак!

- Знаю, - был его ответ.

- И кретин.

- И это знаю.

- А также мерзавец, сволочь и подонок.

Расплакалась.

- Знаю, знаю и знаю, - сказал он.

И она ушла от него. Но это его уже не интересовало. Он думал о другом. Он думал: ⌠ Сколько о себе за всю жизнь наслушаешься, право... Но ведь так и помрешь, не зная, кто же ты на самом деле■.

 

 

ДО ПОТОЛКА И ОБРАТНО

 

После долгого, долгого, долгого (черт! да когда же оно кончится?!) плавания. Мнилось моряку: полумрак комнаты, накрытый столик, негромкая музыка... Чего бы еще? Ладно, Остальное потом. Главное - дошли.

У нее была безобидная, почти никого не раздражавшая привычка. Она очень не любила мух. Прямо ненавидела. И при первой же возможности колотила их по головам свернутой в трубочку газетой.

И сейчас, когда все вышеперечисленное сбылось (полумрак и проч.), моряку все еще мнилось: она, толкнувшись сильной, стройной ногой, взлетает вверх, паря и победоноснос нанося удары, затем медленно, грациозно опускается, раздувая подол колоколом, открыая нескромному взгляду....

Она неловко, по-бабьи занесла руку за плечо, чуть подпрыгнула (наблюдался небольшой зазор между ступней и полом) и бросила страшное орудие свое вверх. И хотя потолки невысокие, касания моряк не зафиксировал. Более верным оказался глазомер у мухи - та даже не дернулась на призыв инстинкта самосохранения.

Пока хозяйка, яростная и негодующая, выходила в прихожую поправить прическу, моряк с большой досадой выпил: разве ж так в цель бросают?

 


 


Проголосуйте
за это произведение

Русский переплет

Aport Ranker

Copyright (c) "Русский переплет"

Rambler's Top100