НЮХАЧКА

- Маманя!

- Чё, Ганька?

- Чем вонят?

- Да ничем, Господь с тобою!

Девочка подошла ближе и наклонилась над чугунком со щами.

- Щи прокисли, маманя, не ешьте их.

Мать понюхала щи и оттолкнула её.

- Хороши щи! В клети, на холоду стояли!

- Опять животом будем маяться... Верно говорю.

- Да чё ты каркашь! Щи посолены, как они спортиться могут? Доставай ложки, обедать пора. Наказание моё...

* * *

- Маманя!

- Чё тебе?

- Постирайте порты мальцам, уж больно запах страшный!

- В субботу в бане постирамся.

- До субботы ещё три дни!

- Отстань, Ганька! Вишь, тесто из квашни прёт - подбей! Хлеб поставим. Хошь, иди сама стирай...

Близнецы Колька и Васька, поджав босые ноги, сидели на лавке в холодной полутемной бане.

- Сестрица, может, не надо? - чуть не плакал худенький белобрысый Васятка.

Колька - поплотнее и потемнее - недовольно бурчал:

- Мы с Черныхами уговорились вместе с горы кататься...

- До весны далеко, еще накатаетесь...

Гаша осторожно лила горячую воду из чугунка в банную шайку. Белый пар полностью окутал её. Добавила холодной из ведра.

- Ну, живо скидайте портки, я вас помою...

- Нас-то зачем? - заныл Васька.

Но она уже привычно перехватила его поперек живота.

- Как я тебя маленького купала, помнишь?

- По-о-мню! Ой, не надо!

- Ну вот! - она обтерла брата старой отцовской рубахой и усадила на лавку.

- Иди, Кольша!

Потом малые сидели на лавке и смотрели а быстрые Ганькины руки. Колька толкнул брата локтем и подмигнул ему.

- Гаш! А в лесу вонят?

- Не-е... в лесу хорошо, славно!

- А ну как медведь насрет? Гы-ы! - они затряслись от смеха.

- Ну и пусть. Тайга большая, обойду...

- А до завтрева высохнет?

- Высохнет. Я у печки развешу.

Подхватила своего любимчика Ваську на руки.

- Коль, чугунок возьми. Чуни мои обуй.

* * *

- Гаш, сделай тюрю, а то живот подвело...

Накрошили в миску с молоком чёрствую горбушку и дружно принялись за еду. Свежие караваи, покрытые холстом, остывали рядом на столе. И хочется свежего хлебушка, да нельзя...

Мать пошла к соседке. Братья шушукались на полатях.

- Ганя, иди к нам, скучно не то...

- Щас, приду.

В сенях кто-то затопал, стряхивая снег. Дверь отворилась.

- Мамань, ты?

- Не, это я! - в горницу вошел дед. Повесил на гвоздь полушубок, кряхтя, сел на лавку. Ганька метнулась к нему:

- Давай я тебе валенки сыму! Наливочку пили?

- А каку? - хитро сощурился дед Иван.

- Рябинову.

- Ах ты, нюхачка моя! Ничё от тебя не скрыть! Тяжеленько твоему мужу придется...

- Как там Аким Петрович? Не хворат?

- Есть маненько. Дотянет до весны, нет ли... Последний мой дружок, все уж поумерли... Эх!

Гаша знала чем отвлечь любимого дедушку.

- Деда, покажи книгу божественну.

Уселись у замёрзшего окошка, светившегося отблесками раннего зимнего заката.

- В школе-то нравится? Исполняшь, чё учитель велит?

- Меня учитель хвалит...

- А ну - прочти-ка тут!

Ганька прочла без запинки.

- Молодец!..

- А картинки кто так разрисовал? Бог?

Дед легонько шлепнул её по затылку.

- Бог есть создатель всего сущего! А не маляр какой. Рисовал Густав Доре.

- Немец?

- Кто его знат, может, и немец.

- Гляди - у них зимы не быват, всегда лето!

- И то правда. А ты, Ганька, учись. Может, в учительши выйдешь. Здесь что показано, знашь?

- А как же - Рождество!

- Иисус-младенчик где родился? В сарайке, среди скота. Вонят, не вонят - Богородица все вытерпела, и ты терпи, смиряйся...

Ганька вздохнула:

- Я как к свиньям зайду, у меня аж дух заниматся...

- Мать моя, Царствие ей небесное, тоже как ты - нюхачка была, а ничего - завяжет лицо платком... И корову доила. И ты привыкнешь... - он замолчал, загрустил о чем-то. Ганка вспомнила своего товарища по играм - черноглазого Равильку с татарской улицы и, сама не зная почему, спросила:

- А бабка Агафья красива была?

- Не помню. Мать... да и все.

- А карточка её есть?

- Да ты что? Мы из крепости только вышли, за землю платить нечем, чуть с голоду не померли... А ты - ка-арточка!

За окном стемнело. Дед медленно поднялся.

- Пойду, ставни закрою. Давай книгу-то, приберу...

Девочка осталась сидеть на лавке, глядя на чёрное, покрытое изморозью стекло. Мать хоть и ворчит, а все ж жалеет её - нечасто посылает за скотиной убирать. Зато по дому почти вся работа на ней. Посуду мыть, полы скоблить, печку белить, одежду чинить - всё Гаша умеет. А пуще всего ей хочется за ткацкий станок сесть - половички ткать. Из всякого старья, а такая красота получается. Но маманя не пускает ещё, доверяет только полоски нарезать.

Гаша взобралась на полати, в теплую духоту овчинных шкур, где дружно сопели братья. Прикрыла нос рукавом застиранной ситцевой кофтенки, загляделась сверху вниз на горницу...

Спал на лавке под лоскутным одеялом дед, иногда всхрапывая. Мать пряла шерсть - тихо постукивала прялка, потрескивала свеча. Время от времени она замирала, прислушиваясь к лаю собак во дворе - со дня на день должны вернуться домой отец и старшие братья, ушедшие с рыбным обозом вниз по реке. Привезут гостинцев аль нет...

* * *

- Маманя!

- Чё?

- Чам вонят?

У КАЛИТКИ

Двухметровый металлический, недавно выкрашенный забор. Возле открытой калитки стоят: бабушка Анна Петровна и шикарно одетый Господин. Анна Петровна пересчитывает тысячные купюры.

- Одна, две, три, четыре, тьфу (плюет на пальцы), пять, шесть, семь, восемь... а это что такое?!

- Это... евро, сто евро.

- Что ты мне суешь эти евры, я же сказала - рубли давай! Ишь, стервец, подсунул, думал, не замечу!

- Анна Петровна! Я вас очень прошу, ну возьмите! У меня рублей... нет больше. Одни евро. А вот еще доллары есть.

- Мил человек! Да на кой ляд мне энти картинки?! Я на них ни крупы, ни хлеба не куплю. Где она теперь, Америка ваша? Накрыло волной и нетути. А Явропа - в дыму вся. Не потушили пожары еще? Чего слыхать-то?

- Не могут пока.

- Господи, помилуй их, грешных! - крестится.

- Возьмите вот - это золото, все украшения, какие у жены были, она велела вам подарить.

- Да у меня этого добра цельна коробка - все несут и несут. Не надо мне.

- Вот, - протягивает ключи от машины, - возьмите машину мою - джип, самый новый. Сам у вас шофером буду - отвезу, привезу, куда скажете.

- Ох и глупый ты! Зачем мне машина, если бензина нигде нет. У тебя-то есть?

- Пару бочек солярки всегда в гараже про запас держал. Вот и пригодилась.

- Ну и ездий. Мне эта головная боль без надобности. У меня лошадка есть. Траву на сено косим. Слава Богу - и огород, и коровка, куры, ути... И телевизор есть. Только нам как в девяностом году свет обрезали за неплатеж, он вроде и не к чему. А тут один давеча за мешок картошки домашний кинотиятр предлагал. Тоже, нашел дуру - я нешто не понимаю, что без электричества работать не будет. А теперь, как электростанции сгорели, хоть бы радио послушать, скучно без него. Так что - давай рубли, вот тебе последние мои слова.

Господин падает на колени.

- Анна Петровна! Христом Богом прошу - продайте молока, дочка болеет. Я отработаю... я к вам в батраки пойду, всю жизнь на вас работать буду! Спасите девочку мою!

- Сколько дочке-то? Да ты подымись с земли, нехорошо.

Господин поднимается.

- Три годика всего.

- Что, первая? Ты вроде немолодой.

- У нас детей не было долго. Жена лечилась, мы уж надежду потеряли...

- Ох-хо-хо! Жизнь наша тяжкая!

Анна Петровна скрывается за калиткой. Выходит с банкой молока.

- Спасибо! А деньги-то! Возьмите!

Езжай уже.

Кричит вслед:

- Если что, привози дочку-то! Выходим с божьей помощью...

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"