Рассказы
09 февраля 2011 года

СТРАСТИ ПО СИДОРЕНКО

Моя фамилия Сидоренко, с определённой точки зрения можно считать, что даже и удачно. Я полагал себя сильной личностью, мне нравилось работать на руководящих должностях, я стремился к ним. Это продолжалось до тех пор, пока со мной не произошёл странный случай. А странный он потому, что я не вполне уверен, был ли он на самом деле. Случай тот заставил меня задуматься о том, что от пресловутых "сильных" людей возможно и происходит основное зло в мире, хотя, с другой стороны, невозможно не признать, что именно они и двигают прогресс. Противоречия здесь нет. Сила сильных невозможна без слабости слабых, в этом вся загвоздка и весь нехитрый секрет. Сильные придумывают законы, слабые - исполняют их. Но яд власти столь разлагающ, что властвующие, иногда и сами того не замечая, от вседозволенности, что ли, скатываются в конечном итоге в маразм бездумного палачества. А это уже безнадёжно. Поверьте, мне и не спорьте, я сам был таким.

Именовался я тогда директором автопредприятия, ну, а если сказать, чем я занимаюсь сейчас, вы, возможно, удивитесь, а может быть и не очень. Я продаю газеты в электричках и попутно собираю бутылки. Нет, я, не спившийся бомж, алкоголя давно уже не употребляю. Одеваюсь, правда, скромно, но для меня это теперь и не важно. Я вполне представляю, как убого выглядят со стороны мои стоптанные кроссовки, вязаная шапочка, затрапезный плащ, очки с толстыми стёклами с одной поломанной и замотанной синей изолентой дужкой.

Стыдно ли мне? Отвечу так: стыд - вполне преодолимое чувство, если есть уверенность, что в жизни ты прав. После случая, о котором я хочу рассказать, жизнь моя постепенно приобрела совсем иную осмысленность и целеустремлённость. Раньше я был весь сосредоточен исключительно на работе, она поглощала всё время, в том числе и то, которое принято считать свободным или личным. Трудился я, как уже говорилось выше, директором автопредприятия, а если попросту - заведовал совхозным гаражом. Каким-то там особенным, отличным от других руководителей поведением, не выделялся: подчинённых давил, начальство уважал. До начальства было, всё же, далековато, а до подчинённых - близко, доставалось шоферне от меня, иногда бывало, что и не по делу, крепенько. Если с похмелья случалось, а пил я в то время от души, - так лучше вообще не подходи, особенно с утра. Одним словом, нагнал страху, боялись меня. А если уж по совести признаться, - самодур я был, упёртость во мне ослиная, - не переспоришь, будь ты хоть десять раз прав. Ежели в голову мне что привяжется, то сделано должно быть как в армии, - к следующему утру.

Автобаза располагалась на территории бывшего монастыря. Пережиток дореволюционного прошлого был искоренён ещё в начале тридцатых годов, с тех пор территорию и строения, с которых посшибали кресты, использовали в самых различных целях, - то коммуна здесь была, то детский приют, то ещё что-то. Я принял хозяйство в середине восьмидесятых. Директор совхоза Николай Николаевич Ковальчук, в виде напутствия, сказал мне так: " Мы твоему опыту, Пётр Дмитриевич, очень доверяем и надеемся на тебя!" Ну, как можно после таких слов плохо, спустя рукава, работать?!

Взялся я за дело. Многое пришлось перестраивать: бестолково монахи, или кто там всё это возводил, расположили здания. Ну вот, к примеру, посереди двора - церковь, как бельмо на глазу. Зачем она тут нужна? Только простор маневра крупнотоннажной технике перегораживает. Так и подмывало её снести, едва удержался, но уж пространство вокруг расчистил беспощадно, - все эти надгробья и прочую дребедень сгорнул бульдозером за ворота. Я люблю, чтобы всё по делу было, по хозяйски. Вдоль стены сразу же стал строить боксы для спецтехники, с мыслью такой, чтобы в дальнейшем котельную на ноги поставить и тепло в эти боксы дать. Вообще-то помещений хватало, грех жаловаться, но до каждого руки были потребны, - больно уж по архитектуре они оказались для дела неприспособленными. Вот разместил я в бывшей трапезной, монастырской столовой то есть, токарный участок, так ведь неудобство-то, какое: здание длинное по форме, а двери только одни, в самом конце, на велосипеде, что ли, по такому цеху ездить? Стали ещё одни двери бить, а там стены по метру толщиной.

Постепенно всем нашлось место: и вулканизаторщикам, и пайщикам-медникам, и электрикам, и мотористам. Себя, не скрою, не обидел, кабинетик отгрохал приличный, как раз в той церкви, что посередине двора. Но самая моя гордость, честно вам доложу, - аккумуляторный участок. Я ведь не первый год с техникой работаю, могу судить, и скажу так: если завгар действительно деловой, вдумчивый человек, то аккумуляторный участок у него непременно на первом месте будет. А как иначе?! Зима подкатит,- умное ли дело технику с буксира заводить, на лыгаче её тягать?! Это ж позор! По мне так: ты прежде обеспечь водителя аккумулятором исправным, заряженным, с плотностью электролита соответствующей, а уж потом спроси с человека по полной программе, - добросовестно ли ты, парень, эксплуатируешь вверенную технику? Уж меня-то, поверьте, не обманешь, знаю я эту публику: не даёт генератор зарядки, а водитель, вместо чтоб полдня постоять, да отремонтироваться, ходки рвёт, деньгу зашибает.

Сидоренко на мякине не проведёшь!

Так вот я продолжу насчёт аккумуляторного участка, с него-то все несчастья и начались. Облюбовал я под этот участок небольшое такое зданьице круглое по форме, - часовня не часовня, ну нечто такое, опять же, религиозное. Стал, как полагается, делать косметический ремонт, - побелка, покраска и прочее. Место хранения серной кислоты стал оборудовать, - вентилятор с вытяжными зонтами монтировать, всё по уму, согласно требованиям, кто технику безопасности не уважает, тот, имейте в виду, со своей собственной головой не дружит.

Но вот как-то поутру, как сейчас помню, ближе к осени, уборочная, дел - не продохнёшь, технику, груженную овощами, приходилось чуть не ежедневно за тридевять земель в город гонять, а это неминуемо поломки, невыходы на линию, директор совхоза Ковальчук затерзал телефонными звонками: сколько единиц на линии, да сколько единиц на линии, - голова кругом, - так как-то поутру, часов, приблизительно, около десяти, забегает ко мне в кабинет Вася, механик по выпуску техники, и говорит:

- К вам, Пётр Дмитрич, две женщины приехали и мужчина. Похоже, что из города.

Мне весь этот посторонний контингент, да ещё и в такое горячее время, а уж, тем более, из города, - нож острый, - сколько времени и нервов отнимают эти празношатающиеся граждане, эти инспектора и прочие проверяющие!

Заходит чахлый такой мужичонок, рыжеватый, с редкой бородкой, и с ним две дамы. Что это за люди мне сразу же стало ясно. У меня, знаете ли, на всю эту так называемую интеллигенцию, глаз зоркий, я их мгновенно вычисляю. Да что там глаз! Мне достаточно услышать, как человек разговаривает, мне интонации одной достаточно, чтобы эту породу определить... Мнят из себя! А что у них, в общем-то, за душой, чтобы так уж о себе много мнить?! Чем они от меня, скажем, отличаются? На пять книжек больше прочитали?! Ну, пусть так, и что же я по этой причине должен перед ними расстилаться? Да мне вообще нет до них дела, пусть живут, как хотят, подумаешь, высшая раса! Только пусть не забывают, что хлебом-то пока что не они меня кормят, а я их, и что я без ихних высших материй как-нибудь перебьюсь, а вот они без хлеба пусть попробуют.

Вот такие мысли у меня в голове промелькнули, когда эта троица вошла. Тощеватый мужичонок с большим достоинством и заметно картавя, так, что из буквы "л" у него получалось "в", представился:

- Мы из гуманитарного университета, учёные-историки. Я - Лев Семёнович, кандидат наук, а это - Ирина Степановна и Эмма Лазаревна, аспиранты.

Я, кстати, к евреям вполне нормально отношусь, если они, конечно, ведут себя соответственно, не заносятся, презрение не демонстрируют. У меня как-то даже еврей водителем работал - Миша Гольдштейн, - вполне нормальный мужик, водку пил со всеми наравне, не чванился. Но вот ко Льву Семёновичу у меня, однако, сразу же появилось какое-то нехорошее чувство, когда, знаете, вот-вот ждёшь от человека подвоха и от этого напрягаешься внутренне.

Несколько секунд я молчал, оглядывая гостей, молчание моё их заметно раздражило, я думаю, что и у них ко мне было чувство предвзятости, - Эмма Лазаревна стала нервно краснеть пятнами по щекам, а Лев Семёнович задёргал подбородком, словно его кто-то пытался взнуздать. Когда молчание стало совсем тягостным, я спросил:

- Ну и какие же вопросы ко мне?

Лев Семёнович сделал шаг вперёд и сказал:

- Вам, наверное, известно, что ваше предприятие находится на территории монастыря, представляющего большую историческую ценность.

- Шестнадцатый век! - укоризненным голосом вставила свои пять копеек Эмма Лазаревна. Одета учёная дама была в шорты, туго обтягивавшие толстые ноги, и в майку с иностранной надписью. Она была в очках, а Лев Семёнович без очков, но мне показалось, что и он, несомненно, тоже носит очки, но из своих каких-то соображений, из стеснения, что ли, их прячет.

- Всё понятно, - сказал я, - шестнадцатый век, историческая ценность, мне, может быть, освободить территорию? Как прикажете?

- Об этом речи пока что не идёт, - скромно сказала Ирина Степановна, - но, знаете ли, не исключено.

Сколько ей, интересно, лет? Тридцать? Пятьдесят? Платьишко серенькое, затрапезное, невзрачное, худоба, косточки, редкие волосины кукишком на затылке собраны, - ну, сплошное несчастье в жизни одним словом, - а ведь туда же: "не исключено"!

- А вот этого вы не дождётесь, дорогие товарищи. Да, был тут когда-то давным-давно монастырь, но теперь он упразднён, потому что, как вам, надеюсь, известно религия - для народа дурман и среди населения у нас наблюдается нынче атеизм. Не нужен никому этот монастырь, не требуется. И никогда больше не потребуется.

Я нарочно так говорил, очень уж хотелось позлить эту публику. Ишь, воспитывать меня приехали!

Лев Семёнович часто-часто замигал, задёргался, очень ему хотелось что-то сказать, но, от возмущения, по-видимому, он так ничего, и не сказал, вместо него объяснялась Ирина Степановна.

- Конечно, мы понимаем, Пётр Дмитриевич, что вы не самовольно захватили бывший монастырь и разместили здесь гараж, но если уж это произошло, мы хотим вас попросить...

- Потребовать! - поправил не выдержавший-таки Лев Семёнович.

- Попросить об одном... одолжении, что ли, - продолжила Ирина Степановна

- Во имя русской культуры! - высокопарно добавила огненно-рыжая Эмма Лазаревна..

- Вы ведь в Ивановской церкви оборудуете участок для ремонта аккумуляторов? Так? - Ирина Степановна нервно сжала на груди суховатые, в венах на тыльной стороне, руки.

- Ну и что?

- Не надо этого делать! Ведь у вас там будет применяться, насколько мне известно, кислота??

- Да, серная кислота.

- Вот видите! А на стенах Ивановской церкви ценнейшая роспись. Пока ещё её можно восстановить, но если она будет находиться в парах этой самой серной кислоты, то погибнет неминуемо! Понимаете меня?

- Ира, не унижайся, я прошу тебя! - сказала Эмма Лазаревна. - Ты что, не видишь, что это бесполезно?! Он же тебя не слушает.

Вот это замечание меня, честно сказать, очень задело: они, значит, и объяснить-то мне толком брезгуют...

- Почему же не слушаю? - вполне спокойно возразил я. Было ясно: главное - не опускаться до примитивного обмена ударами. - Слушать-то я слушаю, но ничего путного никак не могу услышать. Вот если б вы пришли ко мне, как серьёзные люди, то сказали бы так: Пётр Дмитриевич, вот смета на строительство помещения аккумуляторной, а вот счёт в банке, с которого пойдут деньги на финансирование этого строительства. В этом случае я бы от души пожал вам руки и в эту Ивановскую, как вы её называете, церковь, ни ногой, клянусь! Но я вижу иное: приезжают какие-то непонятные люди и хотят в здании, выделенном мне в законном порядке государством, запретить размещение необходимого производственного участка. Как, по-вашему, очень умно это выглядит?! Вот вы, Лев Семёнович, будете мне кривым стартером зимой машины заводить?

- Простите, чем?

- Ну, ручкой будете крутить, чтобы завелась машина? Аккумулятор чахлый, а ехать надо...

- Я не умею крутить ручкой, - с большим достоинством ответил Лев Семёнович, - и не стану. Это не моя профессия.

- Совершенно верно, не ваша. Но вы считаете нормальным прийти и запретить мне организовать мою работу так, как я считаю нужным. Такие командиры меня, извиняюсь, не устраивают.

Завёлся я, как ни сдерживал себя, но завёлся. Ну, раздражали меня эти люди, а Лев Семёнович в особенности. Суёт свой нос куда попало: понимает ли, не понимает, - всё равно суёт. Да не такой уж я кретин, каким вы меня представляете! Вы по-человечески, без заносчивости объясните про росписи эти или там картины, ведь человек я, а не быдло! Или уже не можете иначе?!

В общем, ушли они. Обиделись, конечно, и ушли. Минул с тех пор год, я постепенно оборудовал по всем правилам аккумуляторный участок. Несколько раз специально рассматривал те хвалёные росписи на стенах: женщины какие-то, младенцы, ангелы, - всё это потрескалось, почернело, потускнело. Всё равно бы эти Львы Семёновичи ничего не восстановили. Махнул я рукой и старался не вспоминать больше ни о росписях, ни о тех неприятных гостях.

А в конце августа со мной произошло очень странное событие. Впрочем, вполне может быть, что ничего и не было, так, привиделось спьяну. Однако расскажу по порядку.

Что касается алкоголя - в то время крепко грешен я был. Употреблял его, хотя, в основном, и во внерабочее время, но помногу. Меры не знал. Или, как это говорится: мера была, но очень большая. И вот однажды воспринял я с главным инженером совхоза Соколовым Владимиром Васильевичем такое количество водки, что ночевать остался в своём кабинете. Свалился, одним словом, упал. Главного инженера - шофёр в охапку, да и унёс в машину, хотел было и меня, но я воспротивился, гордость во мне взыграла, самолюбие: чтобы какой-то там шофёр меня, словно куль с овсом, в машину волок?! Не бывать такому!

Заснул я в кабинете на диване мёртвым сном, очнулся поздней ночью. А может и не очнулся, может всё дальнейшее как бы привиделось мне, как тут разберёшься?.. Короче говоря: открыл глаза, - во рту сухо, аж нёбо потрескалось, голова гудит. Махнул я залпом полный графин воды и решил выйти на воздух просвежиться.

Прохладно было уже по-осеннему, ночь лунная, звёздная. Красиво. Стою я посреди двора, курю, отхожу понемногу от дичайшего похмелья. Что, думаю, делать? Домой добираться, - смешно как-то. Пока доберусь - надо будет назад, на работу, ехать. Сесть бы в кабинете, делами позаниматься, бумагами, так бумаги эти мне и в нормальном-то состоянии в голову не идут. Решил обойти территорию. Бреду себе не спеша, как вдруг замечаю, что в сторону аккумуляторной какой-то силуэт мелькнул. Остановился я, прислушался. Это что, думаю, за гости такие запоздалые? Уж, не те ли самые, что в начале лета, а если быть точным, в ночь на двенадцатое июня, обчистили склад запчастей?! Таких гостей нам не надо, с запчастями и так целое бедствие. Поднял я с земли стальной прут с полметра длиной, - и в бой. Я вас, сволочей, мгновенно инвалидами сделаю!

Подхожу - так и есть, - замок на аккумуляторной на одной дужке висит, открытый. Врываюсь в помещение и что же вижу: стоит какой-то длинноволосый тип на коленях, глядит в стену и поклоны кладёт. Свет из окошка тускловатый, но видно отчётливо. Я выключателем щёлк - а нет света, опять, видно, лампочки поперегорели, - три ящика привезли и все бракованные, больше десяти минут не горят. Длинноволосый на меня, что характерно, ноль внимания. Наглец, да и только. Я, довольно спокойно пока, ну куда он от меня денется, интересуюсь:

- Кто ты такой? Какое право имеешь находиться ночью в помещении, где материальные ценности?

Поворачивается человек ко мне лицом, с коленей, между тем, не вставая, - длинные волосы шнурком по лбу стянуты, хитон на нём какой-то до пят, то ли ряса.

- Я - Феодосий Коверя, - отвечает, - вот помолиться пришёл в храм.

Ну, явно дурака валяет, непонятно, что ли.

- Тут тебе не храм, а место ремонта и зарядки аккумуляторов. Откуда ты взялся? На моей автобазе работника с такой фамилией нет. Где работаешь? В совхозе?

- Нигде.

Вот, всё понятно: тунеядец. Монахом или кем-то там ещё в этом же роде, прикидывается, паразитирует на теле общества. И наверняка ворует, как же иначе??

- Как же, позволь узнать, пропитание себе имеешь?

- Добрые люди подают.

- И не унизительно ли тебе, здоровому мужику, побираться?! Воровать не совестно тебе?

- Любят меня люди, уважают, вот и подают. А что до воровства, - то нет, не грешен.

Голос у него низкий, хрипловатый, слегка поокивает.

- Любят?! Ну, ты загнул! Да никто сейчас никого не любит. Вот насмешил...

- Да, любят. А вот тебя многие ли любят, Пётр?

Имя моё откуда-то узнал, фамильярничает, наглец.

- Не твоё это дело, кто меня любит, а кто нет. И не рубль я, чтобы меня все любили. Сейчас вот пойду, вызову милицию, она тебе про любовь и про всё остальное быстро разъяснит. Попался на воровстве, так, будь добр, отвечай, не увиливай. Про любовь он мне заливать будет!

- Весь смысл жизни в любви. Тебя вот жена и дочь любят, а более - никто. Жена скоро в мир иной отойдёт, дочь от тебя отдалится, не будешь ты её видеть, совсем тяжко будет жить тебе в нелюбви, Пётр.

От такой окончательной, неслыханной дерзости я, честно говоря, обомлел: это что ж такое? Узнал откуда-то бомжара и про семью мою, и вот теперь самым форменным образом шантажирует! Да ещё как! Но отчего-то опять сдержался я, воли обычной своей ярости не дал, что-то в этом человеке, в уверенном его спокойствии, настораживало. Я ему так сказал:

- Подобными словами кидаться не смей! Семья для меня - святое, за семью я глотку кому хочешь порву и тебе в том числе. Понял?

- Но как же слова твои понимать, Пётр, ежели супругу ты оскорбляешь едва не ежедневно, а, случается, и руку на неё поднимаешь, ежели дочь тиранишь по любому пустяку?

- Не твоё это дело, бомж. И вообще, хватит мозги мне сушить, сейчас же иду в милицию звонить. Замок ты сорвал, в помещение проник, значит, как ни крути, вор.

- Замок давно уже поломан, спроси у своего человека, который работает тут...

- Ладно врать-то! Цель твоя известна: выкрасть аккумулятор с целью дальнейшей перепродажи. Ты, может быть, думаешь, что Сидоренко - дурак, что ему можно мозги всякой болтовнёй запудрить? Так ошибаешься, Сидоренко не дурак.

- Что есть аккумулятор - неведомо мне.

- Ну, хватит, хватит! Неведомо ему! А ну, быстро признавайся, кто ты есть!

- Так ведь сказывал уже. Феодосий Коверя я, старец.

- Это ты, что ли, старец? Ты годами ещё и помоложе меня будешь. Темнила ты, больше никто, Феодосий Коверя!

- Хочешь поведаю, отчего беды твои?

- Бед особых пока что не наблюдается. Ну что ж, поведай, послушаем.

- Не добро руководит в делах твоих. Гордыня. Уж очень властвовать любишь ты.

- А кто не любит? Можно подумать, что подчиняться кому-то больше нравится. Да во власти, если хочешь знать, весь смысл жизни и заключается. Ты хоть и старцем себя называешь, а простую вещь понять не можешь: в жизни так надо устраиваться, чтобы под тобой побольше людей было, а над тобой - поменьше. Понял или нет, премудрый?!

Ничего старец на это не ответил, только тяжело вздохнул.

- Чего молчишь-то?

- Страдать будешь, Пётр. За всё в жизни плата Господом отмерена, и за добрые дела, и за злые.

- Эти религиозные бредни ты брось, надоел. Мы для ясности всё же выясним, что ты за птица.

Вышел я, закрыл дверь, замотал дужки, где замок висел, накрепко проволокой, сторожа Климентьева разбудил, полупьяного деда, приказал ему встать возле аккумуляторной и следить, чтобы оттуда никто не выскочил, - ни через дверь, ни через окна. Сам - на телефон, в райотдел милиции звонить. Ну, эти ребята, как и обычно, не поспешили, я, в ожидании, опять придремал с устатку.

Разбудили они меня, растолкали, когда уже светать начало. Климентьев клялся, что никто из аккумуляторной не выходил, глаз, мол, не сомкнул. Мы всё помещение обыскали: ни души. Что ж, он сквозь бетонный пол, что ли, провалился, этот старец?!

Милиционеры, ладно хоть знакомые все, смеются, иронизируют: чего только на похмелье не почудится, Пётр Дмитрич! А мне не до смеху: неудобно, стыдно даже, - ведь и впрямь выпивши я, не протрезвел ещё толком с вечера, это ж отчётливо видно.

Я потом по паспортному столу проверил: не проживает такого человека в нашем районе, Феодосия Ковери, и никогда не проживало. Но я, однако, не угомонился и расследование продолжил, мысль у меня появилась: а ведь те-то учёные люди, что ко мне приезжали, наверняка всех местных монахов, да и всю эту религиозную братию, знают. Разыскал я телефон кафедры истории в университете, позвонил, попал на Ирину Степановну. Представился, большой радости в ответ, правда, не услышал, да это мне и неважно было.

- Что вы хотели? - спросила Ирина Степановна.

- Я, конечно, очень извиняюсь, но не знаком ли вам случайно такой человек, Феодосий Коверя?

- Вы что, издеваетесь надо мной? И откуда вам-то эта фамилия стала известна?

Ага, вздрогнуло у меня сердце, значит, знают тебя, голубчик, значит, вышел я на твой след.

- Этот человек проживал в начале шестнадцатого века как раз в том монастыре, где теперь ваш гараж. Вы, может быть, библиотеку старинную раскопали? Там, под Надвратной церковью по преданиям подземный ход должен быть и хранилище...

- Ничего мы не раскопали, успокойтесь, - ответил я и положил трубку. Сказки это всё, чудеса, а в чудеса я давно не верю.

...Случилось всё так, как предсказывал злополучный тот старец: супруга моя вскоре неожиданно умерла, а дочь вышла замуж за военного и уехала в далёкий город Читу. Остался я один, как перст. Что-то поломалось во мне после предсказанных таким вот странным образом моих несчастий. Из совхоза я уволился, и некоторое время пил запоем. Но не шло оно мне уже так, как прежде, зелье это проклятое, видно, одно дело от избытка чувств пить, для отдыха душевного, и совсем другое - от безысходности жизни.

Как во сне прошли перед моими глазами все эти перестройки и перестрелки. Власть в стране сменилась, всё стало по-иному. Гараж мой бывший перенесли, на том месте опять стал женский монастырь. Бросив пить, я повадился ходить туда и постепенно во мне сделался поворот к религии. Церковь, в которой была моя аккумуляторная, реставрировали и я, заходя туда, чувствую смутную вину, словно оскорбил я когда-то всех святых, глядящих на меня с её стен. Не добила-таки их серная кислота - выжили.

Я так зачастил в монастырь, что обитатели его - четырнадцать монашек и, строгая, в очках в золотой оправе, настоятельница, привыкли ко мне и даже стали едва заметно здороваться. А маленькая монашка Света, которая торговала свечами и богословской литературой, однажды подарила мне Евангелие. С большим трудом, но я прочёл его, закончив, сразу же принялся перечитывать.

Я уже говорил в самом начале моего немного бессвязного и наверняка кому-то кажущегося недостоверным, повествования, что раньше я полагал: необходимо быть сильным человеком. Но сломалась во мне эта уверенность, когда потянуло меня к Богу. Вдруг вспомнилось, сколь же грешный я человек, скольким людям горе принёс глупым тиранством своим. И жене с дочерью в том числе. Дочь-то ведь мне почти не пишет, так, по коротенькому письмишку раз в год... Прощения мне захотелось, покаяния, может потому, что умирать скоро, что ли?! Кто ж тогда Сидоренко хотя б единым добрым словом вспомнит?!

...Поздним вечером в электричке немного народу. Люди дремлют, читают, очень редко - разговаривают. Электричка несётся со свистом, остановок делает мало. Я давно уже продал все газеты и медленно иду по вагонам, высматривая пустые бутылки под лавками: вот из-под пива, вот из-под минеральной воды - "чебурашка", а вот из-под водки - пробка "винтом". Мне ведь и деньги-то не особенно нужны, - так, чтобы с питанием более-менее перебиться, большую часть выручки от продажи газет и от сданных бутылок я жертвую "на храм", да раздаю нищим возле монастырских ворот. Ноги к концу дня ноют в суставах, но я не обращаю на это внимания. Мне скоро шестьдесят лет, пусть я слабый человек, но у меня мир в душе. Каждый сам для себя решает быть ему в жизни сильным или нет.

Copyright (c) "Русский переплет"