Песнопевец √ таково другое название библейского Псалмопевца. Псалмы соединили в себе надежду человека на Божью милость, отчаяние, радость и гнев поэта, перед глазами которого рушится мир и гибнет все то, что еще вчера казалось прочным, надежным и если не вечным по земным меркам, то долгим, длительным, размеренно текущим┘ Главное в этих великих Песнях √ упование на Бога, укорение себя, поиски мужества и надежды. Все земное в них очень условно, все природное √ едва намечено. Потому, с точки зрения литературы, библейские Псалмы видятся прежде всего как поэзия исключительно духовная, ⌠умная■, не окрашенная образами природы. Это внутренние борения человека с самим собой и судьбой под всевидящим Оком Господним. Однако сколь силен здесь отпечаток сердца человеческого! И всякий поэт иных, позднейших времен, видя в древнем образце слепок почти универсального идейно-поэтического высказывания, вольно или невольно, сознательно или по наитию, невзначай √ но следует по этому художественному пути, который чрезвычайно широк и ни в коей мере не дидактичен. Ибо этот путь позволяет совместить личное дерзание и мольбу √ с плачем о мире и доме, радость поющего сердца √ и весеннее ликование природы, обнимающее поэта, исцеляющее его душевные раны.

У поэтов √ разные лица и голоса, их духовное зрение различается по остроте и широте, а художественный словарь своеобразен, поскольку в нем видимо отпечатана скрытая от внешнего глаза душа художника. Но лишь тот, кто в состоянии почувствовать сердцем, уловить умом, выделить зрением и запечатлеть в живом слове широту и глубину родного √ кажется, только он может быть назван, по древнему примеру, ⌠песнопевцем■.

Наша память хранит таинственный духовный очерк скрытого временем лица автора гениального ⌠Слова о полку Игореве■┘

⌠Веселое■ и трагичное имя Пушкина уже почти два века почитается как символ отечественной поэзии┘

А непонятый современниками Андрей Платонов стал народным голосом и словом, которые оплакали такой горький для России ХХ век┘

Но есть и еще одно качество, которое во многом делает отечественную поэзию столь узнаваемо русской. Это замечательная устность, скрытая в письменном слове, свободно льющемся √ кажется, так может петь только птица, и именно этот образ напрямую связан с живой русской песней.

Человек погружен в бытие, это его крест и его предназначение: быть в природе и одновременно быть рядом с нею, ибо человеку Бог дал разум, тем самым уподобив Самому Себе. И потому, когда душа человеческая отворена для песни, человек поет не только природу, но и свой, человеческий мир, к глубокой и неосознаваемой скорби вынося Создателя за рамки собственного существования, и если не отрекаясь от Него, то забывая о Нем. Вот отчего человеческая песня так рукотворна, так печальна и столь напоена одиночеством.

Но когда певец обращает свой взор к природе, в каждой былинке которой сохраняется след Творца, когда он источает из своего измученного сердца любовное чувство к дереву, птице, полю, снегу, голубому небу, к пейзажу, в котором слилось воедино творческое начало земного мира, - тогда человеческая песня обретает редкую красоту и неуловимую подлинность, потому что в ней затаена благодарность Творцу и радость от этого малого соединения человека с Богом, земли с небом, божественного Прощения √ с жизнью человеческой.

В поле пересечения этих обозначенных нами смыслов √ художественных, нравственных, национальных √ и стоит искать ключ к поэзии Евгения Семичева, странного русского поэта рубежа двух тысячелетий.

2

В середине 90-х была издана первая книга Евгения Семичева ⌠Заповедный кордон■. За ней √ ⌠Свете Отчий■, ⌠От земли до неба■, ⌠Российский развилок■ и, наконец, в 2002 году Самарское отделение Литфонда выпустило семичевское избранное: примерно 250 стихотворений под общим названием ⌠Соколики русской земли■. Попутно шли частые публикации в московских журналах ⌠Наш современник■, ⌠Москва■, ⌠Молодая гвардия■, воронежском ⌠Подъеме■, региональных альманахах ⌠Нижний Новгород■, ⌠Русское эхо■, газетах ⌠Литературная Россия■ и ⌠День литературы■. В январе 2003 года ⌠Соколики русской земли■ были отмечены Всероссийской литературной премией ⌠Новая русская книга■. В 2002 году Евгению Семичеву исполнилось 50 лет.

И вот это последнее √ ⌠все основное уже сказано■ √ и есть главная беда нашей сегодняшней поэтической речи, впрямую связанной с постмодернистской установкой на мировоззренческую бесплодность. И пусть явно те или иные русские стихи и их авторы не встраиваются в постмодернистскую шеренгу ⌠работников пера■ (хотя и такое бывает, но это не правило, а вполне частный выбор). Однако фактически, самим результатом своего поэтического труда (нет никаких сомнений, что вполне вдохновенного, без лукавства) они словно демонстрируют читателю: говорить нечего, узкий круг тем озвучивается только новым темпераментом и фиксируется индивидуальными деталями. Личного предстояния Богу, небесам, отчей земле, России в них не найти, и подобную сдержанность иначе как упадком нашей поэзии не назовешь.

Уникальность того душевного положения, из которого поэт возносит свой голос┘

Внятное разделение добра и зла, и здесь же √ мягкость и неосуждение┘

Уступчивая любовь, горькое созерцание своего ⌠я■ и безоглядная жертвенность, когда нужно утвердить светлое, прозрачное, чистое┘

Неподражаемая интонация голоса и замечательно-характерный, ⌠портретный■ выход из коллизий, художественно прописанных узнаваемым ⌠почерком■┘

Трепетное чувство к родной земле и ее истории и способность увидеть давнее и далекое √ как близкое и вот сейчас происходящее┘

И, наконец, внутренняя свобода, естественная способность говорить и судить обо всем, потому что твой взгляд √ широк, а твое сердце √ большое┘

Вот чего катастрофически не хватает нашей поэзии, что встречается в ней сегодня так редко и почти точечно. И уже поэтому исключительно важно выделить и понять художественно-духовный мир, в котором подобные читательские √ почти немые √ вопрошания и требования определенно угадываются. Из таких точек очень часто рождаются завтрашние литературные вселенные.

3

При первом, беглом прочтении многие семичевские стихи оставляют какое-то смутное впечатление простоватости, литературной незатейливости┘ Вместе с тем, внимательно вглядываясь в течение этой стихотворной речи, замечаешь, как мастерски организована та или иная авторская художественная ⌠постройка■, как легко поэт владеет историческим материалом, какие духовно весомые знаки замечательно естественно, почти на уровне дыхания пронизывают его строки. И все более вчитываясь в странную простоту семичевской поэзии, наконец понимаешь √ тревожащая тебя почти устная простота идет от редкой в наше время творческой свободы, сплавленной интонационно с разговорностью, но не сорной, искусственной, а живой, мягкой, плавно вымолвленной, не исповедальной (когда ⌠рубаху на груди!■), но идущей от доверия к собеседнику и готовности поверить ему свою тайну.

Когда душа сольется с небом

И станет некуда бежать,

Я буду снегом,

Белым снегом,

На синем облаке лежать.

И дядя Жора √ местный дворник,

Ушедший до меня во мглу,

Порядка истовый поборник,

Возьмет лопату и метлу.

Он снег развеет по России,

Как веют манную крупу,

Чтобы архангелы босые

Не приморозили стопу.

И совершив благое дело,

Крутой поземкою влеком,

Я окажусь, как ты хотела,

Лишь у тебя под каблуком.

И буду снегом,

Чистым снегом

Под каблуком твоим дрожать.

Тогда земля и станет небом,

И будет некуда бежать.

Удивительный лиризм, редкая по нежности интонация мерно плывущего в тишине голоса, будто падает вечерний снег┘ И в то же время отчетливая, прочерченная, кажется, на уровне знания, определенность в отношении земной доли поэта. Он принадлежит всем: и любимой, и небу, и другим людям, знакомым и неизвестным, далеким и близким.

Но лишь ⌠через небо■ он сможет принадлежать своей возлюбленной безраздельно, как снег под ее каблуком┘

И только волшебной ⌠небесной манной■, как земным хлебом, он наполнит многие и многие ладони, спокойно разделит себя на всех и вот так сохранится...

Эту прекрасную развернутую метафору от начала до конца сопровождает похожее на прощальный выдох название: ⌠Как ты хотела┘■

Судьба художника √ мучительно разрываться между любимой и своим сокровенным предназначением. Но вот ⌠душа слилась с небом■ и все существо поэта превратилось в снег √ белый чистый снег, почти неотделимый от имени и образа России. Он морозно-холоден для небесного селения, так как по-земному суров, и потому-то его место √ на земле.

Хотя и песня эта о любви.

И в фартуки залатанные прячут

Мозолистые рученьки свои.

Пожалуй, никого уже не надо убеждать в том, что гуманизм, так долго владевший умами, столь естественно питавший своими живительными соками мировые литературы, сегодня сокрушен и раздавлен и никто в Европе и Америке √ на деле, а не на словах √ не опечалится судьбой маленького, простого человека. При всех ужасах и неправедности, что творятся сейчас в России, возможно только здесь еще живет это затаенное христианское чувство √ на Западе сначала выхолощенное болтовней, потом откровенно попранное протестантской цивилизационной моралью и, наконец, практически отмененное с распадом СССР как помеха целям и средствам грядущего ⌠нового прекрасного мира■. Гуманизм рухнул √ ведь он стоял не на ⌠камне веры■, а на ⌠атеистическом песке■, но в любом случае здесь не повод для философского поучения, а горькая слеза об утрате любви и нашествии ненависти. Еще в 1955 году поляк Тадеуш Ружевич написал: ⌠днем и ночью я учил // что человека нужно любить // что нужно любить // я отвечал человека■.

И вот сейчас сильнейшим отголоском этой давней поэтической фразы внезапно становятся многие строки современного русского поэта Евгения Семичева. Острота разлада земли и неба √ вот один из главных семичевских конфликтов. И дело тут не в том, что ⌠небо■ допускает зло на ⌠земле■, не в философской теодицее √ оправдании Бога за существование зла. Но в любви поэта к земному миру как творению Божьему, в сердечной жалости ко всякой боли и ко всякому горю, в умилении образом человека и в редкостном умении почувствовать тепло земной человеческой жизни.

Снег, белый снег на облаке развеет душа ушедшего на небо скромного дворника дяди Жоры, который тщательно наводил порядок на земле, а теперь следит за ним на небе. ⌠Снег-поэт■ развеется по России, как манна небесная, через усилия простого человека, любящего свой дом и двор и обихаживающего их.

И лишь когда ⌠душа сольется с небом // И станет некуда бежать■, поэт будет покорен желаниям возлюбленной. Небо возьмет свое √ душу поэта, призвание поэта, голос поэта, а земля возьмет все земное.

Но что это за обмолвка: ⌠некуда бежать■? Здесь почти неуловимая цитата из Пушкина: ⌠На свете счастья нет, но есть покой и воля┘ давно усталый раб замыслил я побег // В обитель дальнюю трудов и чистых нег■. Перед нами своего рода печать поэта, можно сказать, узаконенная в русской культуре.

И здесь стоит обратить внимание на почти незаметный временной указатель, который вступает в действие после того как все земные и небесные долги уже отданы: ⌠И совершив благое дело┘// Я окажусь, как ты хотела, // Лишь у тебя под каблуком┘ // Тогда земля и станет небом, // И будет некуда бежать■. Никто и ничто уже не помешает этой любви, она превратится во всепоглощающее чувство и будет как раз той любовью, которая преобразит влюбленных, и ⌠тогда земля┘ станет небом■. Речь идет о даре чистой любви, о ее таинственной преображающей силе, которой подвластны и земля и небо, которая, оказывается, живет поверх всех высоких долгов и предназначений. Тут зерно семичевских размышлений о земле и небе, его ни на что не похожей нежности к земному при совершенно явном понимании небесной доли России и промыслительной участи поэта.

Замечательна художественная легкость, с которой у Семичева простые, обиходные предметы сочетаются с небесной предметикой: ⌠душа сольется с небом■, ⌠дядя Жора √ местный дворник┘ возьмет лопату и метлу■, ⌠снег развеет по России, как веют манную крупу■, ⌠архангелы босые не приморозили стопу■┘ Способность Евгения Семичева вовлекать в стихи самые разные очень бытовые вещи, порой и вовсе пустяки, поэтически поверять коллизии, кажется, совсем рядовые √ эта способность необыкновенно широка и соединена в таланте поэта с чрезвычайно острым образным зрением.

У Семичева практически не найти необязательных стихотворений, главная ценность которых заключается в живописании творческого быта: мол, смотри, читатель, обыкновенный человек, вот так живут художники! Этот богемный позор, этот этический срам удивительно прилипчив и распространен √ особенно сегодня, когда постоянно на слуху заляпанное лососиным жиром творческих презентаций словцо: элита. Впрочем, в нем есть и приметы маргинального, бродяжного творческого существования, которые знакомы нам еще по советским временам. Единственное, что не удастся найти в подобном ⌠эстетическом заповеднике■ √ это ⌠бесценный божий дар■, свободно живущий в детском сердце художника, такого √ как ⌠нищий Нико Пиросмани■.

4

У Евгения Семичева есть давнее и очень неброское стихотворение ⌠Пиросмани■. Его не стоит преувеличивать и называть художественным знаком, но мысль о творчестве, о назначении художника и его отношениях с шумящим базаром земной жизни там очень примечательна.

Среди разнообразного рыночного товара ждут своего покупателя картины знакомого всем горожанам бедного живописца Нико Пиросмани. Он рисует как-то непривычно, совсем непохоже на общепринятые в городе картинки, которыми торговцы украшают свои лавки для привлечения денежного народа. И потому никто не берет изображенные художником груши и яблоки, они не похожи на те плоды, что лежат неподалеку в корзине продавца фруктов.

На картине зреет груша.

Спеет яблока овал┘

Только разве можно кушать

То, что ты нарисовал?

Тут первые две строки √ увиденная поэтом прекрасная земная жизнь. Две заключительные √ рассудочное мнение практического ума. Вот, казалось бы, явный жест в сторону творческого самовыражения, которое и не может быть понято ⌠толпой■. Это принципиально не так. Художник вправе рассчитывать на понимание только в том случае, когда он выполнил божественное веление, которое водило его вдохновенной рукой. Ну, а если его кисть исполняет волю непросветленного, рационального разума, что ж, тогда его почитатели сплошь состоят из уже упомянутой нами ⌠элиты■ и тех же торговцев, нарядно украшающих свой товар √ только уже по-новому, в духе времени, которое определенно отрицает живую трепетную жизнь.

В образе лирического героя-автора очень хорошо показано, как живет он в миру и как из него, поэта, надмирное ⌠сочится■. Оно неуловимо и непредсказуемо, это загадочное надмирное свечение всего и вся. Его можно почувствовать только когда ты берешь земное и отогреваешь его в своих ладонях √ и вот тогда в нем проступают черты небесные.

�