Сны накануне казни

 

Когда власть принимала очередной грабительский закон, дедушка Иньху, старый крестьянин, всегда говорил: «Слышал я, что голодные волки забегают в деревню только зимой, когда под снегом не могут найти еды, а то, что они и весной могут забегать – не подумал.» Бабушка На знала, если дед вспоминает про волков, значит, он сильно взволнован и успокоить его может только трубочка с опиумом. В доме со стародавних времен остались все принадлежности для курения: лампы, миски, разные железки, коробочки, даже валик под голову служил лет сто, не меньше. Лю Иньху перенял умение обращаться со всем этим от отца, тот от своего отца и так далее. Знал он как приготовить хороший опий, какое масло нужно для лампы, из какого волокна скрутить фитилек, умело обращался с иглой, когда разогревал, поворачивал и разминал опиумный шарик, ловко запихивал его в крохотное отверстие трубки, понимал, как держать трубку над огнем, чтобы опиум правильно нагрелся и превратился в волшебный успокаивающий пар.

 

Лю Хань, младший внук дедушки Иньху по молодости перепробовал все: от вонючей дури, неизвестно с чем смешанной, до самой чистой кислоты (три тысячи баксов за грамм), алкоголь пил ведрами, таблетки глотал горстями, и ничего ему не нравилось, ни к чему он, слава Создателю, не привык. «А курить – это не опасно, миллиард соотечественников дымит и ничего с ними не происходит. И курят они сигаретки по 2, максимум по 10 юаней за пачку1 – от одного взгляда на такую дешевку можно сдохнуть. То ли дело «Джин Лонг» или «Панда»2, которую, по слухам, Дэн Сяопин3 называл своей последней любовью».

За вечер Лю выкурил уже три пачки. Окурки были разбросаны по всему кабинету, часто он забывал их тушить, а, может быть, не тушил специально, надеясь на пожар. Задохнуться или сгореть было не страшно – под него копали спецслужбы: министерство общественной безопасности и министерство государственной безопасности. «Этих псов запугать и купить невозможно, они ничего не боятся, здесь ведь Китай, а не Европа или Россия. Были времена, когда силовики сидели тихо и не лезли к большим людям. С тех пор прошло четверть века и высшая мера из кулуарной страшилки стала жестокой реальностью. Ма Сяндуна, мэра, расстреляли всего за семь миллионов долларов, которые он проиграл за одну ночь в казино. Да вернул бы он их государству, нет такой стройки в провинции Ляонин, где бы братец Сяндун не имел долю. Го Цзюцы отправили на тот свет за то, что человек понимал толк в акциях и в других ценных бумагах. Подумаешь, обанкротил несколько банков, они сами все просрали, а на него повесили свои вонючие миллиарды. Ли Пейин и Чэнь Тунхай занимались оружием. Их обвинили в хищении ста миллионов, да еще и в контрабанде. Никто даже не вспомнил, как тяжело приходилось оборонке в прошлом веке, как эти ребята находили деньги, инвесторов, поднимали заводы, развивали технологии. Нет сейчас такого танка или самолета, над которым бы они не потрудились тогда. Что за сволочное время: работаешь, не покладая рук, на благо людей и боишься, как бы не прихватили тебя за яйца умники в погонах, которым только выслужиться надо». И снова Лю Хань тянулся к пачке, прикуривал и, не докурив, ломал сигарету или тушил ее об стол. Конечно, за те делишки, которыми он занимался последние двадцать-тридцать лет, по головке не погладят, как говорится, разговор между рыбаком и его добычей всегда беспощаден, уж если кем заинтересуются в самых высоких инстанциях, то просто так не отцепятся. Хорошо, если дадут пожизненное или смертную казнь с отсрочкой приговора4, глядишь, за два года что-нибудь поменяется и как-нибудь удастся выкрутиться. Лю очень рассчитывал на свои прошлые заслуги, когда он был депутатом в совещательном органе Сычуани и действительно много сделал для экономики страны. «Разве не моя заслуга инвестиции в рудники Африки и Австралии, которые сейчас приносят хорошую прибыль? А кто развивал туризм в регионе, строил заводы, больницы, школы? Кого ЦК партии называл «товарищ Лю Хань, гордость нации»? Мне точно обеспечена поддержка экологов и зоозащитников, ведь именно я спас бамбуковые леса и заповедник панд в Чэнду; именно я впервые в истории Китая на самом высоком уровне предложил закон, запрещающий употребление собак в пищу. Закон не приняли, однако прислушались и хотя бы вынесли официальное порицание кровавому фестивалю в Юйлине5. Не всякий миллиардер будет заниматься блохастыми дворнягами, не всякий. И не у каждого богатого человека такие замечательные дети: старший, Аньшень – политик, работает в команде столичного мэра Лу Синя, средний, Сюэдун – хирург, у него большая практика в Лондоне, младший, Тань – талантливый музыкант, в Москве год назад получил вторую премию на конкурсе Чайковского. Жена, преданная Чен Сивэй, могла бы с утра до ночи любоваться собой и кататься по курортам. Ей это никогда не нравилось, верой и правдой она служит «Красному Кресту»; приютам и больницам для бедных, которым она помогла, счету нет. «Чень Сивэй, госпожа» - так ее называет стар и млад, потому что она всем друг, всем покровитель, для каждого у нее есть добрый взгляд, доброе слово и пара бумажек с изображением дедушки Мао»6.

Лю Хань, перечисляя вслух свои достоинства и достоинства своих близких, ни разу не вспомнил о том пути, который привел его в Топ-200 самых богатых людей Китая. Только адвокаты смели напоминать ему про убийства, рэкет, торговлю оружием, наркотиками, организацию преступных группировок, притонов, изнасилования, организацию побегов из тюрем, «крышевание» нелегальных казино, взятки направо и налево, контрабанду драгоценных камней, торговлю историческими ценностями, фондовые махинации, уход от налогов и бесконечные хищения государственных денег. Лю Хань посылал адвокатов на х…р; орал, что в 90-е благодаря ему были подавлены десятки народных бунтов, которые могли разрушить государственную систему, и власть в память о его заслугах закроет на многое глаза. Адвокаты замолкали, а между собой тихо говорили: «Он отмахивается легким перышком от раскаленного угля». И добавляли еще тише: «Едва ли он выпьет чарочку водки в честь Первого октября»7. Лю Хань не слушал адвокатов, курил «Панду» и верил в удачу.

Первые темные делишки он начал обделывать еще в школе. Отец, убежденный коммунист, до самой смерти говорил ему: «Настоящий мужик должен отвечать за свои поступки. Дед всю жизнь крестьянствовал, я помогал ему, пока не начались большие дела. Ты, я вижу, не желаешь работать и очень любишь деньги. Да, за них ты купишь дом, но не домашний уют, часы, но не время, врача, но не здоровье, кровь, но не жизнь. Кто с детства ворует иголки – вырастет, украдет золото. Деньги богача – жизнь бедняка….» Лю Хань ненавидел поговорки, но почитал отца, потому что боялся остаться без потомства и стать проклятием рода. Он и сейчас помнил каждое его слово, только ни за какие коврижки не захотел бы вернуться в нищету, в которой прошло его детство. Рис, лапша, соевый творог по-сычуански, сезонные овощи. Радость, когда мать делала яичницу с помидорами и свиную поджарку с побегами чеснока, а на десерт какие-нибудь сладкие пирожки. Вдоволь ели на праздник Весны8, на 1-е октября, в гостях, когда приглашали на свадьбы или поминки. Первой свадьбой, на которой был Лю Хань, была свадьба его старшего брата Лю Цяна. Невесту братец нашел в соседней деревне Чанцы. В памяти осталось как девушку знакомили с родственниками жениха, те говорили благопожелания и давали деньги по 100-200 юаней, не больше. Женщины щупали талию невесты, поглаживали ее по лицу и громко цокали языками, потому что она всем очень понравилась: высокая, с белыми руками, длинными шелковистыми волосами, ярко-красными губками, черными миндалевидными глазами. Спустя десять лет, когда братья Лю во всю бандитствовали, ее убили конкуренты, а перед смертью долго насиловали и пытали. Лицо изуродовали до неузнаваемости: заживо выкололи глаза, отрезали уши, нос, губы, от передних зубов оставили осколки и пеньки; с особой жестокостью раскаленным прутом ей расплавили то место, откуда на свет появились племянник и племянница Лю Ханя. Эксперты сказали, что ее мучили не меньше трех суток и мучили так, что волосы из черных стали белее снега и тоньше усиков бабочки. Братья нашли палачей и вырезали их вместе с семьями, даже домашних котов и собак, выпотрошили как кур, не говоря уже о людях.

Лю Хань полез в дальний ящик стола, где у него хранились семейные фотографии. Да, вот она, невестка, в день знакомства: на ней краповый кашемировый джемпер с вырезом – сердечком (джемпер целомудрено выделял ее высокую крепкую грудь), бедра обтягивала сиреневая полосатая юбка-карандаш чуть выше коленей, стройность фигуры подчеркивал изящный черный ремешок из кожи с крупной фигурной пряжкой, кажется, металлической. В конце альбома в одном файле лежали фото, сделанные криминалистами. Получить их было не сложно: братья Лю хорошо знали местного начальника уголовного розыска, можно сказать, он был у них на прикорме. Лю Хань достал первую из фотографий, где была крупно заснята изуродованная голова невестки. Он ужаснулся, когда вспомнил ту жизнь, он проклял то время и себя за то, что ввязался в эти страшные дела, он захотел смерти, но не тюрьмы, потому что смерть избавляла от позора, ведь из-за шумихи, поднятой журналистами, подвиги братьев Лю стали достоянием всего Китая, и его дорогой Цян, не пережив огласки, неделю назад застрелился. Плевать на полтора миллиарда людей, главное, дети, которые узнали про отца то, о чем только догадывались, о чем им нашептывали враги, но никто из них не рискнул сказать прямо, как на самом деле Лю Хань, гордость нации, пробивался наверх. И дьявол его знает с чего началась история простого деревенского паренька, захотевшего выбраться из бедности и покорить мир. «Черт, черт, черт! – ругался Лю Хань и курил сигарету за сигаретой. – Где я повернул не туда? Может быть, мать, одобряя деньги, которые я приносил, сбила меня с праведного пути, сглазила, отравила своей любовью и мягкостью? Так ведь матери давно нет, а я день ото дня становлюсь только хуже. Конечно, я хотел большего, чем научиться управлять трактором или стать председателем колхоза. Без алмазного сверла, как говорится, фарфор не просверлишь, вот и пришлось пробивать дорогу кулаками и пулями. Можно подумать, я один такой! Просто мне повезло, я очень сильный, я избранный! Разве люди не сравнивали меня с Лэй Фэном9, разве я хоть кому-нибудь отказал в помощи? Только в отличие от политиканов и святош я помогал не лозунгами и призывами, а делами. Всякое дело требует сил и денег, я делился и тем и другим, благодарности не ждал, и тех, кому помог, в должники не записывал…»

Лю страшное фото невестки вернул на место и открыл альбом сначала. У матери, у отца, у деда, у бабки лица были похожи на скорлупу грецкого ореха: такие же сухие, и морщины как будто застыли, как будто окаменели, кожа потемнела от солнца, глаза выцвели; ни улыбки, никаких других эмоций, во взглядах лишь вековое терпение крестьян, привыкших к нескончаемому тяжелому труду и к такой же бедности – без просветов, без намеков на другую, хотя бы чуть более состоятельную жизнь. Лю Ханя утешало, что мать с отцом не узнают о его позоре: они покинули эту юдоль скорби навсегда, и вряд ли Создатель захочет показать им ужасные дела сыновей. «Дети, наверное, рано или поздно поймут как нелегко отцу досталось богатство и простят, ведь все, что у них есть, появилось только благодаря моему высокому положению. Жена – святая женщина, она даже мысленно не посмеет осудить мужа. Может быть, тогда не стоит умирать?»

Лю Хань курил и курил, он уже отравился собственным дымом, он задыхался и кашлял. Достаточно было открыть окна или включить вытяжку, чтобы никотиновый смог развеялся, но нет, хозяин кабинета утратил связь с реальностью и путешествовал в тех мирах, которые оживают лишь во сне или в часы страшной тоски и печали. Из настоящего он пытался проникнуть в будущее, наткнувшись на пустоту, он бежал в прошлое, надеясь зацепиться за что-нибудь хорошее там, и в этом хорошем обрести смысл и надежду. Фотоальбом был в помощь. На седьмой странице Лю Хань увидел маленький прямоугольник с изображением одноклассницы «Как ее зовут?… как ее зовут?... я же любил ее, кажется… как ее зовут?», - пытался вспоминить Лю Хань и вспомнил: девочку звали Жасмин Ли, и от всех остальных учениц она отличалась белыми волосами – редкая генетическая аномалия, превратившая ее в изгоя, потому что девчонки завидовали таким волосам и сторонились её, и в принцессу, потому что мальчишки, даже те, кто был постарше, оказывали ей поистине королевские почести и каждый хотел стать ее избранником.

Лю Хань не расчитывал на ответное чувство, он мечтал хотя бы посидеть рядом с Жасмин Ли. Однажды мечта исполнилась, но произошло самое ужасное, что может произойти в таких случаях, когда хочешь произвести на девочку впечатление, а вместо этого позоришься как никогда в жизни. Так вот, сначала Лю Хань не смог ответить на простой вопрос учительницы, связанный с дробями, хотя по математике всегда успевал на отлично. Потом парнишка, который сидел сзади, бросил ему на голову жука. Лю Хань подпрыгнул на месте, почувствовав, что в волосах кто-то шевелится и попытался сбросить насекомое. От страха он не мог нащупать невидимого врага, а жук, тоже почувствовав опасность, начал кусаться. Хохотали все, учительница от смеха прослезилась, сняла очки в золотой оправе и присела за свой стол, чтобы успокоиться и привести лицо в порядок. Конечно, развеселилась и несравненная красавица Жасмин Ли. Лю Хань вылетел без разрешения из класса, вскочил на велосипед и умчался далеко-далеко в колхозные поля. Он с такой яростью крутил педали, что цепь слетала раз десять. Наконец, силы закончились, малыш Хань, как его в шутку называли домашние, хотя ему месяц назад исполнилось 10 лет, лег на землю и начал колотить по ней руками и ногами, как будто земля была виновата в дурацком приключении с дробями и жуком. Поостыв, Лю Хань начал размышлять, какие есть варианты, чтобы вернуть себе авторитет среди мальчишек, и заодно доказать заносчивой блондинке (на самом деле Жасмин Ли никогда не была высокомерной), что он настоящий мужчина. Можно побить одноклассника на ее глазах, правда, дурачка и слабака Чжана Сюэдуна кто только не бил и не велико достоинство дать ему по шее, тем более, кулаки Лю Ханя ломали тонкие доски (спасибо дедушке за уроки кунг-фу) и разбить чей-то нос им не составляло никакого труда. А если пригласить красотку на танец? В школе скоро будет праздник в честь 1-го октября, а любой праздник всегда заканчивается дискотекой, причем не только для юношей и девушек, но и для тех, кто поменьше. Вариант с танцами отпал сам собой, когда Лю Хань вспомнил про свой гардероб, где были только обноски, оставшиеся от старшего брата. Они прикрывали наготу, спасали от холода, в них можно было тренироваться и тусоваться с пацанами; старые вещи подходили для рыбалки, для помощи взрослым в каких-то их делах, типа уборки урожая или ремонта сарая; в них можно было заявиться в клуб и посмотреть кино, в них можно было все, кроме свидания с самой прекрасной девочкой на свете, такой ухоженной, такой нарядной. Она даже красила ногти светло-розовым лаком и подводила губы красной помадой, хотя учительница строго запрещала маникюр и макияж; и ещё вдобавок, брызгалась духами с запахом свежей малины или клубники, кто там разберет из чего состоит аромат. Так как кроме танцев других вариантов на ум не приходило, Лю Хань разозлился, расплакался и решил бросить школу. Утром он сказал матери, что у него болит живот и она позволила проваляться до вечера в постели. На второй день Лю собрался, вышел из дома и целый день проболтался на реке, благо осень стояла теплая, дождей не было, кукурузы сколько хочешь, поэтому домой он вернулся отдохнувшим и сравнительно сытым. На третий раз Лю Хань увязался за отцом в соседнюю деревню. Отец поехал за книгами - там был маленький книжный магазин - и Лю придумал, что ему нужны какие-то особые учебники по китайскому и математике. Вернулись они с к пяти вечера и буквально через десять минут после их возвращения в дверь постучали. Лю Хань побежал открывать и нос к носу столкнулся с Жасмин Ли. Она была обворожительна в синих джинсах, красной рубашке и легкой розовой курточке расшитой яркими цветами. Жасмин Ли объяснила свое появление так: учительница, обеспокоенная долгим отсутствием ученика, то есть Лю Ханя, предложила кому-нибудь из одноклассников навестить его и выяснить почему он не ходит на уроки. Помочь вызвалась Жасмин Ли и дурачок, который устроил переполох с жуком. По дороге глупыш, к счастью, отстал и теперь они могут спокойно поговорить без него. Лю Хань от неожиданной встречи, потерял дар речи. Выручил отец, он пригласил девочку к столу, она согласилась и в беседе со взрослым человеком была, что называется, на высоте. Лю только диву давался, какой умницей оказалась его ненаглядная. Про себя он думал: «Жаба мечтает отведать лебяжьего мяса», то есть такой увалень как он, рассчитывает на взаимность прекрасной девочки: красивой, умной, воспитанной, из обеспеченной семьи, где не скупятся на одежду, есть своя машина и, как наболтала Жасмин Ли, каждый год ездят в Европу. В этом году они были во Франции. В подтверждение своих слов Жасмин вытащила из портфеля кучу иностранных ручек и одну из них подарила Лю Ханю.

«Где же, где же та ручка? На ней были какие-то латинские буквы», - Лю Хань перерыл весь кабинет и еще две комнаты, где хранил всякую всячину: от первых школьных тетрадей, книг, рисунков, до маленьких элегантных шкатулок из-под часов и громадных коробок от бытовой техники. Сигарета, вторая, третья и вот, наконец, она, та самая ручка: шесть граней, прозрачный затертый корпус, синий обглоданный колпачок, такая же синяя, тоже вся жеванная-пережеванная затычка сзади, стержень куда-то делся, и вот те самые буквы: «B», «I», «С».

Лю Хань знал о компании «Bic» непонаслышке, он имел с ними дело в начале нулевых, только сейчас его интересовало другое: что же стало с Жасмин Ли? «Помнится, после школы она собиралась поступать в институт, в эту, как ее, чёрт подери, в Шанхайскую театральную академию» и, наверное, поступила - с такими-то данными…». Вичат10 по запросу выдал кучу фоток и ни на одной из них не было никого даже близко похожего на красавицу Ли. В былые времена Лю Хань набрал бы кому-нибудь из своих знакомых сыскарей и те вмиг бы предоставили досье. Сейчас звонки прослушивались и лезть на рожон из-за дел сорокалетней давности не следовало. Лю Ханю даже не пришло в голову, что Жасмин Ли, как и ему, было пятьдесят один, и в таком возрасте она вряд ли сохранила сходство с самой собой в школьные годы. Одна мысль его будоражила: Ли не вертихвостка, не фифа какая-нибудь, она пришла к нему в дом по собственному желанию, она весело, с удовольствием болтала с отцом, она подарила ручку, значит, он нравился ей и он сам дурак, что проглотил язык, как говорится, и проходил так несколько лет, уже познав женщин, но все еще даже не смея приблизиться к земной богине с белыми волосами по имени Жасмин Ли. Ответь он в тот вечер на ее любезность вниманием, пригласи ее на танцы и все было бы по-другому и тогда, и сейчас. «Эх, как говорил дедушка Иньху, было бы, да бы мешает».

 

--------------------------------------------------------------------------------------------

 

Никто не сомневался в будущих высоких достижениях Чжоу Юнкана. Мужчины из его семьи почти сто лет подряд становились военными, чиновниками, полицейскими. Из поколения в поколение передавалась выправка, умение подчинять и подчиняться, сговорчивость, когда надо, или, наоборот, верность принципам. С благородными женщинами Чжоу были галантными кавалерами, с женщинами для утех они превращались в отчаянных кутил; им в равной степени можно было доверить управление страной и приготовление чая – они везде, в любых делах были осторожными, проявляли ответственность и следовали традициям.

Пока Лю Хань мечтал, Чжоу Юнкан действовал. Никто еще в классе не решался всерьез ухаживать за девчонками, а Юнкан смело брал портфель Жасмин Ли и провожал ее до самого дома, не стыдясь, что их могут увидеть ребята или взрослые. Лю Ханю говорили: «Твоя вертихвостка Ли больше одна не ходит». Он не верил и отвешивал говорившему хорошую затрещину. Мальчишкам быстро надоело получать оплеухи и они оставили сладкую парочку в покое заодно с тем, кому отношения Юнкана и Ли были не безразличны.

Как-то по весне, когда куда ни посмотри везде цветёт сирень, на каждой ветке поют свои свадебные песенки птички, облака поднимаются высоко вверх, становятся лёгкими, прозрачными и больше не загораживают солнце, Лю Хань, презирая самого себя за трусость, задыхаясь от ревности и страха быть увиденным, проследил как Чжоу Юнкан провожает Снежинку Ли. Действительно, парочка не стеснялась весело болтать, держаться за руки и даже на прощанье тыкаться носами в щеки, изображая поцелуй. Ну и как тут поступить, когда все понятно? Как, как – отомстить! Хорошо, а что надо сделать с врагом, чтобы он навсегда отстал от девочки, а девочка забыла о его существовании? Лю Хань, заикаясь и краснея, пользуясь намеками, спросил об этом у деда. Дедушка Иньху к тому времени совсем ослабел и не понял, о чем его спрашивает внук. Мать на вопрос «как отогнать мальчика от девочки, которая нравится» сказала: «Рано тебе еще об этом думать, займись учебой, помоги отцу». С отцом, строгим, помешанном на политике, говорить на такие темы было себе дороже – вместо ответа он, наверняка, придумает сто поручений, и времени на мечты и планы не останется. Пришлось довольствоваться малым - как можно чаще держать подарок Ли в руках, раздумывая, что могут означать буквы «B», «I», «С».

Месть удалась спустя год. Друзья совершенно ни к чему рассказали Лю Ханю будто бы Чжоу Юнкан хвастался, что бывает в гостях у Жасмин Ли и они в обнимку на диване смотрят видик. Ребята забыли про увлеченность своего товарища этой девочкой и были очень удивлены, когда на них посыпались ругательства.

- Вы что такое болтаете, придурки, - ломающимся голосом бухтел Хань, - такого не может быть, чтобы этого воображалу Юнкана пускали в порядочный дом. Я не верю вам и не хочу больше слушать про всякие глупости. Противно после такого смотреть на ваши рожи.

Пацаны пожали плечами и объяснили:

- Мы думали ты давным-давно забыл о принцессе. Ну, извини.

- Я забыл, – Лю Ханя застали врасплох и он начал отпираться, - забыл, но я не хочу, чтобы при мне говорили гадости. Так нельзя, чтобы парень обнимался с девчонкой у нее дома, как будто он жених, а она невеста.

С Лю Ханем спорить не стали, благо скоро начиналась тренировка по футболу и куда интересней было поговорить о спорте, чем о ничего не значащей ерунде.

Через два дня Чжоу Юнкан после урока китайского подошел к учительнице и объявил, что у него пропали ключи от дома и кошелек с деньгами. Юнкан очень нервничал, он считал себя идеальным, без недостатков, а значит, не способным что-либо потерять, и понимал, как теперь над ним будут смеяться в школе и дома. Еще бы: Чжоу Юнкан, один из первых учеников, чистюля, богатенький, вдруг оказался растеряшкой, типа малыша из детского сада – ха-ха, позор, презрение! Потерю искали до вечера. Вечером, когда Чжоу Юнкан с ужасом осознал, что он останется ни с чем, он не придумал ничего лучшего, как обвинить одноклассников в воровстве. Назревал конфликт, хорошо, учительница сказала: «Чжоу Юнкан, твои деньги, безусловно, могут быть лакомым кусочком, а вот зачем кому-то твои ключи? Вспомни еще раз: по дороге в школу ничего не приключилось?» И Чжоу Юнкану под пристальным взглядом взрослого человека пришлось сознаться: он хотел наломать сирени и упал, когда залез на высокий камень, с которого можно было дотянуться до веток попышнее. «Вот, - учительница подняла вверх указательный палец, - пойдемте все вместе и посмотрим, нет ли вещей Юнкана на том месте». И весь класс во главе с ней пошел туда, где Юнкан пытался нарвать букет. Увы, ни ключей, ни кошелька там не было, Чжоу оставалось опустить голову и признать себя болваном, не способным уберечь ценные вещи.

Лю Хань торжествовал: наконец-то его соперник уничтожен, историю, так он думал, будут долго помнить в школе, и дома тоже по головке не погладят за расхлябанность. На самом деле, Лю Хань видел утром Юнкана возле сирени, потому что шел – не специально, а как обычно – по одной с ним улице. Он понимал для кого предназначены цветы и, когда проходя мимо кустов заметил на земле ключницу и маленький кошелек, решил не отдавать их, а чтобы на него не подумали, будто он вор, Лю Хань бросил и то, и другое в ближайший колодец, на дне которого вряд ли эти вещи когда-нибудь обнаружат.

 

Эгоизм взрослел вместе с Лю Ханем и давал все новые и новые побеги: зависть, мстительность, жестокость, нечестность. Человек, зацикленный на себя не может жить без врагов и для Лю Ханя таким стал отличник и красавец Чжоу Юнкан. Очень обидно, что ненависть и презрение сами по себе не способны навредить тому, на кого они направлены, наоборот, вредят они той душе и тому сердцу, где для них есть постоянная подпитка. Чжоу Юнкан в пятнадцать лет думал о карьере в юстиции, Лю Хань в том же возрасте собрал парней покрепче и вместе с ними занялся грабежом, воровством, мелким рэкетом (трясли таких же подростков и юношей послабее), не брезговали спекуляцией шмотками, техникой, потихоньку приторговывали дурью, благо рядом с их большой деревней было много городков, и власть в конце 80-х больше занималась экономикой, чем правопорядком. Вечерами пацаны болтались на улицах или собирались у кого-нибудь дома. Лю Ханя боялись: он хорошо дрался, хорошо говорил, не раз участвовал во взрослых делах, при разборках не прятался и не суетился, бил первым, кое-кто из противников уже попробовал его нож, а в кое-кого он стрелял из старого отцовского ружья. Убитых за ним не числилось, избитых до полусмерти перестали считать. О врагах Лю Хань говорил: «Дохнет комар и вместе с ним исчезает его яд», то есть человек перестает мешаться, когда у него нет для этого физической возможности. Подобная участь ждала и Юнкана. Расправу над ним решили устроить в субботу вечером, в это время он всегда возвращался из города на мопеде после каких-то дополнительных уроков. Парни из банды Лю, когда услышали шум двигателя (мопед Чжоу стоил дорого, но рычал как самодельный), перегородили дорогу старой машиной. Машину увели год назад и пока не светили, выгоняя ее из одного заброшенного сарая ближе к ночи. Юнкан остановился. Не заглушая двигатель, он попросил уступить дорогу. Он знал с кем имеет дело, хотя самого Лю Ханя среди ребят не было.

- Ты, - начали они оскорбления, - погладил носочки? Кремом помазал лицо? Трусики меняешь каждый день? Что у тебя в сумке: губная помада и духи?

Чжоу Юнкан молчал, и на его лице не было даже признаков страха. Пацанов такая смелость вывела из себя и от слов они перешли к тычкам. Чжоу стоял солдатом и даже не отшатнулся, когда перед его лицом замелькал нож.

- Конечно, он нас не боится, мы же вонючие крестьяне, сраные бедняки, долбанная шпана из подворотни.

- Он пожалуется папочке и полиция надерет нам задницы.

- Да, малыш?

- Да, братец?

- Он не братец, он сестрица.

- Нам, оборванцам, наверное, не престало так себя вести с будущим министром?

- Конечно, окружному начальнику можно и пожары устраивать, а простому люду и лампу зажечь нельзя.

- Чжоу Юнкан, твое последнее желание?

- Сестрица, наверняка, попросит не бить по лицу, чтобы в гробике лежать красивой.

- Что ж, попробуем какая у него фанера11.

От первого удара в грудь Чжоу Юнкан пошатнулся, от второго сделал шаг назад, третий удар кастетом свалил его на землю и сбил дыхание. Бандиты нависли над ним как волки над раненым оленем, еще секунда и они бы растерзали жертву. И тут из машины раздался свист.

- Эй, - озлились они, - дай нам сделать наше дело, мы же договаривались.

Свист повторился.

- Тогда добей его сам.

- Выйди с ним один на один.

Свист прозвучал третий раз. Парни переглянулись между собой, оплевали Чжоу Юнкана со всех сторон, несколько раз дернули за уши и за волосы (так наказывают девчонок) и погрузились толпой в колымагу.

Юнкан поднялся с земли, пригладил волосы, стряхнул с себя пыль, плевки, запустил движок и как ни в чем не бывало продолжил путь.

Лю Хань и его дружки месяц ждали проблем с законом из-за своей выходки, потому что отец Юнкана носил полицейскую форму и погоны полковника. Однако их никто никуда не вызывал, более того, сам Чжоу Юнкан при встрече с Лю Ханем, как и раньше, первым протягивал руку и интересовался делами. Дела у Ханя шли прекрасно: появились деньги, девочки, покровители. То, что Чжоу играл в школьном спектакле Ромео, а Ли Джульетту, и по ходу репетиций они постоянно были вместе, обнимались, целовались, не вызывало в нем ревности. Его просто бесила удачливость, смелость и нравственная чистота Юнкана; его злило, что Жасмин Ли выбрала красавчика, умницу и богача; он ненавидел себя за происхождение, бедность и всеми силами хотел доказать миру собственную значимость. Он не пожалел Чжоу, он просто знал: убей они его или искалечь – тюрьмы не избежать, а за решетку не хотелось.

Понятно, убили бы ребята, но разве не подло подставить их, а самому остаться на воле и таскать передачки? Лю Ханю было плевать на всякие там моральные принципы – в том мире, куда он упорно лез, за такие штуки, как подставы, лишают авторитета. Лю завоевывал авторитет всеми возможными способами, поэтому убийство пришлось бы взять на себя. Такое преступление сделало бы его непререкаемым лидером, да, черт возьми, не хотелось в тюрьму, кто знает, каким бы и когда он вышел оттуда. Всякое рассказывают про неё: как там пытают, опускают, и про заразные болезни, и про полицейских, которые используют заключенных как рабов. В конце концов, Чжоу Юнкан близко не касался его дел; Жасмин Ли расцвела и стала невообразимой красавицей, да сколько таких вокруг! Убивать из-за детской обиды и собственных амбиций не имело смысла - со смертью Чжоу не исчезнут тысячи других мажоров, которым повезло родиться в хороших семьях. Лучше заняться делами и самому подняться до тех вершин, которые предназначены лишь избранным. Так решил Лю Хань. Подобное здравомыслие позже много раз спасало ему жизнь.

 

Что касается женщин, то, как говорится, у мужчины всегда должен быть недостижимый идеал. Стоит раздеть самую прекрасную женщину и радость обладания исчезает через пять минут. Лю Хань это понял уже в ранней юности, просто не мог так четко сформулировать. От Жасмин Ли остался образ и ручка: ручкой Лю писал письма, пока те писались еще на бумаге, ставил подписи под разными документами, ручкой он записывал чьи-нибудь важные для него слова или просто чиркал в блокноте на переговорах, что очень смущало партнеров – им казалось, что он задумал недоброе, и поэтому они быстрее соглашались на его условия. Лю Хань никогда не был ранен, если ручка была при нем; сделка удавалась, если ручка была при нем; чиновники меньше ломались, когда брали взятки, если ручка была при нем, одним словом, ручка стала оберегом на долгие годы. Чернила закончились, корпус вытерся, поцарапался, дела резко пошли в гору, оберег стал не нужен и был убран в коробку со старыми вещами, где и пролежал, как говорится, тридцать лет и три года. И вот теперь, когда тюрьма стала реальностью, Лю Хань вспомнил о подарке Жасмин Ли. Он вспомнил, как выпутывался из самых сложных ситуаций, если в возле сердца, в левом кармане пиджака или рубашки ощущалась грошовая трубочка из пластика.

Эврика! Оберег слишком долго пролежал без дела и потерял силу. Да, точно, в нем спасение! Если сейчас найти ту ручку, то все будет хорошо, удастся бежать в Европу или Австралию, о нем забудут, он затеряется на просторах другого континента и сохранит жизнь, а, может быть, даже честь. «Где же, где же та ручка? На ней были какие-то латинские буквы…»

 

--------------------------------------------------------------------------------------------

 

Уж давно это было. Лю с мальчишками до позднего вечера играл в футбол. Темный шар мяча почти слился с вечерней тенью, а ребята никак не могли остановиться, лишь голод и жажда заставили их разойтись. В тот вечер на улице, где жил Лю Хань, стояло человек пятнадцать-двадцать взрослых. Они тихо переговаривались и разговор в основном крутился вокруг плотника Ту, что жил неподалеку. В деревне его любили за честность и мастерство, приговаривая каждый раз, когда речь заходила о нем: «Хороший человек, только жена ни дать ни взять вылитая Пань Цзиньлянь11. От такой добра не жди; Ту когда-нибудь пристукнет ее или на себя руки наложит». Лю Хань как-то спросил у отца: «Кто такая Пань Цзиньлянь и почему мастера Ту жалеют, когда вспоминают про его жену?» Отец тогда промолчал. Спустя пару лет Лю сам понял что к чему. Плотника, - именно поэтому на улице собралась толпа, - нашли повесившимся на кровати в собственном доме. К нему зашел сосед, чтобы договорится о починке крыши. Постучал раз, другой, ответа не было. Тогда он вошел без приглашения, подумав, а вдруг мастер чем-то занят и просто напросто не слышит, что к нему пришли. Плотник стоял на коленях, спиной к двери, с веревкой на шее, другой конец верёвки был закреплен на спинке кровати. В таком положении, как сказал потом местный полицейский, Ту пробыл не меньше суток, пока его распутная баба забавлялась с молодым трактористом. «Значит, Пань Цзиньлянь тоже забавлялась с трактористом, а ее муж от бессилия и горя покончил с собой», - так решил про себя Лю Хань и с тех пор стал ревнивым и подозрительным, сначала наблюдая за своей матерью, позже за всеми женщинами, с кем ему приходилось быть в отношениях. Сам он не раз пользовался чужими жёнами и девушками, и его совесть ничуть не возмущалась, когда он развлекался с ними, даже поощряла это, если рогоносцем, к примеру, становился враг, которого по тем или иным причинам нельзя было наказать физически или деньгами. Лю Хань, как о нем шептались, по проницательности не уступал Сунь Укуну, Царю обезьян12, он видел все наперед, поэтому ни разу не попался, когда соблазнял не свободных женщин, более того, в 90-е годы на него было много покушений и ни одно из них не удалось. Лю обладал истинными дарами лидера: предвидением, способностью угадывать мысли и намерения, чувствовать, где можно потерять деньги, а где можно хорошо заработать, умением добиваться своего, брать паузу, отступать на шаг назад, чтобы потом сделать огромный скачок вперед. Только в отношении к Жасмин Ли его магия почему-то теряла силу. Видимо, она так очаровала его, что ему просто не хотелось знать правду, ему было приятнее мечтать, чем знать наверняка. Что ж, у всех великих есть муза, без нее больших дел не сделаешь.

Первая подружка Лю Ханя Лю Мяомяо музой стать не могла при всем желании. Она была красивой девушкой, не по годам развитой чувственно и телесно. Стоило ей накраситься, распустить волосы, надеть коротенькую кожаную юбочку и обтягивающий топик, больше похожий на лифчик, как даже взрослые мужчины замирали от восхищения и похоти, и предлагали красотке кучу благ в обмен на несколько, как они говорили, невинных поцелуев. Лю Мяомяо догадывалась о каких поцелуях шла речь, поэтому посылала таких бабников подальше и предупреждала, если те не отставали, что пожалуется отцу и старшим братьям. В Лю она влюбилась как влюбляются в странствующих рыцарей – по уши, навсегда, до полного отключения мозгов. Как-то они гуляли общей компанией в горах. Парни, подвыпив, устроили соревнование, кто выше заберется по узкой и крутой горной тропе. Девчонки тоже захотели показать свою силу и ловкость. Лю Мяомяо не отставала от других, пока не подвернула ногу. Она просила помочь ей добраться до деревни, да разве кому-нибудь захочется возиться с калекой, когда в крови гуляет вино, а мозги взбудоражены духом соревнования и возможностью стать настоящим мужчиной, если уединиться парочкой в ближайших зарослях. Лю Хань оказался единственным, кто посмотрел в сторону Мяомяо. Их взгляды встретились, сцепились, и телам не оставалось ничего другого, кроме как тоже соединиться, ведь это уже мысленно было решено. Близость произошла спустя неделю. Ее не могло не быть, ведь Лю Хань на спине пронес Лю Мяомяо несколько ли и всю дорогу утешал, когда она жаловалась на боль в лодыжке. Иногда он останавливался, находил ручей, смачивал в нем свою рубашку и прикладывал влажный холод к белой стройной ножке, чуть-чуть посиневшей в месте травмы. Страсть между юношей и девушкой затихла быстро. Лю Хань понял: с Мяомяо был просто секс, любит он Жасмин Ли. Лю Мяомяо требовала от него, как от человека, который лишил ее первозданной чистоты, продолжения отношений. Страсть ее тоже угасла, но она не могла отцепиться от парня из принципа, из гордости, из понимания, что теперь ей долго не отмыться от статуса первой девчонки Лю Ханя, и теперь каждый будет смотреть на нее как на что-то несвежее, вторичное, потому не видать ей нормального кавалера и мужа как своих ушей.

 

Уж давно это было. Подобную страсть Лю Ханю удалось испытать еще раз. Чувство, как ни странно, вызвала жена, с которой они прожили к тому времени без малого двадцать лет.

Супруги поехали на водохранилище вдвоем, то есть с охраной и без посторонних. Водохранилище опоясывали горы, не сказать, что крутые, но и не маленькие. Вдоль тропы, по которой они медленно поднимались без всякой цели - не назовешь же целью желание устать физически, чтобы не думать о проблемах, - густо росли деревья; особенно доставали карлики ююбы13, повсюду, распустившие свои когти. Стоило чуть оступиться, как они тут же впивались в руки и ноги острыми шипами и просто так, без усилий со стороны жертвы, не отпускали ее. В какой-то момент жена Лю Ханя ойкнула и присела на землю: у нее свело икры на обеих ногах. Впервые судороги появились после вторых родов и периодически мучили ее, не столько болью и скованностью, сколько неожиданностью приступов.

Лю остановился и недовольно присел рядом с супругой. Та уже разминала мышцы руками, но мышцы не поддавались.

- Помоги, - попросила она мужа.

Лю Хань начал массаж.

Вокруг было по-осеннему тихо, чувствовался аромат увядающих листьев, старой травы, нагретой солнцем. Птицы не кричали как весной, они разговаривали друг с другом спокойно, больше молчали, наверное, думали, что лучше: остаться здесь или улететь куда-нибудь, где не бывает дождей и снега.

Женушка Лю Ханя от тишины, тепла и рук любимого мужа размякла, как будто даже задремала. Лю сначала посмотрел на ее лицо – усталое, взрослое, тоже осеннее, как и природа вокруг, потом посмотрел на ее ноги. Удивительное дело: они по-прежнему были такими же белыми и гладкими как два десятилетия назад. В душе Лю Ханя словно что-то всколыхнулось, словно щелкнул переключатель, да так, что перехватило горло. Он сглотнул и навалился на жену всем телом. Она не испугалась, на поцелуй ответила поцелуем и только нежно спросила:

- Что с тобой?

Лю Хань навалился еще сильнее. Жена пару раз трепыхнулась, пытаясь вырваться, и обмякла, забыв про судороги и все остальное на свете…

- Давно мы не занимались этим?

Лю Хань кивнул.

- Мне было хорошо.

Лю Хань приобнял жену за талию, а она доверчиво положила голову на его плечо. Он почувствовал аромат шампуня, аромат осени и по старой привычке закурил, отгоняя дым от заново открывшейся ему женщины, такой известной и такой загадочной, такой близкой и такой далекой, матери его детей и настоящей подруги, которая знала всё про его делишки и ни разу не осудила, лишь попросила для себя разрешения послужить в «Красном Кресте». Служением она хотела очистить карму мужа и снять ее тяжесть с семьи. Лю Хань не возражал и никогда не возмущался, если она просила деньги на помощь больным и бедным.

И вот теперь, когда ему светила высшая мера, в лучшем случае, пожизненное заключение, жена казалась особенно чистой и недоступной. Она знала по каким статьям его обвиняют. Черт с ним, с рэкетом и фондовыми махинациями, нет ничего особенного в торговле оружием и наркотиками, взятки и контрабанда – это вообще ерунда, из государственной казны не тащют только те, у кого нет доступа к ней. Другое было мерзко: журналисты в красках описали изнасилования, оргии, в которых Лю по молодости лет, да и позже, принимал самое активное участие. Раскопали, гады, как он открывал парикмахерские салоны14, какие конкурсы красоты спонсировал и чем там занимались, на этих гребаных конкурсах. Парни (сыновья) плюнут и забудут, а вот супруга не забудет, оскорбится, и до самой смерти будет мучиться от его ужасного предательства. Что б ему провалиться сквозь землю! Что б ему задохнуться от сигаретного дыма! И чем он занимается последние часы на свободе: шарит в интернете, ищет Жасмин Ли. Помнится, она подарила ему ручку, а сама весь вечер рассказывала взрослому незнакомому человеку, его отцу, как ей нравится Чжоу Юнкан, какой он молодец, как хорошо учится, какой он честный, смелый, из себя красавец, из хорошей семьи и так далее. Почему же Лю сразу не послал эту девочку к чёрту, зачем было превращать ее в божество, в символ вечной любви? Чушь! Бред! Г..но! И вопрос номер два: какого хрена надо было сейчас искать Жасмин Ли? Она, может быть, давно умерла, сто раз сменила имя и фамилию. Да, едрить твою мать, она же теперь пятидесятилетняя тетка, у которой вместо лица грецкий орех. Или он такой идиот, что думает будто Жасмин Ли до сих пор стройная белокурая девочка из сказки? Нет, пусть та глупая история останется тайной. Надо уничтожить старые фотографии, надо уничтожить всё, что хоть как-то может намекнуть на его первую любовь. Пусть жена думает, что он любил только ее…

Кажется, Жасмин Ли, подарила ему ручку и он точно ее не выбросил. «Где же, где же она? Такая прозрачная, с синим колпачком, с буквами… нет, с каким-то человечком на корпусе…»15

 

2021 год

ДЕД ЁЛКУ НАРЯЖАЛ

 

1

 

Каким бы ни был старик, он всегда жалок. И всегда хочется сказать: «Так просто была его жизнь». Больше добавить нечего, своя старость не за горами.

 

Дед Коля (в прошлом Николай Васильевич, а когда-то просто Коля) два раза в неделю ходил в магазин, ежедневно утром и вечером по часу гулял, его хорошо знали в газетном киоске, дворники здоровались с ним за руку, некоторые мамочки доверяли своих детей, когда он читал газету на лавке рядом с детской площадкой, старухи из разных подъездов азартно обсуждали с ним давление и цены, участковый просто кивал головой в ответ на его «здравствуйте», местные алкашки раз в месяц обязательно занимали пятьдесят рублей, в следующем месяце отдавали, но через несколько дней занимали снова.

Кроме общественной жизни, Николай Васильевич увлекался земледелием. Собственно живой земли перед обычным многоэтажным домом с гулькин нос, но тем, кто родом из деревни, достаточно и нескольких квадратных метров, чтобы почувствовать себя огородником.

Коля хранил на балконе лейку, две лопаты – совковую и штык, грабли жесткие, грабли мягкие (для старой травы и листьев), несколько детских совочков, эмалированное ведро с дырками на дне и по бокам, мешок песка килограммов на двадцать, такой же мешок фосфатных удобрений, палки-верёвки для ограды, колышки, чтобы помнить, где какое растение, поливочный шланг, старую грязную пленку (может пригодиться для парников), фуфайку, черные и коричневые брюки, несколько пар кирзачей и резиновых сапог для работы. Еще у него был складной стул и садовые ножницы без пружины, то есть ветки дерева или кусты ими ни за что не подрезать, но все же они были не менее значимой частью инвентаря, чем все остальное барахло.

С ранней весны до середины октября дед копался в своей земле - в своей, потому что он жил на первом этаже и все остальные этажи к его огородику не имели никакого отношения. Только сойдет снег, а он тут как тут - с граблями, лопатой, ведром, собирает мусор: окурки, бумажки, бутылки, банки, чаще из-под энергетиков и пива. Много на земле оставалось от собак. Коля морщился, не дышал и хоронил эти отходы в заранее выкопанной ямке. Хотелось ему городскую землю как-нибудь удобрить, а ещё лучше поднять, да где же возьмешь в таком количестве торф, песок, навоз, поэтому приходилось ограничиваться рыхлением земли, в лучшем случае, подкормкой растений химическими удобрениями с балкона.

Чем же был богат такой импровизированный садик? Для начала там росла яблоня. Её дед Коля белил три раза: в феврале, чтобы не заводились насекомые, грибки и прочая инфекция; в июне – защищал от солнца; а последняя побелка была в октябре-ноябре. Зимой интересующимся прохожим он объяснял: «Сейчас солнце очень активное. Кора нагревается, то есть начинается сокодвижение. Ночью сок замерзает и кора трескается, отчего яблонька моя может заболеть или погибнуть».

Дед обожал весь процесс побелки. Во-первых, она всегда проводилась в сухую погоду, что уже приятно. Во-вторых, какое-то особое эстетическое удовольствие было в очистке ствола от лишайников и наростов. В городе нельзя было сжигать сор, но главное – спасти дерево от вредителей, а костров в жизни деда Коли и без того хватало. Раны на стволе замазывались пастой из магазина. Лучше бы конечно болтушкой из глины, навоза и соломенной трухи, да когда кругом асфальт и бетон, где же достать такие ингредиенты?

Хорошо смотрелась краска на дереве, нарядно, в ней была чистота, порядок, уважение к растению; и кистью водить по стволу было одно удовольствие: сверху вниз, не спеша, оставляя после себя белые жирные дорожки. Потом красились самые толстые, или по-ученому, скелетные ветви. В последнюю очередь белился ствол ниже уровня земли, а когда раствор засыхал, землю, снятую вокруг ствола, надо было обязательно вернуть назад.

Кусты сирени в отличие от яблони особого ухода не требовали. Когда секатор еще работал, Николай Васильевич обрезал лишние побеги для омоложения куста и чтобы лучше цвел. Потом уже сирень цвела как придется.

Жасмин и шиповник росли без человеческого участия и, надо сказать, иногда перегоняли свою фиолетовую соседку богатством цвета и запаха.

Больше всего возни было с клумбами. Раньше ими занималась жена, а Коля только поливал или таскал рассаду. Теперь, после смерти Кати, все приходилось делать самому. Что говорить, только работа с гладиолусами отнимала полжизни. Осенью выкапываешь луковицы, высушиваешь на газетке, потом убираешь в пустую коробку, чаще всего из-под обуви, а саму коробку кладешь на балкон в любое темное место. Это еще не все. В самые большие морозы коробку нужно было достать и занести в дом. Обязательно! Не забыть! Не проворонить смертельно опасный холод! За месяц до посадки с луковиц надо было аккуратно удалить чешуйки - так, чтобы не задеть нежные ростки, затем переложить луковки в теплое место, где много света, и дать росткам как следует прорасти.

Не просто было и с той частью работы, которая проводилась на земле. Сами подумайте: разве можно выращивать цветы на одном месте больше двух лет? Нет, конечно, а под окном, ясное дело, далеко не шесть соток. И глубину надо подбирать правильно, а то сунешь слишком глубоко и никакого цветения не будет. Поливать раз в неделю не сложно, а вот в жару до ломоты в ногах и пояснице набегаешься с тяжеленным шлангом-анакондой. Кстати, у Коли шланг соединялся с кухонным краном, поэтому грязи в доме после полива было предостаточно.

Для подвязки отлично подходили колышки и веревки с уже хорошо известного балкона. За сезон цветы приходилось полоть раза три, четыре. Что говорить, даже срезку нужно было делать по правилам: острым ножом, рано утром, так, чтобы остаток стебля находился глубоко между листьями, тогда луковички и дальше будут хорошо, хорошо расти.

Был еще в палисаднике топинамбур – маленькие солнышки на длинных, иногда выше человеческого роста, стеблях. В первый год после смерти Кати зацвели мелкие хризантемы. Долго они цвели, прощально, больше их Коля никогда не видел.

Соседи к такому хозяйству относились с уважением. Муниципалитет тоже не возражал против красоты под окнами. А вот собаки прекрасного не понимали: зайдут на участок, сделают свои дела и давай рыть ямы. Или просто от скуки сунется какая-нибудь уличная морда, понюхает клумбу и начнет дербанить ее огромными, если сравнивать с луковками, лапами, пока дед не увидит и не спугнет псину картофелиной или громким криком.

В ноябре огородничество заканчивалось. Коля грустно смотрел на свою плантацию из окна и с нетерпением ждал снега, чтобы растения не мерзли почем зря. Глядя на притихшую жизнь, он вспоминал жену, а заодно и всю остальную родню. Слез не было, только глубокие вздохи и то недолго, потому что смерть давным-давно перестала пугать – слишком многих она уже похватала и стало ясно: ее не избежать и ничего особенного в ней нет, больше слов да церемоний, как в скучной театральной пьесе.

Ноябрьский день – серый, унылый – быстро растворяется в сумерках и в ночи, как сахар в чае. В такие дни Николай Васильевич частенько наблюдал за природой из окна, пытаясь понять, почему же с годами время так очевидно ускоряется? Почему? Видимо, срабатывает эффект дороги. Это когда садишься в поезд, ехать сутки, а кажется – вечность. Естественно, появляется иллюзия, что всё успеешь: поесть, поговорить, выспаться, почитать любимый журнал и даже ответить на два-три неоткрытых письма. Первые часы пути всегда самые интересные: новые люди, новые истории, шутки, а ещё движение, скорость, разные виды за окном. Но вот уже все анекдоты рассказаны и услышаны, читать темно и качает, есть не хочется, чай надоел, вкусное уже невкусно. Ложишься спать, ворочаешься, маешься, кругом тихо, тоскливо, такая вот особая дорожная тишина. Ладно, говоришь сам себе, посплю часа 3-4, а потом сделаю что-нибудь важное, заранее намеченное. Сон не идет, подушка неудобная, затекает шея, поясница, голова начинает болеть в разных местах: то стрельнёт в затылок, то сдавит виски, то обхватит обручом от уха до уха. Не поймёшь: холодно тебе, жарко, хочется пить, не хочется. Перед рассветом появляется тревожная дремота: забудешься, испугаешься, подскочишь и снова забвение. Наконец, за час до того, как проводник начнет будить пассажиров, вдруг исчезаешь из мира в небытие. Только исчез и сразу же слышишь голоса попутчиков, музыку из радио, тебя трогают за плечо соседи. Открываешь глаза - голова тяжелая, спину ломит, времени мало, только чтобы одеться и сходить в туалет, перед тем, как выползти с чемоданами на перрон.

Откуда взялся город, который накануне казался несуществующим? Что произошло за сутки? Где они? Чем закончились? Почему те, кто вчера казались друзьями, сегодня не смотрят на тебя и молчат? Последний час самый суетливый, потому что много мелких дел, а сил нет – сутки пути, да ещё бессонная ночь измотали вконец. В общем, это уже не твой час - этот час полностью принадлежит дороге.

 

2

 

Зимой чай пьется особенно хорошо и много. С ним радио не такое скучное, телевизор не такой глупый и газеты не так сильно расстраивают, как если читать их всухую.

Когда-то Николай Васильевич руководил целым отделом электронщиков. Какого только оборудования он не видел, с какими только важными людьми не встречался, даже из оборонки к ним частенько заглядывали, хотя там и своих умов было достаточно. Но XX век стал вдруг как-то быстро заканчиваться. Вместе с ним увяло некогда крепкое раскидистое древо Колиного НИИ. Сам Коля не пропал: все-таки высшее техническое, I категория, почти законченная диссертация. За ним бегали, как за кинозвездой, ведь не было уже в городе ни одной фирмы, тем более ни одной компании, где бы считали на счетах, звонили по проводному телефону и вместо интернета пользовались бы картотекой.

Лет двадцать Николай Васильевич трудился за пятерых, а потом возраст, как наглый незнакомый родственник, начал потихоньку заявлять о своих правах. То подскакивало давление, то сахар, иногда по утрам просто так болела голова и вслед за ней все тело; печень, поджелудочная уже не раз возмущались жирным, соленым, перекусами и требовали диеты. Зубы, до этого стоявшие ровным, хотя и потрёпанным строем, исчезали один за другим в щипцах стоматолога. Хорошо, попался один рукастый спец, армянин, который за недорого сделал коронки, мосты и тем самым спас рот от очень неудобной пустоты и боли.

Но подлее всего поступила спина. Ни с того ни с сего она начала вдруг каменеть по утрам. К вечеру напряжение в пояснице исчезало, неприятные ощущения забывались, дед с удовольствием подметал, копался в книгах, начищал ботинки, делал легкие наклоны и пять, а то и десять раз поднимал двухкилограммовые гантели. Перед сном он смотрел новости в интернете, читал газету или журнал, разговаривал по телефону с сыном, иногда с его женой, потом пил чай по традиции из маленькой, почти, кукольной фарфоровой чашки, оставшейся от покойной жены. В чай, тоже по традиции, Коля добавлял ровно полторы ложки сахара и после чаепития кружку никогда не мыл. На дне оставалось не больше столовой ложки напитка. Этого было достаточно, чтобы жизнь за несколько часов сна не ушла насовсем из порядком уставшего тела.

Когда все дела заканчивались, дед стелил постель. Диван до недавнего времени казался ему вполне хорошим, хотя и немного жестковатым, теперь же, когда спина решила посчитаться с ним за все десятилетия прямохождения, диван перестал нравиться. Еще не понимая причины неудобства, дед переходил по очереди на софу жены, кресло-кровать, раскладушку. Наконец, целую неделю спал на полу. Поясница, несмотря на перемену спальных мест, даже не думала сдаваться. Она теперь каменела не только по утрам, но уже и днем, и вечером, и ночью, правая нога стала хуже сгибаться, ныла шея, плечи. Николаю Васильевичу стало страшно. Хоть он не только по профессии, но и по сути был технарем, воображение работало будь здоров. Самое меньшее, что оно предлагало – это клюка или костыли, а так, конечно, полный паралич от пяток до ушей.

Однажды утром страшное произошло. Дед проснулся, потянулся и осознал: правая нога не работает, правая нога задубела, а потягивающие движения вызывают дикую боль в бедре. «Вот и смерть моя», - подумал он и больше ничего не подумал: мышца как будто лопнула, как будто ее разорвали, глаза перестали видеть из-за блестящих мушек, в ушах загудело, сердце екнуло и, кажется, остановилось… Болевой шок прошел, Николай Васильевич по-прежнему оставался на земле в собственном теле; пусть оно сломалось и требовало немедленной починки, но еще не остыло и худо-бедно двигалось.

«Скорая» приехала через полчаса. Инсульт не подтвердился, график кардиограммы прыгал не больше обычного, давление не давило, нога хорошо реагировала на неврологический молоток. Почувствовала она и хлопок, а вслед за ним укол в испуганную ягодичную часть. Против желания деда ему дали направление на обследование в районную поликлинику.

- Может мне лучше участкового вызвать?

- Нет, не надо, сами дойдете.

Фельдшер очевидно был оптимистом или, наоборот, сухим, чёрствым человеком, равнодушным к чужому страданию.

- Дедушка, - внуку было под шестьдесят, но выглядел он впечатляюще: лицо, выбритое до пунцовой красноты, мощный запах простого одеколона, сверкающая лысина, огромные ладони – такими не уколы ставить, а сваи забивать или шпалы укладывать, - больше ходите, с внуками в футбол играйте, на велосипеде катайтесь.

- Можно на велосипеде?

- Хоть на колесе с мотором. И не отказывайтесь, - белый халат доверительно понизил голос, - если хозяйка в магазин позовет или ремонтик попросит сделать, – умеренные нагрузки крайне полезны. А по лекарствам так: сегодня, завтра мажьте ногу и поясницу любой согревающей мазью, самое больное место обмотайте шарфом или пуховым платком, главное, двигайтесь, не лежите. Сейчас есть «активное долголетие», как только отпустит, бегом туда.

Дед кивнул. Бедро на кивок отозвалось сначала резким жжением, потом нытьем.

- А ещё, - медик разошёлся, - хорошо помогает йога, китайская гимнастика, ходьба с палками. Зимой, конечно, скользко, а вот весной рекомендую. И, - добавил он уже на выходе, - плавайте. Мы из воды состоим, а даже не пьем сколько нужно. Все чай, кофе, пиво, а надо три литра в день выпивать. Возьмите за правило: утром четыре стакана, в обед и вечером за два часа до сна. Отеков не будет, минеральные вещества восстановятся, давление нормализуется, опять-таки стул, пищеварение, активность нейронов возрастет.

Коля, несмотря на неприятности со здоровьем, не выдержал и уточнил:

- Нейроны-то здесь причем?

Фельдшер посмотрел на него как на малыша, который произнес взрослое слово, снисходительно вдохнул, так же снисходительно выдохнул и ушел уже окончательно.

 

В поликлинике к ноге отнеслись прохладно.

- Дошли сюда, значит, дойдете обратно, то есть ходить можете. А вообще я медсестра, терапевт заболел.

- Давайте к хирургу?

- У вас перелом? Вывих? С чем к хирургу?

- Болит.

- У меня, - медсестра напряглась, - все болит. Что же мне теперь, по-вашему, от врачей не вылазить, а ? Или я понимаю, что не девочка (судя по лицу, женщине было лет тридцать, но в общем она выглядела на все пятьдесят) и сижу на, - она запнулась на слове, обозначающем заднее место, - стуле ровно. Не морочьте себе голову.

- А рентген? – Николай Васильевич не спешил сдаваться.

- Еще раз спрашиваю: у вас перелом? Кости целы, связки целы¸ ну и разминайте сами больное место. Салом помажьте, «звездочкой». Следующий!

Дед Коля обиделся на такое бесчеловечное отношение к себе и пожаловался местному охраннику. За вход-выход отвечала женщина среднего возраста, полная, неповоротливая, с огромным задом, такой же грудью (природа все уравновешивает). Она слушала, не моргая и не перебивая. Через полчаса молча поднялась с кресла и ушла.

- Я задержал вас? – спросил Николай Васильевич вдогонку.

Кто-то из проходящих мимо пациентов объяснил:

- У нее обед. Сейчас чеснока нажрётся, будет инфекцию гонять. Грипп! Эпидемия!

Вечером приехал сын, привез вьетнамскую мазь с ядом кобры и валенки.

- Пап, - начал рекламировать он продукт змееводства, - не жжет, не воняет, не жирная, любой ревматизм вылечивает. У тебя от сырости болит. Все-таки первый этаж. Тебе бы сейчас хорошо в избе жить, с печкой, лежанкой. Режим дня надо соблюдать, в земле меньше ковыряться (сын имел в виду «дворик» под окнами). Ходи в валенках, а не в тапках. Есть это, ну, «долголетие» разное, то есть программы по выздоровлению. Пап, коллектив нужен, внимание, забота, уход. Что мы тебе Димку раз в месяц привезем – это разве общение? Ему уже девять, не маленький, тебе с ним тяжело. Хочешь, к нам приезжай, хочешь, не знаю, волонтеров тебе найду или сиделку симпатичную. Мать не вернешь, а жить надо.

Дед сына не перебивал, кивал, только при упоминании внука вставил:

- Новый Год скоро, каникулы. Елку буду наряжать. Пусть поживет у меня хотя бы дня три.

Сын пообещал. Николаю Васильевичу полегчало: внука он очень любил и ради него решил не киснуть, а заняться хотя бы самой простой физкультурой, как в первом классе. Решился он и на мазь, и на валенки (когда будут), и на шарф с пуховым платком. Бедро еще несколько дней дергало, а потом отпустило также неожиданно, как и заболело.

 

3

 

Чем старик может удивить и обрадовать девятилетнего мальчика? Я не знаю и Николай Васильевич не знал, поэтому он решил воспользоваться коллективным разумом.

Для совещаний дед предпочитал интеллигентных людей или людей, которые хотя бы казались такими. Первыми на очереди были продавщицы из газетного киоска. Обе носили очки, за прилавком читали, говорили мало, не обсчитывали, не торопили, не грубили, вдобавок могли поддержать разговор, особенно оживлялись, когда речь заходила о ценах и действующей власти. При разговоре на другие темы они со всем соглашались и отводили глаза, то есть их интересы, как понимал дед Коля, целиком и полностью сосредоточивались на экономике и политике. Свою продукцию они не обсуждали. Зато знали предпочтения постоянных клиентов, всегда оставляли для них нужную прессу. Николай Васильевич, например, два раза в неделю брал «Московский комсомолец», раз в полгода несвежие номера журнала «Техника молодежи» или «Наука и жизнь». Новые журналы стоили как книги, поэтому пенсионеры на них только смотрели, а вот когда из новинок они переходили в товары с уценкой, то разбирались на «ура».

Продавщицы внешне были похожи. Долгое время дед их не различал и принимал за одну, но почему-то с разными голосами. Различия в голосе он объяснял простудой и курением. И только когда городские власти обязали всех занятых в торговле носить бейджики, только тогда Николай Васильевич узнал, что продавщиц две: Мухэдэлгэр и Номинсэсэг, мать и дочь, а не сестры-близняшки. Про родство сказала Мухэдэлгэр, когда дед Коля пожелал ей хорошего жениха и детей побольше. Как выяснилось, ее вполне устраивало отсутствие мужа и одна дочь, на которую и так уходила куча денег.

На счет подарка для Димы женщины высказались одинаково:

- Такой большой мальчик сам должен дарить дедушке подарки.

И для убедительности, не сговариваясь, обе добавили одну и туже фразу по-бурятски. Бурятского Коля не знал, а по статичному выражению лиц о смысле сказанного догадаться не мог.

- Что, что? – попросил он перевода.

- Ну, по-русски, хорошо, когда старший бывает как старший, а младший как младший.

Дед Коля подумал и резюмировал для себя вслух:

- Для внука дедушка – ум, а бабушка – душа.

Мухэдэлгэр согласилась. Номинсэсэг сидела как каменная и свои мысли держала при себе.

 

- Мне железную дорогу в детстве очень хотелось. Знаете, такую, где вагоны, поезд и рельсы как настоящие, только маленькие.

- Есть у него железная дорога, - ответил дед Кариму, дворнику, после небольшого раздумья.

- Тогда не знаю… Уважаемый, дел много, пойду.

- Конечно, конечно, - согласился Николай Васильевич, - вы у меня под окнами снег не убирайте – я сам.

- Хорошо, - дворник никогда не спорил. – Нога у вас.

Он намекал на недавнее приключение с поясницей.

- Уже не болит. Видите, даже не хромаю.

В подтверждение своих слов дед Коля бодро прошелся вперед-назад. Карим улыбнулся, похлопал старика по плечу и вернулся к лопате.

«Участкового беспокоить неудобно – занятой человек, при должности. С другой стороны, он тоже отец, почему бы не спросить?»

Сотрудник последнюю неделю декабря во дворе не появлялся, поэтому узнать его мнение о подарке не удалось.

На этом список знакомых интеллигентов закончился.

Дед Коля загрустил. Прав Гюго: «Есть отцы, которые не любят своих детей, но не бывает деда, который не боготворил бы своего внука». Димку очень хотелось обрадовать, а фантазия кроме шахмат ничего не предлагала. Помощь пришла откуда не ждали.

Утром тридцатого декабря после ночного снегопада Николай Васильевич вышел из дома с лопатой. Он хотел убрать снег под окнами, где его намело слишком много и добавить туда, где не хватало, то есть присыпать яблоню и сирень. Подмораживало, ветер поднялся, значит, опять жди метель.

- Зря стараетесь. К Новому году обещают месячную норму осадков. – Паша-алкоголик помнил прошлое, разбирался в настоящем и предвидел будущее. – В руку стреляет и в глаз. Правый. Который на войне. Гранатой.

Во дворе историю ранения знал и стар, и млад. В 90-е годы прошлого века Пашку призвали. Служил в Чечне. Боевики пытались прорвать оборону. Что обороняли – история умалчивает. Павел и еще двадцать два бойца сутки отстреливались. Товарищи погибли. Его самого зацепило гранатой. Пострадал только глаз, остальные части тела спас бронежилет. Была медаль «За мужество». Награду сожительница обменяла на бутылку, за что была избита и вытурена из дома. Мать…

- Паш, хватит, слышал. Тебе денег?

- Васильич. Новый год. Как тебе совесть подсказывает.

- Совесть… Внук без подарка остается, а я снег убираю.

- Ой, горе какое. Пацану сколько?

- Девять.

- Чё ему надо: мяч и книгу. Будет умным и сильным. В институт поступит, а не как я в армейку.

Дед как будто услышал гром и увидел молнию. От кого, от кого, но от Пашки он точно не ожидал такого блестящего полета мысли.

- Пойдем. Деньги дома.

По случаю невероятно мощного озарения Павлу перепал стольник и задубевший кабачок с балкона.

- Шкуру срежешь, потушишь. Соседка с дачи привезла.

Павлик принял дары, пожал Коле руку, кивнул на манер дворянина, дескать, разрешите откланяться, и с благородным достоинством удалился.

 

С книгой проблем не возникло: какой отрок не обрадуется «Острову сокровищ» Стивенсона? С мячом было не в пример сложнее. Димка не играл в футбол и к волейболу не проявлял интереса, а про баскетбол только слышал, сам даже не пробовал. Мальчику нравились шахматы, рисование, математика и яркий мультик про человека-паука.

 

- Сейчас термальное соединение швов, - так начал продавец разговор о мячах.

Фраза прозвучала солидно, деду понравилось.

- Смотрю, они у вас цветные, а мне нужен классический, такой, знаете, черно-белый.

Продавец недовольно поморщился. Его можно было понять: в большой сетчатой корзине было несколько десятков мячей. Получается, их надо все перебрать, чтобы найти нужный. Николай Васильевич мысленно согласился: задача непростая. Мужчины задумались. Молодой соображал как быстро и без хамства отделаться от пожилого, а пожилой неожиданно вспомнил про увлечение внука анимацией и поинтересовался:

- Тут вот разные эмблемы, фигурки, а есть человек-паук?

- У нас товары для профессионалов. Вам надо в «Детский мир».

Мимо проходила девушка в форме таких же цветов, как на логотипе магазина: красный верх, синий низ, на голове темная бейсболка.

- Слушайте…. эй.

Девушка обернулась и подошла:

- Что случилось?

На бейджике большими буквами значилось: «Грачева Елена Викторовна. Старший менеджер».

- Елена Викторовна, у нас есть мячи с анимацией?

- Какие?

- Я хочу внуку подарить мяч. Ему очень нравится человек-паук, - дед уже начал уставать от духоты и поисков, - можете помочь?

- Конечно.

Женщина-менеджер ушла и через несколько минут принесла мяч с нужной картинкой.

- Пожалуйста.

От радости у Николая Васильевича скрипнула поясница и кольнуло в ноге. Елена Викторовна спокойно дослушала все остальные благодарности и предложила купить кроссовки с таким же рисунком. Дед купил бы с большим удовольствием, если бы позволяла пенсия.

Продавец, вдохновленный начальством, на прощанье сообщил:

- Все мячи проходят тесты на отскок, потерю давления и поглощение влаги.

- Вижу, вижу. Марадонна таким же забивал и Пеле.

Молодой человек не понял иронии, пожал плечами и предложил отнести товар на кассу.

- Спасибо, я сам, - отмахнулся старик и встал в очередь.

Он вспомнил себя в Димкином возрасте и загрустил: сколько еще радоваться ему успехам внука? Ответом было страшное слово «недолго».

 

4

 

Дед Коля обычно вставал в девять. А тут ёлка не наряжена, есть нечего, пыль, поэтому будильник прозвенел в восемь и времени на потягивания и грустные размышления по поводу скулящей ноги не оставалось.

С угощением решалось традиционно просто: бутерброды с красной икрой, бисквитный торт, чай. Пыль сметалась с ковров веником, таким же образом извлекалась из углов, а на коричневой мебели она лежала незаметным, то есть необязательным для удаления слоем. Главное, решить вопрос с ёлкой. Катя всегда наряжала искусственную, оставшуюся с советских времен. Это бледно - зелёное чудо из пластика дожидалось своего часа в картонной коробке, склеенной-переклеенной скотчем, а сама коробка лежала в тёмных недрах глубокой коридорной антресоли. Собрать дерево – минутное дело, если все детали на месте, но через полчаса выяснилось: не хватает двух стволовых втулок, нескольких ярусов (лап) и макушки. Таким образом, первый вариант отпал сам собой.

Была ещё маленькая серебристая елочка сантиметров тридцать в высоту. «Это несерьёзно, – решил дед, - такой праздник, а ёлку в микроскоп не увидишь. Эх, что же делать? Эврика: возле метро круглосуточно работает елочный базар, покупай что хочешь! Да, верно, но что будет потом? По всему дому иголки, даже на книгах! С другой стороны – запах, антураж, воспоминания о детстве. Опять-таки, не обязательно брать ель, можно и сосну. Она стоит меньше, зато не так сыпется. Если наряжать аккуратно, аккуратно разбирать, то беспорядок легко устраняется веником за две, максимум три уборки.

И на Димку настоящее дерево произведет куда большее впечатление, чем имитация». Аргумент с внуком быстро решил дело.

 

«Человек предполагает, бог располагает» - на ёлочном базаре остались только большие сосны от трех метров и выше. Елки - были любые, хоть метр, хоть пять, даже - в горшках торчали какие – то колючие - недомерки.

Продавец, спотыкаясь от предпраздничного томления, подошёл к Коле и с воодушевлением начал рассказывать о своём товаре.

- Елки у меня зеленые, голубые, датские. Датские более пушистые и ровные. Если в горшках – там корни, то есть хранятся долго, можно весной на даче посадить. Есть дача?

Дачи не было.

- Иголки короткие, жесткие. Пахнет лесом. Ещё могу предложить пихты. Пожалуйста, вот каталог.

Продавец сделал ударение на втором слове, отчего Николай Васильевич по интеллигентной привычке вздрогнул.

-Тут мелко, плохо видно, я прочитаю. Значит, пихты Фразера, Нордмана, Нобилис. У меня только такая. Нобилис, наверное. Угу. Кстати, правильно говорить не «ёлка», а «ель». Ну, вы в очках, вы знаете.

Продавец закурил и продолжил:

- Очень рекомендую сосну. Не осыпается. Иголки мягкие, длинные. Пахнет смолой. Елки, сосны ставьте в воду. Добавьте аспирин, можно соль для свежести. К батарее не ставьте, форточку лучше открытой держать, и балкон можно открыть. Они от теплого воздуха быстро портятся, поэтому нужен холод. Правда, сейчас плюс два, но это лучше, чем двадцать пять. У вас нормально топят?

Дед внутренне заерзал: полдня прошло, а дело с места не сдвинулось; и не сдвинется, если по часу слушать всякие там россказни.

- Молодой человек, у меня потолки два двадцать, поэтому сосна целиком не влезет.

- Укоротим.

- Не надо. И дорого мне такое дерево. Я ветками обойдусь. Есть?

- Выбрасываем.

- Ну ладно, в парке наломаю.

Вот бы ответить старику: «Если ты такой умный и находчивый, то зачем сюда пришёл? С другой стороны, праздники впереди, каникулы -двести рублей точно лишними не будут».

- А-а, слушайте, утром товар подвозили. Еще не разбирал. Пойду, посмотрю.

Через пять минут ёлочник принес целую охапку роскошных сосновых веток.

- Итальянская. Возьмёте? Конечно, подороже, чем наша, зато итальянская.

Николай Васильевич кивнул: догматизм, когда хочешь сделать людям приятное, неуместен. «В конце концов, - убедил он сам себя, - двести рублей не деньги, а мои обрадуются!»

Мужик взял деньги, пожелал счастливого нового года, замотал Колино приобретение в специальную сетку и занялся другими, уже порядком замёрзшими покупателями. Таким образом, большое дело, ради которого дед встал на час раньше, наполовину было закончено.

 

В трехлитровую банку сосна не поместилась: ветки оказались действительно большими и тяжелыми. Катя, наверное, сразу бы сообразила что, да как, и сунула бы их в пятилитровое пластиковое ведро, а дед, нет, не сообразил: как пришел с базара, так не переодеваясь, целый час пытался обернуть банку обычной папиросной бумагой, при этом страшно нервничая и ругаясь на нитки, соскальзывающие всякий раз, когда узел уже готов был затянуться. С ведром он поступил хитрее: сначала закрепил бумагу тонкими полосками прозрачного скотча, а потом уже в ход пошли толстые шерстяные нитки незаметного серого цвета.

Красиво стояли ветки на журнальном столике, Николай Васильевич даже сфотографировал их. Получилась новогодняя открытка: зеленая сосна на фоне светлых обоев. Чтобы открытка стала ярче, интереснее нужны были акценты, краски, то есть новогодние игрушки. Первым и главным украшением ёлки всегда оставались гирлянды. Покойница жена любила экспериментировать и каждый год покупала новую гирлянду. Огоньки светились хорошо, по-разному бегали и мигали: то пульсировали, пульс частый, быстрый; то медленно разгорались, как маленький костер, и также медленно, таинственно гасли; иногда они вспыхивали через один разными цветами, иногда цвета менялись на манер светофора - красный, желтый, зеленый, синий. Гирлянды делали в Китае, хватало их на один сезон: с диодами проблем не было, а вот релейки надежностью не отличались и починить их было нельзя.

Дед с Китаем решил не связываться и достал старую гирлянду с настоящими лампочками, где-то обмотанную изолентой, где-то целую, крепкую. Была бы жива Катя, они обязательно бы переругались из-за этого. Сейчас понятно: мелкие ссоры показывают крепость семьи. В такие моменты люди разрешают себя быть настоящими, но в то же время сильно не распаляются, они постоянно пробуют друг друга на зуб, изучают, проверяют. Легкое покусывание – выражение любви у многих живых существ. Человек кусает не зубами, а словами – суть та же.

Глядя на коробку с игрушками, дед загрустил, ведь раньше это была целая симфония - достать их, повесить, снять, разбить несколько штук, пораниться осколком, обвинить в своих бедах другого. Теперь пусто, тихо: бей, вешай рядом шары одинакового цвета, самые красивые оставляй у стены, с облупленной краской показывай всем – никто ничего не скажет. Казалось, Катя никуда не денется, казалось, вот она, рядом, может быть, в соседней комнате, может быть в магазине. Вот сейчас зазвенят её ключи, потом прозвучит коронная фраза: «Сумки не подъемные, хоть бы помог». После пожалуется на погоду, расскажет какую-нибудь дворовую сплетню. Только ничего этого больше нет. Хорошо, если какой–нибудь сосед закричит на жену, другой включит новости на всю катушку, у третьего заиграет пианино. Увы, в старом доме такое бывает редко, потому что в старом доме живут старые люди, которых почти уже нет. Лишь весной, летом, когда откроются форточки, балконы, окна, появятся живые звуки, из которых начнут складываться городские прелюдии и фуги. Залает собака и тут же завизжит; вздрогнет полдень от пронзительного воя сигнализации; зашумят дети, возвращаясь из школы; узбеки, таджики заговорят все сразу на своем резком языке; вороны поругаются из-за гнезд, вороны слетятся на обед, вороны проснутся, вороны соберутся спать и будут перед сном наматывать круги вокруг спального дерева и кричать друг на друга почём зря; голуби затопают по карнизу так, как будто у них не лапки, а копыта; коты соберутся на свадьбу, собаки разгонят котов; первый дождь, первая гроза, ураган, буря, град; соловьи вечером перед свиданием, соловьи на рассвете после того, как свидание состоялось или не состоялось. Да чего уж там говорить: весной, летом даже солнце шумное и луна не молчит.

Сидит старик возле окна, проходишь мимо, думаешь: «Хорошо ему, на работу не надо». Проходишь вечером – опять сидит: «Хорошо ему – не надо детей кормить, ремонт делать». А у старика из всех радостей, может быть, только это окно с видом на соседний дом. Кажется, нет у него мыслей, чувств, привязанностей, только очки, морщины и недовольное выражение лица. А куда же, спрашивается все подевалось? Дайте старику возможность путешествовать и окажется, что ему земли будет мало, всей солнечной системы не хватит, чтобы унять его интерес к новому. Купите ему абонемент в театр и он посмотрит все спектакли. Сходите с ним в парк, музей, на концерт, – вы, молодые, устанете, скисните, а ему мало впечатлений, мало ветра, дождя, снега. Старик надеется, мыслит, мечтает, ждет, любит, ненавидит. Только он не говорит о своих чувствах, потому что это никому не интересно, если, конечно, старикан не нобелевский лауреат и не знаменитый писатель, на чьих книгах выросло не одно поколение.

Когда малыш болтает о чем-то, кроме игрушек, мультиков, друзей, его слова называют детским лепетом. У ребенка, по мнению взрослых, не существует никаких потребностей, кроме тех, о которых всем известно: есть, спать, играть. Ребенок не сочиняет, а фантазирует, не интересуется, а пристает, не изучает новое, а нарушает технику безопасности. Не так ли относятся к пожилым людям? «Вот тебе телевизор, валенки, продукты. Ешь, смотри, грейся. Ты больше не участвуешь в жизни, твое время прошло, поэтому мы не расскажем тебя о своей работе, о новом фильме, о последних моделях внедорожников; о том, какие вещи сейчас носят, что готовят в ресторанах молекулярной кухни и сколько теперь стоит поездка на море». Взрослые, что детям, что старикам разрешают говорить только о тех вещах, которые им самим важны, интересны. Ушибся? Это важно, так как надо ехать к врачу и смотреть нет ли перелома. Высокое давление? Это важно, потому что нужно договориться о больнице, найти сиделку, купить дорогие таблетки. Ребенка еще стараются научить, ему часто показывают новое: всё-таки, чем больше впечатлений, тем быстрее и лучше малыш развивается. Старику многое известно, многое смертельно наскучило и новое ему нужно, чтобы не засохнуть, не зачахнуть раньше времени. Если ребенка однообразие отупляет, то старика оно просто убивает…Впрочем, увлеклись.

 

Напоследок Коля обмотал сосну красной мишурой, похожей на хвост какого-нибудь сказочного пушистого зверя. Дождик вешать не стал, дождик однозначно портил композицию.

Что же, ёлка наряжена, гирлянды светятся, остается разложить подарки и поставить рядом с ними настоящего Деда Мороза из папье-маше с посохом-веточкой, в белой шубе, расшитой синими звездами, в такой же шапке и с густой, густой бородой насыщенного пломбирного цвета. Глядя на свое творчество, а Николай Васильевич первый раз в жизни сам наряжал ёлку, дед задумался: сколько в его жизни будет таких праздников? А сколько ещё раз он подрежет сирень и побелит яблоню? Хорошо, что оставил в земле луковичку гладиолуса. Она, как чай на дне кружки, означает бессмертие длинной в один сезон. Только еще одна весна, только еще одно лето, а там будет видно, главное, пережить зиму. Надо разбить ее на части, так будет легче, быстрее. Новый год, Рождество, Крещение – все, январь закончился. Двадцать третье февраля, восьмое марта – зима позади. Великий пост, великая Пасха – и вот она, бесконечная майская свобода!

Человек кажется себе вечным, если у него ничего не болит, на улице тепло, а ночи короткие. В декабре не верится, что май существует. Когда метели, снег – еще терпимо, но декабрь в городе серый, лысый, неживой, пейзаж похож на черно-белые фотографии с поверхности Луны. Хотя там хуже – там же нет звуков, цветов, запахов. Только здесь, на земле Бог все раскрасил, озвучил, надушил сиренью, ландышами, розами, октябрьскими листьями. Летом пахнет все, зимой пахнет только кофе.

 

Спасибо, есть Димка, была Катя. Без них лучше умереть, нет, заснуть медведем и не просыпаться до апреля. Или проснуться в Новый год, на зимние каникулы, когда приближающийся праздник чувствуется в каждом человеке и в каждом доме.

 

А Димка точно обрадуется мячу или хотя бы картинке с человеком-пауком. «Остров сокровищ» он перечитает много раз. Он услышит море, как скрипят мачты, уключины, увидит Сильвера, Джима Хокинса, доктора Ливси. Он будет мечтать о двухсотлетнем попугае, чтобы слушать его ругань и просыпаться от диких криков: «Пиастры, пиастры, пиастры».

 

Для верности, чтобы внук понял, как его любит дед, Николай Васильевич положил рядом с мячом и книгой свои кисти для масла: настоящие, из щетинок, профессиональные. Они были куплены когда-то для написания шедевра и пролежали не один десяток лет, дожидаясь яркого момента вдохновения и свободного от всякой бытовой суеты времени. Давным-давно Коля тоже учился в художке, рисовал дома, на природе, брал уроки у мастеров. Всю жизнь он мечтал повторить какую-нибудь из картин Мане, Ренуара или нашего Коровина, а ещё лучше Врубеля, например, его великую «Царевну – Лебедь». Будучи человеком практичным, с четким, ясным умом инженера, он очень любил импрессионизм. На этих картинах вроде бы все нелогично: четкого рисунка нет, мазки лежат друг на друге, как листья после листопада, цветовые гармонии далеко не в духе голландской школы XVII века. Николай Васильевич в каждом таком пейзаже, в каждом портрете видел настоящее проявление жизни: пестрой, яркой, разнообразной. Импрессионизм, по его мнению, в отличие от классики не был статичным, потому что все действительно живое постоянно меняется. Нет ничего такого в мире, чтобы оно оставалось неизменным. Сам человек от рождения до смерти то увеличивается, то уменьшается, то становится темным, то светлеет, то появляется, то исчезает и снова появляется уже в виде идеального образа. Жизнь, любил повторять дед Коля, есть впечатление: можно увидеть каждую отдельную деталь, а можно увидеть все сразу, главное, расстояние до объекта и тишина.

С годами стало понятно: замысел так и останется замыслом, поэтому кисти лежали в шкафу на самой верхней полке в упаковке с еле различимой ценой и датой изготовления.

Детям и внукам от отцов и дедов передаются по наследству не только вещи, но и замыслы. Коля не стал художником, сын не отличал акварель от гуаши, зато Дима с детства больше всего любил раскраски – покупные, готовые или чтобы для него рисовали контуры предметов, а он их раскрашивал фломастерами, карандашами или красками для рисования пальцем. Прошло всего несколько мгновений с того момента, когда Дима сидел в детском кресле и елозил разноцветными руками по бумаге и по всему до чего дотягивался, до этого лета с треногой, ящиком красок, походным рюкзаком, термосом и большим зонтом на случай дождя. Если бы Николаю Васильевичу показать прошлое в виде кино или фотографий, то он конечно бы вспомнил каждый момент, а так детские годы внука остались в памяти одной вытянутой картинкой, наподобие панорамы, залитой солнцем. На душе радостно, ум занят самыми приятными в мире хлопотами, самыми невероятными в мире событиями: малыш сел, встал, произнес первое слово, научился плавать, освоил велосипед, начал читать, пошел в школу.

Когда-то Димка говорил смешно и непонятно, плакал, боялся оставаться с дедом и бабушкой без матери. Сложно было его занять, развлечь, успокоить. Отвернешься – он на плите, возле окна, роняет книги, открывает воду, лезет пальцами в щель между дверью и стеной, включает микроволновку, выключает свет; или сидит на диване, собирает конструктор, вдруг вскакивает, бежит, падает, плачет. Нальешь суп – отворачивается, разломаешь котлету или сосиску – он играет частями, строит из них дом или пушку. На улице сложнее: топает по лужам, валяется в снегу, бросается камнями, пугает птиц, кошек, важничает, когда с ним хотят познакомиться другие дети, обижается, если взяли его игрушку, а сам тоже не прочь попинать чей-нибудь мяч или покатать чью-нибудь машинку.

С годами начал проявляться характер. Утром мальчик вставал не раньше десяти-одиннадцати, вечером в полночь пил чай. Стал задавать серьёзные вопросы и ждал настоящего убедительного ответа. У него появились страхи темноты, открытых шкафов, визга тормозов. Он больше не показывал рисунки и не рассказывал про некоторые свои занятия, например, обследование балкона, забитого хозяйственным инвентарем, путешествие по старым фотоальбомам, копание в домашней библиотеке, перешептывания с мамой о секретах влюблённого мальчишеского сердца, разбитую чашку, согнутые дужки дедовых очков и потом окончательно доломанные при попытке исправить кривизну. У Димы появились тайны, сказочные миры, он начал стесняться девочек и верховодить мальчиками. Отчетливо стала проявляться детская тоска: легкая, но заметная; ревность к деду, если тот слишком много разговаривал с отцом; нетерпение, когда старик долго читал газету. Зоопарк уже надоел, в цирке стало не интересно, книги читать лень. Мальчик с удовольствием бездельничал и был не в восторге, когда его просили пропылесосить или вытереть пыль. С ним стало сложно играть в шахматы, приходилось сосредотачиваться, продумывать ходы. Таблицей умножения и дробями его уже было не удивить: ребенок время от времени листал арифметику Магницкого, оставалось только сидеть рядом с ним и ломать голову над задачками Петровских времен. Парень больше не интересовался разукрашками, он уже понимал качество бумаги; на краски из газетного киоска не смотрел – ему подавай дорогой ватман и краски из магазина для художников.

С музеями стало сложнее. Например, раньше отведешь Диму в Третьяковку, быстренько перечислишь фамилии, эпохи, направления и ему больше не надо. Теперь нет, бери экскурсию и слушай три часа всякие учёные байки, дескать, известно ли вам, что на картине «Явление Христа народу» есть человек, списанный с Гоголя, а Брюллов любил работать, когда ему читали вслух; Верещагин со своей первой женой чуть было не погиб в Гималаях, а в Америке ему предлагали почётное гражданство; « Мокрый луг» написал не Левитан и не Шишкин, а молодой художник Фёдор Васильев, умерший от туберкулёза в двадцать три года, и так далее. Миллион других, сугубо технических подробностей, Николай Васильевич забывал, пока они произносились экскурсоводом. В общем, факт налицо: Димка рос, дед старел, и год за годом разница в росте между ними уменьшалась, а разница в возрасте увеличивалась.

 

После смерти жены дед Коля отказался от своей жизни, он стал думать о ней в прошлом и жил, то есть планировал не больше, чем на один день вперед. И этот день надо было выпросить у Бога, и преодолеть его, как длинную дорогу, иногда холм, иногда гору. Николай Васильевич всерьез размышлял на тему, когда лучше умереть, то есть в какой сезон. Зимой он ждал весну, поэтому зима не подходила. Встретить май и не посидеть летом на солнышке – одно естественным образом вытекает из другого. Убрал листья, выкопал луковки гладиолуса, побелил яблоню, значит, зиму как-нибудь удастся пережить. А зимы после Нового года всего два месяца, тем более, февраль не в счет, в феврале солнце греет и начинается сокодвижение. Выходит, декабрь – самый опасный месяц: слишком пусто, холодно, темно. Особенно убивали темнота и серость. Сугробы – пожалуйста, метели – хорошо, мороз – так и должно быть зимой, но город живёт по своим законам, только издали похожим на вечные законы природы. Можно злиться, можно мечтать, а можно уехать куда-нибудь далеко, далеко, где всё будет как в детстве, то есть по-настоящему.

«И как это умереть? Как можно не проснуться? Как перестать быть? Что скажут люди? Где буду я сам?» - думал Николай Васильевич до острой боли в голове и сердце. Такие размышления сводили с ума, а тут еще зима, негнущаяся поясница, полупарализованная нога.

«Бог как бы напоминает о себе через болезнь и следующее за ней отчаяние. Опереться не на кого, волей не волей, посмотришь в потолок, то есть в небо, и произнесешь хотя бы два заученных слова: «Отче наш», а дальше сам наговоришь, как умеешь, как понимаешь свои чувства и способность Создателя к разговору с обычным неверующим человеком.

Эх, Димка, Димка, увидеть бы тебя на выпускном в школе. Но тогда захочется увидеть студентом. А разве не интересно на ком внук женится? Правнуки: кто же не мечтает встретиться с собой в третьем поколении? Тут как с временами года – нет такого, чтобы со спокойной душой умереть. Проходит одно, ждешь другого, цикл никогда не заканчивается, всегда есть ожидание. Умереть можно спокойно, если впереди ничего нет, если мир исчезнет вместе с тобой, тогда смерть вполне логична и похожа на сон: день закончился, наступила ночь, что же еще делать как не спать? Не выспишься и следующий день пойдет насмарку. Зачем Бог дает человеку отдохнуть? Неужели без такого отдыха вечную жизнь не потянуть?»

 

Семь вечера. В квартире темно. Только горят огоньки на гирлянде. Вдруг один гаснет. Дед, до этого скрюченный, оцепеневший, сразу выпрямляется, зажигает электричество, ищет инструменты, спешит, торопится, ведь до праздника осталось всего ничего, а кроме гирлянды есть ещё пыль, которая сама не уберётся, и праздничная рубашка, которая только от одного вида утюга вряд ли станет гладкой. Печальные мысли бесследно исчезают в потоке суеты. После уборки надо помыться. Гости завтра придут к двенадцати, значит, заварку лучше засыпать сегодня, а то забегаешься и поставишь на стол чайник с трёхдневным мотылем.

Зашла соседка, вернула долг. «Хочу, - сказала, - следующий год прожить не занимая».

Позвонил сын. «Отец, - спросил он, - что тебе подарить? Пока решили спортивные штаны и валенки, ну, мёрзнешь ведь, первый этаж. Тем более, я обещал».

Димка потребовал трубку себе. «Дед, я картину нарисовал. Тебе понравится, ты мне такие в музее показывал».

Невестка тоже молчать не стала. «Николай Васильевич, так, значит, Дима поживет у вас неделю? Да? Мы в пансионат хотим. Он отказывается с нами ехать».

Дед от восторга и волнения на несколько секунд перестал слышать. «Целую неделю внук будет с ним! Вот это подарок! Вот это чудо, так чудо!»

Еще раз забежала соседка, принесла кусок рыбного пирога. «Коль, сама испекла. На здоровье!»

На всех каналах с придыханием заговорили про светлое будущее России в Новом году.

За окном стало очень тихо. Такого, чтобы разом исчезли все машины, быть не могло, значит, снег. Точно, он: крупный, пушистый, влажный. Вот уже не видно черной земли, яблоню и сирень не узнать, на подоконнике белеет широкий длинный шарф.

«Нет, - подумал дед, - Бог очень любит людей и знает как сделать их счастливыми».

За полчаса до курантов Николай Васильевич уснул. Он хотел было дочитать вчерашнюю газету, да уже на первом развороте его сморило. Что ж, пусть отдохнет: ёлка наряжена, подарки готовы, на рубашке ни одной складки, ни одной морщинки, Дед Мороз из папье-маше крепко держит посох – веточку, в кружке на дне темнеет озерцо чая, а в земле под снегом ждет своего часа заветная луковка гладиолуса.

 

2020 год

 

Populus esuriens sanguinem*

 

1

 

Учитель риторики Квинт Эмилий не знал куда деться от жары и грусти. Рим заливало солнцем, Рим заливало кровью. Все его ученики метили в императоры, в крайнем случае, в префекты; никто не хотел заниматься искусствами и науками; они презирали философию, смеялись над астрономией, литературу считали развлечением, в математике не видели толка; единственное, что их интересовало, это право, но только как способ принимать законы для укрепления собственной власти и следующей за этим возможностью сказочно богатеть.

«Зачем смертный ослепляет себя и других ложным ощущением могущества? – горестно размышлял Квинт. - Откуда в человеке такая странная потребность отнимать жизни, имущество у тысяч для благоденствия себя одного? Почему тысячи продаются за кусок хлеба, кружку вина и возможность сидеть с утра до ночи в термах, на трибунах цирка или театра? Всякий бедняк, неспособный заработать несколько унций в день, с презрением рассуждает о рабах и рукоплещет, когда их стравливают в поединках или казнят без разбора по прихоти жестокого хозяина.

В прошлом году для забавы римлян 10000 гладиаторов сражались друг с другом и с дикими зверями. Нет такого дня в году, когда бы не устраивался праздник. Великий Гней Антоний запрещает сидеть в своем присутствии. Не далее как вчера сенатор Клавдий Руфус, глубокий старик, со слезами восторга на глазах рассказывал как дважды целовал обувь императора. Это понятно: его младшему сыну доверили строить дома под холмами в самых многолюдных кварталах, и никто не замечает как часто теперь там происходят пожары; а старший какой год сидит наместником в тихой богатой Мезии, знать не зная, о том, что происходит здесь, в столице.

Не верится, что когда-то патриции работали, а рабов считали членами семьи. Хотелось бы посмотреть на такое. Впрочем, дед Гнея Антония (императора) был вольнотпущенником. Значит, Сам – внук раба! Лишь человек низкого происхождения может быть таким жестоким и ненасытным: дворцы, дворцы, дворцы – многих он даже не видел, он не живет в них, он едва ли сможет объяснить, зачем они ему в таком количестве. Несчастный! И ни один бог не явится ему и не скажет об этом…»

 

Казалось, солнце выпирает из неба. На улице ни звука, если не считать редкого крика осла и унылой, однообразной песни старого Фауста, надсмотрщика в ткацких мастерских Мессалины, пропившего жену и детей, а все-таки уважаемого и нужного человека. Учитель презирал своего соседа за глупость и ни с чем несравнимую наглость. Еще ходил слух, будто Фауст из любопытствующих, и было время, когда десятки людей оказывались по его милости в тюрьме только за право честно говорить и не смотреть на публичные казни.

На обед раб подал кусок холодной козлятины, черный деревенский хлеб, кислое капуанское и блюдо с яблоками и виноградом. Много лет тому назад у Квинта Эмилия был дом с триклинием, библиотекой, двумя спальнями. Он угощал многочисленных гостей африканскими улитками, устрицами, языками фламинго, гусиными лапками. Фалернское, цекубское, массикское, вина из Испании, Сицилии – только такие напитки пробовали его гости… Да, в больших городах – большие возможности, в один момент можно всё получить и всё потерять. Менялась власть, умирали покровители. «Спасибо Корнелию Сципиону, старому товарищу по оружию, дорогому другу, доброму человеку, знатному гражданину и патрону. Если бы он не открыл свою школу и не пригласил бы меня преподавать (Квинт - обучился искусству риторики в молодости у одного вольноотпущенного грека), сидеть бы мне в толпе бедняков на площади и ждать, когда начнут раздавать хлеб и разбрасывать, как бросают зерно голодным птицам, жалкие, но все-таки способные накормить, унции. Ох, даже страшно подумать о такой жалкой участи для воина. Слава богам, они позаботились о мне, хотя забрали жену и не дали потомства.

Слава богам! Слава богам! Слава богам… если они есть».

 

2

 

Даня выбирал диету на следующий месяц. Он хотел похудеть, его не устраивал выпирающий живот, круглые бока и второй подбородок. В тридцать лет, спросите любого, мужчина должен быть атлетом, а не пухляшкой. Кому должен – не известно, наверное, так принято в современном обществе, не зря же на каждой улице есть фитнес и магазин правильного питания.

Сбросить вес хотелось легко и быстро, хотя бы за три-четыре недели. Диетологи давали очень простые рекомендации, называя такую систему похудания понятным словом «светофор». Красный свет означал продукты, которых лучше остерегаться: сахар, масло, жирная рыба, колбасы, все из Макдональдса, пирожные, конфеты, выпечка из дрожжевого теста, алкоголь, газировка. Отказаться от жирной рыбы было проще простого – мама не переносила ее запах, поэтому не покупала и не готовила. Макдональдс подорожал – хороший повод завязать с ним. Пирожные, конфеты – без них можно жить, тем более Даня никогда не был сладкоежкой. Алкоголь - боже упаси, его не пили даже родственники из деревни. Отец употреблял по чуть-чуть для тонуса сосудов, потом перенес инфаркт, один, второй, начались больницы, капельницы, таблетки, тут уж было не до алкоголя. После его смерти бар не стали разбирать - даже кошка туда не заглядывала, хотя кошки очень любопытный народ. По большим церковным праздникам мама ставила бутылку кагора на стол, разливала его по маленьким хрустальным рюмкам, чокалась с каждым гостем, делала глоток, через пять минут багровела и отставляла в сторону недопитые двадцать грамм. Гости в их доме собирались такие же – верующие, пугливые, тихие, может быть, кому-то очень хотелось выпить, только нельзя, надо держать марку, иначе бог накажет и люди осудят.

Даню от кагора воротило – приторно сладкий, от него потом целый день в животе липко и во рту неприятное винное послевкусие. «Вот с кока-колой совсем другая история», – как-то написал Данила на своей страничке в инстаграме. – «Она шипит, искрится, бодрит, после нее энергии хоть отбавляй, появляется аппетит, поднимается настроение. Кока-кола всегда разная: одно дело в стеклянной бутылке, другое дело в баклажке; на разлив в Макдональдсе или в Бургер-кинге; в России или за границей; ночью, когда проснешься и хочется свеженького и холодного, или утром, когда во рту сухо и от горячего кофе ещё больше хочется пить. В жестяных банках она просто улетная, плюс звук, когда открываешь крышку, плюс яркий запах, когда появляются первые барашки пены. И две большие разницы, как говорят в Одессе, пить из банки или пить из стакана, пить из стеклянного стакана или из бумажного, со льдом или без, глотками или через трубочку, чистоганом или заедая гамбургером; на улице или в помещении, за рулем, пешком или на лавочке в парке; пить одному или в компании, в компании парней или с девушкой, пить, когда на душе тоскливо или когда сердце выскакивает от радости. Очень она вкусная после бани, спорта, работы. Кока-кола – напиток, не приемлющий суеты, ее надо уважать, как выдержанное вино и благодарить Вселенную за такой чудесный подарок людям новой эпохи».

Макароны – желтый цвет, злаковый хлеб тоже. Творог, рис, пшено, орехи, шоколад – все из той же серии. Желтое можно есть не позднее, чем за три часа до сна или до шести вечера.

Зеленое - руби постоянно и не бойся за фигуру!

«Ага, - тихо сердился Даня, - мидии сейчас просто так дают в магазине. Хорошо попросишь – ещё рыбку нежирную добавят, свежим соком угостят, зелени навалят как слону, чаем напоят, исключительно китайским, натуральным, без ГМО и консервантов.

Интересно, сами диетологи сколько зарабатывают и как едят? Видимо, не очень, слишком уж много их развелось и больно они красноречивы, прямо как заправские риторы. В наше время ничего натурального не найти – леса повырубали, моря загадили, а народу на планете в день по миллиону прибавляется. То ли дело раньше ели, где-нибудь там в Древней Греции или в Древнем Риме.

Рим, Средиземное море, экология, воздух, никакой химии, спокойная жизнь. Пусть медицина была не очень, так никто не отменял природные лекарства, есть же натуральные антибиотики, например, базилик, брусника, горчица, лук, чеснок. Точно! Дед часто повторял: «Даня, в Древнем Риме чеснок давали каждому солдату, поэтому они не болели и римская армия считалась самой сильной в мире. Интересно, а как на латыни «чеснок и лук от всех недуг?»»

Даня набрал вопрос в поисковике. Ему понравилось звучание афоризма: «Allium cepa omnes aegritudines». Он несколько раз повторил фразу вслух, сидя за компьютером и после душа, когда стоял перед зеркалом, перекинув длинное широкое банное полотенце через плечо на манер тоги. Если бы не второй подбородок, живот и бока, Даня вполне бы сошел за молодого патриция, какими их изображали в эпоху классицизма на картинах и в скульптуре. А то: рост метр восемьдесят, широкие плечи, широкая грудь, крупный лоб, прямой нос, тонкие сжатые губы, волевой подбородок, презрительно-возмущенный взгляд - да вполне себе латинянин имперской или республиканской эпохи. «Еще бы мышцы порельефнее, смелости побольше и можно пробоваться в кино, тем более наши собрались снимать «Закат Помпеи» и уже объявили кастинг для участия в массовке».

«Наши» - Даня работал администратором в продюсерском центре известного - режиссера и мецената Максима Алиева, и, конечно же, мечтал о капельке славы для себя. Каждый день он наблюдал за людьми искусства. Ему хотелось такого же внимания к себе от публики, журналистов, поклонников; таких же званий, наград и денег, как у знаменитостей. Да вот не звали его на съемочную площадку, спасибо, хотя бы приглашали на премьеры, и на фуршетах «звезды» не гнушались прикоснуться к его пластиковому стаканчику с шампанским своим таким же стаканом, и разрешали сколько угодно делать совместных селфи на память.

«Да, надо худеть и как-то выбираться из глубокого кресла посредственности», - так решил Даня и пошел в столовую на обед.

 

3

 

- Мой любезный друг, как же я рад тебя видеть!

В доме Корнелия Сципиона всегда было шумно. Казалось, веселятся даже лошади на конюшне и птицы, свободно гулявшие по двору. Всякий, кто только переступал порог главного вестибула его виллы, словно переносился в другое измерение, потому что хозяин не терпел высокомерия, споров, жестокости; в самой его природе чувствовалось мощное человеческое начало, когда в сердце есть уважение к любому проявлению жизни, будь то цветок или кошка, воин или крестьянин, учитель или ученик, бесправный или властелин.

«Истинная демократия не в законах, а в нравственном начале души, поэтому люди равны между собой априори, и если кому-то довелось занять место в сенате, а кто-то держит меч или кирку, это не означает, что такова воля богов – так устроено общество, но так было далеко не всегда…»

Сколько раз Квинт слышал такие речи и как они нравились ему, и какое это счастье сидеть в удобном кресле в библиотеке, смотреть на свитки и пергаменты, чувствовать прохладу большого помещения, медленно пить восхитительное вино и слушать старого друга.

« Но, мой дорогой, - Корнелий перешел на шепот, а шепота от него давно уже никто не слышал, - времена изменились, кругом легионы соглядатаев. Любой безродный болван может донести на самого уважаемого гражданина, и тут же начнутся преследования, тюрьмы, казни.

Брат, ты знаешь мои взгляды, ты знаешь, как я ненавижу и презираю наше Великое Солнце, знаешь, что я никогда не целовал его обувь и не расталкивал других, чтобы прикоснуться к краю его одежды. Брат, ты знаешь, как я люблю тебя; во имя нашей дружбы будь осторожен в словах. Здесь, у себя дома, за толстыми стенами, в окружении счастливых людей, я сейчас говорю не громче ветерка над ночным озером. Я не трус, я всего лишь забочусь о своих близких. Если я громко назову все своими именами, моих рабов отправят на рудники или казнят, моих детей отдадут в армию, где они будут простыми солдатами, мою жену уничтожат бедностью и позором, мои школы закроют, меня самого отравят или подошлют ко мне убийцу.

Молчи, брат, во имя жизни, молчи во имя дружбы, молчи всегда. Своим молчанием ты спасешься сам и спасешь других. Эти ужасные времена сгниют, как гниет любая ветошь. Не мы, так наши дети и внуки узнают, что под солнцем нет места тирании. Только не сегодня! Надеюсь, ты меня понял».

В библиотеку забежал внук Корнелия Валериан. Он недавно научился читать и библиотека манила его как воздух птицу, как вода рыбу. Валериан, когда увидел Квинта, резко остановился, вежливо поприветствовал его, после чего попросил у деда позволения отдохнуть в библиотеке от солнца. Разговор старых приятелей закончился. Он не мог продолжаться при посторонних, даже если посторонним был маленький мальчик.

В дверь заглянула веселая девушка (жена Корнелия обучала ее медицине) и пригласила мужчин к столу. Есть не хотелось - хозяин не принял отказа. «Ладно, - подумал Квинт, - времена и нравы идут рука под руку; зачем нарушать приличия и показывать свою обиду. Неприятно, конечно, что кто-то рассказывает Корнелию о моих речах в школе, ну да ладно, значит, не так уж и безоблачно вокруг него. Облака, как известно, имеют привычку сгущаться. Бог, но не Юпитер, а другой, неведомый, о котором столько сейчас слухов, разгонит их чистым и могучим ветром. Огненное солнце сильнее ледяной тьмы. Да будет так всегда».

Квинт закончил свою импровизированную молитву уже за столом. На обед были приглашены судья Гай Марций, консул Тит Флавий Домициан, врач Марк Туллий, философ Аппий Клавдий Русс. Нескольких молодых людей Квинт Эмилий не знал; по их лицам и манерам можно было предположить, что они из простых, впрочем, какое значение имеет возраст и происхождение для истинного аристократа.

- Будем веселиться! – произнес свой любимый призыв Корнелий, и гости, даже те, кто до этого хмурился, улыбнулись, и спокойная беседа, прерываемая частым смехом, не затихала до самого вечера.

 

4

 

Мать Данилы большую часть жизни к религии относилась скептически. Она очень крепко стояла на ногах и ни в чьей поддержке не нуждалась. Так продолжалось до смерти мужа, именно до смерти – ни первой, ни второй инфаркты не убедили ее в существовании чего-то большего, чем всесильная личность человека. Вот только могила, гроб и поминки как-то не вязались с представлениями о собственной мощи. Покойный дослужился до генерала, его лечили лучшие врачи в России, оперировал хирург из Америки, реабилитацию он проходил в Израиле и в Швейцарии, а все равно прожил недолго и страшно мучился в последние дни от боли и страха за сына и жену. В воображении он видел их брошенными, покинутыми и всю ответственность за их неприкаянность брал на себя.

Так уж получилось - Даня по паспорту взрослел, а возмужать по-настоящему не мог; по-настоящему – то есть жениться и обзавестись детьми. Мать страдала, глядя на него, это же страшно, когда твой ребенок в любой момент может остаться совершенно один, кто же его, бедняжку, тогда пожалеет, защитит, накормит? И второй, куда более серьезный вопрос: в чём смысл жизни без семьи, неужели так можно, чтобы ни о ком не заботиться и ни от кого не ждать поддержки? Собственное бытие превращается в ничто, если после тебя не остаются дети, внуки, правнуки. «Судьба, поганая судьба, как ты жестока и несправедлива! А кто или что такое судьба? Где и кем записаны события, которые должны произойти? Можно ли изменить предначертанное? Точно ли оно есть или мир суть хаос, однажды начавшийся и стремящийся в итоге поглотить самого себя?

Холодно, ужасно холодно! Как быть дальше и зачем быть, если потом ничего , кроме пустоты и неизвестности?…»

Даня не знал, о чем думала мама, потому очень удивился, когда в их доме появился степенный мужчина в рясе, к которому следовало обращаться «отец Сергей» или «батюшка».

 

- А где же сейчас Данила?

- На фитнесе. Говорит, хочу похудеть, буду в кино сниматься. Да боится он вас. Меня прижало, вот я и пришла в церковь, куда еще идти-то, не вешаться же.

Помолчали.

- Галя, - так звали мать Дани, - отдайте его Богу. Он каждого любит одинаково и мы не знаем Его Волю, то есть какова она в отношении другого человека. Нашего нет ничего в этой жизни, кроме выбора. И пока мы не встретимся с Христом, мы можем выбирать только между добром и злом, а выбирать надо третье – любовь. Вы любите Даньку? Не отвечайте, вы только думаете, что любите. У вас есть представление о том, как должно быть, как должно быть по вашему мнению. А будет ли ему хорошо с женой и в семье? Я тогда люблю, когда даю другому полную свободу от себя, от своих мыслей и чувств. Не так ли поступает Господь? Человек – единственный из всего сущего, кто способен выбирать. Один выбирает водку, пьет, умирает. Жаль, очень жаль, но именно так несчастный пьяница проявляет свободу воли. Другой становится царем, казнит налево-направо, воюет, хитрит, интригует, что ж, он волен поступать как хочет. Третий поселяется в монастыре. Молится, постится, трудится вместе с братией и вдруг уходит в лес, а через год его находят висящим на дереве. Почему он убил себя, хотя долгие годы был окружен святынями? Потому что, бог, в первую очередь, не в храмах и не в иконах, а в сердце человека. Познать бога можно только через жизнь по его законам, главный из которых любовь. Что такое любовь: чувство или действие? Конечно, действие. Я тогда люблю, когда ради другого готов пожертвовать своим временем и силами, не требуя ничего взамен, когда нет больше моих желаний, а есть лишь стремление узнать волю бога и жить согласно этому новому знанию.

Стремился ли пьяница узнать волю бога? А царь? А монах-самоубийца? Нет, они хотели найти такого бога, чтобы он беспрекословно, в точности исполнял все их желания. Они не хотели ему подчиниться. Подчинение, понимай как смирение, означает, что я признаю единственными законами в мире законы Добра и Любви, и не только признаю, а строго следую им во всех своих мыслях и делах, что невозможно для всякого, чью сущность составляют тысячи оттенков эгоизма.

Вот вы, Галя, тоже знаете, как должно быть (кстати, интересно понять, откуда такая убежденность), но по-вашему не выходит, и что дальше? Дальше отчаяние, сопротивление, боль. Вы большой молодец: несмотря на боль, вы пришли ко мне и спросили о Боге. Вы допустили, что кроме вас есть нечто большее. Сначала вы допустили, а теперь знаете о существовании Высшей Силы наверняка…О Дане не переживайте, он должен найти Бога, а уж каким образом – не наше с вами дело.

- Где же он бога-то в своем фитнесе найдет?

Отец Сергий рассмеялся и приступил к пирожку, который давно держал в руке, потому что серьезный разговор мешал ему хорошенько перекусить после долгой праздничной вечерни.

 

5

 

Рим безумствовал. Одни говорили, будто император сошел с ума. Другие считали его изменником. «Он умер», - утверждали третьи. – «Вместо него нами управляет варвар». Имя варвара не называлось, так же как и не было внятного объяснения причин его появления на троне. «Заговор, заговор, заговор!» - носилось в воздухе. - «Берегись, свободный народ! Скоро тебе придет конец. Рабы станут господами, христиане займут все места в сенате, не останется такой должности в городе, где еще бы трудился истинный латинян, в чьей крови есть хотя бы капля молока Капитолийской волчицы. Падет Вечный Город! Неведомые племена и народы разрушат твои храмы, дома, театры, цирки, библиотеки. Вера будет поругана, прекратятся жертвоприношения и боги обрушат свой гнев на людей». «Горе нам, горе», - вопили богатые и бедные, мужчины и женщины; и дети, глядя на взрослых, начинали плакать, как будто ушиблись или потеряли любимую игрушку.

Среди общего хаоса и воплей находились те, кто сохраняли спокойствие и даже радовались: «Наконец-то исчезнут кресты с распятыми, глашатаи перестанут зазывать своими мерзкими трубами толпу на бесконечные кровавые зрелища. В тюрьмах перестанут пытать, любой гражданин теперь сможет прямо говорить о своих политических взглядах и его не потащут в суд. Страх исчезнет из жизни, даже рабы перестанут стонать и жаловаться, не говоря уже о свободных жителях Империи. Наконец-то, справедливость, мир, разум восторжествуют над дикостью и невежеством».

Шумели день, шумели неделю, через месяц известие об отмене смертной казни перестало быть новостью.

 

6

 

Рядом с тренажёрным залом, где занимался Даня, был второй зал, побольше, который арендовали каратисты; вежливые, те, кто тренировались давно, и дерзкие, те, кто пришли недавно. Раздевалка была общей, негласно ее поделили на две части, в одной переодевались любители «железа», в другой развешивали свои кимоно «бойцы».

Даня брезговал мужчинами: вонючие, некрасивые тела, грубые голоса, убогий кругозор (работа, машина, клуб, девчонки), постоянное соперничество, злоба, агрессия. «На самом деле, рассуждал он, - не имеет значения какой у тебя пояс и сколько ты сегодня выжал от груди. Зачем современному человеку мощные бицепсы или ноги размером с колонну? Вот живот, бока, второй подбородок не эстетичны, от них, действительно, надо избавляться, и потом строго следить, чтобы они не появлялись снова», -так мотивировал себя Даня каждый раз, когда собирался на спорт, а идти не хотелось, потому что в зале надо работать, а не разглядывать симпатичных девчонок и размышлять, к какой из них лучше подойти, чтобы познакомиться наверняка, без динамо, то есть без ответов типа «сейчас мне некогда», «я в отношениях», «вы классный парень, но не в моём вкусе».

Над входом в спорткомплекс, немного ниже названия, днем и ночью ярко светилась надпись: «Mens sons is corpire sano» (в здоровом теле – здоровый дух). Даня свой дух мог бы считать вполне здоровым, если добавить к нему чуть больше смелости, убрать лень, украсить мудростью и освежить каким-нибудь талантом. Мудрость Данила брал из тик-токов; проявлением смелости считал поездку в Турцию без мамы; если человек работает пять дней в неделю с утра до вечера – разве он лентяй? И не является ли проявлением таланта способность молчать, когда не спрашивают и тихо, коротко, с улыбкой отвечать на любой, пусть даже самый каверзный вопрос, например, какая тебя зарплата, почему ты не женат и за кого голосовал на последних выборах?

Вот и сегодня начали ребята спорить на тему политики про, фу, глупость какая, смертную казнь, то есть, хорошо ли, что опять вернулись к ней после тридцатилетнего моратория. Спорили, спорили, а потом один из каратистов, мужчина лет сорока, ударил ногой мирного атлета такого же возраста. Ударил не сильно, в бедро, атлет только поморщился, но ответил уже хуком в челюсть. Хук был только похож на настоящий, однако ярость вкупе с центнером веса сделали свое дело - обладатель синего пояса оказался в нокдауне и полминуты просидел на полу, толком не понимая, как он там оказался. Дерущихся развели по углам. Они быстро успокоились и даже стали смеяться над собой, мол де, взрослые дядьки, а поведение детское; и народ вокруг них развеселился, завязалась обычная шуточная болтовня про девушек, интернет, машины, потом кто-то предложил посидеть в кафе внизу, на первом этаже. Компания человек из десяти, шумная, как поезд в метро, задевая сумками дверцы шкафчиков, выбралась наконец-то из раздевалки. После них остался едкий запах хорошо пропотевших тел и … страх. Даня трясся. Он только наблюдал, его ни о чем не спрашивали и даже близко не подходили к нему; он испугался самой возможности быть вовлеченным в конфликт, быть побитым, униженным, оскорбленным. Сидя в машине, где ему ничего не угрожало, где тихо играла музыка и стоял термос с его любимым фруктовым чаем, он продолжал внутренне дрожать. Страхи ползли как муравьи: медленно, отовсюду, раздавишь одного и тут же появляется еще десяток. «Нельзя же так, - шептал Данила, пытаясь сосредоточиться на дороге, – нехорошо ругаться, и драться нехорошо. Можно ведь просто замолчать; неужели так важно доказать кому-то свою правоту и ради этого набрасываться с кулаками? Взять и ударить ногой, взять и ударить в лицо – какая дикость, какое варварство!» Снова и снова Даня слышал глухой звук соприкосновения костяшек руки с челюстью, и видел беспомощного каратиста на полу.

Тоненько звякнуло сообщение о письме. Данька машинально отправил его в корзину, хотя начиналось оно словом «повестка» и указанием когда и куда следует явиться. Конечно, можно было бы и вчитаться, да после таких переживаний разве что только человек исключительной воли и самообладания смог бы сосредоточиться на переписке неизвестного с кем. Данила к такому типу людей не относился, поэтому письмо исчезло так же быстро, как и появилось.

 

7

 

Всякий, кто заходил в дом Луция Сергия Павла, чиновника из секретной службы императора, не надеялся выйти оттуда свободным человеком. Уже раб-привратник – одноглазый великан, прикованный к стене двумя цепями – наводил суеверный ужас. Вдобавок ему позволялось близко подходить к гостю и спрашивать имя, чтобы потом громко прокричать его. Раб всю свою ненависть, ярость, обиду, злобу, свирепость вкладывал в крик, звучавший особо громко и выразительно в мертвой тишине летнего полдня. Сразу хотелось убежать на край света, спрятаться в самой темной и дальней пещере, лишь бы никогда не встречаться лицом к лицу с хозяином этого особняка, обнесенного высокими постройками без окон, больше похожими на стены, чем на помещения.

 

- Квинт Эмилий!!!

Обладатель этого имени никогда не думал, чтобы человек мог так громко вопить, как завопил одноглазый привратник. Через несколько минут как будто из воздуха появился ничтожный старичок, босоногий, в грязном хитоне. Вместе с ним Квинт прошел в большую переднюю, замкнутую с обеих концов, видимо, здесь посетители дожидались, когда их допустят к хозяину. В передней никого и ничего не было, кроме жуткого погребального кипариса. При входе в атриум бросалось в глаза великолепное брачное ложе с резными ножками из слоновой кости, с бронзовым изголовьем и головой осла на нем. Кровать поднималась высоко над полом, лестницу, конечно же, убрали. Дальше на некотором расстоянии, ближе к комплювию, возвышался алтарь. Квинт думал, что его отведут в таблинум. Он ошибся. Через таблинум они прошли в перистель, а уже в глубине перистеля в большой зале, украшенной мозаикой, в тени широких штор их ждал Луций Сергий Павел – незаметный на первый взгляд человек, если бы не туника с пурпурными полосами, широкими, как у сенаторов, и высокий кальцеус из черной кожи с пятью ремешками (на один больше, чем у сенаторов). На подъеме башмака крепился полумесяц из слоновой кости для завязывания. Полумесяц означал принадлежность к знатным фамилиям, а к каким именно оставалось только догадываться.

Призрачный старичок исчез. Луций Сергий указал на простой табурет, явно не соответствующий общей роскоши. Сам он восседал на огромном кресле, по размерам и великолепию не уступавшему императорскому трону.

- Вы, говорят, любите оружие?

Учитель удивился, ведь он давно уже не касался своего меча, который никогда и не был предметом искусства.

- Нет? Странно… Вероятно, вы любите женщин?... Не любите, удивительно? Я точно знаю, что у вас в доме нет хорошего вина, на столе после обеда не остаются раковины от устриц, вы топчете землю калигами, как простой солдат, и спите на шкуре медведя. Вы опасный человек – у вас нечего отнять, а с такими труднее всего договариваться, но я попробую.

Чиновник прищурился от луча солнца, пробившегося через окно и тут же исчезнувшего, как будто он понял свою неуместность в комнате, где блестеть разрешено только золоту и остроумию хозяина.

- Мне нужен помошник, требование к нему одно - молчать. Молчать, даже когда нужно говорить. Риторика, как я понимаю, учит красноречию; не является ли главной задачей оратора способность внушить слушателю чувство – любое, все зависит от ситуации, - и добиться, чтобы чувство подвигло его к правильному действию, то есть к такому, которое в основе своей имеет почтение к богам и к императору, призванному ими служить нашему свободному народу. Вы согласны?

Квинт Эмилий слушал, не поднимая головы. После отмены смертной казни прошёл месяц. Всё это время он объяснял юношам, что наступает новый век, когда высшей ценностью станет жизнь человека, хотя бы и называемого рабом. Он говорил о скором запрете на гладиаторские бои, о запрете телесных наказаний, он предрекал смягчение закона и следующее за тем смягчение нравов. Он утверждал…

- Вы утверждаете, будто власть делает людей пугливыми скотами? Будто жестокость не есть вынужденная мера, а, наоборот, она озлобляет людей и заставляет их совершать все более и более изощренные преступления? Будто нищета и бедность суть способ заставить повиноваться, а не результат безделия и развращенности самих нищих и бедняков? Будто рабам надо даровать свободу и тогда они станут наравне с гражданами заботиться о процветании государства? Вы сумасшедший или нет? Когда это раб думал о других, а не только о своем ненасытном желудке? Ужели раб, отпущенный восвояси, станет воином, ученым, крестьянином?… Раб есть подлый грязный скот!!!

Тонкий голос Луция Сергия вызывал физическую тошноту. Когда же он дошел до последней фразы, то его чиновничий пафос и вовсе превратил речь в поросячий визг.

- Рабы и государство, - завизжал он, – вещи разные. Государство существует помимо рабов, как океан существует помимо рыбы. Воля богов, сообщенная императору и переданная им в виде законов, составляет основу государства. Чем раб отличается от осла или быка? Или вы ослов и быков тоже считаете носителями воли? По-вашему, рабы способны размышлять более, чем о самых примитивных вещах? И вы всерьез называете их людьми? Вы, - чиновник зашептал, - христианин, вы повторяете глупые сказки. Но!!! Вы повторяете их публично, да еще перед юношеством. Не место возле себя должен я вам предлагать, а собственноручно отрубить вам голову, сейчас же, немедленно, здесь! Вы старый воин, вы, говорят, служили вместе с императором. Только поэтому вы уйдете отсюда своими ногами и больше никогда не заговорите в школе своего друга о чем-то ином, кроме вашего предмета.

Луций Сергий сделал паузу, отдышался и продолжил:

- И ещё: через три месяца вы будете служить у меня в канцелярии, вы будете жить в собственном доме, а не в двух грязных комнатах, вам будут прислуживать рабы, и ваш досуг будут услаждать ласками самые красивые женщины, специально созданные богами для мужчин, позабывших нежность и преданность. Вы будете пить роскошное вино и есть мясо, а не черный хлеб. И, - Луций Сергий Павел, - опять высоко поднял голос, - я не спрашиваю вашего согласия. Эй! - В зале вновь словно из воздуха возник давишний старичок-невидимка, – проводите к выходу этого человека. По дороге домой, - кинул чиновник вдогонку, - задумайтесь, почему в моей передней стоит погребальный кипарис и почему мой привратник смеет произносить ваше имя – бесстрашный центурион, а ныне скромный учитель риторики Квинт Эмилий!

 

8

 

Мать Данилы читала псалтырь. Она всегда так делала, когда волновалась. «Живый в помощи вышняго» не успокоил ее, как не успокоил и «Господь – свет мой и спасение мое». Псалом «Помилуй мя боже по велицей милости твоей», произнесенный три раза, так и остался всего-лишь набором красивых слов. Беспокойство было запрятано глубоко и проявлялось не явно, не вдруг-то поймешь откуда оно взялось и является ли оно предвидением беды или это обычная житейская тревога от сомнения во всех и во всем.

Данькина мама снова вспомнила мужа и который раз не согласилаь с его смертью. Если бы не страх, главным обвиняемым опять стал бы бог, ведь именно он разрушил их семью. Инфаркты, бестолковые врачи, плохой уход, тяжелая погода, трудные перелеты в Израиль и Швейцарию – Провидение не знало жалости, поэтому мучило и казнило, мучило и казнило, жестоко, коварно, неумолимо. Хотелось понять за что, ответ «за грехи» не устраивал.

«Какие такие грехи? Не воровали, не убивали, богатств, хоть праведных, хоть неправедных не нажили, родню помнили, соседей не обижали, могилы родителей чистые, аккуратные, ухоженные, прислуги нет, все сами – готовка, уборка, огород. Ну какие грехи? Получается, человек виноват и должен отвечать уже за сам факт своей жизни в теле? Ничего себе милосердный Бог! В чем тогда смысл земного существования: допустить несовершенство, а потом наказать за несовершенство? Ну и сидел бы Он там, на небе, среди ангелов, мы его не просили нас рожать, то есть производить на свет через родителей».

Галина осеклась - опять началось богохульство. «Живый в помощи вышняго…», «Боже, по велицей милости твоей…» - раз, два, десять, до отупления, до ломоты в коленях и в пояснице. Беспокойство не удавалось заговорить. Оно выныривало, как деревянный кораблик среди волн: скроется, появится, надолго скроется, совсем исчезнет, уже не ждешь его, а он тут как тут, и ничего ему не делается от воды и бури.

Галина убрала квартиру, сходила в химчистку за рясой отца Сергия, приготовила большой ужин: вечером должны были прийти гости для беседы с батюшкой, а не так-то просто накормить постным досыта нескольких гостей; погладила, сложила наглаженное, убрала в шкаф; сняла тюль на кухне - людей надо принимать в чистоте - простирнула, повесила обратно еще влажную; заменила клеенчатую скатерть на матерчатую; устала, проголодалась; выпила успокаивающие таблетки с мятой и валерианой – тревога даже не думала уходить, наоборот, минута за минутой, час за часом она крепла и разрасталась, пока не превратилась в ясное ощущение скорой беды.

В дверь позвонили. Двое мужчин спросили Даню. «Наверное, друзья с фитнеса, начала размышлять Галина, - хотя вид у них далеко не дружеский, даже какой-то протокольный. Впрочем, люди сейчас вообще малосимпатичные, у них только деньги на уме и развлечения. Полицейские показали бы удостоверения, сектанты начали бы проповедовать, алкаши не носят красивых кожаных туфель, как, впрочем, брюк, пиджаков и летних пальто. Все соседи известны наперечёт. Данька на работе, то есть сослуживцы там могут общаться с ним сколько угодно. Да с фитнеса, с фитнеса ребята, точно! Парень последнее время бредит спортом и диетами, вот и общается с такими же фанатиками здорового образа жизни... Проклятое беспокойство, откуда ты, как твое имя и зачем ты холодишь мое сердце и теребишь без того израненную душу?» «Живый в помощи вышняго…», «Господи – свет мой…», «Помилуй мя, боже…», «Помилуй мя, боже…», «Помилуй мя, боже…»

 

9

 

Ястреб терпеливо ждал, когда человек уйдет. Голубь, которого он прижал к земле когтями, судорожно дергал крыльями - левым сильно, правым слабо. Судорожные движения с каждой минутой становились все более и более редкими, из открытого клюва пошла кровь. Ветерок поднял и понес легкие перья и невесомый пух; то ли он хотел освободить место убийства от следов, то ли, наоборот, хотел кому-то показать их. Квинт Эмилий, много раз наблюдавший за свою жизнь такие картины природы, в этот раз стоял как завороженный, как будто это его тело пробили когтями и крепко держат, дожидаясь смерти. «Голубь суть птица и его гибель не трагедия, а способ накормить хищника; способ, установленный естеством и не подлежащий осуждению. Существуют племена между которыми есть похожие отношения, потому что людей много, а еды мало и столкновения неизбежны. Такие войны обусловлены природным инстинктом выживания, но покорение народов ради земель, богатств, рабов ничем не оправдано.

Алчность – болезнь, она порождает жестокость. В природе жестокости нет, это свойство присуще только смертным и богам. Хотя вряд ли боги такие кровожадные, какими их представляют. Не является ли такое представление обманом, направленным на поддержание власти меньшинства над большинством? Как рабам обосновать их рабство? Как убедить бедных в пользе бедности? Как оправдать собственную непомерную жадность? Волей богов объясняются любые преступления, любые уродства разума. Ястреб не развлекается охотой, он выживает благодаря ей. Толпе нравится кровь и она готова ради зрелищ принимать нищету, войны, пытки, казни. Как все-таки просто управлять сотнями тысяч безумцев, именуемых народом - людей надо всего-навсего запугать и дать волю их самым грубым инстинктам…».

Александр советовал сжечь пергаменты, на которых Квинт Эмилий писал подобные речи. Грек по происхождению, он случайно оказался в рабстве за долги, давным-давно был освобожден, умел читать, писать, неплохо знал историю, философию, прекрасно играл на кифаре, редко грустил и, так же как хозяин, а по сути друг, избегал женщин, в которых видел источник беспокойства и суеты.

В тот вечер у него снова болели зубы, он полоскал рот вином, прикладывал лед к щекам и предлагал уехать из Рима.

Случай с ястребом он понимал как предзнаменование. В городе было неспокойно: участились пожары; за мешочек серебра могли убить и убивали; на каждой улице днем и ночью, как будто прогуливаясь, ходили солдаты от трех до десяти. В предместьях то и дело вспыхивали маленькие восстания, рабы убивали хозяев, грабили их дома и убегали в горы. Рабов запретили казнить, а тюрем и пыток они не боялись. Христианский бог призывал угнетенных терпеть свою неволю ради царства небесного, старые боги ничего такого не говорили, молниями не поражали и болезней насылали не больше обычного, поэтому свобода, считавшаяся до недавнего времени исключительной привилегией граждан, вдруг оказалась вполне реальной, надо было только приложить волю и смелость к ее достижению.

Термы работали не больше двух-трех дней в неделю, давно уже не было боев гладиаторов, давно римляне, затаив дыхание, не следили за гонкой на колесницах, в театрах запретили показывать трагедии, а в комедиях шутили одинаково несмешно. Вечный Рим надел маску благопристойности, император не хотел воевать, стали поговаривать, будто теперь каждому придется работать, и что властям плевать на священное право получать деньги и хлеб просто так.

- Есть много мест, - говорил Александр, где мы можем спокойно дожить свой век. Здесь стало опасно. Я чувствую запах беды. Коснется ли она всех – не знаю, а вот тебя, Квинт, не простят, если ты, конечно, не пойдешь на службу к этому палачу Луцию Сергию. Думается мне, - продолжил он после некоторого размышления, - что всякое послабление дается государством, для того, чтобы отнять потом во сто крат больше. Сегодня не казнят убийц, завтра будут казнить праведников. Не пора ли нам, мой друг узнать свободу полей и лесов, свободу морской стихии? Мы достаточно пожили в городе и заслужили покой и тишину. Для упрямца судьба неумолима, если же отказаться от мучительного желания быть правым, можно быстро стать счастливым.

- Моя жизнь представляется мне важной, пока я отдаю ее другим.

- Отдавать и жертвовать собой не одно и тоже.

После сказанного Квинт Эмилий долго молчал. Мысль, что его сравнили с упрямцем, вынудила заговорить вновь.

- Дорогой Александр, ты слишком часто полощешь рот, пары ударили тебе в голову, иначе я не могу объяснить ту свободу, которую ты дал сегодня своему языку.

Раб засмеялся и вышел из комнаты. Через пять минут он принес два больших кувшина - один с водой, второй с вином.

- Бог там, где веселье. Прими чашу, Квинт, как судьбу – с надеждой на радость, а не с ожиданием похмелья. Наши времена уже хороши тем, что мы в них живем. Сегодня прекрасно своей осязаемостью, вчера исчезло в реке вечности, завтра может и не наступить. Я пью за тебя, друг! Я больше не хочу размышлять и прошу Бахуса освободить нас от оков здравомыслия.

Квинт Эмилий выпил вслед за Александром. Вскоре напиток сделал свое дело: вечер перестал быть душным, а мысли унылыми и долгими, забылся ястреб, забылся голубь, то, что совсем недавно казалось грозным предзнаменованием, теперь виделось как обыкновенное явление природы.

 

10

 

Даня не любил маминых богомолок, как он называл ее новых подруг. Ему не нравились их лица: круглые, сытые, надменные. Он удивлялся в плохом смысле их аппетиту: придут на час, а тарелок после себя оставят как в ресторане, причем, в пост они ели раз в пять больше, чем в обычные скоромные дни. В их разговорах слово «бог» звучало не как обозначение высшей силы, а как имя слуги, вышибалы, спонсора. Он был занят тем, что постоянно наказывал окружающих и всегда благоволил к ним. Таким богом тетки пугали каждого, кто не соглашался и не подчинялся им беспрекословно. Богомолки всерьез рассуждали о гордыне голубей за окном; кошку, которая не давала погладить себя, называли лукавым зверем; собаку считали нечистым существом и всех собаководов сурово осуждали. В Даниле тетушки ясно видели беса, по-другому объяснить его холостое положение они не могли, и советовали Галочке (его маме) проехаться по всем местным монастырям, чтобы отмолить грехи ребенка. Когда приходил о.Сергий, дамы долго и с удовольствием целовали ему руку во время приветствия, после чего, сложив чашеобразно ладони, просили благословения. Молясь вслух, они подражали интонации пономаря в церкви: окали, тараторили, не соблюдая знаков препинания; слова произносили не тихо, не громко, монотонно; постоянно кланялись и опускались на колени: кто-то быстро и ловко, кто-то с трудом, кряхтя и задыхаясь после каждого земного поклона.

Мама принимала подруг как принимают неизбежное - без любви и в страхе наказания. Она видела или думала, что видит в них спасение, как будто спасение заключено не в следовании духовным законам, а в обрядах и в церковной бытовухе до и после богослужений.

- Даня, выпей святой воды. - Так часто начиналось утро и заканчивался день. – Просфору съешь. Голова болит? Маслицем помажь, с Афона привезли. Можно этим, оно от гроба Господня. Ты куда дел палочку, которой мазался?

Даня использованную ватную палочку выбросил в мусорное ведро, даже не подозревая, какое чудовищное преступление он совершил. Оказалось, такие поступки глубоко оскорбляют Бога и всякий, кто так пренебрежительно относится к святыне, будет жестоко наказан. У маминого бога с любовью было не очень, только избранные знали как угодить ему, все остальные автоматически лишались надежды на спасение.

- Мам, «спасение» - это рай?

- Это спасение.

- Как?

- Так. Надо в храм ходить, а не на фитнес.

- На фитнесе нет бога?

- Дурачок.

- Если бог есть, то он везде, у каждого человека, в любой точке Вселенной.

Нет, мамин бог находился только в особых помещениях и только единицы допускались к общению с ним.

- Мало тебе сынок, что отец умер, что ты не женат, хотя четвертый десяток разменял, так давай еще мать обижать. Я тебе только добра желаю, отец Сергий тебя любит, а ты так некрасиво поступаешь.

- Извини. Теперь буду сжигать палочки.

Увы, обещание мать не успокоило. Она заговорила о предчувствии беды, потом начала жалеть себя как «старую дуру», которая никогда не станет бабушкой. Вспомнила про двух мужчин в костюмах, которые недавно приходили, и ни с того ни с сего заподозрила сына в содомском грехе. В том же грехе она обвинила его коллег по работе, а женщин, особенно артисток, назвала блудницами, употребив другое, более грубое и короткое слово. Час за часом ярость ее разгоралась. Досталось соседям, бзыкнувшим перфоратором, соседям, уронившим что-то тяжелое, близким родственникам, не сложившимся как надо на похороны, дальней родне, которая вообще не приехала. Покойник-муж тоже не подумал о ней и сыне, когда умирал. До инфаркта его довели «твари-начальники» и «сучка-любовница». Даня про существование любовницы у папы слышал первый раз, и попробовал было заступиться за честь родителя. Лучше бы он молчал! Отец оказался не только блудливым кобелем, но еще пьяницей, скандалистом, злодеем и скупердяем. Данька рассмеялся, когда услышал про пьянство – рюмка коньяка для сосудов как-то не вязалась с запоями и другими особенностями алкоголиков. Керамическая бутыль в виде одноглавого храма со святой водой полетела на пол, нет, не специально, у матери тряслись руки от злости, и она просто не смогла удержать ее. Когда Галина увидела, что натворила, ей стало страшно: бог прогневался, бог отомстит, бог накажет. «Надо немедленно ехать в монастырь к батюшке,» - решила она и тут же озвучила это решение сыну. Другого способа вымолить прощение для неё не существовало. Через полчаса в квартире стало страшно тихо, как всегда бывает после большого скандала. Даня уговаривал маму остаться, предлагал отвезти на вокзал; когда она категорически отказалась, он попросил подождать хотя бы до утра. Нет! Палочка в мусорном ведре, осколки священного сосуда и лужа святой воды требовали немедленного покаяния и настоящего молитвенного подвига под руководством о.Сергия, а, может быть, даже и самого игумена.

 

 

 

 

 

 

 

11

 

Это было давно, в молодости. Квинт Эмилий возвращался из таверны. Он выпил немного, зато наговорился и повеселился всласть в компании друзей, таких же радостно -беспечных солдат, вернувшихся с войны живыми; пусть с маленькими мешочками золотых монет, зато с караванами надежд. На улице было тихо, безлюдно, как и положено глубокой ночью. Сзади кто-то затопал и звякнул оружием, да разве могло что-нибудь угрожать сильному воину в родном, знакомом до каждого камня городе?

Веревка, которую неизвестный набросил на Квинта, чтобы придушить его, зацепилась за пластину наплечника. Квинт Эмилий среагировал мгновенно. Нападавший, ещё не успел понять свою оплошность, как уже получил мощный удар кулаком в лицо, после чего оказался на земле и был крепко прижат к ней коленом.

- Не убивай, только не убивай, - взмолился душитель. – Я всего лишь хотел забрать твой кошелек, а не твою жизнь.

Квинт (все-таки он был немного пьян) рассмеялся самым веселым смехом, убрал колено с груди поверженного, снял мешочек с пояса, развязал его, достал три золотых и протянул деньги незадачливому грабителю.

- На первый золотой купи хлеба, на второй книгу, третий отдай бедняку. Так ты напитаешь тело, ум и сердце. Сегодня я поборол тебя, завтра тебя накажут боги, если ты не изменишь свою жизнь. Рим – город великих возможностей и великих искушений, каждый выбирает занятие по душе и каждый получит по заслугам, после того, как выбор сделан. Я же прощаю тебя и желаю тебе добра.

Грабитель, никак не ожидавший такого исхода, пару раз шмыгнул носом, видно и раскаяние было не чуждо ему, и поторопился уйти. Квинт давным-давно позабыл эту историю, от нее только осталась привычка оглядываться и пропускать вперед тех, кто оказывался за его спиной на близком расстоянии.

 

Человек в плаще настораживал: что ему надо, почему он не проходит вперед, не подходит близко, уж не убийца ли это? Кто бы его мог подослать и какое такое преступление совершил скромный учитель риторики?

Квинт резко изменил маршрут и повернул на соседнюю улицу, хотя по ней до его дома было вдвое дольше идти. Незнакомец не отставал и даже начал медленно приближаться. Квинт не был вооружен и приготовился к бою врукопашную. Первым делом он хотел сорвать с головы неизвестного капюшон, для этого надо было замедлить шаг, поравняться с ним, резко повернуться и…

- Корнелий?!

Корнелий Сципион приложил палец к губам и снова прикрыл голову и лицо капюшоном. Так мужчины шли некоторое время, пока друг Квинта не указал в сторону заброшенного кладбища. По легенде там хоронили первых граждан Рима, от которых происходили хорошо известные фамилии патрицеев. Камни на могилах заросли травой, мхом; мрамор на статуях потрескался и потемнел от времени, какой-то из них не хватало рук, другой ушей и носа, третья вовсе стояла без головы и в темноте казалась зловещим привидением.

Идущие, наконец, остановились. В тени кипарисов их не было заметно. Казалось, ночные птицы специально притихли, чтобы подслушать секретный разговор. Волк, завывавший где-то недалеко тоже замолчал, может быть, он испугался, может быть, собирался напасть.

- Мои школы скоро закроют. Тебе предложили место в канцелярии – соглашайся. Нас ждут страшные времена. Меня не ищи, я в безопасности. Придет время и все узнаешь, а пока молчи даже о том, что тебе неизвестно. Всегда ходи с мечом, защити тело панцирем или кольчугой. Пусть твой Александр тоже всегда держится рядом. Покажи ему как пользоваться кинжалом. Прощай.

Квинт за десятилетия дружбы научился понимать Корнелия с полуслова. Его интересовало только одно, и он задал свой короткий вопрос:

- Император?

Вопрос остался без ответа, потому что ответом было «да».

Волк взвыл так, как будто попал в капкан. Птица – пересмешник сначала подражала вою, потом захрустела, скрипнула, выдержала паузу и перешла на жалобный стон.

Ветер взъерошил листву кипариса. Борей давно унесся, а шуршание еще продолжалось.

Небо стало светлей, статуи заметней. Казалось, это не птица и не листья, а они мраморными устами ведут загробный разговор.

Квинт обнял старого товарища. Объятия означали: «Я люблю тебя, я буду с тобой до конца, и даже император не страшен мне, когда речь идёт о чести или жизни, что суть одно и тоже».

Друзья вышли с кладбища вместе, потом их пути по негласному договору разошлись: Корнелий направился в сторону холмов, Квинт в сторону храма Юпитера. Он хотел посмотреть на бога и услышать внутри себя его голос: «Смертный, все будет хорошо». На полдороге учитель развернулся: не стоит богов вмешивать в человеческие дела, вполне можно обойтись своими силами и мужеством.

Море решило вернуть солнце на землю, обозначив свое решение тоненькой светлой полоской по линии горизонта.

Птицы сначала одна, потом вторая, третья, наконец, целым хором выразили свою радость и желание прожить еще один день.

Смело залаяли домашние собаки, молчавшие, пока в темноте хозяйничали волки.

Кладбище вновь стало обыкновенным скоплением камней, а статуи просто фигурами людей, которых никто не помнил и про которых точно неизвестно, существовали ли они на самом деле или скульптор просто фантазировал.

 

12

 

Продюсер того центра, где работал Даня нанял нового директора. Подчиненные видели его «Порше», его секретаря - молодого человека лет двадцати, знали, что в кабинете делается ремонт, а каким станет кабинет после ремонта, можно было только догадываться. Перед началом работ оттуда вынесли все книги, считай, библиотеку, и назад не принесли; фикусы и комнатные пальмы – собственность прошлого хозяина - расставили по всему зданию, попросили ухаживать за ними, пообещав, что скоро заберут обратно. Нет, не забрали. Также в кабинет не вернулись кожаные кресла, диваны, роскошный деревянный стол, часы – бигбэн, картины эпохи барокко, настоящий клавесин того же времени. Великолепный персидский ковер, на который раньше было запрещено наступать, лежал теперь в холле и по нему без всякого сожаления топтались сотни ног, не важно, в бахилах или в сменной обуви, все равно шелк через месяц вытерся, от рисунка остались едва заметные контуры, зеленый цвет утратил нежность, потемнел и стал похож на грязную осеннюю траву.

Новые апартаменты устрашали и поражали одновременно: черные обои, чёрная мебель в золотых виньетках, солнечно-желтый светящийся потолок, жалюзи цвета убывающей луны, над столом люстра-сфера из обручей золотистого цвета с лампочкой внутри, огромный камин из розового мрамора; по периметру кабинета стояли античные статуи и бюсты на колоннах, судя по взглядам, сплошь императоры и боги. В чем между ними разница никто не знал – головы и головы, люди и люди, просто помнили из школьной программы слова «Юпитер», «Цезарь», «Калигула», вот и повторяли их, обсуждая кабинет нового директора.

Пол из гранитных плит холодил даже через обувь. Гранит цветом напоминал загустевшую кровь, которую нанесли идеально ровным слоем и покрыли сверху прозрачным лаком.

Даню вызвали одним из последних – не та должность, чтобы с него начинать знакомство с коллективом. Новый руководитель не сидел, а восседал – столько властности и равнодушия было на его лице. Его бордовое поло с изображением всадника на коне, открытые слабые руки, небритое лицо, седоватые волосы совсем не вязались с роскошной обстановкой, вдобавок он говорил тонким тенорком, сгущая его в моменты спокойствия и поднимая до визга, если подчиненный позволял себе возражать. Меньше всего директор был похож на свое каменное окружение, стоявшее вдоль стен, и тем больше, судя по поведению, ему хотелось быть похожим на них.

- Вы курите? – так он ответил на «здравствуйте, Эдуард Алексеевич».

После Данькиного «нет» блицдопрос продолжился:

- Опаздываете?

- Дополнительные рабочие дни берете?

- Женаты?

- Дети есть?

- Водите?

Даня не понимал к чему такой разговор. Ему казалось речь пойдет о повышении или…

- Сниматься хотите?

«Да! Да! Да!» – вскрикнуло сердце Данилы. – «Да! Наконец-то! А говорили – козел».

- Нравится новый проект?

- Вы придумали объявление «требуются великие актеры для массовки»?

- По истории что было в школе?

Даня плыл от счастья и доплыл бы до «оскара», если бы не папка, с хлопком приземлившаяся у его ног. Он бросился было собирать разлетевшиеся листы бумаги и тут же замер от визгливого окрика:

- Кто так отчеты составляет!

- Старшим администратором будет теперь Алена Витальевна, завтра ее увидите.

- Своим делом занимайтесь! Писатель х…ов!

И директор через селектор потребовал кофе.

Даню затошнило, похолодели руки, ноги, закружилась голова, зашумело в ушах, и секретарь, вошедший с подносом, расплылся в его глазах, остекленевших от ужаса.

До девяти оставалось пять часов, пять бесконечных часов позора, ведь все – от охранника до мухи на потолке – знали о том страшном унижении, которому он подвергся десять минут назад. Выход был один – уволиться, уволиться немедленно, то есть написать заявление, оставить его на столе, собрать вещи (кружку, сменку, ручки-карандаши, зарядку, книгу о здоровом питании с вечной закладкой на десятой странице) и уйти навсегда, не оглядываясь и не прощаясь.

Часы «бигбэн» (они стояли теперь на ресепшене) пробили четверть шестого. Охранник собрался в «Макдональдс» и попросил позвонить, если чего. Из посетителей выстроилась короткая очередь, тихо возмущавшаяся Данькиным отсутствием.

На телефоне обозначился пропущенный вызов от мамы. В вотцапе было несколько сообщений с неизвестных номеров из двух слов: «Перезвоните срочно».

Выглянуло солнце и через окно легло длинной полосой на персидский ковер с одинокой рваной бахилой посередине.

Открылась входная дверь и внимание всех находившихся в холле переключилось на Артема Комарова. Его пригласили на роль императора и ждали сегодня для заключения контракта.

 

13

 

Мальчишка, который передал письмо, обещал дождаться ответа. Квинт предложил ему поесть, разумно предположив, глядя на его впалый живот, выпирающие ребра, тонкие ноги и такие же тонкие руки, что он голоден. Мальчик отказался не только от хлеба, но и от фруктов.

- Я выпью воды, - сказал он.

Квинт Эмилий добавил в чашу немного вина и указал на стул.

- Мне лучше на улице. Я люблю, когда жарко.

- Как хочешь.

Через четверть часа ответ был готов, но посланник исчез и больше никогда не появлялся.

«Бедный мой брат,- задумался Квинт, - как же с ним связаться? В городе нет никого, кто бы знал, где он теперь находится. Гадкий мальчишка обещал подождать и убежал. Я тоже хорош: появляется неизвестный, нет бы распросить что да как, а мне сразу нужно читать. Что за второе письмо? Когда мне передадут его? Не будет ли слишком поздно, если события уже закрутились вихрем?»

Квинт снова развернул пергамент, надеясь в тексте найти ответ хотя бы на один из мучавших его вопросов.

«Мой дорогой брат, приветствую тебя», - так начиналось послание. – «Не знаю, свидимся ли мы в этой жизни или нет. У вас, слышал, не казнят. Здесь, в провинции тоже не казнят, здесь убивают без суда и следствия, особенно, когда дело доходит до христиан, к которым, о счастье, я имею честь принадлежать. На днях солдаты обложили соломой и ветками дом, где мы собирались, двери прижали брёвнами, и устроили пожар. Мы уже надеялись сгореть, как они сбили пламя и начали выкуривать нас дымом. Несколько человек, один из которых Анастасий, мой добрый товарищ, задохнулись насмерть. Меня, Максимилиана и еще пятерых потащили в тюрьму. Но произошло чудо: началась буря, молния попала в дерево, рядом с которым мы проходили, оно упало и закрыло собой дорогу. Пока стражники думали, как поступить, я сумел развязать веревки на ногах, ударил одного из наших мучителей камнем по голове, и был таков. Теперь на меня охотятся как на беглого раба и, смею предположить, повесят, если поймают.

Пусть так. Учение Христа дается лишь избранным, то есть тем, у кого достаточно сил, кто готов умереть за веру, лишь бы великие истины дошли до людей.

Люди меня смешат и пугают одновременно. Они живут так, словно смерти нет, а когда встречаются с ней, плачут, да жалуются, как будто они действительно какие-то особенные и смерть ни в коем случае не должна была их коснуться.

Безумием императора, захватившего сотни земель, построившего десятки дворцов, поражены богатые и бедные, чиновники и бездельники, ученые и врачи, поэты и художники. Всякий желает земного благополучия, ненавидит ближнего, смеется над богами. Внешне опрятный и благочестивый обыватель ведет себя как безумец или пьяница. Женщины более не ценят природную чистоту и с радостью меняют ее на украшения и наряды. Жрецы, призывающие к воздержанию, роскошествуют на своих виллах. Куда не посмотри, везде продают вино в таком количестве, как будто больше не осталось молока и воды.

Будни стали праздниками, а праздники превратились в будни.

Раньше в театрах плакали и смеялись: плакали, сострадая, смеялись, разделяя веселье. Теперь наоборот: плачут, если никого не убили и радуются, когда убивают.

Пороки, от которых когда-то воздерживались, ныне дают возможность хорошо устроиться, более того, если тебя подозревают в чистоте души и тела, ты становишься посмешищем, даже малые дети тычут в твою сторону пальчиками и повторяют вслед за старшими: «Безумец!»

О времена, о нравы! Прости, я слишком многословен. Все важное расскажу во втором письме. Оно касается Корнелия Сципиона, так же крепко любимого мной, как и тобой».

«И все, больше ни слова, - горестно размышлял Квинт. - Получается, брат виделся с Корнелием, и брату известно гораздо больше, чем мне? Их преследуют или уже поймали? О чем второе письмо? Почему его не доставили сразу? Не будет ли слишком поздно, если события налетают быстрее ветра и угрожают снести все на своем разрушительном пути?»

 

 

 

14

 

Собеседование на должность начальника одного из отделов по работе с клиентами в престижной компании-производителе модной одежды « BIG BOSS» Даня прошёл успешно. Остались формальности: принести документы в отдел кадров, расписаться, где скажут, познакомиться с коллективом, мельком глянуть на рабочее место, пройти инструктаж по технике безопасности, получить форму, бейджик с надписью «Даниил», определиться в какие дни удобнее приходить на обучение и доработать в своём продюсерском центре обычные в случаях увольнения по собственному желанию две недели. «Конечно, - мысленно бухтел Даня, - могли бы и сразу отпустить, но тогда из зарплаты минус полмесяца и минус квартальная премия (за первый квартал, за второй никто и не рассчитывал хоть что-нибудь получить, ведь август только начался). Неприятно, когда знаешь, что скоро будут подходить коллеги, смотреть на тебя, как на покойника, и повторять друг за другом: «Жалко, что ты уходишь. Ну, не забывай нас, пиши, звони». Неприятно передавать свои дела бестолковой девчонке, раздувающейся от гордости: еще бы, она теперь будет работать в шоу-бизнесе! Неприятно и надоело всем - от охранника, до мухи на потолке - объяснять причины ухода. Хочется порадоваться новому в своей жизни, а не получается, потому что появилась куча сомнений: вдруг заплатят меньше, чем обещали, или заставят работать больше, в отпуск вовремя не отпустят и так далее. После окончания испытательного срока обещают назначить начальником отдела – назначат ли? А если кого-нибудь другого возьмут, из своих, например? Странно конечно: известный бренд, магазины по всему миру, цены ого-го какие, прибыли, наверное, миллиардные, и вдруг свободная вакансия руководителя, на которую берут неопытного человека: есть же разница – старший администратор и начальник в команде из десяти человек? Сто процентов нечистая игра!

С учебой не понятно: кто будет учить, какие тут программы стоят, реально ли их освоить за неделю или нет? Будущие коллеги смотрят как-то косо. Машину парковать негде, точнее, пока негде, как сказал рекрутер, столовой нет, кофе за свой счет, кабинет без окон, туалет грязный, телефоном во время работы нельзя пользоваться. А как же мама, друзья? Есть система поощрений, значит, хоть этого и не сказали, есть штрафы. На какие-то командировки намекают, требуют загранпаспорт, он просрочен, значит, опять нужно время и деньги для получения нового.

Может, ну его, этот карьерный рост, останусь-ка я лучше на старом месте. Подумаешь, понизили в должности, так ведь не уволили же. У нас обед бесплатный, кофе-чая хоть упейся, на колу из автомата скидка 50%, огромная парковка, всех знаешь, врагов нет, есть с кем поболтать и выпить по бутылочке безалкогольного пива.

Новый директор – урод, зато его зам очень душевная женщина.

Посетители сплошь богема или вроде того.

Банкеты, фуршеты, премьеры.

Есть шанс попасть на съемочную площадку – сегодня в массовку, завтра в актеры, хотя бы и второго плана.

Нафиг эту торговлю, если служишь искусству? Я…»

 

- Алло, добрый день, - прозвучало в трубке. - Вы когда принесете документы?

Звонила и задавала вопросы кадровичка с новой работы.

Даня растерялся, хотелось сказать «никогда». И так можно было бы сказать, если принял твердое решение; если не принял - надо потянуть время, в конце концов, забрать документы из отдела кадров не проблема, их возвращают по первому же требованию.

- Во вторник собираюсь к вам.

- Не спешите. Вашу анкету изучили в службе безопасности, у них есть вопросы.

- Какие?

- Завтра приходите, скажут какие. До свидания.

- До свидания.

«Что за бред: вопросы у службы безопасности! В разведку легче попасть, чем в обычную фирму», - выругался про себя Даня и отломил три квадратика от плитки молочного шоколада. Он всего много ел сладкого, когда психовал. Раньше шоколадки хватало на неделю, теперь на полдня. «Килограммы – не седые волосы, можно сбросить», - так он подбадривал себя, когда утром сходил с весов и заносил в календарь новую цифру, почти всегда больше предыдущей.

 

 

15

 

«Народ, жаждущий крови, обречен!»

Эту фразу из последней речи Квинта Эмилия ученики часто потом повторяли. Запомнился и сам учитель: крепкий старик с честным взглядом, прямой спиной, с манерами аристократа и скромностью солдата. Он объявил о своем уходе из школы, объяснив его вынужденным поступлением на государственную службу, на какую именно уточнять не стал.

- Итак, друзья, - продолжил Квинт после целой бури оваций, - многим из вас предстоит нести тяготы управления людьми. Именно тяготы, если помнить об ответственности за свои решения. Народ в общей массе груб, не образован, развращен безделием и дармовым хлебом. Человек по своей природе деятелен; отнимите у него возможность труда и вместо добродетелей он наполнится пороками. Скука – опасная болезнь, часто смертельная. От скуки господин калечит рабов. От скуки старшие дети обижают младших, а младшие мучают животных. Иначе говоря, одним из чудовищных порождений скуки является жестокость.

Можете ли вы представить скучающего тигра или, например, антилопу? Их ум непрерывно занят поиском пищи, без которой они погибнут. Человеческий ум, этот совершеннейший инструмент, способный постигать тайны, известные разве что богам, томясь от безделия, испытывая потребность в действии и не удовлетворив ее, подменяет действие впечатлением. Восход – чудесная картина, альбатрос, парящий над волнами, прекрасен. Послушайте как поют девушки за рукоделием – разве в их голосах не звучит музыка сфер? Травинка, если приглядеться, устроена куда сложней, чем самый замысловатый механизм. Разве не интересно узнать, отчего одно время года сменяет другое, кто зажигает звёзды, откуда приходят болезни? Мир бесконечно разнообразен в своих проявлениях, тысячи жизней не хватит, чтобы постичь всю его сложность.

Почему же из всего разнообразия для познания человек выбирает низкие зрелища? Что происходит с ним, когда он видит бой гладиатора с хищным зверем или мучительную казнь преступника? Почему он готов бесконечно наблюдать за смертельными поединками и смело решать участь побежденного? Как же воздействуют сцены насилия на сердце, что оно так быстро прилепляется к ним и требует еще большей жестокости? Почему мальчики с наслаждением побивают камнями больную собаку? Почему взрослые мужи с не меньшим удовольствием травят того, кто слаб, беспомощен, боязлив?

Думаю, человек таким образом пытается проявить силу, которой он в действительности лишен, которой ему не хватает даже для решения насущных проблем.

Бедняк измучен бедностью. Глядя на распятого, он думает: «Я хотя бы жив» или по-другому: «Если я не покорюсь, со мной поступят так же». Ребенка высекли за разбитый кувшин, он обижен, он не может отомстить и вымещает свою обиду на червяке, разрубая его пополам. Проявлять силу за счет слабости другого, не думать о своих малых страданиях, когда видишь большие, утолять жажду мести в крови невинного, предаваться разврату, не умея любить, объедаться пищей для тела взамен пищи для чувств, упиваться вином для обретения покоя и сна или искать в нем веселья вместо поиска истинной тишины, отдыха и радости – вот точное описание свободных граждан Рима. Такого гражданина легко подчинить, удовлетворив его потребности в пище и в зрелищах; и такое умение подчинять называют талантливым управлением. Давайте задумаемся: могут ли граждане, превращенные в скот и неосознающие своего состояния, стать надежным оплотом для государства? Что и кого будут защищать такие граждане в случае войны? Императора? Богов? Рим? Всякого завоевателя, который предложит им те же блага, они с радостью провозгласят царем и будут поклоняться его идолам. У раба нет Отечества!!!...»

Юноши от таких слов сначала замерли, а потом громкие овации и крики восторга долго сотрясали своды лектория. Следующая часть речи Квинта Эмилия была принята с не меньшим одобрением и восхищением. Она касалась завоеваний и способов удержания власти над покоренными народами; так же в ней говорилось о преимуществах разумного правления над жестоким. Закончил Квинт пророчеством:

- Грядет эпоха преобладания морали над инстинктами. Правитель, не отзывающийся на потребности нового времени, обречен на позор и забвение. Вы можете построить лучшее государство, не разрушая старого, а преобразовывая его, устраняя то, что было плохо и совершенствуя то, что было хорошо, при условии, что вами не будут управлять пороки, главнейший из которых алчность. Мы – день минувший, впереди ночь, от вас зависит, когда наступит утро, а оно обязательно наступит, таковы законы бытия.

Я верю в вас, и в доказательство своей веры произношу подобные слова!»

Учитель замолчал, лоб его покрылся испариной, глаза сверкали.

Полдневный жар достиг апогея. Тишина сгустилась.

По одной из колонн взбежала ящерица и замерла, как будто прислушиваясь. Услышав какой-то важный для себя звук, маленькое существо покрутило головой туда-сюда и так же быстро исчезло, как и появилось.

На несколько секунд в помещении стало темней, видимо, какое-то случайное облако подарило эту тень и тут же растаяло, не выдержав жара. Глубокое, сосредоточенное молчание собравшихся означало триумф лектора.

Во всяком триумфе обязательно заключено поражение. Квинт Эмилий понимал, какую цену предстоит заплатить за смелость. Будучи настоящим воином, он ничуть не сожалел о сказанном, потому что настоящий воин остается храбрецом даже когда все битвы и сражения давным-давно позади.

 

 

16

 

Начальника службы безопасности на месте не оказалось, поэтому следующие два часа Даня провел перед его кабинетом в полном одиночестве, если не считать старого друга по имени айфон. Для начала Данька забил в поисковик вопрос «как разговаривать с сотрудником СБ?»

Гугл предложил определиться: перед вами бывший силовик или гражданский с полномочиями такого же рода. «Замечательное предложение, усмехнулся про себя Даня, -как будто ты будешь задавать вопросы, а не тебя будут собеседовать». В комментариях к этой статье пользователь Баззи Бигль утверждал, будто мента выдают маленькие бесцветные глаза, плотно прижатые уши, кулаки с набитыми костяшками и гнилые зубы. Другой пользователь Реммаш категорически не соглашался: «В органах, утверждал он, - проводятся регулярные медосмотры, у стоматолога в первую очередь». Натик Ронд (женщина, если судить по аватарке) написала: «Все гэбэшники картавят или шепелятся». Именно так - не шепелявят, а шепелятся. Татьяну Сокольскую-Порхун допрашивали на Лубянке, подозревая в шпионаже, следователи постоянно менялись, все они были высокого роста, лица их не запоминались, улыбались они ослепительно-снежно, говорили быстро, предлагали чай с наркотиками, чтобы разговорить, носили пиджаки и белые рубашки без галстука, дорогие часы и одинаковые короткие стрижки. А, да, плечи и воротники их пиджаков покрывала поземка перхоти. «Поземка не покрывает, а метет!» - Натик Ронд, судя по всему, знала толк в зиме. Реммаш уточнил: «Их не только регулярно смотрят врачи, их стригут в одно время одной машинкой». Баззи Бигль поинтересовался: «Волосы чекистов идут на парики или их выбрасывают в секретное место?» Соколовская-Пархун отозвалась десятком плачущих смайликов. Оказывается, ее дед служил в ЧК и собственноручно расстрелял некоего купца Панкратова, который был очень похож на Николая II, гордился этим и всю жизнь мечтал работать двойником царя. Реммаш оповестил чатившихся, что служил в горячих точках, не уточняя в каких именно, и получил одну награду лично из рук президента, имя президента по соображениям безопасности он не может назвать, даже первые буквы. Натик Ронд улыбнулась в ответ гифкой в виде трехзубого кролика.

Баззи Бигль неожиданно исчез из сети.

Реммаш ни с того ни с сего послал всех на х…р и тоже пропал.

Чат не дал ответ на вопрос и пришлось гуглить дальше. Статья «Интервью с вампиром» начиналась словами: «Предстоящий разговор с корпоративной стражей способен смутить даже видавших виды соискателей. Неулыбчивые и подозрительные люди в черном могут закрыть перед вами двери фирмы, которую вы уже начали воспринимать как своего работодателя…» И далее две страницы такого же бреда.

Лишь третья ссылка хоть как-то прояснила картину. «Вас спросят, - делился опытом автор, - привлекались ли вы и ваши близкие к уголовной или административной ответственности, нет ли у вас непогашенных судимостей, не уклоняетесь ли вы от уплаты налогов или алиментов. Еще поинтересуются, где вы были заграницей, как складывались отношения с предыдущими работодателями, что с семейной жизнью, уточнят сексуальную ориентацию, попросят телефон того, кто мог бы подтвердить ваш профессионализм и, такое не редкость, снимут отпечатки пальцев».

Пока Данька размышлял на тему, кому интересен капиллярный рисунок его кожи и как сексуальные предпочтения отражаются на карьере, дверь заветного кабинета несколько раз открывалась. Сначала туда вошла девушка в униформе компании и быстро вышла, потом постучался рабочий со стремянкой на плече, и, не дождавшись ответа, раздраженно дернул дверную ручку. Дверь приоткрылась. Рабочий заглянул в кабинет, выругался, потому что там не было того, кого он ожидал увидеть, оставил стремянку в коридоре и с обиженным видом удалился. Снова быстро появилась и так же быстро исчезла та самая девушка в форме, которая приходила десять минут назад. Уборщица не спеша сделала свою работу. Молодой человек с бейджиком «КУРЬЕР НИКИТА» просунул под дверь несколько писем. Наконец, пожаловал сам начальник.

«Странно, - подумал Данила, - здесь проходной двор какой-то. - Там же наверняка - папки с секретной информацией, сейф с оружием, а они шастают туда-сюда, как у себя дома. Бардак!» И тут его позвали по громкой связи. Не успел он поставить телефон на беззвучный режим и приподняться с дивана, как дверь распахнулась и начальник службы безопасности, не переступая порога, строго приказал:

- Идите в МФЦ. У вас в электронном паспорте есть сигнальная отметка. Разберитесь.

- В смысле?

Никакого смысла не было, просто с такой отметкой в паспорте документы не могли быть приняты в отделе кадров. И все.

«Дикий прапор», - так мысленно обозвал Даня начальника СБ и загуглил, где находится ближайшее МФЦ. Оказалось, всего пятнадцать минут пешком. Что ж, август освободил город от июльской жары, и прогулка обещала максимум удовольствий.

 

17

 

Лицо всемогущего и всевластного Луция Сергия со времени последней встречи с Квинтом Эмилием побагровело, отекло, глаза налились кровью, губы растрескались, покрылись большими сухими чешуйками, в углах рта появились болячки, из которых постоянно сочилась влага. Взгляд, некогда злой, умный, быстрый, теперь окаменел, и было не понятно, куда он устремлен. Во всей фигуре чувствовалась тяжесть смертельной усталости, которую не снять вином, женщинами, пиршествами. Даже награда их рук императора и вид самых страшных мучений и казней вряд ли бы развлекли этого великого государственного деятеля больше, чем на минуту. Величие его заключалось в умении властвовать, не претендуя на первенство, но и не теряя своих позиций при любых, даже самых тяжелых обстоятельствах. Страшно было видеть Луция Сергия босым, в простой тунике, шумно дышащего и как бы отдувающегося после каждого вздоха, но по-прежнему грозного, мстительного, желающего преследовать, находить и наказывать. Что с ним произошло за два месяца? – пытался понять Квинт. - Почему он так плох? Может быть, его отравили и такое состояние суть последствие от воздействия страшного яда? Или так хотят боги и яд здесь не при чем? Человек смертен и никакой жрец или пророк не в состоянии назвать день и час, когда дух разлучится с телом.

- Квинт Эмилий, - высоко захрипел Луций Сергий и тут же задышал вдвое громче прежнего, - этот человек, - он указал на невидимого старичка, - сейчас прочтет вам один документ. Мне не здоровится, поэтому вы услышите мою волю, произнесенную не моим голосом. Эй, подайте снадобье! Проклятье вам и вашему дому.

«Эй» относилось к врачу, к нему же было обращено проклятье.

Сделав несколько глотков из чаши с лекарством, Луций коротко махнул ладонью, сообщив таким образом врачу о необходимости удалиться, а затем взглядом приказал начать чтение.

Квинт ничего нового не услышал. Его обвиняли в вольнодумстве, оскорблении императора и власти в целом, прозвучали слова «безумец» и «христианин», что в контексте документа означало одно и то же. Выражалось сомнение, что люди подобного толка могут обучать юношество и быть полезными государству.

«Удивительно, - противно мямлил старичок, - как столь почтенный муж решился обвинить - всех граждан Рима в непристойном поведении и в таком же низком образе мысли. Не ставит ли он себя, обвиняя других, вровень с богами?» И еще много, много слов, рассуждений, избитых фигур речи, то есть всего того, что является предметом риторики, а уж никак не юриспруденции. Казалось, пергаменты никогда не закончатся: уже одного было достаточно для самого сурового приговора, но чтец не останавливался, доставая из корзины все новые и новые документы. В последнем говорилось о добровольном уходе Квинта Эмилия из школы, о согласии, потом об отказе поступить на государственную службу, о сношениях с неблагонадежными людьми, о страной бедности для человека его лет и положения. Все сказанное заставляло задуматься: уж не участвует ли подозреваемый в каком-нибудь заговоре, не готовится ли примкнуть к очередному восстанию рабов , не служит ли другим государствам, наконец, не хочет ли сам свергнуть императора при помощи друзей и сподвижников.

 

«Посему Квинт Эмилий, свободный гражданин, учитель, воин, приговаривается…» Луций Сергий сделал знак замолчать. Отдышавшись, он медленно засипел:

- Как вы понимаете, я мог бы отнять у вас свободу навсегда, но по милости императора она останется неприкосновенной. Он помнит годы, проведенные с вами в битвах и походах. В качестве наказания вы обязаны всего-навсего казнить государственного преступника. Не удивляйтесь: народ возмущен отменой смертной казни, а воля народа является для нас, его преданных слуг, священной. По этой причине завтра будет подписан новый указ, согласно которому закон опять получит право лишать жизни виновных. На роль палача может быть назначен любой, на кого укажет жребий. Это сделано для того, чтобы люди понимали свою ответственность за принятое решение. Тот, кто хочет казнить - должен казнить!

- Я не убийца, - с достоинством ответил Квинт Эмилий.

- Дослушайте. Всякий отказавшийся быть палачом будет казнен вместе с преступником.

- И кто же тот несчастный? – спросил учитель, хотя уже знал ответ.

- Тот, кто долгие годы смел называться вашим другом.

- В чем же его вина?

- Заговор против императора.

- Корнелий Сципион не может быть заговорщиком!

- Нам в руки попало письмо, то самое, которое предназначалось вам.

Невидимый старичок подал свиток Луцию Сергию.

- Не мне, ему! – Луций Сергий ткнул пальцем в сторону Квинта.

Увы, пергамент врать не мог.

«Милый Квинт, - говорилось в нём, - мы с Корнелием и с еще несколькими достойными мужами решились, наконец, осуществить дело всей своей жизни. Император, кажется, догадывается о наших планах. Знать и догадываться суть не одно и то же. Слава богам, смертная казнь отменена, а заключения мы не боимся. Увы, когда демократия умирает, оживает оружие. Среди нас нет жаждущих крови. Довольно будет с императора, если он отойдет в сторону и более не станет искать власти. Я верю в победу, но не силы, а здравомыслия. Надеюсь на скорое свидание. Если оно не состоится, значит, мы погибли и встретимся только в мире духов.

Впрочем, долой сомнения! Долой грусть! Впереди великие свершения и я не хочу омрачать радостные ожидания горестными предчувствиями.

Прижимаю тебя к своей груди и благодарю за то, что имел счастье долгие годы называться твоим другом».

Луций Сергий понял, что Квинт Эмилий дочитал письмо, и закончил встречу так:

- Казнь состоится через три дня. Великая радость перед смертью увидеть лицо близкого человека. Вы, думаю, превосходно владеете оружием, поэтому мучения Корнелия Сципиона не продлятся дольше мгновения. Не лишайте его последней радости.

- А мой брат?

- Ваш брат ожидает суда.

- Такого же? – Квинт Эмилий имел ввиду то действо, которое происходило сейчас на его глазах.

Луций Сергий не пожелал отвечать на дерзкий вопрос. Он кашлял, задыхался, пил лекарство, проклиная своего врача вместе с Юпитером, Асклепием и всем остальным сонмом бессмертных. Чиновник медленно расставался с жизнью и как будто не понимал этого, до последнего цепляясь за свое величие. Он привык решать судьбы других и считал собственную судьбу покорной рабыней. Он думал, что сам управляет миром, поэтому небо и рок над ним не властны.

Луций Сергий хотел посмотреть как друг будет убивать друга. Ожидание будущего зрелища придавало ему достаточно сил, чтобы продержаться на земле еще несколько прекрасных, тяжелых и неповторимых дней.

 

 

 

 

18

 

«Какой же обидчивый, весь в отца», - мысленно злилась мать Даньки, возвращаясь из монастыря домой. - «Неделю трубку не берет. И на работе его нет. Понятно, научил своих, чтобы над матерью измываться, вот те и повторяют как попугаи: «Указанное вами лицо в списках сотрудников продюсерского центра Максима Алиева не значится». И фраза такая заковыристая, аж зубы сводит от нее».

Высказав таким образом возмущение, мать Данилы снова схватилась за телефон. Два раза было занято. «Ага, трепется с кем-то, значит, живой». Один раз сообщили: «Обслуживание данного номера приостановлено». Но чаще всего робот говорил, что абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети.

Звонки с домашнего номера, с телефонов двух соседок тоже не дали никакого результата, то есть Данила не брал трубку в принципе, а не когда шел вызов от матери. Пришлось идти к нему на работу.

Темно-серое пятиэтажное здание, где творил Максим Алиев, находилось в промзоне и было окружено приземистыми однотипными заводскими корпусами. Путь пролегал по тропинке, рядом с широкой, но пустой дорогой, вдоль которой поднимались высоко-высоко пирамидальные тополя.

Первым встречным человеком в центре оказался не охранник, а уборщица, пылесосившая некогда прекрасный персидский ковер, который давным-давно утратил свое былое великолепие от бесчисленных шагов посетителей и сотрудников.

- Я мама Данилы Кузнецова, обратилась Галина к ней, - знаете такого?

Уборщица кивнула.

- Мне сказали, он больше здесь не работает.

Менеджер по влажной уборке равнодушно пожала плечами.

- У кого можно уточнить?

Швабра, как стрелка компаса, указала на ресепшен.

- Там же нет никого.

Снова кивок, плечи и швабра, нацеленная уже на охранника.

Секьюрити только вошел в здание и немедленно приступил к выполнению своих обязанностей, то есть ушел в конец огромного холла и уставился в планшет.

Общение с ним перспектив не сулило. Мама Данилы облокотилась на стойку администратора, выдавая свою нервозность постоянным заглядыванием в телефон.

Администратор, очень симпатичная девушка, появилась через минут пять. Пряча глаза за тёмными очками, скороговоркой она сообщила, что Кузнецов уволился по собственному желанию, после чего целиком и полностью погрузилась в работу. Девочка не знала, с кем говорит, и очень испугалась, когда на нее начали кричать и требовать пропуск к директору. Вмешательство охранника, а потом и уборщицы ни к чему не привело. Данькина мать, озверевшая от страха за сына, кричала, визжала, звонила каким-то генералам, адвокатам, угрожала судом, мэрией, прокуратурой. Вокруг нее собралась небольшая толпа любопытных и сочувствующих. Кто-то протягивал стакан с водой, кто-то таблетки от сердца, то там, то здесь, слышалось «а», «что», «почему», «успокойтесь», «вызовите скорую», «позвоните Максиму», «ненормальная», дважды от разных людей прозвучало короткое слово «дура». Положение спас великолепный Артем Комаров. Он получил первый гонорар, немного выпил и был не отразим в очень дорогой и модной одежде, похожей на рубище бедняка, которая не скрывала, а, наоборот, подчеркивала всю непривлекательность мужского тела. Артем как будто еще не вышел из роли императора, от него так и веяло спокойствием и силой, сравнимой разве что с силой какого-нибудь музыканта, собирающего стадионы.

Артема Данькина мама знала по сериалам, поэтому приняла от него влажную салфетку, чай и согласилась, чтобы он подвез ее до метро.

На следующий день блогеры, захлебываясь от восторга и желания польстить, в самых ярких красках описывали «неподражаемое человеколюбие выдающегося артиста современности Артёма Комарова» и сотнями выкладывали его фотографии с животными, стариками и больными детьми. Про маму Данилы в интернете не было ни слова. Оно и понятно: кому интересно читать про пожилую скандальную тётку, у которой всего- навсего - то пропал единственный сын, да ещё неизвестно, пропал или загулял - где-нибудь так, что совсем потерял счёт дням и ночам.

 

Соседи, даже Федькина Могила, Даню не видели больше недели. Федькина Могила - сумасшедшая, у которой давным-давно умер муж, и она считала, что этот дом построен на месте его последнего пристанища, - сутками бродила по этажам и по двору. Кажется, она не ела и не пила, во всяком случае, из ее квартиры никогда не пахло едой, а ее саму никогда не видели в местных магазинах или хотя бы с сумками.

Так вот. При всей своей ненормальности она была любимицей участкового и желанным гостем в домоуправлении, потому что помнила каждого, кто появлялся на территории жилого комплекса и знала о всех скандалах, драках, пьянках и прочих безобразиях.

При разговоре с ней выяснилось, что она видела Даню около подъезда последний раз 11 дней назад ровно в 17.34. Во дворе с прошлых времен на столбе остались уличные часы, они не ходили, но в данном случае время не имело значения, главное другое – молодой человек не появлялся дома целых 11 дней, значит, надо немедленно обратиться в полицию.

 

- Когда вы обнаружили исчезновение сына?

- Я вчера приехала.

Майор в дежурной части писал и отвечал, не поднимая глаз.

- И?

- Его не видели 11 дней.

- Мы принимаем заявление, если с момента исчезновения прошло трое суток. Приходите послезавтра.

- Его 11 дней не было дома!!!

- Вы когда приехали?

- Вчера.

- Значит, со вчерашнего дня и начнем отсчет.

- Может быть его убили! Вы что! Эй! Я пойду к вашему начальнику.

Дежурный молча продолжал заполнять журнал.

- Слышите! Эй!

Данькина мать, пунцовая от ярости, несколько раз стукнула ладонью по стеклу. Майор оторвался от писанины, лениво и отрешенно посмотрел на скандалистку, попросил не стучать и вернулся к работе.

Телефон горячей линии, куда можно было обратиться с жалобой на сотрудника полиции, предлагал оставить голосовое сообщение или дождаться ответа первого освободившегося оператора. Говорить с роботом не хотелось, а живой человек не ответил даже после десятиминутного ожидания.

Беда наваливалась огромной массой, давила, мучила, убивала. Друзья мужа, в прошлом большие начальники теперь ничем помочь не могли. Кто же будет слушать безобидных старичков, чья власть им самим кажется давно забытым сном?

Служба психологической поддержки только могла поддержать, а надо было действовать: срочно, активно, на всех, хотя и непонятно на каких, направлениях. Спасительная мысль блеснула молнией – фитнес! Точно! Он же ходил туда с таким азартом, бегом к ним! Даня там!

Увы, надежды не оправдались. «Последний раз, - сказал паренёк на ресепшене, - пропуск Даниила Кузнецова был зафиксирован в электронном журнале две - недели назад, но до этого он ходил почти ежедневно. Вам поддержка! Как найдется, ждем его, у нас скидки сейчас, новые программы, даже появился собственный диетолог…»

«Диетолог! Тут криминалист нужен, а не врач! Придурки!» - взорвалась дома Галина. О.Сергий на счет придурков не согласился.

- Ребята делают свою работу и не более того, - сказал он. – Даня найдется, надо только верить и молиться.

Мама Данилы сквозь зубы поблагодарила приторно вежливого батюшку, хотя вместо благодарности ей хотелось поругаться с ним и с богом, насылающим такие адские мучения. Неприязнь к Создателю она выразила следующим образом: не зажгла погасшую лампаду, отказалась встречаться со своей новой верующей подругой, захлопнула Псалтырь и убрала её со стола в комод, вечером не стала пить святую воду и перед душем сняла крестик, чего никогда не делала, даже в самые безбожные времена.

 

19

 

Несколько часов Квинт Эмилий провел в размышлениях, пока догадки и все известные ему факты не сложились в ясную картину. Получалось так: император решил отменить смертную казнь в расчете на то, что его недруги, особенно из числа христиан, а такие несомненно уже были в сенате, хотя тщательно это скрывали, начнут открыто выступать против него. Расчёт оказался верным, и первым, кто громко заявил о себе, стал Корнелий Сципион. Квинт припомнил, что еще в бытность свою в армии тот очень завидовал головокружительной карьере императора, поднявшегося из простых солдат до властелина Рима, и именно тогда он затаил на него злобу, хотя во всем остальном всегда оставался добрым и приятным человеком. Император знал о ненависти Корнелия к себе, но Корнелий был очень осторожен, и подобраться к нему не получалось. Когда же угроза смерти перестала существовать, Сципион начал открыто претендовать на высшую власть. Ему понадобилось не так много времени, чтобы вместе с единомышленниками (брат Квинта был в их числе) составить заговор. Однако император оказался не так прост: отменив смертную казнь, в том числе и казнь рабов, он добился возмущения всего населения Рима, и право убивать вернули как бы от имени народа. Таким образом, Властелин выявил врагов и получил возможность открыто расправиться с ними.

«Нужно убить себя, чтобы не стать убийцей друга», - к такому решению пришел Квинт Эмилий после нескольких часов размышлений. «Судьба Корнелия предрешена, ему не избежать смерти, смерти вообще никому не избежать, но как поднять руку на самого дорогого и близкого человека? Долгие годы он был рядом, мне известна каждая его мысль и каждое чувство; свои мысли и чувства я тоже никогда не скрывал от него. Сколько бы не было у меня трудностей и забот, он всегда разделял их, ночью или днем, в любое время его дверь для меня не закрывалась ни на мгновение. В трудные времена он отдавал последний медяк, когда разбогател – постоянно предлагал воспользоваться своим богатством и высоким положением». Глубокий шрам на щеке, больное плечо, след от копья на бедре – раны, которые Корнелий получил, прикрывая собой друга. «На моём теле не меньше отметин от вражеского оружия. Вместе мы умирали от жажды в сирийских пустынях, видели миражи и делили последний глоток воды на двоих. Человек, с которым ты преодолел множество страданий, несчастий, опасностей, несомненно, дороже чем тот, с кем ты веселился на пирах».

А страшный пожар в Риме? Корнелий и Квинт вытаскивали из огня женщин, детей, рабов и даже животных, обгорели, долго потом лечились, после чего Квинт много лет страдал одышкой и кашлем, а Корнелий стал таким чувствительным к солнцу, что не мог находиться на нем больше получаса. И все-таки находился, сопровождая товарища и его жену с большой опухолью на шее в путешествии к известному арабскому врачу Абу-Абдул – Авиценне.

«Двадцать лет как нет той прекрасной женщины, зато есть человек, знавший ее и помнивший ее красоту, благородство, ум, терпение, боль». Да, десять дней Корнелий держал руку жены Квинта, когда та кричала от последней страшной муки. Сам Квинт не мог вынести такого страдания, чего всю жизнь стыдился. Именно Корнелий прикрыл глаза умершей и удержал друга, когда тот в отчаянии хотел броситься в могилу с кинжалом, чтобы навечно остаться с любимой.

«Вот тот самый кинжал. Пусть он сейчас оборвет когда-то сохраненную жизнь, ни к чему она теперь, все закончилось, едва ли можно рассчитывать на чудесное вмешательство богов…»

Квинт Эмилий приготовился нанести удар в собственную грудь, под левый сосок, туда, где еще билось и не желало смерти прекрасное, честное сердце. Секунда, две, три, кожа уже чувствовала острый холод лезвия, стало жутко, такая вдруг открылась бездна… «Нет, - подумал Квинт, - лучше ад на земле, чем невыносимая пустота небытия».

И рука разжалась сама собой. Сталь, соприкоснувшись с каменным полом, коротко, ясно и высоко зазвенела. Квинт очнулся от отвращения к собственному малодушию. «Неужели я снова поступлю как двадцать лет назад? Неужели и сейчас я буду думать не о том, как тяжело другому, а о том, как тяжело мне?

Раз так, то правильно умереть обоим! Как страшна казнь на восходе! Сколько прекрасного, удивительного, неповторимого сокрыто в наступающем дне, а ты больше никогда, никогда этого не увидишь. Смерть ночью естественна и понятна. Но утром, когда птицы собираются в хор, город освобождается от мрака, люди и животные выходят из сонного оцепенения, просыпаются дети и нет-нет, да и услышишь их плач и смех; когда крестьяне отправляются в поля, строители возвращаются в недостроенные здания, открываются рынки; когда на дорогах гремят повозки, в гаванях снаряжают корабли; когда жизнь раскрывается как бутон цветка, день сбрасывает ночь и выпархивает из него как бабочка из кокона, и где окажется бабочка - неизвестно, но полет точно будет прекрасен, - тогда смерть невыносима. Страшен не сам удар мечом по шее, а сознание чудовищности происходящего, ведь ты человек и вокруг люди, и они приняли решение отнять твою жизнь, и ты в одно мгновение в полной мере осознаешь всю необозримую величину жизни. В бою не думаешь о смерти, а сражаешься, ее нет, даже если через секунду чья-то стрела вонзится в грудь или чье-то копье пробьет живот и выйдет из спины, но в моменте казни смерть присутствует так явно, как только может. Ты идешь к палачу с пониманием, что ничего изменить нельзя и все, вообще все сейчас для тебя закончится... Закончится? А если всё-таки попытаться что-нибудь сделать: убить императора, убить Луция Сергия, поднять восстание, освободить друга? Да, конечно, надо принять бой, ведь неизвестно, каким будет исход».

«Рим – громко воскликнул на рассвете новый Квинт Эмилий, - я иду, и горе моим врагам!»

 

 

20

 

«Ясно. Даню убили, полиция не будет этим заниматься, потому что явных доказательств нет, есть только страдающее материнское сердце, переполненное любовью и тревогой. Может быть, его сбила машина или переехал трамвай? Или он попал в аварию, документы сгорели, тело обезображено до неузнаваемости, личность установить не могут. А номера? По ним элементарно вычисляется владелец автомобиля. Значит, надо позвонить на горячую линию ГИБДД, если там ничего не скажут, остаются больницы, морги.

Где он еще может быть: девушки нет, на фитнесе не появлялся, с работы уволился? А, да, сектанты! Те двое, что приходили, они или баптисты, или свидетели Иеговы. Такие кому хочешь мозги запудрят болтовней и наркотиками. Не усмотрела, не углядела, он на меня обиделся и развесил уши, такие лопухи, как Даня, - самая легкая добыча для них. Глупый мальчик, куда он влез, ведь в сектах и близко нет бога…»

Последняя мысль крепко засела в голове Данькиной матери. «Там нет бога, - думала она, - а здесь? Здесь его и подавно не было. Все у нас через одно место: хорошие люди страдают, негодяи процветают. Всякий, кто пытается жить честно, обречен на несчастья, спутниками такого человека всегда будут неудачи, болезни, нищета. От человека требуют смирения, обещая в награду Царство Небесное. Кто-нибудь видел это царство? Кто-нибудь был там? Рай не для живых, а для мёртвых – неужели так задумал бог? Вы, говорит, потерпите, помучайтесь, а за это я вам когда-нибудь потом дам нечто невероятно прекрасное; я страдал и вы страдайте, я нес крест и вы несите, а если вы не хотите добровольно нести крест, я назову вас грешниками, от вас отвернутся люди, Церковь и мой Отец!

Бог,- продолжала протестовать Галина, - зачем ты тащишь меня к себе, забирая близких? Я не хочу быть с тобой в вечности, потому что мне больно сейчас. Я не ты, поэтому никакого смысла в страданиях не вижу. Я не просила умирать за меня. Отдай мужа, отдай сына! В чем твоя любвоь? Ты сам пытаешь меня или смотришь как меня пытает лукавый? Зачем ты плачешь, когда плачу я, не проще ли освободить меня от причины слез?

Ты изверг, палач, садист! Покажи себя, прояви свое могущество, верни мне мое! Ты хочешь от меня молитв – я молюсь, ты говоришь «постись» - я не ем, ты зовешь в храм – я иду. Я столько для тебя делаю, я стольким помогаю, я так ухаживаю за батюшкой, за братией, готовлю на весь монастырь, когда приезжаю туда. И вот, пожалуйста, ни мужа, ни сына, про уже внуков не говорю. Мне не нужен такой Бог! Лучше никакого, чем жестокий и коварный. Тебя нет и никакой души тоже нет; есть человеческое сердце и оно разрывается. Будь ты проклят!»

И Данилина мать в озлоблении плюнула на пол, на то место, где долго стояла на коленях.

Утром следующего дня приехал отец Сергий.

- Ничего не известно про Даню? – так он начал разговор.

От батюшки шла сила и покой. Он как будто знал наперед все события и не сомневался в благоприятном исходе.

На него хотелось накричать, обидеться, хотелось оставить его без чая и не включать его любимый телеканал «Живой мир», где опять будут рассказывать про моря-океаны, птиц-зверей, планеты, космос, вселенную. Батюшка раздражал своим тихим аккуратным голосом, добрым взглядом, широкой бородой, кудрявыми волосами, блестевшими так, как будто их смазали маслом. «Чему он улыбается сейчас, в такую минуту, когда в доме поселилась беда? Понятно, не его же сын пропал, да он никогда и не был отцом, а детей только исповедовал и крестил. Лицемерием горят его толстые пунцовые щеки, лживость проскакивает в каждом его жесте, блеск креста на нем – это не отсвет чистой веры, а пошлое сияние драгоценного металла. Церковное служение суть способ заработать на жизнь и имеет такое же отношение к богу, как театр к жизни. Верно, любой батюшка прежде всего артист в маске смирения, а под маской равнодушие, алчность, эгоизм, хитрость.

Исповедует девушку, а сам думает о ее груди; поет тропарь и считает сколько дней до отпуска; на людях ласково кушает просфору – дома жарит мясо с кровью; не уберешь со стола кагор – весь выпьет и еще захочет; задашь вопрос – «на все воля бога» отвечает; попросишь чего – не сделает, потому что «надо у настоятеля благословения спросить» или «к старцу съездить за наставлением». А вот если ему что надо, то песня совсем другая. «Окажите помощь Христа ради», - жалобно гнусавит поп. - «Всякое дело для храма без благословения благословенно», «Помогая нам – получаете от Создателя», «Нет ли у вас знакомых, готовых споспешествовать благим начинаниям, как то покупка автомобиля для прихода, постройка дома для духовенства, открытие кафе на территории храма» и так далее, и тому подобное. Люди, даже переодевшись в рясу, все равно остаются людьми – ленивыми, самодовольными, наглыми».

Так думала Данькина мать, собирая на стол. Отец Сергий понимал настроение своей духовной дочери и поэтому не приставал с обычными в таких случаях советами, мол де, помолись, доверься, отпусти, препоручи; он понимал, что редко какая мать, когда дело касается жизни детей, сохраняет здравомыслие; обычно чувства лишают ум способности рассуждать, так же как и прислушиваться к рассуждениям других.

- Галина, - батюшка хотел было завести разговор о чем-нибудь бытовом и осекся, так страшно мать Данилы грохотала дверцами кухонных шкафов и дверцей холодильника, да ещё вдобавок постоянно роняла посуду, подбирала и снова роняла.

От одной чашки отлетело ушко, вторая разлетелась на осколки - крупные было легко найти и убрать, для поиска мелких пришлось надеть очки, но даже очки не спасли от пореза. После того, как кровотечение остановили и рану заклеили пластырем, отец Сергий сделал ещё одну попытку утихомирить Галину и предложил вместе попить чаю. Она категорически отказалась, сославшись на гору невыглаженного белья, вдобавок запустила стиральную машину, а под ее шум толком не поговоришь. Галина постоянно заглядывала в телефон отчего на экране оставались мокрые следы, жирные следы, крошки, а скоро и сам телефон полетел на пол, хорошо, не разбился. Только когда на ковер упал раскаленный утюг, на ковре остался глубокий след, а подошва утюга оказалась испорченной, только тогда Галя посмела в присутствии духовного лица по-детски, жалобно, глупо расплакаться и попричитать, как это принято у всех женщин, когда им плохо и сил, чтобы терпеть, уже не осталось. Она высказала отцу Сергию обиды на бога, конечно, не так грубо, как думала, но все-таки прозвучали слова «жестокий», «бездушный», «глухой», «коварный». Она прямо сказала, что ее возмущает до глубины души то странное спокойствие, с каким воцерковленные люди относятся к горю и страданию близких; пожаловалась на отсутствие счастья и понимания в целом, мол де, муж умер, сын пропал, а когда и был, не очень-то интересовался матерью, родственники не звонят, у подруг свои проблемы, государству глубоко наплевать на пенсионеров, община только пользуется ей как кухаркой, а сейчас, в трудную минуту, никого рядом не оказалось.

- Спасибо, вы приехали, я отвлеклась, но Данечка-то пропал… пропал… пропал, - и снова в ход пошли платки, салфетки, холодная вода и капли от сердца.

- Ладно, - подытожила мать Данилы, – вы телевизор смотрите, а я в полицию пойду. Три дня прошло. Теперь обязаны принять заявление.

- С вами сходить, Галя? – предложил батюшка.

Галина отказалась, повязала голову черным платком (остался с похорон мужа) и повернула ключ в замке. Остальные ключи, висевшие на этой же ключнице, незвонко зазвенели.

Дверь еще не успела закрыться, как о.Сергий радостно закричал: «Галина! Галина! Нашелся!» – и включил телевизор чуть ли не на полную мощность.

Ключи в этот раз уже звякнули громко, потому что полетели на пол. Рядом с ними оказалась сумочка и одна туфля.

- Вот, - только и сказал батюшка, указывая на экран.

В «новостях» сообщали о первой казни преступника, после всенародного референдума. «Палач был выбран случайно компьютером, - быстро и нервно проговаривал текст холёный диктор. - Им оказался молодой мужчина чуть старше тридцати лет. Назвать его имя, показать лицо нельзя, так как информация о народных палачах строго засекречена. Известно только, что до недавнего времени он работал в шоу-бизнесе, не женат, управляет автомобилем, в свободное от работы время занимается фитнесом и, что очень важно, мечтает сняться в кино».

Под говор диктора камера крупно показала здание тюрьмы, где был казнен преступник, кнопку, которая запустила механизм смертельной инъекции. Стол с приговоренным разрешили снять издали, и на таком же дальнем плане несколько раз мелькнула фигура исполнителя приговора. Его трудно было не узнать: рост выше среднего, широкие плечи, короткие волосы, мощный затылок, маленькие уши, неуверенная походка; и именно так Даня наклонялся, когда что-нибудь ронял.

- Жив! – и больше ничего не могла сказать его мама.

Она обмякла в кресле, опустила голову и часто задышала носом, как будто всхлипывая. Так бывает, когда горе выплакано, боль прошла, но осталось яркое воспоминание о ней и это воспоминание опять всколыхнулось.

Вдруг мама Дани подскочила на месте и испуганно спросила:

-Значит, он две недели сидел в тюрьме?

На вопрос не было ответа.

- Он теперь убийца?

Отец Сергий молчал.

- Как же с этим жить?

- Главное, - грустно прошептал батюшка, - жить…

И тут в дверь позвонили.

 

2021 год

 

«Покажи себя, Господи»

(рассказ)

 

1

 

Возле подъезда выла кошка. «Неужели кошки могут выть?» - подумал Женя, взял зверя на руки и вместе с ним начал не спеша подниматься по лестнице. Зверь, почувствовав тепло, притих, прижался головой к щеке человека, лапы положил на плечи и от удовольствия начал ритмично выпускать и убирать коготки. «Жрать, наверное, хочет, а у меня только макароны». Кошка как будто услышала Женькины мысли и несколько раз громко, тревожно мяукнула. «Мяв» был очень похож на кваканье. «Ну, квакушка, проходи», - сказал Женя и запустил животное в квартиру. Зверек сначала заупрямился и попытался выскочить обратно на лестничную площадку. Обнаружив, что входная дверь уже закрыта, он начал метаться по коридору, пока не заскочил в одну из комнат и не забрался глубоко-глубоко под диван. Ни «кис-кис-кис», ни шуршание бумажки на ниточке (Женя соорудил такую штуку, чтобы выманить кошку), ни запах макарон не изменили ее решения, она осталась под диваном и как будто умерла: ни звука, ни движения, ни дыхания, лишь мертвая холодная тишина; холодная, как батареи, как плитка на полу, как октябрьский воздух.

Женя включил чайник. Тот, как и положено, пошумел минут пять и затих. Но вот, что странно: кипяток оказался немногим теплее льда, то есть от него шел не горячий пар, а холодный. Тут еще само по себе распахнулось окно, и в комнату влетел и начал биться о стены мертвый ветер, а за ним через подоконник перегнулся дождь, от чего пол сразу же стал мокрым, как будто на него опрокинули целое ведро воды. Напоследок в жилище заглянул клен. Он без сожаления оставил в комнате несколько своих желто-красных листьев, уже подгнивших, с трупными пятнами и нехорошим сладковатым запахом свежей мертвечины, после чего вернулся в сад, чтобы закончить вместе с другими деревьями и кустами дикий танец одиночества и пустоты.

Женя, пока закрывал окно, совсем продрог, потому что щеколды заржавели и никак не хотели заходить в пазы. От дождевой воды на полу быстро промокли ноги, ведь на них были матерчатые тапки на тонкой мягкой подошве, очень быстро впитывающей влагу. Женьку зазнобило. Последнее, на что он рассчитывал в качестве источника тепла, был масляный радиатор и газ на кухне. От радиатора, как только вилка была вставлена в розетку, пошел едкий дым, поэтому прибор пришлось немедленно обесточить. Газ из конфорки выходил, если судить по запаху, только его нечем было поджечь: ни зажигалки, ни спичек. Женя попробовал высечь искру: ложки, вилки, ножи звенели как дурные, да кроме звона толку от них не было никакого.

«Боже, как холодно, с ума можно сойти», - думал Женька вслух, кутаясь в одеяло. «Черт, одело-то сырое», - выругался он, когда ткань коснулась шеи. И тут мелькнула спасительная мысль: «Кошка, конечно же кошка, если ее обнять, то будет тепло, ведь температура животных выше температуры человека, к тому же животное покрыто мехом, а мех тепло удерживает, холод не пропускает, то есть, не сам мех, а воздух является как бы «прослойкой» между телом и окружающей средой.

Стоп, стоп, голова, хватит гонять порожняк! Надо найти кошку, она под диваном. Под каким диваном? Разве в моей квартире есть диван?» Женя попытался вспомнить сколько у него комнат, как они обставлены, и не вспомнил, и даже совсем запутался, потому что находился он не в жилом доме, а с одноклассниками в палатке. Ну, они с классом пошли в поход, сдуру взяли не теплые палатки, а самые простые, из тонкого брезента; спальные мешки забыли, только и оставалось, что лежать на ковриках из вспененного полиэтилена, да крепко прижиматься друг к другу.

«Так, хорошо», - голова не успокаивалась и неслась быстрее гоночного болида, - «А почему я сплю в обнимку со снеговиком?» Женя резко оттолкнул от себя снежное чучело. Снеговик ойкнул и ответил на толчок ударом в челюсть. По всем законам должна была начаться драка. Она бы обязательно состоялась, если бы не исчезла палатка, и Женя не оказался бы в голом поле. Снег летел со всех сторон. Сначала Женька отряхивался, подпрыгивал, вертелся, чтобы согреться. А потом, когда понял бессмысленность своих действий, начал раздеваться. Снял куртку, сапоги, шапку, шарф, варежки. Все это он делал, чтобы быстрее замерзнуть. Где-то он читал, что смерть от переохлаждения самая приятная и сопровождается волшебными снами. Женя ждал, ждал такого, но так и не дождался, потому что неожиданно для себя проснулся. Проснулся не во сне, а наяву, то есть совершенно по-настоящему, как просыпался все тридцать два года своей неспокойной жизни.

 

2

 

«Вот говно», - подумал Женя, и эти слова стали его первой утренней молитвой. Не удивительно, что он так подумал, взять, например, постельные принадлежности, а там: простыни нет, вместо одеяла собственное осеннее пальто из кашемира, под головой ладонь. И сам диван неудобный: во-первых, короткий, поэтому приходилось подгибать ноги, чтобы уместиться на нем, во-вторых, жесткий, как деревянная скамья, в-третьих, сырой, а потому вдвойне холодный. Да и вокруг дивана обстановка была ненамного лучше: пустые шкафы с открытыми дверцами, а за ними черная бездна: ни моли, ни тараканов, ни плесени, вообще ничего живого. Пол грязный, паркет ободранный, везде бумажки, окурки, битое стекло, пустые бутылки. Выйдешь из комнаты в коридор и там так же грязно, мрачно, темно. Входная дверь не заперта, в замке торчит сломанный ключ, коврик перед дверью вытерт до основания; и хоть на нем почти не осталось ворса, а все равно к тому, что осталось, прилипли клочья шерсти какого-то животного, может, кошки, может, собаки, может ещё какого-нибудь черта, ведь фантазия горожан не знает предела - один заведет крокодила, другой удава, третий притащит в дом натуральную свинью, а сосед, глядя на него, поселит на балконе кур, и еще будет хвастаться, дескать, от твоей свиньи, кроме грязи ничего нет, а у меня свежие яйца, пение и мясо в перспективе. Помнится, была одна семья, так они держали тигра, пока тот не сожрал их всех. Полосатого пришлось пристрелить, потому что он выбрался из квартиры, бегал по улицам, задирал всех подряд и на контакт не шел даже с опытными дрессировщиками и зоозащитниками. Нет конечно, на коврике была не тигриная шерсть, а просто какая-то лохматая пыльная дрянь, цепкая и совершенно бессмысленная.

Коридор вел на кухню с одной стороны, с другой стороны была еще одна комната без двери, вход в которую заколотили досками. К кухне примыкал санузел, где на нескольких квадратных метрах помещалась чугунная ванна с напрочь содранной эмалью и унитаз с трубой, поднимавшейся вверх и упиравшейся в сливной бачок синего цвета, с которого спускалась ржавая цепочка с деревянной ручкой на конце. Седушки не было и в помине, так же как ершика, туалетной бумаги и света. Хорошо, что не было света, слишком уж стар и грязен был санузел; по запаху всякий, у кого есть обоняние, быстро бы сообразил, что куда прилипло и почему так воняет. Да, отсутствие света не всегда тьма, иногда это благо.

Сам дом тоже оставлял желать лучшего: три этажа, ржавая крыша, так и недождавшаяся мастера-кровельщика, воздуховоды, забитые мусором, дырявые водостоки, облезлый фасад с остатками благородной лепнины, трещины на стенах, окна большей частью без стекол, наглухо заколоченный парадный вход, покосившийся козырек над входом со двора.

Внутри было не лучше: грязь, мусор на лестницах; в какой квартире есть дверь, в какой нет; везде паутина, в паутине высохшие мумии бабочек и мух; сырые стены с облупленной краской; во всех помещениях, даже в тех, где завсегдатаями были жуткие сквозняки, ощущалась холодная гнилая вонь погреба.

Электричество последний раз шуршало в проводах лет десять назад, пар в батареях исчез примерно тогда же. С прежних времен сохранился и работал лишь водопровод, где тихо дремала вода, готовая, если подождать несколько минут, ленивой струйкой потечь из крана, а потом, когда кран перекроют, капать из него вечной капелью; капать до тех пор, пока зима не превратит ржавую влагу в крепкий лед, доживавший иногда в трубах до мая.

Чудом кое-где на кухнях сохранились газовые баллоны, поэтому камфорки все-таки горели слабым синим огнем, на котором можно было вскипятить чайник, сварить крупу, пожарить тощее куриное бедрышко – другие яства Женя не мог себе позволить, так же как не мог обогреться плитой, потому что газ заканчивался, а инструментов, чтобы подключить другой баллон, прежние хозяева, увы, не оставили. «Жлобы», - так их обзывал каждый раз Женя, когда мерз, и осенняя ночь не оставляла шансов согреться и до рассвета увидеть хотя бы кончики собственных пальцев.

 

Наяву оказалось гораздо холоднее, чем во сне. Женя попробовал было накрыться с головой: нет, ноги заледенели уже через пять минут, а от них мороз пошел по всему телу, поэтому хочешь не хочешь, а пришлось высунуться. Изо рта при выдохе шел пар, значит, при вдохе воздух такой же температуры попадал в легкие. На ум пришел вариант с кошкой. «Да где же ее возьмешь в октябре? Они, чай, все теперь в подвалах, ну, те, кто выжили, а дохлятиной воспользоваться как грелкой точно не получится», - такая глубокая мысль возникала в Женькином неопохмелившемся мозгу, и на мозг она оказала такое же воздействие, как если льдинку бросить за шиворот, да еще прижать к горячей коже спины. В общем, ум взбодрился и быстро выдал гениальную идею - допить вчерашнее пиво! Все же треть полуторалитровой баклажки - не маленькая порция, да и само пиво – темное, нефильтрованное, крепкое, значит, сосуды расширятся, сознание прояснится, и обморожения точно не будет хотя бы в ближайшие час-два, а там, глядишь, чего-нибудь да придумается, на то бог и дает день, чтобы человек его достойно прожил. Увы, алкоголь надежд не оправдал: тепла от него было как от старого навоза, во рту стало совсем погано, про душу и говорить нечего – душа просила света или хотя бы водки, а тут ее облили вонючей жижей с запахом дрожжей. Разве от такого «душа» может воскреснуть что-либо живое? Нет, и еще раз нет. Женя затосковал, задрожал, зубы его начали выстукивать тарантеллу, минуту за минутой ускоряя и без того быстрый темп. «Хрен с ним, встану, все равно холодрыга не даст спокойно подохнуть», - мужественно решил он и опустил ноги на пол. С облезлыми дощечками паркета соприкоснулась не кожа, а подошвы тонких, давно нечищенных ботинок. Черные джинсы, коричневую водолазку Женя тоже не снимал на ночь, равно как и шарф, который дохлым удавом обвивал шею, худую, заросшую сзади, с острым, сильно выдающимся кадыком спереди, грязную со всех сторон и затекшую от неудобного положения тела во время сна.

Встать-то Женя встал, да идти ему, кроме туалета, было некуда. Он бы и туда пошёл не раньше, чем через час, да пиво уже дало о себе знать в полной мере. Мочился Женя без удовольствия. Моча из краника текла темная, вонючая; внутри него ощущалась мерзкая резь, сообщавшая о проблемах с простатой. Она, зараза, и раньше частенько покалывалась ежиком, теперь же от холода, недоедания, алкоголя, стресса просто рвала и метала, особенно по утрам. Лишь хорошая порция спиртного могла вырубить мозг, непрерывно принимавший сигналы боли и отправлявший их с такой же частотой хозяину. От боли и холода Женя разозлился и затосковал одновременно: ведь он женат, к проституткам ни-ни, в постели с супругой в меру изобретательный и совсем не ленивый, есть дочь, есть дело, есть друзья, совсем недавно были деньги, так почему же судьба так жестоко обошлась с ним, выбросив с половины жизненного пути на обочину без средств к существованию, без крыши над головой, с долгами, болячками, пьянством, которое по мнению окружающих, да и по собственным ощущениям усилилось невероятно. Как прожорливое чудовище оно поглощало плоть и душу, рождая неутолимую тягу, отключая все защитные механизмы. Любую незначительную проблему бутылка превращала в беду. Только что-то задумаешь, только начнет фортить, как откуда не возьмись появляется в руке стакан, не хочешь его пить, понимаешь, что будет плохо и все равно заглатываешь, потом второй, третий, и вот уже запускается адская машина времени, когда дни, недели, месяцы пролетают бесследно, то есть вообще ничего не остается от них, даже боль и грязь не запоминаются, хотя они очень и очень прилипчивые штуки. Только был май, а уже дочь несет в школу астры и гладиолусы. Вчера положил всем под ёлку подарки, просыпаешься, о чудо, за окном капель, сугробы покрылись темной корочкой, и синие мартовские тени вытянулись на талом снегу. Листаешь, листаешь память, как смартфон с разбитым экраном: ни одной ясной картинки, сплошная муть, события переплелись, как змеи в гнезде, хватаешь одну за хвост, тянешь, а на тебя смотрит совсем другая голова, пытаешься ее разглядеть, глядь, она исчезает в сотне таких же неотличимых друг от друга голов, и опять кроме клубка и путаницы ничего перед собой не видишь. Потыркаешься туда-сюда, получишь тумаков со всех сторон, да и плюнешь, благо магазин рядом, а там всегда есть спасение от боли; стоит оно недорого, продается в неограниченных количествах, и первая рюмка всегда невероятно сладкая и умиротворяющая. Вливаешь в себя покой и веришь, что завтра произойдет чудо и проблемы, как поганые змеюки, сами расползутся в разные стороны. Или так: одних ядовитых гадов раздавишь, других, в которых яда поменьше, раскидаешь направо-налево, безобидных ужиков отпустишь с миром, а само гнездо, когда оно опустеет, засыпешь землей, разровняешь и больше о нем никогда не вспомнишь.

 

3

 

Внизу живота и между ног противно заныло. Женя снова пошел в туалет, но сколько он ни стоял там, из «краника» так ничего и не полилось, наоборот, внутри него как будто образовалась пробка и минута за минутой она становилась все больше и все плотнее. Женя выпил кружку воды. Дьявол внутри него расхохотался. «Брат, - сказал он, вытирая искренние слезы веселья, - кого ты хочешь обмануть? От твоей жажды и твоих страданий вода поможет только в одном случае, если ты утопишься. Не хочешь на дно, тогда будь добр ищи средства и добывай лекарство. Для начала пошарь в карманах, пошарь в пальтишке, авось где-нибудь, да и завалялся медный грошик; нам много не нужно, поллитровочка беленькой вполне способна помочь. К ней и водичка будет очень кстати, так что возвращаю ее тебе обратно». И Женьку вырвало чем-то горьким, желто-зеленым, прозрачным. Отдышавшись после очередного приступа тошноты, Женя полез за деньгами. Карманы джинс встретили сурово. «А ты что-нибудь клал в нас, чтобы рыться?» - примерно так они спросили бы, если бы умели разговаривать. Впрочем, в их недрах все же обнаружилось несколько рублей мелочью и жестяная крышка от пивной бутылки. В пальто нашелся мятый платок, связка ключей непонятно от каких дверей, чек из магазина, еще один чек и квадратик молочного шоколада. Женя машинально положил его в рот. Шоколад растворялся медленно, потому что слюны не хватило бы даже на самый маленький плевок. От сладкого одновременно затошнило и захотелось есть. Увы, за последние дни Женя получил не одну сотню калорий, но все они были алкогольного происхождения. Это можно было понять и по состоянию зубов: обычно между ними и в них, там, где были дупла, застревали мясные волокна, крошки, а тут все было чисто, как после стоматолога или хорошей самостоятельной чистки.

Женя, если бы мог плакать, расплакался бы, такое страшное отчаяние навалилось на него: холодно, голодно, похмельно, долги и никакого бога поблизости, впору смастерить удавку и повеситься на батарее, потому что до потолка без стремянки при всем желании не дотянешься. Так бы Женя и поступил, если бы не вспомнил про одну старую привычку ныкать купюры за подкладку пальто. Ни теща, ни жена, сколько бы они не обыскивали его, никогда не могли обнаружить деньги, и лишь диву давались, когда он снова приходил пьяным и, честно глядя в глаза, сообщал, что не занимал, кредитов не брал, не воровал, не угощали, а пил строго на свои кровно заработанные. Ну да ладно, сейчас не об этом. Чудо произошло только после третьего круга поисков, самого внимательного и самого долгого, - внутри пальто, ближе к нижнему правому краю, послышался, наконец, долгожданный шелест. Ангелы не так спасительно шелестят крыльями, как зашуршала обыкновенная купюра небольшого достоинства, считавшаяся потерянной и вдруг обнаруженная голодным, замерзшим, непохмелившимся человеком. Ее номинал обещал к столу пол-литра водки, буханку хлеба и какие-нибудь самые простые консервы, типа килек в томатном соусе. Дешевых килек не оказалось, зато по хорошей цене в магазине нашлись пельмени. Производитель обещал, что они из мяса молодых бычков. Продавец, видимо, не поверил обещанию, поэтому на товаре была наклейка «-50%» - крупная, яркая, заманчивая. Женя и в прошлой, обеспеченной жизни к еде был довольно равнодушен и всю ее, кроме кондитерских изделий, считал закуской. В нынешнем положении гурманство означало бы голодную смерть или, во всяком случае, серьезное истощение.

Пельмени только начали всплывать, как десяток их тут же провалился в утробу. Если бы не алкоголь, быть им скоро отверженными, но три стопки, как стартер запускает остывший двигатель, запустили примерзший к позвоночнику желудок, и настроили его совсем на другой лад. Стенки, до этого спазмированные, болезненно реагировавшие даже на воду, расслабились, к ним пошел приток крови, от нее стало тепло в животе, в ногах, в груди. Потом согрелась голова, лицо. Последними разморозились пальцы рук и стопы. Глаза стали четче видеть, и в серых тучах заметили проблеск солнца. Уши в завывании ветра уловили нежный шум прибоя какого-то далекого южного моря. Волосы в сквозняке почувствовали ласку майского ветра. По спине вместо мурашек прошла приятная истома, обещавшая скорый крепкий сон и добрый вечер после. А, главное, развеялась поганая тоска, появилась надежда на лучшее, и какое-то особое невысокомерное презрение к трудностям быта. В комнату, кухню как будто вернулся прежний уют, когда они были обитаемы, в батареи как будто подали огненный пар, как будто засветились лампочки под потолком, заработал бойлер, и из крана потекла горячая вода. Исчезла вонь в туалете, грязь на полу. Исчезла отчужденность, оторванность от мира. Как сахар-рафинад растворяется в воде, так в еде и в алкоголе растворилась неприкаянность. Возникло чувство, что вот-вот все разрешится само собой: жена позовет обратно, отец пригласит на чаек, дружки спишут долг и опять появятся деньги, стоматолог удалит больные вонючие гнилушки и вместо них поставит ровные белые коронки, в магазине помогут подобрать пальто, такое, чтобы защищало от самого лютого мороза, ничего не весило, было бы красивым и стоило по- божески. В Питере (это тоже мечталось) помрет, наконец, родная доисторическая бабка и завещает свою однушку на Мойке любимому внуку Женечке. Менты вернут права и как-нибудь купится новая машина, лучше немец или японец, а покамест можно будет и каршерингом перебиться, лишь бы не мокнуть под дождем, не мерзнуть на ветру и всегда слушать радиомузыку, какую хочешь на любой громкости, в любое время суток.

Женя услышал музыку: пела девочка в церковном хоре, временами ее голос поддерживали взрослые сопрано и тенора, но в большинстве случаев она справлялась сама, славя Господа, благодаря его за страдания и позорную смерть, принося ему раскаяние за грехи от имени всего человечества и обещая сохранить себя непорочной в некой таинственной обители, где нет других звуков, кроме молитвенных и нет других мыслей, кроме мыслей о предстоящей смерти и следующей за ней вечной жизнью в боге.

 

«Что за чёрт? – Женя начал внимательно прислушиваться и тут же злиться, -откуда в храме сабвуфер? Какой урод заехал сюда и врубил на всю мощь колонки?» «Бум-бум-бум», - грохотали басы, и грохотали они, что невероятно, с колокольни. То есть дело было не в сабвуфере, а в колоколе. «Надо дать в нос звонарю, чтобы не играл всякой ерунды, люди же пришли на молитву, а не на дискотеку». Лестницы на колокольню не было, как не было и необходимости в ней, потому что храм исчез и вместо него появились свинцовые тучи, из которых ливнем полился невероятный, жуткий холод. Женя проснулся. Через несколько минут после пробуждения утренние ощущения (тоска, тошнота) вернулись полностью. Водка и пельмени дали всего несколько часов забытья, утащив взамен день и заменив свет в комнате тусклыми октябрьскими сумерками.

 

4

 

Рассвет, каким бы он не был, всегда обнадеживает, а закат, даже летний, всегда маленькая смерть. Переход во тьму страшнее самой тьмы. Многие заканчивают жизнь самоубийством, не дождавшись казни, потому что муки ожидания бывают невыносимы. Как начнет человек представлять момент, когда он перестанет видеть, слышать, ощущать, так все внутри него восстает и сопротивляется. Осознать процесс умирания, принять его, примириться с ним может далеко не каждый. Лишь те это могут, кто глубоко, от души верит в Высшую Силу. Такие способны подняться над животным инстинктом жизни и добровольно перейти границу, которой на самом деле нет, которая является плодом воображения, представления. На самом деле старение, умирание суть естественные процессы, не хуже и не лучше рождения. Неприятно быть стариком, ужасно быть приговоренным к высшей мере, хочется вырваться, убежать от судьбы, кажется, если смерть исчезнет, то тогда и станешь абсолютно свободным. Действительно ли смерть ограничивает свободу? Или все-таки дело в болезни под названием гордыня, которая раздувает собственное «я» до размеров вселенной, которая заставляет сопротивляться извечному порядку вещей, и ставит свою волю выше воли бога. Именно гордыня заставляет думать, будто мир без «я» не возможен, будто мир – это и есть выражение моего «я», а не наоборот. То есть «я» - событие этого мира, некий энергетический всплеск, способный временно отделять себя от вселенной, но часто не понимающий для чего и кем в действительности дана такая способность. Дана ли она для того, чтобы накопить денег, или стать властелином, или сыграть любую другую роль? Роль кем-то прописана, но актеру, поверившему в роль, кажется, что он на самом деле является тем, кого ему доверено изображать. Еще раз: актер, уверовавший в роль и полностью отождествляющий себя с персонажем, совершенно забывает об авторе пьесы. Если он говорит, то говорит своими словами, если совершает поступки, то, значит, такова его воля. Сложно, порой невозможно объяснить актеру, что он всего лишь навсего облечен доверием Создателя, его дело смиренно принять те ограничения, которые накладывает сцена. То есть, он не должен заигрываться, он должен вовремя выйти на помост, произнести нужные реплики и удалиться туда, где с него снимут маску и вернут ему его изначальный облик. Маска, увы, кажется более привлекательной, чем естество, отсюда борьба, страдания, боль, и поиск средств, способных заглушить ее. Чем дольше актер не хочет становиться обыкновенным человеком, тем больше он мучается, и тем менее разборчивым становится в выборе анестезирующих средств. Со временем таких средств требуется все больше и больше, а помогают они все меньше и меньше. Вот так и рождается зависимость - алкогольная, наркотическая, сексуальная или любая другая. Женя когда-то сделал выбор в пользу бутылки. Добрые в кавычках люди подсказали ему, что если жизнь идет не так, как хотелось бы, то не надо терпеть, не надо меняться, лучше напиться, отдохнуть, забыть о проблемах, хорошо выспаться, а потом уже воевать с судьбой. Женя послушно пил, забывался, суетился, выходя из запоев, но такой рецепт счастья почему-то не помогал, трудностей становилось больше, проблемы накапливались, пока, наконец, не обрушились девятым валом, уничтожив все на своем пути, до основания разрушив Женькин кривобокий мирок, а его самого выбросив на необитаемый остров одиночества и душевной пустоты. Нет бы задуматься после такого и взяться за ум, да трубы горели, тяга не давала покоя. И вот, наконец, пробил страшный час, когда денег не осталось совсем, и вместе с ними исчезла последняя надежда. Выхода не было, следовало немедленно умереть, чтобы прекратить жестокую пытку жизнью.

Почему Женя поверил этим похмельным мыслям и совершенно не верил в возможность другой жизни? Кто знает, кто знает. На глаза ему попалась опасная бритва, забытая прежними жильцами в ванной. Она немного заржавела, но остроты, достаточной для вскрытия вен, не утратила. Оставалось только набрать ванну горячей воды, для чего очень могло пригодиться старое жестяное ведро. Женя подсчитал, что ему хватит десяти ведер, главное, чтобы воду удалось нагреть, и чтобы она не остыла, пока кровь будет вытекать.

 

5

 

Сумерки сгустились и почернели, как будто запеклись. Кухня была маленькой, метров пять-шесть, дверь в нее не только сохранилась, но даже закрывалась, несмотря на общую сырость и разруху в доме. От газа шло приятное голубоватое свечение, и воздух в помещении понемногу стал нагреваться, может быть, стало теплее на два градуса или на пять. Женя, как любой теплокровный, такое изменение климата почувствовал сразу и очень обрадовался ему. До сегодняшнего вечера он экономил газ, потому что у него была выпивка, и он не знал, сколько еще ему предстоит жить в таких условиях. Когда же было принято решение умереть, бережливость стала ни к чему, хотя бы последние несколько часов на земле можно будет провести не оглядываясь, без страха, относительно трезвым и в покое. Боже, как хорошо, ведь смерть, о, нет, даже мысль о ней примиряет с самыми невыносимыми обстоятельствами. Всё кажущееся неразрешимым меркнет перед ее простотой и величием, проблемы исчезают сами собой. Память подкидывает разные дорогие сердцу образы, нервишки сдают, но появляется невероятная жалость к себе, но жалеть себя это как сковыривать корку с болячки: и приятно, и больно одновременно. Такие моменты добровольного страдания засасывают целиком: тело приятно цепенеет, взгляд останавливается, уши закрываются от всех звуков, и острой мыслью, как ногтем или кончиком ножа, расчесываешь, расчесываешь, расчесываешь старые душевные раны. Они открываются, начинают кровоточить, а ты наслаждаешься и погружаешься в страдание-наслаждение с каждой минутой всё глубже и глубже, пока, наконец, окончательно не размякнешь и не уснёшь, предварительно напившись или заглотив горсть сильных снотворных таблеток.

«Вот, - думал Женька, - как так получилось, что отец и брат интеллигенты, а я бандит? Они ведь тоже пили, они даже больше алкоголики, чем я, но разговаривают без мата, учились в институтах, газеты читают, журналы, брат на пианино что-то может, батек стихи шпарит простынями, особенно после запоя. Может, стихи-то его говно и музыку, которую играет брат, глухие сочинили, а все же я так не могу, не понимаю я в нотах и писать умею только буквы на заборе. Зато дерусь хорошо, и любому объясню, что он не прав и мне должен. Ту же вот парковку не всякий сможет отжать и удержать, скока чертей ходит вокруг и всем дай: одному денег, другому в харю. То, сука, менты лезут, то какой-то молодняк качать начинает, свои вдруг ни с хрена предъявляют. Наймешь сторожа, он, падла, или пьяный через раз, или левую тачку какую-нибудь держит, бабки с водилы снимает, и не делится, тварь! Опять же, налоги, документация разная, чиновники оборзевшие. И чего бы там мой брат с пианино со своим делал, или батя с поэмами?»

Первое ведро зашумело, значит, вода должна была скоро закипеть. От тепла и воспоминаний Женя немного размяк. С одной стороны его душила злобища, он страшно обижался на бога и кривую судьбу, которую ему уготовил Создатель. С другой стороны, было же в его жизни и много хорошего, даже сейчас, когда земное существование подходило к концу, какие-то маленькие радости все-таки происходили. Взять тот же газ: обычно он горел еле-еле, вонь от него стояла неимоверная, а теперь пламя двигалось спокойно, ровно, язычки его, как лепестки распустившегося цветка целиком обнимали ведро; тяжелый удушливый запах не появлялся, кислорода в помещении хватало, поэтому дышать было легко и приятно. Тяга, всегда острая, сильная, похожая на паука, который намертво прилип к жертве и высасывает из нее все соки, пропала сама собой. Похмелье после утренней бутылки так и не наступило: ни тошноты, ни сушняка, ни сердцебиений, тихо было в каждой клеточке тела, нейроны в мозгу примирились между собой, каждый из них молча сидел на своем месте и никаких мыслей они не производили. Если же и подкрадывались какие-нибудь воспоминания, то виделись они спокойной черно-белой картинкой, как на первых телевизорах, и звук был таким же: далеким, глухим, слов не разобрать, от музыки скорее ощущения, нежели мелодия; щелчок пальцами, шуршание спичек в коробке громче, чем бури и штормы судьбы; прошлое, обычно грохотавшее трактором, когда тот в ночном городе убирает снег, возилось теперь не громче мышки в норке. Что говорить: многое хотелось бы забыть, изменить, да через два-три часа память исчезнет, и вместе с ней канут в лету три с лишним десятилетия жизни. «Родня, - думал Женя, - давным-давно забыла обо мне, кореша-подельники тем более, мать полгода как в могиле, наверное, только налоговая и помнит о своем несчастном спившемся налогоплательщике».

Женек осторожно снял ведро с огня. «Не обвариться бы, - немного забоялся он, - ведь если обваришься, то в ванну не ляжешь, будет больно, придется, блин, вешаться. Не, не вариант, вдруг шею сломаешь, и вместо того, чтобы сдохнуть, придется неделю лежать на полу паралитиком, пока не окочуришься от холода и голода. Или найдут меня люди, а у меня полные штаны дерьма и язык торчит до пупка. Не, вешаться не по понятиям, то есть западло. Кстати, и не на чем: ни крюка, ни гвоздя, а на батарее я не умею».

 

Зашкворчали капельки воды - это Женя поставил на газ новое ведро. Ни к чему вспомнился большой двухэтажный дом, который он снимал всего год назад. Говорили ему пацаны: «Женя, хорош понты колотить! Будь проще и хитрее! Бабки сегодня есть, завтра нет, оставь заначку на черный день. У твоей жены нормальная хата, дочка маленькая, теща тихая. Чего тебе там тесно-то? На хрена тебе два этажа, сауна, бассейн? Ладно сауна, но у тебя же там библиотека пятьдесят квадратов! У тебя там пианино, как джипарь! Женя, ты читать не умеешь; когда ты поешь, мы блюем; кому ты чего доказываешь? Аллё, гараж! Этим своим интеллигентам что ли? Так они алкаши, им вообще насрать на все. Ты уже бухать начал! Смотри, будешь синячить, как твой батек, разойдемся. Мы серьезные люди и занимаемся сам знаешь чем, поэтому бухло – хреновая тема. Ещё пара запоев – и у тебя на троллейбус денег не хватит. Понял? Ну, делай выводы, если понял».

Ясно конечно, что Женя изо всех сил хотел показать отцу и брату, которым завидовал, чьих насмешек боялся, что он не просто бандит с большой дороги, а нормальный комерс со вкусом и понятиями. А между тем, отец и брат так никогда и не узнали о том доме, ведь Женька общался с ними только по телефону, и только в его голове между ним и остальной роднёй была непреодолимая пропасть. Они ему никогда ничего не предъявлял, ну, знали, что он общается с темными людьми, и не лезли, понимали, мальчик взрослый, сам разберется с кем дружить и чем заниматься по жизни.

Жена, как и пацаны, тоже недовольно жужжала, мол де, не жили богато и не надо начинать, давай лучше дачу купим, чтобы было где лето провести; Оле (дочери) главное отец, а не квадратные метры; мама (теща) вообще пугается, если потолки высокие и в комнате эхо. «Любимый, - уже спокойней шептала она, - ну к черту эту роскошь, боюсь я ее. Ты раньше другой был, мягче, а теперь вон осунулся, желваки играют, пьешь много, значит, на душе у тебя не спокойно, волнуешься, переживаешь сильно. Давай вернемся в мою квартиру, пока чего плохого не случилось. Я волшебное слово знаю, - нежно шутила она, чтобы сгладить серьезность разговора, - по-жа-луйста!» Женя злился, обижался, кричал, что никто его не ценит, никто не замечает как он заботится о семье, а в душе понимал – занимается он рэкетом, бабло отжимает, а не зарабатывает, дом суть способ доказать себе собственную значимость, и пустить пыль в глаза окружающим, типа, я не хуже вас и тоже кое чего значу в этой жизни. Душевная боль от неправды однажды стала нестерпимой, поэтому бутылка превратилась в анальгетик для сердца, снотворное для совести, успокоительное для души, и на долгое время полностью заслонила собой бога. Но в то же время, что парадокс, именно она помогла не сойти с ума и не умереть раньше положенного срока. Несколько лет Женек думал, что живет, что все не так уж плохо, а потом понеслась езда по кочкам, и алкоголь из друга и помощника превратился в хозяина и врага.

 

6

 

Первая порция воды остыла. В целом она была теплее, чем в проруби, но все-таки недостаточно теплой для того, чтобы погрузить в нее живое тело, поднять его температуру на несколько градусов, и тем самым способствовать быстрому выходу крови из перерезанных вен и артерий. Женя занервнивал: красивый романтичный план по уходу из жизни срывался. Никакими усилиями воли невозможно было ускорить процесс кипячения: газ, сколько на него не смотри, хоть с любовью, хоть с ненавистью, горел слабо; алкоголь из организма выветривался быстрее, чем воздух из пробитого астероидом космического корабля; по мере трезвления становилось страшно жить и ещё страшнее умирать.

«А ведь бритвой по руке больно, - сообразил вдруг Женек. - Лезвие в ней старое, ржавое, кожу не вдруг-то разрежешь, к тому же, заражение крови может быть. И не очень понятно, где резать: ближе к кисти, ближе к локтю; на какую глубину, чиркать вдоль руки или поперек. Я не хирург, анатомию не знаю, вдруг искромсаю себя и все без толку? Твою мать, ну не вешаться же теперь! Газом тоже не надышишься – со всех сторон сифонит, сквозняки как в старом сарае. В доме три этажа, поэтому прыгать не имеет смысла, только ребра и копыта переломаешь. Бросаться под машину опасно: сбить собьет, а врачи возьмут и спасут. Или позвоночник сломается, потом лежи как дурак, ни посрать, ни пивка попить нормально. Твою мать, твою мать, даже здесь мне не везет. Куда ты только смотришь, бородатый?» Последнее обращение было к богу, которого Женя представлял в виде Деда Мороза. То есть, сидит Дед-Бог на облаке, с одной стороны у него мешок с подарками, с другой мешок с дерьмом. Любимчикам он всю жизнь дает только из первого, нелюбимым только из второго, и второй мешок гораздо больше, просто бездонный, и содержимое его такое вонючее, что ввек не отмоешься. Да, ништячки тоже прилетают, но редко, мало, часто бог забирает их обратно, или они такого качества, что порадуешься пять минут, потом отложишь в сторону, и забудешь, как забываешь про всякий хлам». «Бог, конечно же бог виноват в том, что жизнь не задалась. Вообще не факт, что он есть, а если и есть, - злился во всю мочь Женя, - то для меня он точно ничего хорошего не сделал. Срал он на меня! Весь мешок с дерьмом вывалил!» И Женька взялся припоминать богу старые обиды. « Во дворе шпаной окружил. Пока хорошие девочки и мальчики изучали математику и химию в школе, я воровал, ворованное сдавал старшим и за это получал стакан портвейна. Потом сунул к бандитам и те научили пресовать комерсов и барыг. Я не виноват, что родился в нищей семье и не захотел быть нищим. Хрен с ним с бабками, так он меня еще и талантами обделил. Брату, вон, пианино, отцу – стихи, а меня на улицу к быдлу и отморозкам. Почему бог не отнял первый стакан, когда мне, малолетке, его протянули? Я чего, мог тогда выбирать? Я вообще не знал жизни. Я выпил, кайфанул, и мне сказали взрослые: «Молодец! Наш человек! Будет из тебя толк!» Все вокруг – это тот обещанный толк? Бог, твою мать, посмотри на меня хоть раз! Я чего, самый урод из твоих детей?! Или ты мне не отец?!» В исступлении Женя не заметил, как начал кричать. Жуткая картина: ночь, октябрь, заброшенный дом, в одном из окон заметен голубоватый отсвет газового пламени. Если заглянуть в окно, то увидишь маленькую грязную кухню, газовую плиту, на ней ведро с водой, а рядом сидит человек, закутавшийся в пальто. Он явно с похмелья, чем-то измучен, от чего-то устал. Он – это будет видно, если рассматривать его через духовный микроскоп – упрямый и тупой, как медведь, которому обязательно надо влезть на дерево и обожраться меда, хотя дерево давным-давно засохло и никакого меда там нет и в помине. И вот такой человек орет на бога во весь голос, как будто именно ради него, алкоголика и бандита, была создана вселенная; как будто все, что было и всё, что будет зависит от Жени – как он выспался, во что одет, на чем ездит, в каком доме живет, есть ли у него жена, дети, любовница. Смерть - выдающееся событие только для того, кто умирает; жизнь имеет значение только для того, кто ее ощущает в данный момент времени, в ком она сконцентрирована в виде определенных, свойственных именно ему образов и представлений, занимающих некий объем памяти в килограмме материи по имени «мозг». И слово «мозг» придумали обладатели такой же материи, и неизвестно, точно ли человеческий мозг, по сути большой ганглий, так совершенен, каким он кажется его обладателям? И как нечто плотское, мизерное по размерам и времени существования, может ставить себя в центр мироздания и требовать от создателя мира исполнения своих желаний, требовать отмены естественных законов ради него одного. Неужели частичка духа, заключенная в форме, способной саму себя уродовать, выйдет когда-нибудь из такой формы, и будет способна очиститься, восстановиться и воссоединиться с Необъятным Вечным Целым? Зачем Целому разделяться не разделяясь, если оно не Абсолютная Любовь, ибо только Любовь может сознательно стремиться к разделению себя на части ради других. Зло хочет всего для себя, никогда не насыщается, всегда страдает, имея избыток, мучается, боится и готовится умереть. Зло обречено на смерть, так как оно не может существовать вечно одновременно с Добром. И не существует зла помимо человека, потому что субстратом зла, носителем его является свободная воля, которой обладают только люди. Зло без возможности выбора – парадокс. И Добро можно выбрать. Добро не означает любовь, зло не означает отсутствия Любви. Добро и Зло – пути, а Любовь дается свыше. Любовь – качество, которое не может быть производным сознания, направленная воля не приводит к Любви. Любовь – нечто невозможное и при этом самое реальное из всего, что считается реальностью… Простая философия, элементарная, но второе ведро было вылито в ванну, содержимое его смешалось с первой порцией воды, быстро потеряло тепло, и Женя понял: «Умереть никак не получится». Тогда он громко потребовал: «Господи, покажи себя», перекрестился, плюнул несколько раз на пол, выбросил бритву в форточку, присел возле плиты и, не выключая газ, но и не кипятя больше воду, крепко уснул, так крепко, как никогда раньше за всю свою прошлую мутную жизнь.

 

7

 

Кошка уже не снилась. В старом холодном доме, где кроме Жени не было ни одной живой души, если, конечно, не считать Бога, где даже тараканы не появлялись, звучал громкий мяв, похожий на кваканье большой лягушки, как будто её пригласили петь в оперу и она, раздуваясь от важности, огласила зал болотным контральто, вязким, как тина, и темным, как вода. «Квамяу, квамяу, квамяу» - так звучала эта песня, долго, монотонно, противно. Женя, хотя и спал очень крепко, услышал кошку. Мелькнула мысль о шизофрении, такой болезни, когда человеку чудятся разные голоса. Потом возникло не менее безумное опасение, что вернулся кто-то из прежних жильцов; привидения тоже могли издавать всякие неестественные звуки. Мозг спросонья в отличие от мозга с похмелья восстанавливается быстро, поэтому бредовые идеи были отклонены в течение нескольких минут, и голова приказала телу встать, открыть дверь, и найти источник мерзкого звука. Источник, весьма упитанный, сидел на лестничной площадке, завернувшись, как в шарф, в собственный хвост. Появление Жени ничего не изменило, зверь остался на месте, и вопли его не утихали. На вопрос «чего тебе, надо, тварь» хвостатое существо ответило потягиванием, подошло и стало тереться об ноги. Грубая фраза «жрать нечего» никак не повлияла на дружелюбные намерения кошки. «Ты такая жирная, сейчас тебя сожру», - Женя конечно же пошутил; впрочем, во всякой шутке есть доля правды - в желудке урчало и шкворчало, от вчерашних пельменей не осталось и следа; свежая кошатина не возбуждала аппетит, но упитанные бока зверя (Женек осторожно гладил их) напоминали о собственном тощем желудке и невозможности насытить его в ближайшее время. «Хоть бы мышь мне принесла», - Женя опять юморнул и опять не беспочвенно: где-то он слышал, что мыши вполне съедобны, если их правильно приготовить. Кошка про такую кулинарию ничего не знала. Поглаживания её успокоили, она замолчала и в ответ на ласку снова начала тереться об ноги. Коснувшись их несколько раз, она отошла в сторону, поводила ушами, прощально взглянула на того, кто просил мышей, и убежала вниз по лестнице, убежала и больше не появлялась, как будто и в самом деле была призраком или ангелом в шкуре, с хвостом и усами.

Женя назвал кошку ангелом не случайно, а потому что вспомнил свое вчерашнее обращение к богу, вспомнил и начал усиленно размышлять, чтобы могло означать такое явление Всевышнего во плоти и к каким новым действиям призывают его отзывчивые небеса. Свыше однозначно просили повременить с самоубийством, а лучше, наверное, совсем от него отказаться. «Возможно, - как бы продолжали небеса, - надо вернуться к жене или перекантоваться у своих (отца и брата), пока не восстановится здоровье и не наладятся дела. Может быть, бандиты примут тебя таким, какой ты есть, скостят процентов пятьдесят долга и дадут возможность заработать на оставшуюся половину». Поразмышляв еще с полчаса, Женя допустил, что ещё его просят отказаться от алкоголя; нет, конечно, не полностью, можно по выходным, в праздники, с устатку, главное, понять норму и не нажираться до усрачки, тем более, не похмеляться, даже пивасом. Тут Женя заколебался: «Жена, брат, отец, - сказал он богу, - это пожалуйста, это запросто, даже приятно их увидеть, пацаны тоже не звери, поэтому и к ним тоже можно заглянуть, а вот с алкашкой сразу так завязать страшно. Во-первых, если резко бросить, то через три дня начнется белая горячка. Во-вторых, сегодня надо обязательно употребить, хотя бы по случаю нормальных, непорезанных вен. В-третьих, если люди все-таки примут его и простят, как один слепой старик принял и простил загулявшего сына, то ясное дело, надо будет накрыть поляну: ну, с женой по винчику или шампусику, с родными по сто пятьдесят крепкого, с братвой по пивку после бани. Наконец, выпить надо просто для профилактики, чтобы не простудиться, не схватить какое-нибудь там воспаление легких или гайморит, ведь организм страшно переохладился за последнее время, и вся иммунная система того и гляди полетит к чертям собачьим. Обосновав себе таким образом причину, по которой можно продолжить употребление спиртного, Женек стал обдумывать план как и где добыть денег на опохмел. На ум пришла мысль продать пальто, хотя, кто купит грязный, подержанный кашемир было непонятно. Наручные часы стоили копейки, поэтому за них и кружку пива не нальют. Смартфон, так же как золотой нательный крестик, цепочка, печатка были заложены в ломбарде давным-давно, вовремя их выкупить не удалось, поэтому… поэтому вывод напрашивался сам собой: ситуация безвыходная, короче, жопа, а не ситуация. Женя прошелся по своей квартире, по другим квартирам, но ничего ценного не обнаружил, потому как обитал здесь больше месяца и продал все хоть мало-мальски пригодное к продаже. Голова мучительно искала решения проблемы. «Просить милостыню западло», - вот первое, что сказала она. – «Можно украсть, но тяжело воровать без навыка, да еще с трясущимися руками и больной головой. Районные алкаши, - продолжала рассуждать она, - больше не нальют, так как халявщиков они не терпят, а ты не проставлялся уже давно». Голова явно гоняла порожняк, поэтому Женя отключил её и выругался. «Твою мать, - так начиналась ругань, - только решил начать новую жизнь как сразу нечистый ставит палки в колеса». «У, Сатана!» – погрозил Женя кулаком в пространство, после чего почувствовал такой упадок сил, что в изнеможении прилег на диван. Полежав минут пять, он начал замерзать. Ещё через пять минут залязгал зубами. Этот стук означал, что примерно через час его ожидает смерть от переохлаждения, которая, как известно, сопровождается необыкновенно приятными снами. «Не, подыхать не вариант, - решил Женька, - даже если хорошо выспишься перед этим делом. В конце концов, можно хотя бы на улицу выйти, а там видно будет». Для улицы следовало наглухо застегнуть пальто и обвязать шею шарфом. Поднимая шарф с пола, Женя увидел под диваном свой старый кнопочный телефон. Понятно, что продать его будет невозможно, но руки почему-то упрямо тянулись к нему. Оказавшись в них, телефон как будто сам попросил нажать на кнопку включения. Женя ясно осознавал нелепость и бессмысленность своих действий: как можно запустить гаджет, если он не заряжался больше месяца? Понимал, и все-таки прижал на несколько секунд палец к большей кнопке справа с изображением красной трубки. Раздалось тонкое пищание и экран засветился добрым зеленоватым светом. Немного позже на нем появилось название оператора мобильной связи и четыре черточки, подтверждающие, что связь есть. Подчиняясь скорее инстинкту, нежели сознанию, Женя проверил баланс. «Ваша задолженность», - сказала равнодушная электронная женщина, - составляет, - здесь она взяла паузу, чтобы потом отчеканить каждую цифру, - минус пятьдесят семь рублей. Для пополнения счета обратитесь в офис», - и далее тетка-робот отправила абонента на три большие буквы. Абонент назвал робота «сукой», и предъявил Господу претензию, мол де, сначала ты посылаешь ангела, а потом жестоко обламываешь. «Кидала ты после этого, а не бог», - мысль, коснувшись таким образом Всевышнего, понеслась дальше, и свелась уже не к разрешению, а к необходимости выпить, причем как можно быстрее и как можно больше. В телефоне неожиданно звякнул электронный колокольчик. Звон означал сообщение. «Спам, - сказала одна часть головы, - не открывай». «Обязательно открой, обязательно, - настаивала другая часть, - что ты теряешь?» СМС было от жены. «Привет, - писала она, – нашла твой старый номер. Если не пьешь, возвращайся. Оля очень скучает без тебя». К переживаниям дочери, о которых говорилось в тексте, наверняка, прилагались такие же переживания ее матери. «О чудо, меня любят и ждут, - возликовало Женькино сердце и тут же подытожило, – значит, надо идти трезвым, иначе опять прогонят, а я больше не хочу на улицу». Последнее озарение еще не успело закрепиться в сознании, как пришла новая эсэмэска, на этот раз уже отца. «Сын, - такое ласковое обращение от строгого родителя уже говорило о многом, – Сашка (брат) в наркологии. Заходи вечером, есть о чем поговорить». Женя ничего не понял и перечитал текст еще раз. Его смущало каждое слово. А дело было вот в чём: отец не писал ему много лет, значит, произошло нечто очень серьезное, как-то иначе объяснить слова «сын» и приглашение в гости было невозможно. «На кой ляд я ему понадобился? - Женькин ум в то утро работал как никогда. – Может, завещание пишет или бухнуть не с кем?» Мозги генерировали идею за идеей: «Неужели соскучился? Нет, такого точно не может быть, как по мне можно соскучиться?» «А-а», - сработало похмельное вдохновение, – «хочет бабла занять на лечение; нарколожки-то дорогие, бесплатного в нашем городе ничего нет, вот и ищет, кого бы подоить, я же самый богатый и самый разводной по ходу». От мысли, что родной отец хочет воспользоваться им как банкоматом, Женю затрясло с утроенной силой, и резко потянуло в магазин. Он бы немедленно умчался туда, если бы его не тормознул звонок. Звонил Олег, кореш.

- Здорова, Жека, – Олег разговаривал так, как будто они расстались час назад, хотя с момента их последней встречи прошло два месяца, – короче, накрыли мы того барыгу из Воронежа, на которого ты навел. Твой номер долго искали, ну, обычный - абонент не абонент, поэтому к батьку твоему заехали. Он чего-то нам стал о боге затирать, о новой жизни, ну, походу, в секту попал.

– Бухой? – что еще мог спросить Женя, который сам рассуждал на духовные темы только по синей дыне.

- Да не, трезвый, красит чего-то, ну, походу ремонт делает. Короче, суть, – Олег любил конкретику, - бабки у нас, приезжай сегодня вечером, ну, знаешь куда, заберешь.

- А долг? – Женьке было страшно это спрашивать, потому что он никак не ожидал такого ответа, который дал его п а р т н е р п о б и з н е с у.

- За долг ты рассчитался, конечно, с процентами считали, ну, за задержку пеня набежала. Понимаешь о чем я?

- Понимаю.

Жене стало грустно: долг с процентами – сумма не маленькая, значит, на руки получит он копейки, и больших дел на них сделать точно не получится, так, с голоду не подохнуть, и дочке с женой бусики купить - одни на двоих.

- И это, ну, - Олег малость запнулся, видимо из-за сочувствия к старому товарищу, - ты с нами больше не работаешь, ну, вообще в городе не работаешь, на стройку иди или в спорт - драться умеешь.

Женя совсем скис: бог правой рукой давал, левой забирал обратно. Слова Олега означали одно: придется ишачить, как работяга, то есть, ходить под каким-нибудь рыхлым комерсом, или пахать на государство, что для бандита с понятиями полное западло. Но с братвой не поспоришь, тем более, не пойдёшь против.

- Теперь от меня лично, - Олег зачем-то понизил голос, хотя вряд ли его пасли, - сдохнешь от синьки скоро, завязывай. Могу с больничкой помочь, у меня сестра там чем-то заведует, попрошу по-братски. Сделать?

Женя знал: стоит ему согласиться, как Олег тут же приедет, и тогда прощай опохмел, прощай праздник. С другой стороны, бухать все равно не на что было, и хорошая капельница тоже не помешала бы. Да просто полежать на кровати в тепле, поесть, помыться, в себя придти – разве плохо? Опять-таки, больничка не тюрьма, всегда можно свалить, если совсем станет невмоготу от уколов и таблеток.

- Да, Олежа, в больницу можно, чего-то сам я не вытягиваю, - сказал Женя и похолодел внешне и внутренне. Лечь в больницу означало признать себя больным, то есть алкоголиком, и теперь все в братве и в городе будут звать его Синим Джэком, как когда-то называли одного местного вора, тоже Женю и тоже пившего запоями. «Ну и пусть такое погоняло, - смирился Женька, - зато не сдохну!» Олег спросил адрес и пообещал заехать в течение часа, а час надо было как-то прожить. Тело, пока голова была занята кошкой, богом, разговорами, холода как будто не чувствовало, но стоило только замолчать, как по коже забегала дрожь. Сначала она была поверхностной, потом проникла глубже, растеклась от темечка до пяток и стала превращаться в лед. Женя очень скоро его ощутил, и, чтобы совсем не замерзнуть, начал подниматься и сходить вниз по лестнице, обошел все близлежащие квартиры, пробежался несколько раз вокруг дома. Чуть согревшись, он почувствовал невероятную обиду и злобу, в какой-то момент даже жарко стало от них и легкие как будто остановились, воздух перестал входить и выходить, грудь налилась свинцом, рот бессмысленно открывался, как он открывается у рыбы, когда ее достали из воды и положили на землю. Удушье продолжалось около минуты и сменилось бешеным сердцебиением; мотор просто готов был разорваться и разорвался бы, если бы его бешеные сокращения не остановила самодельная молитва из трех слов: «Господи, покажи себя», произнесенная несколько раз очень громко, с беспредельной скорбью и отчаянием, стоя на коленях.

До такой дикой паники Женя разогнался от воспоминаний. Вот его брат делает задание по музыке, пианино часто возмущается неправильно взятыми аккордами, фальшивыми нотами в мелодии. Отец читает книгу. Мать суетится на кухне. Маленький Женечка рисует кораблик, ему тепло, уютно, спокойно. «И такое больше никогда не повторится!» – вот та мысль, которая взорвала Женю и стала причиной панической атаки». И-и, - мысль с ненормальной скоростью развивалась дальше, - из милого домашнего ребёнка он превратился сначала в мелкого дворового шпаненка, потом в хулигана и вора, потом в бандита, готового сутки напролет пытать жертву, чтобы выбить из нее все спрятанные деньги. На что ушли десять с лишним лет: на разборки, погони, драки; на поиск и наказание тех, кто не хотел платить «дань»; на тёрки между братками; на подкуп ментов и судей; и всю, всю жизнь он боялся сесть или сдохнуть от чьей-нибудь пули или ножа. Потом грязную работу стали делать молодые, а Женя смотрел за ними, учил, наказывал, жестко пресекал любое недовольство, любой даже намек на неповиновение. Параллельно с первой шла его вторая жизнь, где были жена, дочь, семейные будни и семейные праздники. А над всем этим сначала тонким прозрачным облаком, потом огромной грозовой тучей стоял алкоголь. Он был обезболивающим, снотворным, антидепрессантом, он усиливал эмоции, аппетит, потенцию, потом внезапно, без всякого предупреждения начал резко подавлять все физические и духовные функции. Женя узнал, что такое бездонная пустота в душе, то есть когда там нет вообще ничего, и чтобы появилась хотя бы капля, хотя бы искорка жизни, нужно было хорошо-хорошо употребить.

И опять непонятно: когда и почему Женя так пристрастился к спиртному. Он же пил наравне со всеми и даже меньше, вот только на следующий день в отличие от остальных вынужден был похмеляться, чтобы не лежать трупом ближайшие сутки-двое. Тот же Олег мог выпить ведро, час-два поспать, а потом весь день бегать, как молодой конь. Или отец: пьянь пьянью, а книги читал, писал стихи; по дому, по работе все делал; на дачу приедет и там суетится: яблоньку подрежет, сарай поправит, дров наколет, в озере искупается, в лесу грибов наберет или ягод каких-нибудь вкусных. Брат тоже головы особо не терял, сам мог остановиться в любой момент, проспаться как следует и после месяц-два вообще не касаться бутылки. Нет, с Женьком точно было что-то не так, знать бы что именно и знать бы как это исправить. В целом-то он парень фартовый - с дворового босяка поднялся до хозяина парковки, из вонючего хостела переехал в большой дом, с отечественного автопрома пересел на роскошного немца, несколько лет считался очень авторитетным человеком, и даже центровые заезжали к нему за помощью и советом.

«Нет, нет, нет!» - Женя уже давно говорил вслух, хотя кроме осени его никто не слушал, да и она частенько перебивала то хлопком внезапно открывшегося окна, то завыванием ветра на чердаке, то шумом дождя – тонким, едва уловимым, и все-таки заметным для уха, привыкшего к тишине и пустоте. «Нет, нет, нет, - вопило сознание, - такого не может быть, - чтобы я остался без всего и пришел домой, как побитая собака. Я не хочу как обычный лох-трудяга впахивать пять-два, получать копейки, по выходным пылесосить, а по праздникам сидеть за столом в окружении пролетариев, с их обычными разговорами и скучными страхами остаться без денег, заболеть, состариться и сдохнуть еще при жизни, в которой нет перспектив, нет развития, которая возникла ниоткуда и идет в никуда, а ты чалишься в ней как смертник без права обжалования приговора, без надежды на освобождение».

«Вот, - Женькина башка гнала, как скорый поезд, - приедет сейчас Олег и что он увидит: меня - грязного, жалкого, небритого, с похмелья, согласного на бесплатную больничку и нищенскую пенсию после стольких лет труда. А я столько всего сделал для братвы, я авторитет! И меня свои же слили, как тварь, да еще запретили заниматься делом. Стопэ! Кто они такие? Я чего, терпила? Я воров в законе подниму, я такую бучу устрою, что им мало не покажется, я пошлю их всех туда, где они никогда не были и где они останутся, пока я жив и пока живы мои близкие! Я, я, я!» Женя разошелся, забыл про холод и голод, ярость клокотала в нем огненной лавой. Раскаленная субстанция искала выход и нашла его в телефонном звонке.

«Аллё, аллё, аллё», - Женек звонил Олегу, а когда дозвонился, закричал: «Короче, слушай сюда…» И только он закричал, только приготовился высказать все, что накипело в душе, как телефон пискнул, вырубился и больше не включался, сколько в него не тыкали пальцами. В бешенстве Женя запустил трубку в стену, и сам был готов разбить об неё голову, но его уже окликал хорошо знакомый голос, поэтому нужно было успокоиться, выйти из дома и сделать все как договорились, ведь ребята, с которыми он работал, - люди серьезные; они простили прое…..ный общак, простили проблемы с полицией, которые возникли из-за Женькиного пьянства, они подождали с долгом, так зачем же было лезть на рожон и включать обратку, не лучше ли было забрать оставшиеся бабки, пролечиться, наладить отношения с семьей, а потом уже думать, как вернуть потерянный авторитет, и чем зарабатывать, чтобы хватало не только на поесть, но и на всякие приятные ништячки, типа, поездок на океан, дорогие машинки и достойного уровня апартаменты.

Женя услышал повторный окрик, громко отозвался на него, наглухо застегнул пальто, провел рукой по волосам, как бы приглаживая их, и не спеша начал спускаться по ступенькам. Он был уверен, что идёт к новой жизни, и что каждый шаг приближает его к счастью, успеху, трезвости.

 

8

 

С обыкновенным миром Женёк свыкся довольно быстро. Поначалу было непривычно, даже дико ходить по улицам пешком, ездить в городском транспорте, затовариваться во всех отделах, кроме алкогольного, по вечерам смотреть телевизор и под него делать вид, что помогаешь дочери с уроками. Не нравились ему соседи-работяги, равно как и соседи-интеллигенты, вообще сам факт, что вокруг живут простые люди и он такой же, как и все, раздражал и часто вызывал приступы острой тоски, безысходности, паники. В такие минуты до жути хотелось вернуться в тот большой съемный дом, который не так давно он считал своим; поужинать не на крохотной кухонке, а в хорошем ресторане; съесть завтрак не в семь утра наспех, а спуститься к нему часов в одиннадцать, вальяжно расположиться в глубоком кожаном кресле, принять из лапок горничной рюмку дорогого коньяка и заесть спиртное красной рыбкой, аккуратно уложенной на ломтик авакадо, вдобавок обильно политой свежевыжатым лимонным соком. После завтрака можно было пощелкать пультом от телевизора, огромного, как билборд, или поплавать в маленьком, но собственном бассейне, или потягать железо в качалке, которая находилась на две комнаты дальше от столовой. Когда такая жизнь была реальностью, все дела Женя начинал после обеда. Часика в два он заезжал на парковку, снимал кассу, смотрел отчетные записи в журналах, в три-четыре плотно обедал с кем-нибудь из пацанов, а вечером всей бригадой они ездили в баню, играли в теннис, футбол или смотрели новое кино, целиком арендуя кинозал. Были, конечно, и сумасшедшие дни, когда приходилось разбираться с «должниками», наказывать каких-нибудь залетных бандитов, забурившихся в их город по беспределу, тереть с соседними группировками, базарить между собой, если у кого были предъявы или хотя бы мелкие непонятки… Да, богемная по Женькиным представлениям жизнь! Теперь же все было до ужаса просто: работа пять-два, выходные с семьей, скучный секс, такие же тошные разговоры о жрачке, шмотках, где провести отпуск – на даче кверху жопой, но месяц, или на море, но неделю, потому что денег было до смешного мало, но даже и эта малость расчитывалась до копейки. Иногда на любимую находила злоба, ревность и она с ночи до утра припоминала Жене все его грешки; или плакала навзрыд об утраченной молодости и упущенной возможности устроиться получше. От ее слов было больно, так больно, что хотелось нажраться, потому что совесть отзывалась на каждый упрек, каждое воспоминание и совершенно не принимала аргументов в пользу необходимости преступной жизни. Неудовлетворенное желание выпить трансформировалось либо в ярость, либо в чувство бесконечной пустоты. Ярость Женька вымещал на дороге, конфликтуя со всеми, с кем только удавалось схлестнуться. Пустоту он пытался заесть, термосами пил чай, кофе и при любой возможности спал, чтобы не думать о прошлом, не видеть настоящего и не бояться будущего. В самые тяжелые минуты Женя просил Бога отстать, уйти из его жизни или показать себя, но с лучшей стороны, в качестве щедрого дарителя, доброго волшебника, Деда Мороза. Не получив желаемого, он совсем падал духом и просил о смерти, но не как исчезновении, а как забвении, чтобы быть, но не чувствовать боли.

 

 

 

9

 

Декабрь без снега страшен. Труп земли ничем не прикрыт, и от того, что каждый день его видишь, сам коченеешь, и надежда на перемены исчезает быстрее, чем пар изо рта.

Целый день Женя разъезжал по городу, и даже успел смотаться в область по делам «конторы» - так он называл агентство недвижимости, куда его взяли автокурьром. Обычно в машине он слушал какое-нибудь умное радио, на котором читали книги, рассказывали обо всем, что связано с религией, играли популярную классику. Как правило в течение дня его никто особо не дёргал, ну позвонят пару раз с работы, жена спросит, что приготовить на ужин, дочь сообщит, что получила «пятерку», а тут телефон не затыкался ни на минуту. Бухгалтерия вдруг потребовала чеки на бензин за прошлый месяц и приходник из автосервиса, куда недавно ставили машину на ТО и для мелкого ремонта. Пришлось переть к слесарям, те отправили к менеджеру, менеджер сказал, что надо идти к главбуху, главбух разоралась, мол де, мне некогда, почему сразу не оформили все документы, приходите завтра, и так далее. Да, через полчаса она выдала нужную бумагу, но осадок от общения с ней остался на весь день.

С бензином было ещё хуже: мало того, что все чеки Женька выбросил, так еще и пару косарей из отпущенных средств он просто напросто зажал, рассудив, что сумма эта мизерная, и за нее точно не спросят, хотя сам он в бытность свою хозяином парковки мог не то, что за штуку, а за сотку обматерить последними словами; если же вор начинал артачиться, отпираться, переводить стрелки, то немедленно получал в ухо и торчал уже пятихатку, обязуясь вернуть долг в течение двух-трех дней, а не потом, когда-нибудь, с «тринадцатой» зарплаты. Размышляя как быть с недостачей, Женя не заметил знак, превысил скорость и суровый полицай, сидевший в засаде из двух берез, впаял ему хороший-прехороший штраф, добавив к превышению скорости номера, забрызганные грязью и потому нечитаемые, а также летнюю резину, которую следовало давным-давно переобуть.

Едва отдышавшись от всех потрясений, Женя на словах схватился с «козлом», который не уступил ему дорогу и вдобавок показал в зеркало обидную фигуру из нескольких пальцев. До драки не дошло, хотя бита лежала рядом, потому что «козел» был на серьезной бэхе, и вполне мог вытащить травмат, а то и самый настоящий волын. Получить пулю совсем не хотелось, поэтому пришлось ограничиться ответным грубым жестом и обещанием убить, выкрикнутым в слегка приоткрытое окно. Увы, от страшной угрозы ничего не осталось, всю её первоначальную мощь развеял встречный ветер, а остатки заморозил густой декабрьский холод.

Разговор с отцом радости тоже не добавил. Во-первых, отношения с ним так и не наладились, хотя Женя был у родителя целых два раза за последний месяц, оба раза пил с ним чай, а потом в течение часа терпеливо слушал, пока папашка проповедовал ему какое-то мутное религиозное учение. Во-вторых, речь зашла о продаже общей квартиры, так как отче решил свалить в деревню, где ему, как он фигурно выразился, будет проще жить в соответствии с новыми духовными принципами. Братец после наркологии совсем размяк и поэтому готов был сопровождать батю хоть на край света, лишь бы самому не заниматься бытовыми проблемами. Женя к недвижимости в городе относился очень серьезно и затея с деревней показалась ему идиотской, о чем он, не стесняясь в выражениях, сказал вслух. В ответ полетели угрозы и проклятия, не имеющие ничего общего с теми высокими идеями, которые отец еще недавно так горячо декларировал за чаем. Пришлось, увы, послать его на х…р, дабы старый прервал поток брани и снова вернулся к вечным темам.

Последним цветком в букете дерьма, который Женьку преподнес день, стала жена. В приказном порядке она потребовала заехать в магазин и купить два десятка яиц, оливковое масло и прокладки. От такой дерзости Женя сначала оторопел, потом пришел в ярость и не заметил, как слету выпил чекушку водки, давно пылившуюся в бардачке. Алкоголь произвел в нем эффект, сравнимый с ядерным взрывом, когда за долю секунды испаряется все в радиусе нескольких километров. От трезвости и здравомыслия не осталось даже следа. Страх оказаться в запое со всеми вытекающими последствиями исчез еще раньше. В руках после четвертинки оказалась уже обычная пол-литровая бутылка. Содержимое ее лилось в горло быстрее и легче воды в жаркий день. Достаточно опьянев, чтобы успокоится, Женя купил товары, заказанные женой, себе взял пузырь на вечер, дочери торт, и дабы не опоздать на следующий день на работу, решил припарковаться прямо напротив подъезда. Один из соседей, высокий мордатый парень, хозяин роскошного финика,* решил оставить свою машину там же, чем страшно возмутил Женю, хотя парень приехал первым и, согласно дворовому этикету, имел преимущество в выборе. И хрен бы с ним, если бы этот хлыщ только занял его место, но так он ещё, когда вышел из автомобиля, начал качать права, и матом, матом! обозначил свое отношение к Женькиной матери. Была бы старушка жива, возможно, расклад получился бы другой. Но мама почила в бозе полгода назад, и память о ней для мозга, где мысли и чувства плескались в литре без четверти водки, была священной, никто не смел касаться покойницы, тем более, какой-то краснорожий упырь…

 

По назначению следователя Жене предоставили адвоката, чьи услуги оплачивались государством. Молодой специалист, полный энтузиазма, честности, университетской наивности, так и не смог разговорить подзащитного - не хотел тот идти на сделку со следствием, не хотел даже по-человечески, tete a tete как говорится, объяснить мотивы своего поступка. «Да, - соглашался, - виноват, ударил. Да, убивать - не хотел. Да, был пьян», - вот и все, что удалось добиться от него. «Ударили!?» - горячился юрист, и далее зачитывал выводы, сделанные - судебно-медицинским экспертом. «При судебно-медицинском исследовании трупа гр-на Клейменова Вадима Андреевича, 1983 г.р., - громко читал он, поглядывая на подзащитного, чтобы увидеть его - реакцию на мнение экспертов, - установлены следующие телесные повреждения:

- тупая травма живота: подкапсульный разрыв селезенки;

- множественные ушибы мягких тканей лица, грудной клетки;

- ушибы мягких тканей левой и правой височной теменной, затылочной части головы;

- гематома паховой области, разрыв мошонки;

- множественные кровоподтеки и кровоизлияния в мягкие ткани подмышечных областей, верхних и нижних конечностей, поясничной области.

Вышеуказанные телесные повреждения причинили тяжкий вред здоровью и привели к расстройству жизненно-важных функций, что, в свою очередь, привело к смерти потерпевшего от острой почечной и дыхательной недостаточности. Травмы были получены в результате многократных ударных воздействий тупым твердым предметом, возможно, кулаком, возможно обутой ногой».

- И это «ударили?! – адвокат после прочтения экспертизы страшно краснел и начинал кричать. – Вы били руками, ногами, битой. Зачем, Евгений, зачем? Что он вам такого сделал?

Евгений молчал и спокойно ждал, когда его отведут назад в камеру, где можно будет спокойно лежать и думать о чем хочешь, а не о том, что спрашивают люди, для которых он и его преступление были всего лишь навсего работой и не более того.

Суд смягчающие обстоятельства (агрессивное поведение потерпевшего, признание вины подсудимым) почему-то не учел, как просил прокурор 12 лет, так и дали. Женя, пока зачитывался приговор, тупо смотрел под ноги и только одна мысль, как сумасшедшая муха, билась в его голове: «Господи, - так она звучала, - ты показал себя. Спасибо, спасибо, спасибо».

 

2022 год