МОСКОВСКИЙ ПИРАТ

ОТТЕПЕЛЬ

Фонарные ночи и ангелы на игле

Светлы и беспечны, хоть бесам не счесть числа.

Я — чёрная точка, я — оттепель в феврале,

Ещё не тепло и даже не тень тепла.

До труб Иерихона парсеки полярных вьюг,

До скрипок Вивальди один оборот Земли.

Железные птицы гнездиться летят на юг,

Попутчик в маршрутке сказал мне, что он — Шарли…

А я — передышка, возможность ослабить шарф,

И в пьяном веселье сугроб разметав кругом,

Увидеть под снегом всё тот же холодный шар,

Такой же, как прежде и всё же чуть-чуть другой.

И всё же и всё же, в февральской судьбе моей

Порою бывает недолгий павлиний миг,

И тёплые руки, и лица родных людей,

И тёмное пиво, и строки любимых книг.

Такая безделица, малость, что просто смех!

Но этого хватит, чтоб снег отряхнуть с ключиц,

И крылья расправив, подняться свечою вверх,

Проспектами ветра, дорогами хищных птиц!

Всё выше и выше пространство собой пронзив,

Как звёзды порою пронзают небес покров,

И взгляд преклоняя к земле, что лежит в грязи

В болоте столетий увидеть ростки цветов.

Как зёрнышки рая в кромешном и злом аду,

Как проседи света в одной бесконечной мгле,

И я умолкаю, парю и спокойно жду.

Мы — чёрные точки, мы — оттепель в феврале!

МОСКОВСКИЙ ПИРАТ

Время фасады штурмует накатами,

На маскаронах ощерились львы.

Старые здания, словно фрегаты

В суетном море бурлящей Москвы.

Гордо высоток возносятся ярусы,

Но несравненно прекраснее их

Облако белое ветреным парусом

Реет над палубой крыш городских.

Улочка узкая, девочка дерзкая.

Хочешь пиастров? Так жарь до конца!

Здравствуй, Смоленка, земля флибустьерская!

Спой мне ещё про сундук мертвеца!

Галсами меряю гавань Арбатскую,

К свету таверны лечу мотыльком.

Лью в ненасытную глотку пиратскую

Чёрный и злой неразбавленный ром.

Где ваши души? Куда вы их прячете?

Пусть бесконтрольно плывут за буи!

В самое сердце стальные, горячие,

Бьют абордажные рифмы мои!

Пусть далеко океаны гремящие,

И никогда нам до них не доплыть.

Самое главное — быть настоящим,

Пусть ненадолго, но всё-таки быть,

Словно цунами, прекрасным и яростным,

И не жалеть никогда, ничего!

В сердце поэта швартуется парусник.

Не опоздай на него!

ХУРМА

Горит огонь в оранжевой хурме,

Как в сердце непокорном и мятежном,

Которое всегда не в такт живёт.

Всё время врозь, наружу, на отлёт.

Ни в небе, ни в земле, а как-то между

Чеканных строк Великого письма,

Где скалы слов и звёзды многоточий,

Желанный, но непрошенный подстрочник,

Растет хурма. И значит — сгинет тьма!

И кладезей откроются затворы,

Сладчайший сок Заветного точа.

Мне всё подвластно! Радость и печаль.

Создать дворец или разрушить город,

Являть себя в воде или огне…

Но я молчу, утрачивая ясность.

Незрелой истины нечаянная вязкость

Оскоминой сковала горло мне,

А та другая, что всегда одна,

Как встарь, осталась неизречена.

РАВНОДЕТСТВИЕ

* Термин, характеризующий чувственное восприятия середины жизни

Равноудалённость от рождения и конца,

Полустанок. Вечное Бологое жизни.

Хочется выйти оглядеться. Что там впереди?

Но поезд уже гудит, раскрашивая тишину.

Вот-вот соскользну с линии перегиба,

Точно мартовский снег с крыши.

Тише, тише. Слышите? Лист падает на струну.

Я РАСТУ

Мне снилось, что я поднимаюсь, как тесто,

Расту неуклонно, как гриб дрожжевой.

Из утлой коробочки спаленки тесной

Ползу через край, извергаясь отвесно

На гравий бульваров, на пыль мостовой.

Прольюсь, заполняя пустоты и щели,

В замочные скважины влезу червём.

Во мне кубатура любых помещений.

Я неф и притворы, я храм и священник,

И масса, и плотность, и смысл, и объём.

Вздымаюсь курганом всё шире и выше,

Журчу в водотоках, бегу в проводах,

Во мне все мосты и карнизы, и крыши,

И листья каштанов, что ветер колышет,

И облаком в небе моя борода.

Зачем я? К чему этот рост несуразный?

Затем ли чтоб вечером долгого дня

Я сверху на город взглянул звездоглазно,

А тот фонарями и кольцами газа,

И тысячей окон глядел бы в меня...

РАКЕТА

Его еще не забыли.

Соседи расскажут вкратце,

Как рылся в автомобиле,

Ходил на канал купаться.

Нескладный, худой, лохматый,

Одежда, как на чужого.

Едва ли он был солдатом,

И вовсе не пил спиртного.

Работал по будням в книжном,

В субботу играл на флейте,

Чудак с бородою рыжей.

Его обожали дети.

Он часто вставал до света,

И что-то на крыше строил,

Антенну, маяк, ракету?

Из жести неладно скроенную.

За это его ругали,

А он лишь молчал угрюмо.

Милицию вызывали,

Писали доносы в Думу.

И вот, дождались, накликали,

Беду, что давно витала.

Флейтиста — на время в клинику,

Ракету — в приём металла.

Наутро в подъезд загаженный

Явились медбратья дюжие,

Здорового быта стражники,

Вязать и спасать недужного.

Вломились, а он — на крышу,

В ракету, и люк захлопнул.

Потом приключилась вспышка,

И стёкла в подъезде лопнули.

Что было? Одни догадки.

Пресс-центр объяснить не может

В газете писали кратко,

Мол, был смутьян уничтожен.

Но правды никто не знает,

Лишь только расскажут дети,

Что рыжий флейтист играет

Теперь на другой планете.

Конечно, детям не верили,

Но факт оставался фактом,

Случайно или намеренно,

Чудак запропал куда-то.

Ушёл, а внизу остались

На кухнях пустые споры,

И жизнь с эпилогом «старость»,

Из длинной цепи повторов.

Работа, зарплата, отдых,

Орбиты колец кружение,

И небо над крышей в звёздах,

Как вызов... как приглашение.

КОГДА ОН ШАГНЁТ…

Лицо за стеклом, человек неизвестный

Стоит, ожидая минуты уместной,

Когда остановится поезд, и он

С досужей толпою шагнёт на перрон.

Потом всё по плану, обычно и гладко,

Направо ступеньки, Кольцо, пересадка.

В извечном кружении спины и лица,

И это лицо среди лиц растворится.

Но что-то такое в его ожиданье.

Жуком в янтаре замерло мирозданье,

Как хищник в засаде застыло и ждёт,

Когда он шагнёт, когда он шагнёт.

А поезд к перрону всё ближе и ближе,

Но время нависло скалою недвижной,

И сколько столетий на счёт упадёт

Пока он шагнёт, пока он шагнёт?

В экстазе с плебеем сольётся патриций,

И нищенка станет избранницей принца.

Состарится феникс и вновь оживёт,

Когда он шагнёт, когда он шагнет.

Рассыплются горы, поднимутся реки,

И пятна Луны изгладятся навеки.

Отправится в путь антарктический лёд.

Когда он шагнёт, когда он шагнёт.

Зрачок сингулярности в сердце квазара,

Вращенье галактик и рев динозавров,

И самая первая книги строка —

Не ляжет, не будет, не станет, пока…

Такой же, как все, ни плохой, ни хороший,

Один из толпы, человечек творожный,

Не медля особенно и не спеша,

Привычный в грядущее сделает шаг!

«ПЯТНАШКА» (ИЗ ЦИКЛА «МОСКОВСКИЙ ТРОЛЛЕЙБУС»)

Я раньше ездил на «пятнашке»

До стадиона Лужники.

Смешная синяя букашка

Скребла рогами проводки,

И вдоль пречистенских ампиров

Неторопливо, но легко,

Она влекла меня по миру.

В салоне пахло коньяком,

А может пивом... даже водкой,

Не так уж важно чем спастись,

Когда над МИДовской высоткой

Такая солнечная высь,

Что хочется небесной рыбой

Доплыть до звёздной глубины.

Лишь граф Толстой гранитноглыбый

Не внял влиянию весны.

Завидев хлеб, взлетают птицы

С его изваянной скалы.

Над пробуждённою столицей

Летит победное «Курлы!»

Ах, этот хор многоголосый!

И по сей день звенит в ушах,

Когда забвенья пар белёсый

Ровняет всё на пыль и прах.

Забыта прежняя степенность,

И, словно грёза наяву,

В зенит стремится современность,

Оставив старую Москву,

Как люди оставляют детство,

А мы не в силах повзрослеть

И делим ветхое наследство

За домом дом, за клетью клеть.

Устало меряем шагами,

А если нужно и ползком.

В салоне пахнет стариками

И лишь немного коньяком.

КАШАЛОТ

В глазах кашалота протяжная гаснет мысль,

Пока он недвижный лежит в полосе прибоя.

Взлетают гагары, и волны целуют мыс,

И небо над пляжем пронзительно-голубое.

На шкуре гиганта отметки былых побед,

С тех пор, как спускался, подобьем Господней кары,

В кромешную бездну, куда не доходит свет,

И рвал, поглощая, бесцветную плоть кальмаров.

Вот снасть гарпунера, что так и не взял кита.

Вот ярость касаток, кривые акульи зубы,

И старый укус, что оставила самка та,

Которую взял подростком в районе Кубы.

Он видел вулканы и синий полярный лёд,

И танец созвездий над морем в ночи безлунной,

Беспечный бродяга холодных и тёплых вод,

Как знамя над хлябью свои возносил буруны.

Но странная доля, проклятье больших китов,

И в этом похожи с людскими китовьи души.

Владыкам пучины, как нам, до конца веков,

Из вод материнских идти умирать на сушу.

Взлетают гагары и волны целуют мыс,

Заря безмятежна, а даль, как слеза, чиста.

В небе над пляжем упрямо штурмует высь

Белое облако, похожее на кита.

ТОЧКА ЗРЕНИЯ

Проснулся утром неожиданно трезвый.

На улице солнечно и, наверное, жарко.

Поджарил хлеб и сквозь дырку в ломте отрезанном

Уставился на включённую кофеварку.

И тут в голове словно вспыхнула лампочка,

Застучали индейские барабаны.

Где-то там снаружи влюбляются ласточки,

Встречаются великие океаны.

Там трубят в саванне слоны могучие.

Ветер пахнет миррой и дышит ласково.

Там вонзает чёрный кавалер-туча

Бутоньерки молний в лиловый лацкан.

И в окружении этого удивительного где-то,

Городов под водой и знамений в небе,

Тихо и безмятежно на станции «Сетунь»

Дремлет ребёнок в материнском чреве.

Вот такое пришло ко мне озарение,

Утреннее, солнечное и неожиданно трезвое:

Самое важное – это точка зрения

Или просто дырка в ломте отрезанном.

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"