Рассказы
21.II.2006

Майор Копылов всегда считал, что обычно ему везет, и вдруг приключилась с ним одна история почти волшебная. Так часто бывает, случится что-то неожиданное, непонятное и потом еще долго-долго человек так и не может понять, неужто так удивительно все и произошло на самом деле, или это был только сон?

Правда, судя по документам, его сознательная жизнь была лет на двадцать короче, чем его возраст, но он никогда не рассматривал этот факт, в качестве источника возможных недоразумений или неприятностей.

Сознательная жизнь начиналась с окончания Томского Артиллерийского Училища (ТАУ), затем Афганистан, контузия с потерей долговременной памяти и далее быстрая, хотя и не полная, реабилитация и вполне успешное продвижение по службе в последнее время. Семья, любимая жена и два сына, вполне приличное жилье в Красноярске, все складывалось неплохо. Дома, когда вопрос касался его детства или юности, он обычно отшучивался, говоря, что вот, мол, миллионы лет назад "птенцы" динозавров не могли проклевать свою яичную скорлупу, "так и моя память: скорее всего это наследственное".

Два-три раза в году ему приходилось ездить в командировки "на точки", и это также не было особо обременительным даже и тогда, когда начальство

давало особое задание и намекало, что "именно успешное выполнение подобных заданий является основным локомотивом, продвигающим офицера вверх по служебной лестнице".

ОХОТА НА ГУСЕЙ

В этот раз он впервые летел в Игарку по делам, связанным с размещением

и эксплуатацией новой матчасти, а сверх плана ему поручалось неофициально выяснить, "что там творится в военкоматах, и почему именно сейчас, в середине девяностых, так резко упал приток игарских новобранцев".

Предстоящие осенние дни сулили роскошную возможность поохотиться, наконец, на серого перелетного гуся при полном отсутствии комара и прочего гнуса, и майор захватил с собой ружье и сотню патронов. Прилетел он в пятницу вечером, чтобы успеть поохотиться до понедельника, когда его уже будут ждать в "точке". Проснулся рано утром, позавтракать было негде, магазины и ларьки были еще закрыты. Правда, в рюкзаке, разумеется, был НЗ, однако начинать с него не хотелось. "Что ж поделаешь, придется стрелять поточнее", - подумал Алексей.

Затевать стрельбу на Острове, где расположен Аэропорт, ему тоже не хотелось, и поэтому он переправился через Протоку, быстро пересек притихший, опустевший, по-осеннему сумеречный и сиротливый город и направился на северо-северо-восток, где карта местности указывала наличие озерно-

-тундровой равнины.

Некоторое время тропинка шла лесом вдоль заросшей малопосещаемой просеки, которая вдруг резко оборвалась вблизи полусгнившей деревянной триангуляционной вышки и ему действительно открылась тундровая равнина, где поблескивала вода двух небольших, но глубоких озер. Вблизи росли редкие и довольно высокие, с высохшими верхушками ели и кедры. Почва под ногами стала мягкой, болотистой, Алексей невольно замедлил шаг... Ему хотелось развести костер и попить на воле горячего чайку, пачку которого еще дома ему положила в рюкзак жена. Идти же дальше пока не стоило: сырость будет только увеличиваться, а количество дров уменьшаться. Где тут подходящее место для костра? Но не успел он даже скинуть на землю свой тяжелый рюкзак, как вдруг почти над головой услышал хорошо знакомое: "Ти-ли ку-ли-ри, ти-ли ку-ли-ри...". Гусиный караван шел характерным несимметричным клином. "Штук сорок",- подумал Алексей, вскидывая ружье, и, несмотря на то, что гуси летели высоковато, выстрелил дуплетом, почти не целясь...

Клин продолжал лететь дальше, как ни в чем не бывало, а времени на перезарядку ружья и на второй дуплет уже не было, далеко... И вдруг один гусь резко потерял высоту и шел теперь метров на двадцать ниже основной стаи, еще ниже, еще... и, наконец, он плавно приземлился почти в сотне метров от охотника, а клин, как ни в чем не бывало, так и продолжал лететь дальше...

Майор бросился в погоню за раненой птицей. "Вон он, голубчик...Странно, почему эта одинокая карликовая березка так сильно качается? "- едва успел

подумать он на бегу, как вдруг провалился по самую грудь в липкую, болотистую грязь. Он ухватился руками за ружье, которое легло на трясину, зацепилось за кустики багульника[1] и голубики и тем спасло его от полного погружения в эту густую, холодную западню. "Не только убивает, но и спасает..."- мелькнуло в голове... и майор замер, понимая, что каждое движение приближает неприятную развязку. "Так, стоп... хладнокровие... долго в такой напряженке я все равно не продержусь... надо погрузиться немного поглубже... тогда и выталкивающая сила увеличится и увеличится опора на непромокаемый рюкзак", - и он заставил себя погрузиться почти по горло... Стало заметно легче держаться, но теперь холод пронизывал все тело: "Не шипко положительная температура, не шипко..."

Гусь, слегка подволакивая левое крыло, бродил рядом, деловито ковырял клювом что-то в светло-зеленом мху, а уходить, вроде, и не собирался... "Дурачек... - почти нежно подумал про него майор, - я ж тебя чуть не застрелил, а ты все ко мне жмешься... почему? Уже завтра ты отмахал бы отсюда километров пятьсот к югу... А... вон там, на сухой еловой верхушке сидит полярная сова... Она не нападет, она будет ждать, пока ты совсем силы потеряешь... а вот и еще одна... так, понятно... а чего, собственно говоря, жду я ? Да, ждать-то, вроде нечего... шансов на спасение никаких. Сколько же можно прожить в этой ледяной купели, часов десять, двенадцать? За это время тут, конечно, никто не пройдет. Помнится, читал, что где-то, кажется, на Таймыре, нашли замерзшего во льдах мамонта, который за тысячи лет так хорошо сохранился, что его мясо даже собаки жрали. А дай-ка ты этому псу, скажем, ту же самую московскую сардельку, будет он ее жрать? Да ни в жисть, да ни за что! Так что и в моем положении есть свои плюсы...".

"Все было бы очень просто... Надо выдохнуть воздух, погрузиться с головой и решительно наполнить легкие этой самой жижей... Если бы... если бы не Зинуля, и не Витька с Володькой... они же с ума сойдут от горя...".

Осенью полярный день короткий, поползли длинные тени, опять "Ти-ли ку-ли-ри, ти-ли ку-ли-ри..." высоко пролетели три-четыре стаи гусей. Осторожные гуси, видимо, предпочитали широкий Енисейский плес. Стайки уток пролетали ниже и торопливо, с легким свистом плюхались в озеро, оставались там до утра. Низко-низко проплыла четверка черных лебедей, длинные астенические шеи, красные лапы поджаты и видны совсем отчетливо. Огромные стаи куликов...

Прошли день, ночь, снова наступил день... Неумолимо и бесшумно катилось время. Прямо в лицо дул холодный ветер, глаза слезились, слезы растекались по лицу, все тело содрогалось от холода, дико хотелось жрать. Он потянулся, достал губами и пожевал сочные горько-кисловатые листики багульника: "Лучше бы, конечно, зелени еловых побегов... Еще, еще...". Терпкий смолистый запах и горький привкус притягивали, начинали пьянить: " Еще... Все, больше не надо... Эх... господин барон, до чего же хороша идея... самого себя за волосы и на сушу...".

"А интересно, как же все это выглядит со стороны? Огромный Земной Шар, Северный Полюс и недалеко от него человек-точка по горло в этой неумолимой ловушке. А под ним вечная мерзлота, немерянной протяженности ледяной лабиринт со стенками толщиной метров по десять и высотой метров по пятьдесят. Красота... Такой лабиринт никакому Минотавру даже и не снился. Я же говорю, что и в моем положении есть свои плюсы".

Теперь гусь топтался где-то за спиной. "Неужели он прячется от ветра за моей головой и рюкзаком? А я... так нелепо влопался... слава богу, что моя голова хоть гусю полезна, на большее пока рассчитывать не приходится...".

Женился он через год после выхода из госпиталя. "Зинуля, ах ты, моя Зинуля... как же ты теперь, милая...". И он стал вспоминать их первые дни совместной жизни... Тогда случился ее день рождения. С деньгами было не очень, и он подарил ей букетик цветов, недорогие часики, и они пошли отметить праздник даже не в ресторан, а в небольшое кафе, что недалеко от речного порта на улице Бограда, почти рядом с домом. Немного выпили, она раскраснелась и улыбалась очень мило... Любила, конечно, любила... И вдруг, это случилось, видимо, от алкоголя... ему пришла в голову "замечательная" мысль: "Хочешь, я подарю тебе всю советскую поэзию?" "Ну-ка, ну-ка, подари-ка, - засмеялась она, - я поэзию очень люблю." Вспомнив этот случай он даже слегка улыбнулся застывшими губами и снова, уже безотчетно, пожевал листья багульника.

"Смотри, это очень даже просто... Ты берешь любое стихотворение, в котором есть слово СТРАНА и вместо него говоришь слово ЖЕНА". Она сразу же все поняла и засмеялась: "Широка страна моя родная...или... вставай, страна огромная...", а он добавил стихи Маяковского: "Другим странам по сто, история пастью гроба... А моя страна . подросток, твори выдумывай, пробуй..." Они так хохотали, что пришлось покинуть кафе. Они шли по улице, и все вспоминали и придумывали новые и новые строчки стихов, а прохожие смотрели на них с полным недоумением, и веселую пару это веселило еще больше, и они пришли, наконец, домой бесконечно близкие и счастливые, буквально изнемогая от смеха... С тех пор даже слово "страна" стало у них каким-то счастливым шутливым паролем.

СПАСЕНИЕ

Алексей не помнил, как и когда он отключился, и был ли это сон или бред или потеря сознания...

"Эй ты, хрен моржовый, ты чего тут торчишь?" . услышал он, наконец, чей-то довольно грубый окрик. Не привык майор к тому, чтобы его так непочтительно окликали, не привык... Холод куда-то ушел, осталось лишь холодное безразличие ко всему и горечь багульника на губах, и он спокойно ответил: "Я русский офицер, и ты должен мне помочь". "Мало ли кто тут в камуфляже мотается и все, конечно, русские офицеры... Кто таков, откуда? Вижу тебя первый раз. И запомни, я никому ни хрена не должен, понял?"

 "Я майор из Красноярска, по важному делу, по государственному. Можно сказать, что я из самой Москвы".  Алексей понимал, что, если этот мужик сейчас уйдет, то он пропал, вот и козырнул Москвой. Но такой козырь возымел действие совсем обратное ожидаемому. Мужикк присел на корточки и стал с презрением разглядывать его, так разглядывают не человека, так изучают таракана, ползущего по краю стола. "Москва, говоришь? Плевал я на твою Москву... Нет, Москва, не подам я тебе руки, хочь отруби, не подам".

"Слушай, ты только не уходи. Чем тебе так Москва насолила ? Я человек простой. Если... и я виноват... ну оставишь меня тут одного, а я тебя прощу, греха на тебе не будет...". Мужик ехидно усмехнулся: "А на мне уже и нет никакого греха. Ха-ха-ха... Москва, вишь, все грехи мне отпустила...". 

"Кончай загадками говорить, я вторые сутки в ледяном болоте, погибаю... жинка дома ждет...". "Каки там загадки... Кто у мово прадеда избу и скот отобрал и загнал ево сюда из Рязани не за хрен собачий ?  Москва! Кто моих деда с бабкой и отца с матерью всю жизнь гноил в Заполярье только за то, что они потомки мово прадеда?  Москва! Кто забрал мово братана в армию и подставил его под пули в Афгане? Москва! Кто сказал, что все ЭТО было неправильно, и снова бросил нас тута на произвол судьбы, выживать на подножном корму? Москва! Кто теперь хочет мово сына забрать в армию и отправить его воевать на Кавказ? Москва! Уж не за ним ли ты, милай, сюда прибег? Не за моим ли Петькой? Дело, вишь, у него государственное..." Это было снайперское попадание в особое поручение начальства относительно военкомата...

  "Хорошо, что ты это сказал и хорошо, что теперь это можно сказать без риска оказаться на Колыме". "А у нас повеселее, чем на Колыме, уверен, что повеселее... Так чего же тут хорошего?". "Я подозреваю, что многие из тех, кто рвется к власти, просто - психи или преступники. Нормальному человеку и без власти дел по горло... Вот, пока проходимцы знают, что их не очень-то любят, Россия будет жить. Или они все продадут и разворуют...".  

   Силы майора на этом закончились, голова кружилась,  боль снова пронзила все тело,  судорога свела ноги, и он опять потерял сознание. Алексей то слышал шум ветра, то снова впадал в небытие, то опять возвращался в тундру...

  "Красиво излагашь... господин офицер... и ружьишько-то у тя...вижу тоже красивое... А мне тута выживать да выживать... Мне-то что... я могу и подождать... потом возьму его ... А... коли сам отдашь, помогу тебе вылезти".   

  "Ружье отдам, почти сотню патронов добавлю, спасибо скажу, век не забуду...". Мужик сбросил рюкзак, поправил за поясом топор, вскинул на плечо  свою одностволку и быстро пошел по направлению к лесу. Как долго его не было... 

   Открыв глаза, Алексей, наконец, увидел, что под руками у него проложен  свежий еловый ствол, а перед глазами, наклонившись к горизонту, медленно плывет и вращается желтовато-зеленая тундра.. "Давай-ка твое ружье и вылезай сюда сам, сказал, что руки не подам, так и не подам...", - мужик взял ружье майора и снова направился к лесу.

   Еловый ствол был достаточно крепкий, и, держась за него, майор снял рюкзак и зацепил его на одном из еловых сучьев. Потом, напрягая последние силы, медленно-медленно, по стволу выбрался на твердую почву, упал на спину и долго-долго лежал без движения, сердце его бешено колотилось, тупо пульсировало в висках: "Проклятый багульник...".

   Мужик снова пришел с огромной охапкой сучьев для костра: "Раздевайся, обсушись... пропадешь", поджег костер и опять ушел за дровами. Когда он вернулся, Алексей в одних мокрых трусах стоял у костра, пламя которого было почти на уровне его груди, от трусов шел пар, но майора трясло и трясло, все перед ним раскачивалось на каких-то гигантских качелях.

 "Эх... водочки бы сейчас тебе, граммчиков сто пятьдесят", - протягивая руки к костру, сообщил мужик. "Возьми мой рюкзак, там патроны, литровка спирта и кружка, давай со знакомством", - пробормотал Алексей. Когда бутылка "ройяла", кружка и коробки с патронами оказались "на берегу", му-жик поднял с земли патронташ Алексея и стал пересчитывать патроны: "... шесть, семь, восемь...",  да вдруг так и застыл с открытым ртом, глядя на майора. "Э-э-эт-то ч-что у т-тебя за н-наколка?", - наконец, заикаясь спросил он. "Ну, наколка, как наколка...  а тебе и она не нравится?" . неожиданно грубо ответил майор,  не желая распространяться на эту тему. Наколку "Алексей Копылов" ему сделал кто-то из своих еще в госпитале под Минводами, когда выяснилось, что память к лейтенанту может и не вернуться. "С-слушай, в-возьми свое р-ружье и п-патроны, но тока с-скажи, ч-что с-стало с этим п-парнем".

  "Ничего с ним не стало, хотел вот утопиться в болоте, да ты помешал. А ружье и патроны забери себе... они у меня годами валяются без надобности", - уже несколько спокойнее ответил Алексей. Его зубы еще постукивали, но стало немного теплее. "С-стало быть К-копылов это -  т-ты?" "Стало быть".

  "Мово братана звали А-алексей К-копылов". "Да мало ли Копыловых...". "Его погнали в армию, когда мне было лет одиннадцать, а теперь уже за сорок. Тебя откудова п-призвали?". "Из Томска". "А... Ну давай, что ли, выпьем?". "Давай, а тебя-то как зовут? Меня - Алексей". "Меня - Сашка", - мужик  достал свою кружку, налил в обе кружки грамм по сто спирта, выпили, помолчали... Спирт обжег изнутри. "Почему я вижу его, как в перевернутый бинокль?", -  все думал майор.

  "Ты гуся подстрелил?". "Он вечером еще был жив...". "Так быват... попадет одна дробинка в желудок или в печень, птица долго остается живой. Может, сварим его? У меня котелок есть...".

   Алексей оделся, только сапоги остались у костра и висели на воткнутых в землю сучьях вверх подошвами, от них слегка парило: "Все... я сейчас усну. Лягу тут на лапник. Ружье возьми, да и гуся не забудь, мне он ни к чему. И, и... спасибо тебе, Саша, ты же меня спас...".

   Проснулся майор от дикого голода. Перед этим ему бредилось... Мелькнули школьные воспоминания и милая  девушка с огромными голубыми глазами и ямочками на щеках... Но все это, как шваброй,  вдруг было стерто из памяти запахом ароматной гусиной похлебки. Майор открыл глаза. Над костром парил и тихо побулькивал котелок, Саша сидел рядом и перочинным ножиком строгал какую-то деревяшку. На примитивном столике из еловых прутиков стояли две алюминиевые тарелки, в одной из которых лежала деревянная ложка. "Проснулся? Щас ложку зачищу и будем жрать ".

   Это был настоящий игарский охотничий суп: душистый, с наваристым бульоном и мясом, с картошкой и гречкой. Суп, который, согласно охотничьим канонам, был такой густой, что ложка, погруженная в него вертикально до половины своей длины, так и продолжала торчать. "Насчет картошки с гречкой ты здорово придумал", - похвалил Алексей. "А у меня в рюкзаке всегда четыре картофелины, полкило гречки и деревянная ложка. Давай еще выпьем, я хочу тебе что-то рассказать". "Давай...", - и они стукнулись кружками, выпили, закурили.

ВАЛЬКА, ВАЛЕНТИН

  " Это случилось за год или два до того, как мово братана забрали в армию. Был у него друг Валентин, Валька... Рыжий такой пушистый чуб, прямо как беличий хвостик... и сам весь какой-то смуглый, как цыган... Очень красивый парень, особенно, когда разденется... Мышцы так и играют.

   А раздевался он на рыбалке или на охоте, когда надо было крючок от зацепа освободить или когда утка в воду упала... Вода холоднющая... Никто бы и не полез в воду-то... А у Вальки даже и мурашек нет, выходит из ледяной воды и блестит весь, как медный... - и ничего ему... Ну, пришло, видно, время, завелась у него девченка... Сам знашь... хочется то мороженого ей купить, то конфетами угостить, то в кино сводить... А Валька жил с матерью и маленькой черноглазой сестренкой, мать уборщицей работала, где деньги-то взять? Вот и сколотил он потихоньку рыбацкую артель из трех человек, такие же пацаны, нищета...

   Но рыбы и в магазине купить можно, магазин на щуке, да на сигах не обскачешь... Вот и стали они ходить на веслах к Старой Игарке на Малую и Большую речки, где был рыболовецкий совхоз, и понемногу очищать рыбацкие сети, в которые ловился костер[2], мелкий такой, килограмм до пяти, осетр... и продавали его прямо из лодки на берегу или кому из знакомых.

   Поняли рыбачки, что ихние сети кто-то проверят, да и подкараулили эту артель... Ребятишки токо-токо веслами переплыли Енисей, оставили у берега свою лодку и пошли к сетям за рыбой... А совхозные рыбаки сначала выбили паклю из Валькиной лодки, расконопатили ее, а потом и пугнули артель от сетей, вроде бы погнались за ними... Те, конешно, в лодку и - за весла, отплыли с горячки далеко, а лодка-то и затонула...

   Один из артельщиков почти сразу же пошел на дно, говорили вода была уже не более шести градусов. Другому Валька велел держаться за лодку и ни за что ее не отпускать, а сам поплыл через Енисей, на другу сторону... за подмогой. Переплыл почти... знашь, там, у Выделенного, есть прижим, скалы, а возле них дед-бакенщик костер запалил... "Слышу, - говорит, кричит кто-то, - "Помогите!" и  никак на берег выбраться не может, все о скалы руками осклизается, а силы совсем на исходе".

   Ну, пока дед лодку в воду стащил, пока весла приволок, да пока в уключины их вставил... Валька только успел крикнуть ему: "Меня зовут Валентин... Скажите маме, что я утонул", и все. Вальку нашли только через пару недель у самой Гравийки, километров за двадцать ниже по течению... А Киселев, тот, что держался за лодку, жив остался, он-то все и рассказал...".

 "Да, серьезные у вас мужики, Саша, серьезные... Злые, сволочи...". "Да не

в Игарке же зло зарождается,  ой не в Игарке...". "Ты к чему мне все это рассказал?" . Алексея снова затрясло. "Я думал, что, ежели ты братан мой, то уж точно никак про это забыть не мог бы... Лешка тогда так плакал... головой об стены бился, когда узнал, что Валька погиб...".

                                      ДИАЛОГИ В КРАСНОЯРСКЕ

   Зина давно работала педиатром в районной больнице Красноярска, чего только не насмотрелась за эти годы... Но при первом подозрении, что малыш болен серьезно, она всегда должна, она обязана проявить выдержку... Ее щит-помощник - белый халат. А под белым халатом бьется горячее бабье сердце, которым командует сама Природа, она-то и пульс торопит, и цвет лица меняет, и уголки глаз влагой наполняет. И только руки, руки не дрожат никогда, руки педиатра сохраняют профессиональную твердость.

  "Зинуля, тебя к телефону, - объявила заглянувшая в дверь яркая блондинка в белом халате. "Ин-те-рес-но...", - игриво добавила она, - муж в командировке, а голос-то - мужской баритон...".

  "Зинаида Тихоновна? Это Павловский. Ваш муж, Алексей Петрович, находится в своей части, в лазарете". "Что случилось?" " Вчера вечером доставлен самолетом из Игарки. Простыл на охоте. Впрочем, вы же врач... Высокая температура, был без сознания, бредил. Я закажу вам пропуск. Прибудете в часть, сначала зайдите ко мне. Когда вы сможете быть у нас?". "Через час у меня заканчивается прием, буду часа через два". "Договорились, жду. Пи-пи-пи-пи...".

   "Простите, я немного опоздала, автобус... Так что же произошло?". "В Игарке на аэродром его буквально на себе притащил какой-то местный мужик. Сказал, что встретились в лесу, сидели у костра, выпивали. Вдруг Алексей упал, и с ним случились судороги. Вот и все, что нам известно". "А как он сейчас?". "Температуру сбили. Кажется, почки простужены. Память, понимаете, память...". "Что память?".  "Он сейчас видит себя лейтенантом, контуженным в Афганистане". "Как это?". "Случай особый... Я записал разговор на диктофон, слушайте...".

   "Больной, как вы себя чувствуете?". "В голове шумит, все время хочу помочиться, но не получается". "Кто вы такой?". "Алексей Копылов, лейтенант роты особого назначения". "Что  с вами произошло, что самое последнее вы помните?". "Мы с Денисом пообедали... вышли из столовой, зашли под камуфляжный тент" . "Кто такой Денис?". "Денис Звягинцев, тоже лейтенант роты, до Афгана жил в Дагестане". "Откуда вы знаете, где он раньше жил?" "Под тентом у самой земли я задел сапогом растение с плодами, похожими на маленький огурчик, и тот взорвался и выбросил свои семена. А Денис сказал, что у них в Дагестане таких бешеных огурцов до фига". "И что было дальше?". "Потом начался минометный обстрел, и я больше ничего не помню. А я долго здесь?". "Не очень. И где это все произошло?". "Километрах в сорока от Кандагара. Что это со мной?". "У вас простужены почки и что-то с памятью, ранений нет". "Это контузия?". "Боюсь, что да. Почки, надеюсь, мы подлечим... А каковы ваши планы, что потом?". "После госпиталя я хочу поехать в Игарку, там меня ждут мама, отец и брат". "А кто у вас еще, девушка, например, есть ?". "Нет, я же сначала служил по призыву, потом ТАУ, а потом сразу же Афган".

   Павловский выключил диктофон: "Понимаете, Зинаида Тихоновна? Боюсь, что он вас не узнает. Меня, во всяком случае, он не узнал... но... отличная память многолетней давности...".

 "Кажется, мой "малыш" болен... серьезно. Что же мне делать? ". "Вы, конечно, к нему сходите, но не спешите настаивать на том, что вы . его жена... Возникнет барьер . трудности увеличатся. Оденьте белый халат, сделайте ему укол, просто спокойно с ним поговорите, там будет видно...". "Вот как бывает... ", - но слезы она сдержала.

   "Да, так часто бывает, - думал главвоенврач медсанбата, полковник Павловский, - случится что-то неожиданное, непонятное  и  потом  еще долго-долго человек так и не может понять, хорошо это или плохо? Ежели бы по-божески, да по справедливости, то хорошо, конечно бы, вернуться ему в Игарку к отцу с матерью, обнять братана своего, Сашку, порадовать их, побыть с ними, а потом и про Красноярск, да про жену с ребятишками вспомнить. Оно хорошо бы,  конечно... Да очень уж далеко от Красноярска до Игарки...".

   "Добрый вечер, больной, как вас звать?", - сперва она его почти не узнала, так он осунулся и как-то даже помолодел. "Авас...", - улыбнулся тот. "Зина, - она тоже улыбнулась его шутке, - давайте-ка сделаем укольчик для скорейшего излечения". "Зовут меня Алексей, но я вас стесняюсь...", - и он, действительно, как-то непривычно для нее потупился. "А чего меня стесняться, я сестричка со стажем, столько укольчиков уколола . и все не больно...", она продолжала бодриться...

   "И все мы для вас . стойкие оловянные солдатики?", - она ему сразу же приглянулась, и он непроизвольно затягивал время. "Все, кроме одного, любимого...". "Так вы замужем...", вырвалось у него с неприкрытым разочарованием. "Конечно... и сыночков двое, Виктор и Владимир, правда, тоже не оловянные, а любимые  ... ложитесь на живот", - она уже твердо поняла, что он ее не узнает. Но все же не смогла удержаться, чтобы не сделать еще одну попытку: "Мой Витюшка, когда был маленьким, очень любил одну загадку, которую ему загадал папа. Эта загадка из Софокла, ее задает Эдипу, кажется Сфинкс, хотите отгадать?".

   "Я бы попробовал...", - переворачиваясь с живота на бок, ответил он. "Кто ходит утром на четырех ногах, днем - на двух, а вечером . на трех?". 

  "Так... ну, утром, часика в четыре утра, например, на четырех ногах ходят все парнокопытные, допустим, стадо коров... Потом просыпаются люди, а также иногда случается, что медведи и некоторые обезьяны ходят на двух ногах. А на трех... может быть кенгуру, если он опирается на хвост?". "Неправильно, речь идет об одном и том же существе и, кроме него ... больше так никто не умеет. Оставляю вам эту загадку в качестве домашнего задания", - торопливо ответила она и быстро покинула палату...

  Терпеть все это у нее просто больше не было сил, а разреветься прямо при нем она себе не позволила. И еще... : "Боже мой, а  что же я скажу детям?!. И еще... вижу, что приглянулась ему... вижу... Но это  и Алексей, и не он совсем... Так что же теперь будет!?". И она снова и снова ходила к нему, но он ее так и не узнал, и пробудить его память не смогла даже "вся советская поэзия".

                                                      РАЗВЯЗКА

   Прошло  три  месяца, приближался  Новый Год, а  память Алексея все так

и не хотела приходить в норму, и медицина с этим ничего не могла поделать. Что за это время пережила Зина и ребятишки, можно только догадываться. Даже Павловский, наконец, не выдержал, пришел к нему в палату и осторожно, медленно, но все же достаточно решительно и полно обрисовал майору всю его жизнь.

  "Это правда? Это ты все про меня рассказал?", - спросил его Алексей. "Ну  не  шуточки же я шутил..., - чуть ли не обиделся Павловский, - да и Зина, посмотри на нее, совсем извелась...". "Вот и по документам получается, что ты прав, полковник, но я-то внутри себя этого никак не ощущаю, слушаю тебя и знаю только то, что ты мне рассказал. А я же должен знать гораздо, гораздо больше, ну вот хотя бы и про нас с Зиной... а вижу ее . милая, но совсем чужая женщина...", - уныло отвечал майор.

   А сам все думал: "А вдруг все так и есть, как говорит Павловский... тогда эта женщина, Зина, ей же, наверное, и в самом деле очень не легко. Только у меня внутри одна пустота...".

   И перед самым праздником отпросился он из  госпиталя, получил зарплату за три месяца и пошел в  город  посмотреть,  что  бы такое купить,  чтобы поздравить и порадовать эту милую женщину. Настроение было предпраздничное, всюду разливалась, как теперь говорят, "положительная энергия" и Снежная Королева, веселая и румяная, промчалась по городу, осыпая всех своими тающими волшебными бриллиантами.

   На тихой улице, к нему вдруг  подошла молодая цыганка с младенцем на руках, укутанным в цветное одеяло с кружевами: "Позолоти ручку, майор, все скажу тебе, что было, что будет...". Смуглая с густыми длинными ресницами и глазами, огромными, как чернослив, эта Кармен буквально загородила ему дорогу. "Ты не колдунья, красавица?", -  он невольно улыбнулся и достал из нагрудного кармана две купюры, таких, что и одну-то было бы дать совсем не стыдно. "Спасибо,  соколик,  спасибо милый, щедрый, счастливый красавец. А где твои дальние деньги, покажи-ка мне их, порадуй меня", - она говорила быстро,  дружелюбно,  доверительно, почти заговорщицки,  и он,  прекрасно понимая, что делает что-то не то, достал свой кошелек и снова отдал ей пару таких же купюр.

    Появилась еще одна цыганка... Он был словно во сне, он был щедр, как Дед Мороз, а они все стрекотали и стрекотали, как мультяшки, быстро обмениваясь по-своему между собой, они им восхищались, и у него настроение было превосходное... Наконец, кошелек опустел, и майор как-то вдруг сразу почувствовал, что она его "отпустила".

  "А теперь скажи-ка мне, соколик, чему ты все улыбался, чему был так-то рад и почему так много бумажек мне подарил?", - со снисходительной улыбкой спросила она. "Да знаешь ли, я, вдруг, вспомнил, что отец моей прабабки влюбился в цыганку и долго-долго ходил с табором, и только тогда, когда у них народилось не то пять, не то семь ребятишек, уговорил ее вернуться к себе домой, в деревню под Рязанью".

  "Чистая, открытая душа у тебя, соколик, вижу, вижу, бурлит в тебе цыганская кровь...на-ка вот,  забери-ка деньги, которые я своей силой у тебя взяла. Ну а то, что ты мне дал сам, я себе уж и оставлю", - и она неуловимым движением достала из складок своей широкой юбки пачку купюр и протянула майору.

   Он взял деньги и положил их в кошелек: "Спасибо тебе, красавица, за доброту твою, вижу, что сила в тебе необыкновенная", - так слащаво он никогда  еще не говорил. "Что это со мной?". мелькнуло у него в голове.

  "А  хочешь,  соколик,  мы с тобой добротой померяемся,  хо-очешь?", как-то задорно завелась она... И тут он увидел, что дитя-то у нее кукольное, и что держит она этого "ребенка" уже как-то небрежно, почти подмышкой. 

  "Так ты же еще и обманщица ", - снова улыбнулся он, - колдуешь по своим лукавым законам. "Нет, не обманщица... и вот, что я тебе скажу... верно скажу, сам знаешь... Есть на тебе порча, которую моя правда сейчас же, сей же миг снимает с тебя, во-от!", - и глаза ее блеснули каким-то зеленоватым светом.

    Тихо-тихо кружились мохнатые снежинки, фырчали куда-то автомобили, куда-то спешили люди с елками в руках, все было, как всегда, под Новый Год и, как всегда, надо было спешить. Но теперь он знал, куда надо спешить и зачем. Он знал, что теперь он напишет письмо своим в Игарку, напишет про Зинулю, про Витьку и Володьку и про все, что с ним случилось за эти долгие, долгие годы и все они обязательно поедут туда, и он обнимет, наконец, мать, отца и братана своего, Сашку.

   Теперь он шел... домой, и его не покидало ощущение волшебства, которое ему только что довелось испытать. Ему хотелось нащупать суть, понять для самого себя, отгадать, что же такое с ним произошло. Может быть, он почувствовал, как две половинки его жизни соединились в целое? Да нет. Целое составляют и две костяшки домино, и это целое нередко гласит "пусто-пусто".

   Случилось... что-то совсем другое... Скорее так могли бы соединиться две половинки цветного ковра тонкой работы, где каждая, каждая из бесчисленных ниточек нашла бы свое цветное продолжение в целом узоре. И подобным изделием была его душа, материя неуловимая, неосязаемая, наполненная и ясной целью, и туманными противоречиями, которая, однако,  теперь отчетливо утверждала, что везло ему в жизни далеко, далеко не всегда. Но, как же иначе, если не волшебством, можно было бы назвать все то, что с ним приключилось сейчас, он придумать так и не смог и лишь навсегда запомнил эти "очи черные, очи страстные", эту "обманщицу", которая появилась и исчезла, как наваждение.

"А вот и наш дом, наша квартира... сейчас они, конечно, вовсе меня не ждут, они наряжают елку... Здравствуй, Зина...", - он не знал, как ей все объяснить.

"Как вы меня нашли, лейтенант ? Чем вы так озабочены?", - взгляд ее выражал и надежду, и недоумение, а на ее кофточке и в таких знакомых локонах поймались несколько зеленых еловых иголочек. Он улыбнулся: "Жила бы страна родная, и нету...", но тут у него перехватило дыхание, а она упала к нему на грудь и разрыдалась.

                                                ПРИМЕЧАНИЯ

1.     Багульник (багун, болотник, клоповник) . растение семейства вересковых; в малых дозах оказывает наркотическое действие, в больших . опасно ядовит.

2.     Костер . мелкий осетр, видимо от "кость" ударение на "о".

Copyright (c) "Русский переплет"