TopList Яндекс цитирования
Русский переплет
Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум
-->
Первая десятка "Русского переплета"
Темы дня:

Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?

| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?
Rambler's Top100
Проголосуйте
за это произведение

 Проза
21 декабря 2020 года

Владимир Хотилов

 

 

Филоны


Рассказ

 

 

Из песни слова не выкинешь…

(Русская пословица)

 

Яркое солнце слегка пригревало ребят на крыльце с небольшим навесом, однако уходящая зима ещё не спешила сдаваться, и только робкий перезвон капели с крыши напоминал кому-то из них про неизбежность последней школьной весны… А где-то рядом, совсем-совсем близко, молодых людей уже призывно манила неведомая взрослая жизнь. Наверное, им казалось тогда, что у них она будет долгой-при долгой, почти что сказочно нескончаемой, удивительной и обязательно счастливой!

Они, ещё юные и беззаботные, укрывались от любопытных прохожих и придирчивых учителей у запасного школьного выхода, и, покуривая, негромко разговаривали.

— А ты, Олег, классную сегодня здорово поддел! — неожиданно произнёс всегда рассудительный Витёк с довольно унылым видом, который явно не соответствовал тёплому весеннему дню, безмятежному и даже чуть приподнятому настроению остальных ребят.

Иван с Ильёй молчали, не выражая внешне никаких чувств по поводу Витькиных слов. Резковатый Олег почему-то проявил невозмутимость и равнодушно спросил:

— Ты, о чём, а?

— Ну, про это… про твой вопрос, — чуть замялся Витёк. — В чём разница между трижды героем и трижды дураком?

— А-а-а… Всё это ерунда! — сказал Олег пренебрежительно и тут же сплюнул с какой-то мальчишечьей лихостью, а знаток истории Илья, загадочно улыбаясь, проговорил назидательным голосом: — А вот товарищ Сталин точно не дурак!

— С чего это ты взял, а? — с лёгким непониманием спросил Иван.

— Я видел… видел его официальный портрет… — медленно, будто нехотя пояснял Илья и, наверное, не только Ивану, а всем присутствующим. — Там, на мундире генералиссимуса, у него всего одна звезда Героя Советского Союза — вот так-то!

— Ну и что из этого?! — слегка возмутился тугодум Иван, однако другие ребята никак не отреагировали, продолжая дымить сигаретами, а Илья лишь задиристо проговорил:

— А ничего!

Но никто из подростков, видимо, не желал продолжения разговора, да и большая переменка уже заканчивалась, и они, отшвыривая с форсом свои сигареты в разные стороны, без слов направились всей компанией к парадному входу школы, и только Витёк, дружески похлопывая Илью по плечу, ласково приговаривал: — Всё мудришь, Илюха… Всё мудришь, мальчуган!

Сёмин до сих пор помнил тот день, когда он принёс в школу фотоаппарат и фотографировал своих школьных приятелей, всех вместе и по отдельности, во время их ребячьего перекура на ступеньках запасного входа, и в его молодой памяти надолго отложились слова Ильи о мундире генералиссимуса Сталина.

О самом главном человеке в стране он узнал ещё до школы, когда изредка посещал кинозал в офицерском клубе военного городка. Там, на стенах фойе, он видел портреты важных персон, в основном, военных, но попадались и гражданские люди: круглолицый, лысоватый дядька с короткими усиками и проницательным взглядом сквозь очки в тонкой оправе, какой-то смешной старичок тоже в круглых очках и с козлиной бородкой на суховатом лице. Юный Сёмин рассматривал их лица спокойно и лишь с опаской поглядывал на портрет самого строгого на вид дядьку с пышными усами. Его портрет был чуть больше остальных и висел отдельно от всех портретов на другой стене. Юный Сёмин ещё не знал, как его зовут, но приметил на военном мундире усатого золотистую звездочку.

В то время маленький Сёмин не так часто общался с отцом из-за его занятости на службе и лишь однажды был с ним в офицерском клубе. К тому посещению, Сёмин уже слышал, что самый главный — это тот строгий дядька с пышными усами, которого зовут Сталин, и он верховный главнокомандующий над всеми людьми. И мальчик теперь полагал, что Сталин, наверное, такой же прочный, стальной по характеру человек, как сабля из толстой стальной проволоки, с которой юный Сёмин играл в войну с мальчишками из соседних домов.

В тот раз Сёмину больше всех почему-то понравился портрет человека с небольшой бородкой и большими ласковыми глазами на добродушном лице, и он спросил тогда у отца:

— Кто это?

— Булганин… — ответил отец и погладил голову сынишки рукой. Большая отцовская ладонь была прохладной и бугристой от мозолей, но мальчику она нравилась, как и материнская, мягкая и тёплая.

Юный Сёмин решил, что этот человек, как и его отец, очень добрый и, видимо, самый красивый среди тех важных людей, которых он успел толком разглядеть на портретах в фойе. И мальчик, чтоб не забыть симпатичного ему дедушку, тихо повторил улышанное несколько раз.

Потом Сёмин узнал, что, оказывается, самый добрейший человек в их большой стране, да и во всем мире — это дедушка Ленин. Но его уже нет в живых, как и того сурового дядьки с пышными усами — товарища Сталина, который был самым главным человеком в стране, потому что имел самое высокое воинское звание. В ту пору юному Сёмину, как и многим другим мальчишкам, трудно было запомнить, а ещё труднее было произнести этот наивысший воинский чин, и потому он украдкой повторял ещё какое-то время для себя самого:

— Главнее всех будет… гера… гера-ли-си-мус… гералисимус.

В пионеры Сёмина приняли не сразу. К тому времени он жил с родителями не в военном городке, а в областном центре — небольшом российском городе и учился в двухэтажной школе-восьмилетке. Был конец необычно тёплого апреля, они стояли в одну шеренгу на втором этаже школы, в основном, хулиганистые мальчишки-троечники, которых, в отличие от дисциплинированных хорошистов и отличников, принимали на год позже в члены пионерской дружины имени Зои и Шуры Космодемьянских.

До торжественного принятия пионерской присяги и повязывания красных галстуков, они выслушивали утомительный рассказ об истории пионерского движения в Советском Союзе, о самых известных и славных пионерах страны. На этаже было душно, яркое апрельское солнце припекало, и все ребята страдали от этого. Первым не выдержал вечно сонливый Ванька Гончаров, вроде бы самый здоровый и высокий мальчишка, стоявший первым в той шеренге, но уже весь в испарине от духоты и с раскрытым ртом. Он стал как-то странно водить глазами по сторонам, затем у него подкосились ноги, и Ванька с шумом рухнул на пол.

В чувства его привели довольно быстро и открыли на вский случай одно окно на этаже. Семин хорошо запомнил именно эпизод с падением Ваньки, а всё остальное помнил уже плохо, кроме того момента, когда под барабанный бой вынесли из «красной комнаты» знамя дружины и установили его у боковой стены, рядом с панно из кумача, по краям которого располагались гипсовые бюсты Ленина и Сталина на специальных тумбах-подставках.

Прошло ещё какое-то время, богатое знаменательными событиями всемирного значения, но Сёмин почему-то крепче всего запомнил лишь свой перевод в другую школу в центре города, как объяснили ему и его родителям, из-за перегруженности их школы-восьмилетки или, может быть, по какой-то ещё иной, неизвестной им причине. И теперь он ходил с парнем, по кличке Циклоп, старше его на два класса, с которым проживал в одном доме, в новую для них обоих школу.

Через год Сёмина вернули обратно: особых перемен в старой школе он не заметил, лишь бюст генералиссимуса Сталина убрали со второго этажа и установили на межэтажной площадке запасного, пожарного выхода, где он стоял на той же тумбе, обитой кумачом, но уже подальше от людских глаз. Правда, дверь там запирали редко, и школьники, особенно, старших классов частенько оказывались на ступеньках запасного выхода. Некоторые, располагаясь на них, тайком покуривали, и Сёмин тоже грешил этим непродолжительное время.

Вот здесь он услышал от кого-то не то быль, не то уже взрослый анекдот про то, как одного неловкого бедолагу надолго упрятали в далёкие колымские лагеря за то, что он случайно задел в сельском клубе гипсовый бюст Сталина, который вдребезги разбился после падения. И теперь, изредка проходя мимо бюста покойного усатого генералиссимуса, уже развенчанного, лишенного ореола величия и задвинутого историческим процессом в запасной школьный выход, он всё ещё поглядывал на гипсовое изваяние Сталина с некой опаской. Зато после второй смены, без всякой оглядки и малейшего страха, щупал в раздевалке со сверстниками сисястых деревенских девок, которые работали в школе техничками. И ещё долгое время хранил в памяти специфический запах, исходящий от них. Это была будоражащая смесь сладковатого женского пота, хозяйственного мыла и запаха половых тряпок.

Но вскоре их школа из «восьмилетки» преобразовалась в «десятилетку» и переехала в новое современное здание, где был приличный спортзал, зато футбольное поле на пришкольной территории оказалось кочковатым, без травяного газона, в общем, безобразным, и за все последущие годы учебы Сёмина лучше не стало.

Ещё в школе имелись кабинеты по отдельным предметам, просторные классы и удобная мебель. Однако теперь ребята лишились сада с плодоносными деревьями и кустами, и огородных грядок с овощами, где в старой школе у них проходили уроки труда, ботаники и биологии, поэтому переезд на новое место особо болезненно восприняла пожилая ботаничка Мария Николаевна. Она, как, впрочем, и некоторые старшеклассники, не испытывала радости от того, что эту ощутимую потерю им компенсировали лишь крохотным палисадником перед главным входом в новое здание школы, где ныне стоял кирпичный, отштукатуренный постамент с окрашенной под «бронзу» гипсовой скульптурой отважной комсомолки и Героя Советского Союза Зои Космодемьянской.

В новой школе было только два восьмых класса, и через год, когда многие из ребят поступили в техникумы, кто-то подался в училища осваивать профессии, а некоторые пошли работать, то учеников набралось лишь на один девятый класс. И именно этот девятый «А», через два учебных года, и стал первым выпускным классом новой школы-десятилетки, которую Сёмин окончил со своими друзьями-приятелями.

С той поры минуло много лет, и однажды, незадолго до развала СССР, возвращаясь из командировки, он неожиданно встретил на перроне столичного вокзала свою одноклассницу. Они узнали друг друга, разговорились, и Сёмин даже удивился тому, что девчонки их выпускного класса оказались, похоже, дружнее мальчишек — одноклассницы ещё долгое время встречались после окончания школы и посещали её значительно чаще, чем повзрослевшие парни. Ещё однокашница поведала ему историю, как однажды она пришла с подругами на какой-то торжественный вечер, и они не обнаружили на стене школьного актового зала групповую фотографию учеников своего первого выпускного класса. К тому времени в школе сменился уже не один директор, старые учителя давно в ней не работали, а новый завуч, чуть смущаясь, объяснила им этот казус тем, что в истории школы они считают тот выпуск пробным и чуть ли не экспериментальным, и поэтому решили не вывешивать фотографию первого выпуска. Бывшие школьницы, ставшие мамашами, у которых некоторые дети уже успели окончить эту самую школу, законно возмутились. Потолстевшие и подурневшие со временем дамы не захотели оставаться даже в чьём-то прошлом экспериментальными школярами, потребовав от руководства учебного заведения, чтобы фотографию их выпускного класса, где они молоденькие и стройные, установили в актовом зале школы на почётном первом месте.

Сам Сёмин, отучившись и став взрослым человеком, посетил свою школу потом лишь один раз, но случилось это очень давно, и он уже не помнил ни цели визита, ни его подробностей. В зрелые годы, вспоминая иногда школу и собственную юность, Сёмин испытывал к тому времени сложные, даже в чём-то противоречивые чувства, но с годами воспоминания только тускнели и уже не волновали душу. А вот рассказ на перроне бывшей одноклассницы тогда не только немного позабавил Сёмина, но и навеял на него лёгкую и мимолётную грусть.

В старом городе, где прошли годы детства и юности Сёмина, он появлялся очень редко, и ни что уже не тянуло его в те края. А на днях, возвращаясь с городского железнодорожного вокзала, где оказался в связи с проводами родственницы, заглянул по дороге, больше из-за любопытства, чем по необходимости, в один сетевой супермаркет и купил там несколько пачек любимого чая, который был здесь относительно дешёвым. Складывая коробки с чаем в пакет, он обратил внимание, что стоящий рядом с ним мужчина пристально его изучает. Невзрачный на вид человек в годах, а для кого-то, наверное, и вовсе старик, Сёмину сразу же чем-то не понравился. Нет, он не выглядел каким-то ужасным городским бомжом или забулдыгой пожилого возраста. Облик мужчины вполне соответствовал какому-то усреднённому образу человека его поколения, которое Сёмин почему-то недолюбливал.

— Сёма?! — заговорил мужчина, пытаясь ему улыбнуться. — А я тебя... — и он, тут же смутившись, поправился: — Я вас узнал… Мы вместе учились в школе.

Сёмин же молчал, внимательно разглядывая мужчину, который неожиданно врывался в его жизнь из далёкого прошлого, а незнакомец, уже потёртый и, возможно, даже битый этой жизнью человек, словно чего-то опасаясь, наоборот, выговорился, причём сполна. Когда незнакомец умолк и выжидательно посмотрел на Сёмина, который, соображая, тянул с ответом.

— Нет, вы ошиблись… Я на Сахалине школу окончил, — наконец произнёс он. — А в этом городе я живу недавно.

— Не может быть! — воскликнул мужчина. — Я ведь…

— Может!.. Ещё как может! — оборвал его на полуслове Сёмин и направился к выходу, даже не обернувшись.

Возвращаясь домой, он размышлял в автобусе про случай в супермаркете: «То, что я не узнал этого типа неудивительно — столько лет прошло!.. Но он назвал моё школьное прозвище, номер школы, год нашего выпуска и даже имена моих друзей… Выходит, он на самом деле учился со мной в одной школе, возможно, в одном классе, либо на класс младше…»

Короткая встреча с неизвестным ему однокашником из далёкого прошлого несколько заинтриговала Сёмина, и он время от времени к ней мысленно возвращался. Их единственный выпускной класс был немногочисленным и всех мальчишек он помнил хорошо, особенно тех, с кем учился ещё в старом здание школы. С ними юный Сёмин находился тогда в приятельских, а с некоторыми даже в дружеских отношениях. Похуже ситуация складывалась с новенькими, с теми сверстниками, кто появился у них в девятом, а затем в десятом классе. Таких оказалось не так много и отношения с ними у Сёмина были ровными, но приятельскими, а тем более дружескими так и не стали.

Незнакомец, утверждавший, что он является его бывшим одноклассником, мог оказаться одним из них, поэтому Сёмин начал перебирать новеньких пофамильно и пытался воссоздать по памяти зримые черты их молодых лиц. Однако ничего путного из этой затеи у него не получилось: память стареющего Сёмина ещё хранила фамилии новеньких и даже их лица, размытые временем, но пожилой мужчина из супермаркета так и остался для него неизвестной личностью. Искать незнакомца среди остальных ребят не было смысла — про них Сёмин ещё что-то помнил и знал некоторые обстоятельства их последующей жизни, но самое главное он не желал сейчас думать о них. Печально, но многие из этих ребят ушли навсегда в мир иной, и для Сёмина вся горечь от таких воспоминаний заключалась в том, что именно они являлись его настоящими школьными друзьями.

Думать сегодня о них и вспоминать общее прошлое Сёмину было тягостно… Первым ушёл Олег — пусть не отличник в учёбе, зато дерзкий умница и острослов, который мог поставить любого в неудобное положение, но никого при этом не унижая. Ребята в классе его уважали, а некоторые даже чуть побаивались. Олег верховодил в их компании и часто с насмешкой высказывался о том, что чем старше он становится, тем больше замечает вокруг себя лажи. Что такое лажа, никому из ребят объяснять не требовалось, и многие соглашались с ним, приводя яркие примеры из собственной жизни, и удивлялись, почему взрослые не замечают эту самую лажу.

После школы Олег неожиданно для многих попал в тюрьму, однако кое-кто из знающих его людей этому почему-то не удивился и среди таких оказался Сёмин. Тогда он полагал по наивности, что Олега погубила та самая лажа, которая постепенно разъедала его личность. В те времена каждый четвёртый советский мужчина хотя бы раз побывал в местах не столь отдалённых, а кто-то бывал там и поболее. Олег, похоже, оказался невезучим человеком и зачастил в такие места. Что он там искал, наверное, известно лишь ему одному, однако счастья в своей жизни Олег так и не нашёл, и сгинул бесследно где-то в северных широтах нашей необъятной страны.

«Обижаться на жизнь и судьбу нельзя — фарта не будет…» — думал Сёмин о себе и своих однокашниках, и, вспоминая одну русскую пословицу, которую часто повторяла мать, проговорил с нескрываемой горечью:

— Всяк правды ищет, да не всяк её творит.

Вторым ушёл Витёк — начитанный юноша, воспитанный в интеллигентной семье, который пошёл по стопам отца и окончил юридический институт. После женился, стал папашей двух славных детишек, получил отличную квартиру в престижном, по советским меркам, доме и успешно продвигался по карьерной лестнице. А потом, как гром среди ясного неба, пришло известие о том, что Витёк застрелился и якобы из-за своей гулящей жены. Суицид — всегда дело тёмное, как считал Сёмин, но послать себе пулю в лоб с помощью служебного пистолета из-за шальной бабы, тем более в подпитом виде — это представлялось ему не только дикой глупостью, но ещё чем-то иным и почти необъяснимым.

Через год после смерти Витька убили Ваньку. Он после развода с первой женой, спустя время, сошёлся с другой женщиной, однако жил с ней непонятным образом: не то сожительствовал с ней в гражданском, не то в гостевом браке. А эта красивая и явно роковая для Ваньки женщина была не то разведёнкой, не то собиралась разводиться со своим мужем, от которого он её увёл. В общем, не поделили они эту бабу с тем мужиком, а тот в отместку, с дружками по пьянке, так отделал своего соперника, что Ванька, не приходя в сознание, скончался от побоев.

Ванька Гончаров — здоровый и рисковый мужик всегда умел за себя постоять. Вот и тогда он решил постоять за себя, за любимую женщину и, возможно, за их будущее и пока ещё призрачное счастье, но силы оказались неравными.

Сёмин несколько раз бывал у Ваньки дома и запомнил его отца — сильного мужчину с резким голосом и, вероятно, взрывным характером, бывшего фронтовика, перенёсшего много ранений. У всех ребят отцы воевали, многие были ранены, но из их компании первым умер отец у Ваньки Гончарова, когда они учились в десятом классе.

А вот у Илюхи отец-фронтовик, получивший увечье в сражение на Курской дуге, пережил собственного сына, который постепенно, но уверенно спивался и умер от алкоголизма в конце девяностых.

Сёмин ещё в школе замечал у Ильи, который не был обделён природным умом, мужской привлекательностью и статью, тяготение к лёгкой жизни в своё удовольствие. А кто против такой жизни?!.. Что в этом предосудительного?.. Большинство, как полагал Сёмин, желали тогда и желают сейчас себе именно этого, хотя ни все громогласно об этом заявляют и ни у всех такая жизнь получается. У Ильи всё в ней складывалось легко и довольно быстро, вот только с удовольствиями он промахнулся, причём трагически. И в этом он оказался не одинок: ещё кто-то сгорел при пожаре, кто-то погиб в пьяной драке, а кто-то скончался от банального цирроза печени.

«Может, поэтому новые школьные чиновники решили тогда не увековечивать историю учебного заведения фоткой нашего выпуска, а? — недовольно рассуждал Сёмин. — Неловко как-то получается: с одной стороны слишком много в нём ранних, нелепых смертей, непонятых трагедий и этих… лузеров!.. А с другой, как не болтай всякую чепуху, очевидный педагогический провал… или ещё хуже — крах!»

— Пробный выпуск экспериментальных детей… — неожиданно произнёс он со злой усмешкой и тут же запнулся. «А кто я… в этой очереди среди них? — невольно спросил он себя. — Везунчик?.. Баловень судьбы?.. Последний счастливчик?.. Или, может, последний среди лузеров?»

— Точно! — вдруг громко выпалил Сёмин, словно чему-то радуясь. — Последний в племени лузеров — это, считай, как последний из могикан!

Сёмин хорошо помнил, как незадолго до нового девяносто второго года они сидели с Ильёй в баре, вели неспешный разговор обо всём и коснулись последних громких событий в стране, которая перестала существовать. И тогда его бывший однокашник, как бы между прочим, заметил с тоскливым выражением лица:

— Не бывает вечных империй, как нет вечной любви!

Затащил Сёмина в бар безденежный Илья, искренне признавшись в этом и желая, наверно, лишь опохмелиться, а не излить душу бывшему однокашнику. Однако Сёмин не был в обиде на приятеля и, вспомнив про их общего друга, спросил:

— Ваньку Гончарова не забыл?

— Конечно, помню! — удивился Илья. — О чём ты?

— А Ванька нам как-то говорил, что мы никогда не станем круче наших отцов, мол, какого они фашистского змея-горыныча завалили, даже страшно подумать! — и, помолчав несколько секунд, добавил негромко виноватым голосом:

— Они слабаками не были — это точно…

Сёмин запнулся, обратив внимание, как искривилось от недовольства лицо Ильи.

— Так почему они, как попы с хоругвями в руках, не вышли всё на улицы в августе, держа над головами партбилеты, — горячо заговорил он. — Почему?!

— Не знаю… — чуть растерявшись, отвечал Сёмин, а потом, быстро придя в себя, уже уверенно продолжал: — Народ без веры на улицы не выйдет и бороться за лажу никогда не будет!.. Думаешь, наши отцы чего-то не понимали — лишь мы такие умные, да?!

— Я не про отцов… — отвечал Илья, успокаиваясь.

— А про кого? — наседал Сёмин, немного злясь на приятеля.

— Просто я терпеть не могу попов с коммуняками и этих… дерьмократов! — уже с улыбкой проговорил бывший школьный друг.

 

Этой ночью грустные воспоминания не давали Сёмину покоя, и он долго не мог заснуть. «Так почему мы не стали лучше наших отцов?.. Кто нам помешал? — напряжённо думал он. — Усатый генералиссимус Сталин?.. Поджарый и лысеющий американский генерал Эйзенхауэр?.. Или пузатый и лысый секретарь, который набалаболил лишнего про кукурузу и коммунизм?.. А может, президент США Ричард Никсон?» — и Сёмин, усмехаясь, сказал то, что вроде бы слышал уже от кого-то, но сам почему-то боялся раньше произносить похожее: — Так и будем всё валить на усатого Кобу, то грешить на лысого Никиту, то искать очередного… рыжего!

Сёмину неожиданно захотелось закурить, и он даже привстал с кровати, но тут же вспомнил, что не курит уже целых десять лет. «А может, виноват хронический второгодник Циклоп — добрый верзила, который покупал мне сигареты по дороге в чужую нам школу, куда нас перевели обоих… Ему продавали их спокойно — он был старше, уже брился и от него пахло настоящим мужиком… Или виноваты помощник комбайнёра Мишаня с подающим надежды волейболистом Бориской?.. А может, просто бабы и водка… жадность и глупость…» — и он опять усмехался, и шутил: — Ну вот, пришел Сёмин и, как всегда, всё опошлил!

Заснул Сёмин поздно и проснулся позже обычного. Ему даже показалось, что он видел сон. Такое случалось с ним редко, и видел во снах он чаще мать или отца. Сон был вроде приятным, и Сёмин, сидя на кровати, ласково смотрел на свою большую продолговатую ладонь, словно искал на ней невидимые следы от мягкой и тёплой материнской руки, неповторимые прикосновения которой он хранил в себе до сих пор, ощущая их всем своим нутром.

— Мама… — почти машинально произнёс он, улыбаясь чему-то, а потом, будто что-то случилось с его ожившей памятью, и он вдруг воскликнул: — И как же я забыл этого пацана… Филон… Филонов!

Теперь Сёмин, удивлённый этим открытием, был уже почти уверен, что незнакомец, который узнал его в супермаркете, мог оказаться пареньком из новеньких по фамилии Филонов… Он появился у них в девятом классе, а в десятом вроде бы перевёлся в другую школу. Паренёк выглядел среди всех неприметным, и Сёмин сейчас что-то припоминал, но с большим трудом и медленно размышлял вслух:

— Невысокий… крепыш… светловолосый… И, кажись, с добродушным, улыбчивым лицом… Он самый!.. Имя, правда, забыл, а меж собой мы его прозвали Филоном — это точно!

«И как же я упустил этого филона в своём списке новеньких? — уже с досадой рассуждал Сёмин. — Видать, отфилонил, братец, не только ты — отфилонили, похоже, мы все…»

Сёмин о чём-то задумался, а мысли приходили ему разные, даже в чём-то обидные для него. И он, отгоняя их, решил просто вспомнить наружность незнакомца из супермаркета, возможно, того самого однокашника с такой забавной фамилией, чтоб не забыть уже навсегда его постаревшую физиономию.

Однако, как не старался Сёмин, ничего у него из этого не получалось, и он, устав от бесплодных усилий, лишь произнёс с сожалением:

— Уже забыл… не помню… Хотя старик, не кажется, а точно был безусым!

 



Проголосуйте
за это произведение

Русский переплет

Copyright (c) "Русский переплет"

Rambler's Top100