Слуга Самаэля

(роман)

…Осталось стадо без пастыря, а волки приглядываются к овцам…

М. Пришвин

Пролог.

Глава первая. Злой человек и его Змей.

- Ой, ты Диво –дивное! Ой, ты – великое и могучее! Ой, ты - …. – существо в красном полукафтанье и узорчатой чалме запнулось.

Оно было босо и не носило штанов. Впрочем, обувь имелась. Вышитые алым шелком валенки существо скрепило один с другим воловьей жилкой и подвесило через плечо. А штаны и не требовались. Узловатые, длинные ноги Чуда, по очертаниям вполне человеческие, так густо поросли длинным жестким волосом, что казалось, их обладатель одет в меховые штаны. Из-под узорчатой чалмы в разные стороны торчали длинные, заячьи уши.

- Ну чего запнулося-то? Давай, вещай далее. Хвали меня, Чудо, выхваливай.

- Ща, погодь, Диво. Только горлышко промочу.

Чудо вынуло из объемистого кармана алой одёжи глиняную бутылочку, откупорило, сделало пару шумных глотков.

- Ой, ёёёё! Прекрасное и изумляющее! Га, га, га!

- Эй! Ты без шуток да без глумления. Я этого не люблю!

Диво сидело на нижнем суку дуба, свесив к земле все три обутые в кованные сапоги ноги. Диво был велико ростом, лысую голову его венчала золоченая корона. Меч в украшенных богатым орнаментом ножнах из воловьей кожи, покоился между огромных ножищ Дива. Обе руки его, забранные в кольчужные рукавицы, крепко держались за толстенный сук. Две другие, обнаженные, белокожие сжимали струнный инструмент, очертаниями напоминающий обычную балалайку. Чудо расположилось на земле, между могучих корней лесного старожила, доживающего век на опушке векового леса, вдали от человеческих поселений и проезжих дорог.

Люди давно покинули эти места. Пашни и огороды заросли молодым лесом. Деревянных построек и след простыл, а каменные ещё стояли: капище, рига, княжеский дом. Там между прогнивших стропил вили гнезда певчие пичуги, под фундаментами селились ежи и барсуки. Там, на окраине древнего поселения одиноко стояла невысокая башня из белого камня, возведенная неизвестно кем и по какому случаю.

- Кхе, кхе! – кашель Чуда громом вешним отразился от стены темнеющего невдалеке леса. Чудо продолжил:

- Индо взыграй, о Диво – дивное, да воспой же песню благостною. Переливы голоса твоего сладостного ласкают ухо и услаждают сердце. На призывные звуки причудливых трелей сбегутся всякие твари земные. Приплетётся и Змей: подлый, жадный, завистливый, коварный, лживый, двоедушный, своекорыстный…

Исчерпав запас бранных эпитетов Чудо, наконец, в сердцах сплюнул:

- Тфу!

А Диво запело – заиграло. И страстный призыв слышался в этой песне, и тайная мольбы угадывалась в ней, и неуёмная жажда, и необузданная отвага. При первых же звуках Дивного голоса Чудо припал к земле, царапая пальцами влажную её мякоть. В мгновение ока он вылепил тоненькую свирельку. Чудо дунул пару раз, посучил поросшими толстой, густой щетиной ножищами, похлопал ушами по щекам и заиграл.

Затрепетали причудливо изрезанные дубовые листочки, быстрее побежали облачка по синему небу, сверзился с самой верхушки древа и грянулся об земь злой Троян.

- Ууууу, мерзкие потрохи, вороги всего сущего! Зачем раньше времени будить усталого воина?

Грозно сопя в обвислые усы, Троян закрутил вокруг уха сальный оселедец. Он был не высокого роста, но широкоплеч и телом крепок. Поигрывая мускулами обнаженного, густо покрытого татуировками торса, притоптывая козловыми сапогами, он затеял под дубом удалую пляску. То закручивался волчком, да так скоро, что его лазурные плотного шелка шаровары раздувались подобно парусам варяжской ладьи, то пускался в присядку. Он зычно покрикивал:

- Ай да Диво, ай да Диво! Гей, гей, идёт Змей!

На шее его, перевитой ядреными мускулами, болтался и подпрыгивал медальон - пятиконечная звезда из черного, грубо выкованного железа с огромным рубином посредине.

Внезапно Диво замолчал. Нежные пальцы его ослабели, балалайка вывалилась из них и с жалобным звоном упала под дерево, прямо в руки Чуда.

- Чего это? – пробурчал Троян. Тело его лоснилось, мускулистая грудь вздымалась и опадала, подобно ленивым волнам прибоя, что ласкают берег Днепра ранним утром.

- Да надоело сидеть на ветке – ответил Диво – Пусть уж Змей приползает.

Не успел Диво вымолвить это, как зашелестела росная травка – муравка и по ней, по травке этой, пришкандыбал к старому дубу мужичонка и крестьянском зипунишке по отчеству Иванович. Не мал и не велик, не стар и не молод, не слаб и не силен, а так себе – трехголов. Да ещё цацками золотыми увешан с головы до пят: кольца на когтистых пальцах, цепи и мониста на шее, браслеты на запястьях звякают. Встал Иванович в тени дуба и давай тремя парами глаз честную компанию рассматривать.

- Здорово, Иваныч! Как жив – здоров? – рявкнул Троян неприветливо.

- Я – то? Да так как-то. Всё радуюсь… – сказала левая голова, самая моложавая из трех. Высоколобая, светловолосая и гладкощекая, с хитро прищуренными глазами. Она смотрела и с любопытством, и недоверчиво.

- Чему же? Али злата – серебра ещё нажил? – хихикнуло Чудо.

- Неа. Вот на вас гляжу и радуюся. Один без порток, другой без рубахи, а третий и вовсе – без царя в голове, – молвила центральная голова, постарше первой, бритая наголо и украшенная странными стеклянными окулярами в тонкой оправе белого металла. Странное сооружение из стекла и металла покоилось на простонародно курносом носу.

- Во мне во всем царь есть, не только в голове, – прорычало Диво, с грохотом соскакивая с ветки.

- Разумеется, – густым басом молвила третья голова. Её покрывал островерхий, позолоченный княжеский шлем с узорчатым налобьем. Высокий подбородник скрывал нижнюю часть лица, оставляя видимыми лишь смуглый кончик носа и большие, сверкающие как драгоценный камни глаза. Эта голова, по-видимому, и была главной.

- Ну как, принес ли ты выкуп?

- …откуп…?

- … златую казну…?

Проговорили разом Чудо, Диво и Троян.

- Принес, как же не принести, – молвила голова, увенчанная шлемом. – Мне нужна звезда Трояна. За неё готов дать откуп.

- Принести-то принес, но вот так сразу, не отдам, – проговорила левая, самая молодая из голов.

- А когда ж отдашь? – изумился Диво. – Али не расслышал повеления моего?

- Расслышал, как не расслышать, – молвила голова в стеклянных окулярах – Вот только отдать смогу не сразу. Немного погоди, о Диво – дивное, великолепное и всевластное. Отдам, но не раньше четверга.

- Ах ты хитрая змеюга, коварная! – возопил Троян. – Уж не думаешь ли ты, что мы станем сидеть под этим деревом до самого четверга?

- Это уж ваше дело – сидеть или не сидеть, - ответствовала белобрысая голова. – А только до четверга не отдам. Не могу!

- Ах ты тварь ползучая, мерзкая, глумливая, бессмысленная, наглая, пронырливая, прилипчивая, завидущая, ехидная… - луженая глотка Чуда могла бы извергать брань до самого четверга, если бы не полил дождь.

Такое, казалось бы, обычное явление природы, примирило противников. Диво, Чудо и Троян нашли убежище под густой кроной дуба. Змей Иванович поспешно удалился в сторону старинной белокаменной башни.

***

До самого четверга трое приятелей гоняли по окрестным лесам дичь, совершенно ополоумевшую от их охотничьей прыти. По вечерам ели плохо прожаренное мясо, горланили песни, плясали, предавались мечтам о сокровищах. А Змея и дух простыл.

- Там он, под башей сидит, – бормотал Троян, в который раз правя лезвие ятагана. – Эх, знать бы, где Змей сокровища прячет! Не пришлось бы четверга дожидаться…

- Под горой, знамо дело.. – отвечал Диво – Под горою золотою, в темной пещере прячет поганец груды золота. Там, там прячет сугдуки с самоцветными камнями, ушлый троеглавец.

- А где та гора, о Диво хитромудрое? – угодливо спрашивал Чудо.

- Знамо где, за рекою бурною и широкою, за лесами дремучими тянется горная цепь с самого севера до самого юга. Одна из тех гор и зовется Золотой.

- Эх, устал я ждать, – горевал Троян. - И веселье всё из меня потом вышло. Погода-то жаркая. Эх, пить охота…

- В овражке есть ручей – сходи и напейся, – простодушно заметил Чудо.

- Дубина ты ушастая, Чудо – чудное! – вздыхал Троян. – Разве водою напьешься?

- Погоди горевать. Вот расплатится Иваныч, тогда в ближайшей корчме все нужды наши на славу справим и потребности как положено утолим …

***

Так доскучали они до четверга. В долгожданный день все трое отправились к белокаменной башне. До самого вечера бродили они в окрестностях – Ивановича и след простыл.

- Говорил я, надо его связать, – ворчал Троян. – Руки, ноги, головы. А теперь ищи – свищи! Утек, паскуда!

- Паскуда, паскуда, – заныл Чудо. – Гнойная язва на лике земли, обманщик, лукавец нечестный, лицемер трехголовый, трус…

Иванович объявился только в сумерках. Он сидел, как ни в чем нибывало, подпирая сутулой спиной белый известняк башни.

- А мы ждем тебя цельный день, – прогрохотал Диво. – Смеешь ли ты обманывать нас, великих и всевидящих?

- Смею ли? – переспросил Иванович при помощи моложавой головы. – Да где уж мне обманывать. Я честен. Дела задержали меня. Но четверг ведь ещё не кончился, не так ли?

- Ты принёс золото, бесчестный враль? – строго спросил Чудо.

- Не оскорбляй меня, Чудо! – ответил Иванович при помощи средней головы, бритой и курносой. – Я тебя не оскорбляю, и ты меня не оскорбляй. А ты, Троян, мало того, что звезду у меня украл и теперь её своим именем называешь. Ты же ещё эту звезду мне же и продать решил…

В голосе Ивановича послышалось рыдание.

- Не крал я, а в кости выиграл! И не только звезду, а все несметные твои богатства! Давай гроши! – рявкнул Троян. – Ничего не знаю! Моя звезда. В честном бою добыл!

- Не могу я сейчас ничего дать, – произнесла шлемоносная голова. – Сам с должников не получил. И богат я, и знатен, а казны не имею, потому что всякий кто мне должен не желает отдавать.

- Как это так! – взревел Диво. – Выходит прав друг наш, Чудо - враль ты…

- Нет, нет, – Иванович замотал всеми тремя головами. – В субботу должок получу. Прямо сюда мне его доставят, в это благодатное местечко. Тогда и расплачусь с вами, сполна расплачусь.

Чудо и Диво топтались в нерешительности. Троян недоверчиво посматривал на Змея, внимательно посматривал. Но все три лика Змея, такие разные, имели, между тем, одинаковое выражение: безмятежного покоя и легкой усталости, с оттенком томной грустинки.

- Так и быть, – буркнул Троян. – подождём до субботы.

***

В субботу Иванович сидел на обычном месте под стеной башни, с восточной её стороны.

- Где злато? – воинственно спросил Диво.

- Ты хоть бы поздоровался сначала, экий ты невежливый, – молвила очкастая голова Ивановича.

- А чего мне быть вежливым, коли я мешков, сундуков и россыпей возле тебя не наблюдаю? – огрызнулся Диво.

- Верно, – авторитетно заметила шлемоносная голова Змея. – Ничего такого здесь нет, потому я и страдаю вместе с вами. Снова долг не получил! Волынят меня должники мои, то Днепр у них разлился непомерно – не переплыть, то колесо от телеги отскочило и в неведомую даль укатилось – не догнать, то волы околели – некому груз тащить. Вот сижу тут, истомился в ожидании, исстрадался от вашей грубости.

- Врет Змей, − заявил Чудо. – Врет, потому что голодранец и нет у него злата, червь он, крыса вонючая, грязь придорожная, тухлая дохлятина….

- Полно, полно! – простонала белобрысая голова Ивановича. – Я вас не оскорбляю – и вы воздержитесь. Отдам я долг. Скоро отдам. Даже если сам с должников своих не получу. Обождите лишь до понедельника, а там…

Чудо и Диво обернулись к Трояну.

- Да ты обманывай нас, нелюдь, обманывай – произнес Троян - Сули награды и почести, но только знай: не далее как с понедельника за каждый обман станешь терять по одной лживой голове.

- А ты отважен, человечишко, – заметила очкастая голова Ивановича, – Я тоже воевал, и кровью орошал… и голодал… и близких терял…

Моложавая голова Ивановича при этих словах прослезилась, а шлемоносная приняла трагически пафосное выражение и рявкнула командирским голосом:

- …и рати на битвы водил, и награды получал за боевые подвиги. И вас за ваше терпение вознагражу, но не ранее понедельника!

Троян прыгнул вперед. Ятаган молнией выскочил из ножен. Острие его звонко ударило по верхушке вызолоченного шлема. Иванович не шелохнулся. Только во всех шести глазах его полыхнули недобрые огоньки.

- Шутник ты, Иваныч, – процедил Троян. – Только мы тоже не лыком шиты.

- Не лыком? Ачем же? – грустно спросила очкастая голова. – Впрочем, мне это безразлично.

Чудо и Диво топтались за широкой спиной Трояна, готовые к драке.

- Ступайте к себе, – Иванович сделал повелительный жест рукой. – Проведите время под дубом в мирных беседах о вечном. И попрошу вас не шуметь, не бренчать на плебейских инструментах, не сотрясать землю неуклюжим топотом – мне необходимо поразмыслить. А в понедельник, на закате, явитесь сюда за воздаянием.

***

Они явились в понедельник, как было условлено. Солнце уже коснулось багряным краем верхушек недалекого леса.

Иванович называл их ближайшими друзьями, умолял подождать ещё неделю. При этом курносая голова его прослезилась, шлемоносная молчала, сохраняя угрюмое выражение, а белобрысая выглядела скучающе-отрешенной.

- Издевается! – заорал Чудо. Он набрал полную грудь воздуха, чтобы выпустить в коварного врага заряд отборных ругательств.

- Погоди ругаться, – прервала Чудо белобрысая голова Ивановича. – За ваше терпение я готов вас угостить. Угостить, как полагается. Иванович вытащил из-за пазухи серебряный, инкрустированный крупными опалами, сосуд. Змей осторожно подул - поплевал в него поочередно всеми тремя своими ртами.

- Оцени, о Диво, великое и всемогущее, результат моих скромных стараний! – и Иванович протянул сосуд Диву.

- Помни, о смелейший и отважнейший, – предупредил Чудо. – Что тварь опасная умеет ядом плеваться и жалит больно. Не даром Змеем зовется.

Диво принял чашу из рук в руки, понюхал, лизнул языком содержимое.

- Мед. Чистейший мед. И превкусный.

Недолго думая, Диво осушил чашу.

Троян и Чудо смотрели, как завороженные. Троян опомнился первым.

- О щедрейшее из Див, – молвил он и речь его была торжественной. – Ты забыл, пьяница треклятый, про своих верных товарищей, жестокою жаждой терзаемых?

- Ах ты нелюдь паршивая, жлоб многорукий, истязатель слуха, бездарный балалаечник! – добавил Чудо.

- Не годится ссориться верным товарищам, – усмехнулась очкастая голова Ивановича. – В этих местах меда хмельного видимо – невидимо, не меряно и не трачено. И я знаю, где его искать.

Белобрысая голова заговорщицки подмигнула оторопевшему Трояну. Рука Ивановича, унизанная перстнями и браслетами, поманила его приблизиться. И Троян подошел к заклятому врагу вплотную, и подставил волосатое ухо, внимая обольстительным речам.

- Ступай туда один, – шептал Иванович поочередно каждой из своих голов. - Диво слишком велик, чтобы бегать по поручениям, а Чудо и вовсе не следует туда пускать… ну ты понимаешь почему…

- Куда идти-то?

- А тут неподалеку, за березовой рощей на берегу быстрого ручейка выкопала старушка – пасечница погребец. Там-то и хранит она свои запасы.

- Старушка, говоришь? – усомнился Троян, поочередно всматриваясь в безмятежные лики Ивановича. – Какая ж может быть старушка, ежели со времен хана Тахтомыша здесь ни одна живая душа не селится?

- Но мы-то здесь уж третью седмицу коротаем, – возразила белобрысая голова, источая обаятельные улыбки. – Уж не думаешь ли ты, что Змей Иванович станет святым духом питаться и утренней росою запивать? Я кушать и пить вволю люблю, и знаю, где всё потребное можно добыть.

- Будь по-твоему, – прорычал Троян. – Отправлюсь куда указываешь, но ты у меня смотри ежели что!

И он погрозил Ивановичу обнаженным ятаганом.

Бегом помчался Троян, широкими прыжками перемахивая кочки и барсучьи норы. Вился по ветру молодецкий оселедец, мелькали среди стеблей ковыля лазурные шаровары.

***

- Мы пить хотим, – буркнул Диво. – и не сойдем с этого места, пока Троян с добычей не вернется.

- Отдыхайте, я не против, – ответствовала очкастая голова Ивановича. – Только вы уж присядьте, не то свет солнечный мне застите.

- А я вот не сяду, – заныл Чудо. – Пить шибко хочу, а от жажды вредным становлюсь. Нет ли больше мёду, а? Иваныч? Неужто Диву – дивному всё споил? Дай же и мне напиться, не в мочь мне Трояна дожидаться.

- И не надо. Тут я всё решаю: кому пить, а кому жажду терпеть, – произнесла шлемоносная голова. – Тебе, Чудо злоязычное, ни глоточка не поднесу. Слышал, сидючи здесь в грусти глубокой, как поносил ты меня словами бранными. А Диво – дивное напротив, услаждал мой праздный слух чудесной музыкой. Для него я наново чашу готов наполнить.

И подул Иванович на чашу поочередно каждой из своих голов, и подал её снова Диву – дивному.

- Уёёёё, – запричитал Диво. – Экое лакомство ты мне поднес, Иваныч.

- Поделись, великий, – застонал Чудо. – не могу смотреть, как ты наслаждаешься. Кружится башка моя и ноет в животе.

- Не дам! – и Диво опустошил вторую Чашу.

- Дай хоть ароматом медовым подышать, смилостивься великодушный! – умолял Чудо.

- И не мечтай, ушастый. Чаша – моя.

- Ах, на эту чудную вещицу многие претендовали. Но я и не смог с нею расстаться – уж больно хороша. Выходит, специально для Дива – дивного её сберегал, – молвила средняя голова Ивановича , ехидно ухмыляясь.

- Ну уж нет! – возопил Чудо – Не позволю меня обделить, обездолить, обобрать, обойти, лишить, обидеть, ущемить…

Из-под полы алого полукафтанья выметнулся длинный хвост, закачивающийся крючковатым, острым когтем. Он извивался над головой Чуда, норовя обвить шею Дива, придушить, ужалить.

Диво выхватил меч из ножен. Огромных размеров, обоюдоострое лезвие отразило багровые лучи сонного светила. Скрипнули кольца кольчужных рукавиц. Диво неспешно двинулся в атаку поводя мечом справа налево и слева направо. Ноги его, закованные в латы, своевластно попирали покорную травку. Иванович тоже вскочил, вертя во все стороны тремя головами.

- Что это вы, братцы, вздумали учинить? – хихикала очкастая голова. – Стоит ли драться из-за такой безделицы? Вы лучше Трояна обождите. Вот кто настоящий боец! С ним и сражение злее получится!

- Ну подумаешь, грааль какой-то! Было бы из-за чего сыр–бор затевать, – вторила белобрысая голова. – Ему и цены то всей – два царства да три княжества.

- Не так надо меч держать, орясина! И кто тебя только фехтованию учил! – басила шлемоносная голова. – Держи хвост выше и верти им, верти! Только и всей корысти в тебе, что ругаться умеешь, эх ты, одно слово – Чудо!

Между тем, Чудо изловчился, охватил хвостом оба запястья Дива, дернул – подернул и тяжеленный меч вырвался из кольчужных рукавиц. Чудовищное оружие взмыло в воздух, пролетело несколько саженей и с глухим стуком упало в высокую траву.

- Уаааа! – возопил торжествующий Чудо. Но Диво не растерялся, скинул кольчужные рукавицы ухватил огромными лапищами Чудо за шею, повалил навзничь, придушил. Второй, музыкальной, парой рук он и щекотал, и пощипывал противника. Да ещё и пинать его ухитрялся. Так бока Чуду и месил закованными в броню коленями. Чудо кряхтел и подвывал поначалу, и хвостом помахивал и даже угодил пару раз хвостовым когтём по Дивной морде. Но вскоре затих, перестал сучить волосатыми ногами. Хвост его мертвою змеёю рухнул наземь.

- Сделано дело дивное, – выдохнул Диво, выпуская из лапищ шею мертвого товарища.

- Сделано, – подтвердил Иванович. – Сделано, да не до конца.

Диво задохнулся и обмяк, узрев под стеною белокаменной древней башни не трехголового, ехидного мужичонку, а огромного ящера в блестящей чешуе, зеленокрылого и о трёх головах. На каждой голове Змея Ивановича сверкало по зубчатой золотой короне, украшенной самоцветными каменьями. Колоссального роста, змей затмевал крыльями закатный горизонт. Левую, красноглазую голову, положил прямо на зубчатое навершие древней башни.

- Ну что, боишься ли меня Диво – дивное? – изрекла правая, синеокая голова в короне, украшенной огромными сапфирами.

- Боюсь. Хоть и велик я, но боюсь – пролепетал Диво.

- И правильно. И молодец, – произнесла срединная, желтоглазая голова в короне украшенной блистающими алмазами.

- Что ты собираешь сделать с мной, превосходным? – пролепетал Диво, пытаясь отползти в сторону. Он прикрывался от ужасающего сияния Змея всеми четырьмя ладонями.

- Испепелююююю!!!….. – стройным хором пропели три великолепные головы.

***

Всю ночь рыскал Троян по окрестным лесам в поисках заветного погребка. Едва лишь забрезжил рассвет, в крайнем озлоблении он вернулся к древней белокаменной башне. Змей Иванович дремал под дней, как ни в чем не бывало, в разнобой похрапывая тремя головами.

Узрев эту благостную картину, не утерпел Троян. Выхватил ятаган, саданул, что есть мочи по кумполу золоченого шлема.

- Очнись, адская тварь! Не стану тебя сонного крушить! Хочу, чтоб в полом сознании увечье принял!

- Ой! – Змей Иванович протёр тряпичкой запотевшие со сна очки. – Оглушил спозаранку! Ох, и беспокойный же ты, человек! Твои товарищи спят мертвым сном, а ты мечешься, как оглашенный.

- Нееее…. Я не мечуся!

И он взмахнул ятаганом. Булат со свистом рассек воздух и промахнулся. Хитроумец посмеивался у него за спиной, все три отвратительные морды его имели одинаково ехидное выражение.

- Может довольно ятаганом махать туда – сюда? Может договоримся? – молвила шлемоносная голова.

- Нееееет! – орал Троян, снова и снова пытаясь поразить врага. Но змей оставался неуязвим.

- Ты мне отдашь железяку, вон ту, что на пузе у тебя болтается, а я тебе золота сколько хочешь отсыплю – вытаращив белесые, альбиносьи глаза тараторила левая голова.

- Довольно вертеться, вояка! Выпей меду, успокойся, – уговаривала очкастая голова.

Главная, правая голова, лишь молча супилась и раздувала ноздри. Троян приметил брызги страха в тёмно синих её очах. Он целил свои удары в неё, пытаясь просунуть лезвие ятагана то под затыльник, то под подбородник шлема. Усталость не мешала Трояну понимать, что противник его ещё вполне свеж и совершенно не предсказуем. Помог, как обычно, счастливый случай – верный помощник жаждущих победы. Этот удар мог бы оказаться вовсе не удачным. Лезвие ятагана скользнуло по шлему, прошло по касательной. Казалось, увертливый противник снова сумел избежать смертельного удара. Но шлем слетел с головы змея, обнажив покрытый плотной чешуей череп и низкое, угрюмое надбровье. Нет, не человеческая голова смотрела на Трояна. То была голова ящера.

- Арррр! – завопил Троян в свирепом отчаянии.

В невероятном прыжке, движимый первобытным страхом человека перед пресмыкающимися тварями, Троян снес змеиную башку одним ударом.

Зеленоватая кровь фонтаном брызнула из раны. Тело Змея опрокинулось на спину. Обе уцелевшие головы истошно завизжали. Струя хлынула на их лица, оросилаобнаженную грудь Трояна. Зеленые капли зашипели, запузырились, соприкоснувшись с пятиконечным амулетом. Тёмное железо цепи мгновенно раскалилось. Троян истошно завопил. Одним рывком мощной десницы он порвал железную цепь, замахнулся и бросил пылающий амулет вверх. Прочертив в вечернем небе огненную полосу, странное украшение упало прямехонько на крышу белокаменной башни.

- Что ты натворил глупый человечишко! – разом простонали обе уцелевшие головы.

Тяжело дыша, Троян смотрел, как тело коварного обманщика растворяется в сумерках.

- Эй, куда ты? А как же должок?

- Десятого дня последнего летнего месяца, в шестой день недели, коли доживешь, дурак, получишь должок.

- Эй, куда ты? Или помирать надумал?

Но Змея уже и след простыл. Недолго метался Троян по окрестностям в поисках мерзкого обманщика, в тоске поминая приятелей – нелюдей. А потом и сам сгинул неизвестно куда, не забыв прихватить с собой звезду.

Глава вторая. Потомок гиперборейцев.

(первый сон господина Фу)

Девица оказалась не совсем в моём вкусе.

Во-первых,ей существенно больше тридцати лет. О, нет! Она, конечно, не выглядит потрёпанной или истасканной. Напротив, она, очевидно, следит за собой и ведёт более или менее здоровый образ жизни. Исключения - привычки к курению и поеданию мяса. Да, девица вполне хороша, но, всё - таки,это не моё. Я предпочитаю дам, не достигших рубежа тридцатилетия. Речь, разумеется, идёт об эротическом интересе. Никаких привязанностей. Никакого духовного родства. Для этого существуют иные женщины, с высокоразвитыми материнскими инстинктами. Зоя же Шишкина, как говорится, ни туда, ни сюда – трахать уже не сладко, а поговорить ещё не о чем.

Во-вторых, выражения её лица. Гамма этих выражений совершенно не соответствуют моему темпераменту и даже порой ввергает в смущение. Волевое выражение больше к лицу председателю парткома металлургического комбината – образу с агитационных плакатов советских времён. Гамма свойственных Зое насмешливых выражений в диапазоне от лёгкой иронии до жёсткого сарказма больше подходит мужчине. Женщине, любовнице и хранительнице очага сарказм не к лицу.Наконец, самое неприятное в лице ЗоиШишкиной – её номенклатура отвращения от лёгкой брезгливости до полного неприятия, граничащего с ужасом. В совокупности, все эти выражения, являются следствием женской грубости, которую я на дух не выношу.

В-третьих, Зоя Шишкина слишком умная и порой мне кажется, будто она знает нечто непостижимое для меня. В таких случаях я чувствую себя жалкой вошью, которую рассматривают через увеличительное стекло. При этом мысли изучающей особы отнюдь не благостны. Уж не считает ли Зоя Шишкина меня, потомка гиперборейцев, мерзавцем?

И, наконец, оптимизм. Второй год подвязаюсь ИПРиТе и не разу не видел Зою Шишкину печальной или, тем более, страдающей. Житейские невзгоды отскакивают от этой особы, как горох от стены. Счастье суть явление дискретное и мимолётное, но Зоя Шишкина счастлива почти непрерывно. А она ведь не богата и вынуждена так много работать, будто у неё дома семеро по лавкам каши просят. В то же время, она и не замужем. Тут возникает вопрос: с чего бы при таких-то уме и красоте ей не быть замужем? В то жевремя, я, у которого есть всё, кроме счастья, вынужден заливать тоску дешевым алкоголем. Дорогие напиткия принципиально не приемлю. Они вредят здоровью не меньше дешевых, но при этом ещё и опустошают кошелёк.

Зоя же Шишкина, как я успел заметить, предпочитает дорогие коньяки, виски, ракию, чачу. Одним словом,список её предпочтений состоит исключительно из дистиллированных напитков. Тем не менее, моё предложение провести послеобеденные часы в тени Бунинского сквера она приняла, изобразив на грубом своём лице выражение какого-то брезгливого любопытства. Значит, ячем-то Зое Шишкиной интересен. «Чем же?» – спросите вы. Отвечу: интерес меркантильного характера.Она отправилась со мной в сквер, чтобы выудить малую толику денег, а возможно и не малую. Так обычно поступают со мной женщины. Денег я ей, конечно, не дам и как женщину её не желаю. Мною так же движет любопытство. Хочется выяснить, что же умная Зоя всё-таки думает относительно результатов замеров?

Итак, я приобрёл четыре бутылки свежайшего (дата изготовления 01 июня текущего года) «Жигулёвского» пива с аутентичной желтой этикеткой. Ах, воспоминания молодости!

Тогда у меня, потомка гиперборейцев, не хватало средств на пиво дорогих брендов. Часто их не хватало и на сигареты. Потому-то я и пристрастился к курению самокруток, которые начинял самым дешёвым табаком. Впоследствии, когда я разбогател, на смену табаку явилась другая, более изысканная травка. О да, в пору моей прекрасной молодости, именуемой «лихими девяностыми», возможно было по сходной цене и без всяких проблем добыть отличнейшую траву.

А сейчас я угощаю девушку фальшивым чилийским вином. 220 рублей за бутылку – дороговато, конечно. Зато вино довольно крепкое – 14 % алкоголя. Однако, девушка как-то медленно хмелеет, в то время, как я сам уже «поплыл». Деревья Бунинского сквера сыплют на мою плешивую голову первые желтые листочки. Погоды стоят странные: август уже минул, а воздухе всё ёщё висит знойное марево и на моей даме надето совсем летнее, с ужасающими розово-серыми рюшами платье. Я открываю очередную бутылку с жёлтой этикеткой, подливаю в стакан дамы водно-спиртовой, закрашенный красной краской раствор. Мы бухаем аккуратно – стеклянную и пластиковую тару прячем в непрозрачные пакеты. Зоя Шишкина смеется, припоминая, как пару месяцев назад меня эвакуировали с соседней скамейки в ближайшее отделение милиции. Причина эвакуации: употребление алкогольных напитков в неположенном месте. Порой, я тоскую по «лихим девяностым» и не только потому, что в те времена мою голову венчала пышная шевелюра. В те славные, свободные времена легко нищали и ещё легче наживали огромные состояния, курили где вздумается и предавались самому бесшабашному пьянству. В «лихие 90-е» суррогат никому не вредил, не то что нынче, когда курить и выпивать разрешено лишь в специально отведенных местах. Кафе и рестораны – для пьяниц. Пластиковые будки – для курильщиков. Мракобесие! А вот детская площадка для подобных занятий едва ли не лучшее место: под ногами чисто, газон подстрижен. Дети в эту полуденную пору всё ещё находятся в учебных заведениях и растлителями молодого поколения мы не станем. Впрочем, в Бунинском сквере присутствуют несколько мамаш с колясками и пол дюжины забулдыг неясных занятий и тёмных намерений. Колясочные чада слишком малы для восприятия развратных, с точки зрения административного кодекса РФ, действий, равно как и их мамаши, внимание которых всецело сосредоточенно на чадах. А теперь относительно забулдыг. Испортить вечно пьяного индивида в грязной одежде и не чищенной обуви у нас с Зоей Шишкиной нет шансов. Мы оба слишком приличны, чтобы подать подобным особам дурной пример.

Кроме вышеперечисленных, я наблюдаю стайку девиц с татуированными плечами и крашенными в яркие цвета чёлками. Эти расположились в противоположном углу сквера. Каждая имеет при себе громоздкий футляр с музыкальным инструментом и бумажный пакет с ланчем. Музыкантши – ученицы Гнесинки. Они навещают Бунинский сквер каждый день примерно в одно и то же время, полагая приятным поглощать сэндвичи под пыльными кронами и занюхивать фаст фуд автомобильным выхлопом.

В остальном всё как обычно в будний день: выкрашенные масляными красками ярких оттенков гимнастические снаряды пусты, карусели-качели застыли в неподвижности. Я таращусь на пошлую железяку, которая покоится на животе моей дамы. В центре железной звезды красная стекляшка. Вся конструкция крепится к толстой железной же цепи. И этакий trash, как утверждает Дуб-Камышевский, излучает какие-то там энергии. Что может понимать какой-то там заведующий, пусть и научной лаборатории, в украшениях?И что он, скажите мне на милость, мог там намерять? Железяка и стекляшка никакой ценности не представляют. Совсем другое дело я, Феликс Фундуклеев, предки моей матери в незапамятные времена пришли в Хазарию из Гипербореи, а по отцу я…

– Нет, мой отец жив, – отвечает собеседница.

Она смущена. С чего бы?

– Я вдруг вспомнила, что давно не видела папу. И даже не звонила уже несколько недель.

Зоя Шишкина достает из сумочки мобильник. Неужели она сейчас, при мне станет звонить какому-то там Шишкину?

– Фу! – произношу я, откупоривая очередную бутылку «Жигулёвского».

– Неругайтесь, господин Фу. Ревновать женщину к её отцу – что может быть глупее!

Зоя Шишкина смеётся, но мобильник прячет. Я, стараясь не смотреть на её отвратительно жизнерадостное лицо, тремя мощными глотками уничтожаю содержимое бутылки с желтой этикеткой. Солнечный денёк немного блекнет, но в целом я всё ещё чувствую себя не плохо.

– Нравится ли вам вино? – спрашиваю я, пытаясь направить разговор в нужное мне русло.

– Нет, – Зоя, как обычно, неприятно честна.

– Вино хорошее. Производства Чили и, как положено, крепость – четырнадцать градусов.

– Этот напиток слишком кислый. Оно не Чилийское и, скорее всего, не вино.

Вот это ход! Тогда зачем подставлять стакан? Зачем наполнять суррогатом рот? Зачем отравлять организм? Ответ очевиден: халява при любых обстоятельствах и сладка, и полезна.

– Я, собственно, пришла сюда, чтобы узнать причины вашего интереса к моему имуществу. В последнее время вы часто бываете в иприте. До меня дошли слухи, что в минувшую среду, вы снова вошли в мой кабинет и трогали звезду.

– Какую звезду вы имеет в виду? Вот эту вот гадость, что висит на вашей шее?

– Именно.

Зоя Шишкина улыбнулась. На этот раз её улыбка, хоть и с оттенком лукавства, в целом показалась мне даже ласковой. Ротик приоткрылся, в зелёных глазах заплясали золотые блёстки. Она считает себя красивой: вот в чём секрет её женского обаяния.

– Фу! – сказал я и это междометие стало единственным проблеском искренности во всей моей длинной речи. – И не подумал бы трогать такое! К тому же мой друг Дуб-Камышевский сделал замеры. Ваша звезда фонит, девушка. Носить такое украшение ещё вредней, чем есть дохлятину. Берите пример с меня, потомка хазар и гиперборейцев. В нашем роду никто не ел мяса, и я не ем мяса уже пять лет. Так посмотрите же на меня: ни грамма лишнего веса. Только кости, мышцы и жилы.

Сказав это, я на всякий случай распахнул объятия. Глаза Зои Шишкиной лучились совсем летней зеленью, грудь под серой тканью казалась такой мягкой, кожа щёк такой бархатной! Вот я и подумал: а вдруг да кинется в объятия?

Но она не кинулась. Напротив, отстранилась или, вернее сказать, отшатнулась, когда я попытался снова наполнить её опустевший стакан.

– Редькин показал мне видеозапись. Вы заходили в мой кабинет вместе с Дуб-Камышевским…

– Всё верно. Я контролировал процедуру замеров. Ведь непосредственно после этого сотрудники лаборатории, согласноусловиям договора, производили обследование моего участка.

– … а потом вы заходили в мой кабинет один. Комната 214, не помните? Причём, ключ у охранника не брали. У вас каким-то случаем оказался собственный. И не только это. Вы брали звезду в руки. Зачем?

Зоя Шишкина уставилась на меня. Так смотрит инспектор ГИБДД на водителя, остановленного им ранним утром понедельника на пустой ещё дороге. Выражение эротической весёлости сменилось на её лице уже знакомой мне решительной миной готовой к трудовым и прочим подвигам, плакатной активистки.

– Вот этого-то как раз таки и не было, – промямлил я, стыдясь собственного смущения.

– В моём распоряжении имеется видеозапись. Мне её передал Редькин.

– Но зачем, скажите на милость, он передал вам запись?..

Теперь глаза опасной женщины делаются хищными, как у изготовившейся к нападению кошки.

–… то есть, я хотел сказать, что Редькин лгун и фальсифицировал запись.

– Не думаю, – Шишкина покачивает головой, сережки в её ушах поблескивают.

Странное дело: это простое и не вполне изящное, в её исполнении, движениебудит во мне вожделение. Кто бы мог подумать: Феликс Фундуклеев восхотел немолодую, волевую и опасную женщину. Вожделение накатывает жаркими, мучительными спазмами. Однако в голове моей проясняется, будто и не было выпито нынче трёх литров «Жигулёвского». Так, на ясную голову, я решаюсь затронуть самую животрепещущую для меня тему:

– Что вы думаете относительно замеров?

– Какие замеры вы имеете в виду? – отвечает Шишкина равнодушно.

– Позволю себе напомнить: я оплатил обследование принадлежащего моей семье земельного участка в посёлке Дедково.

– Дедково?

– Да, Дедково. Это в Новой Москве.

– И что? Я слышала, работы выполнены. Лебеда, Гладких и Пётр Петрович – вся лаборатория радиологии в полном составе выезжала на место. Насколько мне известно, они уже и протокол составили.

– Протокол! Да вы видели этот протокол?

– Нет.

– Нет? Какое упущение! Это прокол всего иприта, а не протокол. Позволю себе напомнить, что я человек не простой. И дело не только в том, что я потомокгиперборейцев и могу представить неопровержимые доказательства этого факта. Дело в том, что я договаривался лично с Хреново! И что получил в результате?

– Что же?

– Повышенный уровень радиации по всем изотопам!

– Я попытаюсь разобраться, – говорит Шишкина, закуривая. – Возможно, это ошибка. В любом случае необходимо повторить замеры.

– Бесплатно?

– Нуу… это решаю не я…

– Редькин требует повторной оплаты. Но за что же, скажите на милость, я должен платить, если они намерили мне смертельную дозу? По их результатам – о, горе-учёные! – получается, что я уже труп!

– Насколько я помню, такая работа стоит три тысячи рублей.

– Вот именно!

– На мой взгляд, не так уж и много…

– Безумно дорого! Редькин, выставив такой запредельный счёт, буквально ограбил меня!

Шишкина курит так аппетитно, что мой рот наполняется слюной. Она посматривает на меня сквозь табачный дым со свирепым выражением ордынского темника. Генетическую память не обманешь, и я готов поручиться: именно с таким выражением прискакавший из восточных степей всадник наблюдалза корчами моего, лишенного имущества и прочих привилегий, хазарского предка. Тем не менее, я решаюсь на решительный шаг:

– Я достаточно богат. Являюсь собственником недвижимости. Одна из моих квартир находится здесь, неподалёку. Погода хорошая. Можно и прогуляться.

Шишкина ответила в своём непререкаемом стиле:

– Зачем вы мне это говорите?

Вопрос риторический. На самом деле Шишкина прекрасно понимает, что я имею в виду и не слишком-то удивлена. Надо её заинтересовать, заинтриговать, поразить.

Ручейки стекающего меж лопаток пота щекочут мне спину. Дьявольщина! Как же тяжело договариваться с эдакой бабой! Да и зачем? Разве нет других? Тем не менее, я продолжаю.

– Я часто думаю о смерти и у меня есть собственная стратегия борьбы с ней. Точнее, не совсем так.

Дальше мне пришлось рассказать и о жене. Эта информация, впрочем, не произвела на Шишкину особого впечатления, а я так надеялся, что она хотя бы огорчится. И вот я наблюдаю за тем, как Шишкина со всей мыслимой аккуратностью опускает окурок в ближайшую урну.

– На своей квартире вы, очевидно, хотите более подробно рассказать мне о жене? – спрашивает она.

– И не только!

Взгляд мой обещает очень многое из такого, что Зою Шишкину, по всей видимости, не впечатляет. Она поднимается со скамьи. Медальон её блещет, разбрасывая вокруг розоватые блики. Зоя Шишкина очень красива сейчас и прекрасно осознаёт свою красоту. Тем хуже для нас обоих. Однако, я не намерен сдаваться без боя.

– Постойте! Я расскажу сейчас. И не надо никуда ходить. Я открою вам секрет моей жены. Присядьте! Ещё вина? Вот так-то лучше.Я знаю, как поступлю, когда почувствую приближение смерти. Смерть можно обмануть. Во-первых можно банально сбежать. Я очень богат, имею собственность по всему миру, в том числе, виллу в Колумбии, на берегу Тихого океана. Известно ли вам каковы цунами на побережье Колумбии? Нет? Как-нибудь я вам расскажу, но сейчас не об этом. Итак, если я скроюсь на другом конце света, смерть, конечно, настигнет меня и там. Но не сразу. Я смогу выиграть у неё некоторое время. Но даже переместившись за мной в отдалённую точку пространства, она, вероятно, не сможет меня разыскать. Я замаскируюсь. Кроме русского, я владею испанским, португальским и английским языками. Там, далеко, в Колумбии или где-то ещё я перестану говорить по-русски. Я перестану думать по-русски. Я выброшу всю одежду. Но и этого может оказаться не достаточно, ведь смерть вездесуща, это-то вы понимаете? Тогда я поменяю пол. Вы изумлены? Почему? С помощью денег это возможно. Женская одежда, женское поведение – о, я досконально изучил повадки женщин! – операция, наконец. Как какая? По смене пола, разумеется. Ах, оставьте вы эти три тысячи! Что вы, в самом деле, к ним прицепились. Да, Редькин сорвал с меня втридорога, а вам смешно! Ну как вам мой план? Думаю, настала пора приступать к его реализации, ведь теперь, она собственно, пришла. И я должен,обязан принять какие-то меры для своего спасения…

Сначала она просто внимательно слушала. Потом стала улыбаться той смелой беззаботной улыбкой, свойственной в большей степени детям или умалишённым. А в конце моей короткой речи она начала хохотать

– Бежать в Колумбию переодетым женщиной? Любопытно, как же выглядит смерть? Старуха в балахоне и с косой? А может быть что-то более оригинальное? Как же вы поступите с результатами замеров коллег Дуб-Камышевского? Станете дезактивировать свой участок? Снимете весь грунт? Пожалуй, это влетит вам в копеечку! – приговаривала она сквозь смех, вовсе не замечая моих злых взглядов.

– А вы думаете, жить в месте с таким уровнем радиации безопасно? Возможно, я уже тяжко болен. Возможно, я уже практически труп…

Я теряюсь, а Зоя Шишкина смотрит на меня едва ли не с состраданием.

– Не расстраивайтесь, – говорит она. – Полагаю, коллеги Дуб-Камышевского просто ошиблись…

– О, нет! Я чувствую смерть. Она всё время бродит поблизости. Она примеривается, понимаете? Неужели вы думаете, что я отвалил за эти чёртовы замеры круглую сумму из пустой мнительности? Я чувствую: всё стало не так. Понимаете? И жена моя…

Шишкина протягивает руку. Зачем? Ах, вот оно что! Прикосновение ладони ко лбу дарит приятную прохладу. Шелковая кожа, сочувственный взгляд, сияющая звезда болтается прямо перед моим носом.

– Совсем близко. Четыре километра пешочком потихоньку пройдём. В квартире – никого и широкий простор для любых фантазий. Там можно снять звезду и всё остальное, и тогда… – испытывая невыразимое смущение под её насмешливым взглядом, я, тем не менее, продолжаю свою речь. – Но если вы привыкли на такси ездить, знайте: я принципиально против. Ходьба поддерживает здоровье в теле. Правда времени у нас маловато – минут сорок. Потом жена может вернуться.

Язык мой путается. Зоя Шишкина отстраняется, как давеча, словно я отвесил ей пощёчину. На самом деле, очень хотелось бы, по пока я не могу себе такого позволить.

– Я поговорю с Редькиным. Коллеги повторят замеры, возможно, бесплатно. Не стоит так расстраиваться из-за пустяков.

– Ах, этот ваш Редькин!..

– Что не так с Редькиным?

Теперь Шишкина выглядит настороженной, будто хуже меня знает своего беспутного начальника и теперь решила выпытать о нём всё до конца.

– Это нелюдь, – отвечаю я просто и добавляю для окончательной ясности:

– Мы с вами люди. Любого из нас можно одобрять или порицать, словом, как угодно оценивать, но мы оба – люди. А ваш Редькин – нелюдь. И отношение к нему обязано быть соответствующим, как к нелюдю. Совсем другое дело Хреново. На мой взгляд, вполне достойный господин.

– Не думаю, – Шишкина отвечает коротко и безапелляционно, в своём стиле, а я чувствую, как мужская харизма стекает по моей спине струйками влаги, липкой и холодной.

Действительно, некоторых женщин приходится так долго добиваться, столько приходится тратить сил, что к концу процесса совершенно теряешь запал и ничего тебе уже от неё не надо. Однако принципы спортивных достижений превыше всего – если уж начал, надо доводить дело до логического конца, то есть до секса. А как же без него?

– Я знаю, Дуб-Камышевский вам больше по душе пришёлся, – улыбка Шишкиной источает иронию, а я невозмутимо продолжаю:

– По душе-то он по душе. Приличный и даже, в некотором смысле, красивый человек. Однако он сам мне признался, что влюблён в одну из профессоров иприта. Не ведомо каких наук профессор эта Клавдия Круговерова. Не знаете? Умнейшая и красивейшая женщина, вполне по стать Камышевскому. Так что вы попусту страдаете. Заведующий радиологической лабораторией ваших чувств не поймёт, на то он и Дуб. Но если б наш Аркаша был чуть пооборотистей, то непременно уже занял место руководителя иприта. А так… Вот я жду, когда Хреново наконец подсидит Редькина, потому что последний меня категорически не устраивает.

– Да вам-то какая разница? Хреново, Редькин. Вам-то что за дело?

– Как же, как же! У меня на иприт большие виды. Направление деятельности уж больно перспективное, а у меня масса идей по этой части. О, если ваше здание реконструировать, если оснастить лаборатории соответствующим оборудованием, таких дел можно наделать. Большие деньги, скажу я вам. При ресурсах иприта и моём идейном руководстве через год каждый из нас купит себе по пентхаусу на Новом Арбате. Жить в доме с видом на Красную Площадь – это, скажу я вам, не пустяк. Однако, мои планы возможно реализовать только после устранения Редькина. Итак, я голосую за Хреново, а вы?

Говоря так, я заметил в Шишкиной довольно приятные перемены. Зоя, разинув рот, внимала каждому моему слову. Вся сцена напомнила мне сюжет какого-нибудь Ги де-Мопасана, где провинциальная простушка внимает обольстительным речам удачливого ловеласа.

***

Редькин возник внезапно, словно материализовался из знойного марева, в дальнем, примыкающем к Большому Ржевскому переулку, углу сквера. Руководитель ИПРиТа вошёл под кроны поступью горделивой и спокойной.Так шествует по лесной опушке самец великолепного оленя. Мамаши с колясками и их беспокойные чада, тайные выпивохи, офисные клерки и татуированные девицы – студентки Гнесинки, все оборачивались на него, кто изумлённо, кто с одобрением, а некоторые и с насмешкой. Сходство с лесным обитателем Редькину придавала не столько плавная поступь, сколько обильно разветвлённые, необычайной высоты рога. Это их тяжесть придавала его походке столь специфическое, нечеловеческое достоинство. Это они цеплялись за нижние ветки деревьев, украшая себя разноцветными листочками. Так новогодняя ёлка украшается игрушками.

– Ой!

– Что с вами, господин Фу?

– Ой! Я увидел образ врага.

– Образ чего?

– Врага! Редькин – мой враг. Вот он!!!

Я протыкаю указательным пальцем правой руки пространство, в надежде, что морок рассеется. Но Редькин продолжает свой путь по Бунинскому скверу, величаво покачивая рогами.

Но этого мало! Уродливый медальон Зои Шишкиной обладает странной способностью собирать и аккумулировать световые лучи. Эту особенность ужасного украшения я замечал и раньше, но как-то не придавал значения, полагая, что обладательница стекляшки просто-напросто чистит её по утрам самой банальной зубной пастой. Однако, в момент появления Редькина под липами сквера, на солнышко как раз набежала тучка, но медальон, внезапно ожив, стал извергать алые протуберанцы, ослепляя меня и ввергая в ещё большую растерянность. Редькин же поводит головой из стороны в сторону. Ловит восхищённые взгляды или высматривает кого-то?

На всякий случай и во избежание больших бед, я укрываюсь за широкой спиной Зои Шишкиной.

– Что это с вами? – не без ехидства интересуется та.

– Не хочу, чтобы он меня видел рядом с вами. Повторяю: Редькин мой враг.

– Скажи мне кто твой враг и я скажу тебе, кто ты, – изрекает Шишкина.

Похоже, она снова обрела свой ненадолго утраченный сарказм. Помимо прочих недостатков, в ИПРиТе она не только считается ближайшей помощницей Редькина, но часто бывает не менее назидательна, чем её руководитель.

Стараясь не паниковать, я исследую возможности к бегству. Столкнуться с Редькиным нос к носу, да ещё при подобных обстоятельствах – нет кары хуже.

А вокруг творится чёрт знает что. В одной из колясок истерически заверещал младенец. Крепко поддатый забулдыга на соседней скамейке смачно выругался. Татуированные девицы гурьбой прыснули в сторону пешеходного перехода, направляясь, очевидно, к ограде концертного зала училища Гнесиных. В то же время, в сквер вкатился бойкий самокатчик – крепкий в меру подкачанный парень лет тридцати, коротко стриженный, с аккуратной, молодой бородой. Его самокат, очевидно, оснащён электрическим моторчиком, потому что парень просто катился по дорожкам сквера,не отталкиваясь от них ногой. Скоро он разминулся с чинно шествующим Редькиным. Окинув руководителя ИПРиТа равнодушным, полным холодной ирониивзглядом, парень покатился в сторону детской площадки.

Эта-то ирония и стала причиной моей настороженности. Пожалуй, молодец мог бы и удивиться, а ещё вернее – испугаться при виде двуногого рогоносца. А он проследовал мимо, будто по улицам и скверам столицы шляется такое множество рогатых мужиков, что попытайся их пересчитать и через минуту непременно собьёшься со счёта.

А потом Шишкина сняла с шеи цепь и спрятала сияющий потусторонним светом медальон в сумочку.

Парень же, ни мало не смущаясь нашим присутствием, вкатился на пластиковый настил детской площадки. Стройная фигура, ловкие движения, улыбка блещет солнечными зайчиками – паренёк симпатичный. Женщинам нравятся атрибуты мужественности в виде ухоженной бороды, бриллиантовых фикс, длинных ног, широких плеч и тому подобное. Парень же явно намеревается подзаняться физкультурой. Вот он соскакивает с самоката. Вот он «паркует» своё транспортное средство, прислонив его непосредственно к моей скамейке. Вот он хозяйским взглядом озирает гимнастические снаряды и останавливает свой выбор, разумеется, на турнике. Перед началом упражнений на глазах у мамаш и Зои Шишкиной, жестом достойным самой прихотливой стриптизёрши, он обнажает торс. Я слежу за Зоей Шишкиной, а та неотрывно смотрит на гимнаста. Тот подрыгивает, повисает на перекладине и…

Собственно, меня мало интересует телесная красота и спортивные достижения неизвестного проходимца. Оставаясь равнодушным к любого вида физкультуре – кроме секса, разумеется – я отдаю всё своё внимание залежавшимся в моём пакете двум крайним бутылкам «Жигулёвского».Впрочем, поглощение пива не мешает мне отслеживать успехи новоявленного спортсмена, как по реакции мамаш, там и по взгляду Зои Шишкиной. При этом первые пребывают в стойком восхищении, в то время как Шишкина скорее озадачена, чем восхищена. Она поминутно то заглядывает в сумочку, то любуется гимнастическими кульбитами, будто сопоставляя телесную красоту гимнаста с сомнительными достоинствами своего медальона. В целом, её поведение являет собой своеобразную форму фетишизма, свойственного некоторым дамам. Подобные особы, за неимением возлюбленного, влюбляются в домашних питомцев, тряпки или украшения.

Наконец, когда мой запас пива оказывается полностью исчерпанным, я приканчиваю остатки вина, а парень завершает гимнастические упражнения преисполненным особого изящества соскоком. Мамаши рукоплещут. Зоя Шишкина присоединяется к их восторгам. Парень прикрывает торс майкой и направляется к нам. При его приближении Зоя Шишкина не только застёгивает свою сумочку, но и хватает её в охапку, прижимая к груди, как самое драгоценное из сокровищ.

– Я заметил ваш медальон до того, как вы спрятали его. Вы смотрите на меня с изумлением. Это и понятно.

Парень улыбается. По крашеным доскам скамьи, по обескураженному лицу Шишкиной, по моей собственной, утратившей всякую изысканность физиономии, скачут резвые солнечные зайчики. Впрочем, гримаса парня больше похожа на оскал фланирующей в океанских глубинах акулы.

– Вы удивлены бессилию своей игрушки. Конечно, звезда Трояна не всесильная и теперь вы в этом убедились. Не волнуйтесь, она мне не нужна. Я не похищаю женских украшений.

Что он несёт? Вслух же я решаюсь задать совершенно другой вопрос:

– Вы не находите изделие в форме звезды слишком грубым? Когда я увидел его впервые, то так и сказал: «Фу, какая грубая вещь».

Проигнорировав моё обращение, пареньобщается эксклюзивно к Шишкиной:

– Не стоит защищать его. Только попусту потратите силы и время.

– Вы о господине Фу? – осведомляется Зоя.

Опять! Дуб-Камышевскийдавно уж протрепался мне о том, какое прозвище Шишкина выдумала для меня. Я-то подумал – врёт завлаб. Дыхание моёпресеклось, в виски ударили тяжелые молоты. Ноги при этом сделались ватными, а тело настолько тяжёлым, что я, как ни старался, не мог приподнять его над скамьёй даже на сантиметр. Напротив, испытывая неведомую доселе тяжесть буквально каждой клеточкой своего тела, я был вынужден прилечь на скамью. Однако, горизонтальное положение не доставило моему телу необходимого облегчения. Оно продолжало страдать и саднить, будто его сжимал в объятиях и мял, и тискал невидимый великан. Да, тело моё испытывало муку, но дух, но разум, хладнокровно констатируя факт телесных мучений, продолжал бесперебойно функционировать, будто стараясь абстрагироваться от биологической субстанции, вырваться, так сказать, из тисков страдающей плоти, чтобы вознестись в эмпиреи. «Как же так? Души ведь нет! Как же так?» – твердил кто-то совсем рядом. Возможно, это стенает моё собственное тело. Впрочем, я уже не хотел отождествлять себя с ним. Я уже существовал отдельно и наблюдал за происходящим в Бунинском сквере как бы со стороны, а возможно, и с высока.

– Хорошее прозвище вы ему дали! Соответствует его сути, – парень продолжал говорить и грудные мышцы перекатываются под тонкой тканью майки. – Тем не менее, оставьте его. Отступитесь.

– Не понимаю.

– Уходите.

– Не могу. Я уйду только вместе с господином Фу.

– Но почему?!!

Лицо парня внезапно сделалось злым.

– Нет, мне не постичь человеческой логики! Посмотрите на него. Видите, он уже готов.

– К чему?!!

– Посмотрите внимательно: от отходит.

– Куда?

Быстро выхватив из сумочки мобильник, Зоя приблизилась ко мне, склонилась так близко, что я почувствовал аромат её парфюма. Аромат этот, впрочем, показался мне удушливей ядовитого, парализующего дыхательные мышцы, газа.

– Он посинел! Ему плохо! Быстрее!!! Как где?!! Никакого адреса я назвать не могу. Это Бунинский сквер между Молчановкой и Поварской. Он умирает здесь на скамейке.

О ком это Шишкина толкует? Сначала я пытаюсь воссоединиться с собственным телом. Если оно чувствует запах духов Шишкиной, значит ещё живо. Потом пытаюсь приподнять его над скамьёй – всё тщетно. Шишкина продолжает суетиться возле моего тела то хватая его за руку, то хлопая по щекам. Мне очень хочется, чтобы парень ушёл, но он почему-то не уходит. Он выжидает. Но чего?!! А я уже имею вполне конкретные подозрения относительно намерений обоих.

Шишкина, конечно, напугана. Скорее всего, ужасный вид моего тела рисует в её смышлёной головке апокалиптические картины. Да мне и на самом деле худо. Воспоминание настигает меня внезапно. Я действительно видел парня раньше. Мне запомнилась именно его яхонтовая улыбка.

***

Однажды, с месяц назад, – помню, лето было в самом разгаре – он проехал на велосипеде мимо наших ворот. Я тогда распахнув их, чтобы запарковать свой автомобиль. Другой раз, на той же неделе, я столкнулся с ним в ближайшем минимаркете, где он покупал литровую бутылку вермута. Ароматизированные полусладкие вина ужасная гадость. Терпеть их не могу, но паренёк этот в тот памятный день опустошил литровую бутылку поддельного «Мартини» одним духом, а я стоял рядом и наблюдал, как двигается его волосатый кадык. Одет он был, как самый распоследний хипстер. Помнится, моё внимание привлекли дорогие часы на его запястье, диссонировавшие с общей затрапезной дешевизной облика. Вылакав свой вермут,он мне зачем-то представился мне, причём не настоящим именем, а каким собачьим погонялом. «Я – слуга Самаэля» – так сказал он. А у меня мелькнула тогданеприятная мыслишка: может ли этот пройдоха-хипстер иметь какое-либо отношение к похождениям моей жены? Но мысль мелькнула и исчезла, оставив по себе дрянной осадок. Такое послевкусие бывает после обильных возлияний вермутом. А теперь вот оно как сложилось.

Мои неприятные размышления прерываетпоявление людей в синей униформе – двух мужчин и женщины.С высоты своего положения, я с удовольствием наблюдаю усиливающуюся суету и всеобщую тревогу относительно моего плачевного вида и беспомощного положения.

Вот группа в синей униформе, объединив усилия, пытается реанимировать моё тело. При этом я ощущаю отдельные слабые импульсы, не дающие, впрочем, никакого результата – воссоединяться с собственным телом у меня нет ни малейшего желания. Тогда они кладут моё тело на носилки и тащат в сторону Поварской, где мигают проблесковые маяки кареты неотложки. Впереди меня ожидают интенсивные и, возможно, болезненные реанимационные процедуры, подвергаться которым мне вовсе не хочется. Я парю над носилками, наблюдая за собственным телом. Оно вытянуто в струну, руки прижаты к бокам. Тело приторочено к носилкам широкими ремнями так, что и при желании не смог бы пошевелиться. Наш физкультурник смотрит вслед носилкам, посверкивая своими отвратительными фиксами. Я с удовольствием созерцаю его макушку, где среди коротко стриженных кудрей проступает ранняя плешь.

– Послушайте! – кричу я. – Вы не того забираете! Там, в сквере Редькин. Торопитесь, он уже, наверное, вошёл в Борисоглебский. У Редькина редкое заболевание или аномалия, как хотите. Вот кого надо лечить, а меня оставьте. Шишкина, скажи им!

Но меня не слышат. Только немолодая женщина, возможно, медсестра, просит несущих носилки мужчин приостановиться, зачем-то приподнимает моё веко, смотрит в неподвижный зрачок, качает головой и отступается.

– Что там с ним? – спрашивает один из мужчин.

– Показалось, – отвечает медсестра.

Шишкина нерешительно плетётся следом за носилками.

– Желаете его сопровождать? – обращается к нейодин из медбратьев.

Тогда парень впервые заговорил непосредственно со мной. При этом он отнюдь не склонился над распростёртым телом. Он задрал голову кверху и смотрел мне прямо в глаза, совершенно не удивляясь такому странному моему положению относительно собственного тела.

– А рогоносцев, действительно, много. И ты, по ходу, один из них, – весело проговорил он. – Скоро ты узнаешь, как живётся человеку, если к его черепу накрепко приросли рога.

Тут я пугаюсь, сам не ведая чего, а ведь минуту назад мне нравилось парить над Бунинским сквером, не чувствуя собственного тела.Теперь мне хочется оказаться на носилках, испытывать различные телесные ощущения. Пусть это будут зуд, похмелье, позывы кишечника или мочевого пузыря. Пусть это будет голод или половое влечение. Мне хочется шевелить руками, согнуть ноги в коленях, разомкнуть веки и смотреть, как на фоне синего неба трепещет на слабом ветерке желтеющая листва ранней осени. Однако, ни на что вышеперечисленное я категорически не способен и умоляю незнакомцев в синей униформе немного повременить.

– Позвольте хотя бы проститься с собственным телом! – кричу я им.

— Они тебя не слышат, — не без ехидства отвечает парень.

— Как же! Ты посмотри! Я уже на носилках! Уже и пристегнули! Зояяя!!!!

— Они тебя не слышат, потому что теперь ты мой!

Разочарованный и одинокий я зависаю в пространстве между гравием и нижними сучьями лип. Парень, подхватив самокат, спешит к Поварской, и я неведомо почему следую за ним, подобно воздушному шару, который тянет за ниточку дошколёнок.

Глава третья. Пращур и правнучка.

Тревожная мысль стучала в висках. Она проспала! Она опоздала, вовремя не явилась в лабораторию, а там господин Джонатан и его свирепые помощники уже донимают профессора расспросами. Профессорша уже мельтешит по коридору сама не своя. Дора Филипповна уже режет пироги к чаю, а в пятом кабинете, под зонтом вытяжки, в огромной круглодонной колбе уже закипает белая прозрачная жидкость с резким запахом. Вот-вот грянет взрыв!

Зоя вскочила на ноги, в два прыжка преодолев расстояние от дивана до платяного шкафа. Лишь на миг узрев собственное заспанное лицо в туманном зеркале, она распахнула дверцы. Что надеть: платье, джинсы? Если платье, то длинное в пол, синее, или покороче, до колен, пестренькое? А может быть, лучше юбку? Уместен ли сегодня строгий, классический вариант – светлый верх, тёмный низ? Впрочем, раздумывать оказалось недосуг - мужик снова сидел в шкафу. Левой рукой он сжимал здоровый, обоюдоострый клинок, по которому водил точилом, зажатым в правой, огромной, заскорузлой ладони. Металл беззвучно соприкасался с металлом, порождая мириады сине-зелёных, холодных искр. Зоя на миг испугалась, Что, если вещи в шкафу воспламенятся? А что, если навязчивый субъект попортит своим клинком шелка и кашемир её нарядов? Наподдать разве ему, да покрепче. Испугается и впредь остережется сидеть в её шкафу. Зоя обернулась к окну. Вот она, гимнастическая палка. Может быть, использовать её в качестве оружия?

— Ну что, внучка, одумалась? Станешь слушаться? – проговорил мужик.

Внучка? Зоя воззрилась на раннего гостя. Бороды своей мужик давно не стриг и не чесал. В густых, сероватых зарослях, покрывавших нижнюю часть его лица, шевелились, непрестанно изгибаясь, толстые червяки румяных губ. От него ощутимо разило конским потом и чесноком. Мужик сидел под сенью её одежд, по-турецки скрестив ноги. Голый живот его выпячивался поверх широкого, набранного из чеканных пластин, пояса. Мощный торс ночного гостя покрывала густая шерсть. Кованные наручи и оплечья крепились сыромятными ремнями прямо к голому телу. Бедра и колени его закрывала сплетенная из тонкой, матовой проволоки юбка, надетая поверх полосатых очень грязных штанов, заправленных в высокие, с загнутыми носами и расшитыми бисером голенищами, желтые сапоги. Зоя и сама бы такие с удовольствием носила. Тем более, что ножка у мужика удалась в дамский размер. В целом мужик был не молод, конечно, но и не настолько стар, чтобы вот так вот, запросто, именовать Зою внучкой. А ведь явился не в первый раз. Раньше так же возникал в самое неподходящее время, в самых неожиданных местах, в том числе и в этом вот платяном шкафу.

— Пошел вон! – буркнула Зоя и направилась к окну, за гимнастической палкой.

— Сразиться со мной желает! Палкой собралась побить! – мужик захохотал. Дверцы шкафа затрепетали, подобно крыльям мотылька.

Мутноватое зеркало в центральной секции двери жалобно задребезжало. Сама конструкция фирмы «Фабиан Смит» затряслась, как в предсмертном ознобе. Казалось, ещё минута и мужик развалит шкаф на шпонированные панели, оросит паркет крупным бисером крепежной арматуры, соорудит из зоиных нарядов огромную, разноцветную, шевелящуюся кучу да и возляжет на неё, весело подрыгивая желтыми, как у гуся, ногами.

— Аааррр!!! Моя внучка! Моя!!! – вопил мужик. – Пусть нет достойных мужиков в моём роду, но наследовать есть кому! Есть!!!

Зоя взяла палку. Шириной с запястье, она была слишком уж легкой для настоящей драки. А мужик уже лез из шкафа наружу. Разноцветные шарфы повисли на шипах его оплечий. Вот он воздвигся посреди комнаты – кряжистый, бородатый, бровястый, рожа свирепая, а росточку-то – чуть повыше самой Зои, но зато значительно шире её в плечах. Следом за мужиком из шкафа выкатился его островерхий, увенчанный огненным пером, шлем. Мужик ловко поддел его носком желтого сапога, поднял в воздух, поймал на остриё ятагана да и напялил на лохматую башку. Со шлемом на голове, он казался выше ростом и ещё более воинственным.

— Ну как?! – посуда в серванте отозвалась его воплю жалобным бренчанием. – Так я лучше?! Так нравлюсь?! Аааррр!!! В прошлый—то раз я тебе не понравился, — мужик нащурил глаза. – Ты перепугалась. Я расстроился. Но не потому, что страшен! – он снова возвысил голос. – А от того, что ты показалась мне трусихой. Не почитающей собственных предков отступницей!

Зоя растерянно смотрела на гостя. Рука её ослабела, ладонь разжалась, гимнастическая палка с тихим стуком упала на пол.

— Напротив, вы мне понравились. Я даже сегодня открывала шкаф в надежде, что вы там, — проговорила она.

— А если обрадовалась, то забери мою звезду!

— Опять он за своё! – Зоя закрыла лицо ладонями. – Какая звезда?! Мне надо на работу! Там господин Джонотан! И, возможно, скандал уже начался.

Зоя оттерла мужика плечом, освобождая себе дорогу к гардеробу. Мужик поддался легко, но голое плечо ожгла боль. Эх, наверное оцарапалась о шип его доспеха. Теперь предстоит досадная канитель с перекисью водорода и пластырем! Но о ране она позаботится чуть позже. А пока надо выбрать правильную одежду. В общении с европейским асессором не может быть мелочей! Отстраняясь, мужик осел на пол между шкафом и диваном. Звенья кольчужной юбки печально звякнули.

— Горе мне. Звезда Трояна – моя звезда — сгинет! Пропадет! Исчезнет!.. – горько причитал он.

Зоя сосредоточенно рылась в шкафу, а голос за её спиной звучал всё тише и тише. Наконец, когда она уже определилась с нарядом, зазвенел рингтон будильника.

— I believe in love^[1]… — выводилзвучныйбаритон.

***

Зоя оторвала голову от подушки. Между синими полотнищами гардин серело ранее утро. Она схватила мобильник. Так и есть: половина шестого. Подъём! Усевшись на кровати, она бросила нечаянный взгляд на шкаф. Створки дверей – обе, и зеркальная, и обычная, шпонированная – были плотно прикрыты. В комнате царил обычный для её жилища, легко устранимый кавардак. Зоя поднялась. Путь её лежал через сумрачную прихожую к светящемуся дневным светом, матовому стеклу кухонной двери. До какой же степени надо увлечься работой, чтобы окончательно утратить способность отличать сон от яви? Удивительный мужик в средневековых латах, надетых прямо на голое тело, не первый раз являлся ей в предутреннем сне. И каждый раз он толковал о какой-то звезде. И каждый раз причитал и жаловался. Как же его звали? Баян? Троян?

Она пила кофе, пережевывая случайные куски вместе с остатками сна.

Она долго выбирала обувь, прежде чем остановиться на единственной, наиболее приемлемой для сегодняшнего непростого дня паре.

Она долго не могла попасть в нужную дырку, застегивая брючный ремень. И только расчесывая волосы перед зеркалом, уже наполовину одетая, она обнаружила на левом плече свежую, кровоточащую царапину.

Но она не успела удивиться, потому что зазвонил телефон – первый, самый ранний и самый досадный из звонков торопил её к месту службы, в лабораторию экспериментальной генетики. Её ждал путь через пробуждающуюся Москву из Чертанова на Новый Арбат, через Манежную площадь.

Глава четвёртая. «Вас вызывает база торпедных катеров!»

Редькина и Хреново объединяла не только похожесть фамилий и близость дат рождения. Руководитель ИПРиТа и его первый заместитель имели, к тому же, и внешнее сходство. Такое семейное сходство бывает у двоюродных братьев. Худощавого телосложения, гладколицый, бритоголовый, но, в то же время и с сединой в бороде – так можно было бы описать обоих руководителей вверенного заботам Зои учреждения. Впрочем, при внешней схожести, Редькин и Хреново братских чувств друг к другу отнюдь не испытывали. За плотно прикрытой дверью, расположившись в противоположных углах большого помещения, служившего обоим рабочим кабинетом, они перебрасывались недружелюбными фразами. Интонации их напоминали то квохтанье разгневанного кочета, то пёсье взрыкивание, то шипение изготовившегося к атаке пресмыкающегося.

Зоя медлила перед дверью, прислушиваясь к знакомым голосам. Ещё раз прочитала прикреплённую на уровне её глаз табличку: «Редькин А.А. – руководитель ИПРиТ» и чуть пониже первой, вторую: «Хреново Б.Б. – первый заместитель руководителя ИПРиТ». Сделав глубокий вдох, она трижды стукнулав филёнку двери.

Входя в кабинет руководителей ИПРиТа, Зоя спрятала звезду Трояна в горсти. Но это мало ей помогло. Хреново, оборачиваясь на стук её каблуков, продемонстрировал обросшее жесткой остью рыльце, а над бритым черепом Редькина возвышались, причудливой конструкциирога. Медальон в ладони Зои чувствительно пульсировал, просясь на волю и предупреждая об опасности. Зоя знала, что если она оставит звезду дома, если бабушкино наследство будет находиться вне пределов ИПРиТа, то Редькин и Хреново будут выглядеть, как обычные мужики. Ах, зачем она нынче надела на шею цепь со звездой?

– Как дела у высшего руководства? – поздоровавшись, спросила Зоя.

Онаизбегала называть своих начальников по именам. К тому же форма обращения «высшее руководство» чрезвычайно нравилось обоим её руководителям. В данный момент высшее руководство ИПРиТа раскинулось каждый в своём кресле

– Наши мысли заняты деньгами. А вот чем заняты вы – это вопрос, – сказав сие, Хреново прегромкохрюкнул.

– Опять ты хрюкаешь, Хреново, а до этого лаялся. Ты уж придерживайся какой-то одной позиции. Что мечешься, как фекальный выброс в полынье? – произнёс Редькин, покачивая рогами. – Присаживайтесь, Зоя Григорьевна. Мы вас пригласили, чтобы узнать за что платим вам такие сумасшедшие деньги.

Пока Зоя усаживалась, медальон выскользнул из ладони. Камень кроваво блеснул. Редькин нащурился.

– Ррр-ав! – вполне внятно произнёс Хреново и засмеялся, впрочем, вполне по человечески.

– Опять вы надели это ужасное украшение, – прошипел Редькин. – Ссснимите!

И Зоя послушно спрятала звезду в карман платья

Так уж повелось в ИПРиТе, «Высшее руководство» предпочитало именно руководящими заботами головы себе не морочить, а потому оба начальника Зои занимались своими гаджетами, оставляя без снимания растущие кипы служебных бумаг. При этом Хреново разместил нижние конечности на столешнице. Подковы на его копытах матово поблескивали в лучах блеклого осеннего солнышка. Редькин полулежал в кожаном кресле с высокой спинкой. Ветви его рогов царапали чёрную кожу, оставляя на ней заметные следы. На столах, перед обоими руководителями ИПРиТа, разумеется, стояли компьютерные мониторы. Оба компьютера – Зоя знала это наверняка − были выключены. Тут же помаргивала дисплеем продолговатая лепёшка мобильного устройства – руководитель ИПРиТа, по обыкновению, записывал их разговор.

– У нас появился хороший заказчик. Вы, разумеется, как обычно не в курсе, но я вас проинформирую. Господин Фундуклеев заплатил хорошие деньги за изучение аномалии, внезапно возникшей на территории его поместья…

– Да какое там поместье! – перебил Редькина Хреново. – Участок в двадцать соток в посёлке Дедково он называет поместьем! Ррр-ав!!!

– Участок площадью двадцать пять соток в элитном посёлке, – парировал Редькин.

– Да какие там хорошие деньги! – не унимался Хреново. – Заплатил на треть меньше, чем полагается по прейскуранту. А где разница, я тебя спрашиваю? А разницу ты, Редькин, положил себе в карман, сделав при этом скидку, полагающуюся при расчёте налом, в обход кассы.

– Это место записи я, разумеется, вырежу. Не волнуйтесь, Зоя Григорьевна, – проговорил Редькин, покачивая рогами.

– Работы уже выполнены? – спросила Зоя.

– Вот вы не знаете, а должны бы! С работами по заказу Фундуклеева у нас случился кризис, который вы, Зоя Григорьевна, должны были предвидеть и предотвратить, как кризисный менеджер.

– Можно посмотреть результаты замеров?

– Можно! Отправляйтесь в радиологическую лабораторию и смотрите!

– Что же,всё таки, произошло?

– Ты слышишь, Хреново? Она спрашивает, что произошло. Твоя подчинённая не знает, что произошло! Фундуклеев разорвёт контракт, а я разорву нерадивых…

Голос Редькина сорвался на самое паскудное блеяние, голова его затряслась.Ответвление правого рога вонзилось в спинку кресла и застряло там. Пытаясь освободиться, Редькин хрипел и дёргал головой.Нет, не те у него рога. Такому, как он полагаются не оленья, а турьи или козлиные.

– Хорош блеять, Редька. Будешь блеять – рога обломаешь! – проговорил Хреново.

Как же так? Почему такое парнокопытное существо и лает? Зоя задумалась, припоминая мифических копытных пёсьеглавцев.

Хреново снова хрюкнул и почесал левым копытом правую ногу.

– Всё очень просто, Зоя Григорьевна. Эти научные дебилы намерили там какую-то хреновину. Фундуклей, увидев результаты, полез на стену. Как он ругался! Как нервничал! Я думал – помрет. А потом они все перепились…

– Кто перепился? – осторожно уточнила Зоя.

– Научные сотрудники, мать их… - Редькин, наконец высвободил рог из обивки кресла и длинно, и витиевато выругался.

– Что же с результатами? Что с ними не так?

– Надо Дуба позвать. Пусть Камышевкий объяснит, а то я что-то устал, – сказал Хреново.

– Я больше тебя устал, – поддержал коллегу Редькин. – Позвони Камышевскому сам. Только пусть сюда, в кабинет, не вламывается. Не могу видеть его интеллигентную морду. Пусть ждёт Зою за дверью. Ну что же ты то хрюкаешь, то чешешься, гад. Звони! Твой начальник тебе приказал!

– Да какой ты мне начальник?!!

Хреново вскочил на ноги. Подковы громко ударили в старинный паркет. Редькин склонил голову, направляя на него свои рога.

– Я сама позвоню, – примирительно произнесла Зоя.

– Это не ваша компетенция! – взревел Редькин, вскакивая. – Пусть Хреново звонит!

В запале руководитель ИПРиТа боднул стену. При этом правый его рог проткнул слой сухой штукатурки. Редькин мотнул головой. На пол посыпались белые плоские куски с неровными краями. Запахло пылью. Хреново скакал вокруг него. Его копыта превращали штукатурку и мелкий порошок.

– Предлагаю успокоиться и выработать план корректирующих действий! – проговорила Зоя.

Слова «план корректирующих действий», как обычно, возымели магически-успокоительное действие…

***

Зоя покидала кабинет начальников в смятении чувств. Еще бы! Семейные неурядицы выбьют из колеи кого угодно и в один миг. Сигнал watsapпропищал в тот момент, когда она, утихомирив высшее руководство, уже договорилась о встрече с Дуб-Камышевским.

Сообщение младшей сестры, Ксении пестрело плачущими смайликами. Что-то многословное и опять об Игоряшке. Закрывая за собой дверь кабинета начальников, Зоя прочитала таки последние фразы:

«… он решил так зарабатывать. Говорит, надоели мои попрёки. Говорит, эта баба отличный компаньон для бизнеса и чашечки у её бюстгальтера размера «D». Так они вместе уехали лес валить. Мама говорит, что раньше лес валить ссылали, а нынче это называется бизнес».

Зоя замерла на пороге кабинета высшего руководства, обдумывая суть и очерёдность дальнейших действий.

Заведующий лабораторией радиологии, профессор Аркадий Власович Дуб-Камышевский уже стоял рядом с ней, всем своим видом выражая смиренное участие.

– Что там? – спросил он, указывая на зоин смартфон.

– Всё нормально, как обычно, – ответила Зоя.

Аркадий Власович приложил ухо к белой филенке двери. Подождал минуту.

– Что-то лая не слышно, – проговорил он наконец. – Если б дрались, то был бы слышен грохот. А так – непонятно. Что вы там рассматриваете в своём телефоне? Опять семейные неприятности?

– Всё нормально. Я успела их разнять. По счастью рога Редькина воткнулись в стену. Тут кругом сухая штукатурка, а она мягкая…

– Как вы сказали? Рога?

Зоя, наконец, подняла голову. Голубые глаза Аркадия Власовича оказались совсем рядом. Щеки и лоб его, как обычно, покрывал здоровый румянец. Нос имел правильную, вытянутую форму с небольшой горбинкой. Завлаб выглядел, как обычный и при том вполне приличный человек: ни рогов, ни копыт, ни пятака на месте носа.

– Семейные проблемы? О, да… – рассеянно проговорила Зоя. – Точнее у сестры. Точнее…

– Понимаю, – кивнул Аркадий Власович.

– А тут ещё эти замеры. Говорят, Фундуклеев недоволен.

– Недоволен, – Аркадий Власович снова кивнул.

Их разговор прервал зуммер – в кармане завлаба подал сигнал мобильник. Аркадий Власович ответил на звонок. Из динамика устройства прозвучало: «Вас вызывает база торпедных катеров». Зоя узнала голос старшего научного сотрудника лаборатории родиологии по фамилии Лебеда.

– Хочу посмотреть результаты фундуклеевских замеров,– быстро проговорила Зоя.

И она подалась было в сторону радиологической лаборатории, но завлаб заступил ей дорогу.

— Непосредственно в лаборатории нечего и смотреть. Результаты замеров при мне. Вот они, взгляните, – и он вручил Зое распечатанный на принтере лист. – Всё зашкаливает, Зоя Григорьевна

— Так-таки и всё, Аркадий Власович?.

— Всё! Бета-, гамма-излучение. Они взяли пробы почвы и воздуха. Воды из лужи зачерпнули. Я измерил альфа-активность. Сам! Лично! По всем параметрам превышение в десятки раз! — заверил её Аркадий Власович.

— А радон?

— Радон надо мерить.Надо упаривать пробу, а её слишком мало. Но радон — это уже мелочи. Надо ехать и … — Аркадий Власович почему-то смутился.

— Сами поедете? — спросила Зоя.

— Сам я не могу, — завлаб смутился ещё больше. — Вы же знаете. Мои права… Лишен прав вождения на полтора года, а везти оборудование общественным транспортом запрещает составленная вами инструкция.

— У ваших научных сотрудников есть автомобили. У каждого кроме, кажется, Петра Петровича.

— Это так!

Гладкое лицо завлаба залил густой румянец. Он отвёл глаза.

— Надо с ними договориться, — настаивала Зоя.

Она вертела в руках протокол замеров. Результаты казались невероятными и требовали тщательной перепроверки. Да и радон! Измерить его активность мог только завлаб, который в странном смущении отрает испарину со лба.

— Лучше повторить замеры сегодня, по горячим следам. Пойдёмте, Аркадий Власович!

И Зоя решительно направилась по пустынному коридору в сторону двери с табличной «Лаборатория радиологии. Научные сотрудники».

— Сегодня туда лучше не соваться, — лепетал ей вслед Аркадий Власович. — Сегодня день неудачный для вашего кризисного менеджмента …

Зоя взялась за дверную ручку. На запястье блеснул браслет. Серебристые стрелки показывают половину второго пополудни. До конца рабочего дня уйма времени и завлаб в компании одного из научных сотрудников вполне успеет добраться до очага аномалии, произвести замеры и вернуть оборудование на место хранения. А завтра они все вместе поколдуют над результатами. Не может же быть, чтобы участок земли, на котором испокон века стоит обычный жилой домдавал такое излучение по всем изотопам Участок расположен в густонаселённом районе. Это не могильник, не частьпромзоны, не помойка. Вокруг очага радиоактивности обычные жилые дома.

Посёлок Дедково в не такие уж давние времена — дачное место.Огромные участки земли, не менее тридцати соток каждый, сразу после войны раздавали под дачи заслуженным и даже известным людям. Дома вокруг нехорошего места добротные. Люди живут там давно и постоянно. Откуда мог взяться в таком месте очаг радиоактивности?

Погруженная в размышления, не сводя глаз с цифр протокола, Зоя вошла в кабинет научных сотрудников. Атмосферу комнаты заполнял кисловатый, дрожжевой дух к которому примешивались сладкие, ванильные нотки. Неплохой коньяк запивают … Нет, научные кадры ИПРиТа не станут запивать коньяк пивом. Наверняка, для разгона употребили недорогой шипучки производства «Московского комбината шампанских вин».Но пиво?! Зоя сморщила нос.

— Плохо пахнет? — добродушная улыбка Аркадия Власовича материализовалась перед ней.— А там, — Аркадий Власович махнул бледной ладонью в сторону окна. — Пахнет ещё хуже и отнюдь не шампанским, уверяю вас.

— Надо повторять замеры, — угрюмо отозвалась Зоя. — И немедленно!

— Как же их повторить, когда сами видите что!

Зоя окинула взглядом помещении радиологической лаборатории. Ужасающий разгром – иначе не назовёшь. Само оборудование конечно же было в сохранности и зачехлённое, лежало на положенных ему местах, на полках и стеллажах. Но персонал! Рабочий стол завален бумагами. Непосредственно на них научные сотрудники разместили закуски и пластиковые стаканы. Небрежно подвинув снедь, Зоя разглядела заголовки «Протокол испытаний», фиолетовые оттиски печатей и расплывающиеся влажные пятна. На страницы распахнутого рабочего журнала младший научный сотрудник, огромный волосатый и бородатый дядя не вполне ещё зрелых лет чистил крупного сыро-вяленного леща. Куски жирной рыбьей шкуры падали на страницы и на залитый, липкийпол. Напротив младшего научного сотрудника, вперив стеклянный взор в пространство, сидел так же бородатый, но субтильного сложения человечек в засаленной ветровке, надетой поверх ветхой, не первой свежести ковбойки в забавную сине-желтую клетку. Человечек в засаленной ветровке звался Петром Петровичем Фёдоровым и являлся научным сотрудником радиологическойлаборатории ИПРиТа. Простым научным сотрудником,без всяких приставок и дополнительных определений, таким же простым, как его имя.

Зоя пару минут, как завороженная, наблюдала манипуляции с лещом, прежде чем Петр Петрович подал голос:

— Хорошо сидим, — отчётливо произнёс он, не поворачивая, впрочем, головы, и не отрывая застывшего взгляда от избранной точки пространства, которую внимательно изучал. — Нам только Фундуклея не хватает. А уж он мастер компанию вести. Тонкий человек. С таким всегда найдётся о чём поговорить. И выпить так же приятно. Что мы без него смогли употребить? Пару шипучек да литр коньяка. А был бы с нами Фундуклей! Только вот где он теперь, а? Пропал! А может и помер, что и не удивительно — прожить жизнь в таком вредном месте! — и Пётр Петрович горестно развёл руками

Зоя пересчитала тару. Действительно, всего две бутылки из-под шампанского. Одна, эксклюзивная, двухлитровой ёмкости и при этом совершенно пустая, торчала кверху горлышком, как монумент самому предосудительному пьянству. Другая, с виду обычная, ёмкостью 0,7 литра лежала на боку. Зоя взяла её в руки.

— А!!! Это ты, Дуб-Камышевкий! — воскликнул старший научный сотрудник, всю свою долгую и насыщенную всевозможными события жизнь просуществовавший под звучной фамилией Лебеда. — Чего так припозднился? Впрочем, пол стакашки коньяку ещё сможем тебе накатить, но на шампусик не рассчитывай. Выдули без тебя весь шампусик. А это что за девочка с тобой? Эта та самая, менеджер по кризисам? Вертится тут такая растакая. Всякий день в разных платьях, так что трудно и узнать. А спроси-ка у неё Дуб — пока я буду называть тебя просто Дубом, потому что пьяному человеку произносить твою фамилию целиком неуместно, а имя у тебя поганое…

Сделав паузу, Лебеда глубоко вздохнул и, возможно подумав, будто обидел начальника неодобрительными отзывами об его имени и фамилии, добавил:

— Но сам ты парень хороший, а потому хочу поставить тебя в известность, — тут Лебеда сделал жест рукой в сторону Зои. — Такие цацы дешевое бухло не употребляют. Впрочем, коньяк весьма неплох, но его мало осталось. Так, что у тебя, Дуб, догнать нас нет шансов. Да и не даст она тебе выпить, сколько не вертись.

Старший научный сотрудник произнёс столь длинную речь, не поднимаясь с обтянутого потёртой кожей дивана, на котором кое-как разместил своё длинное тело. Голова его вполне уютно покоилась на левом подлокотнике, а согнутые в коленях ноги он перекинул через правый. При этом каждый желающий мог видеть его узкие и длинные ступни, кое-как прикрытые чудовищно дырявыми носками. Ботинки Лебеды валялись тут же, возле дивана, на залитом липком полу. Внешний вид обуви Лебеды вполне соответствовал виду его носков. В целом облик старшего научного сотрудника являл картину скверной неопрятности.

Зоя онемела. Аркадий Власович стоял рядом с ней, плечом к плечу и его правый бок излучал жар праведного гнева. Между тем, Ярослав Гладких — так именовался младший из научных сотрудников — приступил к поеданию сыро-вяленного леща.

А Петр Петрович поднялся и сомнабулической походкой прошествовал мимо Зои и Аркадия Власовича к дивану.

— Подвинуться? Приляжешь? — участливо осведомился Лебеда.

А Петр Петрович уже протиснулся между Лебедой и спинкой дивана. Не снимая обуви, он улёгся там и затих.

— Надо ехать на объект для повторных замеров, — проговорила Зоя. — Так, Аркадий Власович? Так! Но перед этим надо убраться и вытереть лужи с пола.

— Я в Дедково больше не поеду, — угрюмо проговорил Ярослав Гладких. — Там опасно находиться, а Фундуклей не заплатил за то, чтобы я боялся.

— Я тоже не поеду, — сказал старший научный сотрудник. — Я старый и устал. И тем более не стану протирать пол. Возиться с половой тряпкой — это работа уборщицы, а я старший научный сотрудник! Пусть Петрович едет. Ему всё трын-трава.

И Лебеда зачем-то ткнул пальцем в сторону Зои.

— Ну что же вы молчите, Аркадий Власович? Вы же их начальник! — проговорила Зоя оглушительным шепотом.

Дуб-Камышевкий малодушно молчал, и Зоя стала подозревать за ним грешные намерения. Ведь початая бутылка притаилась среди пыльных папок на подоконнике. Огромная, толстого стекла, украшенная изысканной этикеткой, она ещё хранила в себе остатки коньяка, примерно на два пальца. Но эти «два пальца», помещенные в соответствующею посуду вполне могли составить объём соизмеримый с половиной стакана, а может быть и поболее.

Зоя перевела дух. Старший и младший научные сотрудники сосредоточенно поедали леща. Причём младший кормил старшего, засовывая ему куски непосредственно в рот. Третий же собутыльник, обычный научный сотрудник, как называла его про себя Зоя, вовсе выпал из бытия. Петр Петрович лежал на левом боку, уткнувшись носом в кожу диванной спинки. Неподвижность его тела и глубокое, спокойное дыхание свидетельствовали о том, что он спит.

— Господа, нам необходимо выдвигаться на объект для повторных замеров. Поднимайтесь! Работа стоит и ждёт вас, — стараясь сохранять спокойствие, повторила Зоя.

— Работа всегда стоит и кого-то ждёт, — ответил обычный научный сотрудник.

Сказал это, он снова заснул.

— Зая… как вас по батюшке? — Лебеда оскалился с притворной угодливостью, и Зоя обнаружила, что зубы его так же дырявы и неопрятны, как носки.

— Григорьевна.

— Ах! — Лебеда всплеснул руками.

Теперь он сидел на диване, опираясь спиной на неподвижное тело Петра Петровича.

— Для меня вы будете просто Заей, ведь именно так за глаза именует вас Аркадий Власович, — Лебеда озорно подмигнул запунцовевшему завлабу. — Да только ему ничего не светит, потому что он Дуб.

— Суть вопроса в том, что вы неправильно произвели замеры, — сохраняя невозмутимость, продолжала Зоя. — Надо всё перепроверить и …

— Говорю же вам, там гама-бета фон зашкаливает, — прошептал едва живой от смущения, Аркадий Власович.

— Да там такой феерверк, что лучше близко не подходить! — сказал младший научный сотрудник. — А я недавно женился. Не поеду! Да и выпил я, за руль не сяду. А эти двое, тем более.

– Тогда я поеду сама. Вы как, Аркадий Власович?

Завлаб покорно кивнул.

– Только не забудьте расписаться в журнале выдачи и возврата оборудования, – напомнила Зоя, направляясь к двери.

– Да куда ж ему без ваших журналов! Доктор наук! Профессор! Чай писать умеет, – прогудел им вслед Лебеда.

Глава пятая. Призраки посёлка Дедково.

Аркадий Власович хранил молчание вплоть до развязки Минского шоссе и МКАДа.

– Ваш медальон… Вы то снимаете его, то снова надеваете. Вот сейчас опять сняли. Почему? – тихо спросил он.

Зоя свернула на МКАД в сторону Боровского шоссе и автомобиль покатился по широкой магистрали. Зоя уверенно маневрировала в плотномтраспортном потоке, перестраиваясь из ряда в ряд. Цепь со звездой Трояна она действительно сняла с шеи. Теперь цепь перекатывалась и тарахтела в кармене водительской двери. Камень в центре звезды матово поблескивал. Медальон спал, что вполне устраивало Зою.

Зоя устала от проделок бабушкиного наследства. Долгое время она хранила медальон дома, и тогда её активный и докучливый предок частенько являлся, чтобы проведать свою наследницу. Возникал он обычно или в гардеробе, или в прихожей, в стенном шкафу. Троян являлся неизменно в полном боевом облачении, обутым в подкованные сапоги, которые оставляли заметные следы на зеркале паркета. Острыми шипами своих доспехов Троян портил её платья. А однажды буйный пращур едва не устроил пожар, экспериментируя с найденной в одном из карманов зажигалкой. Тогда Зоя стала оставлять звезду в нижнем ящике стола, в своём рабочем кабинете, но фамильный амулет обладал воистину Трояновой неугомонностью. Так Редькин обзавёлся шикарными рогами, а Хреново мощными копытами. Некоторое время Зоя надеялась, что неприятная трансформация «высшего руководства» заметна только ей. Но коллеги шептались. Подначиваемый ими, Аркадий Власович произвёл замеры излучения, испускаемого звездой. Соотношение значений уровня альфа-, бета- и гамма-излучений насторожила его. С тех пор Аркадий Власович, едва завидев медальон, мучил Зою непростыми вопросами. Вот и сейчас, стоило лишь им оказаться наедине в салоне автомобиля, как завлаб принялся за своё:

– Почему вы сняли медальон? Цепь слишком толстая и грубая, шею трёт?

– Да.

Аркадий Власович замолчал. Так в молчании они докатились до съезда на Боровское шоссе. Тут Зоя включила навигатор.

– Держитесь правее! – тут же скомандовало звучное контральто.

– Не верю! – сказал Аркадий Власович. – В ваших манипуляциях с медальоном есть некая закономерность. Вместе с тем, с появлением вас и вашей вещицы в иприте стали происходить странные вещи. Понимаете, его излучение … О, нет, нет! Оно не превышает нормы! Но оно нестабильно. Природные объекты таких флуктуаций не дают. В связи с этим возникают некоторые вопросы…

– Вопросы?.. – сделав вид, будто заинтересована, спросила Зоя.

– Вот вам не интересно, а делаете вид будто интересно. Вы не умеете лгать, Зоя Григорьевна.

– Поверните налево, а потом ещё раз налево, – со всей мыслимой душевностью произнёс навигатор.

– Какие же у вас возникли вопросы? Например?

– Например, следы на паркете.

– Кровавые? – усмехнулась Зоя.

– Отнюдь! – вспыхнул Аркадий Власович. – Вы знаете, наше учреждение в достопамятные времена являлось богадельней. Потом оно выполняло иные функции, но речь не об этом. Речь о паркете. Он старинный, твёрдости и прочности необычайной, изготовлен из настоящего дуба особой выделки.

– Поверните направо, – сказал навигатор.

– Да-да. Тут, пожалуй, направо. Там будет высокий забор из зеленого профнастила. В нём ворота. Ржавые. Выжига Фундуклей мог бы и покрасить, но не хочет тратиться на краску.

– Так что там с паркетом? – спросила Зоя, холодея.

– С паркетом было бы всё в порядке, если б не следы огромных подков, которые буквально впечатаны в твёрдый дуб тут и там. Петр Петрович их сфотографировал, и мы устроили коллоквиум.

– И к какому выводу пришли?

– У меня такое впечатление, что по нашему учреждению время от времени бродит минотавр, но коллеги со мной не согласны.

– Почему же? У них есть иные версии?

– Конечно! Минотавров не подковывают!

– А вы фантазёр, Аркадий Власович.

– Я? Нет, Зоя Григорьевна! Повторяю: вы не умеете лгать. Петр Петрович фотографировал следы при вас и интересовался вашим мнением, но вы и тогда отшутились. Вы и теперь шутите, а между тем я, кажется, догадался в чём дело.

– В чём же?

– Дело в вашей звезде. Я заметил флуктуации излучения. Оно то есть, а порой его и нет. Да-да, я произвёл замеры, конечно же тайком от вас и…

– Вы прибыли на место назначения, – торжественно объявил навигатор.

– Ах вот и ржавые ворота! – обрадовалась Зоя. – Пожалуй, я запаркуюсь чуть дальше. Как раз и прогуляемся.

Нажав на соответствующую кнопку, она открыла багажник.

– Ну что же вы, Аркадий Власович? Дождик начинается. Давайте уж поскорей отстреляемся. О подкованном Минотавре потолкуем позже.

И завлаб нехотя полез из машины.

***

Пока завлаб возился с прибором, насаживая на датчик громоздкий калибратор, Зоя отправилась вдоль забора по направлению к воротам. Идти пришлось по обочине шоссе. Тротуара здесь не было, и Зоя посматривала по сторонам, опасаясь выскакивавших из-за изгиба дороги машин. Дождик едва накрапывал. Неприятный, промозглый ветерок трепал ветви тополей и те сыпали на голову Зои вороха бурых листьев вперемешку с дождевыми каплями.Осень полностью вступила в свои права, вытеснив из Москвы и её окрестностей обессилевшее лето.

На пустынное шоссе навстречу Зое невесть откуда вышел какой-то парень. Высокий, худощавый, верхняя часть лица скрыта капюшоном худи, но лицо красивое и – главное! – совсем знакомое. Где-то она уже видела эти правильной формы губы и эти черные, как уголья и блестящие глаза. Знакомый незнакомец быстро прошмыгнул мимо, чадя короткой папироской. Испытывая безотчётную тревогу, Зоя обернулась посмотреть ему вслед да тут-то и опомнилась: по рассеянности она не только не заперла автомобиль, но даже не прикрыла водительскую дверь. Звезда Трояна! Зоя опрометью кинулась назад. Вот и автомобиль. Водительская дверь действительно распахнута. Ах, она раззява! Вот увлечённый своим оборудованием Дуб-Камышевский. Вроде бы всё нормально, но всё же… Зоя быстро проверила содержимое кармана. Вздохнула с облегчением – звезда на месте! – и полезла на водительское сидение, изо всех сил делая вид, будто вернулась за какой-то забытой вещью. Сигаретами, например.

– Зоя Григорьевна! А можно ли подъехать поближе к точке замера? Я считаю целесообразным проводить измерения как непосредственно возле ворот, так и за ними. Тащить на себе два дополнительных датчика и одновременно проводить замеры – согласитесь, не удобно. А обременять вас переноской груза я тоже не хочу.

Аркадий Власович почти кричал, ошибочно полагая, что сидя на водительском месте, Зоя не расслышит его. Она завела двигатель, осторожно тронулась с места.

Автомобиль медленно пятится. Багажник распахнут. Зоя наблюдает за происходящим в зеркало заднего вида. Завлаб и незнакомец шагаютперед катящейся машиной. Они переговариваются, но слов не разобрать за треском радиометра –Аркадий Власович на ходу производит замеры.

Вот незнакомец закурил, вытащив папиросу из красной архаичной пачки. Зоя присмотрелась. Неужели кто-то на этом свете ещё курит «Приму»?

– Вы войдёте за ворота? – спросила Зоя, высовываясь из автомобиля.

– Надо войти. Этот молодой человек утверждает, что коллеги и там поработали, но они, как мне кажется, ошиблись. Вы запаркуетесь прямо тут или проедете дальше?

Парень приоткрыл воротину и Дуб-Камышевский вступил во владения Фундуклеева. Зоя услышала характерный треск. Так радиометр сигнализирует оператору о превышении нормативного фона. При этом частота треска – Зоя знала это наверняка – прямо пропорциональна величине фонового излучения.

Зоя запарковала автомобиль возле ворот. Заперла все двери. Лишь багажник оставался распахнут. Меж слегка приоткрытых воротин виднелся небольшой фрагмент пустого двора – посыпанная крупным гравием площадка и часть фасада. Тополя, росшие по ту сторону забора, свешивали наружу мокрые ветви, покрытые редкой, желто-бурой листвой.

Радиометр завлаба перестал трещать – Аркадий Власович, вернувшись к автомобилю возился в багажнике, заменняя блоки детектирования. Зоя заглушила двигатель и выбралась наружу.

– Любопытно, о чём вы думаете, – тихо произнёс Аркадий Власович. – Здесь жил и умер Фундуклеев. Здесь он ревновал свою жену и устраивал оргии. Об этом, вероятно, думаете и вы?

– Оргии? Фундуклеев был не дурак выпить. Но оргии… О них мне ничего не известно.

– Обратите внимание на дом. Я знаю его историю. Хотите, расскажу?

Зоя молчала.

– Молчание – знак согласия. Рассказываю. Когда-то, в незапамятные времена Фундуклеев был сотрудником ИПРиТа. В один прекрасный день ему надоело заниматься наукой, и он ударился в бизнес. Господин Фу – вы ведь так его называете? О, как это верно! – оказался удачливым бизнесменом и быстро разбогател. Как и почему он оказался в Колумбии – история умалчивает. Известно только, что господин Фу провел за океаном более пяти лет совершенно безвылазно. Потом он, конечно, вернулся в Россию. На пороге родимого учреждения он возник недавно, имея при себе кипу бизнес-предложений, касающихся практического применения новейших, по его мнению, научных разработок. Ворохи своих идей он опрометчиво бросил под ноги Редькину и…

– … получил отказ. Так ему и надо, – прорычала Зоя.

– Не без вашего участия, позволю напомнить.

– Фу – аферист. А вы обещали рассказать о доме. Он какой-то странный, вам не кажется?

– Что тут странного? Изначально это был небольшой дачный домик, принадлежавший его родителям. Шесть на шесть метров и один этаж – именно в таком формате позволялось строить дачи простым трудящимся при социализме. Обратите внимание на правую, нижнюю часть дома в два одинаковых, низеньких окна. Это и есть первооснова нынешних хором.Непосредственно перед добровольной эмиграцией в Колумбию, господин Фу пристроил в родительской дачке второй этаж, расширив при этом первый. Таким образом сформировалась нынешняя правая часть дома высотой в два этажа. А трёхэтажную пристройку с левой стороны господин Фу воздвиг уже по возвращении из Колумбии. Ходят слухи, что подоконники в доме изготовлены изнатуральной яшмы. Вы верите в это?

– Откуда мне знать? – буркнула Зоя.

– По иприту бродят разные слухи. Источником их является юная особа – сотрудница методического отдела. Не помните её? Высокая такая девушка. Темные, прямые волосы. Отличная фигура. Эта особа утверждает, будто бывала в этом доме. Фундуклеев приглашал её в отсутствие жены. И будто бы не раз приглашал.

– Господин Фу женат. Стоит ли перемывать кости ближнему. Тем более, стоя на пороге его дома. Что если жена услышит?

– Так и она мертва… Болела раком, но умерла не от этого. Она надумала бежать в Колумбию переодевшись мужчиной… Отчего вы так волнуетесь?..

− И что??? Ей не удалось убежать?..

− Не волнуйтесь. В каком-то смысле она убежала. То есть я хочу сказать она умерла не от рака…

− От осложнений при химиотерапии?

− Нет. Самолёт разбился. Разве вы не слышали? Самолёт рухнул в океан. Причины аварии до сих пор неизвестны.

– Как же так? – почувствовав внезапную слабость, Зоя ухватилась за створку приоткрытых ворот. – Оба умерли одновременно? Он говорил мне нечто странное… Бегство от смерти… Но я приняла его слова за пьяную болтовню.

–…впрочем, жена Фундуклеева была уже крайне не молода. Говорят, она старше мужа лет на пятнадцать. Что с вами? Вы так расстроились из-за Фундуклеевых? Странно! Разве не вы вызывали неотложку в Бунинский сквер?

– Я. Но я была уверена, что господин Фу оклемался. Я-то думала, что он просто слишком много выпил в тот аномально жаркий день.

– Не оклемался. А потом мы узнали и о его жене. Такая вот драма.

– Выходит, в доме больше никто не живёт? Зачем же повторять замеры, если к качеству измерений никто не сможет предъявить претензий? И ещё: как мы войдём внутрь, если… У господина Фу остались наследники?

Сказав это, Зоя, наконец, решилась выбраться из автомобиля. Владения Фундуклеева, теперь казавшиеся таинственными, манили её. Сделав пару неуверенных шагов, она остановилась в створе ворот, рассматривая дом. Причудливое сооружение полностью соответствовало стилистическим представлениям конца прошлого века. Дом Фундуклеева действительно был слеплен из нескольких строений, каждое из которых не соответствовало ни одному из известных Зое архитектурных стилей. Впрочем, архитектурную эпоху «сытых нулевых» вполне возможно так и характеризовать: вне стиля. Это не модерновый пафос сталинских высоток, не лаконичность «хрущоб», не унылое однообразие строений позднесоветского периода. Архитектуре первого десятилетия двадцать первого векасвойственна даже некотораявычурность. Классические колоннады и портики здесь вполне уживаются с выщербленным, низкого качества кирпичом, а башенки и арки воинствующей псевдоготики с резными наличниками и балясинами пасконной русской старины.

Зоя разглядывала дом Фундуклеева и на языке её вертелось словцо иностранно происхождения, умное и не вполне внятное по смыслу.

– Эклектика, – произнесла Зоя, после недолго раздумья. – Хотя, по факту, это настоящий архитектурный ад. Снаружи всё выглядит, как аккуратно оштукатуренная голубятня, а внутри наверняка золотые толчки, платиновые люстры с бриллиантовыми подвесками, пол устлан леопардовыми шкурами, из крана на кухне льётся Appellation d’Origine Controlee[2]. Архитектора для создания проекта не нанимали, потому что владелец дома о существовании архитектуры, как вида прикладного искусства, узнал лишь к концу третьего этапа строительства. И крыша покрыта обычным рубероидом, потому что деньги внезапно закончились. Из чего, вы говорите, господин Фу изготовил подоконники?

– Как вы оживились! – заметил Аркадий Власович. – А вот и наследники! Относительно подоконников, если это так уж вас интересует, лучше уточнить у них.

Действительно, из-за угла дома показалась высокая фигура, облачённая в широкий брезентовый плащ без рукавов и с капюшоном, закрывающим большую часть лица. Однако, бесформенное одеяние не могло скрыть ни широких плеч, ни приятной для глаза стройности незнакомца. Походка его казалась лёгкой, а дымок папиросы пах травяной сладостью.

– Куда катится этот мир? Средь бела дня, в открытую курят марихуану, – буркнула Зоя.

– На то он и наследник Фундуклея, – подтвердил Аркадий Власович. – Смотрите, приветствует нас. Машет ручкой. Счастлив, наверное. Говорят, у жадины Фундуклеева было неплохое состояние.

– Наверное, это его сын. Интересно, похож ли?

Зоя топталась на месте, не зная, что предпринять. Её беспокоили мысли о медальоне, который она оставила в автомобиле. Вернуться и забрать? Что если звезда уже полыхает, опять сигнализируя об опасности? Зоя продолжала присматриваться к парню. Онкажется ей знакомым, но она никак не может припомнить, где видела его в последний раз.

Вот неизвестный откинул капюшон за спину, вот обернулся, окликнул кого-то. Только теперь Зоя заметила справа от дома небольшой расхлябанный дровник. Женщина появилась оттуда. Одетая в вызывающе короткое, плотно облегающее точёную фигуру, платье, с обнаженными ногами и копной кучерявых огненных волос, она промелькнула стремительно и скрылась в доме, не удостоив гостей приветствием.

– Проходите смелее! – крикнул незнакомец. – Вы же из иприта, верно? Приехали изучать нашу аномалию?

И он расхохотался, да так задорно, что по его покрытым недельной щетиной щекам покатились слёзы. Парень показался Зое смутно знакомым. На вид – не больше тридцати лет, но глаза взрослые, взгляд с горчинкой виданных-перевиданных страданий.

Обморок Фундуклеева в Бунинском сквере! Незнакомец был там! Парень говорил странные вещи, а потом исчез внезапно и бесследно. Зоя позабыла и думать о нём. Да и сейчас, несколько минут назад, не его ли она встретила на обочине шоссе? Вроде бы тот же человек, но всё таки не он. Несколько минут назад, на обочине шоссе он казался совершенно иным – простым работягой-гастарбайтером. Но теперь, спустя несколько минут, перед ними полноправный наследник Фундуклеевых владений.

Зою одолевала досадная нерешительность, а тут ещё Аркадий Власович собрался принять приглашение незнакомца изайти на участок Фундуклеева. Зоя, крепко ухватив завлаба за запястье, не позволила сделать и шага.

– Стойте здесь! Не пересекайте линию ворот. Это может быть опасно.

– Почему? – вполне искренне удивился Аркадий Власович. – Мои датчики показывают… Ах, постойте!

Прибор в руках завлаба панически затрещал, словно подтверждая опасения Зои. Так пищитвыпавший из гнезда, перепуганный птенец.

– Слышите? Датчик алармит! – руки завлаба дрожали, лоб покрылся испариной. – Зоя Григорьевна! Посмотрите на цифры!

– Думаю, эти цифры означают совсем не то, о чём мы с вами думаем, – спокойно заметила Зоя.

Схватив Аркадия Власовича буквально за шиворот, она без всяких церемоний потащила его к автомобилю. Завлаб не очень-то и сопротивлялся, а Зоя опасалась, что отяжелевшие ноги откажутся повиноваться Дуб-Камышевскому и ей придётся на ходу осваивать навыки фронтовой медсестры.

– Куда же вы! – кричал им вслед парень. – Чашечка кофе с пончиками! Моя жена отлично варит кофе и готовит пончики.

– В другой раз! – хрипло отозвалась Зоя.

На половине пути к автомобилю – а это не более десяти шагов – воля к спасению совершенно покинула Дуб-Камышевого. Конечности его сделались ватными, он начал спотыкаться и едва не выронил прибор. Последние метры Зое пришлось тащить и увесистый радиометр, и ещё более тяжёлого завлаба буквально на собственных плечах. По счастью, она забыла прикрыть багажник – достаточно вместительное хранилище, где без ущерба достоинству могли бы разместиться и Аркадий Власович, и радиометр со всеми его датчиками и кожухами. Теряя силы, Зоя засунула в пасть багажника прибор и толкнула туда же завлаба. Сердце бешено колотилось. Дышалось трудно. В ноги вцепилась предательская слабость. Но завлабу было ещё хуже. Этот просто повалился грудью на высокий полик багажника и так замер, едва дыша.

– Полезайте же! Нам надо удирать!!!

Зоя схватила Аркадия Власовича за брючный ремень. Не очень-то ловко, но по-другому как затолкать в багажник мужчину, вес которого значительно превышает восемьдесят килограмм? К тому же, завлаб ещё и сопротивлялся.

– Как хотите, но в багажник я не полезу. Это невозможно. Я вам не труп какой-нибудь, чтобы меня в багажнике возить… – бормотал он.

– Это временно. Стать трупом есть шанс у каждого и только избранным уготованы долгие муки, – проговорил кто-то совсем рядом и вкрадчивым голосом.

– Тогда лезте сами на заднее сидение. У меня нет сил… – командовала Зоя, не обращая на вкрадчивый голос никакого внимания.

– Постойте! К чему такая паника? Неужели я так страшен?

Зоя, наконец, обернулась. Парень стоит рядом с распахнутой водительской дверью. А там, в карманчике – звезда Трояна. Медальон пылает, бросая алые отсветы на светлую кожу обивки салона, предупреждая об опасности.

– Я вас знаю! – выпалила Зоя. – Вы опасны! Ну же, Аркадий Власович!..

– Он слишком слаб и не достоин стать вашим любовником. Так же, как Фундуклеев. Совсем иное дело я. Или вы желаете навсегда остаться королевой мечей? На мой взгляд, участь королевы чаш куда как приятней…

Парень улыбнулся. По полированным крыльям автомобиля запрыгали солнечные зайчики. Несколько бесконечно долгих мгновений Зоя наблюдала, как они соперничают с алыми протуберанцами, испускаемыми медальоном.

– Я видела вас в Бунинском сквере. Не отпирайтесь. Это были вы. Откуда вы здесь-то взялись? – брякнула Зоя.

– Явился с того света, – ухмыльнулся парень.

– Неправда. Вы только что вышли из-за этих вот ворот. Вы имеете какое-то отношение к Фундуклееву… Но какое?

− Не советую это выяснять…

Он снова улыбнулся, а Зоя заметила, что ворота теперь прикрыты. В узкую щель видны часть площадки перед домом и два окошка новейшей его части, расположенные одно над другим.

– Да. За этими вратами полная, ничем не запятнанная справедливость и вечная жизнь, – парень жестом опытного экскурсовода указал на ворота.

– Уходите. Я не знаю кто вы такой, но вы опасны…

– Вы противоречивы, как любой человек. Только что вы утверждали, будто запомнили меня, а через минуту уже не желаете припоминать.

– Я не знаю кто вы такой… – твердила Зоя.

Наконец, ей удалось справиться с дыханием. Теперь надо добраться до звезды. Можно попытаться накинуть цепь на шею и парня и тогда, возможно…

– Моя фамилия Врагов, – проговорил парень, возвращаясь к воротам. – Вам хочется воссоединиться со своим медальоном, который вы зачем-то положили на полочку в водительской двери. Да-да, мне запомнился ваш медальон по Бунинскому скверу. Отличная вещь! Однако, применительно ко мне он бессилен.

– Уходите!!!

Улыбаясь, парень толкнул створки ворот и те разошлись с плавной торжественностью театрального занавеса. В образовавшемся проёме было видно, как на площадке перед домом три обнаженные девицы с необычайным увлечением выделывают па кан-кана. Их босые пятки ударяли в крупный гравий с такойсилой, что окровавленные осколки гранита летели в разные стороны. Музыки не было слышно, но танцовщицы двигались слаженно, время от времени демонстрируя зрителям разбитые о гравий, окровавленные ступни своих ножек и лишенные волос, увлажнённые влажные вагины. Их нагие груди колыхались в такт танцу. Из раззявленных в немом крике ртов струился парок.

– Сюрреализм, – проговорил завлаб. – Нам лучше ретироваться, Зоя Григорьевна.Куда же вы? Рискуете. Возможно, источник радиации находится сразу за воротами. Так показывают мои датчики. Говорю вам: источник радиации там!

Но Зоя уже шагнула ко входу в жилище Фундуклеева. Ей хотелось получше рассмотреть дом.

На виду вовсе не было ни единой двери. Только плотно занавешенные, оконные проёмы, в которых ни искорки света, ни единого движения.

Незнакомец последовал за ней. Аркадий Власович где-то рядом. Заметно волнуясь, он то и дело тыкал в парня датчиком радиометра. Так недоученный новобранец тычет в соломенное чучело штыком учебной винтовки. Прибор задорно трещал. Светодиоды сияли красненькими огоньками. Дисплей прибора показывал запредельно высокий уровень радиации. Зоя понимала – ещё минута и её коллега погрузится в панику.

– Стоит лишь родиться, нет пути назад. Режут пуповину и за ручку в ад[3], – проговорил парень. – Не желаете ли зайти?

Он сжал ладонь Зои своей крепкой и горячей ладонью. Прикосновение не было грубым. Но откуда же взялись эти ужас, и холод, и страх, будто её кинули в холодную, бурную воду и надежды на спасение нет? Зоя ещё раз пожалела, что оставила звезду Трояна в автомобиле.

– Звезда Трояна, – тихо прошептала она.

– Да какая там звезда! – отозвался парень. – В нашем клубе нет ни звёзд, ни изгоев. Все равны. Вы стоите на пороге царства справедливости.

– Я ещё слишком молода… – выпалила Зоя и тут же смутилась собственной трусостью.

При чём тут молодость, если перед ней эти вот ржавые ворота?

– Действительно, при чём? – сказал парень. – Когда за человеком приходит смерть, молодость и старость теряют всякий смысл. И то и другое весьма условно. Хоть это-то вы понимаете?

– Я думала, придёт бабка в драном балахоне и с косой…

– … а явился я, такой красивый. Нежданно-негаданно. Поймите, внезапность – это послабление. Ни боли, ни страха. Да и скорбь не станет вашей проблемой.

- Вы – Харон? – спросила Зоя.

– Я?!! – парень захохотал. – Повторяю: моя фамилия Врагов. В этом я вам не солгал, хотя существам моего сорта лгать не возбраняется.

Странный, неизвестно откуда взявшийся тихим осенним днём, сквозняк рванул ветви тополей. На головы Зои и Аркадия Власовича обрушился густой листопад. Да-да, Зоя с облегчением заметила, что Аркадий Власович всё ещё не сбежал.

– Пойдём, потанцуем, – парень дёрнул её за руку. – Ночь будет лунной, и ты узнаешь, как сладко танцевать голой под луной. У тебя появятся новые подруги. И я…

– Что ты?

На сквозняке Зоя начала отчаянно мёрзнуть. Зубы её выбивали частую дробь. Она попыталась высвободить руку, но парень крепко держал её и тянул за собой в щель между створками ворот.

– Звезда Трояна! Отпусти! Я её надену… – шептала Зоя.

– Не стоит. Ты слишком сообразительная. Я уже не могу тебя отпустить, потому что тогда ты предашь нас всех.

Зоя попыталась вырваться, но лишь больно ушибла плечо о створку ворот.

– Я тут, дочка. Ну-ка, посторонись!

Чья-то мощная десница оторвала её от незнакомца. Отшвырнула в сторону с такой силой, что Зое не удалось устоять и она со всего маху грянулась в ворох жухлой тополиной листвы. На несколько секунд Зоя потеряла ориентацию. Отчаянно стуча зубами, она смотрела, как металл соударяется с металлом, рассыпая по сторонам голубоватые искры. Она слышала, как рычит её свирепый предок. Она видела, как порхают, взвиваясь и опадая подобно крыльям бабочки, края его узорчатого плаща. Неизвестно откуда взявшийся, хищной птицей нагрянувший Троян рубил воздух своим сверкающим, изогнутым оружием. Его противник блистал неуязвимостью. Совершенно безоружный, он с невероятной ловкостью избегал смертоносных ударов. Но он сражался. Так на арене безоружный матадор противостоит разгневанному быку. Наконец, отступив за ворота, он ухватился за створки, намереваясь сомкнуть их. Троян не последовал за ним, не попытался препятствовать – у опытного бойца осмотрительность преобладает над горячностью даже на пике схватки. Позволив створкам схлопнуться, он несколько раз полоснул по ним своим оружием.

Фейерверк искр, скрежет, шипение. Осмотрев результаты своих усилий, Троян удовлетворённо оскалился.

– Ну вот, дочка. Адские врата опечатаны. Что не по силам твоему дедушке? Всё по силам!

Победный вопль Трояна отнял у засыпающих тополей последние листья.Беспокойный пращур растворился в их кружении, оставив по себе запах остывающего металла. Тут же в поле зрения Зои возник Аркадий Власович с радиометром наперевес.

– Зоя Григорьевна, считаю необходимым произвести дополнительные замеры, – проговорил он с необычайным энтузиазмом.

А потом долго водил из стороны в сторону датчиком своего «оружия», рассматривал и даже обнюхивал ворота, приговаривая:

– Странно! Совсем другая картина! Уровень излучения вернулся к норме. А ворота, будто заварили. И шов такой ровный. А ведь у этого сумасшедшего не было при себе соответствующего оборудования. Бегают тут всякие с мечами! Мельтешат. Зоя Григорьевна, я же говорил, флуктуации излучения неизвестной природы…

Попытка подняться на ноги не увенчалась успехом – в ушах стучали молоты, глаза застило мутью, тело пронзали приступы неукротимой дрожи.

– Что же вы? Ушиблись? Испугались? Наконец-то я вижу вас напуганной. Дама с мечом – так выразился этот тип? Это наименование очень идёт вам. Ну же! Поднимайтесь!

Аркадий Власович помог Зое подняться. Теперь завлаб ухаживал за ней и ободрял. Теперь он влёк её ослабевшую к автомобилю, поддерживая за талию.

– Аркадий Власович! Атот черноглазый парень в капюшоне… Куда он делся?

– Вы запомнили цвет его глаз? – Аркадий Власович фыркнул. – На мой взгляд, его манеры слишком уж грубы. Он так тащил вас за руку, будто вы тысячу лет знакомы. Вы так живо реагировали на него…

– Да. Я видела его один только раз в Бунинском сквере, в самом начале осени. Это было в тот самый день, когда с Фундуклеевым случился удар. Тогда он так же внезапно исчез.

– Вы так взволнованы! С автомобилем справитесь?

Встревоженный Аркадий Власович склонился к ней и даже слегка прикоснулся холодной ладонью к щеке.Видел ли он Трояна или этотморок является лишь её, Зои, личным достоянием? Зоя настороженно посматривала на Аркадия Власовича, но лицо Дуба-Камышевского оставалось совершенно спокойным – ни испуга, ни удивления. Завлаб помог ей забраться на водительское сидение и теперь рассматривал её с самым задушевным интересом. Таким взглядом опытный врач рассматривает рентгеновский снимок, на котором запечатлён редкостный рецидив болезни.

– Вы слишком много работаете, Зоя Григорьевна, – проговорил он, наконец.

– Нет, всё нормально, – Зоя Тряхнула головой. – Я хорошо себя чувствую и могу вести автомобиль.

– Да и мне не мешало бы отдохнуть, – продолжал Дуб-Камышевский. – А ваш дедушка так же экспрессивен, как вы. Впрочем, проработав в иприте двадцать лет, я ко многому привык.

– Не совсем дедушка… – пролепетала Зоя. – Он не сумасшедший. Он просто из очень дальнего далека, поэтому не удивляйтесь, что он так странно одет…

– Да чего же странного? Главное – хоть как-то одет. Не бегает голым по улице и то хорошо. Но… – завлаб смущенно потупился. – Я видел: под плащом у него доспехи надеты непосредственно на голове тело. И портки… То есть – простите! – штаны, собственно, пошиты из такой ткани… Словом, такую нынче не производят. Это обстоятельство исключает возможность его побега из сумасшедшего дома. В то же время, сейчас в театрах шьют и не такие костюмы…

– Да-да. Верно! Он – артист, – поспешно перебила Аркадия Власовича Зоя.

– Тогда встаёт вопрос о холодном оружии, – не унимался Дуб-Камышевский. – В прошлом году мы с женой побывали в Суздале. Кроме прочего, там музеи, знаете ли, очень хороши. В одном из них мы видели точно такой же…

– …а что сабля у него, это так… для вида только. Он никого рубить не станет, – Зоя вновь и совершенно бестактно перебила коллегу.

– Сабля? – Аркадий Власович остановился и едва не выпустил локоть спутницы, который до этого заботливо поддерживал. – Но это была вовсе не сабля! На территории древней Руси сабли появились после…

– Ах, вам виднее. Я не разбираюсь в оружии. А танцовщиц вы не видели? Адское зрелище.

– Танцовщиц? – Дуб-Камышевский пожевал губами. – Что ж, внезапная смена темы беседы – один из способов управлять ею. Только мне невдомёк: о каких танцовщицах вы толкуете?

Лицо завлаба выражало вполне искреннюю растерянность.

– Ну да. Три голые бабы. Они были там, за воротами.

– За какими воротами? Откройте, пожалуйста багажник. Я должен убрать радиометр в чехол.

– Пожалуйста! Но вы же сами толковали про газовую сварку, про уровень фона, который внезапно вернулся к норме?

– Я? Эээ… Как-то не припомню. Мы вернёмся в лабораторию, я скачаю с карты памяти прибора результаты замеров и вы сами убедитесь. Это Гладких в прошлый раз лохонулся. Опытный, талантливый радиолог, но постоянное пьянство даёт о себе знать.

Аркадий Власович ещё некоторое время возился в багажнике, громко сетуя на безалаберностьсвоих подчинённых. А Зоя выдохнула с облегчением.Пусть завлаб думает, будтоТроян и адская пляска ему лишь пригрезились. Голова её больше не кружилась. Дыхание выровнялось. Зоя включила зажигание. Двигатель автомобиля работал как обычно. Только вот запястье левой руки почему-то саднило. Оно ещё помнило крепкую хватку странного незнакомца. Зоя отогнула рукав свитера. На запястье, чуть выше часов лиловел свежий кровоподтёк.

Глава шестая. Печали станицы Суворовской.

Утро, наступившее после ночи жарких прощаний, ознаменовалось скандалом.

Казалось бы, ничто не предвещалоименно скандала, потому что мать с первой же маршруткой укатила в магазин. Ксения, дождавшись ухода матери в постели, напилась чаю и побрела было на двор по нужде, когда старшая сестра заступила ей дорогу.

– Ты сделала это? – спросила Виктория с непреклонной суровостью армейского старшины.

– Понимаешь, он обнял меня и всё. Мир выключился…

– Тю! Лампочка в коридорчике перегорела? Так Гера вкрутит новую…

– Та нет же! Это фигурально, образно, ну понимаешь…

На глазах Ксении выступили слёзы отчаяния, но родная сестра оставалась непреклонно ироничной.

– … я ткнулась носом ему сюда, в шею. Запах одеколона… Ну, помнишь, тот, что я ему дарила…

– Как же, помню. Ты назвала этот запах «колдовским». Сама себя околдовала.

– Не то! Пойми же меня, Вика! – уже чувствуя на щеках предательскую влагу, Ксения продолжала борьбу. – Обняв его я почувствовала колоссальный импульс… посыл… желание… Нет, не то! Другое желание! Позыв… Опять не то!.. Короче, Игоряшка отправился делать деньги. Торговля лесом. А лес растёт на севере. Туда он и отправился. Так что о ремонте погреба Гера пусть не беспокоится. Игоряшка обещал прислать денег. На кровлю хватит, а если мы вложимся, то и лаги можно будет поменять.

Вика продолжала стоять на её пути непреодолимой баррикадой. Лицо застыло, руки в боки локтями наружу так, что мимо не протиснешься. Ксения хватала её за плечи, трясла, толкала, щекотала, но сдвинуть старшую сестру с места никак не получалось. Конечно! Виктория Онисимова настоящая казачка. Рост такой, что макушкой лампочки задевает, косая сажень в плечах. Остальное тоже на месте: задница, ноги, талия. Двоих детей родила, а фигура, как песочные часы. На грудь стопку поставь – до окраины станицы донесёт, руками не удерживая и не расплескав ни капли. А уж характер – гранитная скала. По части своенравности, Вика матери под стать, но похитрее, поприжимистей, подальновидней и, как следствие, поудачливей в женской доле.

– Бизнес. Понимаю, – проговорила, наконец, Вика. – Все такие деловые. Куда нам!

Старшая сестра повела плечами, высвобождаясь из хрупких объятий младшей. Вика переступила с ноги на ногу, и Ксения почувствовала, как прогибаются под ними половицы. Да, дед стелил полы на совесть, дощечка к дощечке. Дедовскому дому более семидесяти лет, он старейший в их станице, но и его пора ремонтировать. А на ремонт нужны деньги.

– В три минуты собрался, – будто отзываясь на мысли сестры, проговорила Вика. – Собрал купленные тобой одёжки. Кому-то позвонил – айфон тоже куплен тобой в кредит, который ты сейчас выплачиваешь! – чемодан твой прихватил и айда на станцию. У мамки ещё полторы тысячи на такси занял. Что за гарный хлопец! Бизнесмен!

– Та я вложилась в Игоряшку, но не напрасно. Сама увидишь – всё окупится с лихвой. Игоряшка обещал и водопровод…

– Его фамилия – Обещалкин!

Тяжело, по-коровьему вздохнув, Вика подалась немного в сторону. Половицы отозвались на её движение жалобным стоном. В углу звякнуло порожнее ведро.

– Та он же пол в погребе залил цементом и водопровод обещал проложить!

Довольная собой, Ксения отёрла со щёк влагу и приосанилась. Сейчас родная сестра отступит в сторону, даст ей, наконец, дорогу и тогда Ксения побежит в дальний угол ограды. Там за гранатовым кустом, под боком смердящего тухлой прелью компостного ящика есть тихое местечко, куда не забредают вездесущие племянники. Там Ксения, наконец, сможет выплакаться вволю. Путь к себе мог открыть последний, решительный аргумент.

– Ты не понимаешь, Вичка! Бизнес такое дело, он требует жертв. Вот Игоряшка и пожертвовал любовью. Расставание со мной – это жертва. Он в такие края подался, где абрикосы и черешня на улицах не растут! Дичь и глухомань. Твой Георгий очень хороший человек, но он на такое бы не пошёл. Та разве Гера отделится от Вичкиного подола? Та разве Гера-мерзляк подастся на зиму глядя туда, где сопли мгновенно превращаются в ледышки? А Игоряшка деловой. Бизнес есть бизнес!

Страстную речь Ксении прервало тарахтение смартфона. Девушка извлекла блестящий аппарат цвета фуксии из заднего кармана джинсов. Уставилась на экран.

– Та не гони! Какой такой бизнес? – проворковала Вика уже миролюбивым тоном. – Что там пишут из Москвы? Пурга? Нашествие инопланетян? Война с Украиной началась?

Раздосадованная Ксения подвинула крепкое font-family:"Times New Roman","serif";mso-fareast-font-family:Calibri'>– Вики. К кусту граната бежала, не помня себя от волнения. Вот наконец и укромный закуток, и вожделенное уединение. Конечно, Игоряшка уехал к другой – об этом знает вся Суворовская. Конечно, соседи слышали, как они полаялись при расставании. А если соседи слышали, то мама и Виктория, тем более знают об этом. Конечно, новая товарка Игоряшки очень крутая. Да и красивая к тому же. Да при деньгах и с перспективой. А Ксения что? Грошовые доходы от мамкиного скобяного ларька дают возможность существовать не голодая. Да Георгий таксует по округе, приторговывая втихаря выпивкой – вот и весь их семейный доход. Жилищные условия по нынешним временам никакие. В большом дедовском доме Вика с Горгием и племянниками занимают две лучшие комнаты и то им тесно. Ксения же с мамкой занимают две смежные, крошечные комнатёнки. Мамка Ксении, женщина ещё не старая и боевая, не оставила младшей дочери практически никакого интимного пространства. Так они теснились с Игоряшкой до недавнего времени на девяти квадратных метрах. А за тонкой стенкой – мамка храпит, как казачий хорунжий после крепкой попойки. А днём племянники мельтешат под ногами. То одно им подай, то другое. Какая уж тут интимная жизнь? Но Игоряшка выносил семейную суету без скандалов. Не жаловался. Честно полтора года искал работу. И, бывало, находил. Но места всё были безперспективные, работа малооплачиваемая и тяжелая, с ненормированным рабочим днём. А Игоряшке необходимо свободное время для совершения личного творческого выбора. Страдает человек без выбора. И без творчества мается. Ну нет в Суворовской подходящих для такого человека мест для заработка, нет простора для творческого порыва. Только ради Ксении и терпел он такую жизнь. В жертву себя принёс на целых полтора года. И чему же удивляться, когда, как на грех, подвернулась эта северянка? Волосы выбелены, тело крепко сбитое, округлое, взгляд пронзительный, расчётливый. Business Womanвыцепила Игоряшку в «Одноклассниках», где возлюбленный Ксении проводил значительную часть своего времени видимо, в поисках вдохновения. Они быстро сговорились. Оказалось, ей на севере нужен помощник, а он в Суворовской не у дел.

А уж Ксения-то! Ах, эта Ксения! Нынче, сидючи под гранатовым кустом и вдыхая ароматы компостной кучи, она плачет вспоминая, как читала переписку в чужом телефоне. Точнее, не совсем в чужом. Айпад Ксения подарила Игоряшке на новый год. Купила в кредит на год. И вот, теперь айпад уехал на вологодчину, а Ксения осталась в Суворовской, и кредит при ней.

Маясь ревностью и обидой, Ксения, тем не менее, сумела скопировать переписку с айпада на свой телефон и переслать её Зое. «Зоя-москвичка» – так именовала её Вика. Старшая сестра ревновала младшую к новообретённой родне, и ревность эта так же являлась поводом для слёз. А Игоряшка, обнаружив следы манипуляций с его айфоном закатил головокружительный скандал, ещё больше ускоривший его и без того поспешный отъезд на Вологодчину. Оглушенная ревностью и внезапным отчуждением возлюбленного, Ксения проплакала всё время его недолгих сборов. Возлюбленный одумался лишь в последний момент и то лишь отчасти. Стоя на орошенном слезами Ксении пороге дедовского дома с чемоданом в руке и рюкзаком за плечами, он внезапно заговорил с Ксенией ласково и даже пообещал сначала выслать денег, а потом и вернуться, потому что, дескать, нет женщины добрее, чем его Ксения.

«Хитрый приём, но хитрость шита белыми нитками. Он оставил путь к отступлению, если в Вологде у него не сложится» – так прокомментировала поведение Игоряшки Зоя-москвичка.

Теперь в убежище под гранатовым кустом, Ксения снова и снова перечитывала переписку с Зоей, стараясь не ронять солёные капли на дисплей старенького розового Самсунга. Когда-то Зоя смеялась над розовым, украшенным разноцветными стразами смартфоном Ксении, называя его «гламурной игрушкой». Как же давно это было! Больше года минуло со дня их знакомства в поезде, следующем по маршруту Москва – Нижний Тагил. Впрочем, всё это время они постоянно переписывались, перезванивались по WhatsApp и Ксения незаметно для себя самой стала зависима от общения с Зоей. И зависимость эта являлась причиной отчаянной ревности со стороны старшей сестры и жестких насмешек со стороны изменника-Игоряшки. И только мамка смотрела на свою младшую дочь с плохо скрываемым сочувствием, причины которого Ксения никак не могла уразуметь.

Ксения водила пальцем по зеленоватому полю, перечитывая коротенькие реплики Зои и собственные пространные, испещрённые пёстрыми значками смайликов, излияния. В сообщениях Зои между строк сквозило беспокойство, тревога и крайняя озабоченность. Иногда она упоминала о каких-то делах,неотложных и важных, но Ксения, по сложившемуся меж ними обыкновению, уделяла заботам сестры недостаточно внимания. Да и какие могут быть дела, когда единственный возлюбленный – другого больше не будет! – уехал не просто невесть куда, но к другой, более красивой и успешной женщине.

«Человечеству не нужны успешные люди. Успешность относительна и условна. Человечеству нужны счастливые люди. Твои счастье и несчастье зависят только от тебя. И ещё: ты красивая» – так писала Зоя в ответ на жалобы Ксении и добавляла ещё: «Любовь проходит. Однолюбов крайне мало. Пройдёт и твоя любовь. Помни лишь о том, что люди тянутся к счастливцам. Постарайся же стать счастливой!».

Ксения отвечала на рассуждения старшей сестры страстными жалобами, самокопанием и просьбами о совете и утешении. Не раз просила разложить таро. Грозилась обратиться к профессиональной гадалке.

«Не пиши ему и, тем более, не звони. Не устраивай сцен. Не груби ему и не плачь. Поверь, он никуда не денется и обязательно вернётся, как и обещал» – так писала Зоя, но утешительные эти слова лишь усиливали отчаяние Ксении.

«Терпи. Время всё лечит. Любовь проходит. Чувства затираются иными впечатлениями. Надо победить ревность. Ревность не конструктивна. Ты от неё заболеешь» – твердила Зоя.

Ксения перечитывала бессмысленные, на её взгляд, сообщения. Наконец, она решилась отправить Зое украденную у Игоряшки фотографию соперницы. Любимый снял северянку на айфон. В памяти устройства Ксения обнаружила целую серию снимков разлучницы в самых ужасающих позах. Одну из них, самую нескромную, она и отправила в Москву. Длительное ожидание ответа низвергло Ксению на самое дно отчаяния.

«Почему ты молчишь? Она красивая, да?» – смайлик отчаяния. – «Такая красивая, что невозможно даже ответить?»– плачущий смайлик. – «Зоя! Ты так занята, что совсем забыла обо мне? Что за занятия у тебя? Хоть бы приехала когда. Я познакомлю тебя с Вичкой, мамкой и остальными» – смайлик, изображающий молитвенно сложенные ладони. И через короткий, несколько секунд промежуток ещё одно сообщение: «Что же мне делать? Ведь другого-то нет! Не получается забыть Игоряшку. Обидно, но я всё равно его люблю» – к окончанию это фразы Ксения присовокупила плачущий смайлик.

После этого переписка прервалась на несколько хлопотливых дней, когда Ксения вместе с мамой корпела над бухгалтерской отчётностью. В каждый из этих дней она получала довольно нежные послания от Игоряшки. Каждое из посланий сопровождалось серией снимков суровой северной природы. Там были и хаотические нагромождения поваленных стволов, и спокойные северные речки, и берега, поросшие густым хвойников, и русское сельцо. Да что это за село! Серые, тонущие в зарослях крапивы срубы, покосившиеся заборы, а меж ними непролазная топь улицы. На некоторых снимках фигурировал ужасный барак с серыми же стенами, зарешеченными окнами под яркой, недавно подновлённой вывеской: «Магазин «Продукты и промтовары». Внутренность магазина выгодно отличалась от наружности. Там были и стеклянные подсвеченные витрины, и разная снедь на них. В том числе ряды бутылок с крепким алкоголем и самым широким пивным разнообразием. Зрелище это ничуть не смутило Ксению. Игоряшка никогда не прикасался к алкоголю. Даже безалкогольного пива не употреблял. Вика зло шутила об этом. «Наш Игоряшка и без дури дурачок, и без зауми зануда» – так говорила она совсем не опасаясь, что её слова достигнут ушей объекта злой иронии.

Тем временем, память розового Самсунга заполнялась видами северных пустоватых деревень и пасмурной природы. Ксения всматривалась влица и пейзажи, пытаясь найти силуэт соперницы – всё тщетно.Возлюбленный с милосердной тщательностью избегал присылать её фотографии. Но Инстаграм! Для желающего терзаться ревностью там найдётся достаточно пыточных инструментов. Соперница во всех видах и образах от Business Woman с тонкой серебристой оправой на переносице до разбитнойsportgerl в костюме для игры в теннис и бейсболке со стразами. А рядом с ней почти на каждом снимке Игоряшка.

Так миновала весна. Начало лета ознаменовалось обещанием Зои на следующий год непременно отправиться в горы Адыгеи. Предполагаемая цель поездки: обучение Ксении фотографии, а для Зои знакомство с древними башнями и съёмка живописнейших закатов. Планы прекрасные, но как дожить аж до следующего лета и не свихнуться от тоски? Суворовская сделалась для Ксении адом: насмешки родных, редкие приветы Игоряшки, одиночество.

***

Игоряшка появился в начале июля. Возлюбленный приехал в Суворовскую на попутной машине, без вещей, смиренный и довольно потрёпанный. Старшие родственницы Ксении с достойным лучшего применения единодушием отказали ему в приюте, а потому единственное и тайное свидание состоялось в сараюшке за погребом. Романтично, конечно, но жёстко и рискованно. Даже в обществе долгожданного друга Ксения думала о возможных насмешках сестры и гневе матери. Из-за этой её трусливой рассеянности свидание вышло скомканным. Вопреки советам Зои, Ксения плакала и осыпала Игоряшку попрёками. Возлюбленный всё сносил с несвойственной ему терпимостью. К утру, когда стало ясно, что Ксения, как говорится, не даст, милый друг заговорил о главном, а именно попросил в долг денег. Поначалу Ксения нашла в себе силы отказать. Перед уходом – а провожала она его огородами, крадучись, скрываясь от случайных взглядов соседей – он всё таки сумел добиться настоящего поцелуя. Вот тогда-то она и пропала окончательно, а вместе с ней со счёта списалась пятизначная сумма, которую Ксения перевела посредством мобильно банка на счёт милого друга. Скоро-скоро всё откроется. Пока Вика лишь догадывается, а мама пребывает в полном неведении, но когда всё откроется…

Так Игоряшка снова отбыл на севера, оставив по себе лишь несбыточные обещания и досаду в семье любящей его женщины.

***

Ксения продолжала тихо плакать под кустом граната, когда смартфон в её ладони снова издал призывный писк. В приложение WhatsAppнасыпалось сразу несколько сообщений. Ксения глянула и обомлела. Зоя наконец-то вспомнила о ней! Слёзы разом высохли. Ксения принялась читать сообщения. «Ничего не делать», − писала Зоя. –«Он вернётся. Твоя доброта причиняет тебе множество хлопот. Трудно найти человека добрее тебя и потому он вернётся. Это в лучшем случае»

Потратив пару минут на осмысление прочитанного, Ксения ответила:

«А в худшем?»

Она ждала ответа, но виртуальный эфир безмолвствовал. Наверное, Зоя опять отвлеклась и через неделю Ксения получит ответ, написанный небрежной рукой занятого и рассеянного человека. Однако, Зоя ответила незамедлительно:

«В худшем случае нам придётся ехать в эту чёртову деревню и спасать твоего Игоряшку. Каким бы он ни был, он всё же человек и нам негоже оставлять его на растерзание».

«На растерзание кому?!!!!!» – в конце Ксения налепила кучу изумлённых, рыдающих, разгневанных смайликов. – «И какой такой по-твоему мой Игоряшка?»

«В моём сообщении ключевое слова «чёртова». «Какой-такой» пишется через дефис. «По-твоему» тоже через дефис».

Ксения отложила смартфон. Разговор со старшей подругой, как обычно, возымел успокоительно-терапевтическое действие.

Обмахнув лицо холодной водой из-под крана, она отправилась по делам.

Отвечая на звонки, срочные и не очень она в течение всего дня не заглядывала в WhatsApp. Терпела, крепилась, несмотря на сыплющиеся градом сообщения Игоряшки. Прочитать их она решилась только поздним вечером, когда мать, сестра с мужем и племянники окончательно угомонились.

Часть первая.Торжество справедливости.

Глава первая. Трансатлантический рейс из ада в ад (первый сон госпожи Фу).

– Говорю вам, мне нужен МУЖСКОЙ костюм, в то время, как вы предлагаете мне женский.

– Но это очень хороший костюм. Ткань – полушерсть, а цена…

– Цена не так уж важна. Повторяю: костюм должен быть мужским. Как вас зовут?

Юная продавщица молчала, подавленная собственным смущением.

– Лариса, Мария, Ольга, – госпожа Фу наугад называла имена, загибая поочерёдно длинные тонкие пальцы на левой руке.

Девушка-продавщица модного бутика, занимающего пару не слишком уютных комнат в офисном здании на Большой Бронной улице, зачарованно смотрела на кисти её рук. Можно, используя различные дорогостоящие процедуры, поддерживать кожу на лице в достойном юного возраста состоянии. Можно сберечь от возрастной деформации фигуру. Но руки выдадут тебя с головой. С руками, как ни ухаживай за ними, ровным счётом ничего поделать нельзя. Госпоже Фу недавно исполнилось шестьдесят три года. Разум её вполне светел. Лицо обработано руками искусного хирурга. Тело соответствует кондициям тридцатилетней женщины. Но руки…

– Меня зовут Сара, – проговорила продавщица.

– Наконец-то! Сарочка, принесите мне мужской костюм. Любой.

– Брючный?

– МУЖСКОЙ!!!

Продавщица исчезла в соседней комнате, а госпожа Фу ещё раз оглядела себя в зеркало. Вполне достойный внешний вид. Пока. Но что с ней станет после первого же курса химиотерапии? Румянец на щеках истает. Пышные локоны, которым очень идёт обильная седина, пожухнут. А, возможно, она вовсе лишится волос. Какие ещё муки уготованы ей попытками лечения третьей стадии рака? И возможно ли поверить в болезнь, глядя на неё, всё ещё цветущую женщину?

Боль явилась, как обычно, внезапно. Вынудила искать пристанища на шатком стульчике. Заставила вытащить из кармана пачку бумажных салфеток – обязательный атрибут её ежедневного снаряжения. В такие минуты госпожа Фу всегда отчаянно потеет и испытывает непреодолимую жажду. Пластиковая бутылка с холодным чаем так же неизменно находится при ней. Пожалуй, она и не поверила бы в собственную болезнь, если б не эти периодически повторяющиеся приступы.

Госпожа Фу успела справиться с собой до появления юной продавщицы. Однако, на смену боли всегда являлся главный её недруг – слабость, состояние сокрушительного утомления, которое с каждым днём становилось всё труднее преодолевать. Вероятно, продавщица заметила испарину на её бледном лбу, а может быть и нет. В любом случае, внимание обеих переключилось на наряды.

Сара вынесла из подсобки отличный, серый в узкую полоску костюм, сорочку и ещё что-то – яркое, многоцветное, сияющие атласным блеском. Схватив вещи в охапку, госпожа Фу поплелась в примерочную и так неловко задёрнула за собой занавеску, что едва не сорвала её с петель. Теперь её страх и слабость прятались от внешнего мира за куском плотной пропылённой материи.

– Это сорок восьмой размер. Пожалуй, брюки будут длинноваты. А пиджак в плечах широковат, – ворковала за занавеской Сара.

– Несите ботинки.

– Размерный ряд мужской обуви у нас начинается с сорокового размера, – ответили из-за занавески.

– Несите сороковой!

– В каком ценовом диапазоне…

– Цена не имеет значения. Поторопитесь, милочка. Через четыре часа я должна сесть в самолёт.

***

Госпожа Фу покинула бутик на Большой Бронной примерно через сорок пять минут. Тверской бульвар встретил её обычным оживлением и толчеёй. Под ногами шуршала жухлая листва – дворники, по обыкновению, не успевали за листопадом. На пересечении Тверской и бульвара её уже ожидало такси. Моргающие оранжевые фонари поворотников отрсжались в лужах. Госпожа Фу сличила норной знак автомобиля с информацией в мобильном телефоне. Так и есть, именно эта машина сейчас отвезёт её в Шереметьево. Госпожа Фу распахнула пассажирскую дверь и застыла. Несколько долгих мгновений она стояла возле распахнутой двери автомобиля, изогнувшись, будто в лакейском поклоне, будто ожидала особого приглашения или хотя бы приветливой улыбки.

Водитель сидел на своём месте неподвижный, как восковая кукла. Вперив взгляд в дисплей навигатора, он водил по нему пальцев вверх и вниз и молчал. В салоне автомобиля витали неприятные запахи чужого парфюма. С началом болезни обоняние госпожи Фу настолько ослабело, что она почти перестала слышать ароматы пищи и косметики. По окончании первого курса лечения обоняние окончательно покинула её. Но сейчас этот новый запах обрушился на неё, подобно пласту снега, внезапно сорвавшемуся с крыши. Водитель, хоть и славянин, так же чрезвычайно не понравился ей.

– Пожалуй я сяду на заднее сидение, – пробормотала госпожа Фу, захлопывая переднюю дверь.

Задняя дверца распахнулась сама, будто кто-то толкнул её изнутри. Утомлённая собственным волнением, госпожа Фу упала в чрево салона. Так бросается в постель смертельно уставший человек.

– Шереметьево, терминал В, – проговорил где-то рядом женский голос, показавшийся госпоже Фу не живым, но генерированным компьютерной программой.

– А вот и нет! Ваш навигатор лжёт. Шереметьево, терминал д. Поторопитесь. Вылет через три часа, а мне ещё надо успеть пройти паспортный контроль.

– О, да! И о шопинге не следует забывать. В аэропортовских бутиках дороговато. Однако, в жизни бывают такие моменты, когда человек перестаёт думать о деньгах.

Кто это тут распоряжается? Госпожа Фу устремила взгляд в полумрак салона, но поначалу ей удавалось разглядеть лишь едва заметную тень движения, оттенок присутствия: взмах руки, поворот головы и запах. На заднем сидении он был гуще и казался ещё более отвратительным.

– Пожалуй, я пересяду вперед. Эй, товарищ! То есть господин… впрочем, как вас там… Эй! Не трогайтесь с места. Я пересяду.

Но водитель и не думал трогаться с места. Наоборот, он щёлкнул выключателем, осветив салон автомобиля.

Женщина вольготно расположилась на заднем сидении, бок о бок с госпожой Фу. Её рыжие волосы хаотично топорщились на макушке и висках. Резкие очертания скул и бровей, чувственные губы и ясный, прямой взгляд победительницы – такую красоту называют редкой или убийственной. Такая красота поражает мужчин и женщин в равной мере, как поражает напалм. Госпожа Фу напряглась, чувствуя приближение очередного приступа.

– Меня зовут Миреле, а вас – Лена, – сказала женщина.

– Ну и что? – выдохнула госпожа Фу.

– Обещаю, что не стану вас истязать. Не стану называть госпожой Фу. Я буду обращаться к вам просто по-дружески. Итак. Миреле, − она приложила руку к собственной груди. – Лена, − лёгкое прикосновение к телу госпожи Фу. − Не возражаете?

Прикосновение незнакомки действительно обжигало, как напалм. Госпожа Фу в ужасе ухватилась за ручку двери, дёрнула, но та не поддалась. Госпожа Фу забилась в угол, но незнакомка ракидывалась всё шире, распахивала собственное тело, словно собиралась прямо сейчас, незамедлительно, принять в объятия долгожданного возлюбленного. Её острое колено соприкоснулось с бедром госпожи Фу. Её огненная ладонь, словно ненароком опустившая на плечо госпожи Фу, обжигала, как раскалённая головня. А запах! Казалось, что он не просто проникает в тело с дыханием. О, нет! Он просачивался сквозь поры кожи, вытесняя из тела госпожи Фу её собственное естество.

Автомобиль не двигался с места. Все его окна были закрыты. Нигде не единой щелки. Ни лучика дневного света не проникает за тонированные стёкла. Разве солнце уже зашло? Но в таком случае, как же быть с уличными фонарями, с обычной иллюминацией Тверского бульвара? Госпожа Фу испуганно уставилась в лобовое стекло. Там двигались люди и автомобили. Там сновали совершенно свободные от наглых незнакомок такси. Там царила обычная столичная суета – сотни прохожих торопились куда-то по неотложным делам, и она тоже не станет терять времени. Она возьмёт другое такси. Госпожа Фу выхватила из кармана пиджака смартфон. Монитор блеснул, отражая свет тусклых лампочек автомобильного салона. Госпожа Фу гладила монитор пальцами, нажимала на кнопочки, но зловредное устройство никак не хотело просыпаться.

– Я опоздаю на рейс… мне необходимо срочно улететь… – бормотала она, постепенно погружаясь в отчаяние. Да и болезнь уже давала о себе знать очередным, отчаянным приступом потливости, за которым последует безумная жажда, а потом боль, боль и ещё раз боль.

– Поехали! – сказала наглая незнакомка, автомобиль плавно тронулся с места и тут же замер на перекрёстке бульвара и Тверской.

Пока горит красный свет Госпожа Фу вполне успела бы перебраться на переднее сидение, но Миреле крепко держит её за запястье, и тянет руку на себя, будто собралась заключить госпожу Фу в свои недружеские объятия.

А госпожа Фу всё явственнее чувствует предвестия очередного приступа. Боль уже копошиться под ложечкой. Скоро последует первый, самый мучительный спазм. Боже, как часто! Ведь не прошло и часа с окончания предыдущего приступа. Выходит, мужской костюм вовсе не панацея. Выходит, она пока не спаслась даже от боли. Что уж там толковать о большем. Салон снова погрузился в темноту в тот момент, когда красный сигнал светофора сменился зеленым и такси тронулось с места.

– Боже! Мужской костюм не помог!

– Бог тут ни при чём.

– Оставьте меня! Зачем!..

Из глаз госпожи Фу брызнули злые слёзы.

– Я не обещала вам полного исцеления. Я обещала лишь облегчение мук, которые не преминут настать в самое ближайшее время, – тихо проговорила женщина. – Ну же, вспомните меня! Я – Миреле. Миреле! Лена, вспомните меня!

Госпожа Фу глубоко выдохнула. Ах, вот оно что! Это та самая женщина, протеже киевской подруги, которой госпожа Фу сообщила о несчастье пару недель назад. Да-да! Теперь госпожа Фу припомнила: Миреле – протеже киевской подруги. Именно Миреле надоумила госпожу Фу пуститься в бега, изменить жизнь, дабы обмануть судьбу, болезнь, смерть или всех троих кровожадных барышень разом.

– Ах, кажется мне изменила память.

– Я вторую неделю живу с болью, – голос госпожи Фу зазвучал непривычно глухо. Куда подевались звонкие задорные девичьи интонации? – Обезболивающие помогают. Но время их действия с каждым днём всё короче… или мне кажется, что короче…

– … а потом и вовсе перестанут помогать. Придётся переходить на наркотики, а их без рецепта не достать. Впрочем, можно обратиться к дилерам. У вашего мужа достаточно средств.

– Я ненавижу мужа!

Сказав это, госпожа Фу смутилась, по-девчачьи прикрыла рот ладошкой. Ах, зачем, ну зачем она упомянула мужа!

– Неплохой костюм.

Миреле выручила её, сменив тему разговора, но госпожа Фу не смотря на темноту салона была уверена: её собеседница улыбается. Возможно, злорадствует. Такси, лавируя в плотном потоке, мчалось по Тверской в направлении Ленинградского проспекта.

Невидимая улыбка Миреле показалась госпоже Фу отвратительной и она отвернулась, сделав вид, будто её интересуют проносящиеся мимо иллюминированные витрины.

– Дорого заплатили? Костюмы вам необходимы именно сейчас. Разные. Для украшения себя. От наркотиков вы быстро подурнеете. Превратитесь в старуху.

– Зачем вы!.. Прекратите!!! – голос госпожи Фу сорвался на крик.

Автомобиль вильнул, перестраиваясь в крайний левый ряд. Улица Горького, обычно загруженная в это время, оказалась пустой. Такси набирает скорость. Свет уличных фонарей, заглядывая в салон сквозь тонированные стекла, время от времени освещает лицо её собеседницы. Миреле действительно улыбается.

– Стоит ли так горячиться? – спрашивает она. – Вы направляетесь в аэропорт. Я готова проводить вас.

– Проводить? Зачем? Вы преследуете меня? Мне требовалось лишь несколько советов. Ваше личное присутствие – это чрезмерно. Не нужно! Это самозванство! Вы навязчивы! Я высажу вас у поворота на Бутырский вал. Ах, его мы уже проскочили. Тогда, если угодно, у стадиона «Динамо». Нет, раньше!

– Ваш муж предупреждал меня о том, что вы чрезвычайно требовательны. Вы порядочно вымотали его своими придирками. Однако, что до меня, то когда дело доходит до придирок, я становлюсь совершенно невозмутимой. Совсем иное дело, если речь идёт о сексе. Тут невозмутимость как рукой снимает. Во время секса чувствительней любого самого технологичного датчика. На мой взгляд, именно такой и должна быть женщина. Впрочем, речь сейчас не обо мне. Куда вы летите? В Бангладеш? В ЮАР?

Госпожа Фу глубоко вздохнула, набрала полные легкие отравленного парфюмом Миреле воздуха. Госпожа Фу намерена всё отрицать. Она нипочем не откроет наглой Мереле своих планов. Но твёрдая ладонь женщины, лежащая на её плече, так приятно согревает её тело. Действие этого тепла действительно сродни обезболивающему препарату. Разливаясь по суставам и мышцам, оно утишает боль. Действительно, Госпожа Фу внезапно обнаружила, что боль отступила так и не успев толком разыграться. На этот раз обошлось без всхлипов, приглушенных стонов и зубовного скрежета.

– У моего мужа есть дом на острове Маргарита. Хочу пожить там, – внезапно для самой себя признаётся госпожа Фу.

– И он не возражает?

– А почему он, собственно, должен возражать?

– Как же! Всё имущество в вашей семье принадлежит ему. А вы даже не наследница. После смерти вашего мужа всё имущество отойдёт детям вашего мужа, прижитым им от разных женщин. Так написано в его завещании. Например, особняк на острове Маргарита отойдёт одному из его сыновей, который…

Госпожа Фу вжалась в спинку сидения.

– Стойте! – закричала она. – Остановите автомобиль, мне необходимо выйти!

По улице Горького в попутном направлении мчится множество свободных машин. Она с лёгкостью поймает другое такси, не прибегая к помощи мобильного приложения.

– Вот и Белорусский вокзал, – произносит водитель. – Оплата будет наличными или по карте?

– Я не стану платить! Как вы меня везли? У вас в машине посторонний человек!.. Это нарушение правил перевозки!

– Ну вот опять! – Миреле сокрушенно взмахнула рукой.

Теперь, когда двигатель такси заглушен и салон автомобиля осветился, госпожа Фу может рассмотреть источник своего ужаса. Ах, она успела позабыть насколько Миреле красива. Грива огненных волос. Кожа – матовый фарфор. Глаза – звёзды. Фигура… Впрочем, фигуру не оценить, потому что она прикрыта ворохом гофрированного шелка. В таких нарядах не пускаются в дальнюю дорогу.

– Женщины, я для вас просто статист, – вступает в разговор водитель. – Понимаю, вам необходимо договориться. Но в этом месте парковка запрещена, нельзя даже останавливаться. Как хотите, но я…

Госпожа Фу оборачивается на голос водителя. Теперь он не бездушный аксессуар салона такси, но личность узурпировавшая право иметь собственное мнение.

– Я оплачу…

– Дело не в деньгах. За нарушение правил у нас увольняют.

Госпожа Фу хочет возразить, но задняя дверца распахивается. Миреле покидает салон с бесшумной стремительностью сквозняка. Дверца захлопывается. Неужели от Миреле так просто отделаться? Ах, нет! Вот же она, стоит у пассажирской двери, открывает её, распахивает свои шелковые объятия. Её пышные одежды цвета старой терракоты развеваются на ветру. Её причёску чуть более яркого оттенка треплет ветер. Её глаза блестят, как звезды, отражённые в стоячей воде и так же мертвы.

– Прошу! Я помогу вам выйти! Предупреждаю, боль может возобновиться в любое мгновение и вам лучше не пренебрегать моей помощью.

Миреле дергает госпожу Фу за руку, и та оказывается в её объятиях. В ноздри лезет сладостный аромат чужих духов, который почему-то уже не кажется столь отвратительным. Поза её неловка и новый, слишком твёрдый и непривычный мужской галстук больно впивается в горло. Однако, приступа боли, похоже, действительно не будет. В объятиях Миреле госпожа Фу чувствует облегчение от мук. Такси трогается с места и катится прочь, в сторону Большой Грузинской, оставив обеих на тротуаре напротив входа в здание Белорусского вокзала.

– Душа моя, до отправления аэроэкспресса осталось десять минут, – говорит Миреле. – Надо успеть добежать до платформы.

Миреле вторит диспетчер вокзала. Приятное контральто призывает пассажиров, отправляющихся в аэропорт Шереметьево поторапливаться на первый путь первой платформы. Господа Фу срывается с места. Двигаться легко. Её багаж – небольшая полупустая сумка – совершенно не стесняет движений. Досмотр при входе в здание вокзала пройден без затруднений. Госпожа Фу беспрепятственно пробегает через зал ожидания и переходы Белорусского вокзала. Билет на экспресс можно купить при помощи мобильного приложения. Вот и первый путь, и пришвартованная к платформе алая стрела экспресса. Госпожа Фу врывается в ближайший вагон, взлетает по крутой узкой лестнице на верхний ярус. Немногочисленные пассажиры скрываются за высокими спинками сидений. Госпожа Фу опускается на одно из них. Теперь надо купить билет. Несколько секунд уходит на возню с мобильным устройством. Гаджет зависает. Госпожа Фу злится, озирается в раздражении. От беготни и волнения в горле пересохло. Мимо по проходу шествует, толкая перед собой тележку со снедью, проводница в красной униформе.

– Умоляю! Стакан воды! – шепчет госпожа Фу.

– С газом или без газа?

– Без!

– Сто пятьдесят рублей!

Госпожа Фу роется в сумке. Обыскивает каждый кармашек. Как же так, кошелька нет! Она вспоминает, что и за такси не расплатилась и водитель уехал не потребовав платы. Возможно, Миреле…

– Вот, возьмите! – проводница протягивает ей бутылку и пластиковый стаканчик. – Расплатитесь, когда я буду возвращаться.

Не в силах возражать, госпожа Фу поспешно открывает бутылку. Обычная вода ещё никогда не казалась ей такой вкусной.

– То ли ещё будет, душа моя! В самолёте нам подадут вино. Ручаюсь, подобного вина вы не пробовали никогда!

Интонации и звучание голоса Миреле неподражаемы. Однако выглядит она теперь совершенно иначе. На ней строгий двубортный костюм. Жилет с золотой цепочкой, шелковый галстук, элегантные брюки, челси. Шляпа с широкими полями и атласной лентой, охватывающей тулью, лежит на соседнем сидении. Причёску Миреле разделяет ровный, как стрела и белоснежный пробор.

– Вы успели переодеться… Но где? Как?!! – тихо произносит госпожа Фу.

– Умение быстро переодеваться – не единственный мой талант. Скоро вы узнаете и о других.

Сказав так, Миреле достаёт из жилетного кармана MasterCardGold. Золотистый прямоугольник отбрасывает на стены и спинки соседних кресел солнечные зайчики.

– Готова финансировать вас, душа моя. Ведь ваш кошелёк остался в бутике на Большой Бронной.

– Вы щедры. Этим и запомнились. Это кроме красоты. Но ваша внешность… Она странно меняется в зависимости от наряда.

Учитывая обстоятельства, госпожа Фу сразу и в полной мере смирилась с присутствием Миреле. Не пройдёт и двух часов, как она окажется на борту трансатлантического лайнера, оставив за спиной боль, страх, семейные неурядицы и Миреле.

Она сожжёт мосты.

Она всё перезабудет.

Она выживет.

Миреле больше не кажется ей досадной помехой на пути к бегству. Милая болтовня, небольшие и приятные услуги. Совсем скоро всё это останется на земле.

***

Миреле, Миреле! Как же её фамилия? Заняв положенное ей место в салоне бизнес класса трансатлантического авиалайнера, госпожа Фу принялась вспоминать события последних двух месяцев, пытаясь вычленить тот момент, когда её жизнь покатилась под гору.

Она познакомилась с Миреле случайно, на одной из вечеринок. Бывший компаньон господина Фу давал её в честь тридцатилетия своей третьей жены. Супруг госпожи Фу приглашение игнорировал из соображений банальной экономии.

– Рассуди сама, дорогая, – сказал он. – Тридцать лет – это всё таки юбилей. А на юбилеи принято дарить значительные подарки. С другой стороны, у Киселёва это третья жена. Кто знает, сколько ещё раз он женится? Дарить значительные подарки каждой из его жён – сущее разорение. А потому я на этот юбилей не ходок. Отговорюсь каким-нибудь недомоганием. С третьей стороны совсем игнорировать юбилей пусть и третьей жены тоже не стоит, ведь Киселёв мой компаньон. Значит придётся идти тебе. Ты женщина, а потому в плане подарка с тебя и букета цветов будет довольно. Но очень хорошего букета. Для астр ещё не время, поэтому нарежь букет дельфиниумов и перевяжи их сиреневой лентой. Где взять ленту? А я тебе дам! Я никогда не разрезаю ленточки от букетов, но всегда аккуратно развязываю узелки и собираю ленточки в особую коробку. Почему «фу»? Вовсе не «фу». Это расточительность – «фу». Вот тебе ленточка. Дельфиниумы ты знаешь где взять. Режь смело, забирай все – они уже отцветают. Кстати, Лена, ты знаешь, как меня прозвали в ИПРИТе? Представь, одна совершенно сумасшедшая баба придумала мне кличку «господин Фу». А что, мне нравится. Однажды даже поймал себя на том, что незнакомым людям представляюсь этим именем. Выходит, ты у нас госпожа Фу. По-моему неплохо. Тебе идёт.

Так она отправилась на званый вечер одна, вооруженная букетом увядающих дельфиниумов и непреклонной решимостью непременно развеять скуку.

Вечер оказался пышным. Следуя укоренившейся в последнее время моде, хозяева позвали гостей не в модный ресторан. Праздник устроили в загородном яхт-клубе, где кроме отменной закуски, гостям была предоставлена возможность предаться различным увеселениям на воде. Те же, кто боялся спьяну утонуть, предлагались танцы под весьма архаичную музыку: на небольшой, увитой цветочными гирляндами эстраде струнный сикстет наигрывал классическую музыку. Мазурки и полонезы никто танцевать не хотел. Гости требовали вальсов или, на худой конец, чарльстонов. Изысканно одетая, рафинированная публика в танцах разошлась не на шутку. Тут-то и стало понятно кто какого роду-племени. Иные, как и сама госпожа Фу, нувориши из времён «лихих 90-х». Другие – богемные персоны, представленные раззолоченными рэперами, повсеместно узнаваемыми медиа-деятелями или артистами. Были на празднике и мутные личности, неприметной наружности и не первой молодости мужички, каждого из которых сопровождал обязательный эскорт из баснословно дорогих шлюх. Присутствовали и обычные семейные пары, скорее всего родственники устроителей торжества. Эти выглядели скорее потерянными, нежели весёлыми. Кроме перечисленных присутствовал ещё чёрт знает какой люд, непонятным образом поналезший в тусовку «сливок общества».

В таком месте, человек даже крепко выпив, остаётся фальшивым. Наблюдая московские пейзажи, быстро сменявшие друг друга за окном аэроэкспресса, госпожа Фу припомнила момент знакомства с Миреле. Искренность и открытость, присущая человеку, пребывающему в комфортной для него среде – так она охарактеризовала бы она поведение Миреле, которая с первой минуты знакомства вызвала у неё не только симпатию, но и доверие.

Женщина, представленная ей как Миреле тогда действительно выглядела совершенно иначе: плотная, с округлым, приятным лицом и гладко причёсанными, огненного оттенка, волосами. Обликом своим и нарядом она ничем не выделялась из сонма разряженных в пух и прах гостей. Тем не менее, даже самый дотошный исследователь не нашел бы среди гостей ни одного человека не обратившего бы на неё внимания. Миреле с мастерской лихостью зажигала твист и чарльстон. При этом её пышная грудь постоянно норовила выскочить из богато вышитого лифа. Она смеялась и громко топала, танцуя. Она воздала должное обильной снеди и напиткам. Она травила байки и при этом была так красноречива, складная её речь подкупала столь искренним весельем, то на неё обращал внимание каждый. Кто-то прислушивался к речам Миреле с насмешливым недоумением, кто-то с вожделением, а кто-то и с брезгливостью. Однако, большинство наблюдало за её выходками с симпатией.

Так в перерыве между вальсом и мамбой, бурно вздымая роскошную грудь, женщина поведала всем желающим историю о приходе смерти и возможных попытках уклониться от неё, не прибегая к помощи бездарных и корыстных эскулапов. Госпожа Фу в тот момент присоединилась к слушателям и внимала с интересом, тем более, что тема байки волновала её чрезвычайно.

– Если смерть явилась, чтобы забрать вашу жизнь, просто отдайте её смерти, – сверкая глазами рассказывала Миреле. – При этом совсем не обязательно умирать.

– Как же это так? – изумился один из нечаянных слушателей – почтенный и высокопоставленный старичок.

– Взамен отданной жизни возьмите другую. Только чур! Новая жизнь должна быть совсем не схожа с отданной. Например, если в отданной жизни вы были мужчиной, в новой превратитесь в женщину. В старой жизни были европейцем, в новой станьте азиатом. Если в отданной были атеистом, в новой воцерковитесь.

– Осталось только узнать свою смерть. Как она может выглядеть? – криво ухмыляясь изрекла чрезмерно молодая, не более сорока лет от роду, и простоватая супруга высокопоставленного старичка. – Впрочем, если смерть действительно чудовище с косой, то узнать её будет легко.

– По-вашему выходит так: я отдам свою старую жизнь и взамен возьму себе другую, молодую. Младенческую! – высокопоставленный старичок раздвинул дряблые губы в улыбке. – Возможно ли такое? Это, выходит, волшебство какое-то, а я, смею вас уверить, прожил не пустую жизнь на основании чего в волшебство не верю.

– Стоит ли менять старую жизнь на молодую? – усмехнулась Миреле. – У взрослого возраста масса преимуществ…

– Да-да!!! – возликовал высокопоставленный старичок. – В девятнадцать лет мой дружок стоял от заката до зорьки! – и он согнул локоть в чрезмерно фривольном жесте. – Организм работал, как часы. Каждый день ему подавай, а то и несколько justify;text-indent:35.45pt;line-height:normal'> – и он смачно хлопнул свою спутницу по плотному, обтянутому дорогим брендом заду. – Зато теперь и организм не беспокоит и достойная женщина при мне.

– И шея ваша в китайском шелку, – сверкая бархатными очами, добавила Миреле.

– А шея-то, как куриная лапа, – добавил юный насмешник в реперской кепке и с толстой золотой цепью на шее.

Госпожа Фу уставилась на его татуированные, унизанные массивными перстнями пальцы. В кучерявой растительности, покрывавшей лицо и шею парня сверкали бриллианты.

– Сейчас применяют всевозможные средства для омоложения. Даже мужики. Даже не богатые. Уж если у тебя есть баблосы на шелковый платок, то и найдутся и средства для инъекций.

– Инъекции − это вредно, – фыркнул высокопоставленный старичок.

Его и без того неприятное лицо выражало полнейшее пренебрежение к раззолоченному реперу.

– Позволю себе заметить, что омолаживающие средства позволят нам уничтожить старость, как явление. Но применять их или нет – это индивидуальный выбор каждого, – госпожа Фу не преминула внести свою лепту в разговор – высокопоставленный старичок в незапамятные времена и не долго, но всё же являлся начальником Фундуклеева.

– А вы не Фундуклея ли жена?

Старичок плотоядно оскалился, осматривая Лену с головы до пят. Госпожа Фу склонила голову и едва ли не присела в реверансе, подтверждая столь изящным жестом истинность слов высокопоставленного старичка. Старичок цыкнул зубом и отвернулся. Неужели госпожа Фу показалась ему слишком старой?

– Душа моя, к тому, кто боится старости и бежит от неё старость вовсе не приходит! – многозначительно заметила Миреле.

Она вроде бы обращалась к реперу, но посматривала время от времени и на Госпожу Фу. После ухода старичка будто сам собой возник и разгорелся спор относительно вреда и пользы различных средств для сохранения молодости. При этом подруга старичка, не последовав за ним, но демонстрируя похвальную самостоятельность суждений, ратовала за ботокс. Госпожа Фу возражала ей, приводя аргументы в пользу стволовых клеток. Рэпер ратовал за массаж, иглоукалывание и йогу. Обсуждение становилось всё более оживлённым. Вокруг Миреле собралась небольшая толпа. Госпожа Фу заметила, что мужчины посматривают на Миреле с возрастающим вожделением. Кто-то подал голос за регулярные тренировки. Эта случайно брошенная фраза и стала отправной точкой для начала нового тура танцев. Подруга высокопоставленного старичка отправилась к оркестру, который взяв десятиминутную паузу, тем не менее уже бездействовал более двадцати минут. Рэпер вцепился в одну из татуированных полуголых девиц, безмолвно фланировавшую на периферии толпы и повлёк её, не дожидаясь оркестра в каком-то причудливом танце. Оркестр последовал за танцорами. Публика снова оживилась, а у госпожи Фу внезапно пересохло в горле и она принялась озираться в поисках источника живительной влаги. Между танцующими сновали официанты. Шампанское в широких фужерах, коньяк и виски, но нигде не видно ни стакана воды, ни хоть пластиковой бутылки.

– Нечто среднее между квик-степом и линди-хопом, – проговорила Миреле. – Слишком причудливо и неинтересно.

Госпожа Фу уставилась на неё. Точнее на огромный, вместительный бокал, который Миреле сжимала пальцами. За стенками запотевшего стекла поднимались тончайшие нити пузырьков. Влага в бокале была прозрачной и бесцветной, а на краю бокала полупрозрачной патиной алел след коралловой губной помады.

– Жажда, – сказала Миреле, заметив её внимание. – Жажда помноженная на недосмотр хозяев. Напитков море. В коньяке можно утонуть, но обычной воды ни капли. Не так ли? Впрочем, я оказалась предусмотрительней многих и захватила с собой бутылку обычной минералки.

Госпожа Фу ухватилась за предложенный Миреле стакан, поднесла к губам, не помня себя, сделала несколько жадных глотков. Тогда, как и сейчас вода показалась ей изумительно вкусной. Но как же Миреле? Если госпожа Фу осушит стакан, то что же достанется…

– Ах! – пролепетала Миреле. – Душа моя, я оплошала! Подала вам нечистый стакан, а вы ещё так неудачно приложились! Как раз к тому месту, где след от губной помады!

Госпожа Фу уставилась на стакан. Она вращала прозрачный сосуд, разглядывала на просвет, но следов губной помады так и не обнаружила.

– Не ищите. Вы её слизнули, душа моя.

Госпожа Фу встретилась с Миреле глазами. Очи женщины сияли и притягивали, как космические чёрные дыры. Да, такие женщины имеют на мужчин значительное влияние. Госпожа Фу вдруг вспомнила о муже. За воспоминанием последовал мучительный укол под ложечкой. Боль была внезапной и столь сильна, что госпожа Фу едва не вскрикнула. Помнится, именно боль вынудила её допить стакан до дна.

***

После того памятного вечера жизнь Лены Фундуклеевой закружилась в сатанинской пляске.

С торжества она отбыла отнюдь не в собственном автомобиле, и не на такси. Её с большой помпой увозила карета скорой помощи. Боль, накатывая душными волнами, стирала краски и заглушала звуки, но она помнила встревоженные лица Киселёвых. Кто-то из них кричал в телефон, поминутно произнося имя её мужа. Она слышала и бормотание высокопоставленного старичка: «Вот говорил же я вам! Стволовые клетки, стволовые клетки. Не последствия ли это?». Несколько раз перед ней возникали бездонные провалы тёмных глаз Миреле: «Как же так, душа моя? Вы сами слизнули помаду. Вас никто не заставлял!». Далась же ей эта помада!

Потом бесконечная череда больничных коридоров. Палаты, процедурные, медицинская аппаратура, бесконечные счета, состоящие из пяти и шестизначных цифр. Она помнила осунувшееся лицо мужа. Этот бесконечно переписывался с кем-то по WhatsApp, устраивал склоки с медицинским персоналом, оспаривая каждый счёт и каждое решение. Вооружившись толстым томом медицинской энциклопедии и ворохом справочников, Фундуклеев сам пытался поставить диагноз и корректировать процесс лечения.

Примерно через пол года титанические усилия дали плоды – болезненные приступы стали редкими, болезнь перешла в стадию неустойчивой ремиссии. У Лены Фундуклеевой появилась возможность всесторонне осмыслить о оценить своё положение.

В результате долгих размышлений она пришла, как ей казалось, к единственному верному решению: бежать из этого ада.

– Меня радует хотя бы то, что ты перестала меня ревновать. Ты адаптировалась к своей болезни и во время следующего её приступа сможешь обойтись без моей помощи и моих советов, – так сказал ей муж, когда она собирала немногочисленные и самые ценные пожитки. – Уверен, у тебя всё получится и тогда, возможно, мы встретимся снова.

Говоря это, Фундуклеев был, как обычно не трезв. Он таращил на неё свои водянистые, омерзительно выпуклые глаза, тиская тонкими пальцами полупустой стакан с дешевым вином.

«Ты ошибаешься, Фундуклеев. Я перестала тебя любить. Мой ад уменьшился в размерах ровнёхонько на любовь к тебе» – так хотела сказать ему Лена, но не сказала.

И ещё.

«Я больше не госпожа Фу. Я – Елена Петровна Гаврилова и никак не связана с тобой. А скоро я стану кем-то ещё. Хосе Лопесом, Джоном Файфом, Кисаопи Раупинг. Я – Тузик, я – Зазнайка, я – кто угодно, только не твоя жена! Мой ад ссохся до размеров моего диагноза. Он уменьшился в несколько раз. Из него вычли любовь к тебе!»

На самом деле прощальная речь госпожи Фу была совсем короткой:

– Как только устроюсь – сразу дам знать.

Повесив ключ от квартиры на специальный крючок – она не намеревалась брать с собой ключи от прошлой жизни – она взялась за ручку двери.

– Лучше и не пиши, – сказал ей вслед муж.

Она обернулась. Он всё так же таращил на неё нетрезвые глаза.

– Это для чистоты эксперимента. Просто, чтобы проверить теорию той бабы. Да что там! Баба, конечно, безбашенная, но теория её стройна и логична. У тебя достаточно денег, чтобы всё наладить. Так что…

Муж послал ей воздушный поцелуй. Госпожа Фу открыла дверь. По пути к лифту она всё ещё слышала голос, покидаемого спутника жизни:

– Впрочем, деньги тебе тоже не следовало бы брать. Опять же ради чистоты эксперимента. Живя со мной нашей общей судьбой, ты никогда не знала нужны. А там, в новой реальности, почему бы тебе не устроиться на работу? Почему бы не пожить скромнее?

Двери лифта наконец открылись и госпожа Фу шагнула в кабину. Лифт поплыл вниз и голос мужа затих в отдалении.

На ней всё ещё было неплохое платье из плотного шелка. Очень дорогое. В первую очередь требовалось переодеться. Для этого и потребовалось посещение бутика на Большой Бронной.

***

Всё время регистрации и прохождения паспортного контроля госпожа Фу посвятила мечтам о том, как сразу же по прилёте избавится от паспорта с ненавистным именем Елена Фундуклеева. Сколько времени потребуется на реализацию Венесуэльской собственности господина Фу? Какие препоны могут возникнуть на этом пути? Об этом она тоже думала, но мимоходом и вскользь – мысли практического характера не доставляли удовольствия, и она их отметала. Её спокойствие зиждилось на уверенности в полном и безусловном бессилии мужа каким-либо образом разрушить её планы. Она всё сделает так, как решила, а Фундуклеев пусть горит в аду!

В аэропорту Миреле не покидала её ни на минуту. Она не пыталась заговаривать, не предлагала услуг. Она следовала за госпожой Фу молчаливым соглядатаем. Порой Миреле терялась в толпе, но госопжа Фу каждую минуту знала: таинственная спутница не спускает с неё глаз. Госпожа Фу даже не удивилась тому, что у Миреле каким-то чудом оказался билет на тот же самый рейс. Там же, в аэропорту, в порыве мечтательного великодушия, госпожа Фу совершила несвойственный ей жест небывалой доброты. На стойке регистрации она оплатила разницу между экономическим и бизнес классом для Миреле. Этот поступок символизировал и закреплял её окончательный духовный разрыв с Фундуклеевым, который за долгие годы совместной жизни приучил её к рачительной экономии.

– Благодарю! – произнесла Миреле сверкая очами. – Благодарю и ручаюсь, вы не пожалеете о своём великодушии! Ах, какую приятность вы мне сделали! В классе бизнес сидения широкие и расстояние между ними столь велико, что можно расположиться с комфортом, как в собственной спальне. А еда? А напитки? При столь долгом перелёте все эти нюансы приобретают чрезвычайную важность!

***

Незамедлительно после взлёта явилась приятная, не слишком юная стюардесса с округлым коком на затылке. Вокруг её шеи обвивалась косынка с логотипом авиакомпании. Крахмальные кончики косынки кокетливо торчали в разные стороны. Госпоже Фу показалось, что шея стюардессы слишком коротка для подобных украшений.Госпожа Фу так же заметила подобные аксессуары у каждой стюардессы на борту их лайнера. Девушки повязывали их на шею или на грудь, закрепляя края яркими, крылатыми значками или причудливыми узлами.

– Виски, вино, коньяк, – пропела стюардесса.

Госопжа Фу задумалась, а лысый джентльмен в кресле через проход попросил виски со льдом. Ему тут же подали требуемое. Быстро опрокинув стакан, он закусил парой оливок и мгновенно уснул. Миреле склонилась к госпоже Фу.

– Я вижу путешествие, хоть и утомительное, но идёт вам на пользу. Вы отлично себя чувствуете. Щеки зарозовели. Настроение отличное. Совет: закрепите результат вином. Здесь предлагают отличное калифорнийское вино, хоть и летим мы не в Калифорнию. Предлагаю выбрать белое полусладкое. И не возражайте! Я знаю, что говорю.

Госпожа Фу последовала совету с несвойственным ей послушанием. Через минуту она пригубила принесённое стюардессой вино, которое действительно оказалось волшебным.

– Итак? – Миреле неотрывно следила за тем, как её попутчица поглощает ломтики ананаса. – Рекомендую вот этот твёрдый сыр.

– Слишком жирный, – насупилась госпожа Фу.

– Обезжиренный сыр то же самое, что силиконовая грудь. Ну же! Оставьте предрассудки в Москве. Наш борт взял курс на лучший из миров, в котором жирность сыра не вредит обмену веществ!

Госпожа Фу колебалась.

– Не в сыре причина ваших страданий. Понюхайте! Это аромат счастливой, лишенной чёрных мыслей жизни.

И госпожа Фу сдалась.

– Действительно, думаю, причиной моих бедствий являются все эти омолаживающие средства и мой муж.

– Муж? Неужели? Разве он не любит вас?

– Возможно, любит. Но он значительно моложе и ещё…

– Что?

Госпожа Фу медлила, но пронзительные бархатные очи Миреле смотрели на неё ласково и даже заискивающе. Госпожа Фу сделала усилие над собой. Она неотрывно смотрела на уставленный снедью столик. Начинённые анчоусами оливки, блюдо с несколькими сортами сыра, суфле, прошутто, ломтики свежего ананаса в сиропе, два бокала наполнены соломенного цвета вином, салфетки. Всё красиво сервировано.

– … он охладел давно. Видите ли, у меня двое внуков…

– Внуки? О, внуки это замечательно!

– Да. Как бабушка я весьма молода. Но как любовница… Сами понимаете. Когда внуки начали рождаться… Они погодки, родились один за другим и дочь оказалась в непростом положении. И дети, и бизнес. Как справиться со всем? Как сочетать? Разве откажешь, если единственная дочь просит. Короче, я слишком увлеклась внуками, а когда опомнилась, обнаружила своего мужа в обществе очень красивой особы лет тридцати. Это было давно. Уже более пяти лет минуло… Я попросила объяснений, но сейчас думаю – напрасно. А тогда он ответил на упрёки со свойственным ему цинизмом: «у нас с тобой духовный брак, а шикубелить надо тридцатилетних» – так он выразился…

Миреле рассмеялась со свойственной ей подкупающей непосредственностью. Лысый джентльмен в кресле через проход пошевелился и Миреле притихла, прикрыв рот ладошкой.

– Простите, но шикубелить – такое смешное слово… – прошептала она.

Смущение её было притворным, но госпожа Фу уже решилась на откровенность.

– Мой муж… он хороший человек, тонкий, чуткий, но вместе с тем он, знаете ли, ходок. Вам опять смешно?

– Что вы! Ничуть! Не желаете ещё вина?

– А давайте! Итак, чем может удержать мужчину пятидесятичетырёхлетняя женщина, если этот мужчина на десяток лет её моложе?

– Так-так-так … – прекрасные очи Миреле блистали самым искренним интересом и ни тени иронии.

– Я прибегла к омолаживающим средствам. Пришлось так же похудеть. Мне удалось скинуть десять килограмм. Плюс липосакция. Дочь отговаривала меня, но…

– Так-так-так…

– И ни одного упрёка. Я просто ждала и молилась о том, чтобы он вернулся. В конце концов случилось по-моему. Свежие отношения, знаете ли, конечно, прекрасны своей новизной, своей интригой. Но давний союз, зрелый, выдержанный, как это вот вино, тоже дорогого стоит. Строить долговременные отношения – трудоёмкое дело, которое требует терпения. Вот и мои усилия не пропали даром. Настало время и Фундуклеев с его… гм… возлюбленной стали ссориться. С каждым разом их размолвки становились всё более бурными и продолжительными, а примирения всё более холодными. И каждый раз за утешением он спешил ко мне, так нашаливший и не поладивший со сверстниками школяр бежит за утешением к матери. И неизменно он это утешение получал. Однажды придя за утешением он остался и более не возвращался к своей подруге. Я совершенно искренне его простила. Фундуклеев очистился от греха и наши отношения не только окрепли. Они сделались… как бы это сказать?.. вкуснее, что ли. Как вот это вино, перебродив и созрев обретает настоящий вкус и терпкость.

Миреле, не сводя с неё глаз, кивала головой в такт её словам. При этом её глаза, обычно искрящиеся живым задором, сделались совершенно пустыми. Такое выражение бывают у людей, спящих с открытыми глазами.

– Белое вино не должно быть терпким, – внезапно произнесла Миреле, но госпожа Фу оставила без внимания замечание собеседницы.

– Вот вы, к примеру, с вашим мужем сколько лет женаты? – спросила госпожа Фу, и тут же смутилась собственным любопытством.

– О! Мы с Враговым женаты целую вечность! – встрепенулась Миреле.

– У молодых свои представления о вечности, – назидательно заметила госпожа Фу и добавила:

– Выходит, ваша фамилия Врагова? Не знала.

– Вообще-то ХвАстова. Ударение на первом А.

– Какая, однако, странная фамилия!

– О, да! У людей странные представления о жизни. Они почему-то считают, что каждый должен непременно иметь фамилию.

Впечатление от этого странного замечания стёрло появление стюардессы. Госпожа Фу с неудовольствием заметила некоторый беспорядок в её причёске: округлый, волосок к волоску, кок немного растрепался. Но этого мало. Стюардесса самым беспардонным образом отирала испарину со лба краем своего нарядного платочка с логотипом авиакомпании.

– Что-то случилось? – спросила госпожа Фу.

– Нет. Всё в порядке, – быстро ответила стюардесса и госпожа Фу заметила, что губы её дрожат. – Прошу вас пристегнуть ремни. Этого требует командир судна – мы оказались в зоне турбулентности.

Сказав так, стюардесса отправилась в хвост самолёта. Миреле слегка отодвинула занавеску, отделявшую бизнес-класс от экономического. Стюардесса стремительно удалялась, то и дело хватаясь руками за спинки кресел – самолёт действительно потряхивало. Бокалы на их откидном столике позвякивали, соударяясь.

– Странно, что она не забрала приборы и не приказала нам поднять столик, – буркнула госпожа Фу. – Эй, милочка! Постойте! А как же все эти тарелки и бокалы? Посмотрите, вино выплеснулось! Эй!..

– Её зовут Лариса Близнецова. Так написано на бейджике. А вино лучше допить, – и Миреле одним глотком опустошила свой бокал. – Ну что же вы? Тогда, пожалуй, я допью и ваше…

Из экономического класса доносились оживлённые голоса. Что-то позвякивало. Меж рядами кресел сновали стюардессы. Госпожа Фу, привстав и мучительно вывернув шею, пыталась уяснить суть происходящего. Зрение и восприятие её странно обострились. Так она за считанные минуты сумела перечитать все бейджи на лацканах всех стюардесс, попавшихся ей на глаза.

– На бейджиках у стюардесс обозначены лишь имена. Откуда же вам известно, что фамилия нашей Близнецовой?

Госпожа Фу уставилась на Миреле со всей мыслимой подозрительностью, а по губам той блуждала блаженная улыбка основательно выпившего человека. Или то ирония? Подозрительность госпожи Фу возрастала с каждым мгновением. Улыбка Миреле становилась всё шире. Тем не менее она снизошла до ответа:

– Откуда-то известно. Почём мне знать, откуда? Знаю и баста. Я могу вам многое порассказать об этой насмерть перепуганной леди. Например, назову дату её рождения, бренд её чулок и когда она последний раз занималась сексом. Ах, с этого прекрасного момента ещё не минуло и пяти часов. Всё случилось в кабинете предполётного инструктажа, где наша леди как на грех оказалась наедине с командиром этого самого летательного аппарата. На всё про всё им было отпущено не более восьми минут. Но они всё успели и правильно сделали, будто чувствовали, что совсем скоро…

Мимо них прошла незнакомая стюардесса с бумажными пакетиками в руках. Её дежурная улыбка казалась вымученной. Умиротворённая байками Мириле, госпожа Фу благоразумно отнесла усталый вид молодой женщины к тяготам длительного перелёта.

– Она собирается раздавать пакеты, – проговорила Миреле. – Будто не догадывается, что и блевотина на полу больше не имеет значения.

– Что вы мелете, милочка?!!

Но Миреле лишь хрипло рассмеялась.

– Вы неподражаемы, Лена! – отсмеявшись произнесла она. – Это особый талант – с любой женщиной моложе себя разговаривать, как с прислугой. Но в случае со мной вы просчитались. Я вас старше и потому требую соответствующего возрасту почтения.

– Вы пьяны! – фыркнула госпожа Фу. – Но чуть позже, когда вы оклемаетесь, я приму на себя труд всё таки выяснить кто вы такая. Да-да! Мы познакомились и общались при таких обстоятельствах…

Боль оказалась совершенно иной. Она не топталась долго на подступах, как это бывало обычно, но пронзила внезапно и в полный рост, от макушки до обеих пяток. Наверное, так пронзает удар молнии. Но атмосферное электричество, настигнув свою жертву уходит в землю. С госпожой Фу случилось иначе. Казалось, её разряд, достигнув пола и отразившись от него, приобрёл новый импульс и пронзил её снова, на этот раз снизу вверх. Боль была столь голодна, что мгновенно истощила свою жертву, не оставив ей сил даже на самый тихий стон, даже на самое слабое движение. Салон бизнес-класса мгновенно погрузился в густые сумерки.

Впрочем, госпожа Фу могла слышать голоса, отдалённые и невнятные –отдельных слов не разобрать, лишь слитное гудение да визг на высокой ноте. Под аккомпанемент этой какофонии солировало хрипловатое контральто Миреле.

– А ничего не надо выяснять, душа моя. Именно так: душа моя. Это выражение наиболее полно описывает нынешнее положение вещей. Я пришла, чтобы забрать вашу душу. Я та, которую каждый ждёт и все боятся. Да, я присвоила себе имя и фамилию, как это принято в человеческой традиции. Но я вполне могла бы обойтись и без них. Например, Врагов присвоил себе только фамилию, а имя он иметь не хочет. И никто не смеет возразить – Врагов в своём праве.

Облизнув мгновенно пересохшие губы, госпожа Фу нашла в себе силы спросить:

– Кто вы? Зачем вы истязаете меня? Ведь моя боль… эти приступы… это всё от вас!

– Я смерть, душа моя. Пришла за тобой и требую повиновения. Сопротивление бессмысленно и лишь добавит вам мучений. Смиритесь. В смирении легче меня принять.

Сказав так, Миреле нажала на кнопку вызова стюардессы. Боль исчезла в тот же миг, словно кнопка вызова стюардессы являлась её выключателем. Стюардесса явилась незамедлительно, но выглядела теперь уж совершенно растерянной.

– Нам ещё вина! – распорядилась Миреле. – Или вы желаете чего-нибудь покрепче, госпожа Фу?

– Сейчас действительно лучше покрепче, – сказала стюардесса и удалилась.

– И поторопитесь! – крикнула ей вслед Миреле. – Пассажиры бизнес-класса должны обслуживаться моментально. Впрочем, смерть всех уравнивает в правах и привилегиях. Передо мною, знаете ли, всё равны!

На этот раз хохот Миреле показался госпоже Фу совершенно отвратительным.

– Дьявольщина! – фыркнула она.

– Именно! – воскликнула Миреле, вскакивая.

Дурнота, вызванная внезапным приступом боли, сменилась страхом – самолёт заметно трясло. От вибрации пластиковые панели обшивки скрипели и постанывали. Самолёт кренился заметно припадая то на правое, то на левое крыло. Явилась стюардесса с подносом. На подносе початая бутылка BlacLebel и единственный стакан.

– Прошу вас сесть и пристегнуться! – проговорила стюардесса.

– А почему только один стакан? Впрочем, ерунда! Виски вкуснее пить из горлышка.

Сказав так, Миреле опустилась на сидение. Стюардесса с пугающей небрежностью плюхнула перед ними поднос. Миреле плеснула виски в стакан и протянула его госпоже Фу:

– Пейте.

– Не буду. Я только что…

– Ерунда. Пейте. У вас нет выхода. Теперь, всё что вам осталось – это повиноваться мне.

– А закуска? Девушка! – госпожа Фу дёрнула проводницу за край одежды. Но та всецело занятая какими-то манипуляциями с багажными полками, не обратила на неё никакого внимания.

– Пейте! – настаивала Миреле.

Попутчица склонилась над госпожой Фу, поднесла стакан к её губам. Виски пах свежим солодом и дубовой бочкой. Дьявольски прекрасные, манящие, словно дальние созвездия глаза блистали совсем близко.

– Выпейте это! – шептала Миреле.

Дыхание её пахло луговой травой. Рука её заметно дрожала. Пластиковые панели скрипели и потрескивали. По проходу катались чьи-то вещи и никто не обращал на этот возмутительный факт никакого внимания. Шум в салоне экономического класса нарастал. Кто-то плакал навзрыд. Кто-то произносил речь на непонятном языке. Слышались и внятные, произносимые ровными голосами молитвы. Но проклятия и богохульные речи были громче молитв. Какая-то женщина жалобно и настойчиво просила непременно спасти её ребёнка.

– Я не могу! Не хочу!! Не буду!!! Я хочу остаться… внуки… муж…– госпожа Фу попыталась отодвинуть, сжимающую стакан руку.

Их прервал голос из динамика:

­– Экипажу провести инструктаж и занять свои места. Мы предпримем последнюю попытку.

Госпожа Фу всё ещё пыталась отговориться. Она отталкивала настойчивую руку Мереле. Виски выплёскивался из наполненного до краёв стакана на пальцы. Напиток пах умопомрачительно, и госпожа Фу готова уже была сдаться, когда рядом с ними снова появилась стюардесса. Эта была не Лариса, другая и годами помоложе и более решительная.

– Прошу обратить на меня внимание! – громко проговорила она. – В ближайшее время наш самолёт произведёт аварийную посадку. Вам необходимо обхватить свои колени руками и прижаться к коленям лицом. Тем, кто не может этого сделать, необходимо упереться головой в спинку сидения перед собой…

Женщина говорила что-то ещё, но её наставления потонули в вое и грохоте. Были это человеческие голоса или звуки, издаваемые механизмами – госпожа Фу не смогла бы разобрать. Она могла ещё следить за действиями стюардессы.

Салоны бизнес и экономический разделяла гофрированная занавеска. Стюардесса отдёрнула её. Движение женщины оказалось слишком резким – занавеска оборвалась и стюардесса, скомкав, откинула её в сторону. Ком ткани угодил на лысую голову спящего пассажира бизнес-класса. За всё время болтанки и всеобщего ужаса он так ни разу и не проснулся.

– Самый счастливый из нас, – усмехнулась Миреле. – Он окажется в ином мире, минуя его пугающее предверие.

Но госпожа Фу не слушала её. Привстав, она продолжала следить за экипажем. Она видела, как стюардесса по имени Лариса заняла своё место, пристегнулась и приняла позу согласно инструкции. Некоторые пассажиры последовали её примеру. Иные же продолжали бесноваться. Две стюардессы всё ещё метались меж рядами, пытаясь прекратить панику. Обе отчаянно цеплялись за спинки сидений и элементы внутренней обшивки. Самолёт болтало всё сильнее. Казалось, чья-то жестокая рука, удерживая его за хвост, поворачивает то вправо, то влево.

– Это сон. Просто страшный сон! – вздохнула госпожа Фу перед тем, как снова увидеть перед своим носом стакан с виски.

– На языке специалистов это называется «порхание». Мы падаем, и ты прекрасно понимаешь это, – проговорила Миреле.

Янтарная густая влага колыхалась, выплёскиваясь на тонкие пальцы Миреле. Кожа на них чем-то напоминала рыбью чешую, ногти слоились, разделяясь на три, четыре части, каждая из которых напоминала остро заточенное, крошечное лезвие. Не в силах больше смотреть, госпожа Фу выхватила из страшной руки стакан и одним махом опустошила его.

В тот же миг самолет опрокинулся вперёд. Их обеих прижало к спинкам впереди стоящих сидений, которые по счастью пустовали. Миреле извернулась с немыслимой ловкостью. При этом её страшные пальцы полоснули по спинке сидения, раскроив её на лоскуты. Эти лоскутья и стали последним фрагментом страшного сна госпожи Фу. Далее оставались только звуки.

– Ату вас, богохульники и христопродавцы! – раскинув руки закричала Миреле.– Ату! Ату!! Ату!!!

Воплями своими Миреле удалось заглушить и металлический скрежет, и слитный вой человеческого ужаса.

Глава вторая. Место, где исполняются желания.

Они расположились с почти семейным уютом под кровлей печки-барбекю. Кроме самой печки, здесь, на вымощенной плиткой площадке, располагались стол и две длинные скамьи. Печка огромная, трубой протыкает низко нависающую кровлю, а площадка тесная. Если сесть на одну из скамей лицом к печке, то вода, стекающая с кровли, непременно попадёт за шиворот. Врагов умный, уселся к тёплой ещё печке спиной, наверняка зная о том, что Фундуклеев ни за что не сядет рядом с ним. Вот Фундуклеев теперь и страдает, смахивая с загривка ледяные капли. Страдает, но не уходит. В доме ему душно да и семечки такая отрава, от которой запросто не оторвёшься. Вот они с Враговым и грызут их наперебой, выбирая из небольшой кучки на столе зёрна покрупнее. Фундуклеев поначалу помалкивал, тупил взгляд в нечистую столешницу. Исстрадался, бедолага. Нынче утром Врагов обнаружил в кладовке три пустые бутылки из-под бормотухи. Казалось бы, ничего особенного, но вчера поздно вечером пузыри были полны и стояли в холодильнике. Зато сегодня в наличии полноформатное похмелье. В таком состоянии лучше сидеть на холодке. Пусть дождь капает за шиворот, зато воздух относительно свежий. Но это если не считать лёгкого аромата берёзового дымка, ведь поленья в барбекю только что отгорели. Фундуклеев, раскачиваясь из стороны в сторону, бормочет нечто невнятное, поминутно поминая то какого-то Киселёва, то собственную жену, которая, якобы «сбежала». Он облизывает сохнущие губы, его мучит жажда, но в дом он не идёт.

– Уголья!.. Как ярко тлеют!.. Наверное, в пекле так же… Пекло… Ад… Ерунда! Она сказала, что «горит в аду». Нашла повод сбежать, а Киселёв…

–Шо такое пекло? – спросил Врагов.

– Пекло? – Фундуклеев встрепенулся.

Врагов молчал. Он знал эту манеру Фундуклеева переспрашивать. Так собеседник выигрывает время на обдумывание ответа. Поэтому Врагов молчал, наблюдая, как Фундуклеев сгребает со стола шелуху семечек, как ссыпает её себе под ноги, на утоптанную землю.

– Меня бесит твоя простонародная манера. Впрочем… Что взять с такого, как ты?

– Та да, я лузгаю семки не аристократично.

Врагов оскалился. Ему известно и то, как Фундуклеев относится к его улыбке. Вот! Фундуклеев отвернулся. Его мятое лицо искривила брезгливая гримаса.

– Пекло – что это за слово? В словаре Ожегова пекло определено, как ад…

Опять он бахвалится своей дутой эрудицией.

– Пекло – место, где печёт. Выходит, в аду жарко. Сгореть в аду. Адское пламя, – пояснил Врагов.

–В аду? Жарко?

Фундуклеев сплюнул шелуху в горсть, выигрывая время на размышления.

– Что-то мне холодно, – Фундуклеев поёжился. – Зима не зима, осень не осень. Не поймёшь какое время года. Если листья с деревьев все облетели, значит уже зима. Но если снега нет, а дождь поливает и темень, значит осень. Вообще-то для осени сейчас адски холодно. Но для зимы это настоящее пекло.

Сказав так, Фундуклеев уставил на собеседника водянистый, туманный, как осеннее ненастье взор.

– Та шо же, выходит мы в аду? – Врагов снова продемонстрировал Фундуклееву свои зубы.

Скривился. Отвернулся. Страдает. Ах, это всего лишь похмелье. Похмельные муки – плохая работа. Надо поддать жару. То есть холоду, иначе Миреле будет им недовольна.

– Ад – это место, где все желания исполнены и каждому дано по справедливости, – проговорил, наконец, Фундуклеев. – А это значит я в раю.

– Та шо ты!

Врагов расхохотался.

– В раю! – дряблые щеки Фундуклеева зарделись гневом. – Мои желания не исполнены. И не могут быть исполнены.

– Та шо ж так? Шо за желания?

– Не «шо», а «что»! Я желаю интеллектуальной беседы, а разговариваю с тобой, люмпеном.

– Шо?

– Шо!!! Врагов, я никак не возьму в толк: пишешь ты грамотно – ни одной ошибки, все запятые на месте. Но как ты говоришь!

– Семки давай. Я все излузгал.

Врагов протянул ему чумазую ладонь.

– На!!! – Фундуклеев трясущейся рукой извлёк из кармана целлофановый пакет. – Слово-то какое – «лузгать»! Тьфу!!!И на улице такая же гадость! Мне за шиворот постоянно что-то капает.

– Хочешь, шоб снег выпал?

– Нет!!! Снег я тоже ненавижу! Пойду в дом. А в ад и рай я не верю. Я – атеист с анархическими наклонностями и не подчиняюсь никаким догматам!

Фундуклеев поднялся. Глаза его прояснились. Кажется, он уже вполне протрезвел и от того настроение егосовсем испортилось.

– А настроение у меня – хуже некуда. И печень ноет и погорить не с кем. Хоть бы бабу какую… Но и бабу по-настоящему не хочу. Страдание…

–Значится, мы находимся в аду, раз ты страдаешь– завершил мысль собеседника Врагов.

– Это не ад! Ад – это исполнение всех желаний, когда уже больше ничего не хочется. Какой же это ад, если мои желания – а мои желания, уверяю вас, самые важные желания! – никоим образом не удовлетворяются? Ведь удовлетворение желаний это и есть справедливость, не так ли?Молчишь?!! Нечем крыть?!! Нечем!

Фундуклеев горячился, стучал кулаком по впалой груди. Врагов молчал. Изучив Фундуклеева досконально, он знал – продолжения не миновать.

– Я уже пол часа, как желаю выпить. Посмотри на часы! – Фундуклеев поднёс к носу собеседника узкое запястье со сверкающим на нём золотым циферблатом "Rolex". – Уже двенадцать часов пополудни, а я всё ещё трезв! И не только поэтому меня не устраивает ваш так называемый ад! Есть ещё причины!..

Фундуклеевзастонал, а Врагов осведомился со всей мыслимой вежливостью:

–Та я ж к твоим услугам! Шо же ты хочешь? Есть пожелания?

– Конечно! Он ещё спрашивает! Тоже мне, мефистофель! Наивный демон – властелин фальшивого ада! –льдистые глаза Фундуклеева заблистали влагой.

Он вышел из-под кровли барбекю, поднял лицо к небу и замер. На лбу его и щеках оседала холодная морось. Такая погода свойственная ноябрю, но оба они, и хозяин этого подворья Феликс Фундуклеев, и нанятый им для разных хозяйственных нужд работник по фамилии Врагов знали, что новогодние праздники уже миновали и дело движется к февралю.

— Та шо же надо-то? — елейным голосом спросил Врагов.

— Ещё одно подстверждение: ты не настоящий демон. В противном случае понял бы без лишних слов... — по щекам Фундуклеева катились крупные капли.

— Та чем же я тебе не настоящий? Хошь, чудес наворочу. Любых. По твоему желанию могу совершить любое чудо. Так подтвердю свою профпригодность.

— Чудо он совершит! — Фундуклеев воздел тонкие руки к небу. — Любой демон — сладострастник. А тебе меня не понять, потому что ты не демон. Ты моногамен! Вот в чём проблема! Моногамный демон! Ха-ха-ха!...

Фундуклеев говорил что-то ещё, говорил долго и бессвязно, говорил жестикулируя, и время от времени пахнущая подсолнечной шелухой десницаего оказывалась перед самым носом Врагова. Но тот хранил несокрушимое спокойствие. Он сосредоточился на воротах и на том существе, что вот уже в третий раз постучало в них. Фундуклеев в похмельной запальчивости не слышал стука, но Врагов был уверен – существо за воротами не отступится, не сбежит и непременно достучится до Фундуклеева.

Работодатель Врагова опомнился в тот момент, когда металлическое полотно воротсотрясли столь мощные удары, что не слышать их сделалось невозможно. Засов выскочил из скоб и со звоном упал на гравий парковочной площадки.

— Кого там черти принеслия? — взревел Фундуклеев.

— Меня! Это я! — ответил ему приятный голосок. — Меня к вам папа послал. Не помните разве полковника Р.?

Врагов обернулся к воротам, в которые как раз просунулась симпатичнейшая, обрамлённая тёмными, круто завитыми локонами мордашка.

— Что это? Баба? — фыркнул Фундуклеев.

— Папа просил вам передать коробку отличного чилийского вина, — проговорила мордашка, поигрывая глазками.

— Я белое вино не пью. Дистиллированные напитки тоже, — холодно ответил Фундуклеев.

Впрочем, гневаться он уже перестал, однако всё ещё оставался насупленным.

– Вино красное, крепостью двенадцать оборотов, сухое, – прощебетала дочь полковника Р.

Лицо Фундуклеева расплылось в улыбке, но девушка всё ещё топталась на пороге его имения. В ногах её действительно стояла объёмистая, перемотанная лентой скотча коробка.

— Отличное красное, сухое вино урожая две тысячи шестнадцатого года. Полная коробка — двенадцать бутылок, — повторила мордашка.

Впрочем, уже не только мордашка. Девушка отважно пересекла линию ворот и теперь переминалась с ноги на ногу по эту сторону высокой металлической ограды. Гравий поскрипывал под подошвами её кроссовок. Высокая, статная, спортивного сложения, одетая в блестящие легинсы и короткую курточку, она производила самое приятное впечатление.

– Я приму подарок только в том случае, если вы составите мне компанию, – проговорил Фундуклеев и, обращаясь к Врагову, добавил:

– С чего это полковник Р. Так расщедрился? Сразу и вино, и дочь. Мы с ним и не знакомы почти. Так, шапочно. Пересеклись на одной из вечеринок. Помню, он тогда показывал мне снимок дочки в телефоне. Правда она выглядела несколько не так. Летняя одежда – коротенький сарафанчик, босоножки, отсутствие лифчика заметно даже если не присматриваться.

– Та хочет мужик сделать приятное. И бухла подогнал, и девку. Хороший человек. Чему удивляться?

Врагов старательно спрятал улыбку в ладони, делая вид, будто чешет подбородок, а Фундуклеев всё более воодушевлялся.

– Как это чему? А если подстава?

– Палёное вино?

– Чилийское вино не бывает суррогатом.

– У нас в Снежном вам любое вино сделают: и крымское, и чилийское, и австралийское. Всё из одной бочки. Бойкий анчутка этикетки рисует…

– Вино из Снежного от полковника Р.? – Фундуклеев снова нахмурился и Врагов счёл за благо прекратить смутительные речи.

Девушка, тем временем подхватила коробку. Калитка за её спиной с грохотом захлопнулась, а она тащила свой нелёгкий груз через парковочную площадку к печке барбекю то и дело оскальзывась на подмерзающем гравии.

– Да что же это вы! Оставьте! Не женское дело таскать тяжёлые коробки. Врагов, помоги. Неси под крышу. Ставь сюда. Ну ка, что там за вино?

Фундуклеев извлёк из коробки одну из бутылок и уставился на этикетку.

– Действительно, сахара ноль процентов, алкоголя – двенадцать процентов. Всё как я люблю.

Дочка полковника Р. тем временем присела к столу, на который Врагов выставил два чистых бокала.

– Ну что ж, попробуем, чем нас потчует папаша Р.! – Фундуклеев достал из кармана штопор, с которым, похоже, никогда не расставался.

Вино оказалось слишком светлым, цвета свежей, не успевшей свернуться, крови, мутноватым, а так же изумляюще ароматным.

– Что это? Тмин? Кориандр? Нет! Пожалуй, это смородиновый лист или…

Фундуклеев смаковал каждый глоток. Дочка полковника Р. не сводила с него глаз. Она держала в руке полный стакан, но к вину пока не притрагивалась.

– Что же вы? Пейте, милая! – Фундуклеев уставился на гостью взглядом, переполненным специфической мужской алчностью.

– Я не могу без закуски, – пискнула полковничья дочь. – Сыр или конфетки, а лучше и то, и другое.

– Конфеты убьют ваш мозг – станете дурочкой. А сыр испортит вашу фигуру, которая достойна самых высоких похвал! – назидательно заметил Фундуклеев.

Сказав так, он схватил полковничью дочь за руку и вывел на лужайку перед барбекю. Внимая его намерениям, дождик приутих.

– Станцуем? – предложил Фундуклеев.

– Без музыки? – усмехнулась полковничья дочь, постреливая глазками.

– Без музыки и на сухую. Фу! – Фундуклеев скорчил самую кислую из своих гримас. – Врагов, обеспечь!

Врагов достал из кармана мобильник. Он не долго листал меню. Скоро из динамика зазвучал приятный баритон Вакарчука: «Така як ты бывае раз все життя».

– Медляк! – восторженно вскричал Фундуклеев, обнимая гостью за талию.

Они медленно переступали по мокрой траве, при этом рука Фундуклеева постепенно перемещалась с талии партнёрши всё ниже. Так продолжалась до тех пор, пока его узкая ладонь не охватился одну из округлых, обтянутых блестящей тканью, ягодиц девушки.

Они старались говорить тихо, но влажный воздух доносил до ушей Врагова обрывки разговора.

– Это мой дом. Видите, какой большой?

– Вижу…

– Там внутри всё чудесно устроено. Мебель ручной работы, эксклюзивная сантехника, подоконники из оникса…

– … ну и что? А у моего папы…

– … у меня есть имение на берегу Атлантического океана. Такого у твоего папы нет. Мы можем поехать туда в любой момент…

– … деньги…

– … да какие там деньги! Пусть папа только заплатит за билет, а там уж я … впрочем… ах, я позабыл! Там же сейчас моя… то есть Лена сейчас именно там. Но это ничего. Мы полетим туда весной…

Вакарчук завёл новую песню: «Я не сдамся без боя». А дождь тем временем, словно очнувшись от дрёмы, припустил не на шутку, заставил девушку вывернуться из объятий ухажёра.

– Мне пора, – безапелляционно заявила она.

Фундуклеев попытался возразить, ссылаясь на непогоду, пробки и дороговизну такси.

– Я выполнила поручение. Подарок передала. Adju!

Скрип гравия. Горестный стон Фундуклеева. Стук железной калитки. Всё. Девушка исчезла. Осиротевший ундуклеев достал из коробки очередную бутылку.

– Мои желания сбылись, но не вполне, – проговорил он, выдёргивая пробку.

– Ах ти, старая выжига! Шоб дала мог бы на конфеты раскошелиться, − безжалостно заметил Врагов.

– Я презираю женский меркантилизм. Если речь идёт о любви, то при чём тут конфеты и, тем более, сыр?

– Та да, – кивнул Врагов. – Сыр и конфеты не при чём. А вот разница в возрасте…

– Прекрати! Она сбежала не от того, что я старый. Да она и не сбегала. Это я сам не захотел. Спросишь почему? Ну?

Врагов лишь сокрушенно покачал головой.

– Она – дочка полковника Р.! Это понимать надо! Предположим, трахни я её…

Врагов отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

– … трахни я её, что скажет папаша? Ну?

– Спасибо точно не скажет.

– Ну это с какой стороны посмотреть. Впрочем, он может захотеть, чтобы я женился. Воспользуется случаем. А я жениться не могу. Не хочу я жениться. Я ревностью Лены сыт по горло. Ах, я и забыл, что на Лене женат!

– Мечтаешь избавиться от Лены?

– Нет, что ты! Лена – моя броня. Защита от поползновений таких, как эта вот полковничья дочь. Главная моя мечта в другом.

– Та шо ж такое? Если не иметь красивую деваху, то о чём ещё мечтать мужику?

– О смерти!

– Та ну! Шо о ней мечтать? Она и без того придёт. Не убежишь…

– Но не моей. Мечтаю зарыть Киселёва.

– Та ну! Засадят.

– В этом-то и дело! Нет ничего слаще несбыточной мечты. Оторвать башку и зарыть. Только ты не думай, что я кровожадный. Этот Киселёв –настоящий чирий. Пухнет и гноится. Нажился так, что всё уже наружу прёт. Постоянно из-под носа уводит и деньги, и баб. Мерзкий тип. Кстати, сегодня обещал явиться…

Говоривший до этого с необычайным воодушевлением, Фундуклеев внезапно снова сник, как это часто случается с изрядно уже перепившим человеком.

– Шо? Может быть хватит вам вина-то?

Врагову пришлось изобразить самое живое сочувствие.

– Вина нам, может быть и хватит, но под вино надо же и всё остальное.

– Та шо же? Баб?

– Не просто баб. Не абы каких баб. Конкретных баб. Не полковничьих дочек, а именно баб!

– Так сбрось в ватсапе фамилии и адреса.

– Какие там адреса! Бабы должны быть весёлыми: пляски, кураж и всё такое. Чтоб молодые и, при необходимости, чтоб не ломались.

– Бюджет?

– Не поскуплюсь. Два косаря.

– Неее. За такие башли кто ж пойдёт. Погода-то плохая. Набавь пять тонн и на харчи. Вам, людям, для веселья надо мясо.

– А вам, нелюдям?

– Ключи от тачки. Ты встречай своего Киселёва, а я баб привезу скоро.

***

Автомобильный выхлоп фундуклеевкой Мазды уже давно истаял за воротами, а хозяин имения всё бродил по вымокшему саду, посматривая на тёмный массив собственного дома. В первом этаже светились для окна кухни и ещё одно, низкое и узенькое окошко комнаты старика. В этом окне двигались тени – сиделка укладывала старика-тестя спать. Сейчас она подаст тестю пилюли в пластиковом стаканчике и воду и керамическом бокале. Этим вечером, помимо обычных препаратов, старик получит надёжное успокоительное средство, которое погрузит его в безмятежность до самого утра.

Старик уснёт и не встретится с Киселёвым. И не узнает каков Киселёв и какова ненависть его зятя к этому человеку. Долгий сон и счастливое пробуждение – вот всё, что необходимо пожилому человеку промозглым вечером затянувшегося предзимья.

Так Фундуклеев стоял на посыпанной гравием площадке под окном своего родича и наблюдал за действиями немолодой и некрасивой сиделки, нанятой по выбору его жены. Вот женщина вложила в левую руку старику пластиковый стакан с таблетками, а в правую – керамический бокал. Старик шамкает ртом, не торопится отправлять снадобья в рот, но сиделка не отходит от него. Ждёт. Она хорошо знает своё дело и вполне надёжна.

– Эй ты, старый плут! Что застыл? Наблюдаешь обнажённую натуру? И как? Натура хороша?

Фундуклеев обернулся на голос. Свет автомобильных фар врывался на парковку через распахнутую калитку. Фундуклеев вздохнул. Совсем недавно на этом месте стояла весьма недурная девушка. Точно о такой он мечтал инапрасно. Ведь на поверку его мечта оказалась чистейшей фикцией – близок локоток, да не укусишь. Зато Киселёв – совсем не фикция. Подсвеченная фарами плотная, короткошеяя фигура с округлым, лоснящимся черепом – это и есть Киселёв, которого он, Фундуклеев, реально ненавидит, и ненависть эта слаще самой яркой эротической фантазии, желанней самой юной феи, приятней чилийского вина.

Киселёв явился гостевать с полными пакетами снеди. По-другому он не умеет. Тратит заработанное на еду, тряпки, путешествия, прижитых от разных женщин детей, молодую – и зачем только она ему далась? – жену. Киселёв легко живёт. Просто расстается с деньгами и ещё проще их получает. Бизнес его настоящий фурункул, чирий, пухнущий, заметный, чрезвычайно болезненный для Фундуклеева, извергающий…

Сплюнув под ноги, Фундуклеев произнёс:

– Сейчас я открою ворота, и ты запаркуешься. Здесь места навалом.

– Не стоит, – отозвался Киселёв. – Я с водителем. Сейчас его отпущу, а завтра он вернётся за мной. А может и не завтра. Мы ведь с тобой зависаем, Фундуклей? Так?

Он и водителя нанял! Сплюнув ещё раз, Фундуклеев заключил Киселёва в объятия.

***

– Ты выжига, Фундуклей!

– Я – твоя противоположность, Киселёв. На таких как я зиждится любой успешный бизнес.

– Феликс, при чём тут бизнес? Ты купил вино по двести сорок рублей за бутылку!

– Киселёв, объясняю ещё раз. Да, я купил шесть бутылок отличнейшего Чилийского по хорошей цене – двести сорок рублей за бутылку.

Киселёв схватился за телефон.

– Что ты делаешь? Зачем? – приставал Фундуклеев.

– Захожу на сайт «Вкусвилла», чтобы купить порядочного вина. Ах ты чёрт!

– Что так?

– Во «Вкусвилле» вина нет. Не торгуют!

– То-то же! Пей чилийское по двести сорок за бутылку!

– Нееет!!! Я найду вино на другом ресурсе. «Алфавит гурмана» нам подойдёт. Погоди! Куда ты?

Но Фундуклеев уже шёл по коридору по направлению от большой гостиной к прихожей. В этот коридор выходили двери двух спален, кладовки и, собственно, прихожей. Сам коридор упирался в пятую дверь. За ней находилась так называемая «брутальная ванная». Так Фундуклеев именовал неопрятную комнату, керамическая плитка со стен которой частично осыпалась, обнажив серый цемент. В цементном же полу находилась дыра канализации для слива воды импровизированного душа, лейку которого Фундуклеев просто прикрутил к стене, а чуть ниже из этой же стены торчат две водопроводных трубы с кранами. Впрочем, унитаз в этой комнате точно такой же, как в остальных уборных огромного дома – белый, фаянсовый, чистый, нормальный унитаз. Рядом с «брутальной ванной» – дверь в кладовку. В кладовке – холодильник. В холодильнике – стратегический запас суррогатного чилийского.

– Фундуклей! Постой! Не надо больше твоего чилийского! – кричит вслед товарищу Киселёв. – Я уже заказал! Привезут в течение часа.

Фундуклеев обернулся. Фундуклеев махнул рукой. Простой жест вывел его шаткое тело из состояния равновесия, но завалиться ему помешали стены узкого коридора. Ничего не сказав, Фундуклеев продолжил свой неспешный путь меж знакомых стен. Его остановила дверь в «брутальную ванную». Он так и остался стоять, покачиваясь и рыгая, уперев лоб в полотно двери.

– Фундуклей! Я заказал отличное немецкое вино! Пять бутылок по пять косарей за бутылку. И ещё Black Label ноль семь литра. Может быть, литровую надо было брать, – прокричал Киселёв из большой гостиной.

– Я не пью белое вино и дистиллированные напитки. А твоё мозельское полусладкое – девчачий компот, – чуть слышно отозвался Фундуклеев.

– Ещё девок надо бы позвать. Или девки тебе тоже ни к чему? – Киселёв обождал пару минут, ожидая ответа. Но Фундуклеев стоял всё так же неподвижно, прижимаясь лбом к двери своей «брутальной уборной». – Музыку что ли завести? Где тут у тебя…

***

Киселёв принялся шарить по гостиной в поисках звуковоспроизводящей аппаратуры. Единственным понятным местом в доме Фундуклеева является кухня – такая же кухня наличествует в любом порядочном современном доме. Но пока до неё доберёшься, надо преодолеть анфиладу прихожих, коридоров и кладовочек, гостиных и лестничных площадок. В каждой комнате, будь она крошечной или огромной, непременно есть как минимум две двери – вход и выход. Блуждая по дому, можно ненароком оказаться в одной из спален. Спальни в доме Фундуклеева никогда не бывают проходными. В одной из них, где-то на втором этаже – Киселёв не знал в которой именно – лежит парализованный тесть Фундуклеева, древний, лет под сто, совершенно выживший из ума, старик. При нём неотлучно находится сиделка. У них и санузел отдельный. Поэтому Киселёв время от времени слышит, как в недрах дома взрыгивает канализация или течёт вода.

В нагромождении захламлённых и полупустых помещений фундуклеевского дома можно довольно долго бродить кругами, так и не найдя, собственно, кухни, которая так же, как и спальни не является проходной и находится на первом этаже. Войти в кухню можно только из большой гостиной. Эта гостиная замечательна своим телевизором, занимающим почти целиком одну из её стен. Под телевизором расположена стойка для аппаратуры. Киселёв нажимал на кнопки наугад. На панелях устройств замигали светодиоды, зелёные, красные, жёлтые. Это мельтешение быстро утомило Киселёва. Тогда из нескольких пультов, валявшихся тут же, на одной из полок, он выбрал один, предположительно относящийся к телевизору. Сейчас огромный экран засветится, разгонит мрак и опасное уединение Фундуклеевского жилища. Киселёв вертел в руках чёрную коробку телевизионного пульта. Ладони его отчаянно потели. Теперь жилище Фундуклеева, тихое и тёмное, казалось ему ещё более опасным, чем несколько минут назад. Опасность таилась внутри стен, за дверцами шкафов, под лестницами и за занавесками – злые намерения, цепкие, липкие, удушающие пальцы. Но большая опасность бродила снаружи, терлась шершавыми боками о стены дома, клацая волчьими челюстями. Страшно и тихо! Чёрт возьми, как же тихо! Возможно, потому-то Киселёва и не брал хмель. Тишина Фундуклеевского дома чудилась ему худшим из зол. Именно необходимость постоянно прислушиваться к этой опасной тишине не позволяла Киселёву погрузиться в приятную истому опьянения, даруемого суррогатным вином.

Возможно, поэтому рингтон внезапно ожившего в брючном кармане смартфона, оглушил его, как громовой удар.

– Слушаю! – рявкнул Киселёв, уже дошедший до крайней степени раздражения.

– Это служба доставки. Уточняю заказ: вино мозельское полусладкое пять бутылок по ноль семь литра, виски…

– Фундуклееей!!. – взревел Киселев.

– … уточняю адрес… – щебетало в гаджете.

– Да не знаю я адреса! Деревня Дедково. Дом Фундуклеева.

– Это в Новой Москве? Доставка за МКАД по двойному тарифу.

– Постойте! Я перезвоню!

Киселёв волновался. В запале он наугад надавил на кнопку пульта. Экран телевизора ожил. В тот же миг на пороге гостиной возник Фундуклеев. Волосы на его голове слиплись от влаги. Майку и трусы он надел на мокрое тело. Его босые ступни оставляли на полу влажные следы. Брюки он держал в руках.

На экране телевизора возникла освещённая софитами сцена, на которой группа коротко стриженных парней, надев на лица брутальную суровость, лихо и слаженно отплясывала какой-то простецкий танец за спиной одутловатого солиста. «Мы больше не встретимся в этой кровати» – выводил полный солист в модно остриженной бороде.

– Не в этой так в другой, но непременно встретимся, – оскалился Фундуклеев.

– Какой у тебя адрес?!!

– Смотри-ка Киселёв, как бригада строителей из Белоруссии лихо отплясывает. А обои клеят наверняка плохо.

– Адрес!!!

– Ну-ка…

И Фундуклеев забрал из руки Киселёва гаджет.

Онназвал адрес, терпеливо объяснил, как доехать и нажав на отбой повторил:

– Белое полусладкое мозельское – настоящий яд. Таким пойлом потчуют в аду, а твой блек лейбл – хорошее топливо для адских печей.

– Надо баб позвать, – шмыгнув носом, проговорил Киселёв.

– Не надо.

Фундуклеев был влажен и странно невозмутим.

– Ты обещал оргию. Какая же оргия без баб? Эй, постой! Если ты за педерастию, то я…

– Ты недавно женился. Как насчёт супружеской верности хотя бы на первое время?

– Это относительно.

«Она меня целует ярко красной помадой» – пропели из телевизора.

– Бабы всё равно нужны, – настаивал Киселёв.

– Бабы ­– такой же яд, как твоё мозельское, ­– проговорил Фундуклеев, натягивая брюки поверх влажных трусов.

– И шашлыки яд?

– И шашлыки. Употребление мяса людям нашего с тобой возраста приносит страшнейший вред.

– Тогда зачем у тебя во дворе барбекю?

– Это для гостей и для молодёжи. Я и углей припас.

– Значит, бабы,всё таки, будут?

– Конечно!

– И молодые?

– А то какие? Шикубелить надо тридцатилетних.

– Тридцатилетние не староваты?

– Не понял. Твоей жене тридцать два, если мне не изменяет память.

– Изменяет. Ей двадцать восемь.

– Фу! Это уже педофилия.

– Не борзей, Фундуклей. Если бабам больше тридцати и при этом они шлюхи из дешевых, то это именно и есть «фу». Ну а если из дорогих, то почём скидываемся, а Фундуклей?

– Я осуждаю продажную любовь и голосую за любовь безвозмездную и добровольную.

– Не понял. При чём тут добрая воля? Любовь по доброй воле, это как у тебя с твоей Еленой?

– Моя Елена самый надёжный из щитов. Адски ревнивая баба. Влюблена в меня, как мартовская кошка. А ведь я уж не молод и не слишком-то хорош собой. А что до красной помады и свиданий в кровати, так это всё преходяще. Я голосую за духовный брак, такой, как у нас с Еленой.

Киселёв ещё раз оглядел Фундуклеева. После «брутального душа» его приятель значительно протрезвел. Редкие волосы на его черепе уже почти просохли, лицо разгладилось и приобрело розоватый оттенок. Голубоватые навыкате глаза смотрели вполне осмысленно. Это в той части, что касается внешнего вида. В остальном, Фундуклеев уже лет тридцать оставался неизменным: тонкий, чувствительный, с, пусть странноватыми, но принципами, не лишен фантазии и творческих способностей. Однако, главное не в этом. Главные достоинства Фундуклеева – его разум и его самодостаточность. Нет, Киселёв не считал себя дурачком, но вот самодостаточности ему явно не хватало. А тут ещё эта кличка. «Великий расточитель» – так прозвал его Фундуклеев.Расточительство! Действительно, Киселёв всего лишь одно из явлений цивилизации мусорной корзины. Жизнь под девизом: «скажи мне, что ты выбрасываешь и я скажу тебе кто ты». Впрочем, статистика грязи и отбросов, как промежуточный итог жизни Киселёва, сама по себе не интересна. Интересно лишь приобретённое им для потребления, но не потреблённое. Эту дефиницию можно рассматривать не только в аспекте материальных благ. Взять, к примеру, Фундуклеева. Сам по себе, он субъект вполне материальный. Но вот дружба, существовавшая между Фундуклеевым и Киселёвым явление скорее духовного порядка, нежели материального, и близость, и доверительность меж ними могла бы быть сохранена, если б не некоторые обстоятельства. Однако, классики литературы и философии толкуют дружескую доверительность именно, как нечто существующее вопреки обстоятельствам. Да, дружба с Фундуклеевым когда-то являлась необходимостью для ежедневного потребления и вот она, ещё не вполне увядшая, «недоупотреблённая» оказалась в «мусорной корзине» бытия. Казалось бы, опять излишняя расточительность? Но он, Киселёв, лишь в потреблении излишка чувствует себя по-настоящему живущим.

Себя же хозяин дома величал «гением потребления». Пить вино стоимостью двести пятьдесят рублей за бутылку – это Фундуклеев считает гениальностью! Этот живёт без излишеств. Потребляя минимальное количество вещественных благ, он копит, откладывает про запас всё, кроме житейских впечатлений. В его понимании впечатления – расходный материал, который можно потреблять или тратить без ограничений, но и без остатка. Совсем иное дело вещи, предметы, деньги – это незыблемо и неприкосновенно. Таким образом «мусорная корзина» бытия Фундуклеева всегда пуста. И это факт, это обстоятельство более всего влечёт Киселёва к Фундуклееву.

***

Курьерская служба доставила заказ и Фундуклеев разлил по стаканам Blaсk-label. Разлил экономно, как украл. Завинтил бутылку до упора и поставил под стол. Заправский пьянчуга решил ограничиться смехотворной порцией. Что такое два пальца? За какими морями расположен предел скаредности этого человека? Киселёв нахмурился.

– Ты морщишь лоб, размышляя? Оставь это. Не порть свою кожу раздумьями. Береги молодость! Давай лучше выпьем за сделку! – Фундуклеев поднял стакан.

– Давай! А что за сделка?

– Нет, давай сначала чокнемся.

Они сдвинули стаканы. Выпили. Киселёв поморщился.

– Всё. За сим я перехожу на «Миукова», – проговорил он.

– «Миуков»? Что за говно!

– Не говно, а элитный коньяк.

– По пятьдесят долларов за бутылку.

– Врёшь. Сто пятьдесят.

– Ты великий расточитель, Киселёв.

– Я – великий зарабатыватель, Фундуклей.

Киселёв достал из под стола початую бутылку Blaсk-label, откупорил, достал из шкафчика винный бокал, потянулся к бокалу Фундуклеева.

– Нет-нет! Хватит с меня дистиллированных напитков. Так что ты там сказал насчёт расточительства?

– Не расточительство, а прикуп! За это и пью, – отхлебнув из бокала, Киселёв снова поморщился. – Что-то плохо идёт нынче. А ты, Фундуклей, почему филонишь?

– Фу! Я вообще не пью пока не ясен тост. Ты поясни, за что я должен выпить, и я выпью.

– За сделку. Пятьсот тонн полипропилена по демпинговой цене.

– Отлично! Где документы? Я сначала должен посмотреть, что там за демпинговая цена.

Тем не менее, противореча собственной логике, Фундуклеев всё таки не только выпил, и сразу же налил ещё. Наполнил щедро оба стакана до краёв. Пустую бутылку он отшвырнул в сторону. Стекло зазвенело, но не разбилось. Киселёв вздрогнул.

– Ерунда, Фундуклей. Ты не в теме. На этот раз справились по облегчённой программе.

– То есть?

– Иными словами, мы с Йозефом получим больше денег. Оба.

– А я?

– Ты не в теме, Фундуклей.

– И ты так вот просто мне это говоришь, сидя здесь, за моим столом?

Лицо Фундуклеева исказилось, и Киселёву подумалось, что он вот-вот заплачет.

– Оставь, ей Богу! Да, на этот раз без тебя. С другой стороны, на что же тебе обижаться? Ты богат и прижимист, тратишь не много. Работать не очень-то хочешь. Это честно.

Киселёв заметил, что губы Фундуклеева дрожат, да так, что зубы выбивают о край бокала частую дробь. Впрочем, очевидное волнение не помешало Фундуклееву проглотить ещё одну порцию напитка.

– Погоди, я сейчас вернусь, – Фундуклеев вскочил. – Там в кладовке, есть ещё вино.

– Такое же?

– А то!

Покидая кухню, он крепко приложился плечом о дверной косяк. Киселёв слышал, как удалялись его шаги, как где-то в недрах дома скрипнула, открываемая дверь. Потом послышался грохот, звон и сдержанные матюки. Когда же, наконец, воцарилась тишина, Киселёв решил темы полипропиленовой сделки больше не касаться.

Фундуклеев вернулся через несколько минут вполне бодрый и с охапкой бутылок в руках. Киселёв с удивлением заметил вреди прочих две бутылки «Мартини».

– Это для Врагова, – пояснил Фундуклеев. – И для девок. Они, конечно, бесплатные, но я-то, как гостеприимный хозяин, должен их хоть чем-то угостить.

– Не знаю каким образом ты собираешься получить бесплатных девок, в отсутствие отбывшей на лечение жены, – ещё раз оглядев товарища, проговорил Киселев.

– Очень просто. Их приведёт Врагов, – ровно ответил Фундуклеев, не обращая внимания на колкости приятеля. – Нет, я им, конечно, что-нибудь заплачу. Какой-нибудь пустяк.

– Вра… кто?

– Как, разве я тебя не познакомил с Враговым? Упущение. Обещаю исправиться. Врагов – это чудо-человек. Я нанял его спилить несколько деревьев, снести старый сарай и построить фундамент для нового. На большее, я полагаю, он не способен, поэтому для возведения нового сарая придётся нанимать бригаду.

– Врагов – странная фамилия.

– Он утверждает, что приехал из Снежного.

– Откуда?

– Это на Украине или, как теперь принято говорить, в Украине. Впрочем, в паспорте у него харьковская прописка и шесть штампов. Три о регистрации брака и три о расторжении. Все страницы, предназначенные для отметок о пересечении границ и вклейки «вид на жительство» тоже заполнены. Пацан объехал всю Европу.

– Пацан? Сколько же ему лет?

– В паспорте написано, что тридцать два.

– Предусмотрительный Фундуклей досконально проверил у мигранта паспорт, прежде чем нанять его на самую чёрную работу.

Киселёв усмехнулся.

– Пришлось пролистать. Я зарегистрировал его и оформил разрешение на работу. Плачу официально. Всё по закону.Врагов – странный человек. Безусловно одарённый, но с гнильцой. Мне кажется, на его счету не одно убийство!

– Да что ты! – рассмеялся Киселёв. – Ты принял в дом убийцу? Он тут и живёт? Занимает одну из твоих комнат? Под одной крышей с тобой?

– Да, тут! – Фундуклеев горделиво приосанился. – Занимает бытовку. Помнишь, мой старый вагончик? Мы квартировали там с Еленой пока перестраивался дом. Врагов и сиделке помогает. Отличный малый! Вот только для компании скучный человек. В вине не разбирается.

– Конечно! Водку предпочитает?

­– Вкус Врагова много причудливей. Пьёт ароматизированный, подслащенный водно-спиртовой раствор под названием «Вермут» или, говоря иными словами, «Мартини». Вот такое вот говно, – пошарив под столом, Фундуклеев извлёк на свет и продемонстрировал Киселёву одну из пустых бутылок. –А ест он исключительно суррогат.

– Сало и грецкие орехи? – Киселёв снова рассмеялся.

– Не только! – Фундуклеев ткнул пальцем в потолок.

– Ещё солёную сёмгу и красную икру. Халвой не брезгует. Ему какую угодно подавай: тахинную, подсолнечную. Фу! Я говорю ему: сахар и жир отравляют твой мозг! Но он, по-моему, непроходимо глуп!

Фундуклеев вещал, забавно тараща прозрачный глаза в то время, как Киселёв захлёбывался хохотом.

– Послушай, Фундуклей! В таком случае, твой стол заставлен суррогатом! – отсмеявшись проговорил он, сопровождая слова энергичным, но неловким жестом.

На пол полетела керамическая розетка. Искусно сервированный с фаршированными оливками сыр разлетелся по керамической плитке. От звона ли разбитой посуды или по каким-то иным причинам настроение Киселёва переменилось. Он, как говорится, вошёл в раж.

– Зачем всё это? – ревел Киселёв. – Колбасы, соления, осетрина, сёмга, сыры, жульен, королевские креветки в кляре?!! Это ради меня, Фундуклей? Ты-то сам поглощаешь картошку в мундире, а меня, выходит потчуешь суррогатом?Га-га-га!!!

От хохота и рёва, издаваемого Киселёвым на кухонных полках дребезжали стаканы.

–… если уж мне отдана такая честь, то почему стол не накрыт в гостиной? Почему мы с тобой паримся на кухне, а? Отвечай, Фундуклей!

– К чему все эти крики? На что ты, собственно, намекаешь?

Но Киселёва было не остановить. Опорожнив одним махом стакан, он закурил сигарету.

– Походи, не бушуй, – продолжал уговаривать приятеля Фундуклеев. – Тут же рядом комната моего тестя. Он стар и болен. При нём живёт сиделка, потому что она почти не встаёт и не может самостоятельно справить нужду…

– Так за чем же дело стало? Пойдём, навестим старика. Стаканчик другой ему точно не повредит!

– Тише! Умоляю! – Фундуклеев приложил палец к губам. – Мой тесть недужен, но он может и встать. Такое случается.

– Так веди старика к нам, дикий ты человек! Бухать втроём – это ж классика жанра!

– Не кричи, умоляю! – Фундуклеев перешёл на шёпот. – Старику далеко за восемьдесят, но он действительно всё ещё не дурак выпить. Но Врагов обещал привести девок!..

– Одну из них предоставим старику! – вскричал Киселёв.

– Тишеее! – шипел Фундуклеев. – Напоминаю: это мой тесть.

– Думаешь, сообщит жене? Ерунда! Если старика как следует ублажить, он будет молчать. Зачем ему…

Киселёва прервал зуммер – где-то в недрах дома зазвонил дверной звонок.

– Это Врагов! – торжественно провозгласил Фундуклеев, исчезая в потёмках коридора.

– Эка невидаль – тесть! Тестя он боится! – бормотал оставшийся в одиночестве Киселёв.

Моментально заскучав, он принялся всматриваться в ночь за окном.

В этом году конец ноября выдался бесснежным и от того особенно паршивым. Слякоть, промогзглятина, мрак. Ещё не зима, но уже и не осень. Темнота, пасмурь и ещё раз темнота. А в Дедково ещё и с уличным освещением нелады. Пусть Москва, но новая, а значит не вполне ещё столица.

Поначалу Киселёв видел только собственное отражение в стекле, сквозь которое проступала лишь зелёная, но уже подмерзающая трава. Пришлось погасить свет, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть.

Несколько долгих минут было потрачено на поиски выключателя, но темнота всё равно оказалась не полной. Одно из окон первого этажа отбрасывала на траву желтоватые квадраты света. Впрочем, двор Фундуклеева стал виден яснее. Киселёв даже смог рассмотреть площадку для автомобилей и ворота. Чуть левее под кровлей печки-барбекю горела слабенькая лампочка, а в топке уже плескался огонь. Когда же Фундуклеев успел его развести? Дождливые, ноябрьские сумерки обладали волшебной способностью превращать фигуры людей в размытые тени. По двору бродили несколько таких теней. Киселёву, как бы он ни силился, нипочём не удавалось их пересчитать. Впрочем, одна из них, безусловно, являлась хозяином – высокая, сутулая фигура, шапочка с помпоном, длиннополый плащ фасона «рыболов-спортсмен», всё знакомо, всё узнаваемо. Похожая фигура хлопотала вокруг барбекю. Но на этой голове не обнаружилось старомодной шапочки с помпоном. Голову незнакомца покрывал капюшон худи, а одет он был в короткую спортивную куртку, джинсы и кроссовки. Под капюшоном светился огонёк сигареты – нет, это определённом не Фундуклеев. Кто же тогда? Врагов? Утвердившись в этой здравой мысли, Киселёв принялся вылавливать из мрака остальные фигуры. Эта работа оказалась легкой – на крыше дома вспыхнул фонарь, осветив парковочную площадку и женщин на ней. Их оказалось пятеро. Каждая приятно стройна, одета сообразно случаю. Белый свет фонаря позволял разглядеть их лица. Женщины были трезвы, аккуратно причёсаны, без признаков вульгарности, совсем разные, высокие и низенькие, упитанные и тощие, и все примерно в одном возрасте. Двадцать пять – тридцать лет – разве это возраст для женщины?.

– Жарить надо тридцатилетних, – пробормотал Киселёв.

– Шикубелить. Так выражается Фундуклеев, – проговорил старческий, надтреснутый голос.

Киселёв обернулся на звук, но толком ничего не мог рассмотреть. Он же сам потушил в кухне свет, а в смежной с кухней комнате – гостиной – горел лишь слабенький ночник. Впрочем, Киселёв видел очертания говорившего. Это был высокий, грузный старик. В полумраке белела его большая голова. Он стоял, опираясь плечом на дверной косяк. Левая его рука оставалась свободной и заметно тряслась. Женщины-сиделки не было видно. Киселёв замер в ожидании продолжения.

– Да. Проклятый паркинсон одолел меня на старости лет. Однако, день на день не приходится и сегодня мне легче. Вот видишь, смог даже встать и дойти сюда. Да. Сделать самостоятельно десяток шагов для меня настоящий подвиг. Зубы почистить – задача не из простых. А каких-нибудь семь лет назад я и сам шикубелил кого хотел и Фундуклею спуску не давал…

– Фундуклею? – Киселёв усмехнулся, вспомнив, как менялось лицо приятеля при упоминании о тесте.

– Да!!! Я знаю, Люся мне сегодня с другими и специальную успокоительную таблетку дала. Галоперидол или как-то там ещё она называется. Только я-то все таблетки проглотил, а эту под подушку спрятал. Фундуклей хотел меня выключить на сегодняшний вечер. Но я ещё что-то могу. Да!

– Какой вы молодец! Только где же Люся?

– Люся вернётся, не волнуйся. Она тоже человек. Срёт, наверное. А этих, тридцатилетних вы сообща шикубелить будете?

– Я? Я – нет! – Киселёв окончательно смутился. Он хотел уже пойти, поискать сиделку. Но как прошмыгнуть мимо старика?

– Старая скотина. Развёл целую теорию на этот счёт. Сам бухает, как последняя сволочь. И то не плохо. Трезвый он совершенно невыносим, а пьяный ещё ничего. Только я не жалуюсь. У меня выбора нет. А так-то, в целом, он человек не пустой. Вон дом какой отстроил. Но не в доме дело.

– А в чём?

– В этом его домработнике. Как-то там его фамилия… Чёртов, Супостатов или Обидчик, или как-то там…

– Врагов.

– Да! Как появился тут, так оргия за оргией. Бабы какие-то невменяемые. Да ты же сам видишь. Одна из них – подружка этого Врагова. Только Фундуклей этого не понимает. А у неё с Враговым по серьёзному. Уж я-то жизнь прожил и в таких вещах разбираться научилася. Это у Фундуклея всё с бабами абы как. Вот и с моей дочкой… – старик всхлипнул, покачнулся и Киселёв испугался, что тот рухнет, но старик продолжал:

– А этот чёрт Врагов даже просил мою Люсю прогнать и эту его подругу на её место взять. Но тут жадность Фундуклея пришлась во благо. Люся добрая и берёт не дорого, а эта его подружка жадная… Она очень красивая. Да!

Старик умолк, прислушиваясь к тишине. Действительно, где-то в доме зашумела сливаемая вода. Значит, слышит он хорошо. Да и соображает не плохо.

– Которая же из женщин подруга Врагова? – спросил Киселёв.

Но получить ответ на свой вопрос ему так и не удалось.

Старик на трясущихся ногах зашагал куда-то в полумрак фундуклеевского дома. Он шел на голос, ласково звавший его по имени. Некоторое время Киселёв слышал его шаркающие шаги.

А потом грянула музыка.

***

Сначала они просто прыгали на месте, высоко и в такт поднимали ноги. Потом одна из них сказала:

– Танцевать в джинсах не удобно. Боюсь, так они порвутся в паху.

– Предлагаю снять джинсы, – сказала другая.

– На улице холодно, – возразила третья.

– Можно танцевать на площадке у барбекю. Там светлее и от печки тепло. Ты как? – и четвёртая толкнула в бок молчавшую до сих пор пятую.

– Она не станет раздеваться. Врагов ревнив и…

– Танцевать кан-кан в джинсах действительно глупо. Ещё гоу-гоу – куда ни шло, но кан-кан!

Сказав так, пятая принялась стягивать джинсы.

– Что вы делаете? – спросил Фундуклеев.

– Снимаю джинсы. В них не удобно танцевать. Римма говорит, что джинсы могут порваться в паху, если в них долго и активно танцевать кан-кан.

Опираясь спиной на тёплый бок печки-барбекю, она действительно стягивала с себя джинсы. Другие женщины делали то же самое. Подхохатывая и оживлённо переговариваясь, они помогали друг другу. Фундуклеев глянул на Врагова. Тот раскладывал на решётке барбекю куски мяса. Лицо его скрывалось в тени. Лишь огонёк сигареты то притухал, то снова разгорался после каждой затяжки.

– Они собираются танцевать на улице голыми, – растерянно проговорил Фундуклеев.

– Холодновато в ноябре-то, – отозвался Врагов. – Остановить их?

– Зачем? Это может быть забавно. Налей им вина и дай закусить.

Врагов кивнул. Фундуклеев направился к дому. В одном из тёмных окон белело лицо, наблюдавшего за ними Киселёва.

***

Увлечённый уличным представлением, Киселёв отреагировал на возвращение хозяина вяло. Он не обернулся, когда Фундуклеев зашёл на кухню. Так и стоял, прильнув к оконному стеклу.

– Нет-нет! Не включай свет! − прошептал он. – Они уже начали пляску.

– Вот дуры! Позволю себе уточнить, она танцуют кан-кан. Каждому известно, что кан-кан вовсе не…

– Ты не понял. Они голые.

– Да нет же. Температура на улице чуть выше нуля. Как могут быть…

– Сам посмотри!

И Киселёв посторонился, давая возможность Фундуклееву встать рядом с ним. Женщины действительно были голыми. Совсем. Встав в шеренгу и положив руки друг другу на плечи, они совершали ритмические движения ногами. Шеренга довольно слаженно перемещалась сначала впрово, а потом обратно, влево. В целом всё выглядело довольно гармонично, но…

– Мне кажется, танцовщиц для кордебалета подбирают по росту и весу. Тогда зрелище становится изысканным. А у нас… Крайняя слева слишком мала ростом и щупловата. Вторая с права – слишком толстая. Может быть, кому-то и нравится, как это всё у неё колышется, а по-моему, это не эстетично.

Сказав так, Фундуклеев отлучился от окна. Так в тёмной кухне появился источник света – Фундуклеев зажег светильник над варочной панелью, включил плиту.

– Надо сварить кофе. Вообще-то кофе вреден, но в данной ситуации он может вернуть мне требуемую степень трезвости.

– Надо же! Совсем голые на холодном ветру! – бормотал Киселёв. – И дождь, кажется, пошёл. Или это снег?

– Чего не сделаешь ради денег! Каждой обещана щедрая мзда.

– Щедрая? – отвернувшись от окна, Киселёв недоверчиво уставился на товарища. – Ты вроде говорил бесплатно…

Забыв о своём намерении относительно кофе, Фундуклеев наполнил два бокала и вернулся с ними к Киселёву.

– Я не пью бормотуху, – фыркнул тот. – Неси белое вино.

– Это… Ах!..

Киселёв не успел принять из рук товарища напиток – оба бокала полетели на пол. По светлой плитке разлилось кроваво-тёмное пятно. Сам хозяин дома, тяжело облокотился на подоконник, словно его не держали ноги.

– Что с тобой, Фундуклей? – Киселёв подхватил товарища под локоть. – Ты плохо себя чувствуешь или…

– Или! – Фундуклеев ткнул пальцем в сторону окна. – Обрати внимание на световой квадрат…

– Да я уж видел. В соседней комнате горит свет.

– Смотри внимательно!

– Смотрю: кто-то стоит у окна и смотрит на улицу.

– Этот кто-то мой тесть.

– Ну и что? Больной человек. Да он приходил сюда.

– А теперь он смотрит, как эти бабы танцуют нагишом!

Фундуклеев отёр со лба холодную испарину. Он не сводил глаз со светлого квадрата на мокрой траве под окном и тёмной, сутулой тени, ясно обозначенной в левой части этого квадрата.

– Девки уже оделись. – проговорил Киселёв.

Действительно, накинув верхнюю одежду прямо на голые тела, девушки сгрудились вокруг Врагова. У каждой в руках стакан и пластиковая тарелка с едой. Врагов, запрокинув голову, опустошал литровую бутылку «Мартини».

– Мой тесть!..

– Ерунда. Он больной человек. Утром скажешь, дескать, всё пригрезилось.

– Ты не знаешь моего тестя! Сиделка – дура – забыла дать ему таблетку! Жалованья ей не видать. Тут, кстати, Врагов, предлагал одну из своих шмар приставить к старику. Я отказался.

– Ты не справедлив. Она давала таблетку, но старик схитрил.

Пытаясь показать участие, Киселёв положил ладонь на плечо товарищу и тут же отнял – тело Фундуклеева сотрясал болезненный озноб.

– … не понравилась мне шмара – слишком красивая. Жена станет скандалить, но не только это! У этой бабы мёртвые глаза. Сиськи, жопа, морда – всё в порядке, но глаза, как пустой космос.

– Послушай, Фундуклей. Хватит истерить. Лучше пни девок. Хватит им жрать да пить – не за этим звали. Скажи, пусть опять танцуют.

– Но мой тесть! Ах, ты нарочно заговариваешь мне зубы, а нам ещё дела с тобой обсудить…

– Ты снова о той партии полипропилена? Сделка – состоявшийся факт. Что там обсуждать?

– А я? Моё участие?

– Оставь, Фундуклей. На этот раз ты проскочил мимо кассы. Но в следующий, обещаю, мы тебя привлечём…

– Погоди! Не тараторь!

– Да что там тараторь – не тараторь. Ты жаден, Фундуклей. В этом причина. Без тебя мы с Йозефом хоть что-то заработаем, но с тобой…

Киселёв понял, что чересчур разоткровенничался, заметив, как налились красным глаза Фундуклеева, как сжались его кулаки.

– Как же ты расстроился! – пролепетал Киселёв. – Мы-то думали, ты увлечён своим ИПРИТОм…

– Я ничем не увлечён. Иприт просто время препровождение. Да, я богатый человек, не сидеть же мне целыми днями нос к носу с женой?

Фундуклеев схватил со стола полупустую бутылку вина, отхлебнул из горлышка и со стуком вернул бутылку на стол.

– Послушай, не стоит так огорчаться. Ты и без того богат…

– Да, я богат, потому что бережлив. А ты, Киселёв, великий расточитель. Эти горнолыжные курорты, дизайнерские костюмы, колледж в Шотландии для обоих сыновей, чревоугодие, наконец. В то время, как лучшая еда – вареная гречневая крупа и капуста, а достойный напиток не может стоить дороже двухсот пятидесяти рублей! Мало того, что ты растрачиваешь попусту деньги, ты ещё покушаешься на мои доходы!..

Тираду Фундуклеева прервал стук в окно.

– Нет, они решили меня в конец обобрать! Напились и окна бьют!

В ответ на его слова, окно распахнулось. С подоконника упал и разбился вдребезгицветочный горшок. Присоединившись к разбитым бокалам и выплеснутому вину, он создал на уютной кухне Фундуклеева ужасный кавардак. Но этого мало. Холодный воздух с улицы взметнул занавески и одна из них, соприкоснувшись с варочной поверхностью плиты, вспыхнула.

Она явилась в порыве сквозняка. Развевающиеся рыжие волосы, что языки пламени. Киселёв бессильно глазел на то, как она срывает с окна горящую занавеску, как мчится к мойке. Струя воды ударила в металлическое дно с ужасным грохотом. Так пожар был прекращён.

Они кашляли и утирали с лиц солёную влагу, а незнакомая очень красивая женщина, подобно легендарной Валькирии парила в клубах дыма, оседлав потоки холодного сквозняка. Умело орудуя различными приспособлениями для уборки, незнакомкабыстро навела порядок на разорённой кухне Фундуклеева.

Одетая в неподобающую небожителям одежду – обычные джинсы и просторную, вероятно, с мужского плеча, рубаху –она казалась приятелям богиней-победительницей невзгод.

– Откуда она взялась? – бесстыдно икая, спросил Фундуклеев.

Распри относительно несостоявшейся сделки и страх перед тестем были позабыты.

– Эта женщина – одна из танцовщиц, – пояснил более трезвый Киселёв. – Никогда не думал, что обычная проститутка может быть такой красивой.

– А я-то думал, она влетела сюда на метле.

– Да, славно мы развлекли папашу! – тряхнув рыжей гривой, сказала женщина. – Ни на чём я не прилетала. Просто зашла погреться. Девчонки улеглись вповалку в коморке Врагова – фу, какой мерзкий сарай! – а я решила, что имею право погреться в хозяйском доме. Ведь столь щедрый хозяин не прогонит меня, правда?

– За эротические услуги плата отдельно? Или в выделенные Фундуклеевым пятисот рублей входит буквально всё? – нахально поинтересовался Киселёв.

Женщина уставилась на него. Фундуклеев приготовился к вспышке гнева. Такого сорта женщины порой ужасно матерятся. Он мог бы предположить и возможную истерику с последующим рукоприкладством. Впрочем, складчатый затылок и округлая макушка Киселёва, тщательно обработанные машинкой для стрижки, не оставляли никаких надежд для любительниц вцепляться в волосы. Зато у женщины оставалась теоретическая возможность расцарапать наиболее доступные места на черепе Киселёва. Фундуклеев бросил быстрый взгляд на ногти пришелицы. Покрытые лаком самого хищного алого цвета, они имели достаточную для агрессии длину.

– Что же вы молчите, милочка? Огласите ваш прейскурант. Вы такая симпатичная, и я подозреваю, что пятисот рублей скорее всего не хватит.

Женщина улыбнулась.

– Ты занимался сексом по прейскуранту жены. Дизайнерское кольцо с ониксом и серёжки с крошечными бриллиантами – вот её цена за последний случай. Она обходится тебе не дёшево и последний раз ты долго сидел на «голодном пайке». Тогда всё закончилось быстро – десять телодвижений и она свободна. От тебя. То была последняя ваша близость, потому что до наступления утра тебя закопают. Тут, рядом, в садочке.

– Она пьяна. Мерзавка!

Киселёв фыркнул и разразился длинным, витиеватым, сплошь состоящим из непечатных слов, ругательством.Вялый гнев его быстро иссяк, он сосредоточился на полупорожней бутылке.

А Фундуклееву внезапно сделалось весело. Ах, как хорошо было бы, если б эта самка по-настоящему разозлилась. Вероятно, гнев многократно умножил бы её привлекательность, но женщина, демонстрируя досадное хладнокровие, достала из заднего кармана джинсов сиреневую, пятисотрублёвую банкноту.

– Вот! Щедрая плата за танец перед старикашкой!

Подобревший было Фундуклеев, снова набычился.

– Какой я вам старикашка?!! Мне всего пятьдесят! Это Киселёв старикашка. Ему пятьдесят два. А мне только в прошлом году юбилей праздновали.

– Врёт, – брякнул Киселёв. – Ему тоже пятьдесят два. Мы ровесники.

– Да знаю я всё! – рыжая Валькирия снова рассмеялась. – Старикашка глазел из другого окна, жалкий такой, трясущийся. Врагов сказал, что его тоже следует ублажать. Да кто же на такое решится?

– Ты прикрой окно, шмара. Фу, какая гадость! Явилась в честный дом, чтобы…

– Да ты кто такой, чтобы обзываться?

Наконец-то! Женщина подступила к Фундуклееву. Гнев неприятно искривил её яркий рот, но глаза ровным счётом ничего не выражали. Пустые колодцы без дна – вот какие это глаза. Фундуклеев поёжился.

– Позволю себе напомнить. Я,: Феликс Фундуклеев – хозяин этого всего, – примирительно произнёс он. – Из почтения ко мне, вы обязаны, наконец, назвать своё имя. В конеце концов, мы с вами не первый раз встречаемся.

Мгновенно успокоившись, женщина ответила старомодным, совершенно не вяжущимся с её обликом, книксеном и произнесла:

– Так и быть: Миреле. Только грубить больше не надо. Идёт? В прошлый раз – помните? – когда я приезжала сюда вместе с Враговым, вы показались мне таким душкой. Вы были так же пьяны, как сейчас, но намного веселее. Тогда – помните? – вы пригласили меня приехать опять, но вместе с подругами, умеющими танцевать экзотические танцы. Из-за чего же вы теперь огорчены? Из-за сгоревшей занавески или кан-кан, по-вашему, не достаточно экзотичен?

– Кан-кан в ноябре под ледяным дождём, что может быть экзотичней? – хмыкнул Киселёв.

Лицо Фундуклеева обмякло. Он попытался обнять Миреле, но та ловко увернулась.

– Пожалуй, я пойду спать,– сказал Киселёв. – Где тут у тебя можно того…

Он прищёлкнул пальцами.

– Выбирай любую из спален, – бросил в ответ Фундуклеев.

– На первом этаже?

– Да.

– Ту, что рядом с кладовкой?

– Да.

– Это худшая из спален. Ночуя там, я – великий расточитель – буду вынужден пользоваться твоей «Брутальной уборной», что меня категорически не устраивает. К тому же, мне кажется, там живёт ваш папа с сиделкой. Было бы странно, если б…

– Старик живёт не там!

Фундуклеев снова озлился. Его светлые глаза навыкате снова покраснели. Подскочив к Киселёву, Фундуклеев хватил его за грудки.

– Ты, великий расточитель, будешь пользоваться моей «брутальной уборной» и никакой другой. Ты… ты…

Киселёв пытался оторвать от себя его руки. Ткань дорогой сорочки трещала.

– Позволь я уеду… я вызову такси… не понимаю, почему…

– Оставь его, – вмешалась Миреле. – Пойдём. Твоя спальня на третьем этаже?

Оба приятеля обернулись к женщине. Совсем нагая, она просто стояла посреди кухни. В левой руке – джинсы. В правой – скомканная и грязная рубаха.

– Фу! Зачем ты разделась? Я тебя не хочу!

– Стоит ли капризничать? Отпусти приятеля и следуй за мной.

Почувствовав странную слабость в руках, Фундуклеев отпустил Киселёва. Тот, пользуясь случаем, ускользнул в тёмную гостиную, а оттуда в коридор.

***

В этот вечер лестница казалась ему бесконечно длинной, или высокой. Смотря с какими мерками подходить к этой лестнице. Он плёлся по ней всё время вверх, цепляясь за перила, так утопающий цепляется за пресловутую соломинку, или за бревно, или за другого утопающего. В последнем случае оба идут ко дну. Но они поднимались друг за другом, след в след – Фундуклеев впереди, Миреле за ним – в полной темноте, разбавляемой лишь уличными огнями от случая к случаю пронимающими в окна: вот проехала, светя фарами, машина, вот уличный фонарь заглянул в окно площадки между вторым и третьим этажом. В окно второго этажа его свету не попасть – путь преграждает забор. Тишина тоже была не вполне полной – в одной из дальних комнат дома бренчал радиоприёмник.Звуки, приносимые в их сумрачный мир «Радио Дача» не вполне соответствовали их настроению и намерениям. Они шли не пустыми. Каждый держал в руке по бутылке вина. Для такого случая Фундуклеев выбрал вино получше – «Божоле нуво» по полторы тысячи рублей за бутылку. Стаканы – Фундуклеев был уверен в этом – должны найтись в его опочивальне, в левом отсеке большого дубового, расписанного масляными красками, шкафа. Там он хранил всякие мелочи.

Следуя друг за другом, они вошли в большую, смежную со спальней Фундуклеева, комнату на третьем этаже. Знакомая обстановка укрепила его, несколько ослабевшую, решимость. Он огляделся. Всё как обычно: несколько разномастных шкафов, каждый из которых он приобрёл задёшево и по случаю. Всё как обычно: гамак, висящий поперёк комнаты от стены к стене, комод, цветы в горшках. В проёме распахнутой двери видна спальня: низенькое окно в заросший высокими деревьями двор, край застеленной кровати – больше ничего.

– Значит я вам гожусь?

– Годитесь. Так вы согласны?

– С чем? Или на что я должна быть согласна? Впрочем, не всё ли равно? Меня только беспокоит Врагов.

– А меня Врагов не волнует. Уснул и пусть себе спит. Из канканирующих красоток я выбрал именно вас, но не только потому, что вы красивы.

Женщина молчала, по-собачьи склонив голову на бок. В этот момент она прикрыла свои страшные глаза, и Фундуклеев решился.

– Я, знаете ли, брезглив и к чужим женщинам отношусь с понятной осторожностью. Но вы мне не совсем чужая. Вы – женщина Врагова и это обстоятельство является определяющим. В моих глазах вы чисты, а кан-кан…

Фундуклеев остановился, подыскивая слова.

– Просто танец, – подсказала Миреле. – Для веселья.

– О, да! Где-то здесь должны быть стаканы и штопор. Посмотрите в левом отсеке вот этого вот шкафа.

Но Миреле открыла совсем другую дверцу иного шкафа. Фундуклеев собрался протестовать, но она извлекла наружу два гранёных стакана и штопор. Стаканы женщина поставила на комод. Штопор вложила в руку Фундуклеева. Он открыл обе бутылки и сразу налил себе полный стакан, выпил, покачнулся, но устояв продолжал:

–Осталось выяснить ещё кое-что. Просто небольшая формальность.

– Слушаю.

– Вы такая красивая женщина, –Фундуклеев ещё раз оглядел Миреле с нахрапистым пьяным бесстыдством. – Неужели вы носите фамилию своего мужа?

–Врагов мне не муж, – быстро ответила та.

– Не муж? –Фундуклеев усмехнулся с недоверием. – А я-то подумал – вы пара. Да ион называл вас своею, помните, в тот первый ваш приход? Он так и сказал: «моя» и назвал по имени. Только я имя ваше сразу забыл. А теперь выходит, мы оба ошиблись. Видимо, во время того, первого визита, вы и узнали где в моём доме хранятся стаканы так?

– Не совсем. В каком-то смысле мы с Враговым действительно пара. Он много мне рассказывал о вас и ваших привычках.

– К каком-то! К каком же? И что ещё он успел вам рассказать?

– В любви всё очень непросто. Врагов мне! Я отнюдь не голый, потому что имею обыкновение в прохладную погоду носить что, выходит, он мой. В то же время Врагов настолько независим, что предъявлять на него права было бы абсурдно. Да и не нужен он мне.

– Уверены?

Прежде чем ответить она наполнила бокал Фундуклеева, но ему не подала, сначала отпила сама. Сделав два небольших глотка, протянула стакан Фундуклееву.

– Пейте!

Нежный её голосок взлетел к потолку, чтобы отразиться от него многоголосым эхо. Голосу Миреле откликнулись со двора. Протяжный стон и хриплый смех. Смеялся мужчина – в этом не было сомнений.

– Кто-то шарится у меня в саду? – встрепенулся Фундуклеев.

– Коты.

Миреле с глубоким вздохом удовлетворения повалилась на кровать. Фундуклеев подбежал к окну. Сад тонул в глухой тени дома – фонарь освещал лишь парковочную площадку, которая находилась с другой стороны строения. Но Фундуклеев слишком хорошо знал свой сад – все сучья на каждом дереве наперечёт – поэтому он сразу разглядел две слившиеся друг с другом фигуры. Один из двоих, без сомнения, Киселёв. Другая, разумеется, женщина. Конечно, одна из тех, что привёл Врагов.

– Я доволен, – фыркнул Фундуклеев. – Мой приятель тоже подцепил себе простушку.

– Римму? – лениво поинтересовалась Миреле.

– Как ты сказала?

– Я сказала: он подцепил Римму или ему больше пришлась по вкусу Полина?

– Риммой звали мою первую жену… – растерянно проговорил Фундуклеев.

– Так сходи и проверь, может твой бывший компаньон обнимается с твоей бывшей женой? Бывшая к бывшему. На мой взгляд, это логично.

Фундуклеев летел вниз по лестнице под звонкий хохот Миреле. На свежий воздух он выскочил минуя входную дверь – оба окошка холла выходили как раз в сад.

Глава третья. Место, где каждому дано по справедливости.

Они стояли так близко друг к другу, что тела их слились в одно целое. Живот к животу, губы к губам. Они оставались совершенно неподвижны, как бывает при первом горячем поцелуе, когда пора красивых ухаживаний миновала и голос плоти заглушил высокие порывы. Так целуются взрослые, испытывающие почтительное уважение к любовному соитию, люди.

Фундуклеев застыл, в ожидании продолжения. Нет, они не примутся суетливо срывать друг с друга одежды, не повалятся на мерзлую траву, охая и хохоча. Через минуту их тела разомкнутся, и тихо договорившись о месте настоящего свидания, они разойдутся в разные стороны.

Фундуклеев ждал не менее десяти минут. Что же это за любовь такая высокая между циничным делягой и женщиной, несколько минут назад танцевавшей кан-кан в чем мать родила? При данных обстоятельствах, картина промёрзшего сада с влюблённой парой казалась Фундуклееву нелогичной и, более того, фантастической. Он даже несколько протрезвел от недоумения.

В тишине спящего сада голос женщины прозвучал как выстрел:

– Куда же мы пойдём? В доме Феликса нам оставаться невозможно.

– Почему же? Дом большой и комнат в нём много.

– Дело не в том. Мы с Феликсом когда-то…

– Да знаю я, знаю! Только Фундуклей там не один.

– Да. Там его жена и тесть…

– Ах, ты чистая, наивная душа! Фундуклей там с бабой. Снял тёлку на ночь. Он увлечён ею и не заметит ничего. Жена в отлучке. Тесть – инвалид. В доме кроме них сиделка, но ей всё пофиг – прислуга. Ну же!

– Не могу.

– Он для тебя всё ещё важен? Столько лет прошло. И чего он только не вытворял, а ты…

– Мне жаль Феликса. Его жизнь – настоящий ад.

– Ну, Римма! Добрая же ты душа!

– Я плохо поступила, бросив его. Если бы не это…

– Оставь! Ты правильно поступила. Фундуклей есть Фундуклей. Выжига, пройдоха и бандит. Если ад действительно существует, то ему там самое место.

Они, наконец, разделились, отступили на шаг друг от друга. Фигура женщины покинула густую тень, отбрасываемую домом и тогда Фундуклеев её узнал. Собственно, узнавать-то и не пришлось, потому что Римма осталась совершенно такой, какой он видел её в последний раз. Да, Фундуклеев помнил всё до пуговиц на пальто и заколки в волосах. Только теперь её волосы растрепались – это Киселёв испортил её причёску, обнимая! – и заколку она на глазах Фундуклеева спрятала в карман пальто. Свет фонаря придавал её тёмным волосам рыжеватый оттенок. Всё тот же острый подбородок и аккуратный нос, чистый лоб и маленькие розочкой губы. Римма! Они простились на перроне Белорусского вокзала. Почему-то она решила отправиться в Польшу на поезде.

Да, ухаживания Фундуклеева затянулись на три года. Да, собственно, и в роли ухажёра Фундуклеев себя не помнил. Просто на втором курсе, преследуя в первую очередь цели экономии денег – все они тогда были чертовски бедны – он предложил совей однокурснице. Римме Новиковой, жить вместе. Тогда Римма быстро согласились, и они зажили, надо признаться, душа в душу. О золотом Риммочкином характере знал весь курс. Она была настолько выдержана и нетребовательна, что зажив с ней под одной крышей, Фундуклеев быстро перестал её замечать. Вернее, он её, конечно же, замечал, как замечают простые обыденные вещи: свежую зелень мая, аромат вина, вкус любимого кушанья.

Так прошло три года. Они сдали государственные экзамены, защитили дипломы и получили распределения в разные места. Фундуклеев собирался идти в деканат и хлопотать о том, чтобы Римму распределили вместе с ним и получил жесткую отповедь. «Тогда вам следовало бы на ней жениться» – сказала суровая заместитель декана. О женитьбе Фундуклеев до этого разговора и не помышлял, однако кинулся к Римме со свежим предложением.

– Спасибо, – со своей обычной вежливой сдержанностью проговорила Римма. – Но я уже устроилась.

– То есть как это устроилась? – удивлению Фундуклеева не было предела: его Римма как-то там устроилась без него, даже не уведомив заранее.

– Йозеф предложил мне поехать с ним в Краков и я согласилась. Сам посуди, всё таки Краков, хоть и не кап. страна, но лучше, чем Тамбов. Мне-то хотелось остаться в Москве, но в деканате решили по-другому.

– Ты останешься в Москве. Ты получишь прописку. Мои родители пропишут тебя, потому что мы поженимся.

В ответ на это заявление Римма достала из сумочки паспорт и розовый прямоугольный бланк – свидетельство о браке. Потом она открыла паспорт на страничке «Семейное положение», чтобы продемонстрировать Фундуклееву черный штамп, в который аккуратным подчерком было вписано имя её мужа – Йозеф Немировский – и дата регистрации брака.

Ярость, ревность, досада схлестнулись тогда в душе Фундуклеева, образовав ужасный гнев. Он уличал Римму в измене. Он обзывал её грязно. Он, кажется, даже ударил Римму один раз по щеке, а потом ещё два раза под дых и в плечо. После того случая Немировский обещал отправить Фундуклеева в тюрьму, а Римму водил в поликлинику снимать побои. Но потом и очень быстро, скорее всего стараниями самой Риммы, дело замялось. А ещё чуть позже – тогда они уже жили врозь – Римма позвонила ему. «Я уезжаю, скорее всего навсегда. Приходи прощаться на Белорусский вокзал» – так сказала она и назвала номер поезда, номер вагона и время отправления. Всё чётко продуманно и обыденно, словно речь шла о совместном походе в киношку. Это произошло в самом начале сентября 1988 года. На Римме не было ни шапочки, ни платка, а только бордовые туфли с пряжками и это вот пальто с большими коричневыми костяными пуговицами. Всего пять пуговиц – Фундуклеев не раз и не два успел их пересчитать при прощании. Тёмные, с рыжим отливом волосы Риммы – как-то до этого Фундуклеев не обращал внимания насколько они красивы – были прихвачены причудливой заколкой. До прощания на Белорусском вокзале Фундуклеев никогда этой заколки не видел. Он, в общем-то редко и замечал во что одета Римма. О её любви к нарядам он мог судить лишь по белью, которое всегда радовало своей изысканностью. И это в эпоху всеобщего дефицита. А потом грянули лихие и жирные для Фундуклеева 90-е, сменившиеся не менее денежными нулевыми.Пяток лет Фундуклеев провёл в Венесуэле. Вернулся, затосковав. Быстро восстановил старые деловые контакты. Тогда-то и выяснилось, что Киселёв, их с Риммой общий однокурсник, до сих пор ведёт дела с мужем Риммы, Йозефом. У них крепкий брак и, как говорят, трое детей.

Поначалу Фундуклеев частенько спрашивал себя, дескать, любит ли Римма поляка или это брак по расчёту. Ведь накануне краха совка жизнь в Польше была много слаще. Порой Ему нравилась считать отъезд Риммы местью. Ведь с предложением он опоздал. Однако, со временем Фундуклеев пришёл к мысли, что никакого предложения вовсе и не делал.

Как-то так получилось, но со временем он стал забывать Римму. Отвлёкся на бизнес и других женщин. И не только. Тогда он занимался строительством этого самого дома. Постоянно жил здесь, в той самой сараюшке, в которой нынче обитает Врагов. Он глушил воспоминания работой и алкоголем, а порой прибегал и более тяжелым дурманящим средствам. Тогда-то он и сблизился с Киселёвым, который поставлял ему сначала анашу, а потом и героин. Да, миновали времена, когда Фундуклеева можно было с полным правом назвать героиновым маньяком. Но Киселёв много хуже него. Во времена, называемые нынче «лихими 90-ми» Киселёв не брезговал никакими заработками. Торговал всем. Доходы от торговли «шершавым» стали фундаментом его нынешнего, кристально-прозрачного бизнеса.

Много-много лет минуло. Очень много холодных и безумно жарких зим, но, оказывается, пуговиц на пальто по-прежнему пять. Больших костяных коричневых пуговиц. А туфли? Неужели туфли всё те же? Впрочем, трава в саду Фундуклеева достаточно высока и закрывает ножки Риммы. Любимые ножки вероятно вымокли, ведь они обуты в лёгкие туфли.

– Надо траву покосить, – сказал Фундуклеев.

– Надо – коси! – огрызнулся Киселёв.

– Я вам не помешал? – хмыкнул Фундуклеев.

– Кому ты можешь помешать, ничтожество? – оскалился Киселёв.

– Сначала лишил меня гешефта от сделки, а теперь и к женщине моей пристроился.

– К ТВОЕЙ женщине? Разве Римма твоя?

– Тебе известно, что я любил её всю жизнь. Римма…

– Римма, не слушай его. Он выжига и дурак.

– Римма!..

Женщина стояла неподвижно, будто окаменела. И молчание её было таким же каменным, как она сама. Фундуклееву захотелось подойти и потрогать её. Тёплая ли? Живая ли? Ведь с того момента, как Киселёв выпустил её из своих тлетворных объятий, она не проронила ни слова.Теперь он мог рассмотреть её всю, словно дождливая ночь уже закончилось и наступило хмарное утро непогожего денька поздней осени. Ах, пальтишко-то на Римме слишком лёгкое и эти туфельки не для ноября месяца. Фундуклеев скинул с себя наскоро накинутый брезентовый бушлат.

– Тебе надо прикрыться. Холодно же, – он сделал шаг и тут же споткнулся о какую-то палку.

– Не смей прикасаться к моей женщине! – прошипел Киселёв.

Фундуклеев поднял с земли палку. Ею оказался черенок обычной садовой тяпки. Фундуклеев вспомнил, что буквально позавчера Врагов этой самой тяпкой рыхлил землю под яблонями.

– Послушай, Римма, я сейчас не вполне трезв. Но мы же взрослые люди и понимаем, что такое случается.

– Я запрещаю тебе разговаривать с моей женщиной. Сейчас я вызову такси и она уедет из этого вертепа.

Киселёв принялся ощупывать себя, пытаясь найти в одном из карманов мобильник.

– Она никуда не поедет. Римма, Киселёв лжив во всём. Он недавно женился. У него молодая жена, намного моложе нас с тобой. Римма…

Вооруженный тяпкой, Фундуклеев сделал ещё пару шагов в сторону женщины. Сейчас он просто обнимет Римму за плечи и они вместе войдут в его дом, а там…

– Не подходи к ней! Не прикасайся! Ты и сам женат и твоя жена ревнива, как чёрт знает что!

– Римма, я не женат. Брак с Леной не зарегистрирован. Да, мы прожили много лет под одной крышей, как родственники. Но это не брак. Да мы и не спим вместе.

Римма оставалась неподвижной и, что самое досадное, она молчала. Мраморная статуя, не человек. Впрочем, ночной сквозняк тихонько шевелил прядки на её головке. Значит, всё таки живая. Сейчас Фундуклеев подойдёт, проведёт ладонью по её волосам, прикоснётся щекой к её шелковой коже и тогда…

Нападение Киселёва совершенно ошеломило Фундуклеева. От первого яростного наскока он отмахнулся тяпкой. Хорошо наточенное Враговым лезвие садового инструмента угодило нападавшему по плечу. Киселёв отшатнулся, охнул, присел.

– Давай не будем, – проговорил Фундуклеев.

Но Киселёв, не слова не говоря, снова кинулся на него. Чёрная дыра раззявленного рта на бледном лице, глаза нездорового красноватого оттенка, будто на дне глазниц тлеют раскалённые уголья, пальцы растопырены. Неужели он собрался царапать Фундуклеева ногтями? Двигался Киселёв тяжело, будто воздух вокруг них превратился в густую жидкость.Зная Киселёва более тридцати лет, Фундуклеев никогда не видел его в таком состоянии.

– Послушай!

Но Киселёв не желал слушать и тогда Фундуклеев взмахнул тяпкой. Наточенное Враговым лезвие угодило противнику в голову. Бледное лицо сразу же покрылось тёмными потёками крови, но это не остановило Фундуклеева и он ударил Киселёва ещё несколько раз. Последний удар пришёлся уже по распростёртому на траве телу. Фундуклеев метил в шею и не промахнулся. Удар острой тяпкой по шее сзади едва не отделил голову Киселёва от туловища. Убедившись, что его враг гарантированно мёртв, Фундуклеев выдохнул с облечением.

– Он мёртв. Что же ты теперь будешь делать?

– Как что? Мертвецов положено хоронить, и я его похороню.

– Прямо сейчас?

– Незамедлительно.

– А как же христианские ритуалы? Три положенных дня, посмертные почести, отпевание, венки, рыдающая вдова? Надо купить гроб и место на кладбище.

– Обойдёмся без этой мишуры. Я похороню его под яблоней.

– Но яблоня растёт в самом центре участка. Если уж хоронить его в твоём саду, то не лучше ли зарыть тело в сторонке, под забором?

– У забора земля твёрдая. А эту яблоню сажал мой отец по всем правилам садоводческого искусства и земля вокруг неё взрыхлена на полтора метра вглубь. Я быстро выкопаю могилу. Справлюсь один, без помощников, а то мало ли что…

В этом месте разговора Фундуклеев наконец-то опомнился. Ведь неизвестный собеседник разговаривал с ним человеческим голосом. Фундуклеев обернулся. Из-под капюшона на него смотрели с прищуром по-собачьи внимательные глаза. К нижней губе прилипла папироска. Врагов стоял, опираясь на черенок обычной штыковой лопаты.

– Ах, это ты, Врагов! А где женщина?

– Женщина?

– Римма.

– Римма? Не бачив.

– Минуту назад она стояла на этом самом месте, где сейчас стоишь ты.

– Не бачив, – повторил Врагов.

А потом он просто перешагнул через распростёртого и залитого кровью Киселёва и воткнул штык лопаты в мягкую почву под яблоней.

– Тут копать?

Врагов принялся за работу не дожидаясь ответа Фундуклеева. Примерно через час они положили тело Киселёва в готовую могилу. Тут-то Фундуклеев и спохватился:

– Наверное надо чем-то его прикрыть. Не хорошо сыпать землю прямо ему на лицо.

– Почему?

Врагов закурил очередную сигарету. Обескураженный вопросом, Фундуклеев рассматривал его, словно видел впервые. Во время работы Врагов скинул свою кофту с капюшоном, а потом и майку. Сейчас он стоял под мелким, омерзительным дождиком голый по пояс. Нет, сложением тела он вовсе не походил на воспетого поэтессами Адониса, но все его мускулы и кости, каждый элемент его тела идеально соответствовали классическим канонам естественной мужественной красоты. Вот только с лицом парню не повезло. Нос кривой, видимо несколько раз сломан, правая бровь рассечена свежим шрамом. На подбородке шрам от рваной раны. Врагов – улыбчивый малый, но у бультерьера оскал краше. И что это за мода у выходцев из Украины, вставлять в металлокерамику цветные драгоценные камни? Ну поставил одну бриллиантовую фиксу и успокойся на этом. Однако во рту Врагова, кроме бриллианта, сверкали рубин, изумруд и голубой берилл.Вымокший сад, серая стена дома, серое небо, влажная тишина. Слышно лишь, как срываются с сеток редкие капли да как шуршит полотно лопаты, соприкасаясь с комьями чернозёма. Откуда же тогда взялись эти солнечный зайчики – цветные, игривые пятна, отражения хищного оскала Врагова? И куда, наконец, подевалась молчаливая Римма?

– Наверное, она испугалась и ушла в дом, – предположил Фундуклеев.

– Не думаю. Она не робкого десятка.

– Римма? Разве ты так хорошо её знаешь? И когда только успел?

Фундуклеев взбеленился, но тут же остыл, вспомнив, как совсем недавно поднимался с подругой Врагова по лестнице.

– Римму я не знаю. Знаю только Миреле, − ответил Врагов.

Закончив возню с покойником, Врагов принялся утаптывать влажную землю ногами.

– Отдайте мне вашу одежду, – проговорил он между делом. – Куртку и брюки. Они перепачканы кровью и грязью. Лучше их сжечь.

– Сжечь?

– Да. Я сожгу их в печи.

Фундуклеев начал раздеваться. Врагов отвернулся и выпускал дым из ноздрей.

– Вот! – Фундуклеев бросил свою верхнюю одежду ему под ноги. – Да повернитесь же вы ко

Врагов обернулся. Огонёк сигареты всё ещё тлел под полами его капюшона, а вот лица было не разглядеть. Он быстро собрал одежду своего принципала и сунул её в большой пакет с ручками.

– О! У тебя и пакет заготовлен! – фыркнул Фундуклеев.

– Я стараюсь, хозяин. Якщо ще треба, ты только скажи.

Угодливая интонация при скрытом капюшоном лице, русская речьто правильная, то щедро пересыпаемая малороссийскими словечками – такая комбинация обстоятельств не вызывает доверия. Фундуклеев скривился.

– То-то же! – буркнул он и побрёл к дому.

– Иди-иди. Она там тебя ждёт.

Ему показалось или Врагов действительно рассмеялся в конце этой фразы? Готовый снова поддаться гневу, Фундуклеев обернулся, но сад оказался совершенно пуст, а почва под яблоней в том месте, где они схоронили Киселёва, казалась такой ровной, такой нетронутой, будто не было ни мёртвого тела, не поглотившей его ямы.

Фундуклеев снова двинулся к крыльцу, но замер, не сделав и пяти шагов. В конце прошлой недели, лично, не доверяя важнейшее из дел Врагову, он смазал петли на всех дверях. Не оставил без внимания и калитку, ведущую с улицы на двор и на парковочную площадку. Звук, издаваемый именно этими петлями наиболее жестоко терзал его чуткий слух. Влажный воздух является прекрасным проводником звуков, потому-то Фундуклеев и узнал, что петли треклятой калитки всё равно издают звуки, похожие на визжание пилы. Да, кто-то вошёл на его территорию через калитку, а потом прикрыл её за собой. Фундуклеев насторожился, прислушиваясь к шагам пришельца, а тот топал себе по посыпанной гравием дорожке так смело и беззаботно, словно вернулся в родной дом. Скрип гравия приятней скрипа плохо смазанных петель, но это тоже скрип, а потому режет ухо. Фундуклеев уже набрал в лёгкие воздуха, чтобы как следует прикрикнуть на незваного гостя, у которого всё скрипит самым непростительным образом. Осуществить задуманное ему помешала жена или какая-то другая очень похожая на неё женщина. Уточнять Фундуклеев не пожелал, предпочёл спрятаться. Вернее, улизнуть, предоставив выяснять все обстоятельства Врагову. Указание он отправил в сообщении по WhatsApp. «К нам кто-то пришёл. Женщина. Выясни, кто она. Я уже лёг спать» – так значилось в сообщении, которое Фундуклеев отправил уже из дома. А в дом он проник испытанным способом – через окошко холла на первом этаже. Осторожно, стараясь не шаркать ногами и даже дышать через раз, он прокрался мимо двери тестя. Храп оттуда доносился оглушительнейший, поэтому по лестнице на третий этаж Фундуклеев взлетел,ни мало не смущаясь грохотом своих подмёток и скрипом половиц. Смартфон чирикнул на середине лестницы. Однако, это Фундуклеева не остановило. Он вынул гаджет из кармана только в своей личной гостиной – той самой комнате, с которой несколько часов назад знакомил женщину… Как, бишь, её имя? Фундуклеев воззрился на экран гаджета. Действительно, WhatsApp принёс ему ответ от Врагова:

«Не волнуйтесь. Ваша жена не узнает, что вы его убили».

«Моя жена? Да ты спятил».

«Она всё ещё стоит перед дверью в дом и роется в сумочке. Наверное, потеряла ключи».

«Моя жена в латинской Америке. А ты пьян, дружище».

«Она нашла ключи и вошла в дом».

В ответ на сообщение Врагова внизу хлопнула дверь.

Бросив смартфон на гамак, Фундуклеев бросился вниз. По лестнице вниз катился кубарем, позабыв о страхе перебудить спящих тестя и сиделку, и опомнился только в большой гостиной первого этажа, на пороге коридора, ведущего в самую старую часть дома. Там было темно и тихо. Фундуклеев ждал: вот сейчас его жена зажжет в холле свет и войдёт в дом. Её комната находится на втором этаже, так что Фундуклеева ей никак не миновать. Одна минута догоняла другую в полнейшей тишине. Тёмный коридор напоминал ему бесконечную и пустую канализационную трубу давно покинутого жителями города. Фундуклеев видел такое в кино. Да-да, в лихие 90-е он любил смотреть фильмы ужасов.

Он прошелся по тёмному коридору до душевой и обратно. Зашёл в большую гостиную, постоял прислушиваясь. Из-за двери тестя доносился всё тот жке храп. Фундуклеев ещё раз прошёл тёмным коридором мимо спальни тестя и остановился у двери. Он выглянул в холл – довольно большое и сильно захламлённое помещение. Темнота и безлюдье – вот всё, что он узрел. Теоретически, его жена могла подняться на второй этаж, минуя коридор и большую гостиную, по другой лестнице. Тогда она смогла бы пройти в свою комнату через каминный зал второго этажа. Фундуклеев проследовал этим путём, заглядывая в каждый закоулок своего столь сложно спланированного жилища. Везде пусто. Нигде не души.

В конце концов он оказался в холле второго этажа, перед ванной комнатой, одной из четырёх. Именно этой ванной пользовалась его жена. Используя в качестве источника света фонарик мобильника, он обследовал ванну, каждое полотенце и каждый флакончик.Никаких признаком недавнего присутствия человека он не обнаружил. Всё стояло, лежало и висело как обычно. Тогда Фундуклеев решился заглянуть в спальню жены – довольно большую, в два окна комнату всё пространство которой занимала двуспальная кровать и огромный гардероб. Спальня жены тонула в светлых сумерках – холодный свет уличного фонаря беспрепятственно проникал сюда сквозь тюлевые занавески.Так же, как и в ванной, он застал в спальне идеальный порядок, свойственный давно покинутому жилищу. В рассеянности Фундуклеев провёл пальцем по поверхности телевизионной панели, потрогал фарфоровые безделушки. Даже пыли нет. Впрочем, возможно, в отсутствие супруги прислуга,всё таки, убиралась в её комнате.

Фундуклеев выдохнул с облегчением. Несколько секунд ушло на отправку сообщения Врагову:

«Её в доме нет. Я обошёл все комнаты. Посмотри, не бродит ли она по двору? Мне на не нужно, чтобы она обо всём догадалась».

Пару минут Фундуклеев провёл в беспокойном ожидании. Наконец,смартфон дрогнул и WhatsApp выплюнул ему в лицо ответ Врагова:

«Она узнает, что вы убили Киселёва. Это просто вопрос времени».

Ни мало не колеблясь, Фундуклеев ответил:

«Послушай, я не убивал его. Ты таких слов больше не повторяй и, тем более, нигде не ниши».

«Я старался услужить».

«Я не нарочно, ты же знаешь. Мы выпили. Добавь к этому состояние аффекта».

Что с ним? Он оправдывается перед прислугой-мигрантом? Ах, он же не побрезговал переспать с его женщиной. Точнее, ещё не успел, важнейшие дела помешали делу менее злободневному, но он непременно выполнит своё намерение. Сейчас пойдёт к себе в спальню и… Фундуклеев уставился на дисплей смартфона. Там уже всплыло новое сообщение:

«Идите к Римме. Она в спальне».

Ах, Врагов ему советует! Или указывает? Гнев стал комом в горле. Господин Фу задохнулся. Впрочем, следующее сообщение привело его в чувство:

«Поторопитесь. Ей всётаки удалось войти»

«Кому «ей»? Ты издеваешься?»

«Женщина в доме».

Несколько секунд Фундуклеев таращился на дисплей смартфона, пытаясь сообразить о какой женщине идёт речь. Он мог бы стоять так, подпирая усталым плечом стену жениной спальни ещё очень долго, если б смартфон не принёс новое сообщение:

«Ваша жена в доме. Она зашла так же, как вы через окно».

«Ты демон, Врагов!» – написал он, прежде чем кинуться к лестнице, ведущей на третий этаж.

Взлетел птицей, припал к двери в спальню, чтобы хоть немного отдышаться от пережитого волнения. Смартфон крякнул и завибрировал, оповещая о поступлении нового сообщения. Врагов не оставляет принципала без внимания, заботится, язвит.

Фундуклеев погладил филёнку двери. Возможно, Римма сейчас там. Но что она делает? Поджидает его или уснула? Господин Фу прислушался, но не услышал ничего, даже уличной капели. Даже шелеста покрышек случайного авто. Сейчас он войдёт в собственную спальню, как восходят на плаху. Чем встретит его любимая? Чем станет их свидание после стольких лет разлуки? Он постарел, отощал, сделался дряблым и капризным. А у Риммы ни одной седой прядки в волосах, в то время, как причёску Фундуклеев время уничтожило напрочь. Фундуклеевпотрогал макушку. Пот увлажнил редкую поросль на его черепе. Рука дрогнула. Надо бы принять душ, ведь от него, возможно, дурно пахнет мокрой землёй, кровью Киселёва и потом. Но для этого надо спуститься на второй этаж, в ванную, примыкающую к спальне его жены. Прежде чем предпринять что-либо он решил прочитать сообщение в WhatsApp.

«Да я, демон. И не отпираюсь. Передавай привет Римме!» – так написал Врагов, и Фундуклеев ответил:

«Передам. А демоны умеют ревновать?»

Он ждал пару минут, но ответа так не последовало. Тогда Фундуклеев, собравшись с духом, открыл дверь собственной спальни.

***

Римма примостилась на краю кровати. Так и уснула, даже не разувшись. А пальто и всё, что было надето под ним не сняла. Видимо, очень устала. А возможно, и пьяна была Римма.

Фундуклеев приблизился, понюхал её дыхание и, ничего не почувствовав просто лёг рядом. Так он пролежал не менее получаса и не заметил, как задремал, но спал чутко и проснулся от тихой возни. Женщина ходила по его спальне от двери к окну и обратно, постепенно раздеваясь. Фундуклеев боялся заговорить, боялся и шевельнутся, нарушив тем самым обаяние этого момента. А женщина, тем временем, снимала с себя одежду: сначала шарф, потом пальто. Расстегивание пуговок на лифе платья отняло у неё много времени − она успела дважды прошлась от окна к двери и обратно. Женщина сбрасывала одеяния на пол, чтобы потом без зазрения наступать на них. Наконец, оставшись втуфлях с пряжками – тех самых! − и белье, она решила разуться, для чего присела на кровать совсем близко от Фундуклеева. Темные её волосы рассыпались по белой, пересечённой поперёк поясом бюстгалтера, спине.Прежде, чем начать разуваться, она сняла бюстгалтер и резким движением отправила его на пол. После этого она принялась стягивать левую туфлю.

Женщина расположилась так близко, что Фундуклеев мог почувствовать её запах. Стараясь не сопеть и не шевелиться, Фундуклеев тянул носом воздух. Пахло прямным парфюмом. Точно так Римма пахла и раньше.Тогда Фундуклеев решился:

– Римма это я, – тихонько произнёс он.

– Возможно, – ответила женщина уклончиво и спокойно.

Фундуклеев рассмеялся. Женщина обернулась. На фоне более светлого, чем комнатная темнота, окна резко обозначился её профиль.

– Римма!!!

– Возможно…

– Я только что понял: я помню, как ты пахнешь.

Она отбросила в сторону левый ботинок и принялась за правый.

– Как же вы, женщины любите переодеваться! –Фундуклеев попытался изобразить игривую улыбку.

Фундуклеев помолчал, ожидая хоть какого-нибудь ответа, но женщина так увлеклась пряжкой своей правой туфельки, что, казалось, не обратила на его слова никакого внимания.

– Я помню эти туфли. Чешские. Мы с тобой их купили в универмаге «Москва» в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году. Помнишь?

– Универмаг? Что это?

Фундуклеев дрогнул. Голос женщины показался ему хоть и смутно знакомым, но всё же чужим. Впрочем… Он ещё раз огладил свою поредевшую причёску.

– Прости.

Всего лишь одно слово сказано, но голос предательски дрогнул на втором слоге. Сейчас она обернётся и увидит влагу в его глазах. Фундуклеев зарделся от стыда.

– Мне не за что тебя прощать, – проговорила женщина не оборачиваясь.

– Ты позабыла меня. Ведь столько лет прошло…

Сейчас она опровергнет. Обернётся, обнимет, но женщина молчала и не двигалась.

– Я не смог принять душ, – растерянно пробормотал Фундуклеев.

– Ну и что? Так даже приятней. Мне нравится человеческий запах.

Она рассуждает подобно Врагову. И интонации те же. А Врагов толкует о людской природе так, будто сам не человек. Гнев мгновенно осушил его слёзы. И она, его долгожданная Римма, тоже знает Врагова! Столько лет прошло, прежде чем она явилась сюда, чтобы первым делом свести знакомство с каким-то Враговым! Фундуклеев прикрыл глаза. Нет, он не только не желает прикасаться к этой женщине. Он не хочет даже на неё смотреть. Но как избавиться от знакомого запаха, который так и лезет в ноздри?

– Ты будешь продолжать дуться или мы займёмся делом? – проговорила она.

И тут же объятия и влажный рот, и стук брошенной на пол туфельки. «И падали два башмачка со стуком на пол»[4]. Ах, кажется, он становится сентиментальным.

Её тело оказалось невероятно горячим и нежным, и родным. Мягкие губы сначала коснулись его плеча, потом груди, потом живота, потом…

Здравый смысл окончательно покинул Фундуклеева. Ужасные события минувшего дня и ночи канули в небытие. Миреле и её ансамбль канканисток, сам Врагов, и его взгляды на жизнь – всё утратило важность.

***

Плавание на волнах наслаждения длилось бесконечно долго. Он проснулся после полудня, поняв, что слышит бой часов. Да, в большой гостиной его дома,в углу, действительно стоят огромные напольные часы. Странное дело, стены, двери и межэтажные перекрытия (а в новой части дома Фундуклеева это железобетонные плиты) не мешали ему слышать стук огромного, богато инкрустированного маятника.

– … обычно в моей спальне часов не слышно, но они ведь только что пробили час дня, – проговорил Фундуклеев, обращаясь преимущественно к самому себе.

В этот первый миг пробуждения он не мог ещё припомнить, что находится в комнате не один.

Фундуклеев огляделся. Риммы нигде не было видно, зато рядом с ним на кровати, скрестив ноги по-турецки сидела совершенно нагая вчерашняя пьяная канканистка. Фундуклеев несколько минут шлёпал губами, произнося разные имена: Мария, Мира, Майя… Припомнились и ночные кошмары. Мышцы рук, ног, спины ныли так, словно он и вправду половину ночи рыл землю, а другую половину… Фундуклеев обвёл глазами комнату. Если Римма действительно побывала здесь, то от неё должен же остаться хоть какой-нибудь след: забытый чулок, пуговица от пальто. Или, возможно, запах. Фундуклеев прикрыл глаза, пытаясь припомнить запах возлюбленной, но слышал лишь запах сырой земли, крови и сигаретного дыма – копая могилу, Врагов постоянно курил.

– Миреле, – сказала рыжая и уставилась на него.

Фундуклееву пришлось вспомнить, как страшно мертвы её тёмные глаза.

– Ах, это ты! – буркнул Фундуклеев. – Ты и вправду Миреле.

Он хотел было отвернуться, чтобы в покое и уединении опять местать о Римме, но женщина не позволила ему, схватив за плечо.

– Что тебе надо?

– Ты плачешь. Почему?

– Не лезь мне в душу.

– Не больно-то ты любезен. А ночью…

– Что ночью? Зачем ты пришла? Ты – женщина Врагова, так и иди к нему в бытовку.

– Фу! Ты неплохо провёл со мной ночь, а теперь отсылаешь в сарай?

– Я не проводил с тобой ночь и у меня нет сарая! Твой врагов ночует в бытовке. Там ночевали и мы с женой, когда я перестраивал этот дом. Убирайся!

Женщина рассмеялась. Фундуклеев подскочил – слишком уж громким оказался её смех в спящем чутким утренним сном доме.

– Тише! Ты перебудишь весь дом!

Но женщина хохотала пуще прежнего.

– Твои домочадцы спят мёртвым сном. Сиделка и старик опять улеглись, отобедав...

– Ты всех перебудишь. Убирайся!

Он встанет, откроет окно и выкинет женщину на улицу. С третьего этажа выкинет. И не важно, что с ней станется. Если разобьётся, они закопают её рядом с подонком Киселёвым. Воспоминания о событиях минувшей ночи ударили ему в лицо ледяным ветром. Стуча зубами, он припоминал подробности. Возможно, его одежда перепачкана кровью и грязью, а он сам… Фундуклеев захлопнул окно.

Он несколько минут рассматривал собственные руки, поворачивая ладони так и эдак. Так и есть, под ногтями, в линиях ладоней, на тыльной стороне кистей – кровь грязь. И Римма видела это, потому и ушла. Она снова сбежала! Он опять потерял свою Римму! Гнев сменялся отчаянием. Отчаяние – надеждой. Возможно, Римма не ушла. Может быть она просто отправилась прогуляться и сейчас бродит под окнами его дома, любуясь пустым садом. В таком случае Миреле тем более не место в его постели.

Открыть окно во второй раз оказалось не так-то просто. Замок рамы нипочём не хотел поддаваться. Фундуклееву пришлось основательно поработать над собой и только после того, как ему удалось утихомирить собственное волнение, рама наконец поддалась.

– слёзы смешались с дождём. Но всё же он смог раглядеть голую крону яблони и то место под ней, где вчера стояла Римма.

– Закрой окно, дурак! – сказали у него за спиной, но голос слишком походил на гадючье шипение, и Фундуклеев не счёл необходимым оставаться вежливым.

– Если тебе холодно, убирайся! – огрызнулся он.

– Мне-то не холодно, но вы, люди, часто простужаетесь. На что ты мне, сопливый.

Фундуклеев отёр влагу с лица краем занавески. Свинство, конечно, но как быть, если за слезами он света белого не видно, если от слёз ослеп, практически? Фундуклеев всхлипнул. Позор, конечно, но, может быть, она не услышала.

– Только не подумай, что я плачу…

– Да что ты!

– Просто мне приснился страшный сон…

– Эка невидаль!

– Мне приснилось, что я убил и похоронил Киселёва.

– Не плохо было бы.

– Почему?

– Гнида он. Нажился на людском горе и гордится этим. Нувориш и гнида.

– Он мой друг. Был другом.

Поддержка чужой женщины странно приободрила его. Фундуклеев закрыл окно, отступил к кровати и наткнулся на пустой взгляд гостьи.Осознание собственной наготы обескуражило его. Из глаз снова брызнули слёзы. Да что же это! Он стоит в собственной спальне совершенно голый и рыдает на глазах какой-то бабы! Да он и сам, как баба.

– Риммааа!!!

– Это всего лишь сон…

– И Римма сон? Нееет!..

Он почувствовал её тёплое присутствие. Сначала она просто накрыла его собой, как накрывают одеялом, и он сразу же перестал мёрзнуть. Она поцеловала его, и слёзы на щеках тотчас высохли. И всё бы хорошо, вот только дышалось ему как-то трудно. Но она приподнялась и дыхание его выровнялось. Тогда Фундуклеев снова, второй раз за это утро вспомнил имя женщины, а Риммы словно и не бывало. Римму он опять позабыл.

– Миреле…

– Я тут. Не плачь, малыш. Утешься, – Миреле склонилась над ним.

Кончики её волос щекотали кожу на его груди. Ляжки её, мягче пуха, но охватывали его тело так крепко, что он не мог пошевелиться. Свободной оставалась лишь левая рука. Но и она не бесполезна. Фундуклеев гладил атласную кожу на груди Миреле, постепенно успокаиваясь, примиряясь с произошедшим.

– Ты познала множество мужчин…