Журнальный зал "Русского переплета"
Закрывается то один провинциальный
журнал, то другой - исчезают с карты России островки
духовности и образования, наконец, исторической памяти
народа. "Подъем" является именно одним из таких островков,
к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей,
людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые
традиции нашей страны.
Письма Александра Твардовского
Прекрасно отдаю себе отчет в том, что такая "голая" публикация писем Александра Твардовского - дело несколько упрощенное. Я сказал "голая", т. е. без подлинного их прочтения, конкретнее говоря, без хотя бы некоторых ссылок на письма адресата, точнее на некоторые их места. Это тем более так, что публикуемые письма, как правило, предельно лаконичны. Тому, к которому они обращены, все ясно, он знает (а еще лучше сказать - знал), что стоит за каждым словосочетанием в этих письмах. Неудивительно, я в свое время хотел кое-что уточнить, прочитать свои письма, и Мария Илларионовна, вдова поэта, поддержала это мое желание. Но вечная занятость, а затем болезни помешали задуманному. Тем более мне трудно такую работу выполнить сейчас.
И все-таки некоторые пояснения к письмам можно дать и сегодня. Поэтому есть смысл и в такой не академической публикации.
И второе.
Переписка с Александром Трифоновичем Твардовским, если говорить о ее внешней стороне, т. е. как она произошла - возникла случайно. Читая стихи Евгения Евтушенко и увлекаясь ими, в чем, конечно, я был не одинок, я вместе с тем что-то в них не принимал. Так появилась та статейка, которую я послал в "Новый мир". Понятно, я не адресовал ее именно главному редактору журнала. Но, видимо, споры вокруг Евтушенко уже стали одной из проблем поэзии тех лет, и на посланное мной ответил сам главный редактор.
К сожалению, развернутой статьи о Евтушенко я не написал. Педагогическая работа, сплошь и рядом срочные дела по кафедре, огромное количество того, что тогда называлось "общественные поручения", чтение рукописей и ответы на них (сейчас я поражаюсь своей глупости, тому, как много сил, времени, нервов ухлопано на все это) помешали мне сделать многое, что сейчас представляется главным.
Но как бы там ни было, переписка возникла.
***
3 сентября 1959 г.
Дорогой товарищ Абрамов!
Прочел Вашу заметку о Евтушенко. Она хороша по основной своей тональности, благожелательности к молодому способному поэту, но очень уж лаконична, - если уж браться за это дело (а взяться нужно!), так следует с большей исчерпывающей полнотой обговорить все, а не в порядке "затравки". Если бы Вы сочли возможным поработать над заметкой в смысле се расширения в объеме и в содержании, было бы очень хорошо. И в таком случае, я просил бы Вас учесть примерно такие наши пожелания.
- Нужно, пожалуй, иметь в виду не столько самого Евтушенко, сколько "круги", читающие и превозносящие его, обучить их кое-чему, открыть им глаза на неглубокость, на необеспеченность "тылов" (в смысле биографии, серьезного знания большой народной жизни) автора, на элементарные несовершенства формы, мастерства. Евтушенко, например, принадлежит смелое введение неточной рифмовки (хоть он и здесь не первооткрыватель), что расширяет возможности стиха, но часто это приводит его к крайности, когда он уже рифмует, например, не только "кепка - кедры", но и, как говорится, Европу с гвоздем.
2. Нужно сказать, что зря ему навязывают в критике всяческие страсти, "идейно-порочные" мотивы и т. д. Здесь все больше от молодости, от моды, от кокетства, от отсутствия зрелой думы, серьезной озабоченности жизненно важными вопросами.
3. Не следует, по-нашему, в критике стихов Евтушенко опираться на пошловатую лирику симоновского цикла "С тобой и без тебя", которые будто бы, по-Вашему, "выступая в грозной раме войны", становятся "по-особому сильными, проникающими глубоко в сердце". Об этих стихах Симонова очень хорошо писал в свое время покойный В. Александров (Вл. Бор. Келлер), цена им известна и переоценка вряд ли возможна когда-нибудь.
4. Не нужно так свободно применять эпитеты "талантливый" и т. и. в отношении данного автора. Талант - это прежде всего личность, а личности там как раз и не хватает, и дело не в данной "личности" Евтушенко, а в настроениях и влечениях "кругов", о которых сказано выше (эти "круги" - учащаяся молодежь, неплохие юноши и девушки, которые предпочитают "утонченность" и "надлом" Евтушенки прямолинейности и "идейной безупречности", скажем, Софронова. Вот и хорошо бы растолковать, что хрен редьки не слаще).
Впрочем, мы вовсе Вас не обязываем к тому, "чему следуют пункты", но просто, может быть, они (эти "пункты") будут Вам с руки при доработке и развитии Вашей статьи.
Уведомите, пожалуйста, о возможных сроках получения от Вас рукописи в новом виде.
А. ТВАРДОВСКИЙ.
***
12.7.60.
Уважаемый Анатолий Михайлович!
Простите, не могу ответить более или менее распространенно на Ваши вопросы - мне кажется, я уже отвечал на них иного раз, хотя, конечно, Вы не обязаны знать про это. Заведение под одну крышу исследования таких разных по природе и принципам вещей, как Теркин, Зоя, Сын и др. - дело, на мой взгляд, несостоятельное, - тут без натяжек не обойтись.
Насчет Маяковского? Ищут там, где не было положено. У меня претензий к этому наследию нет.
Передайте мой большой привет Василию Федоровичу и его славной супруге, угощавшей нас обедом.
Желаю Вам всего доброго.
А.Т.
Небольшое, но очень важное письмо. Оно явилось ответом на одну из моих работ, в которой я рассматривал различных поэтов, главным образом периода Великой Отечественной войны. Работа меня не удовлетворила. С какими-то вопросами я послал ее А. Т. Твардовскому. Ответ, хотя и краткий, превзошел все мои ожидания. В чем дело? Некоторые авторы, чувствуя особый масштаб героев поэм А. Твардовского (дело, разумеется, не только в героях, но и в самой подаче их), прибегают к непростым терминам и редким словосочетаниям: "мифологизация", "вечная книга", "вечные образы" и т. д. Словом, понимая их явную не сиюминутность, задаются вопросом: "А видел ли это сам автор "Книги про бойца" или, скажем, "Дома у дороги" (мною она трактуется как некая "Троица " , не рублевская, а твардовская "Троица"). Может быть, для самого автора они отражали факты жизни и именно этим были ему дороги, как, впрочем, и рассматривают их некоторые критики и исследователи. Письма недвусмысленно отбрасывают это сомнение: он четко говорит о различии произведений, "разных по природе и принципам". Здесь каждое слово на вес золота.
Кстати, поражает сама густота содержания письма. Здесь, помимо сказанного, говорится и о Маяковском (в связи с творчеством самого Твардовского), и о Василии Федоровиче - профессоре-лингвисте Чистякове. Твардовский, оказываясь в Воронеже, бывал у него и его супруги. В свое время В. Ф. Чистяков работал в Смоленском пединституте и знал Твардовского молодым человеком.
***
17 апреля 1961 г.
Уважаемый Анатолий Михайлович!
Простите, что отвечаю с такой задержкой во времени, - тому причиной было мое длительное отсутствие (был в санатории), затем переезд на новую квартиру, перепахавший все мое бумажное хозяйство, а также каждодневная суета быстротекущей жизни.
Я вполне разделяю Ваш взгляд на читательские суждения о литературе как на существенную часть того, что в целом мы называем "критикой". Правда, и здесь не все чисто и не все ясно: бывают письма поразительные по глубине и верности оценки литературных явлений, бывают казеннообразные, стандартные "отклики", к каким приучают людей газеты, "организуя" от времени до времени подобный материал, бывают просто глупые и т. д., но в целом этот поток нельзя не принимать во внимание.
Писем я получаю со времени появления в печати "Теркина" очень много. Более того, "Теркин" вызвал еще и большую массу стихотворных посланий, подражаний, "продолжений" и т. п. Одно время я стал было подбирать этот "фольклор", но потом как-то запустил. "Дали" вызвали подобный же поток писем и стихов. Корреспонденция эта очень разная, хотя главная, решительно преобладающая количественно масса ее - похвалы и приветствия. Но есть всякое, вплоть до анонимок оскорбительного и хулиганского характера. Главный приток писем по "Далям" относится к времени моего опубликования заключительных глав, поэтому они у меня в приличной сохранности и доступности.
Конечно, я не против того, чтобы открыть Вам доступ к этим письмам и даже думаю, что они будут для Вас не безынтересны. Но есть один деликатный момент - это возможность использования Вами их в печати. Я не могу, подобно Кочетову и др., публиковать их по своему или чьему-нибудь выбору. Это, мне кажется, более удобно делать после, если кому понадобится. Но об этом мы поговорим на словах. И, наконец, самое главное: не приезжайте ради этого специально, это может меня поставить в неловкое положение, а Вас ввести в протори времени и капитала. Будет оказия приехать - звоните, заходите, но не специально.
Дайте что-нибудь и для "Нового мира".
Ваш А. Твардовский.
То, что Твардовский не был безразличен к читательским отзывам, в этом, думаю, никто не сомневается. Сам дух его поэзии связан с проблемой - "писатель и читатель", проблемой, для некоторых литераторов абсолютно не существующей. Но вот что крайне важно: Твардовский дорожит полнотой читательских суждений, учетом их без изъятий того, что автору не выгодно. Ценно - и это, конечно же, основывается на огромном опыте самого А. Т., - что он вовсе не идеализирует подобного рода критику: "здесь не все чисто и не все ясно... есть всякое, вплоть до анонимок оскорбительного и хулиганского характера". Такое свидетельство автора, получавшего сотни и тысячи читательских писем, дорогого стоит.
***
7 сентября 1961 г.
Воронеж 11 мая 7/9 квартира 39 Абрамову Анатолию Михайловичу
НАПИШИТЕ ДЛЯ НОВОГО МИРА РЕЦЕНЗИЮ НА КОСТЕР ЖИГУЛИНА ЗПТ ПЕРЕДАЙТЕ АВТОРУ МОЮ ПРОСЬБУ ПРИСЫЛАТЬ НОВЫЕ СТИХИ.
Твардовский.
С этой телеграммой началось печатание А. Жигулина у А. Т. Твардовского. Телеграмма была ответом на письмо о стихах Жигулина и его книжку "Костер", которую я послал Твардовскому в сентябре 1961 года перед отъездом со студентами в колхоз, в село Васильевку, под Анной. Из-за этой занятости я не мог тогда выполнить просьбу А. Т. Написал уже потом, когда вышли "Рельсы" Анатолия в "Молодой гвардии" ("Новый мир", 1963, ╧ 10).
Телеграмму привожу вместе с адресом, по которому она была прислана, потому что мне довелось слышать выступления, в которых говорится, что она прислана в организацию воронежских писателей. Источником этого, думаю, явилась неточность самого А. Жигулина, которому, естественно, я ее тогда же показывал (кроме него телеграмму не видел никто). В "Страницах автобиографии" Анатолий пишет о том, как ему "выпало счастье познакомиться с Твардовским. Произошло это так . Воронежский критик и литературовед А. М. Абрамов послал Александру Трифоновичу вторую мою книжку стихов "Костер-человек" (я об этом не знал). Твардовский прислал нам телеграмму на Воронежское отделение Союза писателей с просьбой ко мне дать новые стихи в "Новый мир", а к Абрамову - написать обо мне статью для журнала. Так в первом номере "Нового мира" за 1962 год появился цикл моих стихов" (Анатолий Жигулин. Избранное. М., "Художественная литература", 1981, стр. 9).
В связи с этой телеграммой стоит сказать: я многим посылал стихи А. Жигулина. Очень хотелось, чтобы как можно больше людей - во всяком случае из литературно-художественной среды - узнало, что в русскую поэзию пришел новый замечательный поэт. Были и ответы интересные. Но это уже тема особой статьи.
Кстати, почти следом за телеграммой Александра Трифоновича на тот же адрес пришла ко мне телеграмма от А. Жигулина (перед Октябрьскими днями):
"БЫЛИ У ТВАРДОВСКОГО СТИХИ ИДУТ ПЕРВЫЙ НОМЕР ПОЗДРАВЛЯЕМ ПРАЗДНИКОМ ЦЕЛУЕМ ИРА ТОЛЯ".
***
31 марта 1964 г.
Дорогой Анатолия Михайлович!
Не могу сказать, когда именно были задуманы стихи "Я убит подо Ржевом..." Но скорее всего в основе их - впечатления одной моей поездки на фронт, где шли бои за Ржев, летом 1942 г. Не могу также сказать, что эти стихи дались мне особенно трудно (в смысле написания). Пожалуй, наоборот: когда была найдена эта основная нота: я убит подо Ржевом, - вся музыка пошла сама собой. Отношу "Я убит подо Ржевом" к лучшим моим послевоенным стихам о войне, наряду со стихами "В тот день, когда окончилась война" (вот это действительно писалось трудно и долго).
Ссылка в эпиграфе к "Балладе о Москве" на "легенду, записанную от крестьян дер. Чернова", отчасти - род литературной фикции, - в такого рода "легендарных легендах" в то время большая потребность и никакой взыскательности относительно источников. Однако я действительно слышал от одного крестьянина названной деревни, у которого ночевал в избе (об этом есть запись в "Родине и чужбине"), такие примерно слова: "Говорят, Сталин в ночь перед сражением под Москвой ходил в Мавзолей советоваться с Лениным, долго там находился, а наутро отдал приказ"... Слова эти, должно быть, меня тронули тем, что народная молва связывает как-то первую победу на фронте с именем Ленина, а не только с именем Сталина, которое тогда было обязательным и единственным во всех случаях. Вот, примерно, все, что могу сообщить Вам вкратце по Вашим вопросам. Немного непонятно, почему вас занимают эти литературные факты минувших дней, тогда как есть и другие, более актуального значения?
Не напишете ли чего-нибудь для "Нового мира"?
А. Твардовский.
Поводом всего написанного здесь - о стихотворении "В тот день, когда окончилась воина...", ссылка в эпиграфе "Баллада о Москве" и т. д. - явилось стихотворение "Я убит подо Ржевом...". Я много раз писал о нем, а говорил еще больше. Оно меня поразило при первом же чтении (думаю, в 1946 г.). В нем заключена великая художественная тайна, нами, уверен, оставшаяся не раскрытой. Естественно, было желание узнать если и не тайну, то что-то близкое к ней от самого автора. Ответ, как видим, очень простой. Впрочем, нельзя не учитывать, что об очень важных вещах Твардовский, передавая их, часто говорит явно сниженно, предельно разговорно, он очень не хочет впасть в патетику. Здесь он говорит: "когда была найдена... основная нота... - вся музыка пошла сама собой". А потом об очень серьезных и абсолютно искренних словах поздравления, высказанных в его адрес, он заметит: "Особенно меня тронуло то, что, толкуя насчет того-сего, Вы обратились к стихам Пушкина".
Нам следует понимать, что "вся музыка", что "пошла сама собой", "толкуя насчет того-сего" и подобное, - это тоже Твардовский, это входит в существо его художественной натуры.
***
27 апреля 1964 г.
Уважаемый Анатолий Михайлович!
Поэма "Суд памяти" не представляется мне такой значительной, как Вам. Кроме того, о ней уже много и с явным перехвалом писали. Вряд ли Ваша статья сможет изменить это мнение о ней, разделяемое редакцией "Нового мира".
Что будет другое - присылайте, будем рады.
Желаю Вам всего доброго.
А. Твардовский.
Как видно из нескольких писем, мы с Александром Трифоновичем иногда расходились в оценке тех или иных поэтических произведений. Очень популярную лирику К. Симонова - цикл "С тобой и без тебя" - Твардовский определенно называет пошловатой, даже ссылаясь при этом на критика В. Александрова (Вл. Бор. Келлера). Думаю, эта оценка резковата. Что же касается поэмы Е. Исаева "Суд памяти", я и сейчас считаю ее одним из замечательных произведений русской поэзии . Подлинных поэм в XX веке вообще мало. "Суд памяти", как и "Даль памяти", - настоящие и очень сильные поэмы.
***
9 августа 1965 г.
Дорогой Анатолий Михайлович!
Выполняю Вашу просьбу. Эта фотография идет в Военгизовском однотомнике, мне ее только что возвратили. Очень желательно, чтобы и Вы, по использовании, возвратили мне ее.
Желаю всяческого успеха Вашему труду.
А. Твардовский.
Фотографию А Т. я получил. На ней он в погонах и еще очень молодой. С той поры она, не однажды увеличенная, занимала не раз свое место на конференциях, посвященных Твардовскому. Ее можно видеть и на стене кафедры русской литературы XX века в Воронежском университете. Не сомневаюсь, что она вошла и в домашний быт многих из нас.
Но вот "труд", которому поэт пожелал успеха, не завершен и по сегодня, хотя фактически он написан. С горечью должен сказать: у меня много таких работ. Это и о них речь идет в моем стихотворении:
Я многого не совершил.
Жил беспокойно, суматошно.
И знаю, тратил много сил,
На что и тратить-то безбожно.
И говорил себе не раз:
"Не рассыпайся, в точку целься".
Но часто был бесплодным час,
И день порой пустым донельзя.
***
М., 3.1.69.
Дорогой Анатолий Михайлович!
Я не считаю продуктивным делом встречи, подобные той, о какой просит Ваш аспирант Акаткин: я не помощник и не судья в данном случае. Но, разумеется, не могу ему отказать в такой встрече. Если ему случится быть в Москве, пусть позвонит по тел.: 294-57-01 - это мой новомирский номер - секретарша, Софья Ханановна, скажет ему, когда и в какое время я буду в редакции, и пусть зайдет.
Спасибо за сообщенные строфы солдатских стихов, - они, пожалуй, действительно солдатские, т. к. профессиональный стихотворец - самый посредственный - не позволит себе срифмовать: "стороны - часы".
Желаю Вам всяческого благополучия в новом году и во всех последующих.
Не забывайте "Новый мир".
Будьте здоровы, -
А. Твардовский.
Произведения Твардовского на пашен кафедре занимали большое место среди курсовых, дипломных и, конечно, кандидатских и даже докторских работ. Иногда хотелось и лично как-то связать своих учеников с таким автором, как А. Т. Твардовский. Рассчитывать на легкость этого дела в данном случае не приходилось: Твардовский постоянно работал, был занят, считал естественным подобный режим жизни и у тех, кто с ним как-то был связан. Данное его письмо - об этом. При всем различии обстоятельств (он уже болел) - о том же письмо и его супруги Марии Илларионовны, которое в данном случае необходимо (оно дается в конце публикации). Кстати, потом Мария Илларионовна станет переписываться со мной. Письма ее не только интересные, но и крайне важные.
***
М. 27. IV. 70.
Дорогой Анатолий Михайлович.
Книгу о Платонове получил, большое спасибо, - ее у меня тотчас забрали московские "платоники". Кстати, нельзя ли просить Вас прислать мне еще один экземпляр. Но это - если у Вас под рукой, а нет - не нужно искать.
Благодарю Вас и за статью Акаткина в "Подъеме" - мне передал Г. Н. Троепольский этот номер ж-ла.
Взаимно поздравляю Вас с Первомайским праздником, желаю всяческого благополучия.
С уважением -
А. Твардовский.
Письмо связано с выходом у нас на филологическом факультете первого в стране и в мире литературно-критического сборника об Андрее Платонове ("Творчество А. Платонова. Статьи и сообщения". Изд. Воронежского университета. 1970), который я по обыкновению послал многим литературоведам и литераторам.
По просьбе А. Твардовского я переслал ему еще один экземпляр книги.
Сборник посылался с тем большим значением, что выходу его предшествовал ряд драматических событий и среди них - запрет на проведение конференции о Платонове, вызов инициаторов ее в обком КПСС и т. д.
Попутно в письме Твардовский благодарит В. М. Акаткина за статью в ж. "Подъем", номер которого передал ему Г. Н. Троепольский.
***
Пахра, 23.V.70.
Дорогой Анатолий Михайлович!
Благодарю Вас за 2-й экземпляр книги о Платонове, - столь обязательные, как Вы, люди уже редкость в наше время.
И - само собой - благодарю за оценку моей бедняцкой прозы, пусть чрезмерно завышенную, - странным образом, что не противно отнюдь, потому что, скажу пока по секрету, в душе я прозаик, т. е. все мои даже ранней, самой ранней попытки литературные мечты были посвящены прозе. За всякими неотложностями сложилось так, что - хорошо ли, худо ли - поэзия стихотворения у меня возобладала, - она оперативней. Конечно же, я, как почти всякий серьезный писатель, держу до сих пор "в уме" свою ГЛАВНУЮ КНИГУ, - ОНА НЕСОМНЕННО - ПРОЗА.
Высказываюсь на этот счет, кажется, впервые в жизни.
Спасибо!
А. Твардовский.
Это письмо продолжает платоновскую тему. Но, особенно интересно - оно едва ли не единственное в эпистолярном наследии А. Твардовского признание в том, что в душе он прозаик. Приведенное в свое время в книге В. М. Акаткина "Александр Твардовский. Стих и проза", это признание привлекло внимание многих. По, думаю, признание это непростое. Да, Твардовский - отличный прозаик, проза безусловно и, главное, очень серьезно интересовала его. Но в признании выразилась и особая черта его как поэта: он и в поэзии дорожит фактами жизни: четко выраженным поведением героев, их языком, внешним видом и т. д., многим, что современная поэзия растеряла. Но только не поэзия А. Твардовского.
***
Пахра, 4.V11.70.
Дорогой Анатолий Михайлович!
Спасибо за добрые слова Вашего поздравления. Особенно меня тронуло то, что, толкуя насчет того-сего, Вы обратились к стихам Пушкина, которые есть девиз моей юности (поздней - с 37 года), да и всей собственно жизни. За вопросительной интонацией головной строфы ("Сохраню ль?..", "Понесу ль?.."), конечно же, слышится утвердительная, и об этом что уж говорить. Посылаю Вам вышедший в Смоленске опыт моей библиографии - мнения о ней не имею, как не имел отношения к этой самостийной затее, все же трогательной своей предреченностью.
Будьте здоровы. Не впадайте в тот же грех, от которого предостерегаете меня - уныние.
Ваш А. Твардовский.
В печать, конечно, не все проникало из самого неприятного и тяжелого, что приходилось переносить Твардовскому. Но и по отдельным выпадам против поэта чувствовалось, что жить ему очень трудно. Хотелось поддержать его. Уверен, многим. Вот на одно такое письмо (повторяю, моих писем у меня нет под рукой) и отвечает А. Т. в данном случае. Сердечность его ответа очевидна.
Строфы и приведенные самим Александром Трифоновичем слова, о которых здесь идет речь, - из стихотворения Пушкина "Предчувствие" ("Снова тучи надо мною..."). Говорить о значении сказанного здесь Твардовским - излишне. Слишком оно значительно и в литературном и непосредственно в человеческом смысле. Это, может быть, главное признание, которое человек делает в жизни.
***
6 / П.1971.
Дорогой Анатолий Михайлович!
Думая, как бы скорее вернуть Вам рукопись, отправила ее без сопроводительного письма, а затем безбожно задержала и ответ.
Совсем запуталась в делах. Не столько поездки, сколько "общий" климат, психологическая атмосфера, установившаяся в нашей семье, очень угнетают. Все упирается в чувство неуверенности, которое мы испытываем, даже несмотря на то, что А. Т. хотя и медленно, но поправляется. С помощью палки, вернее, посоха, он учится делать первые шаги. Парализованная рука слушается еще плохо, но ногу, вслед за здоровой, он подтягивает. Настроение у него неровное - когда лучше, когда хуже. Но желание выбраться на свет божий у него есть, а это главное. В этом он (и мы вслед за ним) черпает силы, потому что перевести то лечение, которое он перенес, нужны поистине силы здорового, а не больного человека.
Рукопись он не захотел читать, хотя и поинтересовался: кто прислал, кто писал? Пусть автор (и Вы) не обижается на А. Т. Дело объясняется просто: он не такой, чтобы прочитать и отписаться. Он начнет вникать во все, начнет спорить, утверждать свою точку зрения, а на это нужны силы. Сейчас он их бережет и поэтому сознательно устраняется от всяких дел.
Что же касается самого реферата, то трудно судить по нему о. всей работе. Можно говорить о направлениях, которые избрал автор, и выводах, которые он сделал (в этом собственно суть реферата). Самое же интересное - анализ, где проявляется эрудиция, художественное чутье, где зарождается индивидуальное видение поэта - этого в реферате я как-то не почувствовала. Наверное, все это в работе. А вообще тема интересная, спорная, т. е. нужная. И выходит она значительно дальше одного имени, хотя бы это имя - Твардовский.
Всего Вам доброго. Еще раз простите задержку с ответом.
М. И. Твардовская.
Рукопись, о которой говорит Мария Илларионовна, - это кандидатская диссертация В. М. Акаткина и, видимо, его же автореферат. Обо всем остальном хочется спросить: написано ли где-нибудь еще о состоянии А. Твардовского в месяцы его болезни, о надежде, самой горячей надежде его близких, что он поправляется? Однако пути Господни поистине неисповедимы: через несколько месяцев А. Твардовский умер. И я сейчас читаю это письмо совсем по-другому, чем читал в феврале 1971 года, хотя именно в наши дни родилось понимание: наисовременнейший по материалу своих произведений поэт Александр Твардовский - писатель будущего. Мы много потеряем, если XXI век не станет хотя бы в какой-то мере веком А. Твардовского.
Поэт людских забот, поэт семьи, всего, чем она живет и что в ней происходит; поэт дорог, лесов, рек, поэт жизни, даже если пишет о войне ("Бой идет не ради славы, ради жизни на земле"), - именно такой поэт будет помогать строить жизнь. Вот почему он будет непременно востребован, только бы жизнь не приняла уродливые формы, и тогда России жить с ним всегда и прежде всего в XXI веке.
|
|
|
Солнцу ли тучей затмиться, добрея, ветру ли дунуть, - Кем бы мы были, когда б не евреи, страшно подумать.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Вот и замкнулась дорога скитаний, Вышел к началу земного пути. Годы любви и столетья страданий Смог я до этого дня донести. Что же теперь, начинать всё сначала В белые ливни, в грибные дожди Крикнул, и эхо в ответ прокричало: ╚Наши пути бесконечны иди!╩ Что же по кругу, так, значит, по кругу, В круге начало всему и конец. Чу! Остановка прислушался к звуку Песню заводит залётный скворец. Чудное, дивное, нежное пенье Эхом разносится в круге втором. Так и живём от рожденья к рожденью И никогда, никогда не умрём (Борис Бурмистров. ╚Вот и замкнулась дорога скитаний╩ Наш современник, 2010, ╧ 1). Я не могу назвать это стихотворение плохим. Оно неплохое: в меру классичное, в меру гармоничное, в меру музыкальное, в меру эмоциональное, в меру акварельное. Всего в меру. И такими вот неплохими ровными строфами год за годом заполняются все номера ╚Нашего современника╩ и ╚Москвы╩. Картинка неброской русской природы, воспоминание из детства, целомудренный лирический этюд, сдержанная элегия, робкая публицистика. Всё донельзя культурно, положительно и тоскливо до зевоты. ╚Патриоты╩ не жалуют западный индивидуализм. Но где нет индивидуализма, там нет индивидуальности. Я с первой же строки различу интонацию Беллы Ахмадулиной или Бахыта Кенжеева, Дмитрия Быкова или Олега Юрьева но я не отличу Бориса Бурмистрова от любого другого среднетипичного нашсовременниковского поэта. Может быть, всё-таки индивидуализм не такая уж плохая штука? К счастью, исключения есть везде в том числе в ╚Нашем современнике╩. Я знаю одну прекрасную поэтессу, часто публикующуюся в упомянутом журнале, красота стихов которой именно что уязвляет и оскорбляет. Всякий тупоумный филистер, называющий себя либеральным критиком, считает должным уязвиться и оскорбиться её поэзией. Это Марина Струкова для меня, бесспорно, входящая в десятку (а возможно, и в пятёрку) лучших современных российских молодых (т.е. досорокалетних) поэтов. Необходимо объясниться Разделяю ли я националистические идеи Марины Струковой, продвигаемые ею в поэзии? Нет, не разделяю. Более того, я неоднократно выступал против таких идей, поскольку считаю их потенциально опасными в некоторых публицистических изводах. Но, разумеется, не в изводе поэзии Марины Струковой. Читатель отличается от колпака-филистера тем, что в ╚поэзии с политикой╩ видит поэзию и красоту, тогда как филистер усмотрит там исключительно ╚политику╩, ничего, кроме ╚политики╩. Даже читая дивный цикл Марины Цветаевой ╚Лебединый стан╩, тугоухий филистер захочет возложить на Цветаеву ответственность за ужасы колчаковской контрразведки так уж устроены его затхлые филистерские мозги. Сейчас я скажу такое, что покажется всем филистерам (и филистерам от либерализма, и филистерам от патриотизма) запредельно нелепым (и даже кощунственным) По моему убеждённому мнению, Марина Струкова является прямой творческой наследницей Александра Галича, её поэтика вышла из его жестоковыйно-площадного максимализма. Всякий более-менее чуткий слушатель уловит узнаваемый надтреснуто-воспалённый говорок Александра Аркадьевича, к примеру, вот в этих строчках Струковой: Расставшимся со славою, С бесславием не справиться. Страна золотоглавая Чужой свободой давится. То слева кто-то лязгает, То справа кто-то целится, Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, девица? Все каменные норочки Заполнили разбойнички, Тут по ночам разборочки, Тут по столам покойнички. В столице нежить греется, Заводит речи властные: Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Марина Струкова поэтесса романтического полёта; поэту-романтику всегда необходимо что-то ненавидеть и что-то восславлять. Струкова славит некоторые порывы, которые мне не слишком приятны, однако славит не как расчётливо-своекорыстный идеолог, а как пламенный Вальсингам (между прочим, по мне Вальсингам самый симпатичный персонаж ╚Пира во время чумы╩). Боязливый филистер узрит в стихах Струковой лишь чуму, а я вижу в них вдохновенный Вальсингамов пир. Поэзия не живёт без трагедии; в трагическом, катарсическом духе основа и сущность поэзии, её кровь. Нынешняя русская молодая поэзия давно, со времён гибели Бориса Рыжего и Дениса Новикова, не ведает трагедии. Разве сыщешь трагедию у Дмитрия Тонконогова, Михаила Квадратова, Глеба Шульпякова? Чемодан в поезде утащат вот и вся трагедия Стихи Марины Струковой замечательны тем, что возвращают в обескровленную русскую поэзию трагедию подлинную (живую) кровь, не заменимую галлонами искусственного тёпленького физ(лир)раствора. Возвращают жизнь. Ибо где подлинность там жизнь. За суровой стеной патриотического стана есть жизнь, есть поэзия".
|
|
|
|
