09.02.2000
10:34

Юрий Суходольский. Почему я не могу согласиться с Ларисой Миллер

Появившаяся в последнем номере ╚РП╩ работа Л. Миллер, по жанру скорее всего, близкая культурологическому эссе, затрагивает важнейшие вопросы философии творчества. То, что хороший поэт размышляет на тему глубинных, сущностных основ поэзии именно сейчас, кажется мне чрезвычайно показательным совершенно очевидно, что русская литература выходит из очередного прозаического периода об этом говорит и долгое безвременье, и характер современной прозы, утратившей способность к обобщению , и характер самой поэзии, почти утратившей способность концентрировать литературное вещество до мистических прозрений. Поэтому вопрос о связи между ╚здесь╩ и ╚там╩ имеет теперь чрезвычайное значение, и пока он не будет решен массовым поэтическим сознанием, мы будем скорбеть об отсутствии единого литературного процесса. Тем более грустно, что содержание эссе и его конечные выводы являются следствием мысли путанной и нетвердой. Исходная посылка Ларисы Миллер о неизбежности искажений между тем, что, по выражению Платона, поэт ╚собирает подобно пчеле, и воплотившимся словом безусловна верна, но вот следующие за тем выводы вступают в противоречия с логикой. Оставляя на совести автора Ренановскую фамильярность с Богом-отцом, мы прямо перейдем к рассмотрению того, что говорится в здесь о соотношении между ╚продиктованным╩ и ╚истинной жизнью╩. Если поэт является неким собирающим началом, степень его одаренности почти равна его ╚прозрачности╩, то есть чем ближе к небесному оригиналу произнесенное им, чем лучше он выполнил свое предназначение, и в этой связи, чем дальше расходятся ╚лезвия ножниц╩, тем меньше поэзии остается в зияющем промежутке. Вопрос о том, что будет, если смертным будет произнесен ╚Божественный глагол╩ совершенно очевиден действительно, прервется нить жизни, или, говоря точнее ╚времени больше не будет╩. Собственно, это нам и предсказано. Но поэзия уже решила все за нас на протяжении всей европейской истории смыслом и целью ее развития явилось последовательно: обретение в видимом мире знаний о существовании некоего мира более совершенного, попытка создавать творческую реальность на основе отражений этого мира в земных вещах, постижение законов этого мира, стремление к нему вспомним тоску по небесной отчизне и лимонные рощи, затем признание за этим миром всех прав реальности и даже более признание его единственной реальностью, что в целом заслуга 20 столетия. Таким образом, поэзия давно уже ╚режет провода╩, если позволено мне будет повторить эту рискованную метафору. Если бы искажение Логоса было бы благом, тогда бы поэты не боялись ╚забыть в ночи единственное сказанное Богом слово╩, а они этого между тем бояться гораздо больше, чем не всей глубины понимания со стороны потенциального читателя. Мне так же трудно представит себе поэта озабоченного в момент пришедшего вдохновения как он будет понят, как роженицу размышляющую в родовых схватках о том , кем станет младенец космонавтом или пожарным. Это вторая передержка в построении Ларисы Миллер. Здесь смешивается бытие текста и индивидуальная судьба его творца, что является такой же ошибкой, как, скажем, отождествление автора и лирического героя. Что же касается до черного небытия, то ведь, рукописи, как известно, не горят. Для поэзии нет принципиальной разницы между стихотворением , ставшим песней поколения, и унесенном ветром клочком бумаги, на котором карандашом отчеркнуто четверостишие. Проблема прижизненного читателя это проблема индивидуального сознания, а не бытия поэтического текста. Сопереживание, родство душ это скорее вопрос психологической совместимости, а в поэзии нас поражает и останавливает ╚увиденное╩, то самое, что заставляет замереть от восхищения и мистического ужаса перед неожиданно открывшейся правдой, а самого поэта сказать себе: ╚ Ай да Пушкин, ай да сукин сын!╩ Нет, не благодаря нашей самости мы откликаемся на поэтическое слово, а благодаря ╚сияющей истине╩, которая приходит к нам в ритме и смысле. Мы откликаемся на ╚чужие слова╩ потому именно, что они ╚всейные╩, а не благодаря способности толковать все на свой лад. Мандельштамовские блуждающие сны к этой проблеме не имеют никакого отношения, ведь: ╚И снова скальд чужую песню сложит и как свою ее произнесет!╩, - речь здесь идет о даже не о взаимоотношении творческих сознаний, разделенных расстоянием и временным и географическим, а о тех блуждающих песнях, которые часто продолжают свое существование через тысячелетия, не имея никакого видимого материального носителя. Когда автор говорит о пучках смыслов, мне хочется зачураться от Барта . Меня охватывает кошмар дурной бесконечности, где в хаосе воют итерпретации, интерпретированное и души грешников, плохо справившихся при жизни с этими пучками. И такое завершение эссе не случайно исходные посылки Ларисы Миллер постмодернистского характера, ибо постмодернизм сын софизмов , а кто в сво. очередь является их отцом и известно. Вопрос о принципиальной возможности, скажем выделить все смыслы одного стихотворения на выбор из ╚Камня╩ видимо практически не поддается разрешению, потому что мы будем определять в поколениях, что нам понимать под смыслами, но от этого единство поэтического текста не станет менее очевидным, а значит и система его связей с мирозданием конечна. И, между прочим, возможность многочисленных толкований художественного произведения есть никак не его достоинство, а недостаток, и потому, кстати, ╚Серебрянный век╩ это ╚Серебрянный век╩, отнюдь не вершина развития русской словесности, и многие его представители так и понимали дело. Косвенно эту точку зрения доказывает и эволюция любого крупного дарования, которая всегда протекает от ╚сложного╩ к ╚простому╩. Так что нам не только надо обходится без ╚вечного зазора╩, но и всеми силами пытаться преодолеть его, донеся до человека ту музыку сфер, которая становится слышимой в момент узнавания, и тогда , возможно, тютчевские ключи и останутся незамутненными

Юрий Суходольский