Проэзия
31 октября 2012

МИМОЛЁТНОСТИ

Ню

На босу ногу выбежала с помойным ведром, ловко опрокинула мусор в металлический ящик, вдохнула сырость отходов, поморщилась, побрела к дому. Остановилась у темной сосны, запрокинула голову в небо и долго стояла, пока не заломило шею.

У звезд лучи, как у бриллиантов.

У нее не было бриллиантов.

Зачем они ей?

Хотя любила все красивое.

Особенно человеческие лица.

Она не красива, но это ее никогда не волновало.

Но другое волновало.

Например, что чувствовала бы Наталья Николаевна Пушкина, если бы каждый вечер выносила к мусорному контейнеру вонючее ведро.

Наверное, тоже смотрела бы на звезды, запахивая потуже кофту на груди от вечерней сырости.

Нет, Наталья Николаевна ничего не знала о такой материи, как мусор.

И, возможно, любила бриллианты и все блестящее.

И никогда не сморкалась, зажав нос двумя пальцами, если у нее был насморк, а надушенный носовой платок был забыт в спальне.

Или в вышитой бальной сумочке.

Наверное, у Натальи Николаевны и насморков-то не бывало.

Она была без бытовая дама.

Ангел.

С длинной белой шеей, какие рисовал художник Модильяни у своих ню.

Но он жил гораздо позже Пушкиной.

А то он ее, наверняка бы, нарисовал.

Нарисовал, а Александр Сергеевич приревновал бы и вызвал на дуэль.

Интересно, а Модильяни умел драться на шпагах (или рапирах или как их там еще?)? Стрелять-то он умел наверняка, в двадцатом веке все мужчины умели стрелять.

Но, дуэлей, кажется, не было.

Да и зачем дуэли, если можно просто подраться и расквасить друг другу носы?

А потом помириться, пойти в кабачок и упиться до помертвения.

Был ли Пушкин драчун?

Наверное, был. Пишут же ученые, что у него была целая коллекция тростей. Пушкин был в молодости повеса и денди.

Наверняка, и он, и его знакомые денди и повесы дрались между собой этими самыми тросточками. Больно, но зато не до смерти.

Но и тогда были помойные ведра.

Надо же было куда-то девать отходы жизнедеятельности.

Все это было заботой дворовых людей, поэтому мы ничего об этом не знаем.

Странно, если бы графиня Фикельмон в своих мемуарах описывала, как Наталья Николаевна просит своего мужа вынести мусорное ведро, а он ей отвечает: "Душа моя! Прелестной прелести чистейший образец! У меня дуэль с графом Н., вынеси, будь добра, ведро сама. А я уж в следующий раз".

Могло быть такое?

А почему бы и нет?

А потому что не могло!

Потому что было другое время.

Слуг и господ.

Сейчас тоже есть слуги и господа, но про существование мусорного ведра знает каждый гражданин России. Невзирая на статус.

Но дело не в этом.

Дело в звездах.

Если на них глядеть часто, то будет польза. Польза?

Какая польза от красоты?

Красота создана не для пользы.

Для пользы создано мусорное ведро.

Чтобы не захламлять пространство вокруг себя.

А красота - она сама по себе.

Она - от Бога.

А раз от Бога, то красота и есть неоспоримое доказательство того, что этот господин существует.

Тогда все хорошо.

Я - ню. Особенно, когда запрокидываю голову и смотрю на звезды. Они сияют, как бриллианты. А бриллианты сияют, как звезды.

Главное, чтобы сияло.

Все остальное - мусорное ведро.

ОКНО

Возле одного окна останавливаюсь.

Всегда есть такое окно, возле которого хочется остановиться.

Ночью, когда оно как растекшийся яичный желток и прикрыто шторами.

Остановиться и искать щелочку, делая вид, что стоишь просто так.

Прохожие тоже делают вид, что идут просто так.

Но бывают и с озабоченным видом.

Прошли те и другие, и ты одна.

Тогда пальцы складываешь в трубочку, подносишь вплотную к глазу и, напрягая орган зрения, всматриваешься.

Щелочка может колыхаться.

Эта не та щель, из которой ночью выбегают тараканы, толстые, коричневые, как будто ими брызнули из пульверизатора.

Все равно божья тварь.

Иногда очень хочется, чтоб Бог был.

Просить ничего не буду.

Все, что мне надо, у меня есть без него.

Щелочка между шторами, через которую можно увидеть край круглой шляпки настольной лампы, пальцы, чистящие апельсин, ковер на стене.

Возможно, персидский.

Это, если щелка довольно большая.

А то и совсем ничего не увидишь.

Плотные шторы. Желтый свет.

Свет окна, где не спят.

"...Может - пьют вино,

Может - так сидят..."

Цветаевское окно...

Любила ли она стоять под окнами?

"...Вот опять окно,

Где опять не спят..."

Любила.

Волосы - скобкой, рот сжат, вдох, выдох.

Когда выдох, тогда - стих.

У каждого стиха рот открыт в крике.

Крик.

Как на картине Мунка.

Душа Марины исходит этими криками.

Исходит, исходит, исходит...ис..хо...дит.

И вот - крюк в Елабуге.

Крик искал крюк.

Нашел, потому что всегда искал.

Петля - продолжение крюка.

Крик как удлиненное "О".

Как петля.

Петля завершила вздох.

О-о-х...

Алкаши

В каждом подъезде нашего дома живет алкаш. Иногда и не один.

Я сбиваюсь со счета, перечисляя наши подъезды.

Две арки соединяют пятиэтажные строения казарменного толка. Хрущевки! Идешь мимо и киваешь направо - налево, налево - направо, как в деревне. Я не жила в деревне, но бывшие деревенские рассказывают, что там весь день здороваешься, потому как все всех знают. Деревня, одним словом.

Вот и я знаю наших алкашиков.

Я улыбаюсь им, киваю, подаю монету для пополнения похмельного бюджета: соседи же.

Я не представляю без алкашей наш дом, город, Россию.

Вот и писатель Веничка Ерофеев выдвинул их героями своего романа "Москва - Петушки".

Просвещенные люди о романе знают, но наших алкашей к ним отнести нельзя. Хотя...Хотя бывают исключения.

Вообще, просвещение не всегда есть польза: оно убивает непосредственность и наивность восприятия.

Сказано же: "Будьте как дети".

Сказано: "Блаженны нищие духом ибо их есть царствие небесное" Может, это о тех, кто простодушен?

Алкаши простодушны.

В одном музее, кажется города Владимира, есть целый зальчик, посвященный истории пития на Руси при царском режиме. История Россия - история режимов.

Я стояла там и читала с полным интересом о том, где, как и в каких количествах пили русские люди.

Боже, сколько было рюмочных, кабаков, трактиров и всяческих питейных заведений! Специальные пожелтевшие прейскуранты показывали, сколько стоила рюмка, рюмашечка, стопка, шкалик, графинчик чистой, как слеза ребенка, водочки. Сколько стоило ведро. Были сведения и о том, сколько этой самой водки приходилось на душу населения в том или ином году. В городе Владимире или городе Муроме.

Сколько, сколько, сколько...Столько. Много. Но, кажется мне, что не более, чем теперь. Скорее менее. Разве тогда было такое безумное разнообразие водочного продукта!

Я вспомнила про музей, когда встретила дядю Васю.

Я частенько днем или вечером встречаю дядю Васю.

Два раза в день я гуляю со своей собакой.

Дядя Вася живет через четыре подъезда от меня.

Он бывший водопроводчик.

Почему-то многие алкаши - водопроводчики.

И я догадываюсь - почему.

Но не потому, как думаете вы. Отнюдь не спирт подмешан к воде русских артезианских скважин. Там только соли, соли, соли...

На самом деле было так.

Довольно длительное время водка (спирт) существовала и в качестве самой популярной русской валюты для оплаты горожанами некоторых бытовых услуг.

Деревня тоже не чуралась данной "денежной" единицы, только там она называлась "самогон". Со временем самогоноварение основательно перекочевало в город. Произошла смычка двух российских "денежных" ипостасей.

Кажется, я слишком углубилась в историю. Вдохновение нашло. Неужели дядя Вася - моя Муза?

В домашних стоптанных тапочках на босу ногу, запахнув дрянное пальтецо, из-под которого выглядывали замызганные еще прошлой осенью брюки, дядя Вася совершал неторопливый моцион от своего подъезда к магазину "Родной".

Эти триста тридцать шагов.

Я шла рядом с Васей и считала.

Потом столько же назад.

Иногда в "Родной" шел не он, а гость, которого он пригласил на скамейку у своего подъезда.

Алкаш алкаша видит издалека. На скамейку и бутылку бедного дяди Васи набегал народ. И он со всеми радушно делился.

Я выгуливала свою собаку и с удовольствием наблюдала за ними.

Я люблю алкашей. Да что люблю! Собственный муж из этого племени. Врагу не пожелаю! А так, со стороны, люблю.

Они всегда щедры между собой. Если и просят, то сущие копейки.

Они общительны и говорят исключительно о высоком.

О судьбах России, о женах, что зажиливают денежку на выпивку, о своих бывших собутыльниках, которые ушли и никогда не вернутся не только что на эту скамейку, но и на землю.

Рассуждают, есть ли Бог, а если есть, то чем он похмеляет их брата на небесах.

Неужто нектаром райских кущ?

Эта аксиома их веселит, они начинают выворачивать карманы, ссыпать на скамью мелочь, кряхтеть, глазеть по сторонам, посылать дядю Васю в дом, помогая ему преодолеть ступеньки первого этажа.

Дядя Вася не возвращается. Может, не пустила жена. Не ссудила денежек. Может, сам испугался похода в "Родной".

Триста тридцать шагов туда и столько же обратно.

И в шестьдесят, и в семьдесят, и в семьдесят пять лет.

Нет, дядя Вася не танцор Моисеев, способный и в девяносто делать на сцене всяческие па-де-де. Дядя Вася, даже если и плохо стоял на ногах, менял в моих кранах прокладки, а однажды попробовал (по моей просьбе) заменить амуницию в бачке унитаза, после чего проклятый прибор стал шуметь, как духовой оркестр.

Деньги брал застенчиво и виновато, отнекиваясь, держа их на виду до самой двери.

Звал в гости на женины пирожки.

Старел наш дом, двор, дядя Вася, я.

Ну и что в этом такого? Старение - закон жизни.

И когда дядя Вася, заросший рыжей щетиной, всей своей изношенной внешностью похожий на репейник, шаркает в тапках на босу ногу в "Родной", я рада.

Я рада за алкашей и непьющих, за детей и собак, за кошек, прячущихся под машинами, за песочницу для детей, за огороженные мусорные баки, за продавленный асфальт, куда весной натекает лужа, почти такая же, как та, что описал Гоголь в своих знаменитых "Мертвых душах".

Я рада жизни.

Но и ей приходит конец.

Незаметно ушел дядя Вася.

Туда.

Скамейка опустела.

Но природа не терпит пустоты.

Другая скамейка, родная сестра дяди Васиной, завелась у другого подъезда.

И я ей рада.

Там всегда весело.

Там пьют и поют.

И Витька Кисель дразнит мою собаку, когда мы проходим мимо.

Собака лает.

Кисель хохочет и говорит, что он любит злых собак.

А бабка Зоя, поставив стакан на скамейку, зовет мою собаку посидеть с ними.

И собака соглашается.

Она очень любит сидеть рядом с бабками, которые сидят на скамеечках у подъезда.

А мне приходится ждать, пока моя собака насидится с ними, чтобы вернуться с ней домой.

На кухне капает кран, и я опять вспоминаю дядю Васю.

Интересно, кто похмеляет его там, на небесах?

КНИГИ

- Ты читаешь книги? - спрашивает меня подруга.

Сегодня на рябину под моим балконом прилетели два снегиря.

Чем старше человек, тем меньше радостей в жизни.

Снегири - одна из радостей. Райские птицы из райского сада.

"Рай похож на гигантский пломбир", - написал поэт Валера Прокошин, ушедший не по своей воле на Суд Божий. Что там решил с ним Бог, никто не знает. Валера был грешен. А кто не грешен? Но и Бог, говорят, милостив...

Книги я читаю.

Читаю ли я книги?

Раньше, по детству и по молодости, точно читала.

Читать - значит перечитывать.

Замызгать книгу, перелистать страницы столько раз, чтобы отставали от обложки. Вкладываешь их обратно, подклеиваешь.

Чем растрепаннее, тем дороже.

Отпечатки пальцев на полях страниц.

Запах времени

Спишь с книгой, как в детстве с рыжим медведем.

Подарила мама.

Мамы нет. Медведь сидит на спинке кресла, смотрит косыми бусинками глаз, вздыхает, наверное, но я не слышу его вздохи.

Я - как мама. Старуха.

Почти потеряла слух.

Зрение, вкус, обоняние.

Дом как часть себя.

Все это с избытком имелось в детстве.

Во взрослости теряешь.

Реинкарнация.

Ты реинкарнировался из ребенка во взрослого и больше никогда, никогда не заглядываешь в "Три мушкетера".

Зато читаешь современные книги, потом ставишь их на полку и больше никогда, никогда не заглядываешь в них.

Неизвестно, почему.

Моя подруга говорит, что она перечитывает классику.

Когда спросишь, что именно, называет "Мастера и Маргариту", потом снова "Мастера и Маргариту", и снова, и снова. И стихи. Тут я уже не спрашиваю, чьи. Знаю. Александра Сергеевича и Михаила Юрьевича. Остальных, кто в ряду за ними, перелистывает.

Говорит, что скопления поэтов напоминают ей астероидное облако. Поэт ведь тоже космическое тело.

Его орбита удерживается земным притяжением.

До поры до времени.

Говорит: здесь два исхода.

Земля притягивает тело к себе и прячет в своих глубинах.

Те же, кто преодолевает ее притяжение, уносятся в космос неведомо куда. То есть: засовывают себе голову в петлю (Марина Цветаева и Сережа Есенин) или стреляются (громобой Маяковский и немалое множество иже с ним). Или режут вены (Борис Рыжий и другие).

Потому что - содомиты, тычут в таких перстом праведные люди.

Астероид тоже содомит?

Или земля наша содомит?

Они вот-вот налетят друг на друга...

Апокалипсис!

Но могут и разойтись.

Если того захочет Бог.

Пусть он посмотрит на розовых снегирей через мое окно и захочет.

А я дам ему почитать "Трех мушкетеров" с развалившимися от времени страницами.

Я уверена: Бог не читал "Трех мушкетеров".

Вдруг ему понравится?

Невольно призадумаешься

Иду из магазина, несу продукты, ни о чем не думаю, даже не напеваю, машинально смотрю по сторонам, а куда еще смотреть. Можно и не смотреть, каждый день вокруг одно и то же, меняется только погода.

Иду по натоптанному снегу, обгоняю ворону с куском блестящей бумаги в клюве.

Счастливая ворона.

Вокруг нее всегда разнообразие.

То одно дерево, то другое.

Мусорные кучи.

Люди, дети, собаки, такие же, как она, вороны, а сегодня уже и грачи.

Грачи прилетели.

Значит, весна.

Ничего не значит, лупит снег, с козырька над подъездом капель, между берез солнце и снова снежные вихри, а ночью еще и морозец.

Иду из магазина, заворачиваю за угол кулинарии и вижу дерево.

Кажется, это клен.

Но дело не в том, клен это или ясень.

Дело в том, что к дереву прислонилась старая женщина в платке и стоит.

Я иду, она стоит.

Я подхожу, уже огибаю дерево, она стоит.

Прохожу мимо, она стоит.

Может, ей плохо?

Или она плачет?

Если плачет - значит, горе или обида.

Возвращаюсь, подхожу и на всякий случай спрашиваю: - Вам помочь?

Женщина молчит. У ног - сумка с продуктами, рука оперлась о дерево.

Наконец, отвечает:

- Немного голова закружилась, у меня всегда на этом месте голова кружится, а вы идите, идите.

Невольно призадумаешься...

Уйти?

Настоять на помощи?

Отойду, а она вдруг упадет.

Лицо под пуховым платком бледное, губы с синевой.

Некоторые люди гордые.

Или стеснительные.

Им плохо, а они гордятся или стесняются.

Говорю: - Давайте вашу сумку, нам по дороге.

Беру сумку, беру женщину или, скорее, старуху, под руку, и она с достоинством подчиняется. С достоинством.

Невольно призадумаешься...

Идем тихо, спокойно, я спрашиваю, она отвечает.

Слова успокаивают. Только говорить надо негромко и не быстро.

Я люблю пожилых женщин, мне все они напоминают маму, и я знаю, что им хочется поговорить, ощутить интерес другого человека к себе.

-Вы живете одна?

-Одна.

- И родных нет?

-Сын. Работает в Москве, приезжает раз в неделю. Ничего. Я привыкла. Мне одной хорошо, только времени мало.

Я удивляюсь.

Задумываюсь.

Осторожно спрашиваю:

- На что же вы время тратите?

- Читаю.

- Много читаете?

- Много.

- Церковные книги?

- Зачем церковные? Те, что мне интересны.

- Какие же это книги?

- О жизни после жизни.

- Где же вы их берете?

- Покупаю. Люди дают.

- И вам не хватает времени на чтение?

- Я медленно читаю. Размышляю. Что такое жизнь? Как продолжается она после смерти? Каждый пишет свое. Но есть и похожие мнения. Читаешь, читаешь да невольно и призадумаешься...

- О чем?

- Что видит человек в момент смерти? Себя и других со стороны? Вход в иной мир? Черную бездну? Полет по сияющему туннелю? Куда? Что там, на той стороне? Поезда туда не ходят, самолеты не летают... - женщина тихо улыбается. - Если есть жизнь после жизни, то, значит, смерти нет. Или сама наша жизнь - это уже смерть, а жизнь начинается после.

- А Бог? - глупо говорю я.

- Женщина машет рукой.

- Бог не при чем. С Богом мне все понятно, а вот что там - нет. Невольно призадумаешься...

Я открываю рот, чтобы спросить, кем же работала моя странная собеседница, умеющая так интересно выражать бередящие ей душу мысли, но не успеваю.

Женщина останавливается у подъезда, благодарит.

Живет она на первом этаже.

Я передаю сумку, прощаюсь.

Смотрю, как захлопывается дверь.

Сейчас она разгрузит свои сумки, отдохнет, может, что-нибудь себе приготовит, потом сядет и начнет читать-перечитывать свои книги о жизни после жизни. О голубом туннеле, по которому устремляется в неведомое душа умирающего. Так, по крайней мере, описывают свои ощущения пережившие клиническую смерть.

Я мешу сапогами мокрый снег и думаю.

Не о жизни после жизни.

Не о смерти, которой пока боюсь.

Я думаю о своей недавней собеседнице.

Кто она?

Бывшая учительница? Медсестра? Уборщица?

На ее лице отпечаток жизни простого человека...

Обычное лицо старой женщины, к которому давно не прикасалась пуховка с пудрой, а к губам - помада.

Мама подкрашивалась до самой смерти.

Она боялась смерти, а я боялась, что она умрет. Любой крем, для лица, для рук-ног, только не смерть.

Не помогло.

Жизнь после жизни.

Моя - после маминой.

Мысли возвращаются к старой женщине, так не похожей на всех знакомых старушек.

Когда я подошла к ней там, под деревом, то и думать не думала, какой оборот примет наш простодушный разговор.

Немного найдется пожилых людей, чья духовная жизнь занята разрешением вопроса, есть ли жизнь после жизни.

А сами уже одной ногой в могиле.

Почему я живу так бездумно?

Время не пришло?

Невольно призадумаешься...

Юпитер и Венера

Пятнадцатое марта 2012 года.

Записала в записной книжке.

Я редко пишу в записной книжке.

Что, собственно говоря, писать?

Я не мыслитель.

Немолода.

Люблю цветы и зиму.

Да, я собственно, о чем?

О Юпитере и Венере.

Две далекие друг от друга планеты вдруг...

Приблизились друг к другу на расстояние, когда можно протянуть руки и обняться.

По крайней мере, так они смотрятся с земли на ночном небе.

Две планеты.

Белый раскаленный Юпитер и нежная светящаяся Венера.

Я смотрю на них.

У меня в груди радость.

Юпитер, он же Зевс, он же громовержец, он же первый на Олимпе Дон-Жуан подтвердил свое первенство и в космосе, галантно подлетев к красотке Венере так близко, что уже можно обнять ее и закружить в туре вальса.

Подлетел и замер, ослепленной ее красотой.

Не могу оторвать от них глаз.

Хочется останавливать прохожих, хватать их за рукава и кричать: - Смотрите, смотрите же на небо! Юпитер-Зевс и Венера! Рядом!

Ослепительная пара!

Давно я не испытывала такой радости.

Такой ... такой подъем, что ли.

Собственно говоря, почему?

Подумаешь, две планеты подошли друг к другу очень близко.

По космическим меркам.

Из своих бесконечностей.

Так это ж и полагается по физическим законам.

Они не могли не подойти.

Они зависимы друг от друга и от космоса.

А я радуюсь.

Их рабской зависимости.

Любовь всегда зависима.

Эта пара красива.

Как картина Валентина Серова "Похищение Европы".

Бог превратился в быка, не погнушался, предложил женщине покатать ее, прогуляться верхом, так сказать, а сам умыкнул красавицу. Вот и верь Богам после этого!

Венера этой истории не знала.

А то бы не подошла так близко.

Вдруг Юпитер украдет и ее.

И унесет в такие дали дальние, что нам ее больше и не видать.

Кто же будет служить утренней звездой?

И вечерней?

О ком поэтам слагать шедевры?

Кем любоваться влюбленным?

Венера плюс Юпитер равняется...

Боже! Чему я радуюсь?

Каждый вечер выбегаю смотреть на небо.

Смотрю - будто пью живую воду.

Теперь буду следить, не украл ли Юпитер Венеру.

Переживать.

Волноваться.

Не спать.

Любовные дела в космосе меня волнуют больше, чем вертикаль власти в нашей стране. Чем выборы. Чем плохие дороги.

Это неправильно.

Но это помогает жить в России.

ОН

Он лежал на асфальте.

Серый "Ауди" притормозил и осторожно объехал его.

Он лежал на асфальте. С дуновением ветерка его черные опавшие ушки слегка шевельнулись, но стоило движению воздуха прекратиться, как они сникли.

Прохожий, невнимательно шедший по зебре, случайно посмотрел в его сторону, вздрогнул и убыстрил шаги.

Он лежал на асфальте.

Продребезжал мимо старенький москвич.

Высоко подняв хвост, по зебре прошествовала собака, высокомерно посмотрела в его сторону, вжала голову в шею и потрусила к тротуару.

Промчался, чуть-чуть вильнув, вишневый форд.

Дыхнула в его сторону огромная черная масса джипа.

Он вжался в асфальт, распластался, вобрал в себя весь воздух, который еще оставался в нем и замер.

Джип прошествовал мимо.

Снова подул ветер.

Вдох, вдох, еще вдох.

Он встрепенулся, пополнел, вздрогнул и медленно потащился по асфальту.

Пустой черный полиэтиленовый мешок.

Ужас

На ночь перечитываю "ОТКРОВЕНИЕ" святого Иоанна Богослова.

Пророчество.

Почему-то захотелось.

В этом году обещают катаклизмы.

Конец света по календарю майя.

Уже летит, уже приближается к земле огромный астероид.

Ужас.

Читаю "ОТКРОВЕНИЕ".

Все знакомо.

Многое давным-давно растащено на цитаты.

Например, про белые одежды.

В них ходят те, которые достойны.

И побеждающие.

В белые одежды одел генетиков писатель В. Дудинцев.

Про саван тоже говорят - белый.

Читаю дальше.

"Посреди престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади".

Подобны они льву, тельцу, человеку, орлу летящему".

"И каждое имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей..."

Вспоминаю "Под небом голубым..." группы "Аквариум".

Те же животные...

"Одно, как желтый огнегривый лев,

Другое вол, исполненный очей,

С ними также золотой орел небесный,

Чей так светел взор незабываемый..."

Стихи поэта Андрея Волохонского.

Музыка Вавилова.

Лютневая.

Небесная.

Библейская.

Ложится на душу с первым словом, с первой ноты.

Потому как - красота.

Красота "Откровений"?

Читаю дальше.

Про семь печатей.

Про то, как их снимают.

Про бледного коня со всадником, которому имя смерть.

Кажется, этот образ использовал террорист Борис Савинков в своей художественной биографии.

Печати снимают, и на землю идет гибель, гибель, гибель...

Меня охватывает ужас.

Мне все равно, на ком белые одежды, на кого наложены печати...

Потому что дальше трубят семь Ангелов.

И делаются град и огонь, и третья часть моря делается кровью, и падает звезда полынь, и выскакивает из бездны саранча, которой дано мучить тех, кто не имеет печати Божьей на челах своих.

Я читаю и не могу понять, за что на человека падают все эти жуткие кары.

И понимаю, но...

Читай не читай, но все "ОТКРОВЕНИЕ" - сплошной ужас.

И число зверя - шестьсот шестьдесят шесть.

Но чем зверь лучше трубящих ангелов?

Все они - возмездие в Божьих руках.

"Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его".

А где милосердие?

Должно быть, читала невнимательно, пораженная ужасом...

Каждая страница источает его.

Художник Босх наверняка читал откровения Иоанна и поэтому нарисовал свои жуткие фантасмагории.

От чистой красоты животных исполненных очей до непомерно страшного суда над человеком. Кровь, кровь, кровь...на каждой странице.

Но если вспомнить... историю...

Войны...войны ...войны... Жертвы... Террор... Концлагеря... Холокост...ГУЛАГ...И снова войны...

Если вспомнить...

Я вспомнила, как утром, зайдя в комнату спящей мамы, не услышала ее дыхания. Тишина... Она была ужасна, эта тишина!

Апокалипсис!

Зачем ждать и бояться?

Пророчества Иоанна Богослова исполнились...

Уже.

Они исполняются ежедневно. Мир велик.

И конец его абсолютно не важен тем, кто уже лег в эту землю навсегда.

И тем, чей век на ней заканчивается.

И тем, кто...

Нет, все же откровения Иоанна - это ужас...

Это прошлое.

Прошлое?

Copyright (c) "Русский переплет"