Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад?
| Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?|
|
|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Человек в пути, 14 декабря 2007
"Всего вам хорошего, бороды!
Хорошего вам сезона".
Заброска полевых отрядов экспедиции планировалась по реке, каждого - на свою исходную точку. Наш отряд должен был плыть на самое большое расстояние от базы, расположенной в фактории Ошарово. Перед самой заброской, за мной на весь сезон закрепили лёгкую резиновую лодку "Пеликан" с деревянным днищем, оборудованным под мотор "Ветерок-12". Этот лодочный двигатель был вдвое слабее "Вихря-23", но и лодка была в несколько раз легче тяжёлого металлического "Прогресса", которыми была укомплектована вся экспедиция.
В конечном итоге "Пеликан" после выхода на глиссирование -- на "редан", как называли здесь скольжение лодки по поверхности реки, еле-еле касаясь воды, значительно превосходила по скорости "Прогрессы", снабжённые "Вихрями". Эта вёрткая лодка была в партии третий сезон, с самой первой экспедиции, и успела получить от сотрудников насмешливую кличку -- "презерватив", подчёркивавшую её несерьёзность по сравнению с "речными танками" - тяжёлыми металлическими "Прогрессами". Ни управлять лодкой, ни обращаться с мотором я не умел, но предполагалось, что в начале сезона на первой же таёжной стоянке Коля уделит этому пару дней и, хотя бы в общих чертах, просветит на этот счёт. А со временем я полностью освою это нехитрое механическое средство передвижения по воде.
Во время проверки технического состояния подготовленных к сезонной работе лодок, в экспедиции практиковались рискованные игры на Подкаменной Тунгуске. Эти бесшабашные опасные развлечения проводились недалеко от пристани фактории Ошарово, с негласного одобрения начальника экспедиции - Бориса Константиновича. Суть происходившего действия заключалась в том, что геологи на всех, имеющихся моторных лодках, на полной скорости мчались друг на друга, одновременно уворачиваясь от столкновений с другими лодками, норовящими наехать на них.
Моторы ревели на предельных оборотах, лодки выделывали немыслимые пируэты. Всё это происходило на коротком участке реки, небольшой площади речного пространства. Вода между лодками кипела. Казалось невозможным, что моторки не сталкиваются между собой всерьёз. Однако и небольшие столкновения создавали мощные глухие звуки, явственно доносившиеся до немногочисленных зрителей на берегу. Двадцати трёх сильные "Вихри" постоянно, в течение нескольких раз в минуту, меняли режимы работы, от максимальных оборотов на прямолинейных участках, до - минимальных -- на крутых поворотах и разворотах на противоположное направление.
Дух захватывало от этих смелых до отчаяния виражей, от постоянно меняющихся картин нескольких одновременно мчащихся друг на друга и успевающих увернуться от прямых столкновений тяжёлых металлических и, таких юрких в руках геологов, мощных лодок! "Прогрессы" то вставали на дыбы, то почти ложились набок, волны от работающих винтов соседних лодок заливали их через накренившиеся борта. Мне, с моим резиново - деревянным "Пеликаном", даже если бы я умел с ним обращаться, нечего было делать в этой металлической карусели. В этих весёлых забавах на воде его порвали бы в первую же минуту. Оставалось только с огромным интересом и, передавшимся от участников шоу, азартом наблюдать за перипетиями невиданной до сих пор игры.
Это щекочущее нервы лихачество продолжалось в течение примерно получаса. Затем полузатопленные лодки медленно одна за другой начинали причаливать к берегу. Так продолжалось несколько дней подряд. Во время этого циркового по своей сложности и злостно хулиганского по степени опасности для участников аттракциона особенно выделялась лодка марки "Казанка -2м".
В экспедиции ей дали ласковое прозвище -- "Маруська". Она была самой быстроходной из металлических лодок за счёт более обтекаемой формы, чем широкие неуклюжие "Прогрессы". "Маруська" была более маневренной, но менее устойчивой, чем другие лодки. Такие пируэты, которые выделывала на реке она, были не под силу никакой другой лодке экспедиции. Но и удержать её от переворачивания было тоже намного сложнее. Именно "Маруське" в начале предстоящего сезона выпала судьба быть одной из главных героинь в серьёзном конфликте между несколькими сотрудниками экспедиции с моим участием. Но во время этой водной баталии я этого не мог знать и просто с удовольствием следил за её выдающимися виражами. Управлял "Казанкой" один из самых опытных геологов экспедиции -- Андрей. Ему было уже почти тридцать лет, и он считался "аксакалом" по сравнению с остальными сотрудниками. Он был явным фаворитом в этом действии. Можно было сказать, что Андрей выступал вне конкурса. В немалой степени этому способствовало то обстоятельство, что среди зрителей присутствовала его возлюбленная -- разбитная замужняя москвичка Лена, которая постоянно поддразнивала его и поддерживала в приподнятом тонусе угрозами, заменить более решительным парнем.
Стало понятно и то, почему начальник сквозь пальцы смотрел на эту забаву, и разрешал, на первый взгляд, впустую, тратить бесценный здесь бензин. Лучшей проверки для степени подготовленности к сезону лодок и моторов нельзя было и придумать. Малейшие недоделки "Вихрей", при таком режиме их эксплуатации, приводили к тому, что моторы моментально глохли. Если где-то в корпусе или днище лодки была небольшая течь, то после нескольких небольших столкновений, вода из еле заметных трещин начинала бить струёй. Борис Константинович был тёртым калачом и хорошо знал, что делал!
В один прекрасный день все приготовления к отплытию на запланированные участки начала полевых работ были признаны достаточными, и мы заняли свои места в лодках. Экспедиционные лодки типа "Прогресс" и "Казанка" были загружены снаряжением доверху. Поэтому мой, почти пустой "Пеликан", был несравненно быстрее. Первоначально планировалось, что "Пеликан" поведёт в составе каравана "Прогрессов" Колина жена Лена, которая работала здесь не первый полевой сезон и умела обращаться с этой лодкой. Мне же отводилась роль пассажира в Колином "Прогрессе". Но в последний момент мой непосредственный начальник заколебался и всё-таки начал опасаться отправлять Лену по большой воде, не говоря уже о том, что плыть вдвоём с женой было значительно приятнее.
Мне он предложил на выбор: "Насильно заставить тебя плыть на лодке, которой ты никогда не управлял, по незнакомой реке, я не могу, поэтому ты можешь отказаться. Хотя управлять "Пеликаном" несложно, а на что обратить внимание при плавании по Подкаменной, я тебе подробно расскажу. Если ты откажешься, то на "Пеликане" поплывёт Лена, так что, решай сам!". Иными словами, он переложил на меня, на мужчину, груз ответственности за все возможные последствия от одиночного плавания слабой женщины по большой воде. Я восхитился такой постановкой вопроса: "Ну, ты, Коля и рыба! Как ловко закрутил сюжет! После таких слов у меня и выбора-то не осталось. Ладно, я поведу "Пеликана".
Перед самым отплытием выяснилось, что топографические карты местности оказались упакованными на самое дно одной из лодок. Чтобы их достать и использовать в пути по прямому назначению, нужно было, ни больше, ни меньше, как разгрузить и снова загрузить лодку! После более чем недельной подготовки к отплытию, включая сюда и загрузку лодок, сделать это, и тем самым отложить заброску ещё на день, ни у кого просто рука не поднялась, тем более что почти все геологи экспедиции хорошо знали этот участок реки и без карты. Этого нельзя было сказать обо мне. Я был бегло знаком только с частью Тунгуски, непосредственно примыкающей к фактории Ошарово, да и то, в основном благодаря рыбалке. Кроме того, до сих пор мне ни разу не доводилось управлять моторной лодкой.
Коля Проскурин -- начальник моего отряда, быстро от руки начертил на тетрадном листе в клетку примерный абрис моей водной "одиссеи". Он посоветовал не ждать перегруженную, еле-еле ползущую по реке, флотилию из "Прогрессов" и "Казанки". Так как мой "Пеликан", перевозивший только лёгкие вещи, обладал большим преимуществом в скорости, Коля предложил плыть впереди экспедиции, взяв с собой мою одногруппницу Таню. Подождать основную флотилию он порекомендовал на метеостанции, до которой было сто десять километров водного пути. Маленький по размерам домик метеостанции находился на высоком левом берегу реки. От левого берега и с середины реки это приземистое строение было незаметно. Чтобы не проскочить его, надо было прижиматься к правому берегу Подкаменной Тунгуски, которая в начале лета имела ширину сто - сто пятьдесят метров.
Ещё меня предупредили, что сейчас на реке много порогов, так как она недавно вошла в русло после весеннего паводка, и часть валунов, лежащих у берега на перекатах и порогах, ещё находится в реке, слегка прикрытая текущим потоком. Поэтому посоветовали не плыть на белые буруны, так как это и есть камни порогов, лишь чуть-чуть прикрытые ещё мутной водой реки. Проходить порожистые участки реки порекомендовали по центру порога, по стремнине, причём по самому бурному её сливу. При внешней грозности центрального потока - стрежня, он был самым надёжным и безопасным местом в пороге реки (если только в пороге бывают безопасные места!).
Коля провёл со мной также краткий курс "ликбеза" (ликвидации безграмотности) о том, что нужно делать, если лодка перевернётся. А что делать, если температура воды в реке +7оС?! Быстро перекрутиться судорогами и, не теряя драгоценных сил и времени, аккуратно, чтобы, упаси бог, не ушибиться и не набить синяк о камни, опускаться на дно! Лично я в такой ситуации другого сценария развития событий для себя не видел! Инструкция о порядке действий при заглохшем перед самым порогом моторе, также не показалась мне убедительной. Из неё я твёрдо усвоил только одно -- в этом случае можно смело крутить и даже отрывать от себя различные части тела, потому что они больше не понадобятся!
Цикл этих лекций под общим условным названием "Инструктаж о порядке действий во время одиночного плавания на моторной лодке по большой воде порожистой реки в критических ситуациях" показался мне очень интересным. Тем более что я первый раз в жизни взялся за ручку газа лодочного мотора, да и на Подкаменную Тунгуску попал тоже впервые, а на руках у меня был корявый абрис, вместо нормальной топографической карты! Сначала я поскучнел и даже слегка загрустил. А затем, в процессе перечисления всех мыслимых и немыслимых бед, несчастий и катастроф, которые могут свалиться на меня в ходе моего индивидуального заплыва, я неожиданно развеселился. И уже в таком отчаянно-весёлом расположении духа завёл "Ветерок-12" своего резиново-деревянного "Пеликана", крутанул ручку газа и поплыл, с Таней на борту, навстречу всем уготованным судьбой приключениям, щедро обещанным товарищами по экспедиции.
Осуждать их тоже было нельзя. Они пытались "до смерти запугать" прибывших на один сезон студентов - геологов. Тем самым хотели скрасить свои "серые таёжные будни" за счёт эмоций: сомнений, страха, ужаса и других, - вызываемых их рассказами у неопытных новичков. Самим-то им все эти возможные опасности были уже не в диковинку. Что ж, каждый развлекается по-своему. В оправдание им могу только заметить, что каждая из рассказанных мне, поджидавших за очередным поворотом реки, неприятностей, неоднократно случалась на Подкаменной Тунгуске в реальной жизни, разве что не так часто, как мне это было преподнесено. Я принял к сведению все предупреждения и устремился в свою "одиссею".
Таня пробыла членом моей немногочисленной команды недолго. Если быть более точным, то она плыла в моем "Пеликане" до первого небольшого переката, а потом захотела пересесть в более надёжную, металлическую лодку. Но упрекать за это женщину ни у кого язык бы не повернулся! Я не возражал ещё и потому, что Таня не была худенькой, что являлось особенно немаловажным для такой лёгкой лодочки, как "Пеликан". Наша лодка и по прямой-то шла, странным образом прогнувшись посередине, и постоянно "рыская" то вправо, то влево, потому что Таня сидела в её носовой части, а я и мотор находились на корме "Пеликана".
Плюхнувшись вниз, в воду плёса с почти метровой высоты водопада первого встреченного переката, "Пеликан" глубоко зарылся носом, подняв сноп брызг, и мы мгновенно оказались залитыми ледяной водой, быстро замёрзли и почувствовали себя крайне неуютно. Конечно, плыть вдвоём было веселее, но тут уж было не до лирики. Если у меня не было особенного выбора, то Тане подобные речные неприятности с возможным простыванием были совершенно ни к чему. Тогда мы ещё не знали, что простуда не является самой главной опасностью при плавании по всё ещё большой воде Подкаменной Тунгуски! Конечно, в июне по ней уже не могли проходить большие баржи до посёлка Ванавара, который был расположен километрах в пятидесяти от фактории Ошарово выше против течения. Но Тунгуска ещё сохранила много воды и силы, а скрытые весенней переполненной рекой пороги уже вышли наружу и поджидали свои жертвы.
Любые реки с незапамятных времён являлись важными транспортными путями, связывающими людей, кроме того, по ним осуществлялась перевозка грузов, в том числе жизненно необходимых. Немаловажным было и то, что реки просто давали воду для питьевых и хозяйственных нужд огромному числу людей. То есть, реки, особенно судоходные (хотя бы короткое время в году), всегда были, есть и будут артериями нашей планеты, питающими всем необходимым людей, живущих на прилегающих к ним территориях.
А на огромных пространствах Сибири железных и автомобильных дорог катастрофически мало (этот дефицит остаётся актуальным и по настоящее время). Поэтому реки зачастую являются единственными транспортными нитями, связывающими между собой обширные территории. Только их наличие позволяет людям селиться и проживать во многих уголках этого сурового края. Остальные отдалённые районы обычно остаются практически необитаемыми, потому что вертолётом можно снабжать всем необходимым лишь небольшое количество людей в редких случаях. Все встреченные нашей экспедицией люди проживали на берегах Подкаменной Тунгуски или её крупных притоков. На расстоянии одного -- двух километров от реки постоянное жильё уже отсутствовало. Во время таёжных маршрутов мы встречали только временные избушки для зимней работы охотников, так называемые -- "зимовья". Переоценить значение рек в Сибири невозможно, если подытожить коротко всё вышесказанное, то реки здесь дают жизнь прилегающим районам. Нет реки -- нет жизни!
Подождал караван остальных лодок и пересадил Таню в один из "Прогрессов". Экспедиция оказала мне уважение, заглушив моторы лодок и кольцом окружив "Пеликан". Мы покурили, перекинулись с ребятами несколькими незначительными фразами, и я продолжил путь уже в полном одиночестве. На некоторых участках реки было солнечно, на других - шёл дождь, но зато комаров не было, потому что их сдувало ветром, когда лодка плыла с большой скоростью. Плыл на своем "Пеликане" в одной майке и спортивном трико, чтобы легче было добраться вплавь до берега в случае свершения одной из перечисленных мне всевозможных аварий.
На одном из прямолинейных участков реки длиной несколько километров, разгулялся нешуточный холодный ветер. Крутые высокие берега создали подобие природной аэродинамической трубы, где не имеющий препятствий встречный ветер достигал большой скорости и, завывая, швырял мою лёгкую лодку с малой осадкой из стороны в сторону и значительно тормозил продвижение вперёд. Кроме того, сильный ветер поднял нешуточную волну на середине реки, и мне пришлось сместиться ближе к берегу, где высота водных валов была меньше.
Но и у берегов волнение было всё-таки значительным, по крайней мере, для моей утлой лодчонки. Гребешки волн с силой ударялись о невысокие резиновые борта "Пеликана", обдавая меня ледяными брызгами. Со временем в самом низу лодки, на резине под деревянным днищем скопился небольшой слой воды, который при раскачивании на волнах противно хлюпал и постукивал о дерево вложенного днища "Пеликана". В довершение всего, небо заволокли свинцовые тучи, и начал моросить мелкий холодный противный дождь.
Некоторое время я ещё продолжал своё плавание в тонкой летней, больше пляжной, промокшей одежде на пронизывающем ветру, скорее по инерции, чем осознано. Наконец, окончательно замёрз, плюнул на все предосторожности, и надел свитер, закрывающий шею, противоэнцефалитный костюм с капюшоном, который тут же и накинул, закрываясь от дождя, и болотные сапоги с сухими тёплыми портянками. Через некоторое время согрелся, и жизнь стала смотреться в более радужных тонах: "Я в полном одиночестве плыву по дикой незнакомой реке с порогами и приличной волной, под дождём. И неизвестно, какие опасности ждут меня за ближайшим поворотом. Не этого ли я хотел, приезжая сюда? Так что всё идёт по плану, всё просто прекрасно, и уж мне-то роптать абсолютно не на что!".
К первым, относительно небольшим порогам я довольно быстро приноровился и, памятуя наставления более опытных товарищей, прошёл их на одном дыхании, не сбавляя скорости и без особых волнений. Белые буруны кипящего потока, на чуть-чуть выступавших из воды камнях, были видны издалека. Я высматривал среди них участок поверхности реки, свободный от белой бурлящей пены, который обычно соответствовал середине потока слива порога, и, как на санках с ледяной горки, спускался в спокойный участок реки -- плёс.
Водопад образовывал небольшую воронку, которая на считанные секунды немного глубже притапливала "Пеликана", и чуть крутанув его вокруг оси, выпускала в спокойное течение широкого плёса. Довольно легко пройдя первые два порога, я почувствовал себя старым речным волком, асом-лоцманом порожистых рек. Про себя высокомерно усмехнулся: "И это их грозные пороги, которыми меня пугали?! Подумаешь! Тоже мне -- опасность! Да я их пройду, лёжа на дне лодки!".
Молодость бывает самоуверенна до глупости. Некоторые из моих товарищей -- подростков расплатились за это ни больше, ни меньше как жизнью, причём, в мирное время. Кто-то неудачно спрыгнул с поезда -- "товарняка" (были в нашей подростковой компании и такие экстремальные развлечения), у кого-то не хватило сил переплыть реку (а переплывать было необходимо, чтобы доказать своё право находиться на равных среди этих сверстников) и так далее.
Продолжил путь уже самоуверенно, вальяжно развалясь в лодке, небрежно привалившись спиной к мягкому надувному резиновому борту у кормы моего "Пеликана". В таком расслабленно-скучающем состоянии (жаль что из зрителей присутствовали только комары, да и те не могли удержаться около движущейся лодки!) и подплывал к очередному порогу. Я согрелся, путь пролегал по солнечному участку реки. Небольшие порывы ветра доносили до меня из прибрежной тайги хвойные ароматы, лёгкий душок перегнивающих листьев, хвои, валежника и другие неизвестные мне запахи. Время от времени закуривал сигарету. В общем и целом, жизнь была прекрасной и удивительной, и впереди ожидало много нового и интересного о неизвестной мне жизни!
Этот новый приближающийся порог чем-то, пока мне непонятным, отличался от предыдущих каменных преград. Неясные звуки начали доноситься из-за поворота реки задолго до появления самого их виновника. Обогнув поворот, я увидел и источник этих звуков. Вслед за этим услышал уже явственный, хорошо различимый в таёжной тишине гул порога. Но какой-то необычный шум издавал поток, кипящий у выступающих из воды валунов. Это был рокот, более низкий и мощный, непривычный моему уху. Звук был похож на низкое ворчание могучего зверя, с небольшим шелестящим, каким-то пришепётывающим и присвистывающим высоким фоном.
Немного по-другому выглядел и поток слива. Прямо посередине него, на самом стрежне, виднелась небольшая белая пенка, и брызг воды, поднимавшихся над бурунами и переливавшихся на солнце всеми цветами радуги, было гораздо больше, чем над уже пройденными порогами. Издалека вырисовывалась картина "дымящейся" реки. Создавалось впечатление, что эту часть Тунгуски заволокло белёсым дымом только что потушенного рядом таёжного пожара. Или - что река среди белого дня под прямыми лучами солнца продолжала быть окутанной почему-то не тающим утренним туманом. При дальнейшем приближении чёрно-белое изображение порога стало меняться на - цветное. Большое, играющее в солнечных лучах разными цветами облако, находившихся в воздухе водных капель, висело дугой над порогом во всю ширину реки, высотой до двух-трёх метров над её серединой. Я невольно залюбовался красивой, величественной картиной, нарисованной кистью самой природы. Иногда эти цвета группировались, образовывая небольшую радугу. В очередной раз пожалел, что не умею рисовать.
Однако красоты природы не смогли заглушить, начавшего появляться где-то глубоко в подсознании, неясного чувства какого-то: то ли волнения, то ли неясной тревоги. Я решительно отогнал "червей сомнения", считая, что колебания в таком опасном деле губительны, и действовать надо твёрдо и решительно. Все колебания допустимы только до принятия решения: делать, или не делать. Помня удачные прохождения предыдущих порогов, я, ни секунды не колеблясь, твёрдой рукой направил своё судёнышко к стремнине реки, чтобы, как обычно, попасть в самую пасть порога по наиболее безопасной середине потока, по стрежню слива.
Река начала увеличивать скорость, это было мне знакомо, и не вызвало особого волнения, я лишь отметил это про себя, не меняя расслабленного положения тела. Однако, когда скорость течения, по моим расчётам, достигла максимума, стремнина вдруг, как сильный живой зверь, подхватила лодчонку и с всё увеличивающейся и увеличивающейся скоростью потащила её на пороги. Река начала просто скатываться по наклонному каменному ложу дна. Значительный уклон Тунгуски виден был уже невооружённым глазом. По кустам на берегу, мелькающим, как в детском калейдоскопе, было понятно, что пройти этот порог "как обычно" не удастся.
Я понял, что лучше всего сейчас пристать к берегу и хорошенько осмотреть этого дикого зверя -- новый мощный порог. Меня всегда согревала мысль, что в критической или непонятной ситуации могу повернуть свою моторную лодку к берегу и через считанные минуты пристать к нему. Но в этом случае проснулся слишком поздно. Просто не мог предположить подобной ловушки.
Вдоль берегов уже мелькали кипящие буруны валунов порога. Путь туда был перекрыт. Да и сама стремнина не была ровной и спокойной. Её в беспорядке пересекали пенящиеся, бурлящие водяные валы, покрытые слоем блестящего разноцветного бисера водяных брызг. Эти валы перекидывали лёгкую лодчонку друг другу, как волейболисты мяч. Мне приходилось наклоняться в разные стороны, чтобы сохранить равновесие лодки и уберечь её от переворачивания. Развернуть "Пеликана" в обратную сторону уже не успевал. Да если бы и было время, то лодку, скорее всего, перевернуло бы прямо во время такого разворота, а силы "Ветерка-12" всё равно не хватило бы, чтобы преодолеть стремительно мчащийся к водопаду по наклонному дну реки поток.
Я понял, что попался. Но разве мог предположить такую силищу у не очень-то и большой, до этого момента довольно спокойной реки!? А теперь мне оставалось выбирать наиболее безопасный путь в направлении, повелительно указанном неудержимо несущей лодчонку стихией стремнины Тунгуски. Рокот водного потока, с силой продирающегося сквозь камни порога, перешёл в сплошной рёв. В нём потонули отдельные звуки. Водные брызги и гребешки бурунов почти закрыли от меня оба берега и реку впереди и сзади "Пеликана".
В течение нескольких минут я очутился в другом незнакомом, враждебном мире, где со всех сторон была видна только вода, лишь на мгновенья приоткрывавшая блестящую завесу, а стремительный поток реки насильно тащил на порог. Ощущение изолированности от внешнего мира, полёт -- падение в бездну в окружении красивого разноцветного переливающегося на солнце всеми цветами радуги облака водной пыли и брызг, ограничившего видимость тридцатью -- сорока метрами, было очень неприятным. В этом было что-то похожее на скатывание с завязанными глазами на санках, несущихся со снежной горы, к трамплину, высота которого неизвестна. Правда, иногда на мгновенье повязку на глазах приоткрывали. Сердце временами замирало, как при движении вниз на качелях, с тем отличием, что добавлялось ощущение опасности, вид и размеры которой были неизвестны.
Лодка неслась к порогу со всех сторон окружённая водой. Под ней была река, сверху накрывало туманное облако пыли и брызг, а вокруг -- почти слившиеся воедино: водные валы волн, белые гребешки бурунов и брызги с пылью. Видневшаяся издалека небольшая белая пенка посреди потока слива, превратилась в длинный, довольно широкий бурунный шлейф, тянувшийся от начала порога до самого плёса.
Пройденные сегодня пороги были по сравнению с этим - небольшими перекатами, а каменных гряд, перегораживающих реку подобных этой - я ещё не встречал. Если предыдущие преграды - можно было сравнить с игривыми, слегка царапающимися домашними кошками, то этот порог был диким неукротимым тигром, к встрече с которым я не был готов.
Самоуверенность и сонливость мигом улетучились. По спине пробежал лёгкий озноб. Мозг, почувствовав неожиданную реальную опасность, исходящую от мощной стихии, мгновенно мобилизовался. Тем более что времени на раскачку уже не оставалось, его отсчёт до встречи с грозным врагом пошёл на секунды. Все мышцы напряглись, тело стало лёгким, готовым к борьбе. Взгляд приобрёл необычную зоркость -- я мог разглядеть даже небольшие кусочки коры деревьев, проплывавшие через слив в нескольких десятках метров передо мной. Мысль лихорадочно заработала, пытаясь возможно быстрее выявить источник наибольшей угрозы и способы борьбы с ней.
Время как бы растянулось, помогая глазам спокойно, без излишней спешки, детально рассмотреть обстановку, а голове -- принять обдуманное, взвешенное, единственно правильное решение. Я заметил это по тому, что бег лодки в моих глазах неожиданно резко замедлился, собственные взмахи руки стали выглядеть плавными, хотя на самом деле скорость лодки продолжала увеличиваться, а движения моего тела стали очень резкими и отрывистыми. При этом слух, который мало чем мог помочь в этом случае, полностью отключился -- я перестал слышать угрожающий рёв порога, а заодно и все остальные звуки. Отключилось и обоняние -- перестал чувствовать запах свежести воды, хвойные ароматы тайги.
Вся энергия организма была отдана для усиления функции самого важного для выживания сейчас органа чувств -- зрения, а также руководящему защитой центру -- мозгу, и мышцам тела, ставшего необычайно лёгким, гибким, сильным и послушным. Во всяком случае, в этот момент мне казалось, что при неблагоприятном стечении обстоятельств, я смогу прямо в одежде и сапогах выплыть из воронки водопада и добраться до берега.
Основная сложность заключалась в том, что почти все опасности были скрыты под водой, и нужно было по бурунам, водоворотам, смене направления потока и другим, непонятным для непосвящённого человека признакам, определить их. Я вырос недалеко от одной из равнинных рек, и считал, что Подкаменная Тунгуска мало, чем отличается от них. Ну не горная же это река! В этот момент ясно осознал своё заблуждение, понял, что ничего не знаю о порожистых реках, пробивших свою дорогу через скалистые породы.
С каждым метром приближения к угрожающе ревущему порогу мне всё больше не нравился белый пенный шлейф посередине потока слива. Стало понятно, что его появление вызвано не случайным перемешиванием отдельных водных струй, и что под ним есть какое-то препятствие для водного потока, хотя на поверхности реки ничего и не было видно. При такой скорости течения, слив имел хорошо различимую, выпуклую, полукруглую поверхность, и мой "Пеликан" постоянно пытался соскользнуть с этой водной горки то в одну, то в другую сторону. Мне стоило большого труда удержать его в верхней точке этой дуги, тем более что лодка в быстром потоке плохо слушалась руля.
Когда "Пеликан" был всего в нескольких метрах от начала пенной дорожки, мне стало окончательно ясно, что прямо посреди потока слива порога, на небольшой глубине, лежит огромный плоский камень. Вероятно, он был сложен крепкой магматической породой, внедрившейся по трещине -- разлому земной коры в - более слабые: осадочные или метаморфические. Менее прочные породы за длительное геологическое время быстрее разрушались и вымывались рекой, а прочная часть дна, сложенная застывшей лавой и образовала "речной подводный риф" в самом центре реки. Сразу за ним начинался водопад высотой чуть более полутора метров. Скорость водного потока перед водопадом была уже высокой. Можно было понять, с какой силой и скоростью вода низвергалась с не такого уж и высокого уступа.
Перед самым началом белого шлейфа я повернул немного влево, пытаясь пройти у края буруна. "Пеликан" тут же начал соскальзывать со стремнины. В таком, немного наклонном положении, мчась с огромной скоростью, лодка и встретилась с подводным камнем. Столкновение деревянного днища лодки с плоским камнем произошло по касательной. При обычной скорости и положении лодки днище лишь слегка скребнуло бы по камню, но на этом пороге всё произошло по другому сценарию.
Днище "Пеликана" вздрогнуло от сильнейшего удара. Мне необыкновенно повезло, что валун не переломил его пополам. Наверное, и звук был соответствующий, но в рёве порога его не было слышно, да я и вообще перестал что-либо слышать. Удар и его силу почувствовал ногами, касающимися деревянного днища. Впрочем, силу удара можно было оценить и по изменению траектории движения лодки. Она наклонилась так, что мне пришлось схватиться свободной левой рукой за верёвку, закреплённую по всему протяжению борта, чтобы не выпасть из "Пеликана". Правой рукой я чуть не выпустил ручку газа, являющуюся одновременно и рулём лодки.
Работающий винт "Пеликана" натолкнулся на камень, и алюминиевая шпонка, скрепляющая его с мотором, срезалась. Мотор взревел на холостых оборотах. Этого я тоже не услышал, а понял, почувствовав через ручку газа мелкую дрожь мотора и увидев над ним облачко дыма полусгоревшего бензина, которое обычно появляется над работающим на холостых оборотах мотором при полной подаче газа. Удар сбросил лодку под углом на край слива. Почти неуправляемая, с ревущим и дымящим на холостых оборотах мотором, с креном вперёд и влево - лодка плыла, вернее сказать сваливалась, слетала с большой скоростью с почти двухметрового водопада. Так под углом градусов в сорок "Пеликан" и вошёл в воду плёса.
Мне ещё исключительно повезло, что удалось удержать уже практически неуправляемую лодку носом по направлению движения. Если бы её развернуло бортом или кормой с тяжеленным мотором вперёд и в таком положении сбросило с порога, то "Пеликан" бы неминуемо перевернулся. Не вывалился из лодки вперёд я только потому, что мёртвой хваткой вцепился одной рукой в верёвку, прикреплённую к борту, а второй в ручку газа - руль лодки.
Вверх взметнулось облако брызг, и "Пеликан", зачерпнув изрядное количество воды и примерно на пол-оборота крутнувшись в воронке водопада, с продолжающим реветь мотором, закачался и медленно поплыл по течению по относительно спокойной поверхности плёса. Интенсивность рёва воды на пороге стала уменьшаться, и я расслышал, наконец, истеричный звук своего лодочного мотора, работающего на холостых оборотах при максимальной подаче газа.
Только сейчас крутанул ручку газа и выключил мотор. Кроме слуха ко мне вернулось и обоняние, нос ощутил ядовитый удушливый запах полусгоревшего бензина, идущий от "Ветерка", особенно ясно обоняемый на контрасте с чистейшим свежим воздухом Подкаменной Тунгуски. Я был перевозбуждён этим быстротечным опасным происшествием, до предела натянувшим нервы и обеспечившим огромный выброс адреналина в кровь.
Некоторое время расслабленно сидел в неуправляемой лодке с заглушенным мотором, медленно плывшей по течению, слегка поворачиваясь вокруг своей оси. В ушах с шумом стучала кровь, руки слегка дрожали. Водные брызги, поднявшиеся во время "ныряния" "Пеликана" с водопада порога, промочили меня насквозь. Только шерстяной свитер не успел пропитаться водой. Но постепенно вода стала проходить и сквозь него, и зябкими струйками потекла по телу. Я чувствовал это, но ни холода, ни каких-то других неприятных ощущений это у меня не вызвало. Вот теперь я не только согрелся, а мне стало даже жарко!
Промокшая одежда, подогреваемая разгорячённым телом, начала парить на мне. Смотреть на окутавшее облако водяного пара, поднимавшееся надо мной, как над раскалённым камнем в парной, было забавно даже мне самому, наверное, потому, что это было необычно. Внезапность появления, и скоротечность прохождения грозного порога ошеломили меня и заставили за считанные секунды сконцентрироваться и потратить огромную энергию. Мгновенно вернуться в спокойное состояние организм не мог, поэтому промокшая одежда и начала подогреваться, быстро сохнуть и парить на теле, всё ещё разгорячённом недавней битвой со стихией. Не без труда вынул сигареты и спички, предусмотрительно завёрнутые в целлофановую плёнку и оставшиеся сухими даже после всего происшедшего, и с удовольствием затянулся, всё ещё переживая опасное приключение. Немного успокоившись, ощутил радость от удачного исхода прохождения такого свирепого порога, гордость оттого, что прошёл его в полном одиночестве, без чьей-либо помощи: "И всё-таки не он меня, а я его сделал!".
"Пеликан" проплыл тихий широкий плёс и, медленно вращаясь вокруг своей оси, двигался дальше по реке, а я всё расслабленно сидел и не заводил мотор. Мозг был всё ещё перевозбуждён, и работал в ускоренном режиме. В памяти хаотично появлялись и исчезали картины только что пережитого испытания, отрывки воспоминаний разных лет мало связанные между собой и с происшедшим событием. Через некоторое время мысли приобрели некоторую стройность, осмысленность и логическую завершённость. Пришла в голову мысль: "Нескучное вступление в полевую работу! А как просто, размеренно и обыденно всё начиналось. Ничто не предвещало столь бурных приключений".
После окончания четвёртого курса геологического факультета МГУ в 1978 году я выбрал местом для производственной практики экспедицию на реку Подкаменная Тунгуска. Это был расцвет застойного (в народе называли "застольного") периода истории СССР, время торжества социализма, на весь мир объявленного "развитым". Всё вокруг было выверено и скучно. Лишь ветер странствий мог внести свежую струю в обыденную, скучноватую жизнь того времени. Во всяком случае, мог добавить ярких впечатлений в моё скромное существование.
Выбор места полевой работы был довольно широким, от республик Средней Азии до Камчатки. После предыдущей производственной практики в солнечный Таджикистан, я решил поработать в суровых условиях Восточной Сибири. Тем более что одногруппница Таня, работавшая со мной на предыдущей практике в Таджикистане, настоятельно приглашала в эту экспедицию вместе с ней. Заявка от руководства одного из подмосковных НИИ для полевых работ на Подкаменной Тунгуске была на три человека. Одним из участников этой экспедиции уже была она, а вторым -- наш сокурсник Денис. Он был среднего роста и комплекции, русоволосый, со светлыми зеленоватыми глазами. Остроумный, немного насмешливый, добродушный, легко увлекающий, Денис был обычным нормальным парнем. Я знал его по совместной учёбе и спортивным занятиям. В полевых условиях мы вместе не работали, однако он был человеком лёгким в общении, и сработаться с ним, как мне казалось, не составит большого труда.
Меня, как и многих в то время, привлекала романтика настоящей таёжной жизни. Я много слышал о тяжёлых условиях существования людей в тайге и о необычных, строгих, но справедливых неписанных законах таёжных взаимоотношений от своего дяди -- Ивана Матвеевича. Он много лет проработал старателем в золотодобывающей артели в Якутии на одном из притоков Лены. Запасы золота на том или другом участке реки (артели добывали россыпное самородное золото) для их артели и всех других, "старающихся" на этом притоке, разведывала и оценивала местная геологическая партия, работавшая на постоянной основе. Ему было что рассказать и о тайге, и о старателях, и о геологах.
Мне хотелось не просто посмотреть тайгу в качестве туриста, а пожить в ней, поработать, чтобы почувствовать себя полноправным таёжным жителем. Было желание изнутри, без прикрас увидеть и почувствовать эту неизвестную мне жизнь в удалённом, малонаселённом диком краю, самому вникнуть в людские взаимоотношения, поучаствовать в них на правах настоящего члена местного общества. Лучшей возможности, чем полевая экспедиция в тайгу на полный сезон, для воплощения в жизнь этих желаний и придумать было нельзя. Тем более что местом работы была легендарная Подкаменная Тунгуска. К тому же участок геологических исследований находился в непосредственной близости от места падения знаменитого на весь мир Тунгусского метеорита.
Прежние экспедиции на место падения Тунгусского метеорита финансировались и курировались непосредственно кремлёвскими руководителями. Состав участников определялся и утверждался на самом высоком уровне. Геологи добирались до места исследовательских работ и на лодках - по рекам, и на оленях - по проходимым участкам, и пешком - по непроходимому таёжному бурелому. Чтобы достигнуть места падения метеорита и доставить с собой самое необходимое исследовательское оборудование и продовольствие, участникам экспедиций требовался не один месяц. Я уж не говорю, сколько сил им нужно было потратить, только для того, чтобы получить возможность приступить к поиску ответа на вопросы: что такое Тунгусский метеорит; каково его происхождение; каковы последствия его падения и на многие другие, вызванные этой вселенской катастрофой. Подспудно я лелеял мысль о возможном посещении этого места. В любом случае экспедиция обещала быть интересной для меня, и морально я был готов к ней и всем трудностям, которые могли встретиться на таёжном пути.
Как обычно, за день до отъезда начал собирать вещи, и, хотя их было не очень много, но всё равно уже начинал опаздывать на самолёт рейса Москва -- Красноярск. Самолёт вылетал из Домодедово. В центральном аэровокзале регистрация уже закончилась, и автобус, отвозящий пассажиров в аэропорт - уехал. Пришлось ловить такси до Домодедово.
Договорился с водителем "Волги" - фургона. Он буквально впрыгнул в машину, спросил время отлёта моего рейса, ободрил: "Успеем!", - и начал своё ралли. По--другому назвать его езду язык бы не повернулся! Водитель -- мужчина средних лет, лихач, но - расчетливый. При езде по городу, красный свет светофора для него был бледно-зелёным, а уж жёлтый - устойчиво, насыщенно зеленым! То есть, все цвета светофора для него были зелёными, просто разных оттенков.
За городом он выжал из своей машины всё, что она могла дать в принципе. На мой взгляд, даже чуть больше. Он выделывал такие пируэты на шоссе, что я вынужден был, как заворожённый, смотреть только на дорогу, и прервать начавшийся было неспешный дорожный разговор о каких-то незначительных вещах. Тем более что, беседуя со мной, водитель вежливо поворачивал голову в мою сторону и переставал смотреть на дорогу, что при его способе езды было абсолютно недопустимо. Несколько раз, при очередном обгоне по встречной полосе, столкновение с мчащейся в лоб машиной казалось неизбежным. Но, каким-то чудом, мы втискивались в промежуток между обгоняемой и встречной машинами без аварии!
Путём такой отчаянной гонки водитель домчал меня до Домодедово на десять минут раньше обещанного времени, так что я без сожаления отдал ему, заранее оговорённую высокую плату. Он отработал её на сто десять процентов! Правда параллельно, в качестве дополнительной бесплатной услуги, шофёр обеспечил мне такой выброс адреналина в кровь, что я разогрелся, как в парной и начал задыхаться, как выброшенная на берег рыба. Несмотря на прохладную погоду и открытые ветровые стёкла, мне было до того душно, что я вылез из такси мокрым, как мышь после дождя. Пассажира постарше мой лихач-водитель довёл бы до инфаркта. Во всяком случае, я покинул салон его автомобиля с чувством огромного облегчения, и потребовалось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя.
Встретился с Таней и Денисом, мы прошли регистрацию на рейс, и, уже без приключений, полетели на самолёте ТУ-154 в Красноярск.
В Красноярске к нам присоединились: жена начальника нашего отряда Лена, и сын начальника экспедиции Пашка - только что вернувшийся из армии весёлый разбитной парень. С Леной нам предстояло работать весь сезон в небольшом коллективе, поэтому я обратил внимание в первую очередь на неё. Это была невысокая крепко сбитая кареглазая девушка с чёрными, как смоль волосами. У неё была короткая "под горшок" стрижка в стиле тридцатых годов. Одета Лена была в защитный "стройотрядовский" костюм. На её зелёной куртке, на спине были нарисованы самодеятельным студенческим художником разноцветный земной шар, и красовалась надпись - "Геофак". Лена окончила четвёртый курс географического факультета МГУ и сдала экзаменационную сессию (как и мы с Таней). Сразу после сдачи экзаменов она полетела к мужу.
Держалась она особняком, и мы не лезли к ней общаться. Была она девушкой самолюбивой, вспыльчивой и немного высокомерной. Наверное, потому, что её муж был начальником одного из трёх отрядов экспедиции, и мы с Таней и Денисом попадали под его начало. Может быть, дело было в том, что Лена просто не знала, как нужно вести себя в подобном положении. В результате её поведение было немного смешным, немного напыщенным, и не совсем уверенным. Нас заранее предупредили, что работать мы будем в отряде её мужа -- Николая Проскурина. Я решил не форсировать события, и расставить все точки над "и" в отношениях с ней по ходу совместной полевой деятельности в одном отряде, если конечно это понадобится.
Совсем другие отношения сложились с Пашкой. С первых минут общения, как только выяснилось, что все мы летим в экспедицию его отца, он принял нас в свой круг общения. Пашка стал связующим звеном нашего маленького временного коллектива. У него были пшеничного цвета с рыжим отливом волосы, ещё короткие после армейской службы. Веснушчатый, сероглазый, открытый и весёлый, он всем своим видом вызывал симпатию. Лишь через нескольких дней я обратил внимание на то, что он высокого роста и средней комплекции, при знакомстве его внутреннее содержание: кипучая энергия, жизнерадостность, дружелюбие и прочие - отбросили на двадцать последнее место внешние данные. Паша, после изолированной от гражданских свобод армейской жизни, чувствовал себя, как восторженный телёнок, очутившийся после тесного тёмного закрытого коровника на широком зелёном лугу в солнечный день! Казалось, что не может быть причины, которая отравит его настроение, или, хотя бы, заставит нахмуриться. Любому человеку, даже со стороны, было понятно, что его присутствие только улучшит моральный климат в изолированном малочисленном коллективе.
Тем более что экспедиция в основном состояла из людей, знающих друг друга не первый год. Конечно, люди сжились, притёрлись между собой, довольно хорошо знали друг друга -- от кого чего можно ожидать, кто, на что способен. Знали характеры, привычки и пристрастия своих сослуживцев. Но эти несомненные плюсы, в условиях длительного, изолированного от другого общества сосуществования являлись и значительными минусами, особенно для людей молодых и общительных. Появление новых членов в экспедиции всегда было приятным событием. А прибытие такого жизнерадостного, позитивно настроенного к людям человека как Пашка, было вообще подарком судьбы, независимо от его практической пользы.
Как выяснилось позже, и в практическом отношении Паша был на все руки мастер. Он умел быстро развести любой костёр, сколотить стол и нарезать брёвна в качестве лавок к этому столу, починить лодочный мотор и мотобур (при помощи этого механизма с приложенным к нему комплектом штанг и наконечников и осуществлялось бурение нашими отрядами в долине реки). Пашка быстро освоил профессию бурильщика на нём. Да и вообще, - освоил все мелкие работы, необходимые в условиях автономной таёжной жизни. Причём, делал всё с таким азартом, таким заразительным удовольствием, что всегда находилось сразу несколько помощников. Кроме всего прочего Пашка оказался человеком порядочным и смелым. В течение всего сезона он был душой отряда, в который его определил отец - Борис Константинович, да и всей экспедиции Пашка пришёлся по душе.
В Красноярске мы находились недолго, всего около трёх часов. Здесь совершенно случайно я встретил своего одногруппника и однокомнатника по общежитию -- Лёшу, именуемого в узких дружеских кругах просто -- "Ус". Такого прозвища он удостоился от "папы Булкина" за то, что был счастливым обладателем роскошных пышных усов. Был он человеком серьёзным, рассудительным и положительным, окончил геологический техникум и уже поработал в экспедициях. В армии Алексей служил старшиной, и это чувствовалось во всём его поведении. В университете его назначили старостой группы. Он был идеальным объектом для шуток.
Здесь же я встретил и того самого "папу Булкина" - Толю, другого согруппника из нашей же общежитской студенческой компании. "Папа" - потому что недавно у него родилась дочь, а слово "Булкин" было шутливым производным из его настоящей фамилии. Толя был одним из немногих женатых людей на курсе. Он тоже отслужил в рядах вооружённых сил, и, казалось бы, должен был быть человеком серьёзным. Внешне он так и выглядел: солидный молодой человек среднего роста, чуть больше средней комплекции, с аккуратной чёрной бородкой, серьёзным взглядом и в очках, придававших его облику интеллигентность, а также подчёркнутое спокойствие и внимательное отношение к своему гардеробу с некоторой претензией даже на респектабельность. Впрочем, в интеллигентности ему нельзя было отказать, чего не скажешь о серьёзности. Очки немного прикрывали насмешливый блеск в его глазах.
Анатолий постоянно переводил взгляд с предмета на предмет, как бы отыскивая объект для пуска в ход своего мощного оружия -- разящего наповал искромётного юмора. Как только подставившийся человек был обнаружен зорким взглядом, глаза "папы Булкина" начинали безостановочно бегать, лицо приобретало слегка насмешливый вид, походка становилась мягкой, кошачьей, а голос нарочито безучастным, вкрадчивым. У Толи был просто врождённый талант к розыгрышам. Причём он обыгрывал свои шутки и интонациями, и мимикой, и жестами, и походкой, и паузами. Рассказанный Анатолием анекдот практически невозможно было повторить так, как это делал он.
Свое прозвище Толя не то чтобы сильно не любил, но как бы немного недолюбливал. Когда к нему так обратилась одна из сокурсниц, Ира, то он огорчился и пообещал придумать ей какое-нибудь прозвище, если она ещё когда-нибудь так его назовёт. Ира испугалась не на шутку, так как о блестящем остроумии "папы Булкина" ходили легенды на курсе, и попасть под его "глобальную", обычно сразу же крылатую характеристику, не хотелось никому! Поэтому Ира тут же неприлично быстро и эмоционально произнесла: "Ой, Толя, миленький, пожалуйста, не надо! Я никогда больше так называть тебя не буду!".
История умалчивает, по какой причине, но Ира мужественно сдержала своё слово, и никогда больше не называла Толю "папа Булкин"! Фамилия Иры была -- Овчаренко. Девушкой она была тихой, скромной, и Толик всё же не удержался и как-то раз за глаза вскользь назвал её "Овечкой Ренковой". Казалось бы, ничего особенного, слегка искажённая фамилия, только и всего. Но не тут-то было! Потаённый смысл этого искажения привёл к тому, что кличка прилипла к Ире на всю студенческую жизнь!
Дуэт из Лёши и Толи направлялся в экспедицию на реку Нижняя Тунгуска, как и Подкаменная, впадающую в одну из гигантских сибирских рек -- Енисей, но на пятьсот километров севернее. Оба они пришли на геологический факультет с -- рабочего, называемого среди студентов - "рабфаком". Это подготовительное отделение при МГУ для абитуриентов, поступающих не сразу после школы, преимущественно, для людей, отслуживших в армии. "Ус" был прямым, открытым и добродушным человеком -- зерцалом прямодушия и справедливости. "Папа Булкин" же являл собой образец человека с незаурядным чувством юмора, лукавым умом. А, впрочем, Толя был абсолютно безобидным человеком, и все его многочисленные шутки, и розыгрыши были беззлобными, поэтому никто и никогда на него не обижался. В любой компании он был желанным гостем, так как его юмор скрашивал наши серые общежитские будни и поднимал настроение обществу, давая дополнительный заряд бодрости.
Толя никогда не говорил просто - "свадьба", а, обязательно -- "торжественный пуск невесты в эксплуатацию!". Этот тандем был идеальным по составу участников для воплощения в жизнь розыгрышей. "Папа Булкин" и сыграл в том сезоне с "Усом" шутку, признанную осенью самым смешным розыгрышем нашего курса!
Поскольку по закону работы полевой геологической партии ходить в маршруты в тайгу по одиночке было нельзя, Лёшу и Толю поставили в маршрутную таёжную пару. Им выдали на двоих лодку "Прогресс" с мотором "Вихрь" и по ружью с патронами. Как и всем приезжающим в тайгу геологам, дали им и несколько пуль -- "жаканов", на случай встречи с агрессивным медведем. Хотя такие встречи бывали редко, а уж - летом - это просто надо было умудриться!
"Жаканами" называют пули разных конструкций. "Турбинки" снабжены лопастями, которые при выстреле начинают вращаться с бешеной скоростью. "Надрезанные" - при встрече с препятствием разрываются на части. Пули со смещённым центром тяжести выписывают длинную замысловатую траекторию в теле зверя. Эти, и им подобные, непростой формы и разных типов поражения пули, объединенные одним общим свойством -- страшной разрушительной силой поражения зверей, да и всего живого и неживого, куда такая пуля попадёт, и составляют группу "жаканов".
Как только в тайге или на берегу Нижней Тунгуски "Ус" устраивался по нужде, "папа Булкин" выкрикивал -- "медведь!". Принимавший всё за чистую монету доверчивый "Ус" в страшной спешке начинал выделывать разные смешные кренделя со спущенными штанами, что, конечно же, не могло не повеселить, иногда даже до слёз, добродушного проказника -- "папу Булкина"! "Ус" же после таких розыгрышей начинал бегать за Толей, с целью настучать ему по филейным и другим не опасным для жизни местам, в случае его поимки! Так они развлекались до поры, до времени.
И вот, однажды, уже "папа Булкин" расположился по нужде в кустах на берегу реки. Вдруг "Ус" крикнул: "Медведь!" и, стремглав побежал к лодке. Но "папа Булкин" лишь посмеивался, он - стреляный воробей, и его не проведёшь на мякине! Он сразу понял, что это месть "Уса" за систематические подобные розыгрыши. Не очень умелая и месть-то, так, жалкий плагиат! Ну, неужели же "Ус" надеется так просто провести гиганта розыгрышей -- самого "папу Булкина"! Святая наивность! Так, нежась на свежем ветерке в нетронутом цивилизацией краю, немножко снисходительно размышлял "папа Булкин"! И всё-таки, на всякий случай, даже скорее машинально, Толя повернул голову в указанном "Усом" направлении. Только тогда он сообразил, какую непростительную ошибку совершил, не поверив прямодушному честному "Усу"!
Буквально в тридцати метрах от них, выше по течению реки, не спеша, шёл к воде хозяин тайги -- огромный бурый медведь! "Папа Булкин" тут же вспомнил, казавшуюся уже давно пройденным и ненужным этапом жизни, армейскую подготовку, за считанные секунды оделся, причем, прямо на бегу к спасительной лодке, и, уже в прыжке застёгивая последнюю пуговицу, буквально влетел в лодку.
Медведь, тем временем, также с разбега прыгнул в реку. "Ус" в спешке поставил мотор на скорость и, несмотря на отчаянные попытки, никак не мог его завести. Медведь быстро приближался по реке к лодке: то ли его сносило течением, то ли он сам жаждал поближе познакомиться с этими наглыми пришлыми, излишне смелыми геологами! Как бы то ни было, Лёше и Толе это совсем не нравилось. Всё-таки были у них в экспедиции моменты, когда они мыслили и чувствовали одинаково! Надо сказать, что они и раньше-то догадывались, что в детских сказках о добром мишке, не всё -- правда! А уж послушав рассказы бывалых таёжников о кровавых схватках с могучими, хищными, агрессивными и коварными "хозяевами тайги", окончательно убедились в правильности своих мыслей. И теперь проверять добродушие этого конкретного медведя на своей шкуре, совсем не входило в их планы!
Откуда им было знать, что почти все россказни об ужасных непредсказуемых диких зверях являются сборником полуправд, скрывающим одну правду -- причину схватки, её виновника, которым в 99% случаев является самый жестокий и беспощадный хищник на планете Земля - человек. Только человек может убить невинного зверя (да и человека) из азарта, от скуки, или просто так -- без всякой цели. Зверю для нападения нужны очень веские причины, чаще всего он является инициатором схватки -- агрессором только тогда, когда от этого зависит его жизнь. Рассказываются же эти истории новичкам с целью запугать их, а также подчеркнуть опасность проживания в здешних местах и, соответственно, собственную значимость в глазах неискушенных благодарных слушателей.
Когда медведь был уже метрах в пяти от лодки, мотор наконец-то завёлся, причём, сразу на таких оборотах, что лодка встала на дыбы, нос её поднялся над водой примерно под сорок пять градусов и только метров через двадцать опустился в нормальное горизонтальное положение. Медведь давно остался далеко позади, а "Ус" и "папа Булкин" всё гнали лодку на бешеных оборотах своего "Вихря" до самой базы. Только причалив к берегу, они вдруг вспомнили, что в лодке у них лежат два ружья, заряженных "жаканами"! Так что медведю нужно было опасаться их гораздо больше, чем Лёше и Толе -- его. Кстати, медведь, скорее всего, и ринулся в реку удирать от непрошенных гостей, а не нападать на них. Откуда ему было знать, что те тоже побегут к спасительной лодке. По-видимому, зверь сам испугался неожиданной встречи и искренне желал геологам как можно быстрее завести мотор и уехать подальше от него!
Осенью, в общежитии, когда они поведали нам эту историю в спокойной обстановке, в лицах, мы, да и они сами, умирали со смеху. Однако в экспедиции, по молчаливому обоюдному соглашению, этот розыгрыш по отношению друг к другу они больше не применяли.
Дальше полетели уже впятером с Леной и Пашей на небольшом самолёте ЯК-40 до села Тасеево, расположенного на берегу реки Усолки, притоке реки Ангары. В Тасеево пришлось довольно долго ждать ещё одного вида авиационного транспортного средства для последнего перелёта. Наконец мы дождались нашего вертолёта МИ-4 и погрузили в него дополнительный груз, заказанный экспедицией и лично нашим начальником партии. Запаслись впрок портвейном "777", чтобы не было скучно во время длительного перелёта, и удобно расположились на мягких мешках и рюкзаках.
МИ-4 был самым распространённым типом вертолёта, использовавшимся в те годы в отдалённых районах. В тех случаях, когда нужно было перевезти особенно тяжёлый груз или большое количество людей, применяли гораздо более мощный и вместительный -- МИ-6. А в случае необходимости доставки небольшого груза, одного -- двух человек или разведки местности, летел небольшой вертолёт МИ-2.
Вот лопасти винтов нашего летучего "железного коня" начали набирать обороты. Вертолёт медленно оторвался от земли, поднялся на несколько метров, потом неожиданно наклонился вперёд под 45о и мгновенно набрал необходимую для полёта скорость. Такое ускорение он мог развить не маленьким хвостовым винтом, а только огромным, поддерживающим его в воздухе. Срезая краями лопастей высокую траву, вертолёт устремился прямо в сопку, находившуюся примерно в ста метрах от нас! Позже выяснилось, что так набирать скорость, вертолётчикам было строжайше запрещено. Однако этот способ взлёта и набора скорости являлся шиком и показателем мастерства местных вертолётчиков. Несмотря на погнутые и сломанные о землю лопасти большого винта, на нескольких врезавшихся в сопку вертолётов, не успевших подняться выше неё из-за большой скорости, вертолётчики, при каждом удобном случае (например, при слабом или отсутствующем контроле), взлетали именно так.
При посадке в вертолёт и во время взлёта пилоты были одеты безукоризненно: в тёмно-синие костюмы, застёгнутые на все пуговицы, белые рубашки и тёмные галстуки. Но сразу после набора высоты и выхода на курс галстуки снимались, костюмы расстёгивались. Это тоже было местной традицией.
В отличие от самолёта, вертолёт во время полёта дрожал мелкой дрожью, которая передавалась всем одушевлённым и неодушевлённым предметам, находящимся в нём. Сначала это немного нервировало нас, но скоро привыкли к вибрации и перестали обращать на неё внимание. Время от времени ощущались и небольшие толчки, как во время езды в автобусе по грунтовой просёлочной дороге -- воздушные ямы. Летели долго, несколько часов. Пейзаж за окном был однообразным. Всё обозримое пространство занимали хвойные деревья, преимущественно ели, да низкорослая зеленовато-чёрная тайга, заваленная буреломом. Лишь иногда под вертолётом проползала дрожащая лента какой-нибудь реки -- Енисея или одного из её притоков. Из-за мало меняющейся картины за иллюминатором, и постоянной мелкой дрожи вертолёта, время от времени проваливались в сон.
Несколько раз в салон выходил командир экипажа -- Алексей Иванович. Это был мужчина немного за пятьдесят лет. Среднего роста и комплекции, подтянутый, молодцеватый, с волевым лицом с глубокими мимическими складками, с короткой стрижкой чёрных с проседью волос, он сначала строго рассказал нам о правилах поведения во время полёта, запрете на употребление спиртных напитков.
Во время следующих посещений Алексей Иванович рассказал: "Я в войну был лётчиком -- истребителем, летал на самолётах "И-16" - "ишачках". Дважды меня сбивали. Каждый раз удачно спрыгивал с парашютом. Один раз опустился на поле боя, и уже после приземления был ранен. Потом появились истребители типов "Ла" и "Як", летал уже на них, воевать с "Мессершмитами" на равных стало возможно. Хотя "потолок" у немцев всё равно был выше. Индивидуально не сбил ни одного вражеского самолёта. Были сбитые только в групповых боях, где стреляли все, и невозможно было выяснить, на чьём именно счету тот или другой сожжённый самолёт. Нам внушали на политзанятиях, что наши летательные аппараты самые хорошие, лучше немецких. Наверное, так и надо было в то время. Но я вам скажу, что в начале войны, только английские и американские истребители, могли соревноваться с "Мессершмитами" по скорости полёта и высоте подъёма, да и те -- уступали им. Штурмовики и бомбардировщики типов "Юнкерс" и "Фокке-Вульф" тоже превосходили - советские почти до середины войны. Кто побывал под бомбёжкой "пикирующей каруселью" "Юнкерсов -- 87" - "лаптёжников" (наши солдаты их так называли из-за неубирающихся шасси), не мог забыть до конца дней! Нам приходилось брать их и числом, и умением. А уж погорело моих дружков за войну, ой-ё-ёй сколько. Особенно быстро сбивали новичков из пополнения. Неделя серьёзных боёв, и нет пополнения! Если оставались двое -- трое лётчиков из десяти, то хорошо".
Мы слушали его с неподдельным интересом, задавали кучу вопросов -- ещё бы, это был живой правдивый, без прикрас рассказ участника войны, сильно отличавшийся от прилизанной официальной версии истории войны, которую нам преподносили и в школе, и в университете.
Во время оживлённой беседы Алексей Иванович взял из моих рук алюминиевую кружку с портвейном и, забыв о рассказанных только что строгих запретах, выпил с нами, за удачную экспедицию. Расставались уже друзьями.
Остальные вертолётчики были среднего возраста, преимущественно холостыми. Женатый мужчина в здешних местах был большой редкостью. В основном в этом диком краю обитали сильные холостяки, или сытые по горло семейным счастьем, или по каким-либо причинам пожертвовавшие им. Женщины в эти места приезжали неохотно, да и делать им тут было нечего. Если местный житель женился на "материке", то жена могла приехать сюда на постоянное жительство, а могла и не приехать. Жениться же здесь было практически невозможно из-за отсутствия представителей прекрасной половины человечества. Мужчины компенсировали этот пробел в личной жизни спиртным, которого здесь употреблялось много больше, чем на "материке", а также местными развлечениями: рыбалкой и охотой. А уж дружеские застолья следовали одно за другим, по поводу и без повода.
Возвращаясь из экспедиции, мы несколько дней провели в селе Тасеево, ожидая самолёт. Каждый день нас приглашали на дни рождения, крестины, свадьбы, годовщины каких-то событий и другие знаменательные даты. В первые дни ещё принимали приглашения, но затем поняли, что сил и здоровья на все встречи не хватит, и стали отказываться от вечеринок, ссылаясь на занятость, или скрываясь в окрестных лесах, где знакомились с самыми красивыми местами.
Наконец, полёт был окончен, и мы приземлились примерно в двухстах метрах от реки Подкаменная Тунгуска, на окраину фактории Ошарово, довольно ровную площадку, на которую могли приземляться не только вертолёты, но и небольшие самолёты.
Высадив нас и выгрузив дополнительный груз для экспедиции, вертолёт тут же улетел обратно. Позже постоянные геологи экспедиции рассказали, что в предыдущем сезоне вертолётчики, после доставки студентов и нескольких других членов экспедиции, остались на празднование заброски. Во время застолья геологи попросили: "Ребята! А вы не подвезёте нас завтра к местам начала маршрутов на вашем винтокрылом "железном коне"? Вертолётчики размышляли недолго: "Всегда рады помочь друзьям!". Наутро пилоты доставили каждый отряд в необходимое место. Начальник экспедиции был этим крайне возмущён: "Я после официального заказа плачу большие деньги и жду прибытия вертолёта неделю, а то и две, а тут вертолётчики по собственному усмотрению развозят мои отряды по реке, как такси, безобразие!". Правда, Борис Константинович ворчал после прощания с пилотами, чтобы ненароком не обидеть их.
Однако и на этом дружба вертолётчиков с геологами не закончилась. По просьбе сотрудников экспедиции пилоты организовали им охоту с летящего вертолёта. И только тогда, когда не вполне трезвые геологи во время охоты прострелили несколько колёс их машины, при этом, не попав ни в одного из замеченных сверху зверей, вертолётчики категорически отказались в будущем оказывать своим друзьям из экспедиции эту бесплатную услугу! Впрочем, отношения между ними эта охота всё же не смогла испортить, так как и те, и другие с уважением относились и друг к другу, и к профессиям своих друзей.
Встречала нас вся экспедиция во главе с начальником - Борисом Константиновичем. Люди находились здесь уже около месяца. Жили все вместе на базе, занимаясь приготовлением и ремонтом полевого снаряжения: лодок, моторов к ним, бурового оборудования и тому подобного. В тайгу выходили редко, в здешних местах работали не первый сезон и успели досконально изучить Ошарово и близлежащие окрестности. Появление новых людей стало важным событием в жизни экспедиции. Пропустить такое развлечение не мог себе позволить никто.
Мы, вновь прибывшие геологи, выходили из вертолёта по одному под изучающими взглядами нашего нового коллектива, как космонавты после возвращения на Землю. Правда аплодисментов и восторженных возгласов не было, на руках нас не качали и наград не выдавали. Но внимания было уделено не меньше, а то и больше, чем знаменитостям.
Мы с Таней и Денисом и, естественно, Лена поступали в третий полевой отряд под руководство Лениного мужа -- Коли Проскурина. Коля был невысокого роста, худощавым, светловолосым и голубоглазым молодым человеком двадцати пяти лет. У него было немного удлинённое лицо. Он был живым, подвижным, про таких людей говорят -- "с иголкой в мягком месте". Усидеть на месте несколько минут было для него проблемой. Из-за излишней порывистости и эмоциональности он был только исполняющим обязанности начальника отряда. Коля и два других начальника отряда -- Саша Гагарин и Миша Плетнёв, были выпускниками геологического факультета МГУ одного года выпуска.
Полной противоположностью Николаю был Саша Гагарин. Высокий упитанный краснощёкий красавец-мужчина с серыми глазами, с усами, короткой чёрной бородой и бакенбардами, он очень значительно и эффектно смотрелся в тайге. С придерживаемой одной рукой двустволкой на плече наперевес, в спущенных до колена болотниках, противоэнцефалитном костюме с курткой навыпуск -- он прекрасно вписывался в таёжный пейзаж. Саша широкой и тяжёлой поступью шагал по тайге -- по-хозяйски. Трещали ветки под его ногами, дрожала земля. Вся копытная, лапоходящая и крылатая живность, конечно, разбегалась и разлеталась задолго до его появления в пределах видимости, предупреждённая о приближении врага шумным продвижением Саши по тайге. Однако это его нисколько не смущало, и передвигаться тише и незаметнее Гагарин и не пытался. Собственный эффектный вид интересовал его гораздо больше, чем все эти хвостатые и крылатые обитатели тайги. Здоровье и энергия прямо-таки прыскали с его щёк. Добавим сюда широкую белозубую улыбку, заразительный смех, горделиво развёрнутые широкие плечи, и получим почти законченный Сашин портрет! В тайге он гораздо больше был на своём месте, чем в Москве, и сам чувствовал это.
Замужняя одногруппница Таня, прилетевшая вместе со мной, была сражена его бывалым таёжным внешним видом. Между ними завязался бурный полевой роман, продолжавшийся в течение всего сезона. В экспедиции до самого её завершения шли разговоры о Танином разводе с мужем и выходе замуж за Сашу. Сами влюблённые пришли к такому же выводу и договаривались о свадьбе, о том, где они будут жить и прочих житейских мелочах.
Миша Плетнёв был среднего роста и комплекции. Он был немного старше Саши и Коли, так как поступил в университет после службы в армии. Его отличительными чертами были маленькие, недоверчиво сверлящие собеседника карие глаза и рыжие волосы. Он был занозистым, малоприятным в общении человеком, постоянно попадавшим в неприятные истории. Во время первой экспедиции на Подкаменную Тунгуску с ним произошёл несчастный случай.
Миша плеснул из двадцатилитровой канистры бензина в потухающий костёр, канистра взорвалась, и его облило горящим бензином, быстро потушить который не удалось. Почти треть поверхности тела Плетнёва глубоко обгорела: вся кожа и верхняя часть мышц. Начальнику экспедиции пришлось срочно вызывать вертолёт. Это было очень дорого, а деньги за этот срочный незапланированный вызов вычли из хозрасчётного бюджета экспедиции, что напрямую сказалось в оплате сотрудников за тот сезон. Кроме того, начальника экспедиции долго таскали по разным контролирующим организациям для дачи объяснений и оправданий. Только героическое военное прошлое -- участие в боях на "Малой земле" под Новороссийском -- помогло Борису Константиновичу сохранить занимаемую должность. Да и то с предупреждением -- до первого повторения чего- нибудь подобного.
Благодаря молодости и здоровью Миша выжил, но на его теле остались страшные уродливые шрамы и рубцы. Купаться он отходил в сторону от людей. Эта история сделала его ещё более сварливым, хотя и без того общаться с ним никто не стремился. Друзей у Миши в экспедиции не было, но свои обязанности начальника отряда он выполнял добросовестно, и, несмотря на это серьёзное происшествие, его утвердили в занимаемой должности.
Коля, Саша и Миша вместе устроились на работу в эту экспедицию, и приехали на Подкаменную Тунгуску уже в третий раз. Гагарина и Плетнёва руководство института утвердило в должности начальника отряда, а Проскурин оставался только - исполняющим обязанности. Коля, как большинство невысоких мужчин, был болезненно самолюбивым человеком, и тяжело переживал создавшееся положение. Он изо всех сил старался доказать руководству, что не хуже своих товарищей и тоже достоин утверждения в фактически занимаемой должности. Однако такое решение руководства института добавило неуверенности и нервозности в его руководящую деятельность, и вопрос со снятием приставки "и/о", продолжал оставаться открытым.
Коля ошеломил нас простым вопросом: "Пива привезли?". Я ответил за всех: "Откуда мы могли знать, что сюда нужно было брать пиво? Попросил бы через кого-нибудь -- привезли бы. В вертолёт закинуть ящик другой нам было бы не трудно". "Неужели нельзя было догадаться самим, что здесь сколько угодно рыбы, и пиво было бы лучшим подарком! А я так ждал, надеялся". Николай даже покраснел от досады и возмущения. Мои оправдания он не слушал. Мне стало жаль Колю с его сильным и таким невинным желанием, и рухнувшими надеждами на его исполнение.
Однако резкий наступательный тон его пламенной речи задел и вызвал ответную агрессию. Я холодно заметил: "Мы не нанимались возить сюда пиво для утоления жажды сотрудников экспедиции, а приехали на полевые работы геологами, нравится это кому-то или нет". Проскурин немного остыл, грустно посмотрел на меня: "А ну вас. С вами каши не сваришь. Лена, ну ты-то знала, почему не взяла?". Его жена мгновенно вспыхнула: "Может быть, мне улететь назад на этом же вертолёте, раз я не привезла тебе пива!". Коля, наконец, понял, что пива ему всё равно не видать, а продолжение беседы окончательно поссорит его не только со студентами-практикантами, но и с собственной женой. Он тяжело вздохнул, сказал Лене: "Ладно, пойдём в наш дом", и с разгневанной таким неласковым приёмом женой, немного сгорбившись, пошёл впереди Лены к фактории.
Геологи экспедиции с большим интересом наблюдали это небольшое быстротечное, но эмоциональное представление. Был заметен неподдельный интерес на их лицах - не зря пришли сюда! Коле ещё предстояло ответное пламенное приветствие жены, возможно даже с рукоприкладством, но это должно было произойти уже без свидетелей. А мы, закончив разгрузку вертолёта, пошли устраиваться в один из домов на временное жительство.
К нашему приезду была истоплена русская баня, арендуемая на полевой сезон у местного жителя. Это было приветственным, дружественным жестом по отношению к нам. Сначала я думал, что это сделано в честь прибытия сына начальника экспедиции -- Пашки. Однако позже увидел, что такое же уважение оказывалось всем прилетающим и приплывающим гостям, тем более что бывало это не часто.
Мы с Пашей и Борисом Константиновичем пошли первыми, потому что парились, а вторым заходом -- вновь прибывшие девушки, которым пар был не нужен. После длинных утомительных перелётов и ожиданий очередного "железного крылатого коня" мы ощутили физическое удовольствие от посещения баньки. При выходе на улицу голова закружилась от чистого свежего воздуха, насыщенного хвойными ароматами и смесью каких-то приятных незнакомых запахов, особенно хорошо чувствуемых после посещения парной.
Уже смеркалось, и тайга выглядела тёмной, величественной и загадочной. Заходить в неё, даже недалеко, не хотелось -- а вдруг встретишь медведя, или нападёт росомаха! Наутро она смотрелась уже проще: стало видно, что деревья не такие и большие, что кое-где проглядывает валежник, и общий вид её довольно однообразный не только с высоты вертолёта, но и с земли. Стало понятно, что в ночной тайге скорее можно было просто сломать себе ногу или свернуть шею, чем встретить хищного зверя. Как позже выяснилось, зверь чаще всего вступает в схватку с человеком, защищаясь от него, и только в очень редких случаях, при крайней необходимости: раненый, больной, смертельно голодный, разъярённый другим человеком, испуганный -- может напасть сам. Самый агрессивный безжалостный и опасный хищник в тайге (да, наверное, и на всей нашей планете) для всего живого, в том числе и для человека -- это двуногий зверь, "царь природы" - человек. Все байки о кровавых схватках с дикими таёжными зверями, умалчивают об этом, пытаясь выгородить временных посетителей и местных жителей тайги. Тем более что и рассказываются эти таёжные были самими участниками.
Однако неказистый вид утренней тайги нисколько не умалил её значимости для меня, а скорее наоборот -- добавил желания лучше узнать все её хорошие и плохие стороны. Ведь среди этой непролазной серовато-зелёной чащи и происходили все известные мне таёжные истории, это и была территория своих законов и своеобразных взаимоотношений между: людьми, человеком и зверем, человеком и природой, зверьми. Я был полон желания узнать об этом всё, что возможно за отпущенный мне короткий срок полевого сезона.
Фактория -- это то же самое, что и небольшая деревенька в России, или хуторок -- на юге России, только ещё меньше. Она состояла из десятка другого частных домов, но могла состоять и из двух-трёх изб. Фактория Ошарово была базой нашей экспедиции. Отсюда планировалось наше передвижение на лодках по течению реки в сторону Енисея, к фактории Куюмба, которая должна была стать конечной точкой экспедиции в этом сезоне. Наша экспедиция состояла из одной геологической партии, разделённой на три самостоятельных отряда. Отряды работали автономно, независимо друг от друга на разных участках реки. В состав экспедиции входили также группы вспомогательных инженерно - геологических служб: лаборанток и камеральщиц, а также две поварихи, два курьера и, конечно, самый важный человек - завхоз.
От его расположения или неприязни зависело снабжение каждого конкретного члена экспедиции, как-то: какого качества, степени изношенности одежду, обувь и другую полевую экипировку получит тот или иной сотрудник экспедиции. Виктор Грабов был среднего роста коренастым мужчиной лет сорока. У него было широкое лицо с коротко подстриженной бородой и уверенный значительный взгляд тёмно-коричневых, почти чёрных глаз. Он был похож на бывалого полевика больше, чем настоящие геологи. Если нужно было подписать какие-то бумаги в одной из организаций Москвы, то посылали именно его. Грабов был, как и большинство завхозов, человеком прижимистым, чем сильно раздражал геологов. Однако члены экспедиции старались с ним не ссориться, хотя многим очень хотелось. Все разборки с ним оставляли на "потом", и занимались выяснением отношений уже в Москве. Зато после возвращения из экспедиции претензии высказывали ему почти все полевики.
Отряды Гагарина и Плетнёва занимались бурением скважин небольшим мотобурами в пойме реки, а отряд Проскурина, в который направили нас, должен был отбирать пробы воды из источников, дающих начало притокам Подкаменной Тунгуски, и из самой реки. Экспедиция работала здесь третий год и официально занималась поиском нефти. То есть, в конечном итоге своей деятельности мы должны были сдать на химический анализ образцы грунта, отобранные из пробуренных скважин, и пробы воды из бьющих из-под земли ключей, являющихся истоками ручьёв. Эти ручейки, сливаясь в один, давали начало очередному притоку Подкаменной Тунгуски. Мы искали следы тяжёлых углеводородов.
Из сдаваемых нами на анализ проб, одна шла на общий химический анализ, одна на наличие в её составе тяжелых углеводородов. На какой вид анализа уходила третья проба -- не знал никто из сотрудников партии.
Наш отряд был единственным, чьи маршруты пролегали далеко в тайгу. Иногда, если приток был крупным по расходу воды и протяженности, сотрудникам отряда приходилось уходить в тайгу двухдневным маршрутом, с ночевкой. В один такой маршрут ближе к концу сезона довелось сходить и мне в компании с Колей.
Прямо на берегу реки, у фактории Ошарово расположился "машинный зверинец" - кладбище механизмов. Когда-то здесь работала разведочная нефтяная партия глубокого бурения, которая была оснащена так, что обладала технической возможностью бурить скважины глубиной до одной тысячи метров и более. Несколько пробуренных этой партией законсервированных нефтяных скважин мы встретили в своих таёжных маршрутах. Видимо, добыча нефти из этих скважин на момент бурения, по каким-то причинам, была нерентабельна. После окончания запланированных работ, использованную технику, а именно: бульдозеры, автомашины, тягачи и какие-то вспомогательные механизмы, по-видимому, выгоднее было бросить здесь. Вывозить вертолётами по частям на "большую землю" весь этот тяжеленный металлический "зверинец" было, наверное, очень дорого. Вся техника и была брошена на ровной небольшой площадке, на берегу Подкаменной Тунгуски. Единственное, что сделали буровики после окончания работ - свезли всю технику в одно место, где она уже успела покрыться ржавчиной, и даже частично порости травой, пробивающейся сквозь отверстия и щели металлических деталей механизмов.
Наша партия с первого сезона снимала в Ошарово несколько частных домов для размещения своих сотрудников. В одном из домов была расположена столовая, в которой питалась, до заброски на рабочие стоянки, вся партия, а после заброски -- её лабораторная и камеральная группы. В задачи этих вспомогательных служб входили: первичный лабораторный анализ отобранных проб грунта и воды, и предварительная камеральная обработка полученных результатов прямо в поле. Это делалось для того, чтобы в случае необходимости, можно было оперативно подкорректировать ход полевых работ. Приехать сюда за недостающими данными было практически невозможно до следующего сезона. Я уж не говорю про стоимость такого приезда!
В экспедиции официально числились две поварихи. Одна из них - Анна Митрофановна - была очень жалостливой и всегда готова была накормить не только нас -- сотрудников партии -- но и редких проезжих охотников, и их собак. Иногда весёлые ребята из нашей экспедиции подшучивали над её сердобольностью. Мне довелось услышать просьбу к ней пожилого сезонного рабочего -- "бича" Виктора, заядлого рыбака: "Митрофановна! Покорми моих червей. Они у меня уже два дня ничего не ели!" Она и эту просьбу восприняла серьёзно, всплеснула руками: "Ох, милый, да конечно покормлю! А что они у тебя едят?". Виктор задумчиво, пытаясь сохранить серьёзность, произнёс: "Да кто ж их, Митрофановна, знает, этих тунгусских червей. Вот разве попробовать дать им какой -- нибудь каши?". Анна Митрофановна радостно воскликнула: "Конечно, надо дать им разваристую кашку! Пойду, сварю". Она встала было со скамейки возле столовой, но тут раздался дружный хохот присутствующих геологов. Виктор тоже начал добродушно смеяться, обнажив все четыре оставшихся зуба и тряся чёрной с проседью бородой. Митрофановна недоумённо огляделась, всё поняла и тоже начала улыбаться. Она не обиделась на розыгрыш Виктора и громкий смех молодых повес.
Вторая повариха -- Нина Пантелеевна приехала сюда вместе со своим великовозрастным сыном -- Витей. Его она устроила сезонным рабочим, а привезла с целью, наконец-то женить. При каждом удобном случае, если рядом находилась возможная кандидатка на роль её невестки, Нина Пантелеевна начинала нахваливать сына: "Витька-то у меня удался: кудрявый красавец, умный, деловой, надёжный. Вот повезёт девушке, которая будет его женой!".
Претендентки потихоньку, чтобы не обидеть повариху, прыскали в кулак, слушая перечисления достоинств Вити. При этом всем сразу вспоминался постоянно слюнявый рот и слегка выпученные глаза "красавца" с недопонимающим взглядом и отвратительным гыгыкающим смехом, которым он пользовался всегда невпопад. Даже новый, "с иголочки" противоэнцефалитный костюм, выданный из жалости завхозом, Витя так ловко надевал, и так щёгольски носил, что уже через час тот смотрелся на нём мятой засаленной грязной тряпкой. Поистине у Вити был талант придавать отталкивающий вид всему, к чему прикасался. Вот только почему-то этот талант не привлекал к нему людей, хотя и был оценен народом по достоинству ещё при жизни "героя"!
К отличительным внешним признакам нельзя было не отнести его большую, выдающуюся вперёд нижнюю челюсть, придающую его облику вид некоторой недоразвитости. Рыжая курчавая борода с бакенбардами ничего не могли изменить в восприятии его образа. Вот уж чьё лицо не было отмечено печатью благородства! Витя представлял собой образец человека, внешний облик которого находился в полной гармонии с его внутренним содержанием.
Однако эта гармония не способствовала повышению его привлекательности. Вите было уже около сорока лет. Желание найти невесту и вступить, наконец, в законный брак было его хрустальной мечтой. Но удачное сочетание неряшливого придурковатого вида, непроходимой глупости и завистливого мелочного характера, не позволили согласиться составить его счастье ни одной из девушек, которым Витя предлагал руку и сердце. Да и вообще было непонятно, как он умудрялся предлагать то, чего у него никогда не было (я не имею ввиду его загребущие руки), и вряд ли уже могло быть в обозримом будущем! Витя был курьером в течение всего сезона. Он постоянно развозил на моторной лодке "Прогресс" необходимое оборудование и продовольствие для всех отрядов.
Партия была немногочисленной. В нашем отряде числились шесть человек: трое мужчин и три женщины. В других отрядах работало чуть больше людей. Всего же в экспедиции числилось немногим более двадцати пяти человек.
Мне рассказывали, что рыба здесь клюёт на почти голый крючок. Как человек любящий рыбалку, поспешил это проверить в первое же раннее утро после прилёта. Накопать червей оказалось очень трудной задачей, потому что прямо под слоем мха, практически везде начиналась вечная мерзлота. И всё-таки мне удалось найти несколько проталин и выкопать из них трёх червей.
Быстро, чуть ли не бегом пошёл на берег реки. И дело было не только в том, что я хотел как можно быстрее приступить к ловле рыбы. Мне не терпелось взглянуть на легендарную Подкаменную Тунгуску, о которой я много слышал. В день приезда не получилось дойти до реки, так как прилетели мы поздно, а потом до темноты занимались получением первоочередных бытовых вещей, парились в бане и устраивались с жильём.
В районе фактории по берегам реки росла хорошая тайга с кедрами, высокими лиственницами и соснами. В ней почти не было бурелома, хотя в первый день я обратил внимание именно на него. Однако всё познаётся в сравнении. Походив по сплошь заваленной упавшими подгнившими деревьями и ветками низкорослой тёмной, как в сумерках тайге четвёртой (низшей) категории, когда приходилось долго искать проходы среди завалов бурелома, я понял, какая чистая и светлая тайга окружала Ошарово!
К берегу вела широкая, неправильной формы просека, больше похожая на обширную поляну неправильной удлинённой овальной формы. Береговой откос был песчаным. Метрах в пяти от уреза воды начиналось каменистое, галечниковое ложе реки. Всё дно реки было каменистым, и только кое-где -- песчаным с галькой. В промежутках между отдельными береговыми камнями пробивалась редкая травяная растительность. Галька кремнистого состава была довольно хорошо окатана рекой, почти округлой формы. Среди неё встречались и агаты - красивые поделочные камни, состоящие из разноцветных слоёв.
Пришёл на берег ещё затемно. Чуть только забрезжил серый рассвет, начался безудержный клёв. Это был рай для любителей рыбной ловли! Промежутков между поклёвками почти не было. Если вдруг поплавок больше минуты оставался неподвижным, то я точно знал, что крючок на моей удочке абсолютно голый. Сначала шёл за удочкой, плывущей по небыстрому течению вдоль берега, как делал на реках европейской части России. Затем понял, что здесь это совершенно излишне, и дальнейшую рыбалку провёл стоя на одном месте и, время от времени, перебрасывая удочку вверх против течения. Складывалось впечатление, что вся рыба с ближайшего участка Тунгуски ринулась к изысканному лакомству, находящемуся на моем крючке. Впрочем, наверное, так оно и было, рыба здесь не пугана и не избалована деликатесами.
Между тем становилось всё светлее. Видны стали не только контуры прибрежных кустов, но и отдельные листья, и травинки под ногами. Вдоль реки поползли первые серые клочья тумана. Их становилось всё больше, они собирались вместе, постоянно увеличиваясь в размерах. Вот уже над поверхностью реки повисли клубы водяного пара, лениво проползая над водой вдоль русла и постоянно меняя свою форму. Некоторые сгустки тумана были настолько плотными, что на время закрывали и делали невидимым поплавок моей удочки, находившийся буквально в двух-трёх метрах от меня.
Климат здесь - резко континентальный, и между дневными и ночными температурами - большие перепады. К утру, температура воды в реке всегда намного выше температуры окружающего воздуха. Вследствие этого в такое время суток Подкаменная Тунгуска всегда была покрыта густым туманом. Рассветало здесь гораздо быстрее, чем в европейской части России. Вместе со стремительно наступавшим рассветом столь же мгновенно менялся и облик тумана, который сначала обволакивал всю реку сплошным покрывалом, так что не только противоположного берега, но и предметов, находящихся в нескольких метрах от меня, не было видно. Затем всё происходило в обратном порядке: туман постепенно редел, делился на бесформенные облака с рваными краями, а затем и вовсе исчезал под лучами восходящего солнца.
Над рекой стояла полная тишина, лишь изредка прерываемая резкими неприятными криками стражей тайги -- кедровок, всплесками играющей рыбы, да лёгким шуршанием воды на ближайшем перекате. На реках европейской части такая тишина летом бывала очень редко: обязательно разъезжали моторные лодки, проходили и перекликались люди, да и других посторонних шумов всегда хватало. Здесь же можно было насладиться почти полной тишиной, почувствовать себя частью природы, раствориться в ней, слиться, стать единым целым.
После Москвы, с её улицами, заполненными множеством автомобилей, отравлявших воздух выхлопными газами, прохладный воздух над Подкаменной Тунгуской поражал своей чистотой и свежестью. Казалось бы -- воздух, он и есть воздух, его не едят, не пьют, ведь мы чаще всего и не замечаем, как и чем дышим. Однако в первые дни я постоянно чувствовал этот насыщенный хвойным ароматом воздух, как что-то вполне осязаемое, и дышал этой смесью благовоний и свежести так, как будто ел или пил её. Через короткое время привык к природному незагрязнённому воздуху (человек так быстро привыкает ко всему хорошему!) и воспринимал его кристальную чистоту уже как должное.
Снова в полной мере оценить прелесть таёжной смеси свежести и ароматов воздуха смог, только вернувшись в Москву и прямо у выхода из здания аэропорта Домодедово, попав в выхлоп неисправной машины, проехавшей рядом со мной. К отравленному воздуху Москвы привыкал долго и трудно. Несколько дней просто задыхался, потому что лёгкие отказывались принимать в достаточном количестве этот коктейль воздуха с выхлопными газами, именуемый городским воздухом, время от времени сжимаясь и защищаясь от окружающей отравы спазмами. И это учитывая то, что я был курящим человеком! Каково же было возвращаться в этот "оазис" некурящим?!
Единственное обстоятельство, которое мешало здесь полному единению с дикой первозданной природой -- это назойливо зудящие комары, которые постоянным густым роем, вились вокруг меня, умудряясь укусить даже смазанные противокомариной мазью "Дэта" незащищённые одеждой лицо и кисти рук. Иногда отгонял их, но, в основном, было не до комариных укусов, я был увлечён непрерывными поклёвками, азартом настоящей рыбной ловли, которую редко встретишь в средней полосе России, чем и изрядно попользовались местные "кровососы".
После рыбалки, взвесив мою добычу, наши
ребята
посчитали, что на каждого червя я поймал по два килограмма рыбы. Рыбёшки
были
небольшие -- 100 --
Картошку в уху и другие блюда выращивали прямо здесь, на высокой песчаной террасе Подкаменной Тунгуски. На самой окраине Ошарово была найдена проталина без вечномёрзлых пород. Этот небольшой участок по - возможности очистили от камней и стали выращивать на нём картошку. Она вырастала мелкой, было её мало, но как гордились, размером с грецкий орех, картошкой энтузиасты-ботаники из состава нашей экспедиции! Практического значения огородничество не имело, из-за мизерного количества конечного продукта, которого хватало всего на приготовление нескольких блюд. В течение полевого сезона вместо неё использовали в небольшом количестве порошок для приготовления картофельного пюре неприятного вкуса и вида. Этот суррогат натурального картофеля не пользовался спросом, поэтому завозили его немного.
Вдохновлённый моими рыбацкими подвигами, на следующее утро со мной пошёл на рыбалку начальник нашей экспедиции Борис Константинович. Он участвовал в боях на Малой земле во время войны и очень этим гордился. Тем более что было время правления Брежнева и сражение за Новороссийск официально признали, если не решающим, то уж во всяком случае, одним из величайших и переломных во Второй Мировой войне!
В то время в народе ходил анекдот о встрече двух ветеранов. Один из них спрашивал: "Где воевал? На Малой земле?". "Нет". "А.! Под Сталинградом отсиживался!". Я имел неосторожность, уже после окончания сезона, в Москве поведать эту историю Борису Константиновичу. Тот сначала просто дара речи лишился. Затем, немного придя в себя, спросил со скрытой угрозой в голосе: "Над Малой землёй шутите?!".
Рассказывать ему этот анекдот, наверное, было не нужно. Но коль скоро такой разговор уже зашёл, мне пришлось отдуваться за эту байку от имени всего народа. Я ответил как можно спокойнее: "Говорят, что под Сталинградом тоже воевали!". Борис Константинович был умным человеком, и понимал правоту народа (в данном случае, в моём лице), однако любви ко мне лично ему это нисколько не добавило. Самое смешное в этой истории было то, что я приходил в тот день для беседы о работе в его подмосковной партии после окончания университета! Борис Константинович сдержанно обещал подумать (интересно, на какую тему!), однако почему-то ничего у него не получилось (а кто бы сомневался!).
А впрочем, наш Борис Константинович в этой шумихе виноват не был. Он--то честно отвоевал и остался в живых в окопах под непрерывными бомбёжками и артиллерийскими обстрелами! Вся наша, почти полностью молодёжная партия (большинство сотрудников были недавними выпускниками геологического факультета МГУ), это понимала, и относилась к шефу уважительно.
Однако на этот раз рыбалка нам не удалась. Утро было дождливое, и мы поймали всего-то пару килограммов рыбы. Впрочем, для удовлетворения рыбацкого азарта этого вполне хватило. Борис Константинович в процессе рыбной ловли помолодел лет на двадцать и с юношеским азартом подсекал и хариусов, и окуньков, и прочую большую и маленькую рыбу разных видов. Лицо его раскраснелось, как после посещения парной или приёма дозы спиртного, а глаза блестели азартом молодого хищника! Именно для того, чтобы почувствовать себя молодым, забыть о проблемах, болезнях и возрасте, хотя бы на время сбросить груз лет, а совсем не ради большого количества пойманной рыбы, пришёл на берег реки рано утром наш начальник.
Когда мы возвращались, он был в прекрасном расположении духа, несмотря на моросящий дождь и какую-то донимавшую его хроническую болезнь. На некоторое время он забыл и про неё. По дороге в факторию неспешно беседовали на разные темы, а затем он сказал: "Спасибо за рыбалку. Наши "старые таёжные волки" обленились, пресытились и их рано утром палкой не поднимешь. А одному рыбачить всё-таки скучновато, не с кем поделиться переживаниями, нет того азарта. Хорошо, что ты попал в мою экспедицию. Может быть, и ещё когда-нибудь сходим". "Конечно, сходим, если будет время и возможность!". Правда больше я с ним на рыбалку не попал, но это было не так уж и важно. Главное, что она состоялась, и в любой момент мы могли её повторить.
Примерно в пятидесяти километрах вверх против течения Подкаменной Тунгуски от фактории Ошарово был расположен посёлок Ванавара. Приблизительно в семидесяти километрах от него находилась огромная воронка с кальдерой, образовавшаяся от взрыва при падении знаменитого Тунгусского метеорита. Множество экспедиций исследовали, исследуют и ещё, без сомнения, будут исследовать этот космический феномен. На эту тему написано множество трудов, выдвинуты десятки гипотез, пытавшихся объяснить произошедший в 1908 году мощнейший взрыв.
Используя последние данные астрофизики, на сегодняшний день установлено, что метеорит представлял собой шар почти стопроцентного ледяного состава, диаметром около пятидесяти метров, взорвавшийся на высоте сто -- двести метров над землёй. Хорошо, что благодаря последним достижениям науки, мы получили достоверную информацию о подобных природных явлениях, но мне жаль, что оказалась несостоятельной теория о катастрофе инопланетного космического корабля, при посадке его на Землю!
После окончания сезона мы долго ждали вертолёт, но отлучаться было нельзя, так как в любую минуту он мог прилететь. Я очень хотел съездить на это всемирно известное место одной из вселенских катастроф. Но для этого нужно было не менее четырёх -- пяти дней. Столько времени никто предоставить мне не мог, поэтому пришлось довольствоваться ощущением, что находился совсем недалеко от одного из знаменитейших мест на Земле.
Больше недели мы провели в фактории Ошарово перед заброской, так как каждый день выяснялось, что что-то не готово к отплытию нашей небольшой флотилии: то какой-то из лодочных моторов забарахлил, то одна из лодок дала течь, то мотобуры и буровой инструмент до конца не укомплектованы.
Теоретически тогда можно было посетить место падения Тунгусского метеорита. Тем более что мы не были связаны ожиданием вертолёта, и можно было чувствовать себя свободнее во времени. Хотя я понимал, что практически это всё равно невозможно. Единственное обстоятельство, которое утешает, никто из сотрудников нашей экспедиции за три года не смог туда выбраться, потому что участок работ протягивался в сторону посёлка Байкит, к Енисею, в противоположную от Ванавары и места взрыва метеорита сторону.
Общую картину выположенной воронки от взрыва метеорита и её кальдеры я увидел из иллюминатора вертолёта. Мы уговорили вертолётчика дать крюк и покружить для нас над местом всепланетной катастрофы, зафиксированной всеми действующими в то время сейсмическими станциями мира. Сам-то он пролетал над этим местом множество раз. Воронка заросла травой и была заболочена. Деревьев в её центре не было. Ближе к кальдере (ободку верха воронки) начинались невысокие ели, довольно редко расположенные, для обычной тайги. Воронка была правильной округлой формы впечатляющих размеров - диаметром несколько километров. Вот собственно и всё, что можно рассказать после беглого визуального осмотра места взрыва из иллюминатора кружащего на небольшой высоте вертолёта МИ-4.
В один из дней подготовки отрядов к заброске, к нам пришли за оплатой жилья, два эвенка -- муж и жена. Они сдавали в аренду нашей экспедиции большой бревенчатый пятистенок. Это были два человека одетых в абсолютно одинаковые оленьи парки, в унтах, оба курили трубки, у обоих были серовато-коричневые сморщенные лица, похожие на печеное яблоко. Каким-либо образом определить их половую принадлежность и возраст не представлялось никакой возможности. Они молча сидели на стульях немым укором цивилизации, которую мы сюда принесли, даже не утрудившись подумать, нужна ли она. Тем самым выбили у аборигенов из-под ног почву, лишив обычного жизненного уклада.
С приходом русских, эвенки, или тунгусы, как их раньше называли, начали активно бить белку, соболя, других пушных зверей в бо¢льших количествах, чем было необходимо для их потребности. Взамен получили, в первую очередь "огненную воду" - водку и спирт, далее по значимости: провизию, табак, карабины с боеприпасами, моторные лодки и разную мелочь, без которой обходились столетиями! С моторами аборигены так и не научились обращаться, и при малейшей поломке выкидывали их. Русские переселенцы подбирали, за час приводили в порядок, и успешно эксплуатировали дальше. Тунгусы же покупали новые "Вихри", благо денег у них было достаточно, а тратить было особенно не на что.
У эвенков, в силу природных национальных особенностей, как и у американских индейцев, нет иммунитета на спиртное, поэтому все они от рождения - алкоголики. Ко времени моего появления на Подкаменной Тунгуске эвенков оставалось около двадцати пяти тысяч человек (на момент вхождения в состав России в 17 веке их насчитывалось 36 тысяч), и нация вымирала, в первую очередь от алкоголизма. Я уж не говорю про их деградацию. Если в доме появлялась водка, то её разливали поровну между всеми членами семьи, включая маленьких детей. Просто дети раньше пьянели и не могли участвовать в дальнейшей делёжке. В ходе одной из таких попоек, два брата стали играть в войну. Один был "фашистом", а другой -- "партизаном". "Фашист" поймал "партизана" и повесил его. Насмерть!
Эвенкийских детей забирали на учебный год в школы-интернаты в близлежащие городки, потому что все дети в нашей стране должны были быть грамотными. Там они получали знания, абсолютно бесполезные для их дальнейшей жизни. А вот необходимые навыки и знания для вхождения в самостоятельную жизнь со своим историческим укладом, для успешного овладевания традиционными тунгусскими профессиями - оленевода или охотника, которые им могли дать только родители в процессе совместного проживания и деятельности, дети тунгусов недополучали. Да и родители на время их учёбы лишались ценных помощников.
Воспитание и обучение эвенкийских детей шло вопреки здравому смыслу, вразрез с местным укладом жизни и деятельности этого народа, без учёта требований, которые предъявит жизнь к взрослому молодому тунгусу. Чаще всего после окончания школьного обучения родители вынуждены были начинать обучение своих взрослых детей необходимым жизненным навыкам. То есть, время обучения в школе было для них потерянным зря.
Самое странное заключалось в том, что все представители местных властей об этом знали, но ничего не хотели менять и оставляли всё как есть, продолжая загонять местных детей в школы-интернаты для галочки в отчётности о всеобщем обязательном образовании. Приятно видеть, что сейчас ситуация меняется в корне. Во всяком случае, судя по коротким репортажам непосредственно из тех мест. Когда-то это должно было произойти, потому что путь развития эвенков в том, 1978 году вёл в никуда, и даже хуже того -- к регрессу, к моральному и физическому вымиранию -- в бездну!
Пробовали ввести в некоторых отдалённых районах "сухой закон", как американцы для своих индейцев. Однако тунгусы тут же переставали добывать пушнину. Им нужна была водка, а без всех остальных благ цивилизации они вполне могли обойтись, как и в предыдущие столетия. "Сухой закон" срочно отменили, объяснив это борьбой с дискриминацией малых народностей, которым мы предоставляем равные права со всеми остальными гражданами, в отличие от американского правительства, угнетающего местное коренное население.
Прямо во время нашей подготовки к заброске на точки, когда экспедиция ещё в полном составе находилась в фактории Ошарово, пьяный эвенк выстрелом из карабина в лоб убил русского охотника, просто так, ни за что, просто потому, что был пьяным! Одну половину дома занимал он, а в другой жили братья по фамилии Гусак, приехавшие сюда за длинным рублём и устроившиеся охотниками в местное охотхозяйство. Старшему было 22 года, именно он и вышел на крыльцо покурить в тот злосчастный вечер. На соседнее крыльцо одновременно с ним вышел пьяный до беспамятства тунгус с заряженным карабином в руках, сказал: "Спорим, я попаду тебе в лоб со ста метров". Гусак обругал его и в то же мгновенье получил пулю в лоб, правда, не со стометрового расстояния, а почти в упор.
При нас был срочно вызван вертолёт и убийцу увезли. Борис Константинович сказал, что в его жизни ничего особенно не изменится, выдадут такой же карабин, и также будет бить соболя и белку, вот только ни денег, ни водки несколько лет ему не дадут! К смертной казни эвенков не приговаривали, больших сроков тоже не давали. Нельзя, потому что это малый вымирающий народ!
Если во вновь образовывавшейся семье один из вступавших в брак был русским, то семье единовременно выдавали несколько тысяч рублей подъёмных на обустройство, что по советским меркам было огромной суммой. Только я что-то не слышал, чтобы кто-то когда-то воспользовался этой привилегией. Ни выходить замуж за тунгусов, ни жениться на эвенкийках русские почему-то не хотели!
Как-то раз мы с Николаем, будучи в маршруте, натолкнулись на кочевую стоянку эвенков -- оленеводов. Коля хотел купить своей трёхлетней дочери расшитые бисером унты. Мы зашли в походный эвенкийский чум, чтобы выяснить, есть ли они. Вся семья валялась на полу мертвецки пьяная. Кое-как растолкали хозяина и спросили его. Хозяин ответил: "Унтов нет, но за две бутылки водки бери в чуме что хочешь, бери карабин, бери жену, бери дочь, только дай две бутылки водки!". Однако никто из нас не захотел воспользоваться этим заманчивым предложением, более того, мы пулей вылетели из чума с чувством брезгливости! Благо, такие встречи были не столь частыми, и, в познавательных целях, для расширения кругозора, их ещё как-то можно было пережить.
Мои товарищи Леша и Анатолий, работавшие в экспедиции на Нижней Тунгуске также несколько раз по разным поводам встречались с тунгусами. Лёша -- "Ус", начитавшись Фенимора Купера и других американских авторов о жизни, обычаях и нравах индейцев, вошёл в образ хорошего белого человека, друга угнетённых, пока отставших в развитии индейцев, то бишь - тунгусов. Своим поведением по отношению к эвенкам он постоянно потешал товарищей по экспедиции и вызывал крайнее изумление, переходящее в настороженность, а затем и в испуг -- у самих тунгусов. Однако "Ус" был человеком настойчивым и справедливым, поэтому продолжал гнуть свою линию в отношении к коренному местному населению, отметая сомнения, игнорируя насмешки товарищей и не считаясь с опаской и недоверием самих тунгусов.
Издалека заметив лодку, плывущего к ним гостя, Лёша быстро сбегал к воде, помогал вытянуть лодку на берег и закрепить её. Затем, дружески поддерживая под локоть, не всегда понимавшего дружеское расположение и упиравшегося эвенка, Лёша вёл его к костру, по пути и во всё время посещения оказывая покровительство и защиту от возможных обид и агрессии "белых волков" - товарищей -- геологов из своей экспедиции! "Ус" представлялся, спрашивал имя вновь прибывшего и начинал неторопливый разговор на интересовавшие аборигена (по его мнению) темы: "Как проходит охота? Успешно? Как олени? Растёт ли поголовье, хватает ли кормов? Как здоровье семьи? Как дети?".
Изумлённо и затравленно смотревший на него тунгус что-то лепетал невпопад в ответ, недоумевая, что нужно от него этому бородатому мужику, и желая только одного, чтобы тот поскорее отстал от него и оставил в покое. Но не таков был Лёша, чтобы щадить своё время и силы, когда его присутствие и поддержка необходимы несчастным индейцам, то есть тунгусам.
Наливая гостю, спирта в кружку, он продолжал беседу: "Мы ищем нефть и газ. Как у вас на болотах, газовыделения есть?". У тунгуса отвисала челюсть, он даже спирт переставал пить от изумления: "Сево, сево?". Лёша невозмутимо, терпеливо и настойчиво продолжал: "Я спрашиваю, газовыделения есть?". "Нисево не знаю! Сейсас еду дальше. Осень нужно быстро уехать!". Эвенк торопливо допивал спирт и собирался бежать к лодке, но Лёша удерживал его, упорно продолжая развлекать гостя беседой: "Ну, пузыри из болота идут?!". Тунгус, наконец, начинал понимать, чего от него хотят, облегчённо вздыхал, садился на место и начинал быстро кивать головой: "Идут, идут! Много идут!".
В первое посещение базы экспедиции тунгусами, Лёша по их просьбе наливал спиртного столько, сколько они просили. Эвенки тут же, не сходя с места, перепивались до бессмысленного хихиканья, сюсюканья и полного беспамятства. Некоторые из них, устоявшие на ногах, стали хвататься за ружья, утверждая, что они хорошие охотники, и предлагая в доказательство сбить спичечный коробок с головы любого из сотрудников экспедиции с расстояния сто метров, разумеется, совершенно бесплатно, в качестве подарка! А когда желающих не нашлось, и ружья спрятали подальше, тунгусы вцепились друг другу в волосы и начали таскать по земле, пока их не растащили и не растолкали по разным палаткам. Только после этого "Ус" решился при последующих посещениях на спиртовую дискриминацию, и начал выдавать им эти напитки, дозировано.
Впрочем, тунгусы и к чаю были неравнодушны. Как-то к ним зашёл из тайги один эвенк. Полагая, что он идёт по своим делам, ему быстро вскипятили и налили горячего чаю, чтобы не задерживать. Но тунгус не спешил. Он с огромной радостью схватил обжигающую руки алюминиевую кружку с кипящим чаем: "Сяй! Горясий сяй! Осень хорошо!". На вопрос: "Куда путь держишь?", - гость ответил: "К вам пришёл сяй пить". Его попросили показать на карте место его стойбища. Выяснилось, что тунгус прошёл восемьдесят километров по тайге, чтобы попить чаю!
Анатолий -- "папа Булкин" иногда во время вечерних чаепитий начинал подтрунивать над Лёшей:
"Большой Ус", что нового рассказали тебе сегодня местные "индейцы"?".
- "Никакие они не индейцы! Они такие же, как ты и я!".
- "Если хочешь, то пусть будут такие же, как ты, но не такие, как я!".
- "Они всё равно тоже такие же люди, как и мы!".
- "Лёша! Ну, как - "такие же люди"?! Может быть, когда-нибудь и будут "такими же", а сейчас -- ты что не видишь их отсталость?! Ещё Пушкин писал: " .и ныне дикий -- тунгус.". Так они с тех пор не так далеко и ушли".
- "Нет! Я с тобой не согласен!".
- "Это твое право, а я сказал тебе о положении вещей на сегодняшний день".
Конечно, Анатолий поддевал Лёшу, вызывал его на спор и подшучивал над его немного комичным поведением по отношению к коренному населению. Но, в каждой шутке есть доля истины, отношение к тунгусам было немного снисходительным, хотя и добродушным, из-за остановки в их развитии, вызванной, не в последнюю очередь, всеобщим алкоголизмом. Также сказались потери прежних жизненных ориентиров: материальных и моральных ценностей народа. Эвенки стали равнодушны к численности своего или соседского оленьего стада, к количеству добываемой пушнины, совершенствованию лучших личных качеств и способностей, раньше высоко ценившихся в здешних местах, при традиционном, добрую сотню лет не менявшемся, укладе их жизни. Всё это перестало быть престижным.
Потеря всяческих стимулов к развитию не способствовала прогрессу основной массы тунгусов. Появление нескольких высокообразованных выходцев из их среды не могло оправдать более низкого общего уровня их развития, чем в большинстве регионов России. Во всяком случае, эта разница была видна невооружённым глазом. Это сказалось и на бытовом уровне. Поголовье оленей в личном стаде стало неуклонно уменьшаться. А зачем, если за шкурку соболя дают больше денег, на которые можно купить больше водки, а ухода соболь, в отличие от оленя, не требует никакого.
Из тех же соображений их женщины почти перестали вышивать бисером на продажу, хотя прежде это было их традиционным занятием. А вышивать для себя стало и вовсе необязательно - после стакана водки и без бисерной вышивки все становились красавицами! Дошло до того, что у некоторых тунгусок не было ни одного украшенного бисером полного наряда, что в прежние времена считалось верхом нищеты и лени. Да и всё остальное убранство чума и повседневная одежда стали выглядеть намного хуже, проще, изношеннее. Старожилы рассказывали, что чумы эвенков стали несравненно беднее буквально за последние тридцать -- сорок лет, в связи с интенсивным осваиванием пушного края, из-за прихода к ним нашей цивилизации.
Руководство нашей страны торжественно пообещало поднять до среднего по стране интеллектуальный и общеобразовательный уровень малых отсталых народностей, в их числе - и эвенкийского. Стремление, безусловно, похвальное, но результат оказался обратным. "Хотели -- как лучше, а получилось -- как всегда". Может быть, это произошло потому, что, в первую очередь, хотели наладить бесперебойный вывоз из этих краёв пушнины, а уж потом, если получится, заняться повышением культурного уровня населения. А если не получится, то ничего страшного, лишь бы не в ущерб добычи ценной сибирской валюты - пушнины!
Среди прежде простодушных и честных, как дети, тунгусов стали обычными явлениями: хитрость, обман, шантаж, подлость и прочие худшие человеческие качества. Конечно, всё это происходило не в таких количествах, как на "большой земле", но здесь каждый подобный случай был у всех на виду. Само появление в эвенкийской среде таких поступков уже говорило о многом.
После окончания сезона в Ошарово ко мне подошёл пожилой (судя по внешнему виду) тунгус и предложил за треть стоимости шкурку самого ценного, чёрного с проседью "баргузинского" соболя. Борис Константинович сразу предостерёг: "Не вздумай купить! Во-первых, это незаконно, если при досмотре в аэропорту эту шкурку найдут в багаже, то получишь кучу неприятностей, вплоть до уголовной ответственности. А во-вторых, и это самое главное, завтра же этот тунгус придёт снова, и будет требовать ещё денег, шантажируя тем, что расскажет правоохранительным органам. Сумма, которую придётся отдать ему, может значительно превысить её истинную стоимость. И всё равно, в конечном результате шантажист либо заберёт себе назад шкурку, в придачу к полученным деньгам, либо доложит о ней контролирующим органам". Мне очень хотелось привезти этот богатый "трофей из дикого края" матери, но, выслушав предостережение умудрённого опытом человека, скрепя сердце, отказался от этой затеи.
В процессе подготовки для работы в тайге я экипировался у завхоза экспедиции Виктора Грабова. Он долго изучающее смотрел на меня, определяя своё отношение. Чёткого представления не составил и решил поместить меня в середину своего списка. Я получил у него совершенно новый противоэнцефалитный костюм, в который входила глухая куртка с капюшоном и просторные брюки из плотного мягкого материала цвета "хаки". По краям капюшона, рукавов, брюк были вставлены резиновые стяжки для плотного перекрывания доступа к телу, "кровососов гнусных", к которым относились: комары, гнус, мошка, оводы, слепни и прочие летающие и кусающиеся насекомые, которые тучами роились в здешней тайге! Если оставить открытыми даже эти небольшие участки кожи, то жизнь станет невыносимой, комары могут довести человека "до белого каления" даже за время одного маршрута. Поэтому я взял: для защиты лица подержанный, но не прожжённый накомарник, - кистей рук -- защитную мазь "Дэта". Грабов выдал мне также литые резиновые сапоги б/у (бывшие в употреблении), и - ружьё -- одностволку 12 калибра с удобным пистолетным прикладом.
Вот ружьё было совсем не новым. Я бы сказал, что оно было очень и очень б/у! К тому же им давно никто не пользовался, и что творилось в его стволе, одному богу было известно. Мне предстояло выяснить это путём пробного выстрела. Если ствол ещё можно эксплуатировать, то он должен был остаться целым, если же -- нет, то - разорваться у меня в руках. Выдача такого ружья была показателем низкого рейтинга моей персоны в глазах завхоза.
Нужно было насторожиться и воспротивиться, тем более что на складе лежали новые в смазке современные ружья. Но я был молод, беспечен и обращал мало внимания на подобные мелочи. В придачу к ружью получил полный подсумок патронов с дробью от "нулёвки" до "тройки", и два "жакана" для защиты от агрессии медведя, хищника или другого крупного зверя, например -- разъярённого лося. Довершил мою таёжную экипировку большой охотничий нож в кожаных ножнах.
Начальник экспедиции по-отечески посоветовал мне расстрелять все выданные боеприпасы, чтобы ему не урезали норму выдачи их на следующий сезон. При этом он настоятельно рекомендовал не убивать без необходимости никакую таёжную живность, чтобы не обидеть местных охотников. "А уж обидишь -- не обижайся!" - напутствовал меня Борис Константинович. Несмотря на молодость, каким-то непостижимым образом заучил эти пожелания и уважил нашего шефа по всем оговорённым пунктам. Более того, после первых охотничьих удач, ходил в тайгу только с пулей -- "жаканом" в стволе, а зверей и птиц не захотел стрелять даже тогда, когда это было возможно и даже, когда меня об этом просили товарищи. Боезапас же расстрелял на стоянках по мишеням, основными из которых были, конечно, же, пустые бутылки из-под спиртного.
Спецодежда оставляла незакрытыми от комариных и прочих укусов только лицо и руки. Теоретически, лицо должен был закрыть накомарник, а практически, накомарник у курящего таёжника прожигался в первом же маршруте. При курении сетка накомарника откидывалась на его верхнюю часть -- шляпу, а затем опускалась на горящую сигарету: случайно, при ходьбе; или по забывчивости, инстинктивно пытаясь закрыться от комаров, которые начинали кусать открытое лицо, не обращая внимания на горящую сигарету.
А так как почти все полевики-геологи-мужчины были курящими, то и большая часть накомарников была с небольшой дырочкой от горящей сигареты. От такого накомарника вреда становилось больше, чем пользы, так как в прожжённую дырку обязательно залетали комары, а вылететь уже не могли. Прихлопнуть их можно было, только сняв накомарник. Так как комаров в тайге было видимо-невидимо, то, по крайней мере, один из них ежесекундно залетал в прожжённую дырку накомарника, который легче становилось не одевать вообще.
Однажды я пошёл в тайгу, забыв на базе "Дэту" - защитную мазь от комаров, которой время от времени смазывал в пути открытые руки и лицо. Уже подплывая в лодке к устью притока, от которого должен был начаться маршрут, вспомнил про это. Возвращаться на базу из-за такой мелочи было лень, решил, что один день отработаю и без защиты. Пришлось буквально через каждые сто метров пути смачивать ледяной водой красные, распухшие от бесчисленных комариных укусов руки и лицо. Благо, что маршрут проходил по берегу одного из притоков Подкаменной Тунгуски, и холодная вода всё время была рядом.
Вечером товарищи из отряда не узнали меня, а, узнав -- ахнули. Лицо распухло и приобрело багрово-красный цвет, а глаза с трудом открывались. Жаль, не было фотоаппарата. Геологи моего отряда утверждали, что картина была впечатляющей. Интересно, сколько крови выпили из меня в этот день "кровососы гнусные"? Думаю, что больше, чем сдает донор за один раз. По крайней мере, чувствовал слабость после этого похода ещё с неделю.
Местные охотники рассказывали, что основным способом таёжной расправы за крупные грехи здесь являлось привязывание человека к дереву без защитной одежды на день. К вечеру в нём не оставалось ни капли крови! И никаких повреждений на теле, потому что никто его не трогал. До этого похода я сомневался в этих рассказах, подозревая, что это местная байка. Однако прохождение маршрута только с небольшими открытыми участками тела: кистями рук и лицом, полностью убедили в достоверности этих рассказов.
Вечером вдоль реки всегда тянуло ветерком и сдувало большую часть комаров, поэтому после маршрута мы могли сбросить с себя противоэнцефалитные костюмы, чтобы тело могло немного подышать. На открытые участки тела (лицо и руки) комары, хоть и в значительно меньших количествах, всё-таки садились. Мы взяли обязательство убивать не менее ста комаров в день. Для этого требовалось всего лишь десять раз хлопнуть открытой ладонью по тыльной стороне другой, потому что за несколько секунд на руку садилось не меньше десяти кровососов. Так что, вечерний отдых от комаров был относительным.
После окончания маршрута наступала самая приятная часть дня. Я садился в лодку, заводил мотор и, набирая скорость, вылетал на середину реки. Как только начиналось движение, комаров сдувало с меня воздухом. До самой базы можно было отдыхать от нескончаемой ежесекундной битвы с ними. Эти надоедливые, отравляющие жизнь в тайге насекомые умудрялись садиться даже на смазанные защитной мазью, но открытые кисти рук и лицо. Приплыв на стоянку отряда, первым делом снимал глухой противоэнцефалитный костюм.
Он, безусловно, прекрасно защищал от комаров, мошки, оводов и прочей местной кровососущей насекомой нечисти. Однако тело в нём почти не дышало, поэтому в жаркие дни вся одежда под костюмом была мокрой от пота, и даже в сапогах хлюпал пот, стекавший по телу и скапливающийся на дне сапог. На стоянке можно было, наконец-то, побыть без него. Начинал дуть лёгкий вечерний ветерок, приятно обдувая перегретое тело, которое впервые за день начинало дышать. Как тунгусы неделями не снимали наглухо закрытых одеяний из оленьих шкур? Не представляю себе!
Когда зимой в тайге образовывался наст на поверхности снежных сугробов, эвенк мог сутками безостановочно идти по нему не проваливаясь, на своих коротких широких лыжах, подбитых оленьим мехом. Олений мех на лыжи подбивался с направлением ворсинок в противоположную сторону от направления движения. То есть, лыжи легко скользили вперёд, и тормозили, при движении их назад, поэтому можно было идти, сильно отталкиваясь от снега, почти как по земле. Зверь же, которого гнал этот тунгус, проваливался в сугробы и резал себе краем наста ноги. В результате эвенк загонял зверя до полного изнеможения, и, когда тот просто падал на снег от усталости, убивал его без выстрелов -- прирезал ножом. Во время погони за зверем, особенно если очень холодно, тунгус не останавливался даже по нужде, всё делал на бегу, тем самым, сохраняя тепло, а заодно и экономя время. Очень необычно, очень экзотично, очень практично, но уж совсем не привлекательно!
В зиму, предшествующую нашему сезону, на одно эвенкийское стойбище вышел медведь -- "шатун". Один из тунгусов тут же схватил карабин, спокойно прицелился, и выстрелом в голову убил его. Почему-то медведь не впал в зимнюю спячку, не нагулял достаточного количества подкожного жира: заболел ли, был ли ранен, или по какой-либо другой, никому не ведомой причине. Это заставило его бродить по тайге, почти лишённой привычной для него еды, и сделало агрессивным и очень опасным зверем. Мне показали героя этого происшествия -- эвенка-охотника: худющий, ростом метр с кепкой в прыжке, ну - "без слёз не взглянешь!". При всём при этом - сильнейшее самообладание! Воистину, тунгусы - прирождённые охотники, что называется - "от бога"! Их не гложут сомнения: убивать, не убивать, ведь это их образ жизни испокон веков.
Как выяснилось после окончания сезона и встречи с моими товарищами Лёшей - "Усом" и Анатолием -- "папой Булкиным", также обращались с боезапасом и в их экспедиции на Нижней Тунгуске, да, наверное, и везде, в таёжных, или просто удалённых геологических партиях. Для расходования патронов (а это почти всегда происходило во время застолий), часто использовали стрельбу по движущимся мишеням. Для этого применялась опустошённая бутылка из-под спиртного, пущенная по течению реки (если таковая протекала рядом). Высокие результаты в этом снайперском соревновании считались очень престижными в полевых, преимущественно сугубо мужских коллективах. Как-то во время одного из праздников на Нижней Тунгуске, меткие стрелки, участвовавшие в этом соревновании, никак не могли попасть в одну из подобных плывущих мишеней.
Неважно видевший "папа Булкин" в довольно сильных очках, доселе не участвовавший в подобных баталиях, попросил разрешить и ему посоревноваться в стрельбе. Один из разгорячённых спиртным геологов высказал общее мнение, немного свысока протянув: "Да где тебе-то, если мы попасть не можем!". Однако Анатолий скромно настаивал на своей просьбе: "Может быть, я всё же попробую, пока бутылка не очень далеко уплыла?". Она действительно уплыла уже довольно далеко, и её горлышко над водой различалось с трудом, даже людьми с хорошим зрением. Начальник экспедиции снисходительно разрешил: "Да чего там, пусть пальнёт разок".
Разряженные ружья висели на общем столбе, и соревнования проходили из одной двустволки. Это ружьё в результате дебатов и передали "папе Булкину". Не обращая внимания на кривые ухмылки партийных "снайперов" за спиной, Анатолий вскинул одной рукой ружьё, и, держа его на весу, практически не целясь, с первого же выстрела разбил плывущую бутылку!
Среди стрелков воцарилась мёртвая тишина! Такой прыти, такой меткости от подслеповатого "папы Булкина" никто не ожидал. Но, немного опомнившись от шока, все тут же вспомнили про его общую армейскую, в том числе и стрелковую подготовку, и всем стали понятны истоки только что продемонстрированного высокого снайперского искусства! Авторитет Толи в вопросах огнестрельного оружия поднялся на небывалую высоту, где и продержался до окончания сезона! Причём повысился и его общий статус в экспедиции. Если плохо видящий Анатолий оказался столь искусным стрелком, то кто знает, какие ещё таланты скрывает скромный, но, похоже, много чего умеющий "папа Булкин"?! Только позже Толя признался нам, что попал тогда совершенно случайно. Этот его рассказ тоже немало позабавил нас!
В последний вечер перед заброской на точки, все три отряда в фактории Ошарово "правили отвальную". Было большое застолье с обильными алкогольными возлияниями. Большого разнообразия спиртных напитков на столе не было, зато присутствовал самый экзотический для новичков, прибывших с "большой земли" -- питьевой спирт. Водка и спирт были разлиты в граненые двухсотграммовые стаканы (по полстакана) и внешне отличить их друг от друга было невозможно. После напутственного тоста начальника партии Бориса Константиновича, я по ошибке выпил залпом, без подготовки спирт вместо водки. Глаза у меня полезли из орбит, на них выступили слёзы. Я попытался жестами попросить воды, чтобы запить этот огонь, и вздохнуть полной грудью.
Видя моё взволнованное состояние и, машущие, как водяная мельница в половодье, руки, незаполненные стаканами со спиртным, мои товарищи сразу поняли, как недопустимо для меня немедленно не выпить за столь славный тост нашего дорогого начальника! Ко мне пододвинули сразу несколько наполненных стаканов, а сосед справа просто сунул в мою протянутую руку полстакана спирта. Внутри у меня полыхало пламя.
В полной уверенности, что в поданном стакане вода, я одним глотком запил ранее выпитую огненную жидкость. Как ни странно - переживать перестал (а о чём собственно можно переживать, выпив залпом без воды, стакан спирта?!), моментально засоловел, и дальнейшее празднество прошло для меня несколько в тумане. Впрочем, это нисколько не помешало, а даже наоборот - поспособствовало мне поднять массы на окапелльное исполнение песни: "Как на дикий берег., любо братцы, любо., с нашим атаманом не приходится тужить" и других произведений этого жанра - широко известных и соответствующих моменту и месту прохождения празднества.
Наутро ощутил, что мне что-то мешает во рту. Взявшись за кусочек кожи на губах, вытащил изо рта клочья отмершей, сожженной спиртом слизистой оболочки, как выползок от ужа в период линьки! В этот праздничный вечер я понял, что пить с непривычки питьевой спирт -- дело суровое до невозможности и под силу только настоящим мужчинам с лужёными глотками, закалёнными в бесчисленных битвах с "зелёным змием"! Во всяком случае, я после этого "сабантуя" относился к его употреблению с большой осторожностью, старался делать это реже и, по возможности, разбавлять его или заменять более щадящими организм напитками.
Если исключить этот эпизод, то празднование заброски в нетронутую тайгу прошло интересно и весело. "Бывалые" молодые геологи, прилетевшие сюда на третий сезон, делились с остальными участниками экспедиции -- новичками - студентами, приобретёнными знаниями о способах борьбы с таёжными невзгодами: комарами, дождями, вечной мерзлотой, хищными зверями и другими всевозможными напастями. Рассказывали о неписанных таёжных законах, необходимости безусловного их выполнения и возможной каре за несоблюдение.
Правда, вновь прибывших нарушителей на первый раз предупреждали. Здесь не действовало правило уголовного кодекса -- "незнание закона не освобождает от ответственности перед ним". В тайге -- освобождало, если конечно это было не убийство или другое, и вне тайги известное, тяжкое преступление против личности. Важность и значимость "старых таёжных волков" - молодых геологов при изречении этих истин не могла не вызвать улыбку. Однако они давали дельные советы, которые впоследствии пригодились в таёжной жизни.
Поздно вечером ушёл спать начальник экспедиции, и веселье продолжилось с новой силой, с музыкой из старого магнитофона и танцами на вечномёрзлой земле. Никого не смущало то обстоятельство, что ранним утром предстояла загрузка лодок полевым имуществом забрасываемых отрядов, и нелёгкий долгий и опасный путь по дикой реке с множеством порогов, перекатов, мелей и непредвиденных препятствий. Молодость есть молодость! Иногда охватывало чувство нереальности происходящего, оттого, что это буйное веселье с моим участием происходит в одном из самых отдалённых, глухих и труднодоступных "медвежьих" уголков России, на берегу самой Подкаменной Тунгуски.
Вычерпав ковшиком воду из лодки и заменив шпонку винта, я продолжил свой путь. Мне встретился ещё один серьёзный порог, хотя и меньший, чем пройденный. Однако теперь я, наученный горьким опытом, с полной ответственностью подошёл к его преодолению. Перед порогом пристал к берегу, заранее внимательно осмотрел поверхность порога по всей ширине Подкаменной, имея для обдумывания не несколько секунд, а сколь угодно много времени. Затем выбрал наилучший маршрут, и спокойно прошёл порог не по стремнине, а по разведанному небольшому сливу недалеко от берега, лавируя между огромными валунами на своей лёгонькой маневренной лодочке. Больше таких встрясок мне не было уготовано, но расслабиться, как в начале пути, я уже не мог, да и не хотел.
Теперь постоянно был начеку, и ни одна опасность уже не смогла бы больше застать врасплох. После того, как по-неопытности и из-за излишней самоуверенности подвергся серьёзной опасности, хорошо усвоил, что спокойствие реки на большем её протяжении обманчиво, и в любую минуту коварная Подкаменная Тунгуска может подловить беспечного или зазевавшегося путника и показать свой грозный неукротимый нрав.
Позже я не однажды проходил этот грозный коварный, подловивший врасплох порог и по течению реки, и -- против течения, правда, не по большой воде, и не по стремнине. В нём тоже нашёл довольно спокойный слив, расположенный примерно на середине между основным, центральным потоком и берегом. Он не был широким, но по нему проплыл не только мой вёрткий небольшой "Пеликан" с маленькой осадкой, но и широкие неуклюжие, глубоко сидящие "Прогрессы", загруженные доверху. "Речные танки" спокойно, один за другим плюхались по сливу в плёс. А по середине реки низвергался и ревел всё ещё грозный, весь в белой пене и брызгах, водопад основного потока реки. По боковому сливу я свободно смог подняться даже против течения Тунгуски на своём "Пеликане", с его слабым мотором.
Товарищи -- геологи, которым я рассказал о преодолении этого порога, недоумённо смотрели на меня и многозначительно крутили пальцем у виска: "Жить, что ли надоело?! Не мог остановиться и осмотреть порог заранее?!". Моих объяснений о том, что поздно спохватился и попал в ловушку, откуда не было обратного хода, а был только путь вперёд: "Тунгуска, не спросив меня, без предупреждения, выдала мне билет в одну сторону -- через порог!", они не принимали: "Ты же задолго слышал рёв порога. Конечно, надо всегда держаться стрежня основного потока, но не на таком же пороге! Мало ли кто и что тебе говорил, надо же и самому думать!". Что же делать, это чисто русская традиция: создавать непреодолимые трудности, а затем героически их преодолевать. Во всяком случае, я получил хороший урок, и в будущем старался меньше принимать на веру полученные от людей сведения, критически относиться к любой информации.
Это был не первый и не последний случай в моей жизни, который помог убедиться в том, что создаются экстремальные ситуации, для выхода из которых требуются: героизм, самообладание, выносливость и прочие лучшие личные качества человека, там, где что-то не додумано, вовремя не предупреждены, в полной мере не проинструктированы сотрудники. В общем и целом, критические положения, происшествия и несчастные случаи происходят там, где процветает, или, хотя бы допускается разгильдяйство, расхлябанность. В полевых условиях для наступления неприятностей бывает достаточно просто расслабиться руководству, недоучесть каких-то неприязненных отношений между сотрудниками, или других мелочей, на которые на "большой земле" никто бы и внимания не обратил. Да они там и не имеют такого значения.
В городе общения с неприятным для тебя человеком всегда можно избежать, в крайнем случае, сократить его до минимума. Здесь же от ежедневного постоянного общения деться некуда. Недоучёт значимости такого конфликта привёл к тому, что в предыдущем сезоне в одной из сибирских партий один из наших же студентов - практикантов в конце сезона убил, зарезал охотничьим ножом другого. Их полная психологическая несовместимость привела к мелким ссорам, которые постоянно проходили на глазах у всей партии. Над ними подшучивали, смеялись, но концовка этой истории получилась совсем не смешной. Начальник надеялся, что всё обойдётся, и не хотел вызывать дорогой вертолёт, чтобы разлучить непримиримых врагов. Не обошлось. Маленькие стычки довели до яростной, смертельной вражды и большой беды.
После нескольких часов плавания, когда, по моим расчётам, я должен был приблизиться к вожделенной точке окончания одиночного лодкопробега, начал прижиматься к правому берегу и скоро увидел на левом берегу еле-еле заметный домик метеостанции. Я напряжённо всматривался в берега реки из опасения проскочить мимо дома и потом гадать, проехал его или нет и, соответственно, куда плыть дальше: возвращаться назад или продолжать движение вперёд. От постоянного поиска вожделенного обитаемого жилья у меня начало рябить в глазах, поэтому, увидев, наконец, метеостанцию, я испытал чувства облегчения и радости.
Первая и самая сложная часть пути в полном одиночестве по незнакомой реке без карты, с очень приблизительным абрисом на руках, закончилась. А если учесть, что я впервые в жизни взялся за ручку газа моторной лодки и проехал на ней сто десять километров по полноводной порожистой реке, то будет более понятной глубина охватившего меня чувства радости от прибытия к этому промежуточному пункту назначения. Ручку газа -- руля лодки по неопытности во время всего пути сжимал так сильно, что правая рука затекла, замёрзла и онемела. Мне с трудом, постепенно, поочерёдно разгибая палец за пальцем, удалось разжать её и убрать с рукоятки газа. Во время дальнейшего плавания учёл и этот промах, и держал ручку газа и управления лодкой не так сильно. А иногда даже ненадолго перехватывал её левой рукой и вообще, чувствовал себя во время движения более расслаблено, спокойно и уверенно, но без "шапкозакидательства" - серьёзно, с полной ответственностью. А сейчас, сбросив до минимума обороты мотора, я причаливал к "обетованному" берегу.
Пристегнув лодку к глубоко вбитому в песчаный грунт берега металлическому штырю, поднялся по крутому берегу к невысокому бревенчатому дому метеостанции. Приземистый, почти не видимый с реки дом занимал довольно большую площадь. Потолки в нём были низкими, от этого комнаты казались бо¢льшей площади, чем были на самом деле. Между избой и опушкой тайги была довольно ровная площадка размером примерно двести на двести метров. Эта территория была очищена от деревьев, раскорчёвана и немного выровнена. На ней находились различные приборы для метеорологических наблюдений. Они располагались почти до самой кромки тайги, равномерно занимая всю расчищенную площадку. Здесь, в глухой тайге, за сотню километров от ближайшей фактории, приборы метеостанции выглядели величественно и казались техническим чудом цивилизации.
Меня встретили с распростёртыми объятиями все немногочисленные обитатели этого маленького замкнутого, оторванного от цивилизации мирка. Обслуживающий персонал метеостанции состоял из трёх человек: начальника и метеоролога в одном лице - Сергея, по кличке "Абвер", его жены, метеоролога и повара (три в одном) -- Ирины, и радиста, истопника и на все руки мастера (.надцать в одном) - Володи.
Впрочем, на все руки мастерами здесь приходилось быть всем, так как бытовое обслуживание населения было поставлено из рук вон плохо. Это касалось не только метеостанции, но и ближайших факторий: Ошарово и Куюмбы. Справедливости ради, надо сказать, что в Ошарово всё-таки был маленький магазинчик, где продавали и продукты питания, и хозяйственную мелочь и, конечно, несколько видов спиртных напитков. В этот ларёк (это название, на мой взгляд, гораздо больше подходило данной торговой точке, гордо именуемой аборигенами магазином) приезжали на лодках люди за двести и более километров.
Сергей был мужчиной в расцвете сил, темноволосый, светлоглазый, лет тридцати пяти, среднего роста, всегда подтянутый, про таких людей говорят -- "застёгнутый на все пуговицы". Ладно скроенный, по-кошачьи гибкий, он производил впечатление человека, всегда готового к опасности, которого невозможно застать врасплох. Он и на стуле-то сидел в собранном состоянии, как готовый к прыжку хищник. При всём при том был доброжелателен, немногословен, хорошо воспитан, насколько можно было судить в полевых условиях затерянной в сибирской тайге метеостанции. Хотя людей воспитанных, по разным причинам покинувших крупные города и забравшихся на край земли, здесь хватало, и в процентном отношении к местным обитателям было не меньше, если не больше, чем в Москве.
"Абвером" Сергея называли потому, что он был раскрытым иностранными спецслужбами, "засветившимся" советским офицером внешней разведки, о чём мне было сообщено под огромным секретом. Впрочем, об этом знала вся немногочисленная округа, но конечно - под большим секретом! Так это было или не так -- не знаю, но местным охотникам эта версия появления Сергея нравилась.
Ирина -- невысокая светлоглазая хрупкая миловидная женщина лет тридцати, скромная, молчаливая. Приехала сюда вместе с мужем, исключительно ради Сергея. Женщин в округе было очень мало. Суровые условия здешней жизни не способствовали ни их приезду, ни, тем более, проживанию. А для худенькой, не привыкшей даже к обычному сельскому укладу существования городской женщины, жизнь здесь была просто подвигом. Правда, таких слов здесь никто не произносил.
Володе было около двадцати пяти лет. Высокий, худощавый, застенчивый парень, родом из деревни -- он попал сюда по распределению. Время было советское, и выпускник ВУЗа обязан был после его окончания отработать три года по месту распределения. Володя сильно тосковал по "большой земле" и считал дни, оставшиеся до окончания отработки, чтобы быстрей уехать отсюда.
Всех проживающих и проезжающих поблизости аборигенов они знали, и появлению нового незнакомого человека искренне обрадовались. Это было заметно по тому, как они сразу побросали свои дела и засуетились, и по искренней радости на их лицах. Они не знали, куда меня посадить, чем угостить. Едва поздоровавшись, Ирина сходила в соседнюю комнату и принесла оттуда бутылку спирта. Мне тут же налили половину гранёного стакана, что было очень кстати, так как я замёрз и даже окоченел, "как на морском дне"! После прохождения самого грозного на пройденном участке Подкаменной порога, моя одежда промокла насквозь. Затем, во время движения, на постоянном свежем ветерке, она успела высохнуть. За время дальнейшего плавания мой противоэнцефалитный костюм несколько раз успел слегка намокнуть - когда я проплывал под полосами дождя или преодолевал небольшой порог или большой перекат, и просохнуть -- когда путь пролегал по солнечным отрезкам реки. Поскольку сохла одежда прямо на мне, а я несколько часов сидел в "Пеликане" практически без движений, то в конечном итоге промёрз до костей.
В качестве местного деликатеса и экзотики угостили порезанным на тарелочке отварным медвежьим сердцем. Я выпил обжигающего спирта, закусил варёным медвежьим сердцем, и, хотя по телу стало распространяться приятное тепло, но полностью согрелся далеко не сразу. В ожидании прибытия нашего основного каравана, неспешно беседовал с обитателями "миниметеогородка" на все темы. Преимущественно, приходилось отвечать на вопросы типа: "Как там жизнь на "большой земле"? Что нового происходит? Как меняются люди и их взгляды на мир? Как живёт Москва? ".
Время от времени повторял согревающие процедуры, благо количество закуски на столе неуклонно росло. Были даже свежие овощи, что говорило о самом высоком уровне приёма гостя. Наконец, ощутил тепло во всех частях тела, прекратилась постоянная мелкая дрожь, и я продолжал беседу с Сергеем, Ириной и Володей в полусонном, расслабленном, благодушном состоянии. Беседа была неспешной, но текла безостановочно. По мере своих возможностей я пытался удовлетворить жадный интерес обитателей метеостанции к событиям и новым веяниям в Москве и, в целом в России, иными словами -- на "большой земле".
Через пару часов подплыла флотилия наших "Прогрессов". Почти все члены экспедиции, работавшие здесь, на Подкаменной Тунгуске, уже третий год, были знакомы с маленьким коллективом метеостанции. Начались дружеские объятия, восклицания, обмен шутливыми высказываниями. Некоторые геологи передавали Сергею, Ирине и Володе какие-то свёртки, пакеты, коробки и коробочки. Оказалось, что сотрудники экспедиции привезли из Москвы, заказанные метеорологами в прошлом сезоне, необходимые им, небольшие по объёму и весу вещи. Сотрудники метеостанции приоткрывали пакеты, но распаковывать их полностью и рассматривать привезённые подарки не стали. Видимо, чтобы не тратить на это время общения с друзьями из экспедиции, или не смущать друзей -- геологов оценкой этих подарков, или, наконец, просто для того, чтобы не комкать это удовольствие, а в спокойной обстановке сполна насладиться редким здесь развлечением.
Наконец все расселись, кто, как и где сумел, вокруг небольшого стола, выставили часть водки из экспедиционного запаса, чтобы не оставлять совсем без спиртного метеостанцию. Дружно выпили за встречу, с полчаса побеседовали, договорились о дальнейших встречах, и пошли к своим лодкам. Весь небольшой коллектив метеостанции в полном составе провожал нас до самых лодок, продолжая о чём-то договариваться с геологами, что-то друг другу оживлённо рассказывая. На свежем воздухе я очнулся от полудрёмы, почувствовал себя отдохнувшим, бодрым, готовым к продолжению пути.
Видя, как я промёрз, "Абвер" одолжил мне на время ватник "со своего плеча". Поверх него я приспособил целлофановую плёнку, и поплыл дальше, согретый и духовно, и физически. Тем более что на оставшейся части пути порогов не предвиделось, встретились лишь несколько перекатов, которые я за опасные препятствия уже не считал. Да и плыл теперь в составе всей флотилии, поэтому мог не думать о выборе маршрута в реке, а спокойно шёл в кильватере впереди идущего "Прогресса". Я провёл на метеостанции более двух часов. Всё это время не был оставлен заботами гостеприимных и хлебосольных хозяев, поэтому оставшийся путь проделал в приподнятом настроении, чуть ли не с песнями!
Сергей этой зимой застрелил из своего карабина медведя - "шатуна". "Шатунами" называют медведей, летом и осенью не нагулявших жира, достаточного для залегания в зимнюю спячку. Инстинкт, заложенный природой, не даёт им залечь на зиму в берлогу без необходимых запасов подкожного жира, чтобы они во время спячки не погибли от нехватки в организме питательных веществ. "Шатун" стремится, во что бы то ни стало, добрать их. Однако с началом зимы все традиционные источники его питания прекращают своё существование. Он становится опасным хищником и переходит на питание мясом животных. В это время медведь становится самым опасным из хищников для человека. Обычный рацион питания медведя, это: ягоды, рыба, мелкие животные. Охотится на крупных животных он редко и только по большой необходимости. У "шатуна" нет выбора. Он может напасть и на крупное животное, и даже на хищника сильнее себя.
И человек перестаёт быть исключением. Про задранного "шатуном" человека здесь говорят: "Его до¢был "шатун". Впрочем, и про убитого на охоте медведя охотники произносят: "Я до¢был медведя". Отчаянные попытки выжить, дотянуть до весны делают "шатуна" агрессивным. Медведь -- "шатун" рискует погибнуть во время неравной охоты или от голода. Некоторые из них, несмотря на все усилия, погибнут зимой и не увидят спасительной весны. Однако они будут сражаться за выживание до конца, не на жизнь, а на смерть.
И горе охотнику, дрогнувшему в момент смертельной опасности, или таёжнику с отказавшим ружьём (перекос наспех вставленного патрона, подмоченный или высыпавшийся из патрона порох, другие неисправности). Причём, произведённый в зверя выстрел ещё ничего не значит, если медведь не убит, а только ранен, пусть даже смертельно, он становится ещё более опасным. Бурый медведь, в том числе и "шатун" в любом состоянии без усилий разламывает и завязывает в узел бесполезное, неточно выстрелившее или отказавшее ружьё, а затем "добывает" и его владельца. Поэтому профессиональным охотникам и егерям выдают многозарядные карабины. Остальные жители достают их всеми правдами и неправдами. И даже у карабина бывает осечка или перекос патрона. Так что панацеи от хищников в тайге не существует, и, несмотря на все достижения научно-технического прогресса, человек здесь оказывается один на один с силами природы и таёжными обитателями. Правда, агрессивные звери, нападающие на человека, здесь встречаются крайне редко. В подавляющем большинстве случаев в тайге сейчас именно человек является самым агрессивным существом.
В случае же такой встречи, кроме ружья и ножа, только отчаянная и верная хозяину сибирская лайка может помочь или даже спасти человека в этой ситуации. Она может придержать медведя сзади за "штаны" - то есть, хватая его между ног за единственное незащищенное мохнатой шкурой уязвимое место. Тем самым лайка сажает его под выстрел хозяину или даёт время: перезарядить ружьё, или, в крайнем случае, достать нож. Но сибирская лайка не может долго держать зверя. Если она чуть-чуть зазевается, то, после короткой отмашки мощной когтистой лапы, неповоротливого на первый взгляд, косолапого мишки, отлетает далеко в сторону с распоротым животом. Она ещё жива, но уже обречена на мучительную смерть. Другие породы собак, например, немецкие овчарки, здесь и вовсе не годятся. Они вцепляются в зверя мёртвой хваткой, не умеют отпрыгивать и уворачиваться от медвежьих лап и сохатиных копыт, и сразу же бессмысленно погибают. Вести тонкую игру со зверем на грани жизни и смерти они не обучены, да им это и не дано природой.
Правда, по рассказам бывалых таёжников, лайки иногда сознательно жертвуют собой для спасения хозяина, если чувствуют, что тот находится в смертельной опасности. Но в этом случае они осмысленно нарушают правила охоты и действуют вопреки стереотипному поведению, которому их обучили. В таких ситуациях лайка ведёт себя не как подчинённая командиру - хозяину охотничья собака на своей собачьей работе, а как верный самоотверженный друг. Интересно, в этом случае, где же её животный инстинкт самосохранения? Я думаю, что это и есть зачатки абстрактного мышления у неразумного домашнего животного, о которых всё чаще пишут исследователи из американских институтов. Только разумное существо может пожертвовать своей жизнью ради чужой, переступив через заложенный природой инстинкт. Здесь в тайге, как нигде, собака -- друг человека!
Медведь -- "шатун" вышел к метеостанции в конце зимы. Он представлял собой странное и жалкое зрелище. Умирающий от голода, отощавший до крайности "шатун" состоял из двух равных по размерам частей: головы, и туловища. Тело медведя представляло собой складки неопрятной, комковатой свалявшейся шкуры, волнообразно уложенные и свисающие с выпирающих костей его скелета. Несмотря на чуть живое состояние и жалкий вид, "шатун" бывает смертельно опасен для всех живых существ, которых можно убить и съесть, до последней минуты жизни, и расслабляться рядом с ним нельзя. Конечно, сил у него несравнимо меньше, чем у обычного сытого медведя, но реально нависшая угроза голодной смерти помогает сконцентрироваться в минуты решающей схватки, удесятеряет его силы и помогает "добыть" съедобного противника.
Медведь походил по метеостанции и, не найдя ничего и никого съедобного, попытался разгрызть метеорологические приборы. Один из них он успел разломать. Сергей понял, что переждать нападение "шатуна" в доме не удастся, нужно было спасать оборудование. Он взял карабин и быстро вышел из дома, пока "шатун" не доломал все оставшиеся приборы, сделав бессмысленным нахождение людей на метеостанции до весны, когда смогут завезти новое оборудование.
Смелость досталась Сергею от рождения, выдержке и хладнокровию его, по-видимому, научили в армии. Был ли он офицером внешней разведки -- не знаю, но что "Абвер" -- бывший кадровый военный, у меня сомнений не вызывало. Чего стоила одна только его выправка! Тщательно прицелившись, одним удачным выстрелом в голову он убил "шатуна", угрожающе двинувшегося было на него. Варёным сердцем этого несчастного зверя Сергей и угощал меня во время нашей первой встречи. Уже много позже, узнав трагическую историю "шатуна", я проклял тот час, когда закусывал его сердцем спирт.
Когда ты ешь мясо какого-то зверя или животного, которого в глаза не видывал, и о котором слыхом не слыхивал -- это одно, а если тебе известна хотя бы только часть истории его жизни, пусть даже лишь предсмертная -- это совсем, совсем другое, по крайней мере, для меня. Этот зверь становится твоим знакомым, и есть его мясо, а тем более сердце -- это уже смахивает на каннибальство. Отделаться от неприятного осадка после услышанного рассказа о "шатуне", я так и не смог. Чтобы жить здесь, нужно: либо не обращать внимания на подобные условности и не размышлять на эту и подобные темы; либо обладать бесчувственным, заросшим шерстью сердцем, которое все эти тонкие чувства не трогают.
Как говорят местные жители: "Надо быть выше всех подобных размышлений, то есть -- настоящим мужчиной!". Ну что ж, видимо, не всем это дано. Лично мне -- нет. Значит, постоянно мне здесь не жить. Впрочем, нельзя сказать, чтобы очень-то и хотелось! Особенно после всего того, что мне довелось узнать о взаимоотношениях между "царями природы" - людьми и "братьями нашими меньшими" - зверями в тайге. Причём, зверей я стал любить гораздо больше, а людей -- значительно меньше. Во всяком случае, к выбору близких людей и знакомых стал относиться намного избирательнее, чем раньше. Понятие же -- "настоящий мужчина", видимо имеет различное толкование для разных людей.
Начинало темнеть, когда мы причалили, наконец, к месту первой стоянки нашего отряда. Разгрузив "Прогресс", развели костёр и поставили палатки. Поужинав, я решил заснуть в спальнике на голой земле. Мы изрядно устали, и все остальные дела по обустройству лагеря, в том числе и полное оборудование собственного спального места, как все новички, хотел оставить на завтра. Сейчас могу с полным знанием дела сказать спасибо Коле -- моему начальнику отряда, который уговорил перед первой же ночёвкой устроить спальные места по полной таёжной технологии. Он сразу предупредил, что одна ночь, проведённая на вечной мерзлоте, может обеспечить человеку хронический радикулит на всю оставшуюся жизнь. Хотя мы и очень устали, но всё-таки согласились и продолжили оборудование стоянки, освещаемые лишь бликами костра.
После завершения сезона, в общежитии, обменивались впечатлениями об отработанных полевых сезонах в разных уголках СССР, но преимущественно всё-таки в Сибири и на Дальнем Востоке. Несколько моих друзей пожаловались, что получили радикулит, застудив поясницу во время ночёвки на вечной мерзлоте после застолья со спиртным, после которого лень было оборудовать полноценное спальное место. После их рассказов я смог полностью оценить Колину заботу обо мне и моих товарищах. И это несмотря на нашу с ним пикировку по поводу не привезённого пива, произошедшую сразу после моего выхода из вертолёта. Да и время нашего знакомства с ним, до заброски на отправную точку полевой работы, исчислялось считанными днями.
Спальное место в условиях вечной мерзлоты мы сооружали следующим образом. Внутри палатки на вечномёрзлую землю настилали лапник (крупные ветви) елей. На эту упругую, пружинящую основу укладывали резиновый надувной матрас. Далее стелили войлочную кошму сантиметровой толщины, и только на неё помещали сам спальник. По углам оборудованного спального места забивали четыре деревянных кола, на которые сверху надевали заранее сшитый марлевый полог. Марлю со всех сторон подтыкали под спальник, чтобы не было ни малейшей дырки для проникновения внутрь полога "кровососов гнусных". Вот и готово спальное место, в котором можно и голышом спать - не простынешь и даже не замёрзнешь, и ни один комар не укусит! Правда, более мелкие насекомые -- гнусы, появлявшиеся ближе к осени, всё же умудрялись проникнуть и через этот барьер!
В пологе на ночь под правую руку я клал заряженное пулей - "жаканом" ружьё, а под левую -- охотничий нож, на случай ночного посещения медведя или какого-нибудь другого зверя. Однажды на нашу стоянку ночью заглянул медведь. Сквозь сон я слышал какое-то сопение, тяжёлые вздохи. Затем кто-то зацепил растяжку моей палатки, а через некоторое время послышались удаляющиеся шаги, и всё стихло. Наутро мы обнаружили на территории стоянки медвежьи следы. Судя по размеру следов, медведь был среднего или небольшого размера. Возможно, это вообще был медвежонок-подросток, посетивший нас из любопытства. Особенно много следов было возле моей палатки. По-видимому, зверя привлёк запах еды. Дело в том, что я жил один в четырёхместной палатке, которая одновременно служила продуктовой.
Факт моего проживания в такой палатке служил неиссякаемой темой для всевозможных острот сотрудников отряда во время бесконечных вечерних чаепитий у костра. В изголовье ставил приёмник ВЭФ. Компактный транзисторный приёмник рижского производства был тогда чудом радиотехники, достать его было трудно, и он являлся предметом гордости экспедиции. Получил я его не сразу. Его выдача была знаком благоволения ко мне завхоза.
Впоследствии он даже предложил заменить моё старенькое ружьё - новым. Но к тому времени ствол ружья я уже прочистил, привык к его удобному пистолетному прикладу, и от любезно предложенной замены вежливо отказался.
Приёмник был выдан мне для скорейшего засыпания в условиях одиночества. Хотя и без него для перехода в мир Морфея после таёжного маршрута мне и полминуты было достаточно! Вот теперь можно было комфортно и в тепле ночевать! В этих местах днём на солнце температура воздуха доходила до +30оС, а ночью нередко опускалась до 0оС. Такие перепады характерны для резко континентального климата.
В связи с этим на ночь нам было положено по сто граммов водки. Ну и, конечно же, у нас был личный запас местной экзотики -- питьевой спирт 96о с зелёно-белой этикеткой! Его в эти места завозили для охотников, чтобы они могли на зимний сезон в зимовье нести меньший объём, и чтобы бутылка не лопнула при очень низкой температуре, так как водка здесь зимой замерзала. Отрядную, официально разрешённую для ночного обогрева водку выдавала Колина жена - Лена. Она каждый вечер наливала нам с Денисом по сто граммов, положенных распоряжением начальника экспедиции. При этом полагала, что Коле дополнительный обогрев ни к чему, потому что он спит с ней, и ему и так тепло. Коля не был согласен с этим решением, но поскольку ему не было дано Леной право обсуждать его, то пришлось смириться с таким объяснением дискриминации женатого человека.
Неофициальный запас спирта хранился у Тани, и им распоряжалась она. Каждый вечер она выдавала нам его по пятьдесят граммов. Поскольку и Лена, и Таня считали, что выдают нам спиртное единолично, а мы с Денисом не прилагали никаких усилий для того, чтобы разубедить их в этом заблуждении, то оказались в выигрышном положении и получали даже бо¢льшую дозу, чем необходимо было для ночного обогрева. Таня тоже считала, что Николаю и так хорошо и тепло, и горячительные напитки ему ни к чему.
Как-то вечером Коля задержался у костра дольше обычного и стал невольным свидетелем ежевечернего отрядного действия перед отходом ко сну. Из их с Леной палатки раздался голос: "Ребята! Подойдите, пожалуйста, сюда". Мы подошли к палатке с металлическими кружками в руках, и, не заходя внутрь палатки, протянули свою посуду туда. Раздалось бульканье наливаемой жидкости, и мы вернулись к костру с частично заполненными кружками. Не успели присесть на обрубки бревна, как раздался призывный голос из другой палатки. Мы быстро подошли туда, из палатки показалась Танина рука с бутылкой спирта и налила нам в те же кружки свою дозу.
Коля, как заворожённый, молча, округлившимися, изумлёнными глазами наблюдал за стремительным развитием событий. Как выяснилось, он и не подозревал, что в его отряде каждый вечер происходит такой таинственный, вкусный для каждого мужчины обряд. Мы подошли к Коле от Таниной палатки с кружками, наполовину наполненными коктейлем водки со спиртом, называемым здесь "белым медведем". Николай, восхищённо глядя на нас, протяжно произнёс: "Н-у-у вы ж-у-уки!".
Мы с Денисом, как и Таня с Леной, были уверены, что Коле не нужен дополнительный спиртовый подогрев, и только из вежливости предложили ему присоединиться к нам. К нашему великому удивлению, он выказал живой интерес к этому предложению, тут же подставив свою кружку для честной делёжки наших "белых медведей". Жадность никогда не относилась к числу наших с Денисом пороков. К тому же мы искренне посочувствовали Колиной проблеме женатого человека, находящегося в поле в одном отряде с такой заботливой половиной, точно знающей за него, чего он хочет, а чего -- нет. Эти причины побудили нас взять Колю в ежевечерние собутыльники, тем более что выдаваемая нам двойная доза, позволяла сделать это без ущерба для конечного результата.
Мы соблюдали конспирацию, и наши тайны: и двойная выдача спиртного, и его честная делёжка с Колей, - остались нераскрытыми до конца сезона! Теперь после пожеланий спокойной ночи женщинам, мы с Колей задерживались для бесед ещё на час-другой, якобы для обсуждения производственных проблем. На самом деле, после употребления "белого медведя" нам необходимо было потрепаться на любые темы, чтобы положительный эффект от употребления ценного продукта не пропал даром. И действительно: выпить и не поговорить -- ну это было бы уж слишком! Во всяком случае, с точки зрения русского человека!
Во всех отрядах были рации типа "Карат". Каждый вечер в определённое время на общей волне, начальники отрядов выходили на связь с начальником экспедиции. Борис Константинович находился в фактории Ошарово с более мощной радиостанцией марки "Алмаз". Ему докладывали о состоянии текущих дел, о проблемах, о потребностях отрядов в продовольствии и оборудовании, о здоровье сотрудников отрядов.
На первую точку наш отряд прибыл в количестве пяти человек: Коля, его жена Лена, Денис, ваш покорный слуга, и Таня. Немного позже к нам присоединился шестой участник - секретарша института Валя. Наш обычный день начинался с разведения костра и плотного завтрака из мяса с кашей или макаронами. В экспедицию был завезён запас тушёного мяса в консервных банках, называемый в народе "тушенкой", на весь период полевых работ, но его сдали в конце сезона начальнику партии практически нетронутым. В первые дни заброски наши ребята "до¢были", как говорят местные охотники, лося, поделили его между отрядами и ели исключительно "свежатинку" или "убоинку" - как здесь принято называть такое мясо.
Хлеба, как такового, не было, да и откуда ему было взяться в глухой тайге! Сначала ели не очень вкусные твёрдокаменные галеты, а потом наша сердобольная повариха с Ошаровской базы -- легендарная Митрофановна - научила печь на раскалённом в костре камне лепёшки из муки. С её лёгкой руки вся экспедиция называла их "ландоликами". Название оказалось настолько запоминающимся, что прижилось не только в моей, но и в семьях многих других участников экспедиции, и существует до сих пор. Эти самодельные, кое-где пригоревшие, лепёшки были всё-таки намного вкуснее галет, довольно быстро всем надоевших. "Ландолики" были торжественно введены в наш ежедневный рацион, несмотря на трудоёмкость их изготовления.
Хотя, с другой стороны, почти всё свободное время члены отряда проводили у согревающего и освещающего костра, так что можно было без большого напряжения совмещать приятное с полезным. Одним из местных доступных нам кулинарных изысков, конечно же, был индийский чай второго сорта, завариваемый в котелке с пучком зверобоя и листьями чёрной смородины. Впоследствии, я много раз заваривал подобный чай и во время каких-то полевых работ, и дома, и на базах отдыха. Но таким вкусным, как на Подкаменной Тунгуске, он нигде и никогда не был!
После превращённого в целый ритуал завтрака, мы с Денисом и Колей вынимали из планшетов топографические карты. В результате честной делёжки, выясняли, кто по какому из намеченных на сегодняшний день маршрутов пойдёт. Отмечали на картах устья притоков -- начала каждого из походов. Назначив контрольное время встречи вечером, разъезжались по исследуемым сегодня притокам Подкаменной Тунгуски: Коля с женой Леной и Валя с Денисом -- на широком устойчивом вместительном "Прогрессе", а мы с Таней -- на выданном мне в сезонную собственность юрком маневренном "Пеликане". Мой "корабль" иногда бывал и быстроходным, но только тогда, когда я ездил в маршруты один. А впрочем, расстояния по реке от очередной отрядной базы были небольшими, светового дня для завершения маршрута нам вполне хватало, так что мы никуда особенно и не спешили.
Выданное мне для походов в тайгу ружьё необходимо было прочистить выстрелом. Только так можно было убедиться в отсутствии раковин, микротрещин и других неисправностей внутри ствола, незамеченных при визуальном осмотре. Дефекты могли образоваться после длительного промежутка времени его бездействия, а моё ружьё не использовалось несколько лет. При первом выстреле ствол ружья необходимо было держать как можно дальше от себя, так как его могло просто разорвать.
Постоянные, штатные геологи экспедиции давно приобрели личные ружья по своему вкусу. Это были и двустволки, и трёхстволки, с горизонтальными или вертикальными стволами, но один ствол у всех ружей был обязательно нарезным. Оружейный арсенал сотрудников экспедиции был разнокалиберным и весьма пёстрым и по маркам, и по ценам, и по дальности и кучности боя, и многим другим показателям.
Выданная мне государственная одностволка была крайне неудобна в тайге. Если я заряжал её дробью, то, в случае встречи с опасным зверем, нужно было как можно быстрее перезарядить ружьё пулей-"жаканом". Как показала практика, в условиях опасности сделать это было очень непросто! Если же я держал в стволе "жакан", то в случае встречи нужной добычи, необходимо было так же быстро перезарядить одностволку дробовым патроном. Практически это было невозможно, так как звери и птицы в тайге поведения вольного, и категорически отказывались хоть немного подождать, пока я поменяю патрон, и неспешно убегали или улетали "в туманну даль"! К счастью, мне этого не нужно было по моральным причинам, да и спасённая мною, по крайней мере, до конца сезона, сибирская лайка Дашка, распугивала всю дичь на сотни метров вперёд!
Прочищал я ствол ружья выстрелом уже после заброски в тайгу. Отойдя в сторону от нашей отрядной стоянки, отвёл правую руку с ружьём в сторону, благо у этого ружья был очень удобный пистолетный приклад, отвернулся, чтобы в случае разрыва ствола не изуродовало лицо и не повредило глаза, и нажал на курок. Небольшие раковинки в стволе видимо всё же были, потому что отдача от выстрела была сильнейшей. Ружьё вывихнуло бы мне кисть руки, если бы я его не выпустил. Одностволка упала из руки на мох, вывихнув только большой палец на руке, который мы у вечернего костра всем миром и вправили. При этом все оказались знатоками в этом вопросе и так усердно дёргали за него, что чуть не оторвали! Может быть, и оторвали бы, если бы мне это не надоело, и я не отнял, наконец, у них эту игрушку, лишив развлечения на оставшийся вечер. В результате ствол ружья не разорвался, и теперь я был вооружён, так что можно было без опасений ходить в таёжные маршруты.
По технике безопасности в таёжных условиях, в каждом маршруте должны были участвовать не менее двух человек, на случай разнообразных непредвиденных обстоятельств. Наши маршруты пролегали от устья притока - места его впадения в Подкаменную Тунгуску, до истока - подземного ключа, выходящего на поверхность и дающего начало притоку. Из подземного ключа мы отбирали пробу воды, состоявшую из трёх стеклянных бутылок объёмом 0.7л, герметично закрываемых резиновыми сосками сразу после отбора пробы. Кроме того, из самого притока отбирали три пробы по профилю, то есть: около истока, из средней части притока, и около его устья. Уже по возвращению на точку, горлышко каждой бутылки ещё и парафинировали -- закутывали марлей, которую пропитывали, заливали расплавленным парафином.
К окончанию маршрута вес набирался немалый. Маршрут пролегал по мягкому глубокому мху. Ноги при ходьбе без твёрдой опоры, по "персидскому ковру" - как здесь называли этот мох, сильно уставали, особенно в начале сезона. А после самого первого маршрута пришлось устраивать незапланированный выходной день для отдыха ног и подсыхания лопнувших мозолей. Заживали потёртости на ногах ещё не меньше недели. Со временем я научился (не без подсказки "старого таёжного волка -- маршрутника", "набившего ногу" на подобных походах, начальника нашего отряда Коли) отыскивать оленьи или сохатиные тропы, проходящие вдоль притоков Подкаменной Тунгуски. С этого момента весь запланированный маршрут проходил по ним, что было намного легче. Хотя эти узкие полоски, шириной в оленье копыто тоже были покрыты мхом, но его слой был тоньше, а тропа была немного утрамбована копытами животных, и, соответственно, намного твёрже нехоженой целины.
В маршруты мы брали обычно, по банке сгущенного молока на человека, галеты, сахар и чай. В качестве неприкосновенного запаса, на непредвиденный случай вынужденной ночёвки в тайге, постоянно носили с собой полукилограммовую банку говяжьей "тушёнки". В один из первых маршрутов, я забыл на базе свой охотничий нож, которым обычно вскрывал консервные банки с "тушёнкой". Когда подошло время обеда, и я выяснил это, то настроение испортилось. Нагулявшись по свежему воздуху и изрядно устав от "трудов праведных" я проголодался, "как волк"!
Камни, встречавшиеся в маршруте в долинах притоков, представляли собой хорошо окатанную гальку и смогли только превратить банку в нечто бесформенное, так и не проделав в ней ни одной дырки. Что я вытворял с этой банкой, трудно описать словами. Это надо было видеть! Около получаса я бросал банку на камни, бил по ней всем, что было под рукой, пока, наконец, не нашёл довольно тонкую, плоскую гальку. Ею я проделал в банке небольшую дырку, через которую веточкой достал всю тушёнку. Открывая банку и добывая мясо из неё, вымотался больше, чем от самого маршрута, зато наелся и возгордился своей находчивостью в сложной ситуации.
В экспедицию были приняты сезонными разнорабочими трое "бичей", с непременным условием полного запрета употребления спиртного. Они изготовили для всех членов экспедиции, регулярно уходящих в тайгу, так называемые "чифирбаки" (уж по "чифирю -- то" они были большими специалистами!). "Чифирбаки" представляли собой поллитровые жестяные банки из-под "тушёнки". Они были тщательно обожжены и прокалены в костре. Крышка была аккуратно срезана, а сквозь стенки вверху банки продёрнута проволочная ручка. В таком "чифирбаке" кружка воды закипала за считанные минуты от подогрева несколькими сожженными щепочками или, если в тайге было сыро, от огня одной таблетки "сухого спирта". Даже на коротком привале вполне можно было позволить себе кружку чая.
В тайге весной не было такого разнообразия подснежников, как в средней полосе европейской части России. Зато вся тайга полыхала от обилия жарков. Жарки -- это сибирские подснежники ярко-жёлтого цвета, с красными пятнами и полосками, а встречались и полностью огненно-красные. Сплошной ковёр прижившихся на вечной мерзлоте подснежников-жарков и создавал тот яркий неповторимый колорит жёлто-красного буйства весенней сибирской тайги, который мне посчастливилось увидеть! Так же внезапно, как и появились, жарки и исчезли. Прошло буквально два-три дня, и как будто никаких цветов и в помине не было!
Через короткое время тайга расцветилась уже в сизовато-голубоватый цвет! Это поспела голубика. Количество её было таково, что на расстоянии виден был только сизовато-голубоватый цвет, слившийся в одно равномерно и насыщенно окрашенное поле. Без всякого преувеличения - это были десятки и сотни тысяч тонн вкуснейших полезнейших неиспользуемых ягод! Богатая у нас страна. Эх, на "большую землю" бы этот деликатес, цены бы ему не было! Внешне голубика и по кустам, и по ягодам представляла собой увеличенную копию черники, можно сказать, что это была сибирская черника. Однако по вкусу, кисло-сладкая, вкуснейшая, очень богатая витаминами, голубика не шла ни в какое сравнение с почти безвкусной черникой. Все местные жители заготавливали на зиму голубику, протёртую с сахаром. Если зимой был достаточный запас этого деликатеса, то никакого авитаминоза, тем более цинги, не могло быть.
В первый же день появления голубики вся экспедиция наелась ею до отвала, за что и поплатилась оскоминой, а некоторые и расстройством желудка, так как ягоды были ещё не совсем спелыми. Несколько дней мы не могли, есть не только голубику, но и любую, сколько-нибудь твёрдую еду, пока не прошла оскомина. А затем, наученные горьким опытом, стали выбирать наиболее спелые и крупные ягоды. Мы набрали немного голубики впрок, пересыпали её сахаром и с удовольствием употребляли, как с чаем, так и отдельно, чтобы полнее смаковать её вкус! Могу с полным знанием предмета обсуждения заявить, что это был истинный деликатес.
Только мы обосновались на очередной точке, как зашёл в гости местный русский охотник, проезжавший по реке. Из причалившей лодки вышла на берег и его собака -- красивая смышлёная сибирская лайка по имени Дашка. Мы усадили Валентина (так звали охотника) у костра, накормили и угостили спиртом. Во время неторопливой беседы, под звук потрескивающих горящих сучьев, он вдруг произнёс: "Я решил завтра пристрелить Дашку -- "белочницу", потому что она работает только до обеда, а я не могу содержать бездельницу". Дашка была весёлой ласковой и непоседливой собакой. Пока её хозяин сидел с нами у костра, она успела обследовать окрестности и вертелась возле палаток. Дашка живо интересовалась нашей стоянкой, не подозревая о своей завтрашней трагической преждевременной кончине, не зная, что только что была приговорена своим жестоким хозяином к смертной казни через расстрел в самом расцвете её собачьих лет!
Заявление Валентина прозвучало резким диссонансом к умиротворяющей обстановке задушевной приятельской беседы у костра. У меня по душе как будто кто-то наждаком провел. Мне стало жаль любопытную подвижную красавицу-лайку, и я попросил Валентина: "Слушай, а оставь Дашку мне на сезон. Мои маршруты всё время будут проходить по тайге, а там мало ли какого зверя или человека встретишь. А тут со мной всё-таки будет приспособленная к местным условиям сибирская лайка". Охотник помолчал, подумал, счёл доводы разумными и внял моей просьбе, но предупредил: "Ладно, бери. Но Дашка будет жить только до твоего отъезда. Потом я её всё равно пристрелю".
Даже до окончания полевого сезона, в Подкаменной Тунгуске утечёт много воды. А что решит охотник, перед самым охотничьим сезоном по отстрелу белки и соболя, с лайкой -- "белочницей" -- это был большой вопрос. Я подумал, что его всё равно "жаба задавит" убивать приносящую прибыль, подготовленную к охоте Дашку, даже если она и облает для него чуть меньше белок, чем ему хотелось бы. Забирая себе на сезон Дашку, я ощутил радость. На душе у меня было легко, хотя и вешал на себя заботу о собаке до конца сезона даже не будучи "собачатником" - любителем собак. С детства относился к неисправимым поклонникам семейства кошачьих -- был отъявленным "кошатником".
Охотник перед отъездом наградил меня поллитровой банкой голубики, протёртой с сахаром: "Это тебе приданое за Дашкой!". Расстались довольными друг другом. Мне показалось, что убивать Дашку Валентину и самому не очень-то хотелось, поэтому он и возрадовался отсрочке в приведении в исполнение своего же приговора и одарил меня на прощание вареньем. Но не убил он собаку по чужой просьбе.
Дело в том, что местные охотники -- были ребятами упёртыми. Их девизом была фраза: "Сказано -- сделано!". Наверное, в тех суровых условиях, в которых они работали зимний сезон (семь месяцев в одиночестве в крохотной избушке -- зимовье), только такие люди и могли здесь существовать. За свои слова люди отвечали и на ветер их не бросали. Даже в не совсем трезвом состоянии, сначала думали, а потом говорили. Лишь однажды сболтнув что-нибудь впустую, можно было получить на всю оставшуюся жизнь ничем не смываемое клеймо-"трепач".
Дашка во всех дальнейших маршрутах сопровождала меня безотлучно, как и было положено хозяйской охотничьей собаке. За хозяина она признала меня не сразу. Почти сутки ходила на некоторой дистанции от нашего лагеря. Несколько раз я пытался подойти к ней и накормить мясом. Но Дашка пугливо убегала от меня и еду из моих рук не брала. Только на следующий день она подпустила на расстояние вытянутой руки, съела предложенный кусок мяса, и больше не отходила от меня ни на шаг до конца сезона.
Уже в качестве хозяйской собаки она попыталась "сесть мне на шею" - расширить рамки поведения, дозволенного охотничьей собаке, и держаться со мной запанибрата. Но Валентин заранее предупредил, что можно и чего нельзя ей позволять: "Собака не имеет права жить, спать и даже просто заходить в палатку хозяина. Для этого у неё есть навес перед палаткой (на выезде) или своя будка (дома). В перерывах между охотами её должен кормить хозяин. Если нет специально заготовленного корма, то давай ей просто сырое мясо, не вздумай дать ей варёное или жареное! Наши собаки приучены к сырому мясу, а другим их и от охоты можно отвадить, и желудки им расстроить.
Во время охоты лайка имеет право облизать горячую кровь с каждой застреленной белки -- это её награда. После снятия шкурки, тушка зверька также отдаётся собаке -- это её обед. И вообще, держи её в строгости, требуй безукоснительного выполнения всех своих приказов. Слабину любая охотничья собака, а хитрая и ленивая Дашка в-особенности, почувствует сразу. Тогда управлять ей станет намного сложнее. Она вообще может перестать слушаться".
Дашка, через час после признания меня хозяином, зашла в палатку и улеглась спать в пологе на мой спальник, правда, для начала, в ногах. Я оторопел от такой неслыханной наглости, вспомнил наставления Валентина и тут же провёл с лайкой короткую, но чрезвычайно эмоциональную беседу при помощи своего сапога-болотника. Получив энергичного пинка, Дашка громко и разочарованно заскулила и около часа не подходила ко мне -- обижалась и переживала крах попытки изменения своего статуса с новым хозяином. Потом она, обречённо вздохнув, легла на своё законное место под навесом палатки и больше не делала попыток "построить меня".
Так как Дашка была
"белочницей",
то и искала белок, распугивая всю остальную живность в радиусе 200 --
Довольно странное словосочетание -- "оглушительная тишина", тем не менее, точно отражало восприятие таёжных звуков после непрерывного городского шума. В первые дни пребывания в тайге от тишины, в ушах начинался непрерывный звон. Затем он проходил, периодически возвращаясь, правда, всё реже. Однако "звенящая тишина" лично меня время от времени посещала до самого завершения полевого сезона.
Дашка при мне выполняла важную функцию защиты фауны тайги от меня -- молодого, горячего и недостаточно разумного пришлого чужака, вооружённого, и засыпанного патронами "по самые уши". Сначала меня раздражала её активность, лишавшая возможности проявить свои охотничьи таланты, и блеснуть ими перед товарищами и местными охотниками. Но уже в первую неделю сезона моё отношение к охоте начало меняться, а к середине - претерпело кардинальные изменения. Я уже был благодарен Дашке за то, что она невольно дала мне время подумать над проблемами взаимоотношений с животными, и сократила количество охотничьих "подвигов", о которых впоследствии пришлось бы пожалеть. Так что эта сибирская лайка своей непоседливостью оказала мне неоценимую услугу и сполна расплатилась за заботу о ней, и спасение её собачьей жизни!
Как-то в начале сезона, геологи из соседнего отряда попросили меня застрелить для них белку или бурундука. Они хотели сделать из их шкурок "мыша" - приманку для ловли редкой крупной хищной рыбы -- тайменя. Был я молод, кровь кипела, охота здесь считалась одной из основных мужских добродетелей, и я с лёгким сердцем согласился, о чём сейчас искренне сожалею.
Сегодня я считаю, что разумному существу - человеку, который ведает, что творит, безнаказанно убивать "братьев наших меньших" - неразумных зверей и животных, которые не могут защититься -- отвратительно и постыдно. Кроме случаев необходимой самообороны или угрозы голодной смерти. Из отношения к зверям и животным вытекает и формируется жизненная позиция человека и по возможным действиям к людям, особенно к тем, кто слабее него. К разумному же "царю природы" моё отношение не столь однозначно, и если какого-то негодяя современный "Робин Гуд" покарает за дела подлые самостоятельно прямо здесь, на земле, не дожидаясь торжества правосудия, а также суда небесного и гнева божьего, то я этому мстителю - не судья, хотя и против смертной казни.
Читая эти строки, может сложиться ошибочное впечатление, что я ангел, только и думающий об искоренении ереси в нашем земном мире с оружием в руках. Спешу заверить вас в том, что: ни то, ни другое! Более того, в сложных ситуациях я мысленно прошу небеса не ставить меня перед необходимостью убивать человека и, тем самым, не брать на себя решение, принадлежащее даже не правосудию, а богу ли, року ли (не знаю, как называется высший разум, но что он существует независимо от нашей веры в него -- убеждён!). Это касается только редких критических ситуаций, когда порядочному человеку, нужно любой ценой защитить здоровье, жизнь или честь свою или близких людей. Как просил Иисус своего отца-бога, заранее узнав, что ему предстоит умереть на кресте: "Отче, да минует меня чаша сия!".
Поднявшись по обрывистому берегу реки, я почти сразу увидел сидящего на ветке и совершенно не боящегося меня, непуганого человеком бурундука. Это был серый зверёк с чёрными полосами и пушистым хвостом, который он использовал в качестве руля или парашюта (в зависимости от необходимости) при прыжках с дерева на дерево. Он с интересом рассматривал меня своими любопытными блестящими чёрными бусинками - глазами. Если бы он знал, что жить ему с этого момента осталось около минуты. А своими любопытными глазками рассматривал он свою Смерть, в "энцефалитке" - вместо балахона, и с ружьём -- вместо косы!
Бурундук -- это почти точная копия белки, только немного иначе окрашенная, да ещё, пожалуй, хвост у него поменьше. Прицелившись с колена метров с десяти, выстрелил в него не самой крупной дробью - "тройкой". Когда дым рассеялся, то не увидел зверька ни живого, ни мёртвого. Я был в полном недоумении! Мне от природы была дана рука снайпера. Я же умудрился промахнуться с расстояния в десять метров из ружья двенадцатого калибра (а это уже ближе к мортире). Подошёл к ветке, на которой сидел бурундук, внимательно осмотрел её и нашёл клочки шкурки зверька. Только тогда понял, что выстрелом из своей "мортиры" буквально разорвал зверька на мелкие части! Бурундука-то убил, но от него ничего не осталось, и "мыша" ребятам делать было не из чего.
В душе шевельнулось какое-то смутное тревожное не совсем понятное самому чувство. Оно было похоже на некоторый психологический дискомфорт оттого, что на этой ветке только что сидел живой любознательный бурундук, а теперь, из-за моего выстрела, бесследно исчез с неё, да и вообще с планеты Земля, как будто и не появлялся на ней вовсе. Это было ощущение вдруг образовавшейся в душе пустоты, в той маленькой нише, которую успел занять этот впервые в жизни увиденный мной доверчивый зверёк. Однако был я молод, никакого желания копаться в своих душевных тонкостях не было, и, мотнув головой, как бы стряхнув с головы возникшие сомнения, как истинный "царь природы", двинулся на дальнейшее покорение тайги и её обитателей.
Вскоре, уже в тайге, увидел белку, высоко сидящую на могучем кедре. Переданная мне охотником красавица лайка Дашка была профессиональной белочницей. Она-то и облаяла эту белку. Памятуя свой предыдущий неудачный опыт с бурундуком, и более объективно оценив огромную убойную силу одностволки, зашёл сбоку кедра. Тело белки было закрыто стволом дерева. Мне была видна только её голова. Белка неотрывно смотрела на Дашку и сидела неподвижно, вцепившись в ствол громадного дерева на высоте примерно десяти метров от земли, чтобы не выдать себя движением.
И действительно, чуть отведя в сторону глаза, снова отыскать белку на кедре было невозможно. Она застыла на время, а по рыжему цвету точно подходила под цвет коры и сучьев кедра. В этот момент я понял необходимость и незаменимость собаки -- белочницы при подобной охоте. Моя Дашка не только выследила белку, но и, облаивая безостановочно, ни на мгновение не выпускала её из своего поля зрения. По цепкому взгляду лайки я легко обнаружил свою новую, уже вторую за сегодня, жертву.
Стоя под деревом, вскинул ружьё. Почти не целясь, выстрелил в направлении белки, и увидел летящий вниз рыжий комок. Белка упала на мох, сделала несколько беспорядочных, отчаянных, предсмертных прыжков в разные стороны и затихла. Дашка даже не вздрогнула от выстрела, видимо была привычна к этому звуку. Она тут же подбежала к неподвижно лежащей, мёртвой, окровавленной белке, и слизала с неё кровь. Горячая свежая кровь убитого зверька была наградой Дашке за удачное облаивание и добычу охотничьего трофея. Подошёл ближе, отогнал в сторону увлёкшуюся облизыванием Дашку, и осмотрел убитую белку. Мёртвая - она выглядела какой-то жалкой и гораздо меньшей по размеру, чем - прыгающая по деревьям. Зверёк был сражён двумя дробинами: одна попала ему в глаз, другая в переднюю лапку.
Что ж, заказ был блестяще выполнен, с минимальными разрывами шкурки! Товарищи похвалят меня за оказанную услугу, сделают из её шкурки приманку для тайменя, и займутся ловлей вожделенной рыбины. Завернул беспомощную, податливую, ещё тёплую тушку в заранее припасённый кусок ткани, и положил в рюкзак. Но вот беда, почему-то ощутил полное отсутствие охотничьего азарта. В душе не играли победные марши, так как не было ни малейшей радости победителя или, на худой конец, просто чувства удовлетворения удачливого охотника. Да что там радости или удовлетворения - даже чувства выполненного долга не было!
Совсем наоборот, вдруг почувствовал щемящую сердце жалость к безвременно погибшей от моей руки красавице -- белке. Рассматривая свой таёжный трофей, вдруг пришёл в полное смятение. Из приподнятого возбуждённого состояния охотничьего азарта, как-то сразу, без перехода, перешёл в -- противоположное, уныло - подавленное. К себе, "царю природы" ощутил отвращение, до тошноты, за совершённое убийство, какими бы просьбами оно ни оправдывалось.
Вдруг ясно осознал, что это, казавшееся невесомым существо, только что грациозно перелетавшее с дерева на дерево, на некоторое время, зависавшее в воздухе во время полёта, больше никогда и никуда не прыгнет. Потому что я убил его. Навсегда! В эти минуты я твёрдо решил для себя на всю оставшуюся жизнь -- больше от меня смертей "братьям нашим меньшим" не будет, не взирая ни на чьи просьбы. Когда они самостоятельно выясняют отношения между собой, порой убивая и съедая один другого, то это естественный отбор, это их закон жизни, необходимость.
Спрашивается, а я то: сытый, одетый, обутый образованный, до зубов вооружённый -- зачем лезу убивать таёжное или какое-либо другое зверьё? Мне-то что за жизненная необходимость в этом? Ответов на эти естественные простые вопросы, как вспышка молнии, озарившие мой разум (да полно, разум ли!?), я не нашёл, по той простой причине, что их не было, да и не могло быть! Убить ради азарта, из-за шкурки, потому, что кто-то попросил, - всё это настолько мелко и незначительно по сравнению с жизнью и смертью любого из "братьев наших меньших", что не может быть ответом и служить оправданием мыслящему существу, обладающему способностью к абстрактному мышлению.
Не могу сказать, что также категорично отношусь к жизни птиц и рыб, которые "тонкого соображения не имеют", но мне их тоже жаль. Стараюсь никому не навязывать своего мнения. Понимаю, что я, по своей сути, активный противник агрессии, адвокат, "зелёный" - "гринписовец", защитник природы. Даже во время игры в футбол у меня лучше всего получалась роль защитника. Однако, высказанное выше мнение об отношении к животным, считаю единственно правильным для современного цивилизованного человека любого склада характера. С теми же, кто считает иначе, мне просто не по пути! С тех пор прошло много лет. До сих пор, к счастью, удавалось выполнить свой обет.
Однажды к палаткам нашей стоянки подошла брошенная больная собака. Сокурсница Таня попросила меня убить её, чтобы та не портила ей настроение своим видом. Когда я отказался, она попросила моё ружьё, чтобы самой пристрелить её. Так же холодно отказал ей и в этой просьбе.
Взглянув на моё лицо и перехватив устремленный на неё ледяной взгляд, Таня сказала с вызовом, что да, она - смелая и не боится (подразумевалось - в отличие от меня) убить, хотя я и пытаюсь осудить её за это. Прежним ледяным тоном высказал большое сомнение в необходимости наличия безмерной храбрости для добивания из моей "мортиры" еле бредущей больной собаки. После небольшой напряжённой паузы настоятельно порекомендовал ей больше ко мне с подобными просьбами не обращаться, так как выполнены они не будут, а наши отношения будут испорчены окончательно. У Тани было своё мнение на этот счёт. Однако мой вид и холодный официальный тон беседы подсказали ей, что спорить со мной сейчас бессмысленно. Она запомнила этот разговор, во всяком случае, больше к этой теме мы не возвращались до конца сезона.
Правда через некоторое время, ближе к окончанию сезона, Таня буквально ворвалась в мою палатку с криком: "Скорее, скорее! Убей, пожалуйста, оленя! Я обещала мужу привести из экспедиции рога!". Я вышел из палатки, правда, без ружья, потому что никого, и ни по чьей просьбе не собирался убивать, и посмотрел в указанном Таней направлении. Мне открылась картина, достойная кисти художника: Подкаменную Тунгуску переплывал олень с громадными, ветвистыми, красивейшими рогами, видневшимися над рекой как раскидистый зимний куст, состоящий из сучьев без листьев. Не отрывая взгляда от этой дивной картины дикой таёжной природы, нечасто встречаемой даже здесь, я вполне резонно заметил Тане: "Рога мужу ты и так уже везёшь, да ещё какие! Его просьбу ты добросовестно выполнила, поэтому необходимость убийства этого красавца -- оленя автоматически отпадает!".
Про рога я сказал, подразумевая её бурный роман с начальником соседнего отряда. Более пышных рогов для её мужа трудно было и придумать! Хотя каждый из этих "голубков" жил на своей отрядной стоянке, но Саша Гагарин умудрялся, чуть ли не ежедневно навещать свою "голубку", приезжая после трудового дня на "Прогрессе", засиживаясь допоздна, и частенько оставаясь до утра. Так что время "поворковать" как следует, у них было.
Эти двое совсем не худеньких молодых людей так сотрясали двухместную палатку, не рассчитанную на пылкие сексуальные забавы таких крупных любовников, что временами казалось, что сейчас она будет сорвана, и они предстанут перед нами, в чём мать родила, прямо в разгар любовных маневров. Молодости, сил и энергии, в том числе и сексуальной, у них было, хоть отбавляй, поэтому рога Таниному мужу ветвились, становясь всё пышнее и раскидистей, и уже давно превзошли по своим размерам и оленьи и лосиные!
Борису Константиновичу не нравился такой расточительный непроизводственный расход бензина, однако он понимал бессмысленность запрета на подобные поездки, к тому же, сам он находился далеко от стоянок отрядов.
Поскольку "Прогресс" соседей всё равно каждый день плыл к нашей стоянке, то геологи из отряда Гагарина сначала робко и изредка, а потом всё смелее и чаще стали также навещать нас. В результате этого, в конце сезона мы проводили большую часть вечеров у костра в расширенном составе. Это благотворно сказалось на моральном климате в обоих отрядах, обеспечив некоторую разрядку напряжения, накопившегося внутри каждого небольшого замкнутого коллектива. Правда, первое время такому единению отрядов мешала одна возмутительница спокойствия, но её быстро отослали на основную базу в Ошарово. Смеха, песен и шуток стало больше, а стычек, недомолвок и раздражения -- меньше. Может быть, поэтому начальник зкспедиции сквозь пальцы смотрел на ежедневно курсирующую между отрядами лодку. Он только постарался спланировать работу наших двух отрядов так, чтобы рабочие базы постоянно находились недалеко друг от друга, перемещаясь синхронно.
Во время маршрутов мы нашли больше десятка рогов. Каждая пара была соединена куском черепной кости. Эти рога принадлежали умершим или убитым диким животным, чаще сохатым, чем оленям. Однако были они тяжеленными и как назло, встречались далеко от реки. Я и так в маршруте был навьючен, как вол, поэтому на отрядную базу их так и не принёс. Да, таёжная, охотничья жизнь с её сверхдлинным рублём была точно не для меня! Охотники получали за сезон от пяти до двадцати тысяч рублей, что было в советское время огромной суммой. Но ни за какие деньги я больше не хотел убивать невинных, прекрасных в своей природной дикой красоте зверей! Встречая какого-нибудь большого или маленького зверя в тайге, всегда останавливался, затаивался, чтобы не спугнуть и издали любовался им. Это доставляло чисто эстетическое удовольствие.
На всё время пребывания на Подкаменной Тунгуске, начальник нашей геологической экспедиции Борис Константинович завёз необходимое количество говяжьей тушёнки, из расчёта: одна пол-литровая банка на двоих в день. Но, неофициально, нам было разрешено местным егерем добыть за сезон двух -- трёх (сколько съедим) оленей или лосей. Как только какой-то из отрядов отстреливал дичь, вечером того же дня сообщал об этом двум другим по рации: "Фауна! Появилась фауна!". Утром следующего дня из двух соседних отрядов приходили моторные лодки. Возле добытого зверя собирались представители всех трёх отрядов. Мясо делили на три части, (лучшие куски доставались добытчикам -- это служило дополнительным стимулом каждому из отрядов для успешной охоты), и, пока оно не закончится, на следующего оленя или лося не охотились.
Мясо не экономили, жарили его на большой чугунной сковороде, варили с макаронами и кашами, и вообще, приготавливали во всех видах, кто и как хотел, в меру фантазий. Когда мясные запасы начинали истощаться, снова начиналась охота на очередного зверя.
Как-то нас пригласил к себе в гости на дружеское застолье начальник метеостанции Сергей -- "Абвер". В здешних краях существовал неписанный закон -- в гости нужно было ездить без оружия. А если кто-то проезжал мимо чьей-то стоянки с оружием и останавливался, то должен был вешать предварительно разряженное ружьё на сучок или гвоздь специального столба, а нож необходимо было воткнуть в этот столб. И только после этого, уже безоружному гостю, можно было садиться за стол, где в любое время суток ему предлагали еду и спиртное. Я неважно чувствовал себя и не поехал на пирушку. Туда съездила сборная команда из двух отрядов.
После окончания сезона встретившись в общежитии со своими товарищами: Лёшей -- "Усом" и Толиком -- "папой Булкиным", отработавшими полевой сезон на Нижней Тунгуске, где таёжные законы ничем не отличались от - Подкаменной, услышал от них интересное развитие истории подобной поездки в гости в их экспедиции.
Начало посещения каких-то местных знакомых было аналогичным. Несколько человек без оружия съездили на встречу с употреблением значительного количества спиртных напитков, и вечером на моторной лодке " Прогресс" возвращались навеселе на свою стоянку. Мясо ранее добытого лося у них заканчивалось, и нужно было начинать охоту на следующего зверя. Вдруг неожиданно прямо посреди реки они увидели лосиные рога. Перевозить тушу лося к базе по воде легче всего, вот только оружия у этой компании не было. Быстро обыскав лодку, среди инструментов нашли топор и стали на малых оборотах мотора медленно подъезжать к лосю так, чтобы удобнее было бить его с правой руки. Один из участников экспедиции ударил топором сохатого по голове между рогов. Топор срубил один из рогов и, вместе с ним, упал на дно реки, вывернувшись из руки не совсем трезвого охотника.
Лось, несмотря на полученный серьёзный удар и другие попытки добыть его в различные вкусные первые и вторые блюда, упорно продолжал плыть к берегу. Видимо у него было своё мнение на этот счёт, и оно не совпадало с желанием пьяных геологов -- гурманов! Между тем ему оставалось преодолеть совсем небольшое расстояние. Компания же, взбудораженная близостью большого количества беспомощного в реке мяса, судорожно предпринимала последние отчаянные способы всё-таки добыть уплывающего лося! Его начали бить руками, ногами, зажимать ему ноздри. Ничего не помогло!
Лось со сбитым рогом и разбитой губой вышел из воды на берег, недобро посмотрел на кучку пьяных хулиганов. Он немного подождал, не выйдет ли кто-нибудь из этих "героев" на берег для неспешной таёжной беседы, издал угрожающий, яростный трубный, призывающий к схватке рёв, начал рыть копытом песок, пытаясь всеми известными ему способами вызвать врагов, лучше всего всех вместе одновременно, на смертельный поединок с ним. Что именно на -- смертный бой, не вызывало сомнений ни у кого из находившихся в лодке "охотников -- добытчиков". Они прекрасно понимали, что полуоглушённый взбешённый коварным нападением сохатый, просто размажет их по прибрежному песку, так как ему--то мясо геологов не было нужно. Но он так и не дождался вдруг оробевших и присмиревших противников для страстно желаемого честного боя, размашистыми резкими движениями наклонённой головы немного пободал уцелевшим рогом, со свистом рассекая им воздух, и, избитый, разозлённый, неудовлетворённый ушёл в тайгу.
Раздосадованная такой неудачей компания, после ухода лося, шумно выражая своё неудовольствие подобным исходом охоты, смотрела вслед упущенному зверю, пока тот не скрылся в тайге, повздыхала и отправилась к себе на базу. Однако выйти на берег и продолжить попытки добычи лося на твердой земле желающих не нашлось. Эти люди работали в тайге не первый сезон и знали, что когда разъярённый лось идёт по тайге, попутно сметая небольшие деревца, то от него шарахается в сторону сам хозяин тайги - медведь, уступая дорогу! Так что, на берегу, взбешённый лось легко бы добыл, даже одним рогом, всю охотничью бригаду вместе с моторной лодкой и топором!
Судьбы людей, приехавших сюда с "материка" - из обжитых мест России и СССР, почти всегда были необычны. Например, наш егерь Андрей оказался бывшим солистом Киевского оперного театра. Как-то, вернувшись из командировки, он застал жену в объятьях своего лучшего друга. В общем, ситуация получилась, как в самых распространённых анекдотах, начинающихся со слов: "Возвращается муж из командировки.". Это событие так его всколыхнуло, что он всё бросил и уехал в тайгу, где прижился и работал егерем уже много лет.
Ему было около сорока лет, среднего роста, стройный, сероглазый и черноволосый -- он был доброжелательным и спокойным человеком. Егерь немного прихрамывал на левую ногу. Сплавляясь по большой воде на быстроходной, но не очень устойчивой моторной лодке типа "Казанка", он перевернулся на одном из порогов. Винтом своего же мотора ему сильно разрезало ногу, повредив сухожилие. Андрей тогда выплыл из воронки и в ледяной воде сумел добраться до берега. Время было вечернее, развести огонь он почему-то не смог: то ли плохо завернул спички, то ли они у него выпали, то ли держал их в лодке, а не при себе. Как бы то ни было, но он после купания в ледяной воде, раненый, лязгал зубами до утра на берегу, пока его не подобрала проходившая лодка. Андрей сильно простыл и долго болел, но всё закончилось благополучно, вот только хромота осталась на всю жизнь. Впрочем, его самого это, похоже, мало смущало.
Общительный и улыбчивый, Андрей быстро нашёл общий язык с нашим небольшим отрядом, да и со всей экспедицией, и каждый год с нетерпением ожидал начала полевого сезона и приезда своих новых знакомых. Проезжая по реке, он обязательно останавливался поговорить с геологами. Ему явно не хватало общения. Киевский прежний лоск здесь с него, конечно, слетел, но он ещё был симпатичным мужчиной в расцвете лет. Мужественное, немного удлинённое гладко выбритое лицо его при встрече с нами расплывалось в улыбке. Он, картинно разводя руками, исполнял своим сочным баритоном короткий отрывок из какой-нибудь арии. На диком берегу реки это смотрелось так забавно, что мы не могли удержать улыбки. Он не обижался, так как именно на такой эффект и рассчитывал.
С егерем в лодке постоянно находился огромный белый пёс по кличке "Цыган". Это была помесь породы сибирской лайки с какой-то неизвестной. Гибрид получился размером с пол - медведя! Этот пёс заменял собой свору лаек на охоте. Когда его поселили в общий домик для собак, где уже обитала стая лаек, он выгнал их всех на улицу и поселился там один! Егерю пришлось срочно строить второй домик для остальной своры.
Как-то Андрей предложил мне, как человеку на реке новому, показать окрестности с его комментариями. Я охотно согласился, и мы стали рассаживаться в его лодке. Ничего плохого не подозревая, я устроился на носу лодки. "Цыган" угрожающе зарычал, а его хозяин крикнул мне: "Пересядь! Это его место!". Пришлось быстро пересесть в середину лодки. Во время плавания, этот громадный белый зверь постоянно нюхал воздух, беспрерывно шевеля ноздрями. По словам егеря, этот пёс чувствовал зверя по реке ("чуял" - как говорят здесь) на расстоянии нескольких километров. Этот пёс вызывал зависть у всех, видевших его охотников, и являлся предметом гордости нашего егеря. Мне показалось, что пёс общается с егерем на правах друга! На "большой земле" это выглядело бы дико, а в местных условиях смотрелось вполне нормально, так как здесь очень велико было значение собаки: она была и кормилицей, и защитницей, и единственным благодарным слушателем во время зимнего промысла охотника в своих угодьях, много месяцев обитавшего в одиночестве в маленьком зимовье.
Однажды Цыгана украли. Прошло несколько месяцев. Кто-то из знакомых охотников случайно увидел пса у другого охотника, далеко от Подкаменной Тунгуски, и рассказал об этом нашему егерю. Тот договорился с вертолётчиками за два цинка патронов для карабина (два оцинкованных ящика) и слетал за своим псом. Как рассчитался с Андреем тот охотник -- вор, не знаю, потому что сам егерь не сказал об этом ни слова. Но думаю, что если тот остался в живых, то должен бога благодарить дённо и нощно, за вновь дарованную жизнь!
Здесь человек, нарушивший неписанный свод таёжных законов, рисковал однажды просто не вернуться из тайги. Что-либо выяснить по поводу его исчезновения было невозможно, так как никто ничего не видел и не знал. Обет молчания здесь был не слабее чем "омерта" в сицилийской мафии! Хотя, конечно, все знали про всех всё, и в мельчайших подробностях!
Пока мы беседовали на нашей стоянке с хозяином Цыгана, пёс не сидел на месте, а постоянно убегал в тайгу, то в одну, то в другую сторону. У этой суперлайки был выбит один верхний клык. Егерь рассказал нам, что молодой неопытный Цыган в возрасте около полугода один удерживал сзади хозяину под выстрел огромного лося, не успел во время увернуться и получил сильнейший удар его копыта. Пёс был на грани жизни и смерти. Хозяин, забросив все остальные дела, серьёзно занимался его выхаживанием: промывал рану, прикладывал примочки из трав, кормил и поил из ложечки, и Цыган всё-таки выжил. Егерь сказал, что урок не прошел для его любимца даром, что пёс стал значительно опытнее и осторожнее, хотя страха по-прежнему не ведал. Цыган один сажал под выстрел хозяину медведя, а также мог удержать и лося.
С самой заброски мы брали с собой запас бензина для двух наших отрядных лодочных моторов в двадцатилитровых канистрах и столитровой бочке. Когда горючее заканчивалось, приостанавливали разведочные маршруты и посвящали день поиску двухсотлитровой бочки с бензином, сброшенной с вертолёта ещё перед началом сезона с высоты один - два метра в определённых точках долины Подкаменной Тунгуски. Эти бочки сбрасывались на приблизительно равных расстояниях друг от друга по всей протяжённости намеченного на сезон участка полевых работ. Место сброса каждой - было отмечено на топографической карте большим красным крестом. Вот в пределах этого креста и нужно было искать её.
Надо заметить, что все нанесённые на карту бочки, оказались именно там, где и были отмечены крестами. Казалось бы, что это естественно, что так и должно быть (а как же иначе?!). Но мы-то живём в России, и твердо знаем, что если на заборе что-нибудь написано, то это вовсе не значит, что за забором таковое и будет, поэтому были приятно удивлены. Можем же, если захотим!
Местонахождение бензинового запаса всегда располагалось недалеко от реки. Этот постулат успели усвоить коренные местные жители -- эвенки. Доставка бензина в район Подкаменной Тунгуски была и трудоёмка, и дорога, что определяло его дефицит и, соответственно, большую ценность. Именно поэтому, разыскивали сброшенные бочки с бензином не только мы, и каждая третья найденная нами бочка уже была разыскана и опустошена до нас!
Иногда приходилось брать бензин в свой столитровый бочонок из большой цистерны метеостанции. Однако добротой "Абвера" мы не злоупотребляли, и набирали у него горючее только в случае нахождения пустой бочки из сброшенного нам запаса, да и то не всегда.
Вечером все собирались у костра, начинался "совет стаи". В первую очередь проходило обсуждение итогов дня -- "разбор полётов". Совмещая полезное с приятным, это делалось во время сытной обеденно - ужинной трапезы до отвала. Лёгкое перекусывание во время маршрута на обед никоим образом не тянуло! Затем плавно, без перерыва начиналось бесконечное чаепитие с затяжными беседами на научные, политические, личные и вообще, на всевозможные темы, интересовавшие утомлённый длительным походом на свежем воздухе народ. Таёжный валежник, регулярно подтаскиваемый нами к костру, часто оказывался сырым, костёр начинал гаснуть, и мы подливали в него немного бензина.
В первый раз, когда Коля попросил плеснуть бензина в гаснущий костёр, я без всяких задних мыслей, взял полупустую 20-литровую металлическую канистру с бензином и подошёл к костру. Только собрался плеснуть из неё в костёр, как услышал громкий окрик Коли, стоявшего довольно далеко от костра, около своей палатки: "Стой!". Удивлённо посмотрел на него, и Коля коротко пояснил: "Сейчас эта канистра взорвётся у тебя в руках, обольёт горящим бензином, и ты превратишься в ярко горящий факел, освещающий окрестности и бегающий по берегу с душераздирающим звуковым сопровождением!
Такой случай уже происходил в нашей экспедиции здесь, на Подкаменной Тунгуске, в позапрошлом сезоне с одним из начальников отрядов - Плетнёвым. Пришлось срочно вызывать вертолёт. У него обгорела треть кожи, причём ожоги были довольно глубокими, прихватив и мышечные ткани. Он выжил, хотя мог при такой большой поверхности и глубине поражения умереть. Сейчас работает начальником нашего третьего отряда. Купаться уходит в сторону от людей, потому что шрамы от ожогов остались неровные и безобразные. В больнице он провел несколько месяцев".
У меня по спине пробежал неприятный холодок, а сердце бешено застучало, получив изрядную дозу адреналина, от мысленно представленной картины чуть-чуть не случившегося мгновенье назад трагического происшествия. Я понял, как близок был к участи несчастного начальника отряда! Ну да ладно, всё хорошо, что хорошо кончается! Налил из канистры немного бензина в пустую консервную банку, по совету Коли, и уже из неё плеснул горючюю жидкость в огонь гаснущего костра. Огонь аж загудел! Мокрые дрова начали гореть с потрескиванием и каким-то шипением, выделяя на поверхность веток пузырящуюся жидкость, которая тут же испарялась.
Через некоторое время сердце вернулось к своему нормальному ритму. Убыстрившееся было течение жизни, вновь вернулось в неторопливое спокойное русло. Снова охватило блаженное чувство истомы и расслабления после трудного маршрута, в дружеской атмосфере, у яркого костра, в романтическом окружении дикой тайги, за тысячи километров от цивилизации.
Наш отряд специализировался на отборе проб воды из больших и малых притоков Подкаменной Тунгуски и всех встреченных источников и ключей по её берегам. Мы базировались на одном месте примерно три - четыре дня, а затем переезжали дальше по течению реки, в сторону Енисея. Одна из наших стоянок располагалась в фактории Куюмба, что недалеко от впадения в Подкаменную Тунгуску довольно крупного правого притока, реки Юктамакит. С учётом того, что наша экспедиция работала в глухих местах, здесь мы разместились, с комфортом. Отряд занимал отдельный дом, в котором были и кровати с перинами, и посуда, да и вообще, всё, необходимое для сносной осёдлой жизни. Здесь мы чувствовали себя, как в пятизвёздочном отеле, особенно с учётом того, что всё--таки, находились в значительно отдалённых от цивилизации, от "материка", местах, как говорят в народе - "куда Макар телят не гонял!".
Как-то ночью в занимаемый нами дом пришёл молодой, разбитной, продвинутый, по крайней мере, по сравнению с другими аборигенами, тунгус с просьбой дать ему бензин в обмен на кусок оленьего мяса. Мяса у нас и своего было предостаточно, а вот бензин был на исходе. Несмотря на это, начальник нашего отряда, Коля, дал ему бензин в обмен на далеко не самое лучшее, мясо. Когда незваный гость ушёл, Коля рассказал мне занятную историю.
Выяснилось, что в прошлом сезоне, здесь, в фактории Куюмба, как-то вечером, уже в сумерках, только что ушедший проситель, в пьяном виде прицельно палил по нему из карабина! Коле пришлось добираться от своей лодки на реке к дому, в котором мы сейчас живем, где ползком, где короткими перебежками, чтобы не попасть под его пулю. Река здесь делает поворот, и примыкающий к фактории берег -- низкий. Дома Куюмбы построены на высоком коренном скалистом берегу, до которого от реки не меньше двухсот метров. Это же, сколько времени пришлось Коле играть в смертельные кошки-мышки с одуревшим от спирта тунгусом! Тем более что тунгусы - стрелки отменные, даже в пьяном виде.
Я возмутился и предложил догнать наглеца и настучать ему по организму "по рогам его, и промеж - ему!", при этом, пояснив, что так поступать нехорошо. А заодно, предложил отобрать у этого героя наш бензин, пусть тянет свою лодку на верёвочке, вспомнит детство золотое! Но Коля охладил мой пыл, высказав смелое предположение, что этот абориген, скорее всего не только не помнит, но и просто не знает об этом своем подвиге, и, услышав о нем от нас, сильно удивится! Более того, он может начать хвататься за карабин, и тогда мы окажемся в неравном положении. Дело в том, что если он нас застрелит в завязавшейся перестрелке, то для него в жизни мало что изменится: так же будет охотиться, только бесплатно и без спиртного. Если же мы его застрелим, то нам грозит "вышка" - высшая мера наказания, так как эта малая народность и так вымирает! Этими рассуждениями Коля меня, конечно же, не успокоил, но убедил в том, что начинать разборки с тунгусами, без крайней необходимости, не стоит.
Ещё готовясь к заброске в фактории Ошарово, мы с Таней и Денисом познакомились с тридцатилетней секретаршей НИИ от которого мы и работали, голубоглазой блондинкой, красавицей Валей. Мы стали частенько встречаться долгими вечерами, беседовать на всевозможные темы, шутить и довольно быстро подружились, благо ни телевизора, ни других развлечений большого города здесь не было.
Когда Денису выдали противоэнцефалитный костюм для походов в тайгу, Валя попросила разрешить вышить на его брюках красными нитками гладью три небольших цветка. Она сказала, что это будет её личный знак собственности. При этом как-то загадочно улыбнулась и произнесла непонятные слова: "Ты же мой подарок!". Денис, особо не вникая в её недоговоренности, шутки ради, разрешил вышить эти цветочки. Только позже он узнал о короткой шутливой беседе, состоявшейся между Валей и Таней в моем присутствии. В ней Валя стала расхваливать Дениса. В ответ Таня спросила: "Он тебе нравится?", та ответила: "Нравится!". Таня рассмеялась и сказала: "Ну, тогда я дарю его тебе!". Вот поганки!
Валя напросилась в эту экспедицию, чтобы отойти от какой-то несчастной любви, а заодно за таёжной экзотикой, полевой романтикой и новыми приключениями. Примерно месяц она просидела на базе партии в фактории Ошарово, а затем попросилась в наш отряд. По её просьбе ходила в маршруты в тайгу с Денисом. Он сначала не возражал против её кандидатуры. Однако очень скоро выяснилось, что для таёжных маршрутов она не годилась. Держалась всегда очень близко к нему, и, если бы он не придерживал рукой каждую из оттягиваемых веток, при продирании сквозь таёжные заросли, то она на первых же метрах пути осталась бы без глаз. На просьбы держать дистанцию, Валя могла ему сказать: "Будешь ругаться, сяду на мох и вообще никуда и никак не пойду!". Со временем она стала выполнять в маршруте то минимальное, что должна была делать, а именно: не ныть, не мешать ему, ну и проходить весь маршрут.
Посылать в один маршрут двух геологов-мужчин было непозволительной роскошью, и Денису предложили попытаться найти с Валей общий язык и постепенно натренировать её для прохождения маршрутов, начиная с самых коротких и лёгких. Конечно, после секретарской работы в институте, без соответствующей физической подготовки, ей было тяжело проходить многие километры по тайге. Однако она пыталась держать марку, желая что-то доказать, то ли себе, то ли окружающим, то ли Денису.
В один из дней, базы всех трёх отрядов, перебазировавшихся автономно, независимо друг от друга, оказались поблизости. Решили взять выходной в один день и устроить общее застолье. Собрались с самого утра, чтобы не терять драгоценного времени. Пили, пели, шутили, смеялись, ели и вообще, "отрывались по полной программе!". А уж песен было спето. Да, эти "малоземельцы" и другие бывшие участники войны сами умели радоваться жизни и всю страну научили. Недаром застойные времена в народе называли -- "застольными". Веселиться и петь песни должны были все, независимо от желания и наличия слуха. Как говорил наш Борис Константинович: "Не можешь петь -- не пей!".
Во время пирушки Валя неожиданно для Дениса (по его словам) оказалась рядом с ним. Она сидела сначала с выжидающим, затем скучающим, а потом и вовсе с обиженным видом. Он в это время распевал вместе со всеми песни, живо участвовал в общей беседе, и просто не мог, да и не хотел, все время уделять ей. Наконец, Валя начала вслух упрекать его в недостатке внимания к ней. Денис был молод, горяч, никаких обязательств за собой не чувствовал. Её требование сначала изумило его, затем возмутило, и, наконец, развеселило своей наглостью.
Тончайшие, еле-еле начавшие завязываться нити дружеских отношений разлетелись в одно мгновенье. Он тут же подробно поведал в ответ, куда ей необходимо срочно пойти, отложив все дела, и оставив его в покое. Валя после этой короткой, но пламенной речи аж взвилась в воздух со своего места. Её как ветром сдуло, и она быстро пошла, наверное, туда, куда он ей посоветовал. Вот что значит вовремя и от души подсказать человеку точный адрес и оптимальную скорость передвижения в указанном направлении. Глядя ей вслед, Денис задумчиво произнёс: "Странно, в маршрутах я что-то не замечал в ней такой прыти. Можем же, если захотим!".
Веселье продолжалось своим чередом, а Валя, видимо, чтобы досадить Денису, стала напропалую кокетничать со Славой -- рабочим из соседнего отряда, у которого только на лице были свободные от наколок участки кожи. Уговаривать его долго было не надо (он плохо разбирался в кокетстве) и, по простоте душевной, принял её кокетство за яростный призыв к совокуплению. Уже через полчаса соблазнения Слава свято уверовал в свою неотразимость. Тем более что он и раньше-то подозревал, что "все бабы" горят желанием, сложится в штабеля у его ног от одних только его бесчисленных наколок, и только природная женская скромность мешает им это сделать! Но после небольшой дозы спиртного, долго сдерживаемые к нему чувства, наконец-то, вырвались наружу и ударили фонтаном кокетства и соблазнения!
Приблизительно через полчаса Слава решил не мучить больше своей холодностью влюблённую в него "как кошка" "бабу", а выдать ей всё, что она так настоятельно у него просила. Растроганный собственной добротой, он, без лишних объяснений (к чему слова!) потащил Валю в близлежащие кусты со вполне определённой, впрочем, и не скрываемой целью.
Натолкнувшись на решительный отказ, он сначала изумлённо окаменел от женского коварства. Затем пришёл в себя, возмутился до глубины души, и уже оттуда, из глубин возмущённой души, да ещё добавив немного своей силушки, которой у него было не меряно, не целясь, заехал "изменщице коварной" прямо в глаз. Как он её не убил, до сих пор не понимаю!
Валя изумилась такому развитию событий ничуть не меньше Славы. Почти всю сознательную жизнь, работая секретаршей, она привыкла к подношению цветов, конфет, шоколада и прочих приятных безделушек, имеющих целью мелкий подхалимаж или ухаживание для завязывания лёгкого флирта. Благодаря этому у Вали сложилось превратное мнение обо всех без исключения мужчинах, желающих, по её глубокому убеждению, только одного -- угодить ей и тем самым добиться хоть маломальского её расположения.
Недовольство Славы, выказанное ей таким непривычным способом, не подпадало ни под одну из её классификаций возможных действий мужчин и ввергло в шок. Сначала она даже плакать не могла от удивления. И только спустя некоторое время, смогла осознать реальность случившегося происшествия, и буквально залилась слезами. Плакала не столько от боли, сколько от крушения радужных представлений об отношении к ней мужчин, от неожиданного, невозможного в её лёгкой безоблачной жизни унижения. Всё происшедшее явилось для неё просто трагедией!
В таком цветущем, или точнее сказать, расцвеченном виде мы с Денисом и застал её в палатке. Валя безостановочно рыдала, закрыв лицо руками. Нам стоило большого труда хоть как-то успокоить её, и узнать, что же произошло. Наконец она убрала руки от лица и, беспрестанно всхлипывая, бессвязно принялась рассказывать свою грустную историю. Впрочем, как только мы увидели её лицо, комментарии уже не потребовались. Мы видели, как она кокетничала со Славой, а дальнейшее развитие событий предугадать было не трудно. Синий кровоподтёк покрывал почти половину её лица. Первые два дня после удара глаз вообще не открывался. Затем веко стало подниматься, а синячище начал переливался ото дня ко дню всеми оттенками синего, красного, зелёного, жёлтого цветов и их разнообразных сочетаний. Это буйство красок продолжалось ещё недели две!
На разноцветный портрет, Вали проезжая по каким-то, вдруг срочно возникшим делам, группами и поодиночке, приезжала посмотреть вся экспедиция. Заезжал сюда и сам виновник -- художник Валиного нового портрета -- Слава. Он явился с видом кающегося грешника, с посыпанной пеплом головой. С лицом, выражающим сострадание и вселенскую вину, он бил себя кулаком в грудь, рвал оставшиеся на голове волосы, просил прощения у Вали и у нас с Денисом, выставил на стол бутылку спирта и просил в знак прощения и примирения распить её с ним. Раскаивался он столь искренне, что растопил сердце Вали. Мы тем более простили его, так как в схватке с нами сам Слава пострадал гораздо больше, а уж наши острые ощущения были не в счёт. Мы дружно сказали Славе, что всё забыли, распили с ним мировую, и он уехал к себе в отряд счастливым и умиротворённым. Вот так и выясняется, как мало нужно человеку для счастья!
Выяснив, что произошло, мы с Денисом, как поборники справедливости и защитники слабых и обиженных, решили позвать Славу к костру. Я окликнул его: "Слава, можно тебя на минутку". Тот подсел, нервно озираясь, не смотря мне в глаза, и заискивающе спросил: "Чего, Сань?". Он прекрасно понял, "чего" я его позвал! Как говорит пословица: "Чует кошка, чьё мясо съела"! Разговор с ним повёл я: "В награду за такие проказы тебе полагается очередной срок, потому что это подвиг уже достойный зоны, а здесь ещё не зона". Слава начал издавать нечленораздельные рычащие звуки, больше похожие на звериный рык, чем на человеческий голос. При этом он мотал головой из стороны в сторону от большого неудовольствия сложившейся ситуацией.
Затем, громко и отчаянно матерясь, Слава побежал в кромешной темноте, освещаемой только отблесками костра, к берегу реки. Запрыгнув в самую быстроходную лодку партии, ласково именуемую "Маруськой, он на бешеных оборотах её "Вихря" сделал круг по ночной реке. Затем на полной скорости вылетел на берег! Уже катясь по прибрежному галечнику, он продолжал держать ручку руля и править лодкой, что было очень смешно, несмотря на серьёзность ситуации. В результате этого короткого, но яростного заплыва, оказались сломанными винт и весь сапог мотора лодки, а сама она вылетела на берег метров на пять! Весь следующий день ребята из его отряда вместе с ним чинили "Вихрь" "Маруськи". Хорошо ещё, что смогли починить всеобщую любимицу экспедиции.
Однако цепь Славиных "славных" дел ещё не закончилась. Он выскочил из лодки, схватил охотничий нож и побежал ко мне с криком: "Я убью эту суку!". Всё это, довольно динамично развивающееся действие, я с большим интересом рассматривал, продолжая сидеть у костра. Созерцал Славино бешенство с философским спокойствием. Денис немного отошёл от костра и скрылся в темноте. Бежал Слава очень быстро. Когда он был метрах в пятнадцати от меня, я встал, зажав в подмышке одну из палок моих дубовых боевых "унчаков".
Это холодное оружие бывает нескольких видов и форм, в моём случае оно состояло из двух восьмигранных палок, сделанных из морёного дуба, соединенных между собой прочным шёлковым шнуром. Дело в том, что как раз в это время я, вместе со своими друзьями-сокурсниками из общежития, занимался борьбой "каратэ" в одной из тогдашних подпольных секций Москвы. В советские времена эта борьба, основанная на "нанесении сильных беспощадных ударов, противоречащих нашей коммунистической морали", была запрещена. За нами гонялись блюстители этой морали. Мы меняли место занятий (обычно это были школьные спортзалы) и продолжали заниматься. Время было такое. Как всякий уважающий себя каратэист того времени, я имел в своём арсенале двое учебных, круглых по форме и облегчённых по весу буковых, и одни - боевые, тяжёлые восьмигранные дубовые, "унчаки".
Вторую палку своего грозного оружия я держал в правой руке, поддерживая напряжение соединительного шёлкового шнура "унчаков" для нанесения быстрого и сильного удара. Схватка обещала быть очень быстрой, поэтому я решил, без всяких прицеливаний и премудростей, бить Славе в лоб. Однако, как выяснилось чуть позже, не один я наблюдал за развитием этой трагикомедии. Сын начальника экспедиции, Пашка, только что демобилизованный после срочной службы в армии, и мой сокурсник Денис, вдруг вынырнувшие из темноты, перехватили Славу метрах в трёх от меня. Сразу же навалилось ещё несколько человек, у него из рук вырвали нож, связали и оттащили в палатку. Во время перетаскивания упирающегося "героя -- любовника" к месту его "принудительного отдыха", он кричал мне: "Ночью лови птичку из моего ружья! Она к тебе обязательно прилетит!".
Не знаю почему, но особенно не переживал
даже
тогда, когда этот взбешённый крепыш в наколках подбегал ко мне с охотничьим
ножом в руке, а его угрозы взволновали меня ещё меньше! Наверное,
спокойствие
перед схваткой объяснялось моей правотой в инциденте, ну и, конечно,
уверенностью в своей подготовке к единоборству и наличием холодного оружия,
которому доверял. Что касается угрозы ночного выстрела, то здесь было налицо
легкомыслие молодости и наплевательское русское -- "авось".
Ночью,
действительно, кто-то ходил возле моей палатки. Он это был или не он, не
знаю,
но всё обошлось без выстрелов, смертей и ранений.
После удачно завершившейся разборки со Славой, Валя позвала Дениса, и он зашёл в её палатку. Она лежала в марлевом пологе, в спальном мешке, старательно закрывая лицо. Да, ей было что прятать! О ходе и результатах разборки со Славой он ничего не рассказывал, всё и так происходило в непосредственной близости от палатки, и через тонкий брезент было хорошо слышно. Он утешал, как мог.
Она молча слушала, потом, как-то совершенно неожиданно для него, вдруг произнесла: "Я буду твоей, когда захочешь, хоть сейчас!". Надо ли говорить, что в нашу палатку Денис в эту ночь не пошёл! Раздевшись в пологе, он нырнул в её, довольно просторный спальник. К великому его удивлению и удовольствию она уже была совершенно голой! То есть, заранее приготовилась к встрече с ним и любовному продолжению. На мой вопрос утром: "Спишь на ходу! Что, было совсем не до сна?". Он ответил: "Если подремали половину ночи, то хорошо. Должен же я был утешить пострадавшую женщину!".
Весёлый смех был ему ответом. Не обязательно подводить под свои желания идейную базу. Мы ребята образованные, развитые, и с головой у нас всё в порядке. Мы всё понимаем, одобряем и поддерживаем. Вот только бескорыстного гуманиста перед нами не надо изображать!
Наутро наш отряд вернулся на свою базу. Теперь маршруты с Валей стали проходить для Дениса гораздо интереснее и динамичнее! Она больше не доставляла ему лишних хлопот нытьём и капризами. Ей было совсем не до этого - она переживала расцвет своего нового романа. Они начинали сексуальные игры сразу по выходу из лодки у первых кустов в пойме реки, едва успев проститься с Колей и Леной и дождаться их отплытия за пределы видимости. В начале сезона маршруты нашего отряда проходили среди цветущих жарков, затем через бескрайние поля голубики, ещё позже -- среди кустов красной смородины. То есть первозданной романтической обстановки было предостаточно. Денис и Валя сочетали сексуальные услады с любованием цветами или ленивым поеданием ягод во время расслабленного отдыха после очередных объятий. Бессонных ночей им было мало, они несколько раз прерывали для страстных слияний свой маршрут.
Как они спасались от комаров во время нежных занятий друг другом, нам было непонятно. А может быть, в порывах страсти им было не до мелочей, и они просто не замечали этих надоедливых насекомых? Из скромности мы не задавали им этот вопрос, не желая лишний раз смущать, увлечённых друг другом любовников, но в их отсутствие среди сотрудников отряда живо муссировалась тема: "Способы защиты от комаров во время любовных занятий в таёжном маршруте!". Увлечённые занятиями, далёкими от - производственных, Валя и Денис плохо контролировали потраченное на личные дела время. Всё это приводило к некоторому затягиванию времени прохождения маршрута. Коля учёл это, начал назначать более позднее контрольное время встречи, чтобы подъехать за ними на "Прогрессе" и отвезти на базу после окончания таёжного похода.
Людей в округе было немного, каждый был на виду, и об их романе, как, впрочем, и о других, завязавшихся в экспедиции, наблюдала и судачила вся округа на сотни километров во все стороны реки. Это стало понятно, когда остановившийся по пути Сергей -- "Абвер", запросто спросил у вышедшего из тайги с букетиком цветов Дениса: "А что, твоя Валя любит полевые цветы?". Денис сначала смешался, не зная, что ответить, так как считал, что его роман наглухо скрыт от посторонних глаз пределами отряда. Лишь через некоторое время он, да и все мы узнали, что жизнь каждого человека здесь гораздо больше на виду, чем в многомиллионном, и даже небольшом городе.
Через некоторое время начальник нашего отряда, Коля, видя завязавшийся между Денисом и Валей роман и желая помочь им, посоветовал поселиться в одной палатке, что они с удовольствием тут же и сделали!
Примерно в середине сезона мы расположили базу отряда в фактории Куюмба. Экспедиция арендовала у местного охотника половину его обширного частного дома. После палаток он показался нам пятизвёздочным отелем, тем более что был довольно большим по площади, и половина этого дома была больше некоторых целых. Здесь была и вся необходимая посуда, и несколько деревянных кроватей, одна из которых была широченной и высокой. Кровати были застелены мягкими пуховыми перинами, проваливавшимися чуть ли не до пола, по их углам располагались большие деревянные шары, украшенные резьбой. Здесь это считалось, чуть ли не верхом вкуса, моды и домашнего уюта.
На окнах белели занавески с выбивными узорами. Открытый шкаф с посудой и входная дверь были отгорожены длинными ситцевыми занавесями, синими с яркими красными цветочками. Дом был бревенчатый с небольшими окнами, низенький, больше похожий на маленькую крепость, с огромной, на полдома печью. Такие дома здесь делались для защиты от хищных зверей и лучшего сохранения тепла. Хотя в этом доме с окнами -- бойницами можно было выдержать и осаду "двуногих зверей".
Здесь юным любовникам вообще отвели отдельную комнату. Ту самую единственную высокую и широкую кровать, покрытую бездонной толщины пуховой периной с пуховыми же подушками и одеялом, тоже отдали им для свободного маневра во время ночных забав. В такой обстановке они буквально погрязли в роскоши и наслаждениях! Все ночи напролёт они пылко и самозабвенно занимались любовными утехами. Хотя старались не шуметь, но всё равно, время от времени забывались и будили нас. Новоиспечённые любовники старательно, с похвальным рвением, совершенно не щадя сил "маневрировали" на жалобно поскрипывающем, предоставленном им широченном пуховом "сексодроме".
Коля, в отсутствие рядом Вали с Денисом, сетовал на то, что столько пыла и энергии: ".пропадает зря, а не используется в общественно полезных целях, как-то: распиловка и колка дров, приготовление вкусной и полезной пищи для личного состава отряда в больших количествах, и тому подобного!". Вот только наши герои -- любовники были другого мнения на этот счёт, и подобных мелочей, без напоминания, не замечали вообще. Когда они спали, и как умудрялись днём ходить в маршруты, для нас было загадкой. Окружённая заботой и любовью Дениса, Валя поправлялась быстро.
К ней стала возвращаться присущая её натуре в повседневной жизни ехидность. Во всяком случае, Денис утверждал, что выяснил это точно. В одну из первых ночей в Куюмбе он с особенным пылом приступил к любовным утехам. Однако, как ни странно, - у него ничего не получалось. В ночной тишине особенно ядовито прозвучал негромкий, нарочито безучастный, насмешливо-вкрадчивый голосок Вали: "Что, ничего не получается? А ты попробуй снять с меня трусики, может быть, тогда лучше получится!".
Этот казусный смешной эпизод со временем выплыл наружу, и вот как рассказ о нём прозвучал из уст самого (прижатого нами с Колей к стенке!) Дениса: "Эта фраза как будто обдала меня ведром холодной воды. Я вздрогнул, похолодел, на мгновенье замер, затем почувствовал досаду, и даже злость на себя, кровь горячо прилила к голове и запульсировала в висках. Появилось какое-то весёлое возмущение Валей с её сарказмом: "Ах, ты так со мной, ну тогда держись!". В эту ночь у меня и так было предостаточно любовного пыла, да ещё Валя подкинула дров в огонь, задев за живое своим колким замечанием, так что я был неудержим, и к утру любовница, к великому моему удовольствию, запросила пощады, потешив глубоко уязвлённое самолюбие".
Впрочем, это событие никак не сказалось на её способности и любви к иезуитской насмешливости. Вскоре вечером она начала писать очередное письмо матери. Для завязывания беседы Денис, как обычно, подсел к ней и спросил: "Кому и о чём письмо, если не секрет?". Тихий, невинный голосок пропел: "Нет никакого секрета. Рассказываю, что меня здесь любят, даже не снимая с интимных мест нижнего белья!". Ох, и язвища оказалась! Однако описываемая ситуация была настолько комичной, а артистизм её подачи -- настолько высок (чувствовалось, что Валя -- прирождённая змеища подколодная!), что удержаться от хохота было выше сил Дениса. Следом за ним не удержалась, прыснула в кулак и Валя. Ну, такую ехидность можно было бы ей ещё и простить.
В тихой замкнутой, оторванной от цивилизации полевой таёжной жизни, бедной на новые события, все перепетиии и нюансы романа Дениса и Вали, бесчисленные оттенки их взаимоотношений: размолвок и примирений, служили постоянным развлечением для сотрудников отряда, являлись предметом повышенного внимания, ежевечернего обсуждения и шуток геологов. Валя же и Денис, постоянно находившиеся в центре внимания, чувствовали себя как герои многосерийного любовного фильма на съёмочной площадке.
Видимо ожидая, что естественным завершением их романа будет женитьба, Валя повела с Денисом разговор об их совместной жизни по возвращении в Москву. Он не был москвичом, и после окончания МГУ должен был поехать работать по месту официального распределения в какой-нибудь регион СССР. Она говорила: "Зачем тебе эти распределения на периферию? Давай официально распишемся, и ты получишь подмосковную прописку и останешься в Москве. Жить будешь у меня, места хватит. И, наконец, я просто люблю тебя. А ты? Неужели я совсем тебе безразлична? Этого же не может быть! А как же тогда наш роман здесь?".
Женитьба на Вале, даже из-за прописки, никоим образом не входила в планы Дениса на будущее, о чём он и не преминул сообщить своей любовнице, предложив ей взамен, как водится, дружбу. Он как-то сказал мне по этому поводу: "Роман в поле -- это одно, а каждодневная семейная жизнь -- это совершенно другое. Не знаю, какими словами объяснить ей это, если подобные оттенки человеческих взаимоотношений можно объяснить людям вообще, а ей -- в - частности".
После ясно высказанного Денисом, сомнения в их счастливом браке, Валя поскучнела. На его предложение дружбы она никак не прореагировала, похоже, оно её никоим образом не устроило, да и не подходили они друг другу по уму и интеллекту для дружбы. Она стала раздражительной, постоянно недовольной всем и вся. Правда, это касалось не только и не столько Дениса, сколько остальных сотрудников отряда, и, в первую очередь, начальника отряда Коли, которого она вконец замучила своими капризами.
Танин ухажёр, новоиспечённый жених Саша Гагарин, навещавший её каждый день, во второй половине сезона приезжал не один. В компании с ним зачастил его сотрудник - разнорабочий Володя. То ли из желания досадить Денису, то ли из природной, ничем неистребимой потребности в кокетстве Валя начала заигрывать с ним. Это был высокий худощавый парень лет двадцати пяти, весёлый, большой любитель пображничать, открытый, кареглазый и темноволосый. Ничем особенным он не выделялся, поэтому внимание красавицы -- секретарши, бывшей постоянно на глазах у всего института, и пользовавшейся там успехом, чрезвычайно льстило ему. Тем более что знакомы они были давно, и всё это время Валя его просто не замечала. У Володи как будто вырос петушиный гребень на голове: он постоянно острил, иногда даже к месту и умно, шумно хохотал, и вообще, стал намного энергичнее обычного, пытался, иногда небезуспешно, прыгнуть выше головы. Вале такая его реакция была бальзамом на душевную рану, образовавшуюся от очередного крушения надежды "свить гнездо" с тем, с кем хотелось.
Денис косо поглядывал на Валины шуры-муры, но молчал. Между ним и Володей стало возникать некоторое напряжение в отношениях, некоторая внутренняя натянутость, неловкость, хотя внешне ничего не менялось, и даже мелких размолвок не было. Коля, казалось безучастно наблюдавший за развитием событий, принявших новый, неожиданный оборот, внимательно следил за ситуацией, пока выжидая и не предпринимая никаких действий.
Под Валиным предводительством в её палатке стали проходить весёлые застолья с Володей, ну и с Таней и Сашей. Таким образом, отряд оказался расколотым на две части. Коля понял, что необходимо вмешиваться, но терпел это ненормальное положение дел в отряде, надеясь, что со временем всё само собой образуется. Однако, под постоянным воздействием основной возмутительницы спокойствия -- Вали, жаждущей внеземных страстей мексиканского сериала, обстановка в отряде стала катастрофически быстро ухудшаться и накаляться. Между частями отряда образовалась пропасть.
Примерно через две недели такого поведения Вали, даже ангельское терпение Коли лопнуло, и он отправил её обратно на основную базу экспедиции -- в факторию Ошарово. Денису сказал: "Извини, но больше я терпеть Валины выкрутасы не могу. Я думал, что ваша связь сделает её уживчивее, но она в последнее время стала просто невыносимой. Её сварливость отравляет общий моральный климат в отряде, создавая нервозную напряжённую обстановку. Я бы ещё как-нибудь пережил её капризы, но накалять обстановку в отряде в изолированных полевых условиях позволить ей не могу. Я не лез в ваши отношения и пытался создать вам комфортные условия, насколько это было в моих силах". Денис воскликнул: "Да что ты, Коля! Я же всё видел и понимаю тебя. Никаких претензий у меня к тебе нет, ты всё сделал правильно". После этого они пожали друг другу руки и разошлись.
Валя хотела превратить свой отъезд в финал многосерийного фильма о несчастной любви. Она картинно долго собирала вещи, вздыхала, время от времени устремляла вдаль задумчивый взор. Затем сверхвежливо, елейно - ехидно позвала: "Денис! Ты не поможешь мне погрузить вещи в лодку?". Денис молча подошёл к её палатке, отнёс вещи и собрался уйти к костру. Но Валя призвала его не для этого. Был задуман прощальный диалог героев-любовников. Вот только Денис не намеревался участвовать в заключительном акте этого спектакля, поэтому диалог получился до обидного коротеньким.
"Прощай, Денис! Больше не буду донимать тебя своими капризами, утомлять своим обществом, мешать спать по ночам, ссорить с товарищами и Колей. Можешь считать себя свободным, я уезжаю". Денис сдержанно и насмешливо поблагодарил её: "Спасибо тебе за доброту, за свободу, а также душевный и физический покой. Правда, я и не считал себя какими либо узами связанным с тобой, но всё равно, спасибо. Счастливого пути, дорогая!". После длинной паузы Валя поняла, что это всё, и что продолжительного спектакля не получится. Она со вздохом произнесла: "Прощай, дорогой! Не скучай без меня". Денис не упустил случая успокоить её: "Ни в коем случае! Будь спокойна по этому поводу!". Валя злобно посмотрела на него, села в лодку, и курьер повёз её на экспедиционную базу в Ошарово.
После Валиного отъезда все сотрудники отряда вздохнули с облегчением, и в первую очередь - Денис, уж слишком нервозную, натянутую обстановку она создала своим постоянным недовольством жизнью, судьбой, Денисом и вообще - всем. Она постоянно получала повышенное внимание к своей персоне, хотя у людей была и своя жизнь, а Валя не была пупом земли. Но при этом быть недовольной ещё и ими -- это было уж слишком! Кроме того, она начала опасные игры -- интриги с двумя мужчинами и созданием любовного треугольника, что в изолированных полевых условиях было особенно опасно. Коля тонко почувствовал это и, в интересах сохранения мира и спокойствия в отряде, удалил источник раздоров на базу. Некоторое время после этого Денис ходил в маршруты один или с Колей, или со мной.
И вообще, в конце сезона мы -- мужчины, старались освободить женщин от тяжёлых таёжных маршрутов, переложив их полностью на себя, иногда даже нарушая правила техники безопасности, и уходя в тайгу поодиночке. Впрочем, нам с Денисом это было всё равно, это Коля отвечал за безопасность полевых работ в отряде и брал на себя такую ответственность. Женщинам мы отдали в безраздельное пользование создание комфорта на отрядной базе и приготовление более разнообразных и вкусных обедов. Они преуспели и в том, и в другом, напряжённая обстановка после отъезда Вали разрядилась и сменилась благожелательной, а отряд зажил новой спокойной и приятной жизнью.
В приёмной института, в подмосковном городке, в присутствии всего коллектива экспедиции, Денис в последний раз встретился со своей полевой симпатией. Она всенародно предложила ему поехать в гости к ней домой. Но предложила не от души, картинно, явно работая на публику, пытаясь доиграть свой спектакль о несчастной любви.
Однако здесь, на "материке", в Москве это никому, в том числе и Денису не было интересно. Время исполнения секретаршей Валей главной роли в полевом романе в экспедиции безвозвратно прошло, и Денис сдержанно отказался от её предложения. На этом их пути разошлись окончательно. Что ж, роман у них начинался и развивался и необычно, и красиво, вот только концовка подкачала, но Денису, конечно, было виднее.
Хозяин арендуемой нами половины дома - Никита, сам жил с женой во второй половине. Это был мужчина лет пятидесяти на вид, широкоплечий, огромного роста и дикого вида, заросший широченной чёрной с проседью бородой. Когда Коля сообщил, что ему уже за семьдесят, я был просто поражён. До недавнего времени он ходил в одиночку с рогатиной (длинной палкой с металлическим наконечником, похожей на копьё) на медведя.
Этот современный гладиатор был человеком суровым и горячим. Ему нравилось побеждать зверя в честном бою. Это давало чувство уверенности в себе и горячило кровь, заставляя быстрее биться сердце. И ему было всё равно, что никто не видел его подвигов. Он делал это не на показ, а для удовлетворения своего охотничьего азарта, звериного хищнического инстинкта. Тем более что в этих краях такой способ охоты на хозяина тайги -- крупного бурого медведя, считался особой доблестью. Далеко не каждый, даже из бывалых местных охотников, отваживался на это. Так Никита до¢был семь медведей. С восьмым у него произошла осечка.
Никита охотился на медведя зимой. Он будил зверя во время зимней спячки, поднимал его из берлоги, и убивал рогатиной, не снимая с плеча карабина. На этот раз попался бурый медведь огромного размера. К тому же зверь быстро вышел из вялого полусонного состояния. Он двинулся на непрошенного гостя со скоростью пассажирского поезда. Медведь весом более двухсот килограммов с неожиданным проворством через считанные мгновенья оказался на расстоянии вытянутой руки от своего обидчика. По пути зверь одной отмашкой мощной лапы со страшными когтями отбросил в сторону крупную сибирскую лайку, попытавшуюся было усадить его, схватив сзади за штаны (единственное незащищенное мохнатой шкурой место).
Свору собак охотник не держал, у него была только одна большая лайка по имени "Барон", под стать ему самому. С ней он и пришёл к берлоге в тот день. Обычно лайка успевала отцепиться от зверя и увернуться от когтей медвежьей лапы, или от не менее страшного удара сохатиного копыта. Однако этот крупный, внешне неповоротливый, только что поднятый из берлоги во время зимней спячки, медведь оказался на редкость ловким. Он сумел зацепить вёрткую лайку и глубоко пропороть когтями её шкуру. Собака взвизгнула, отпрыгнула в сторону и инстинктивно несколько раз лизнула рану. Никита, не ожидавший, что медведь окажется таким крупным и быстрым, на мгновенье замешкался, а затем нанёс прицельный удар своей рогатиной. Обычно он таким ударом сразу убивал зверя. Но мгновенное замешательство привело к тому, что охотник упустил самый выгодный момент, ударил не точно в сердце, а рядом, да ещё не очень сильно -- не хватило расстояния для хорошего размаха, так как Никита подпустил зверя слишком близко к себе. Медведь на считанные секунды приостановился, издал трубный низкий рёв боли и ярости, и снова ринулся на охотника.
Сухо хрустнуло древко рогатины, легко, без усилий, как соломинка переломанное коротким движением медвежьей лапы. Охотник рывком скинул с плеча карабин, но не успел даже повернуть его в горизонтальное положение. Снова раздался треск разламываемого дерева, и бесполезный искорёженный карабин с изогнутым стволом упал рядом с обломками рогатины. Бежать было бесполезно - от этого зверя, да ещё разъярённого ранением, не убежишь. Это в сказках, да на арене цирка он выглядел неторопливым и неповоротливым! У Никиты осталось последнее оружие -- охотничий нож. Взяв за рукоятку торчащего за поясом, острого как бритва, самодельного ножа, охотник попытался быстро вытащить его из ножен.
Местные охотники никогда не пользовались покупными охотничьими ножами. Они заказывали - самодельные, сделанные из особо прочной легированной стали. Использовалась сталь перекованных подшипников или других внутренних трущихся или изгибающихся деталей механизмов. В качестве рукоятки применяли обычно рога лося или оленя. Ножны изготавливали из оленьей или сохатиной шкуры. Такой нож мог перерубить ребро зверя, и его очень трудно было сломать, хотя он и гнулся. Он был очень надёжен, что было необходимо в критической ситуации, когда от его остроты и прочности зависела жизнь владельца.
Однако Никите не удалось воспользоваться и этим оружием. Медведь обхватил противника лапами, навалился на него, подмял под себя и припечатал к снегу вместе с прижатой к поясу рукой, продолжавшей сжимать рукоять ножа. Человек ощутил разящее смрадное дыхание из пасти зверя.
Охотник был бывалым человеком и в тайге неоднократно попадал в трудные ситуации. Но на этот раз его положение было катастрофическим, почти безнадёжным. Хрустнули рёбра Никиты, сдавленные огромными лапами разъярённого зверя. Из спины охотника в считанные секунды полетели вырванные клочья шубы, под которыми повисли лоскуты кожи вместе кусками человеческого мяса, вырванные когтистыми лапами взбешённого медведя. Красными гроздьями брызнула на чистый холодный белый снег горячая человечья и медвежья кровь. Никита зарычал не хуже медведя, одной рукой упершись в горло зверя, чтобы медведь не смог пустить в ход ещё и зубы, а другую, сжимающую рукоятку ножа, пытаясь вытащить из-под него.
Пёс видел, что его хозяин и единственный в этом мире друг находится в смертельной опасности. Он мёртвой хваткой вцепился в "штаны" зверя, стремясь, во что бы то ни стало усадить медведя под выстрел или смертельный удар Никиты. Лайка честно выполняла свой долг. Ей удалось усадить медведя, но хозяин никак не мог воспользоваться этим и убить врага.
Инстинкт и весь охотничий опыт сибирской лайки подсказывали ей, что теперь нужно быстро отпрыгнуть в сторону на недосягаемое для зверя расстояние, и увернуться от неминуемого взмаха страшной когтистой медвежьей лапы. Но обычно она делала это после мгновенно следовавшего после усаживания медведя разящего наповал удара рогатиной или выстрела хозяина и смерти своего врага. Живой зверь задрал бы её друга, как только она разжала бы клыки. И, вопреки всем отработанным годами навыкам охоты, вразрез с врождённым самым сильным инстинктом природы -- самосохранения, "Барон" продолжал удерживать медведя, намертво сомкнув клыки в его теле.
Никита знал, что если не использует это мгновенье, подаренное ему верным псом, то другого - у него уже не будет, зверь в буквальном смысле слова разорвёт его на куски. Может быть, даже этот миг его смелой самоотверженной лайке придётся оплатить ценой собственной жизни. Медведь не заставил себя ждать. Быстрая отмашка лапы, и у собаки зазияла огромная рваная рана во весь бок. Ещё одно короткое движение медвежьей лапы, и у лайки повисли на лоскуте кусок шкуры с шеи вместе с частью скальпа с головы. Но она не разжала судорожно сжатых челюстей, видимо приняв своей верной собачьей душой окончательное решение, спасти своего друга-хозяина или погибнуть от когтей-ножей медвежьей лапы.
Собрав все оставшиеся силы, охотник двумя руками ухватился за слегка изогнутую рукоять самодельного ножа и из крайне неудобного положения, лёжа на спине, наполовину придавленный к снегу, ударил зверя. Ему удалось вонзить в медведя почти всё длинное, и широкое лезвие, благо силушкой бог его не обидел. На этот раз удар был точным. Никита угодил прямо в сердце раненому зверю. Более чем двухсоткилограммовый медведь снова издал короткий трубный, теперь уже безнадёжно-протестующий, предсмертный рёв и мягко завалился вперёд, на охотника. Только тогда лайка отпустила медведя и обессилено легла рядом. Искалеченный ослабевший человек самостоятельно не смог выбраться из-под огромной туши убитого зверя, а вскоре и вовсе потерял сознание и впал в длительное беспамятство.
Так они и лежали на небольшой заснеженной таёжной полянке: внизу - израненный, истекающий кровью Никита, на нём -кровоточащая туша громадного мёртвого бурого медведя, а рядом с ними - окровавленная собака. Горячая кровь дикого зверя, человека и его верного пса, стекая из ран, смешивалась, растапливая снег рядом с местом схватки не на жизнь, а на смерть. Кровавое дымящееся алое пятно вокруг неподвижных тел медленно расплывалось и увеличивалось в размерах.
Прекратились вскрики человека, медвежий рёв, беспрерывный остервенелый собачий лай. В зимнем морозном воздухе слышалось только лёгкое потрескивание стволов деревьев, да поскуливание израненной сибирской лайки, зализывающей огромную рваную рану в боку. Над местом только что разыгравшейся быстротечной кровавой драмы снова воцарилась тишина. Для разбуженного во время зимней спячки, удачно нагулявшего жирок и спокойно ожидавшего в берлоге весны хозяина тайги теперь это была поистине -- мёртвая тишина!
Когти
медвежьи,
Руки
у горла,
И
смрадом разит из пасти,
Ну
что ж, наверное
Так
богу угодно,
Всё
ведь, в божьей власти.
Ружьё
пополам,
И
ножа не достать,
И
кровь, облизнув с боков,
Пёс в
зверя вцепился,
И
не
разжать,
Мёртвую
хватку клыков.
Мгновенье
хозяину
Пёс
подарил
И
с
рваною раной в боку,
Смотрел
как хозяин
Нож
вонзил
В
сердце медведю -- врагу.
Тела
изранены,
Колючий
снег,
И
руки корчит мороз,
Собака
в крови,
В
крови человек,
А
до
дому
Сотня
вёрст.
Слова неизвестного автора.
Большинство преданий минувших дней тунгусов связано с шаманами и шаманками. Одну из легенд, про шаманку Синильгу, поведал наш домовладелец в Ошарово в одной из немногочисленных бесед. Слушать его было интересно, потому что об этой истории писал ещё Шишков в своём романе "Угрюм река", тем не менее, расскажу её в том виде, в каком услышал.
У одного тунгуса родилась дочь. Когда он вышел из чума на улицу, там падал снег, и тунгус решил назвать дочь Синильгой, что в переводе с эвенкийского и означало -- снег. Когда дочь выросла, то стала шаманкой. При этом была она редкой красоты и ума. Умерла Синильга внезапно, в молодом возрасте, по неизвестной причине. По тунгусским обычаям, была похоронена в выдолбленной из цельного ствола дерева колоде, подвешенной на деревьях, на берегу одной из рек Эвенкии. Эта молодая неуспокоившаяся шаманка по ночам бродила по земле и вытворяла разные чудеса, иногда страшные, иногда - не очень. Чаще всего она приходила к домам одиноких мужчин, стучалась к ним в окна. Многие одинокие мужчины (а таковых в здешних краях большинство) даже видели её в своих домах, слышали её голос.
Её приход ощущался как лёгкое движение воздуха в безветренную погоду и резким похолоданием, даже в жарко натопленной избе. В общем-то, ничего плохого она не делала. Кроме лёгких проказ в виде переноса вещей с одного места на другое или беспорядочного раскидывания их, стуков в дверь и окно, а также создавания неведомых необычных звуков и видений. Но само появление мёртвой шаманки наводило ужас на простодушных тунгусов. Они начинали, с помощью действующих шаманов, ставить Синильге заслоны в своём жилье.
Стерегли её шайтаны (черти) и, чтобы они хорошо это делали, шаманы задабривали их подарками и уговаривали магическими заклинаниями. А если одинокий мужчина поддавался на её уговоры и просьбы о любви, то в скором времени обязательно умирал. Видимо, здорово насолили ей эти самые одинокие мужчины! Те же самые шаманы, которые следили за ограничением свободы действий Синильги, в случае необходимости особыми заклинаниями и определёнными ритмами ритуального бубна -- непременного атрибута шаманской деятельности -- вызывали её из потустороннего мира на помощь. То есть от неё в определённых случаях и дозированных количествах бывал не только вред, но и ощутимая польза, как, например, от змеиного яда. Я, как и все обыкновенные люди, относился к этим рассказам со здоровой иронией, как к народной легенде -- сказке. Что же касается рассказов молодых мужчин, то, что только не почудится и не привидится неопытному человеку с кипящей кровью, несколько месяцев живущему в полном одиночестве зимой в крохотной избушке -- зимовье! Однако, услышанная о происшествии с Никитой история, сильно поколебала мои материалистические воззрения и заставила почти поверить в реальность существования Синильги. Во всяком случае, усомниться в том, что рассказы о ней -- только вымыслы, а история её жизни - легенда.
Беспрестанно зализывая рану, пёс немного приостановил хлеставшую из неё кровь и подошёл к хозяину. Тот потерял сознание и молча, неподвижно лежал на спине, придавленный медведем. Лайка беспомощно бегала вокруг постепенно застывавшего красного пятна, состоящего из крови и растопленного снега, время от времени, облизывая свои раны, и не знала, что ей делать дальше. Никто и никогда не учил её, как нужно поступать в такой ситуации, тем более что она никогда в ней и не оказывалась. В нескольких километрах от места поединка стояли чумы эвенкийского стойбища. Каким-то шестым чувством, а может быть обострившимся в критической ситуации обонянием, собака нашла эту человеческую стоянку. Израненная, окровавленная, сама чуть живая, лайка вышла к людям.
Она крутилась возле чумов, скулила и, увидев очередного человека, начинала движение в тайгу назад по своему, отмеченному кровавыми каплями следу, как бы приглашая пойти за ней. Тунгусы всю жизнь проводили с собаками и знали их повадки. Они видели раны лайки и поняли, что собака участвовала в страшной схватке, и зовёт их к своему, по-видимому, беспомощному хозяину. Здесь знали поимённо не только всех обитателей края в радиусе нескольких сотен километров, но и почти всех собак, по крайней мере, самых выдающихся из них. Эту собаку - "Барона" и её хозяина - Никиту тунгусы и местные русские жители знали "как облупленных". Несколько мужчин решили пойти за ней.
Короткий зимний день уже закончился, и над полянкой висел изогнутый, узкий, с размытыми из-за морозного воздуха краями, но яркий серп луны, холодным мертвенно-синим светом освещавший арену дневного сражения. Безжизненный свет полумесяца подчёркивал трагизм открывшейся эвенкам кровавой картины последствий смертельного поединка великана-охотника с громадным бурым медведем. Никита с медведем лежали в центре ледяного круга, состоящего из смеси их застывшей крови с растопленным снегом, в свете луны казавшегося тёмно -- синим. Люди решили, что оба -- и зверь, и человек -- мертвы. Оттащив медвежью тушу с тела Никиты, они принялись искать признаки жизни в охотнике, но не нашли их: не почувствовали его дыхания, не нащупали пульса. С тунгусами пришёл старик-шаман. Он долго придирчиво осматривал человека, наконец, приказал молодым мужчинам достать Никиту из кровавого льда и отвезти к нему в чум. Тунгусам пришлось долбить ледяную смесь, чтобы стало возможным поднять охотника, положить его на две пары лыж и везти к шаману.
Несколько месяцев, до самой весны неграмотный шаман лечил Никиту какими-то снадобьями собственного приготовления, отварами трав и мазями. Ему помогало железное природное здоровье охотника. И всё равно, только через месяц Никита ненадолго начал приходить в сознание. Он был очень слаб, его приходилось кормить и поить из ложечки. Долго охотник ничего не мог вспомнить: ни кто он такой, ни, что с ним случилось, ни про схватку с медведем. Тем более он не знал, да и не мог знать, где он сейчас, и как здесь оказался. Он довольно долго пролежал на снегу, успел вмёрзнуть в кровавый лёд и сильно переохладился. Было очень странным само его возвращение к жизни, так что временная потеря памяти не удивила его лекаря.
Зато Никита помнил глухой звук шаманского бубна, который слышал иногда сквозь забытье. Через некоторое время после этих призывных ритмичных ударов ему становилось очень холодно. Никита чуть-чуть приподнимал тяжелые, налитые свинцом веки и видел склонявшееся над ним красивое бледное безжизненное белое лицо с синими губами молодой стройной тунгуски. У неё была длинная черная коса ниже пояса. Такие косы современные тунгуски уже не носили. Одета была гостья в длинное, до пят, плотное красное платье, расшитое белым, прозрачным и цветным бисером, с белой меховой оторочкой по воротнику, рукавам и подолу. От неё веяло ледяным, пронизывающим до костей и леденящим само сердце холодом. Никита знал, что это была сама Синильга. Она что-то невнятно шептала ему, но он не мог понять, что именно: то ли потому, что она говорила очень тихо и неразборчиво, и до него доносилось только бормотание, то ли потому, что она произносила слова на чужом языке, а может быть, это были какие-то заклинания.
Охотнику становилось холодно и неуютно от её прихода, но зато становилось легче дышать, уходила тупая боль во всём теле, и он переходил из бредового бессознательного состояния в спокойный глубокий целительный сон. Синильга приходила к нему несколько раз и только ночью -- в приоткрывавшийся полог видна была только непроглядная темнота, иногда тусклый мертвенный свет луны и звёзды. Никита уже научился различать ритм глухих звуков перестука бубна своего лекаря, после которого должен был раздвинуться полог чума, и появлялась красивая мёртвая шаманка. Когда охотник стал приходить в себя надолго, то начал спрашивать у шамана, как тот вызывал Синильгу, зачем она приходила в чум, и когда появится в следующий раз? Старый тунгус-шаман недовольно хмурил брови и говорил: "Не было никакой шаманки-Синильги! Ты был в бреду, вот тебе и привиделось. Один я был всё время. Разве могут мёртвые люди приходить к живым? Сон это был! Бредовое видение больного человека, и больше ничего".
Но Никита клялся и божился своим знакомым, что всё это было наяву, что он видел мёртвую шаманку, уже приходя в полное сознание, а его целитель не знал этого, и что старый шаман просто не хотел раскрывать своих секретов. А может быть, он не имел права рассказывать непосвящённым смертным о своих связях с потусторонним миром. Сомнений же в том, что их шаман крепко связан с неведомыми силами из загробного мира, не было ни у его сородичей- эвенков, ни у местных русских охотников. Оживление и выздоравливание бездыханного, признанного тунгусами-охотниками мёртвым, Никиты служило лишним доказательством этому в глазах окружающих старого лекаря людей.
Ритмы бубна были нескольких видов. После звуков одного из них появлялась Синильга. После другого - Никита видел самого шамана, одетого в какую-то маску, с нарисованным цветными красками лицом и косичкой волос на затылке. А после третьего -- до него начинали доноситься странные приглушенные голоса каких-то существ или неведомых ему людей и мелькать их мохнатые тени непонятной уродливой формы. Руки шамана могли выбивать на бубне множество перестуков, и все их охотник не запомнил.
От этих посетителей Никите то становилось холодно, как от прихода Синильги, то его бросало в жар, то он ощущал свинцовую тяжесть во всём теле, то -- наоборот, наступало чувство необыкновенной лёгкости, даже невесомости, и Никита мог даже парить над своей лежанкой из оленьих шкур и видеть свое неподвижное беспомощное тело. Русские охотники слушали его рассказы внимательно и верили им, хотя всё это легко можно было списать на бред человека, находившегося между жизнью и смертью.
Охотиться на медведя Никита вышел из своего зимовья, в котором жил и добывал пушнину в зимний охотничий сезон. Избушка располагалась в его охотничьих угодьях далеко от дома. Никакой связи с факторией, где стоял его дом, не было, рации стоили дорого, да и не продавались частным лицам, так что никто не мог хватиться его отсутствия.
Весной исхудавший Никита с желтовато-серым лицом и страшными рубцами от ран на всём теле явился домой вместе со своим, хромающим верным псом-спасителем. Медведь зацепил когтями и лицо охотника, но густая, чёрная с проседью борода почти полностью скрыла эти шрамы от людских взглядов. Сибирскую лайку охотника шаман вылечил быстро. Она прожила у него вместе со своим полуживым хозяином всю оставшуюся часть зимы. Но теперь она не годилась ни для какой охоты, и могла только гулять по тайге вместе со своим хозяином, держась рядом с ним и передвигаясь не быстрее него. Но от неё теперь этого и не требовалось. "Барон" жил у Никиты на правах друга. Зимой охотник даже пускал его в отапливаемые сени дома, чего в здешних местах никто не делал, и никакой собаке не позволялось.
После этого случая Никита потерял всякий интерес к охоте на медведей, и даже стал побаиваться их. Он вообще сильно изменился. Куда-то ушла его неутолимая агрессия, иногда переходящая в свирепость. Любой мальчишка мог запустить в него камешком и подразнить, не опасаясь расплаты. Раньше и представить себе такого было нельзя. До этой истории от подвыпившего Никиты шарахались в сторону и матёрые охотники.
Он стал часто и надолго задумываться, чего прежде за ним не замечалось. Никита считался одним из лучших охотников края. Он сдавал больше всех шкурок убитых белок и соболей. Теперь он не хотел никого убивать. Однако прожил почти всю жизнь в тайге, работая охотником, менять жизненный уклад было поздно, и Никита должен был продолжать добычу пушнины. В его душе наступил разлад с самим собой. Он стал сдавать только необходимый минимум шкурок, но и это его уже не устраивало. Никита стал пить гораздо чаще и больше, чем прежде, но не пьянел и никак не мог заглушить спиртным сомнения, обрушившиеся на него, как снег на голову.
Растянутая на внешней узкой стороне стены дома огромная шкура последнего из убитых медведей, закрывала почти половину её. Никита принёс эту шкуру с собой той весной -- ему отдал на память старый шаман-лекарь. Охотник оставил её себе как напоминание о том неудачном поединке и никому не продавал, несмотря на многочисленные просьбы вертолётчиков и других заезжих людей. Расспросов о последней схватке он не любил, сочувственные фразы о негодяе - медведе обрывал. Похоже было на то, что он чувствовал свою вину перед этим медведем, сожалел о смерти могучего, смелого, хотя и покалечившего его зверя, которому он не дал доспать до весны, прожить отпущенный ему век, и которого без необходимости убил по своей воле.
Никита и раньше выпивал, впрочем, как и все здесь, а теперь мог пить долго и много. Но он всегда оставался на ногах. Спирт не брал его и не давал успокоения душе, лишь немного притупляя остроту так внезапно свалившихся на него моральных проблем, о которых он до того и слыхом не слыхивал. Могучий, свирепый, бесстрашный, агрессивный охотник, всегда готовый к любому поединку с любым зверем или человеком, и даже постоянно ищущий схватки, лучший охотник во всей округе -- какие у него могли быть проблемы! Вот уж действительно - это был несгибаемый сибирский дуб, который, казалось, не свалят никакие невзгоды. А победить его смогли только какие-то угрызения собственной совести, нежданно--негаданно проснувшиеся в душе. Откуда же Никите было знать, что труднее всего сражаться с самим собой?
Мы были невольными свидетелями его разговора с женой. Уставшая женщина пронзительным высоким голосом выговаривала Никите: "Разве можно пить столько времени? Посмотри на себя! Совсем одичал. Починил бы плетень, сделал бы другие дела по хозяйству". В ответ раздался его могучий, какой-то изнутри идущий бас, от которого дрожали стены дома: "С чего это я одичал? Я и пью-то всего неделю!". Да, богатыри -- не мы! Угрызения совести по отношению к зверям для человека его силы и профессии явились для Никиты сильнейшим наказанием. Но так распорядились высшие силы. Может быть, это было расплатой за что-то. Во всяком случае, это стало его жизненным крестом.
В маршрутах по притокам Подкаменной Тунгуски мы отбирали пробы воды на различные виды химических анализов, так как эта задача и была поставлена перед нашим отрядом руководством экспедиции. Совмещая полезное с приятным, мы максимально старались использовать таёжные дары. В самой Подкаменной Тунгуске водилось множество рыб разного вида, но вот хариус обитал только в виде "беляка" - уже не малька, но ещё и не взрослой рыбы. Цвет у этих "подростков" - белый, в отличие от сформировавшихся хариусов, окрашенных в светло-коричневый цвет, на свету с фиолетовыми переливами.
Бока полностью созревшего хариуса украшены многочисленными чёрными точками, а спина - полностью чёрная. Вес взрослой рыбы от двухсот граммов до двух килограммов, причем, чем дальше от реки к верховьям притоков, тем крупнее вырастает хариус. Взрослая рыба живёт только в глубоких ямах притоков. Ловят её на "мушку". К удилищу привязывается леска, на конце которой - голый крючок. К крючку приматывается разноцветными нитками, чаще всего красной и зелёной, маленький, размером с крючок, завиток волос, обычно состриженный с лобка.
Удочка готова. Теперь нужно спрятаться за кустами, чтобы ты видел рыбу, а она тебя -- нет, иначе хариус испугается, и не будет клевать. Далее, пускаешь "мушку" по верху потока воды, впадающего в яму, под которым и стоят хариусы, ожидая мух и другой корм, приносимый миниводопадом. Если в этот день есть голодные хариусы, то один из них начинает набирать скорость и хватает "мушку", при этом выпрыгивая из воды. Ты подсекаешь, и хариус пойман! Снова заводишь "мушку в водяной слив раз за разом, и вылавливаешь всех голодных хариусов из этой ямы. Обычно в одной яме за один день ловится от нуля до пяти рыбин. Местные старожилы говорят, что иногда можно поймать до десяти и более хариусов.
Вот так, проходя по своему рабочему маршруту вдоль притока от ямы к яме, налавливаешь около десятка рыб за маршрут. По совету Коли брал с собой бутерброд с маслом и солью. Первого же пойманного хариуса разделывал, укладывал на эти бутерброды и тут же у первой ямы, съедал. Мясо у хариуса белого цвета, нежное и очень вкусное -- деликатес! Портится этот вид рыбы быстро, поэтому сразу после маршрута мы в первую очередь занимались обработкой нашей ценной и вкусной добычи.
Для этого на каждой новой стоянке изготавливали самодельную коптильню для холодного копчения хариуса. Надо заметить, что переезжали на следующую стоянку приблизительно каждые три дня, так что скучать было некогда. Выкладывали дымоход в виде короба из больших плоских камней длиной не менее двадцати метров со значительным уклоном к реке. Готовый короб тщательно обсыпали песком для создания максимально возможной в наших условиях герметичности.
У нижнего отверстия получившегося дымохода, недалеко от уреза реки, разводили костёр из сырой ольхи. Огня у такого костра не было, зато густого белёсого дыма -- хоть отбавляй, что нам и требовалось! Убедившись в том, что тяга в дымоход создалась, и он нормально действует, на верхнее его отверстие ставили двухсотлитровую пустую металлическую бочку без дна и верха. Через круглые бока бочки были просунуты несколько рядов металлических прутьев, на которые и подвешивались продёрнутые сквозь жабры хариусы.
Весь полевой сезон рядом с нашей отрядной стоянкой день и ночь дымила такая коптильня. И хотя мы старались делать её немного в стороне от палаток и с учётом преобладающего направления ветра, всё равно при смене этого направления дым, несмотря на ароматный запах, доставлял нам некоторые неудобства. Но на какие жертвы не пойдёшь, ради вкуснейшего свежекопчёного хариуса! Этот деликатес был непременным блюдом нашего ежедневного рациона, кроме того, мы раздавали его приезжавшим товарищам из двух других отрядов, у которых не было таёжных маршрутов, дарили проезжавшим охотникам, и, тем не менее, после окончания сезона нам осталось примерно по десятку копчёных рыбин на каждого сотрудника отряда!
Коля ежедневно брал с собой в маршрут хариусовник - большой берестяной короб на заплечных ремнях, в который хариусы укладывались рядами, причём, каждый ряд перекладывался крапивой для лучшей сохранности рыбы. В таком хариусовнике рыба не портилась по двое суток и более.
Начиная примерно с середины сезона, мы - мужчины, в нарушение таёжной техники безопасности, ходили в маршруты по одному. Чтобы всё-таки как-то подстраховать, друг друга, назначали контрольное время встречи после завершения маршрута. А к окончанию сезона, когда непройденными остались всего несколько притоков, а времени было ещё достаточно, и вовсе стали ходить в маршрут по двое, отрабатывая один приток в день.
Бывали чёрные дни, когда хариусы по всей протяжённости притока были сытыми, и категорически отказывались клевать на нашу "мушку", даже если мы подводили её им прямо под их вкусный нос! В один из таких дней, не поймав на удочки ни одного хариуса, решили выстрелить в яму одновременно из двух ружей дробью, надеясь всё же добыть несколько рыб. У меня было государственное одноствольное ружьё двенадцатого калибра, выданное мне со склада экспедиции. У Коли же, как бывалого геолога, была личная двустволка, с вертикально расположенными стволами, один из которых был нарезным, а второй -- гладким.
Мы встали на камни на самый край ямы, чтобы выстрелы были почти перпендикулярными поверхности воды, и, по возможности, уменьшить искажение видимого нахождения рыб из-за преломления светового луча в воде. После дробового залпа, со дна ямы поднялась тина. Вода стала чёрной от взвешенного в ней ила, который очень медленно оседал обратно на дно. В предвкушении хоть какой-то добычи, с полчаса прождали, сидя на камнях у ямы, когда вода немного очистится, и мы увидим результаты ружейно-огнестрельной охоты. Увы, нас ждало горькое разочарование! Хариусы, плотными рядами стоявшие в яме до выстрелов, тем же непоколебимым строем остались и после них! После такого удара, оставили надежду на удачу, и, больше в этот день не забрасывая удочки, вернулись на базу без единой рыбёшки!
По одному из крупных левых притоков Подкаменной Тунгуски, дойти до истока за один день было нереально, и мы с Колей, после дополнительной предварительной подготовки, пошли в двухдневный маршрут.
Надо сказать, что больших и малых притоков Подкаменной Тунгуски с названием, содержащим слово "Бугарик" было видимо-невидимо! Это "Бугарики": "нижние", "верхние", "малые", "большие", просто "Бугарики". Все эти названия чередовались и повторялись с завидной регулярностью. Многие из мелких притоков вообще не имели названий. Бесчисленные же "Бугарики" объяснялись тем, что в переводе с эвенкийского языка это слово означало -- "гарь". А так как тайга постоянно горела летом то в одном, то в другом месте, несмотря на вечную мерзлоту, то выгоревшие участки большей или меньшей площади были по берегам практически всех притоков Подкаменной Тунгуски.
Один из проезжающих охотников, которому мы показали на топографической карте наш предполагаемый маршрут, сказал, что у него стоит зимовье недалеко от верховьев этого притока, и разрешил воспользоваться им для ночёвки и отдыха. По нашей просьбе, охотник отметил ручкой на карте точное местонахождение этого зимовья. Во время маршрутов мы неоднократно встречали такие избушки.
Зимовье представляло собой приземистую небольшую избушку размером примерно от - два на три, до - три на четыре метра, сложенную из толстых брёвен, с маленьким окошком и печью. Главная задача зимовья -- максимально быстро отапливаться и как можно дольше сохранять тепло в суровую зимнюю стужу. В каждой избушке обязательно были дрова и небольшой запас продуктов в жестяных или стеклянных банках: крупы, соль, чай, сухари и тому подобное. Этот запас предназначался для заблудившегося или просто случайно попавшего сюда, нуждающегося человека и мог спасти его от холода и, на некоторое время, от голода.
Ободрённые такими тепличными условиями предстоящего маршрута, до встречи с охотником казавшегося сложным, стали собираться в путь. Выйдя рано утром, весь световой день шли по берегу притока в сторону его верховьев. По пути маршрута, как и обычно, ловили хариуса на "мушку", в чём изрядно преуспели. А Коле посчастливилось даже поймать одного из представителей красных рыб -- линка, весом около двух килограммов. Такой же линок клюнул и на мою удочку, но, по-видимому, он был крупнее, во всяком случае, одним рывком порвал леску толщиной 0.4мм, даже не согнув удилища! Эта рыбина показала мне свой красивый золотисто-жёлтый бок с красными плавниками, выпрыгнув из воды после обрыва лески.
Ближе к вечеру перед нами открылась картина, редкая даже для здешних глухих мест. Примерно в тридцати метрах от оленьей тропы, по которой мы шли, на большом пне, как на постаменте, восседал огромный, не меньше метра размером, филин. Он смотрел в нашу сторону, но никак не реагировал. Филин -- ночная птица, но и днём он видит в тысячи раз лучше нас. По-видимому, никакой опасности от нас не ожидал -- был непуганым людьми, и спокойно позволил подойти ещё ближе и детально рассмотреть его. Это был очень забавный крупный красавец!
На фоне круглых глаз и большого хищного клюва, смешно смотрелись его огромные "уши", состоящие из пёрышек и пуха. Внешние "уши" не имеют никакого отношения к слуху, настоящие - располагаются чуть ниже. Пожалел, что не взял фотоаппарат, чтобы запечатлеть эту величественную крупную хищную птицу. Филин подпустил нас метров на десять, потом решил, что и так позволил нам слишком много, и с лёгким шорохом рассекая воздух крупными крыльями (как ему это удавалось, при таких-то размерах!?), улетел в тайгу. Полёт столь крупной птицы я видел впервые, и он впечатлил меня. Казалось нереальным, что филин такого размера может летать, да ещё почти бесшумно.
На поиски, отмеченного на карте зимовья, мы оставили всего полчаса времени до завершения светового дня. Да и зачем нам было больше? Полевой сезон завершался, топографические карты мы читали влёт, охотник клялся и божился, что отметил местоположение зимовья с точностью до метра. Охотникам, вообще-то, выдавали топографическую съёмку их угодий, и пользоваться ей они должны были уметь. У каждого из них была своя территория с чётко, однозначно оговорёнными границами, чтобы избежать ссор с соседями. Разве что был наш таёжник, выпивши, так летом они почти все, почти всегда были несколько нетрезвы, так что это был не повод, чтобы усомниться в правдивости слов нашего местного доброжелателя! Вот мы, дураки, и не усомнились!
Надо сказать, что темнело в здешних местах очень быстро. В течение нескольких минут солнце уходило за распадок, в котором мы чаще всего находились, и наступала непроглядная темень -- глаз выколи, без всяких постепенных переходов. Такого быстрого наступления ночи, и такой густой темноты я не видел не только нигде в средней полосе России, но и вообще ни в одной местности, где когда-либо побывал. Сама Подкаменная Тунгуска и все её притоки глубоко прорезали толщу скальных пород и находились в глубоких распадках, В результате образовались высокие борта узкой долины, что и обуславливало столь быстрое наступление темноты внизу долины реки, у самой воды, где мы во время всего сезона и находились.
В точке, отмеченной на топографической карте крестиком, зимовья не оказалось! В результате лихорадочных метаний в условиях жёсткого дефицита времени, мы обнаружили остатки фундамента какого-то древнего строения. Была ли это злая шутка охотника (жизнь у них здесь суровая, ну и шутки бывают соответствующие), или он просто спьяну не разобрался в карте, но наше положение вдруг резко осложнилось.
Нам пришлось в кромешной тьме, имея минимум снаряжения готовить себе стоянку для ночёвки на вечной мерзлоте. Хорошо хоть Коля слышал краем уха от бывалых таёжников-охотников, что и как нам нужно делать в создавшейся ситуации. Темнота уже наступила, так что спешить нам было уже некуда, и мы основательно принялись пытаться воплощать в жизнь байки бывалых таёжных людей! Во-первых, развели костёр для того, чтобы согреться и что-то видеть при свете костра, хотя бы неподалёку. Затем срубили две довольно высокие лиственницы и положили их параллельно, на расстоянии трёх метров друг от друга. У основания каждого из деревьев развели костёр, и свежие лиственницы стали потихоньку гореть. Даже к утру, они ещё полностью не догорели.
Затем плотно поужинали, выпили по сто граммов водки, надели на себя всю одежду, какая только у нас с собой была, сверху длинные брезентовые плащи, и улеглись на вечную мерзлоту между горящими лиственницами, плотно прижавшись, спинами друг к другу. Под руку себе каждый из нас положил ружьё, заряженное "жаканом", на случай неожиданного ночного визита агрессивного зверя или "лихого" человека. В изголовье воткнули охотничьи ножи, а в рядом растущий кедр, неглубоко вбили топор. Хотя от начавшей подтаивать вечной мерзлоты одежда стала потихоньку промокать, и от земли шёл холод, но костёр нас подогревал, за день мы порядком устали, поэтому довольно быстро уснули.
Так мирно проспали часов до трёх утра. Затем я вдруг услышал странный шорох, непохожий ни на один из известных мне звуков. Проснулся, открыл глаза, внимательно вслушался, однако происхождение звука определить так и не смог. Коля тоже проснулся и услышал этот странно шуршащий звук. И тут я неожиданно заметил, что огонь от лениво горящей лиственницы как-то слишком бодро ползёт прямо ко мне. Присмотревшись к нему, ахнул: это горела, издавая шуршащий звук, откинувшаяся во сне к пламени лиственницы, пола моего плаща! Быстро вскочил на ноги и, с помощью Коли, погасил горящий на мне плащ.
Спать уже больше не хотелось, да и тело затекло в одной позе. Сели у костра, вскипятили чай, достали из рюкзака сгущенное молоко и шоколад и до рассвета пили чай и разговаривали на всевозможные темы. О чем тогда только не беседовали. Говорили о тайге, её жителях и их нравах. Рассуждали о философских вещах: о смысле жизни, о женщинах и их вздорности и о многом другом. Обсуждали всё, что могло волновать двух молодых парней двадцати с небольшим лет отроду.
Наконец-то начало светать! Мы дошли до источников, от слияния которых и брал начало наш приток, отобрали необходимое количество проб воды и стали возвращаться на свою стоянку. Обратный путь существенно сократили по расстоянию, но физически он был значительно труднее. Мы пошли назад не вдоль притока, а напрямую, через высокий и крутой водораздел между ним и самой Подкаменной Тунгуской, как раз в том месте, где долины этих рек, петляя, максимально приближались друг к другу.
Вышли к Подкаменной Тунгуске в конце дня, чуть живые от усталости, с небрежно перекинутыми через плечо высунутыми языками! Коля несколько раз выстрелил из ружья в воздух, чтобы его жена Лена смогла определить место нашего выхода с перевала к реке и подъехать на лодке. Гулять без необходимости нам больше почему-то не хотелось! Вскоре услышали звук заводимого мотора, и минут через пятнадцать Лена подъехала на отрядном "Прогрессе".
База с палатками, оборудованными спальными местами и кострищем показалась шикарным жильём, а приготовленный к нашему возвращению праздничный обед из двух блюд: ухи, и жареного на чугунной сковороде мяса, - гораздо вкуснее, чем в любом ресторане! К этим деликатесам мы с Колей в течение вечера прикладывались раза по три. Раз за разом кипятили чай в котелке, и вообще, чувствовали себя, как потерпевшие, спасшиеся после кораблекрушения. Всё познаётся в сравнении. Прав был Эйнштейн, когда доказывал, что всё во вселенной относительно. Я полностью согласен с этим утверждением, даже не вникая в правильность его формул!
К концу сезона река сильно обмелела. Каменные гряды простирались иногда почти до середины реки, а отдельные валуны встречались и на самой середине. Бо¢льшая часть реки пробиралась к Енисею между камнями и под ними. Теперь стало понятно, почему эту Тунгуску назвали Подкаменной. Даже в основном русле реки вода текла вяло, как бы неохотно. Выделить в потоке стремнину уже не представлялось возможным, так как её просто не было. Незначительное увеличение скорости течения в срединной части реки язык не поворачивался назвать стрежнем.
В начале лета эта река была мощным, иногда злобным неистовым зверем, сметающим огромные валуны и зазевавшихся или недостаточно почтительно относившихся к нему путников, особенно на некоторых порожистых участках. Теперь же она больше походила на медлительного ленивого ужа, нырнувшего под камни русла и медленно проползавшего через тесные промежутки между ними. Да и само слово "порог" теперь обозначало каменистую гряду, зачастую полностью перекрывавшую Подкаменную Тунгуску. Я мог уже довольно легко перебросить реку камнем.
В маршруты теперь ездили только на Колином "Прогрессе", да и то, на некоторых порожистых участках реки приходилось подолгу искать фарватер достаточной глубины. И всё же мы довольно часто задевали винтом за камни дна реки и рвали очередную самодельную предохранительную шпонку винта из алюминиевой проволоки. Несмотря на поголовное использование таких шпонок, на дне реки, у порогов, то тут, то там посвёркивали на солнце отломанные лопасти винтов! Проскочить такие мелководные места ещё можно было на большой скорости, когда лодка имела наименьшую осадку, скользила по поверхности, чуть касаясь воды, как здесь говорили -- "выходила на редан". Но уж если на такой скорости всё же зацепишь камень, то поломки винта или его лопастей будут неизбежны.
Мы с Колей наловчились ездить по мелководью так. Коля садился за руль дистанционного управления, а я размещался на носу лодки, чтобы при движении на полной скорости контролировать глубину реки. Я регулярно докладывал Коле результаты этого визуального контроля, непрерывно повторяя: ".глубоко, мельче, ещё мельче, совсем мелко.", и тут же выдавал рекомендации по направлению дальнейшего движения: ".правее, левее, прямо.".
При таком способе гонки на воде у лодки, в случае вылета её на каменистое сплошное мелководье, может сломаться не только лопасть винта, но и сапог мотора, что было чревато уже длительным ремонтом. Я же в этом случае продолжил бы движение вперёд без лодки, то есть в автономном режиме, до самых камней, лишь слегка прикрытых водой! Главная задача вперёдсмотрящего в такой ситуации заключалась в том, чтобы лодка его не догнала! Хотя оказаться в ледяной воде, предварительно прокатившись спиной и соседними частями тела по округлым, но твёрдым камням, тоже было удовольствием ниже среднего. Мне довелось пару раз опробовать этот вид местного развлечения костями собственной спины, не обладавшими телесной защитной прослойкой достаточной толщины. В совокупности с купанием получил незабываемые ощущения! Хорошо ещё, что с мотором всё обошлось благополучно -- была только срезана очередная шпонка винта.
Как-то в разгар сезона попробовал переплыть Подкаменную Тунгуску, которая большой-то шириной и не отличалась. Однако уже метров через двадцать с удвоенной скоростью плыл назад, так как стало сводить судорогой все мышцы тела. Ну а в противоэнцефалитном костюме и сапогах я улетал в воду очень ненадолго. Тем не менее, адреналина в крови во время такой гонки появлялось столько, что никакие суррогаты, наподобие форта Байяр -- не требовались! И что характерно, здесь за экстремальные развлечения не ты, а тебе платили деньги! Вот только подстраховки не было, и конечный результат заранее не был известен. Мой же предшественник в предыдущем сезоне слетал с носа лодки в воду значительно чаще меня. Утверждал, что прыжок после парной в снег -- ничто, по сравнению с таким полётом и последующим купанием в ледяной воде!
Обмелевшая Тунгуска стала идеальной рекой для местного экзотического вида рыбной ловли -- "лучения" рыбы. На одну из таких рыбалок я напросился в компанию к местным охотникам. Рыбы в Подкаменной было много, и её можно было наловить и на удочку и бреднем в необходимых количествах. "Лучили" же рыбу больше для развлечения, хотя некоторые местные жители утверждали, что при таком способе рыбалки попадается самая вкусная и жирная рыба, которая не клюёт на удочку (заелась!) и не ловится бреднем, потому что обитает между камнями на самом дне. Мне эти доводы казались неубедительными, но с привередливыми аборигенами я не спорил.
Во второй половине ночи, ближе к утру, когда "рыба самая сонная и вялая", - по утверждениям охотников, мы оттолкнули лодку от берега, веслом выгребли на середину реки и зажгли факел, прикреплённый к носу лодки. Несколько факелов были заранее приготовлены из ствола ольхи. Верхняя часть их была обмотана марлей. Факел обмакивался в солярку и поджигался. Раньше вместо него использовался пук сухих лучин, откуда и пошло название "лучить" рыбу. Вместе с тремя охотниками расположился у борта "Казанки", мне дали острогу -- молниеобразно изогнутый заостренный металлический прут приблизительно метровой длины с деревянной рукояткой с одной стороны, и приваренным заусенцем, как на рыболовном крючке, - с другой.
Как только зажёгся факел и осветил прилегающую к нему часть дна, раздалось частое, дружное цоканье трёх металлических острог о камни дна реки. Моя острога бездействовала. Я ничего не мог рассмотреть на еле освещённом дне и не понимал, как видят что-то мои товарищи, да ещё время от времени скидывают в лодку довольно крупных рыбин. Этот способ ловли рыбы считался браконьерским, и я воочию понял -- почему. Рыбаки клацали острогами почти непрерывно, а поднимали рыбу в лодку лишь иногда, то есть ловили менее пятой части намеченных рыбин. Остальные же уходили в сторону ранеными и изуродованными. То есть, каждое пустое клацанье остроги означало появление ещё одной искалеченной рыбины. Во время только одного лучения были искалечены многие сотни рыб. Именно поэтому к такому способу добычи рыбы аборигены сами прибегают довольно редко, больше для желания поразить приезжих гостей -- новичков.
Через некоторое время я присмотрелся к освещению и начал различать какие-то тени, метавшиеся от факела на дне реки, несколько раз попытался ударить по ним своей острогой, но у меня ничего не получилось. Может быть, мне не хватало резкости, может быть, бил я не вертикально, а при другом угле удара невозможно было учесть преломление воды и сделать на него поправку, а может быть - просто не хватало точности. А когда сообразил, чем чревата такая рыбалка для речных обитателей, вообще решил не калечить рыбу и отложил острогу в сторону, тем более что никакой сноровки в такой рыбалке у меня не было.
С этого момента и до самого окончания "лучения" я лишь наблюдал за устроенной мне демонстрацией одного из древнейших видов рыбной ловли. Удовлетворив рыбацкий азарт, и полностью закрыв днище лодки рыбой, охотники прекратили "лучение", завели мотор и довезли меня до отрядной базы. На прощанье одарили несколькими крупными рыбинами весом от одного до трёх килограммов, среди которых попался и один легендарный таймень, которого тщетно пытались поймать на приманку - "мыша" на донную удочку геологи из отряда Гагарина.
Уже находясь километрах в пятидесяти от фактории Ошарово, в свой выходной день решил съездить на своём "Пеликане" по низкой воде на базу. Погода стояла хорошая, солнечная и тёплая, и я с удовольствием прокатился по спокойной обмелевшей и ставшей намного уже, чем весной, реке. Плыл с максимальной скоростью, старательно обходя мелководные участки с белыми бурунами. Доехал за полтора часа, не порвав ни одной предохранительной шпонки на моторе. На базе взял необходимые продукты и вещи для своего отряда, встретился с геологом соседнего отряда Иваном, сероглазым, светловолосым атлетом.
Иван окончил геологический факультет МГУ на год позднее Гагарина, Плетнева и Проскурина и работал на Подкаменной второй год. Полевая работа была для него мучением, потому что у него началась (а может быть, и раньше была) аллергия на комариные укусы. Каждый укус образовывал огромный, долго не проходящий, нестерпимо зудящий красный волдырь на его теле. При расчёсывании Иван расцарапывал в кровь кожу. А так как при любом способе защиты несколько десятков комаров в день всё равно кусали любого, находящегося в здешних местах человека, то всё тело Ивана было постоянно покрыто вспухшими красными бугорками.
Его не посылали в полевые отряды, он работал в Ошарово с камеральной группой, старался не снимать противоэнцефалитный костюм, густо смазывал "Дэтой" открытые участки кожи, но, тем не менее, несколько комариных укусов в день неизбежно получал. Ему предлагали сменить только что полученную профессию, но он пока не решался, да и обидно было осознавать, что пять лет, учился впустую.
Решили посидеть с ним на берегу реки, выпить спирта, поговорить о таёжной жизни, обменяться мнениями и поделиться впечатлениями о проходящем сезоне. В дружеской беседе Иван поведал о своей уже двухлетней любовной связи с геологом -- камеральщицей Зоей. Об их любви знала вся экспедиция, включая начальника. Они контрастно смотрелись рядом друг с другом: Высокий, широкоплечий, плотный, бывший тяжелоатлет Иван, и невысокая, хрупкая как тростинка, узкоплечая Зоя.
Борис Константинович никому не читал моралей, и смотрел на эти серьёзные и несерьёзные связи в экспедиции сквозь пальцы, хотя было время разбора таких отношений на профкомах, парткомах, месткомах и прочих всенародных .комах. Иван был женат и утверждал, что любит и жену. Сначала он метался между женой и любовницей. Затем успокоился, философски решил: "Пусть всё идёт, как идёт", и жил в Москве -- с женой, а во время полевых работ -- с любовницей. Надо признать, что он выбрал самый удобный для себя вариант. А уж знала или нет жена о существовании Зои, Иван умолчал, да я и не допытывался.
Зоя постоянно находилась на экспедиционной базе в Ошарово, в тайгу не ходила, хотя очень хотела. Иван попросил меня взять её с собой в маршрут пару раз, тем более что последние маршруты должны были выполняться из Ошарово. Я клятвенно обещал, и впоследствии "выгулял" Зою в тайгу. Правда только один раз, так как она с непривычки очень устала, сбила ноги и больше пойти не смогла.
Через пару часов дружески простились и я, согревшийся и разомлевший, в прекрасном настроении, подставив лицо приятно освежающему встречному ветерку, поплыл в обратный путь, теперь уже не обращая никакого внимания ни на глубину реки под лодкой, ни на белые буруны порожистых участков. Моя невнимательность была быстро наказана. Примерно через километр пути мотор взревел на холостых оборотах -- порвалась первая предохранительная шпонка. Причалив к берегу, нос к носу столкнулся с начальником экспедиции Борисом Константиновичем. Надо же такому случиться, он в кои-то поры вышел половить рыбку, и я причалил прямо к нему в не совсем трезвом состоянии. Если бы нужно было попытаться срежиссировать такую встречу специально, то ничего бы не получилось!
Делать нечего, не повезло, значит, судьба моя такая. С видимым усилием произнёс: "Здравствуйте Борис Константинович! А я вот шпонку порвал о камни, сейчас буду менять!". Отчество своего шефа я выговорил с трудом, запинаясь. Почему-то под хмельком оно мне не давалось, и начальник экспедиции знал об этом. Борис Константинович внимательно посмотрел на меня: "Мне почему-то кажется, что до отрядной стоянки ты порвёшь ещё не одну шпонку!". Он как в воду смотрел! Я порвал ещё три шпонки. В результате прибыл в отряд только к вечеру, но настроение, несмотря на незапланированную встречу с шефом и множественные замены шпонок, было отменным. Я с удовольствием поделился им со своими товарищами. До поздней ночи мы сидели у костра, пили чай, шутили и смеялись. Особенно развеселил их мой рассказ о встрече с Борисом Константиновичем. Коля хохотал до слёз, держась за живот, да и остальные члены отряда повеселились.
Наконец вся запланированная на сезон работа была выполнена, и все три отряда снова, как и в начале сезона перед заброской, собрались на базе экспедиции в фактории Ошарово. Все вещи были давно собраны, ждали только давно заказанного вертолёта, который мог прилететь в любую минуту, а можно было прождать его и три недели. Как уж повезёт! Далеко уходить было нельзя. И почему я не рискнул съездить в этот момент на место падения Тунгусского метеорита! Никогда себе этого не прощу! Занимались в основном рыбалкой. По вечерам устраивали общие сборища в столовой с сопутствующими лёгкими возлияниями, иногда переходящими в крепкую пьянку.
В один из дней сходили на охоту на глухаря с геологом из соседнего отряда -- тем же собутыльником Иваном. Нам удалось отыскать глухаря, который, с необычным сильным шорохом крупных крыльев, взлетел прямо между нами. Реакция у нас с Иваном оказалась хорошая, и мы, одновременно вскинув ружья, оказались на мушке прицела друг у друга! Ощущения были не из самых приятных: и быть на прицеле, и держать приятеля на мушке. Глухарь несколькими мощными взмахами своих сильных крыльев покинул место нашей охоты на него. Мы огорчились, плюнули на дальнейшую охоту и вернулись на базу. Желания сходить ещё раз больше не появилось.
Вот прилетел долгожданный вертолёт. Быстро погрузили давно приготовленные к отправке вещи, взлетели, сделали ритуальный круг вдоль кальдеры от падения Тунгусского метеорита, и полетели в посёлок Тасеево. Ну и далее в обратном порядке: Красноярск, Москва. При посадке в самолет на Москву произошёл небольшой казус. Я взял с собой на память два "жакана" от своего ружья. Провозить же боеприпасы, было категорически запрещено. При постановке на весы патроны с лязгом выпали из бокового кармашка рюкзака на металлическую площадку. Хорошо ещё, что сотрудник "Аэрофлота" был занят беседой с сослуживцем и не заметил этого. Я быстро схватил "жаканы" и засунул их в карман.
Прощай Подкаменная Тунгуска, дикий, практически не обитаемый таёжный край! Вряд ли когда-нибудь ещё я попаду сюда. Но и того, что видел и перечувствовал здесь, хватит, чтобы никогда не забыть этот, один из красивейших природных уголков России с его суровым климатом, комарами и опасностями.
Сергей -- "Абвер", его жена Ирина и радист Володя -- весь маленький коллектив метеостанции с искренней печалью простился с друзьями из экспедиции, надавал новых небольших заказов на необходимые здесь личные вещи и начал ждать новой встречи в будущем сезоне.
До самого вертолёта провожал экспедицию егерь Андрей со своим неразлучным белым медведеподобным псом "Цыганом". В глазах его была такая смертная тоска, что больно было смотреть. Он уже привык к здешней жизни, к своему одиночеству, но приезд экспедиции всколыхнул его, оживил воспоминания, заставил задуматься о правильности выбранного пути. Он снова остался на Тунгуске. Надолго ли?!
По возвращению в Москву Саша Гагарин как-то потух, посерел, стал просто полноватым молодым человеком, ворчливым, скучноватым, немного обрюзгшим и совсем неинтересным (по словам Тани). Роман, мгновенно и ярко вспыхнувший, так же быстро и погас, сойдя на "нет". Всё "возвратилось на круги своя": Таня вернулась к мужу, привезя ему, как и обещала, ветвистые рога, правда он о них не знал, а грустный Саша остался у разбитого корыта.
Дашка осенью вернулась к своему прежнему хозяину Валентину и продолжила работу по своей основной специальности -- белочницей. То ли она осознала свои ошибки, то ли Валентин снизил уровень требований к ней, но как-то они всё-таки ужились.
Никита по-прежнему пил и пока не мог вырваться из круга внезапно свалившихся на него моральных проблем. Добывал требуемый от него минимум пушнины, да и то, очень неохотно.
Секретарша Валя утешилась с разнорабочим Володей из отряда Гагарина. В Москве у них начался бурный роман, и Валя приступила к строительству новой счастливой семейной жизни с ним. Как говорится: любовь, да совет!
Женатый Иван встречался со своей возлюбленной Зоей только на работе, ожидая нового полевого сезона, когда они снова, открыто, смогут жить вместе. Похоже, Зоя помогала ему примириться с мучительной аллергией, на комариные укусы, сопровождавшейся нестерпимым зудом и расчёсыванием в кровь всего тела. Сменить профессию он пока не смог решиться. Интересно, как долго будет продолжаться его двойная жизнь?
Колю Проскурина утвердили, наконец, официально, в должности начальника отряда, фактически давно занимаемой им. Я был этому очень рад. Успехов ему!
Николай Грабов прижился в экспедиции, женился на полной романтичной девушке -- камеральщице Любе, которая была моложе него на двадцать лет. Как выяснилось через много лет, этот странный брак неожиданно для многих оказался крепким, удачным и долговечным.
Борис Константинович остался начальником экспедиции, хотя и поговаривал о слабом здоровье и возможном скором уходе с полевой работы. Пашка поступил в институт, но каждый полевой сезон ездит с отцом.
Слава разочаровался в таёжной полевой жизни и больше в экспедицию не поехал.
Витя -- курьер по-прежнему ездил на полевые работы, но порадовать маму женитьбой так и не смог, однако не терял надежды и, продолжал активный поиск невесты.
Я, Денис, Лёша -- "Ус" и Толя -- "папа Булкин" окончили университет и разбрелись: мы с Денисом - по распределению в центральные районы России, Лёша и Толя по месту жительства - в подмосковные геологические организации.
Оглавление
Полевой
сезон на Подкаменной Тунгуске
1.На "Пеликане" по Подкаменной Тунгуске и
её
порогам
2.Перелёты: г. Москва -- г. Красноярск -- село Тасеево
--
фактория Ошарово.
Лёша
- "Ус" и Анатолий -- "папа Булкин"
Розыгрыш
и реальность, встреча с медведем
Вертолёт
МИ -- 4 и вертолётчики
Экспедиция,
её отряды и службы
Соревнование
по стрельбе на Нижней Тунгуске
Охотник
и его сибирская лайка - Дашка
Егерь
Андрей и его пёс "Цыган"
В
частном доме фактории Куюмба
8.В маршрутах по притокам Подкаменной Тунгуски
Двухдневный
маршрут по притоку Большой Бугарик
|
Проголосуйте за это произведение |
Валерий
|
|
|
Отчего такая напасть? Искренне поздравил вас с замечательынм текстом и все прочее сказал от души и без какого-либо подтекста. Всегда меня за это тупое прямодушие ругали, а теперь вдруг - на тебе: за возможную скрытую иронию. Рад бы увидеть ваш материал в виде книги, ибо он и познавателен, и умен, и честен - полон тех качеств, которые напрочь отсутствуют в так называемой раскрученной литературе. Нехватка подобных вашему очерку материалов в современной литературе огромна. Люди не знают об образе жизни не только людей, бывавших на Подкаменной Тунгуске, но даже соседей по улице. И это - не ирония. Это - вопль по поводу разъединения нашего. Валерий
|
|
Достоинства повести несомненны, но я остановлюсь на недостатках, что возможно, поможет Вам выправить текст и сделать его ещё лучше. В первой главе подразделы "Отплытие" и "Порог" затянуты. Затянута и глава "Полевой роман Вали и Дениса". Сократите. Книга только выиграет. Вызывают удивление действия Коли Проскурина, отправившего новичка - "чечако" на "полурезинке" по порогам. Это почти стопроцентная смерть при перевёртыше. Умирают ведь не от холодной воды, а от паралича дыхательного центра. А кому удалось сделать пару вдох-выдох и доплыть до близкого берега, те потом всё равно гибнут от переохлаждения, потому что без спичек не умеют согреться, да и мудрено. Я двадцать три сезона провёл на воде по таймырским рекам-речушкам,-насмотрелся. "Ручка газа лодочного мотора" называется румпелем. Все так говорят, не потому что это иностр. слово лучше, а потому что оно короткое, ясное, рычит и на "румб" похоже; очень для моторн. лодки подходит. Вы всё время пишете "порог", а между тем это слишком "учёное" слово и местным населением в разговорной речи не используется. Говрят: "шиверА". Пройти порог - "поднять шиверУ". Вкусно, ёмко и запоминается навсегда. Вы, наверняка, это выражение слышали, но не "засекли". Небольшой абзац об охотничьих пулях написан полностью "непрофи" и набрасывает на всю повесть этакий любительский налёт. Слово "жакан" оставьте, оно вкусное, и так действительно говорят охотники по всей России, хотя на самом деле это "пуля Якана" - простейшая из пуль. Это свинцовый (иногда и стальной)шарик. Шар не требует стабилизации в полёте, но рикошетирует и от былинки, поэтому придумано множество других пуль и пулек. Одна из них - "турбинка" про которую Вы пишете: "турбинки снабжены лопастями, которые при выстреле начинают вращаться с бешеной скоростью". На самом деле эта пуля с отверстием в центре. Внутри и снаружи в теле пули чередуются спиральные пазы и рёбра, заставляющие пулю вращаться. Очень точная пуля, но требует чрезвычайно аккуратного изготовленного шаблона для отливки , ибо от малейшей "нецетровки" или заусеницы начинает кувыркаться в полёте... Ну, и так далее. Прочитайте, пожалуйста, хотя бы неск. рассказов-повестей красноярского охотника и замечательного писателя Михаила Тарковского. У него есть чему поучиться. Буду рад прочитать следующие Ваши произведения, дорогой бродяга. Удачи Вам и с наступающими праздниками Вас! В. Э.
|
|
Здравствуйте, Александр Должен сказать, что при всей правильности замечаний Эйснера, вам следует самому брать ответственность за сокращение названных им глав. Мне они не кажутся длинными, к примеру, а сократить вы можете самую соль их, Потому лучше воспользоваться услугами професионального редактора. А для этого лучше всего, чтобы рукопись попала в руки издательства, в котором редактора работают с авторами. К сожалению, таковых в России почти не осталось. Только в провинции, да и то не везде. Если вы попросите у Липунова мой интернет-адрес и сообщите номер вашего телефона, я вас слегка проконсультирую по этой теме в свете вашего всетаки путевого очерка, а не повести, как вам кажется. Бесплатно, разумеетсяя. Точное определение жанра произведения очень важно для работы с идательством и журналом. К примеру, красноярский ╚День и ночь╩ вряд ли заинтересует такого рода якобы повесть, ибо у него направлдение сугубо модернистское, а большинство новых журналов России, созданных и созаваемых после 1986 года вообще существуют для того лишь, чтобы печатать самих себя для самих себя, для своих знакомых и родных, то есть, даже если вы протолкаетесь туда, окажетесь не прочитанным никем. А материал столь значителем по своей фактурной составляющей, что так и требует быть напечатанным и в журналах, и в книге. И тратить время и силы на бесплотные поиски издательства и журнала было бы не логично. Так что, созвонимся. Насчет замечаний. Я, признаться, на Тунгусках не был. То есть пролетал на вертолетах и садился где-то возле них, дважды пересенкал Енисейский кряж но и только. Енисей вообще мне более известен в верховьях и низовьях оного. Тем не менее, именно этот район меня интересовал много лет подряд, чему началдо положило чтение знаменитого ╚Пылающего острова╩ А Казанцева с главами о чернокожей инопланетянке, умирающей в чуме эвенка. В свете прочтения вашего очерка, у меня родился вопрос не к вам даже, а к бывающим здесь на форуме звездочетам, которые могут объяснить, отчего это не столь уж и дорогая даже по советским меркам академиическая экспедиция на место падения Тунгузского метеорита так и не была организована за сто лет болтовни об этом феномене: Все экспедиции были какие-то самодельные, добирались до места путем пересечения болот и тайги нечеловеческими усилиями в течение месяца и более находясь в пути туда и столько же затрачивая на дорогу обратно. А ведь можно было бы организовать настоящий десант с полевой лабораторией и с посадочной площадкой для вертолетов, чтобы использовать максимальное число бесснежных дней для исследований. Даже сейчсас какому-нибудь нефтяному вору выбросить пару миллионнов долларов на разгадку этого феномена лишний раз не сходить в сортир с золотыми унитазами. И ведь даже по стратегическим причинам это важно. Если все-таки это не был результат неудачного эксперимента Теслы, то это уже даст ответ, куда не следует государству загонять деньги. Второе сообажение касается ситуации с пьяным тунгусом, который застрелил человека, а за это не пострадал. Это деталь, которая требует отдельного комментария, то есть заставляет вашего редактора сделать за вас сноски. Такого рода анекдотов о безнаказанности северных народов за преступление слышал я в Счибири и на Дальнем Востоке немало. Но в вашей передаче эта история выглядит не совсем правильной и совсем не корректной. Судили их, давали по два года. В меня самого стрелял как-то якут, я даже где-то описал эту историю. И не пьяный, а потому, что я убил его собственного оленя вместо дикого, то есть по менталитету народа сего совершил преступление, за которое меня надо было пристрелить. Как по-вашему, можно судить было его по законам общества, для которого жизнь человека выше цены скотины? Если да, то на каком оснвоании? Я не стал стучать. Ибо два года для якута в зоне или даже на спецпоселении, или, как вы пишете, работая по-прежнему охотником, только в другом месте, это смерть. Знаете почему? Потому что получать он не мог зарплаты более ста рублей в месяц все остальное у судимого брал Хозяин, то бишь государство. Минус 9-70 подоходного налога, да еще и алименты, если есть дети. При этом спирт-╚Сучок╩ 7 рублей бутылка для сибирского тузеца никогда не столи менее 10 рублей, а без алкоголя бить зверя он не мог. Дешевле было пить болгарскую ╚Плиску╩, но так ее не во всяком сельмаге найдешь. Так что два года для тунгуса за убийство человека оборачивались меденлнной смертью. А спьяну убивали друг друга и русские мужики точно таким же способом, как описан у вас. И возвращались из зон русские забулдыги веселыми, готовыми к новым убийствам. В контексте же вашего очерка получается, что тунгусы были привелегированы перед судом если не человечяеским, то Всевышнего. Еруна все это, можнео было не замечать, но я пишу это для того, чтбы вы подумали над комментарийным планом своего очерка. И не вздумайте печатать фотографии во вклейках черными пятнами. Какая масса замечательных книг потеряла из-за этого и эффект, и читателя. Оформлением вашей книги должен заниматься настоящий книжный дизайнер. Словом, основное по телефону. Я позвоню. Валерий
|
|
На мои вопросы, когда же будет выслана экспедиция на место падения внеземного гостя (Я надеялся войти в неё, как автор снимков) мне ответили, что метеорит рассыпался на куски, большинство которых упали в районе ледника и достать их из-под многометровой толщи льда не предоставляется возможным. Так дело и заглохло. В прошлом году, просматривая по Сети карту Таймыра, увидел, что из двадцати шести ледников Таймыра "в живых" осталось несколько, а тот, "метеоритный" распался на куски, которые сокращ. как шагренев. кожа. Дюже потеплело на Севере. Нашёл я тут богатенького Буратино, давай его уговаривать на организ. экспедиции. Ведь если тот не найдём, то найдём другие, из ледников вытаявшие. "Буратино" подсчитал расходы и отказался. И то: один вертолёт-час на "МИ-8" стоит около 3000 дол., а расходы на транспорт - лишь 10% общих расходов на экспедицию. Так и лежат "мои" метеориты на Таймыре, и никому они не нужны.
|
|
|
