Закрывается то один провинциальный журнал, то другой - исчезают с карты России островки духовности и образования, наконец, исторической памяти народа. "Подъем" является именно одним из таких островков, к счастью, уцелевших, который собирает мыслящих людей, людей неравнодушных, болеющих за русский язык и вековые традиции нашей страны.

═ ПРОЗА

О к о н ч а н и е.═ Начало в N 4, 2004 г.

═*════ *════ *

═Утро наступило яркое, солнечное, уже апрельское, напоенное по самые

венчики весенними хмельными запахами, от которых голова идет кругом, а все

тело изнемогает от неведомого томления. Оно разбудило вначале птиц,

которые в эти дни долго спать не любят, зверей и зверюшек, весной тоже

всегда чутких и настороженных, а потом добралось и до Андрея, затормошило

его на лежанке острым солнечным лучиком: мол, вставай, соня и неженка,

проспишь все самое интересное и важное. Андрей долго по-ребячьи отбивался

от него, кутался в одеяло, отворачивался к стенке, как, помнится, делал

это и в давние детские годы при отце и матери, которые к этому времени,

конечно же, давным-давно уже поднялись и хлопотали по хозяйству: мать,

подоив корову, растапливала печку, а отец отбивал во дворе косу или

что-нибудь мастерил в повети. В летнюю пору, когда Андрею не надо было

идти в школу, они никогда его не будили, давая поспать, сколько хочется,

вдосталь и всласть. А вот в школьные месяцы мать легонько тормошила Андрея

за плечо и всегда говорила одни и те же смешные и непонятные слова:

═- Поднимайся, совы давно уже спят.

═Андрей знал, что совы спят днем, отдыхают от ночной охоты, но все равно

путался в этих материных словах и упреках, сомневался, подниматься ему или

украсть у сов хотя бы еще минуточку-другую их сонного времени.

═Как хотелось Андрею повторить и сейчас это сладкое, томительное

пробуждение. Сквозь утреннюю дрему ему воочию виделись и слышались на

кухне материны шаги, ее сказочные слова о совах и филинах, а во дворе

звонкие удары отцовского молотка о наковаленку-"бабку". Андрей даже

собрался сказать матери, что сейчас всех сов и сонь разгонит и поднимется,

пусть она поскорее наливает ему в чашку утреннего теплого молока. Он

выпьет его с ломтем ржаного подового хлеба, туго повяжет на шею пионерской

галстук и побежит в школу по торной не просохшей еще от утренней росы

тропинке. Но в следующее мгновение Андрей осознал, кто он сейчас, в каком

возрасте и в каком состоянии души, и понял, что такого пробуждения в его

жизни уже никогда не будет, что отец с матерью сейчас недосягаемо и

безвозвратно далеко, а он, до срока постаревший и забывший свое детство,

обманно нежится на остывающей лежанке.

═Андрей поспешно открыл глаза и первым делом глянул на венский

притаившийся возле этажерки стул - там никого не было. Андрей негромко,

про себя, вздохнул и, полностью отрешившись от всех своих вчерашних ночных

страхов, поднялся с лежанки.

═День ему сегодня предстоял трудный и давно загаданный. Еще только

готовясь к побегу и отшельничеству, Андрей решил, что первым делом в

Кувшинках он пойдет на кладбище к отцу═ и матери, к Танечке, навестит их,

уберет могилы, как и полагается это делать ежегодно в канун Пасхи и

Радоницы.═ Вчерашний день ушел у Андрея на обустройство и налаживание

жизни на новом месте. Его можно в расчет не брать, вычеркнуть, и подлинным

началом этой новой жизни считать день сегодняшний, когда у Андрея

свершится свидание с родителями и Танечкой, с бабкой Ульяной, с прадедом

Никанором, со всем их михайловским родом.

═Наскоро умывшись возле колодца холодной, хорошо отстоявшейся за ночь

водой и так же наскоро позавтракав остатками вчерашней трапезы, Андрей

пошел в сарай и поветь и принялся собирать необходимый ему для работы на

кладбище инвентарь. Все оказалось под рукой, на своих, памятных Андрею с

детства местах: лопата и сенные деревянные грабли (другими, железными, в

их краях почти не пользовались: земля песчаная, рыхлая - они без

надобности) стояли в повети за штабельком дров; плетенную из сосновых

гибких кореньев корзину с высокой лозовой дужкой Андрей обнаружил в сарае

на вышках; там же возле коровьего ковша-ясель он прихватил конопляный

поводок (вдруг пригодится что перевязать, перенести). Надо было взять еще

и топор, чтоб вырубить на могилах сирень, которая небось обступила их со

всех сторон, а то и проросла на холмиках молодыми хлесткими побегами.

Андрею пришлось еще раз вернуться в поветь. Топор, готовый═ любой самой

обыденной работе (лишь бы не томиться, не ржаветь в безделье) призывно

высился в колоде, куда Андрей два дня тому назад загнал его в отчаянии по

самый обух. Сегодня того необузданного отчаяния и той силы в Андрее уже не

было (ушли, истаяли, утишились возле реки, возле колодца, на ступеньках

крылечка и на горячей лежанке). Сегодня он иной уже человек - отшельник. С

одного рывка, как на то Андрей рассчитывал, топор не поддался, упрямо и

вязко удерживаясь в колоде.═ Понадежнее укрепившись на ногах, Андрей

подступался к нему несколько раз и даже забоялся было, что не выдернет

вовсе. Отцовский (да еще и дедовский) топор, прежде чем уйти в скорбную

кладбищенскую работу, словно играл с ним, вспоминая отцовскую и дедовскую

руки и сравнивая их с Андреевой, может быть, и отчаянной, но неловкой.

Андрей игру принял, расшатал топор коротенькими отрывистыми ударами ладони

по топорищу и, когда тот с вынужденным скрипом и повизгиванием все-таки

поддался, победно засунул его за брючный ремень, как любил это делать

когда-то и отец, собираясь в лес или в луга.

═Грабли и лопату Андрей связал поводком воедино (отец сделал бы точно так

же) и по-походному забросил на плечо, а корзину подхватил на локоть (так

любила ее носить мать). Ноша была не особенно обременительной, и Андрей,

выйдя за калитку, поначалу зашагал бойко и напористо. Но едва дом остался

у него за спиной, как ноша эта вдруг стала все утяжеляться и утяжеляться,

неподъемно давить на плечо и на руку, а топор натирать поясницу и больно

ударять топорищем по раненому бедру. Андрей вынужден был несколько раз

останавливаться, переменять плечо и руку, поудобней укладывать за поясом

топор. Но стоило ему только двинуться дальше, как все опять повторялось.

Андрей начал было сетовать на свое совсем ослабевшее здоровье, на раны и

контузии, а с отчаяния и на радиацию, которая, может быть, уже делает

свое неостановимое дело - невидимо подтачивает весь организм. И лишь

подойдя═ к школе и сельсовету, он понял, что дело тут вовсе не в здоровье

и не в радиации, а совсем в ином: неподъемная, болевая тяжесть давит на

него изнутри, замедляет и укорачивает шаг. Ведь путь его лежит по

мертвому, обезлюдевшему селу, миом мертвых, заколоченных домов, и из

каждого окна, из каждого подворья за ним следят и провожают мертвыми

взглядами тени живших здесь когда-то═ односельчан. Многие дома уже

порушены временем и непогодой. То здесь, то там бедственно, обнаженно

зияют решетчатыми опалубками крыши, скрипят и бьются на ветру, взывая о

помощи и участии, перекосившиеся калитки и ворота, клонятся к земле

переломанными сводами колодезные журавли - всюду запустение и гибель.

═Андрей, один-единственный живой здесь человек, идет сквозь это

запустение, как сквозь строй, и хотя, казалось бы, ни в чем он ни перед

домами, ни перед калитками, ни перед почти непроходимо заросшей бросовым

кустарником-крушиной улицей не был повинен, но все равно гнется под их

справедливыми укорами: слишком поздно он вернулся сюда - тут нет отрады и

спасения человеческой душе, тут теперь сплошной, усеянный могилами погост.

═Спасение Андрей находил только в одном: он вернулся сюда не ради жизни, а

ради смерти, потому что сам тоже дано мертвый,═ отчаявшийся, потерявший

всякую веру и надежду человек. Так что пусть они особо на него за это

опоздание не сетуют - к живым он, наверное, не вернулся бы.

═Чем ближе к кладбищу, тем крушина и мелкий хвойный подлесок становились

все гуще и гуще, заступали дорогу, иногда возникая прямо на тропинке, чего

раньше никак не могло быть: народ сновал по ней с утра до вечера,

утаптывал, утрамбовывал сапогами, ботинками-галошами, а чаще босыми

пятками. По ее обочине рос лишь широколистный лечебный подорожник да

трава-мурава, которые всегда прибиваются к человеческому жилью, к людям.

Теперь же все переменилось: тропинка заросла крушиною и подлеском, а ее

обочина колючим дурнишником, полынью и нехворощью. Подорожник и

трава-мурава под их напором отступили, ушли из Кувшинок вслед за людьми.

═Чтоб окончательно не сбиться с дороги и не заплутать в непролазных

дебрях, Андрей стал метить на церковь, на ее далеко видимый купол.

Путеводной Полярной звезды, так счастливо сиявшей над ней в ночь Андреева

возвращения теперь, понятно, не было, но зато на самой маковке купола

возвышался чудом уцелевший при всех невзгодах и гонениях крест. Однажды

обнаружив его, Андрей теперь не упускал крест из виду, шел прямо на него,

уже мало заботясь о том, попадает он на тропинку или проламывается сквозь

заросли крушины и дурнишника напрямик.

═Церковь открылась Андрею как-то вдруг, неожиданно. Заросли и гущавина

оборвались на полушаге, еще задолго до церковной порушенной ограды, словно

перед ними встала какая-то невидимая, запретная граница, и они перешагнуть

ее не посмели. Может, и так! Сколько помнит Андрей, за церковной оградой,

на цвинторе, всегда росли громадные вековые дубы: они зорко охраняли и

берегли свои владения, не впуская в подножье ни сорного мелколесья, ни

сорного вездесущего бурьяна. Не впустили они его и сейчас.

═Во времена Андреева школьного детства церковь в Кувшинках была закрыта. А

вот в дошкольные его, едва памятные годы служба в ней правилась. Бабка

Ульяна несколько раз по большим праздникам водила туда Андрея, заставляла

креститься и склонять голову перед иконами. Он крестился и склонял,

но всегда рвался из-под сумрачных церковных сводов на залитую солнцем

улицу,═ по-детски боясь этих строгих во взгляде икон, а еще пуще

священника, отца Ювеналия, и дьякона Игната, одетых в позлащенные

непривычные в обыденной крестьянской жизни одежды. Когда же Андрей подрос

и страхи его ушли, церковь закрыли. Долгие годы она пустовала, потом ее

пробовали приспособить под клуб и фельдшерский пункт, но неудачно: надо

было сбрасывать купола, переделывать все внутри, а денег у колхоза на это

не было, да и жители, только недавно пережившие войну, все ее страдания и

беды, грозились в этот новообращенный клуб и фельдшерский пункт не ходить.

Кое-как превратили церковь в подобие сельповского склада, да так она и

простояла═ до начала восьмидесятых годов, когда вдруг опамятовалась и,

словно предчувствуя скорую чернобыльскую беду, вернули церковь в

первозданный вид, не═ успев, правда, как следует обновить и

подремонтировать.

═Дорога Андрея шла в общем-то мимо церкви,══ в подлесье, где у них и было

сельское их родовое кладбище. Но поравнявшись с церковной оградой, Андрей

вдруг заметил, что дверь в храме распахнута настежь, на две равновеликие

половинки, как она распахивалась когда-то лишь во время больших

престольных праздников. Ветер, налетая то с одной, то с другой стороны,

нещадно терзал дверь, силился захлопнуть ее, но она была так тяжела и,

судя по всему, так проржавела в петлях, что ветру не поддавалась, а только

сиротская скрипела, словно прося милости и подаяния.

Не отозваться на этот ее скрип и почти человеческие стенания было никак

невозможно, и Андрей, сложив у подножья крылечка кладбищенскую свою ношу,

заглянул в темный дверной проем. Он почему-то надеялся, что церковь сейчас

встретит его сиянием свечей, запахом воска и ладана, а то, может, и

молитвенными голосами певчих, трубными возгласами дьякона Игната,

смиренными словами отца Ювеналия, как это и полагается во время любой

службы (а коль дверь распахнута, то, стало быть, служба идет, правится),

но она встретила Андрея совсем по-иному. В церкви было темно и пусто,

всюду чувствовался разор и бедствие, словно после какого-то нашествия: на

полу валялись деревянные подсвечники, обрывки вышитых рушников, битое

стекло, кирпич. Но самое страшное и горестное - Андрей на стенах не

обнаружил ни единой иконы, ни единого образа, без чего церковь уже не

церковь, а лишь заброшенное нежилое здание - бывший сельповский склад.

Поначалу Андрей было подумал, что все убранство церкви: иконы, кресты,

древние намоленные книги, - забрали с собой, уходя в изгнание, деревенские

жители, не поверив запретам и уговорам начальства, что брать ничего нельзя

- все поражено радиацией и таит в себе верную и мучительную гибель. Но

потом, еще раз и уже много внимательней оглядев церковь, Андрей

утешительную эту свою догадку отверг: если бы иконы, кресты и все прочее

церковное богатство забирали, уходя, словно во время войны, в дальнее

отступление из родных мест, кувшинковцы, то они бы за собой такого

разорения и пустоши не оставили бы. Все-таки хоть маленькая надежда на

возвращение сюда у них жила. А если бы она умерла, то кувшинковцы скорее

сожгли бы здесь все дотла, чем так вот надругаться над церковью, куда

раньше ходили молиться, где крестили своих детей, прощально отпевали

умерших стариков.

═Все это устроили люди чужие, пришлые ради наживы и скорого дармового

обогащения. Не побоявшись никакой радиации или надеясь, что ходкий товар

они быстро сбудут с рук ничего не ведающим покупателям и перекупщикам,

которых полным-полно развелось теперь и у себя дома, в России, и за

границей. А то, что эти, по большей части поди неверующие, любители

древней иконной живописи будут после болеть и помирать, пораженные, словно

в наказание за свое легкомыслие, радиацией, так это им без разницы. Деньги

теперь почти всегда пахнут кровью и смертью - и они к этому привыкли.

Крестьянских домов грабители не тронули, наперед зная, что там особо ничем

не поживишься. Ни золота, ни серебра, ни жемчуга в этих домах сроду не

бывало; самое большое богатство - телогрейка, кирзовые сапоги да выходная

байковая рубаха. Конечно, старинные, рублевских еще времен иконы, может

быть, и есть где-нибудь в домах, но это ведь повсюду надо взламывать

заколоченные двери, определять в потемках, старинная это икона или

обыкновенный наспех сделанный подмалевок, который имел великую цену лишь

для хозяина дома, а на торговом рынке за него и ломаного гроша не дадут.

Да и смертоносное время поджимает, долго находиться в зараженной зоне

грабителям тоже не резон - храбрость, купленная за деньги, не больно

надежная. Андрей это по своему военному опыту хорошо знает. Поэтому

грабители и позарились только на церковь: живьем сорвали со стен иконы - и

поскорее в безопасное место.

═Андрей поднял с пола подсвечники, поставил их возле амвона, где они и

стояли, наверное, прежде, и вышел из церкви, решив, что как-нибудь

попозже, когда окончательно обустроится дома, непременно вернется сюда,

все приведет в порядок и какой-никакой Божеский вид. Былого облика и

значения церкви он, конечно, слабыми своими силами и умением не вернет, но

пусть в ней будет все чисто и прибрано - все-таки церковь.

═Дверь, благодарно, по-живому скрипнувшую под его рукой, Андрей поплотнее

прикрыл на обе створки, просунул в проушины двойного продольного пробоя

дубовую палочку, которую поднял на крыльце, и для верности подпер еще

камнем-песковиком, обнаружив его поблизости, возле ограды.

═Дальше дорога Андрея лежала мимо школы и клуба. Зайти туда ему тоже

хотелось. И прежде всего в школу, в свой родной класс, в отцовский

директорский кабинет. Но на сегодня хватит для Андрея и церкви - вдруг в

клубе и школе точно такой же разор и поругание, и ему опять придется

расстраиваться и волноваться душой. Андрей лишь замедлил на минуту-другую

шаг и посмотрел издалека на клубные и школьные двери. Они были вроде бы

заперты, нетронуты - уже и то хорошо. Правда, окна в двух-трех местах

неизвестно кем и по какой причине были выбиты, расколоты, Но, может это

сотворено и не человеческой рукой, а градом, дождем или порывом ветра,

бурей и ураганом, которые могли бросить в стекло и камень, и еловую шишку,

и какой-нибудь сучок-корягу.

═На кладбище тоже было полное запустение и беспорядок. Все подходы к нему:

песчаные тропинки, в давние годы всегда наторенные живыми людьми,

небольшие полянки и опушки, не занятые еще могилами, подобие аллей -

междурядья, - сплошь заросли бурьяном, диким боярышником и гуще всего

сиренью. Но следов разорения и грабежа Андрей на кладбище вроде бы не

заметил. Тут заезжим налетчикам и вовсе поживиться нечем: одни кресты да

кое-где стандартные пирамидки из гранита и мраморной крошки - печальные

свидетели безбожного времени.

═К своим, родовым могилам Андрей пробился не без труда, в иных местах даже

вынужденно вырубая топором вставшие на его пути заросли сирени и

боярышника. Но сами могилы, к удивлению Андрея, остались почти не

затронутыми побегами ползучего, цепкого кустарника. Лишь кое-где по

холмикам были видны тоненькие нестойкие веточки сирени с уже набухшими

почками, да у изголовья Танечкиной могилы самосевом проросла вишенка.

Причиной всему был, наверное, громадный, неохватный дуб, росший в

междурядье, и точно такие же две сосны, возвышавшиеся чуть поодаль. Они

взаимно переплелись, сроднились ветвями и образовали над могилами

настоящий хвойно-лиственный шатер. Под этим шатром, в его сумраке и тени,

куда почти не проникали солнечные лучи, могильные холмики находились в

полной охране: на них не росла ни сорная трава, ни одичавший кустарник, ни

даже кладбищенские вечнозеленые шишки - молодило: им не хватало тепла и

света. И лишь возле Танечкиной могилы, крайней в ряду, чудом пробилась

вишенка.

═С Танечкиной могилы Андрей и начал свой скорбный труд. Граблями он

очистил ее от многолетнего хвойно-лиственного наноса, потом подровнял

бугорок лопатой, по-садовому обкопал вишенку, укрепил чуть покосившийся

дубовый крест. Когда-то в детстве этот крест казался Андрею очень высоким,

по крайней мере, много выше его мальчишеского роста, а теперь словно вошел

в землю и едва-едва достигал до пояса. Детские кресты всегда были меньше

взрослых, как меньше и короче была жизнь лежащих под ними. Приходя на

кладбище с бабкой Ульяной или с матерью, Андрей, помнится, очень боялся

именно этих крестов, тоненьких и нестойких, как будто временных. Ему

мнилось, что похороненные под ними дети сейчас выберутся из земли и

позовут Андрея играть в прятки, догонялки или в лапту. А как играть с

мертвыми да еще на кладбище, где надо вести себя тихо и смирно, во всем

слушаясь бабку Ульяну и мать.

═Теперь эти страхи у Андрея, понятно, прошли, но все равно от них остались

какой-то непреодолимый холод в груди и вполне взрослые уже печальные мысли

о краткости и бренности человеческой жизни.

═Завершив уборку и обустройство могилы, Андрей с лопатой и корзиной в руках

пошел к небольшому песчаному карьеру на опушке кладбища, чтоб набрать там

белого крупнозернистого песка. С давних пор у них было заведено посыпать

могильные холмики этим далеко видимым желто-белым покровом, будто

поминальными скатертями и домоткаными половиками. Могила, не посыпанная к

Радонице песком, считалась неубранной, заброшенной. Отступать от древнего

обычая Андрей не посмел, хотя никто его за нерадение в обезлюдевших

Кувшинках и не осудил бы. Но убирал он могилы не для постороннего глаза, а

для себя самого да для лежащих под земляными холмиками родных по крови, а

значит, и по жизни людей. Их осуждение в беспамятстве было бы для Андрея

самым страшным.

═На убранство Танечкиной могилы Андрею хватило всего две корзины песка -

столь невысокий был на ней холмик. Стоя на коленях, Андрей посыпал его

крупными горстями, выравнивал, выбирал случайно попавшиеся камушки и

соринки и все думал и думал о Танечке, силился представить, какой бы она

была сейчас, во взрослой жизни. Но ничего из этих усилий не получалось -

Танечка навсегда оставалась в памяти Андрея десятилетней задумчивой

девочкой, которая с трудом удерживает на руках непослушного

младенца-брата. И лишь когда Андрей начал выкладывать на могиле поверх

песка крест из еловых уже расщепившихся шишек (тоже давний у них в

Кувшинках обычай), мелькнул перед ним на одно мгновение образ взрослой

печальной женщины, очень похожей на мать. Она возникла за спиной Андрея у

креста и вдруг сказала так, как только и могла сказать старшая сестра в

вечной тревоге за младшего брата:

═- Андрейка, что же ты стоишь на коленях?! Земля еще холодная -

простудишься.

═Андрей оглянулся, чтоб сказать ей в ответ что-нибудь утешительное и

беспечное, мол, ничего, я привычный, закаленный, но Танечки уже не было.

То ли она исчезла где-то за кладбищенскими соснами, то ли ее заслонила от

Андрея непроницаемая пелена апрельского весеннего воздуха.

═Земля под коленями действительно была еще холодной и влажной, и Андрей

поднялся на ноги, не смея ослушаться Танечки, которая, вишь, не

посчиталась ни со временем, ни с дальней, наверное, дорогой, пришла на

кладбище, чтоб предупредить раненого и контуженого брата о холоде и

простуде, для него сейчас опасно вредных и губительных.

═Обязательный ободок из самых крупных шишек вокруг холмика Андрей выложил

уже на корточках, минуту-другую полюбовался своей работой, как любовался

ею когда-то в детстве, и перешел к отцовской могиле.

═На ней возвышался сосновый, судя по всему, наспех сделанный

кувшинковскими мужиками крест. Стоять ему надлежало недолго, год-полтора,

пока военкомат соберется воздвигнуть пирамидку с красной звездой и тем

отдать последнюю поминальную дань фронтовику. Но чернобыльский взрыв

помешал великому этому замыслу, да и хлопотать насчет пирамидки было

некому: Андрей сам воевал то в Афганистане, то а Чечне, гонялся за

"духами" и "чехами", а Ленка - что ж, кровь не родная, похоронила свекра -

и на том спасибо.

═Над отцовской могилой Андрей трудился, наверное, часа полтора. Чтоб

убрать белым песком высокий ее холмик, с прилежанием когда-то насыпанный

друзьями-товарищами отца (тут уж на них не посетуешь), Андрею пришлось

ходить к карьеру раз пять. Вдоволь он поработал и топором. Могила все-таки

заросла в изголовье кладбищенской дикой сиренью. Это издалека ее не было

видно, а вблизи тоненькие, ломучие веточки обнаружились, обозначили себя

бледно-зеленые побегами. Рубить их было жалко, но и не рубить нельзя -

через год-другой они окрепнут и так заполонят могилу, что ее и вовсе не

найдешь. На кладбище подобных, сплошь заросших сиренью и бузиной могил

можно обнаружить немало. Родственники сами поумерли или разъехались, и

могилы год за годом пришли в полное запустение и беспамятство. Зрелище

даже для кладбища печальное и тоскливое.

═Мыслей и воспоминаний об отце у Андрея было нескончаемо. Хоть навечно

поселись здесь, на кладбище, а всех не передумаешь. Но одна, непоправимо

горькая и скорбная, больше других не давала Андрею покоя, запоздало

казнила его: какие ни находи оправдания, а все-таки он повинен в том, что

не смог похоронить отца, как полагается то сыну, попрощаться с ним, обнять

в последний раз уже неживого, на краю могилы. Мысль эта и раньше много раз

настигала Андрея, но сегодня у отцовской могилы-кургана она встревожила

его с какой-то новой силой и тяжестью. На похоронах матери Андрей тоже не

был и тоже казнил себя за это, но то была совсем иная казнь. Мать, не

обнаружив Андрея у гроба, наверное, простила его, как прощала за все и при

жизни, сказала даже издалека: "Ты, Андрейка, не беспокойся, народу на

похоронах много - управятся". А вот отец не сказал ничего, лишь посмотрел

на Андрея из-под мертвых век, и это его молчание тяжелее любых самых

укоризненных слов.

═Вслед за отцовской могилой шла могила матери, потом могила бабки Ульяны,

прадеда Никанора и прапрадеда Ильи и еще целый ряд, изголовье к изголовью,

крест к кресту могил, под которыми покоились древние, неизвестные Андрею

родственники. Над каждой из этих могил Андрей трудился, не покладая рук,

как будто хотел отработать за все те годы, когда здесь не бывал, не носил

из карьера белого поминального песка, не выкладывал по холмикам и бугоркам

кресты из еловых шишек, не катал на Радоницу в память об умерших

пасхальное крашеное яйцо.

═Когда же все было свершено: могилы убраны, украшены, листья и сиреневая

вырубка отнесены в овраг, который начинался сразу за кладбищем, - Андрей

опять связал воедино поводком лопату и грабли, подхватил их на плечо, а

корзину на локоть и встал уже было на торную тропинку-просеку, чтоб идти

домой, как вдруг его внимание привлекла беломраморная заросшая сиренью и

вишенником пирамидка в соседних порядках. Пока Андрей неотрывно работал,

он должного внимания на нее не обращал (и почти не видел в непролазных

зарослях), думал, пирамидка да и пирамидка, воздвигнутая на могиле

какого-нибудь фронтовика или даже гражданского человека, родственники

которого так внимательно, семейно, позаботились об умершем: установили

вместо недолговечного креста мраморное редкое на деревенском кладбище

надгробие. Но теперь Андрей заинтересовался ею и решил сходить в соседние

эти порядки, чтоб посмотреть на пирамидку с лицевой стороны, где

непременно должна быть надпись, фамилия, имя, отчество, даты жизни, а

может, и фотография. И он не ошибся в своих предчувствиях и догадках. Не

без труда раздвинув, а кое-где так и разломав плечом укоренившийся уже,

заскорузлый вишенник, Андрей подошел к невысокой металлической оградке

(тоже редкость на деревенских кладбищах-погостах) и в скорбном молчании

застыл возле нее, болезненно и нервно вздрогнув всем своим израненным и

контуженным тело. С фотографии глянул на Андрея совсем молоденький

солдатик в форме рядового пехоты, веснушчатый и белесый, сразу видно,

обгоревший на жарком южно-азиатском солнце. Внизу под фотографией стояли

даты его совсем коротенькой жизни: 1966-1985 г.г., а справа почти во всю

высоту пирамидки фамилия, имя и отчество. Кто он и чей, Андрей с первого

взгляда не признал, хотя фамилия была их, кувшинковская, знакомая с самого

детства. Он стал повнимательней всматриваться в лицо парня, которого по

совместной деревенской жизни, конечно, не помнил, все-таки разница в

десять лет кое-что значила. Когда этот парень только родился, Андрей уже

ходил в третий или в четвертый класс, считал себя вполне взрослых

человеком и с малышами не водился. Тут надо было определяться по родовым

признакам, которые надежней любых документов. Деревня ведь до сих пор

делится на роды, и хотя они часто смешиваются и взаимно переплетаются, но

все равно признаки передаются из поколения в поколение. Вот, к примеру, у

Андрея, в михайловском их роду, люди все крупные, костистые, с чуть

удлиненными лицами; волосы у всех русые, носы с казачьими какими-то

горбинками, а глаза у большинства - голубые. Таков и Андрей. Встреть его

кто из кувшинковских жителей после десятилетней, а то и двадцатилетней

разлуки - и сразу признает, скажет: ты михайловского роду, нос такой,

казачий, был и у отца твоего, и у деда, и у всех других сродственников.

═Еще пристальней вглядевшись в лицо парня, Андрей наконец по родовым этим,

самым верным приметам признал его. Был он из роду Постовых, но не тех, что

жили на хуторе, на отрубях, а совсем иных, по деревенскому прозвищу

Васильки, дедовский дом которых стоит неподалеку от кладбища, по ту его,

лесную, сторону.

═Где и как погиб этот девятнадцатилетний деревенский парень Сергей

Постовой - Андрей не знал, но легко представил, как все это случилось. Мог

Сергей погибнуть во время какого-нибудь "песчаного похода" в горах, или на

"зеленках", или подорваться на фугасе, или сгореть в "наливнике". Скорее

всего, последнее, потому что на его погонах виднеется эмблема

автомобилистов: два колеса и крылья. Привезли Сергея, вчерашнего сельского

механизатора широкого профиля, в запаянном цинковом гробу даже без

крошечного смотрового окошка, потому что смотреть на его изуродованное,

обгоревшее лицо невозможно, да и было ли там это лицо вообще. Как хоронили

Сергея на кувшинковском кладбище, какой здесь стоял плач, крики и стоны,

Андрей тоже легко представил. Дважды в своей военной жизни он доставлял на

родину "груз - 200", знает, что это такое, а еще лучше знает, как просто

превратить человека из "венца творения" в самые обыкновенные головешки, в

пепел.

Андрей закурил сигарету и долго, пока она вся не истаяла от глубоких,

частых затяжек, стоял возле ограды, вспоминал растерзанного Сашу, которого

хоронить ему не довелось (на родину Сашу отвозил какой-то прапорщик, а

Андрея не отпустили: обстановка была тяжелая, напряженная, взвод неделями

не выходил из боев), вспомнил и многих других погибших солдат и офицеров,

несчастного Лаврика, торопливые похороны его останков в песчаной

раскаленной могиле, от которой сейчас не осталось и следа. И вдруг подумал

о том, что когда он здесь умрет, то у него тоже не будет могилы. Хоронить

Андрея некому: тело его расклюют прожорливые вороны, а кости постепенно

врастут в землю, затянутся в весеннее половодье илом, а по осени укроются,

словно саваном, опавшими листьями. Невеселое, конечно, будущее. Но,

впрочем, что об этом печалиться. Здесь, в дебрянских лесах и болотах, во

время войны погибли сотни и тысячи солдат. Хоронить их тоже было некому.

Правда, они погибли в бою, в сражении, а Андрею доведется умереть от

немощи и болезни, и потому он им не ровня, хотя они, даст Бог, не

загордятся, подвинутся костьми, освобождая ему клочок земли. Там Андрей и

поляжет в предназначенный день и час. Лучше бы, конечно, под холмиком и

крестом на кладбище, между могилами отца и Танечки, где места (Андрей

точно приметил и даже безбоязненно измерил лопатой) есть как раз на одно

захоронение. Но как будет, так и будет, надо смириться со своей участью:

сам виноват, надо было погибнуть в бою, глядишь, похоронили бы на Родине с

отданием воинских почестей, с долгими поминальными речами и троекратным

залпом холостыми патронами, как похоронили здесь Сергея Постового. Хотя

неизвестно еще, что лучше...

═Андрей закурил еще одну сигарету, но больше оставаться у ограды не стал,

а пошел назад к своим порядкам, решив, что как-нибудь сладится с силами и

по-братски уберет Сережину могилу, сгребет листья и хвойные иголки,

посыплет надгробие белым песком, выложит крест - пусть соседствует рядом

с пятиконечной звездой, друг другу они поди не помешают. Но на сегодня с

Андрея хватит! Если тут задержаться еще на час-полтора, то совсем можно

затосковать, а тоска для него сейчас самый опасный враг.

═И все-таки на минуту Андрей задержался. Подхватывая на плечо лопату и

грабли, он еще раз, теперь совсем уже прощально, окинул пространство между

Танечкиной и отцовской могилами и определил, что место там еще для одной

могилы действительно есть - и оно его, Андреево. Мать и бабка Ульяна за

такой выбор на него не обидятся, они понимают, что сын и по смерти должен

лежать рядом с отцом. Танечка же пусть лежит по другую, левую, сторону,

потому что она старшая его, единственная и единственно любимая сестра.

═Дома Андрей дал себе самую коротенькую передышку: опять покурил да выпил

кружку воды - и вышел во двор, чтоб довершить обследование своего

хозяйства и обширных, до самой реки и леса, земельных владений. Первой на

очереди у него была, конечно, дедовская кузница. Через сад, мимо ожившего,

обновленного колодца Андрей пробрался к ней и широко распахнул ворота. На

него дохнуло не выветрившимся даже за столько лет запустения и

затворничества запахом железа, окалины, кожаных мехов, щекочущим ноздри

древесно-угольным запахом горна. Сразу за воротами Андрей обнаружил в

закопченном ящике полный набор кузнечных инструментов: молотки, кувалды,

клещи, всевозможных размеров и предназначений зубила, пробойники, россыпь

напильников и много чего другого, в детские годы для Андрея столь

заманчивого. Теперь он был всему этому единственный и полновластный хозяин

и мог пользоваться по своему усмотрению.

═Заманчиво было сейчас Андрею раздуть горн и, вспоминая отцовскую науку,

что-нибудь отковать, пусть самое мелочное и незначительное (дверной пробой

или крючок), но собственноручно. В запальчивости он даже открыл угольный

ящик и, обнаружив там горсти две березового древесного угля, подхватил его

было на совок, но потом опамятовался и бросил назад. Если уж браться за

кузнечное дело, то надо с утра пораньше, при восходе солнца, а нынче,

ввечеру, уже поздно: пока раздует горн, приладится, на улице совсем

стемнеет, а в темноте какая в кузнице работа. К тому же и нет подручного -

молотобойца.

═В юношеские и курсантские годы Андрей не раз исполнял при отце эту

должность. Вволю и охоту махал пудовой кувалдой, накачивая силу и

мускулы. Он и теперь позарился на нее, выхватил из ящика, привычно,

по-кузнечному поплевал на руки и размахнул из-за плеча, в отблесках солнца

воочию увидев на наковальне раскаленный обрубок железа. Но в самое

последнее мгновение обрубок этот, словно убранный какой-то невидимой

рукой, исчез, и удар у Андрея получился обманно глухой да и не той

прежней, молодой силы, когда из-под кувалды летели в разные стороны целые

стопы искр. Рука и раненое, с перебитой ключицей плечо отозвались на этот

невыверенный удар (таким ударом можно лишь испортить поковку) резкой,

колючей болью, которая тут же побежала вниз по всему телу, что-то опасно

тревожа и задевая внутри. Андрей едва сдержал невольный вскрик, бросил

кувалду назад в ящик и, больше ни к чему не прикасаясь в кузнице (даже к

вожделенным для любого мальчишки мехам), вышел за ворота на свежий воздух.

Нет, пока он к кузнечным делам, к таким замахам не готов. Тут надо

приспосабливаться ко всему потихоньку, неспешно, приучая истерзанное

понапрасну на войне тело к мирной серьезной работе. Это не ящики сбивать в

тарном цеху.

═Но все равно Андрею было обидно, что не смог он с первого захода и замаха

оживить в кузнице прежде всегда такую звонкую наковальню, вдохнуть в

воловьи мехи, словно в человеческую грудь, живительный воздух, что не по

плечу ему оказался молот-кувалда, как будто Андрей уже не кузнец, не сын

и не внук кузнеца.

═Обида эта, похоже, передалась и кузнице. Андрею вдруг почудилось, что она

прямо на его глазах начала проседать первыми двумя венцами в землю,

коситься тесовой крышей и дымарем, тоскливо скрипеть воротами. Ему

захотелось подставить ей плечо, подпереть, выровнять рубленные

по-старинному "в лапу" углы. Андрей и впрямь прислонился к одному из этих

темных потрескавшихся углов, и кузница вроде бы выровнялась (или это

выровнялся, почувствовав опору, он сам, еще минуту тому назад качаемый на

ветру, словно одинокая былинка в поле). Так они и стояли, взаимно

поддерживая и ободряя друг друга, чувствуя, что поодиночке им не выжить:

кузница больше не скрипела воротами, не клонилась к земле дымарем, не

стонала изнутри мехами - человеческой грудью, а Андрей никак не мог

оторвать взгляда от тяжелого кованного в четыре грани крюка, на котором

висела целая обойма лошадиных подков - все на счастье.

═Андрей усмехнулся этому своему видению, задышал ровнее и действительно

как-то счастливей. Он безбоязненно отслонился от угла, словно наперед

знал, что тот, укрепившись человеческой живой силою, больше не пошатнется,

не рухнет, - и пошел вокруг кузницы, ко времени вспомнив, что пока совсем

не завечерело, надо попытаться отыскать отцовский схрон с керосином, иначе

опять придется коротать ночь в полной темноте.

═Удача ожидала Андрея с тыльной стороны кузницы за двумя совсем одичавшими

яблонями. Он еще издалека заметил припорошенный листовой бугорок, стал

по-лисьи разгребать его - и не промахнулся в своих поисках. Под листьями

обнаружилась дубовая негниющая доска, а под доской яма, в которую была

закопана по всем строительно-земляным правилам, с гидроизоляцией из

многослойного рубероида, двухсотлитровая бочка. Андрей постучал по ней

сверху камушком и по глухому, утробному ответу понял, что бочка не совсем

пустая. Громадная гайка, закрывавшая наливное отверстие, простым усилиям

Андрея не поддалась, и ему пришлось сходить в кузницу за зубилом и

молотком. Дело сразу пошло на лад: гайка, несколько раз взвизгнув

заржавевшей резьбой, послушно поползла против часовой стрелки, словно сама

хотела поскорее освободить отверстие, безмерно устав столько лет подряд

удерживать в напряжении бочку. Подобрав с земли хворостинку, Андрей

опустил ее в отверстие и с радостью удостоверился, что бочка полна

керосином действительно почти до половины. Он опять добрыми,

благодарственными словами вспомнил отца, который запасся керосином на

долгие годы вперед, как будто предчувствовал, что запас этот однажды так

выручит Андрея, вернувшегося в родительский дом. Сам же он после смерти

матери, судя по письмам, на долгую жизнь уже не рассчитывал.

═Не откладывая дело на потом, Андрей отыскал в повети среди отцовских

инструментов шланг, а в сарае рядом с меловым ящиком керосиновую бутыль и,

с непривычки немного помучившись, наполнил ее ровно по заводской

обручик-отметину на исходе горлышка, как, помнится, всегда наполнял отец.

Потом Андрей принес из дому лампу, отвинтил колпачок и, с наслаждением

вдыхая керосиновый сладковатый запах, заправил стеклянное ее тельце. Лампа

сразу отяжелела, заважничала и как бы даже загордилась своим видом и

значительностью, хотя на ней не было еще ни колпачка, ни стекла, и

спасительный, раздвигающий тьму огонек дремал еще где-то и таился на

кончике фитилька. Помогая будущему пламени вырваться наружу, Андрей

обрезал фитилек с двух сторон кузнечными ножницами, погонял его колесиками

взад-вперед, потом завинтил на место колпачок и принялся колдовать над

стеклом. Надежно прикрыв узкую горловину ладонью, Андрей обдал стекло

горячим дыханием: оно сразу запотело, стало матово-непроглядным, но эта

непроглядность была недолгой, кратковременной, и стило только Андрею

прикоснуться к стеклу вначале специально заведенной еще матерью для этого

действа фланелькой, которую он обнаружил на коменке рядом с лампой, а

потом обрывком газеты, и стекло сразу засияло глянцевыми своими выпуклыми

щечками, готовое принять пламя любой силы и света.

═Андрей не стал медлить, занес лампу в дом, поставил ее в горнице на столе

и, соблюдая все меры предосторожности, зажег напитавшийся керосином

фитилек. В горнице было еще светло, сумерки только еще надвигались, и

можно было ожидать, что огонек никак не проявит себя, будет тусклым,

неярким и даже преждевременно-лишним при свете дня. Но он все-таки не

потерялся, осветил и согрел горницу желто-горячим своим, чем-то похожим на

весеннюю озерную кувшинку пламенем. Андрею стало жалко его гасить. Он

присел на стуле и несколько минут наблюдал, как огонек, все больше и

больше разгораясь, трепещет на кончике фитилька и рвется по

обжигающе-раскаленному стеклу вверх, словно хочет взлететь к лампадке и

тоже зажечь ее.

═Но за окном еще горел день, солнце еще только одним краешком коснулось на

западе речного разлива, и огонек, кажется, это чувствовал и сам просил

Андрея о пощаде, обещая, что это ночью он заменит ему и солнечный восход,

и солнечный закат, а сейчас надо еще отдыхать. Да и керосин попусту

тратить не стоит. Андрей прислушался к этим советам-нареканиям огонька,

ревниво дохнул на него сквозь узенькое стекольное горлышко и, когда тот

послушно и благодарно спрятался внутри фитилька (не мог же он исчезнуть

бесследно), вышел опять из дома.

═Теперь на очереди у Андрея была баня. Живому человеку без нее не прожить.

Хочешь держать в чистоте душу и мысли - содержи в повседневной чистоте

тело. Так, помнится, любил говорить перед помывкой отец, большой

почитатель бани и парилки, куда всегда брал с собой и Андрея.

═Баня у них тоже была старинной, похоже, еще древних, прадедовских времен.

Срубили ее деревенские плотники, как и дом, "в лапу" из неодолимо-толстых

смоляных бревен, основательно на века проконопатили болотным мхом; изнутри

ошелевали осиновой, хорошо держащей влагу доской, снаружи украсили резными

наличниками, а на конек водрузили голосистого петушка. Тут уж хочешь не

хочешь, а в субботу или в воскресенье после трудов праведных устроишь всей

семье самый большой деревенский праздник - помывку.

═Разделялась баня на три части: просторный и светлый предбанник, где на

жердочке всегда висели дубовые и березовые веники, рядком, словно какие

уточки, стояли на лавке самых разных размеров ковшики для горячей и

холодной воды; штабельком и горкой лежали возле печной дверцы опять-таки

березовые, самые жаркие дрова. Из предбанника собственно в баню можно было

проникнуть сквозь массивную, но легко открываемую, на кованых навесах

дверь. За долгие годы она так пропиталась паром, прокалилась на

огнедышащей жаре, что стала мелово-белой и как будто даже прозрачной.

═ Слева от двери стояла печка с вмазанным в нее чугунным котлом.═ Сделана

она была хитро и замысловато. Топилась печка из предбанника, но одним

концом-боровом выходила в третью часть бани - парилку. Там в железной

бадье, согреваемой боровом, высились камни-песковики. Плеснешь на них из

ковшика холодной воды, а лучше, конечно, заправленного хмелем и всякими

другими лесными и луговыми травами квасу - и сразу поднимается над камнями

столб горячего дурманящего голову и размягчающего все тело пара. Тут уж не

зевай, взбирайся на самую верхнюю полку и отдавай себя в истязание

березовыми и дубовыми вениками. А потом стремглав выскакивай на улицу в

ледяной сугроб под ледяные струи колодезной воды. Отец приучил Андрея к

парилке с самого раннего детства и, может быть, именно поэтому тот и вырос

таким крепким, почти никогда не болел, а если и болел, то старался скрыть

свои хвори и не любил жаловаться.

═ Андрею захотелось сейчас же, немедленно наполнить котел водой, растопить

печку и, пока она будет согреваться, закипать, сходить в дом за чистым

нательным бельем, полотенцами-рушниками да за квасом, чтоб вначале

плеснуть его на раскаленные камни, а после, уже сидя в предбаннике,

всласть попить из ковшика или кружки. Глядишь, и все нынешние болезни и

хвори Андрея: раны, контузии, другие, наружно невидимые увечья, затянулись

бы, утихли и больше никогда его не тревожили.

═Но Андрей вовремя сдержал себя. Во-первых, надвигаются уже сумерки, ночь,

а мыться все-таки надо бы по дневному свету, который, помнится, всегда

вольно проникал сквозь широкое окошко в предбанник, заглядывал сквозь

продолговатые, похожие на слуховые амбразуры оконца и в баню, и в парилку,

но всего чуть-чуть, словно стеснялся обнаженных человеческих тел.

═Во-вторых, в чугунном котле нет воды, и сколько ни старайся, а до ночи ее

не наносишь, хотя колодец и - вот он - рядом, и не согреешь: дрова небось

отсырели и сразу не займутся.

═И главное (это в-третьих и в-четвертых), нет у Андрея сейчас гражданского

нательного белья, чисто выстиранного в реке, просушенного на ветру и

солнце, выглаженного деревенским угольным утюгом. Белье у него

военно-казенного образца - тельняшки, защитного цвета майки; человек в них

тоже становится казенным, почти ничем неотличимым от такого же, как и сам,

солдата и рекрута.

═Нет у Андрея и рушника-полотенца. Вернее, есть, лежит где-то в скрыне или

в шифоньере, выстиранный и вываренный в жлукте еще матерью, но теперь

насквозь пропитанный радиацией и непригодный к пользованию. Впрочем, этого

уж Андрею бояться нечего...

═Он посидел в предбаннике на лавке минуту-другую, подержал на весу ковшики

и квасные кружки, вдохнул, почти зарывшись лицом в дубовые и березовые

веники, хмельного запаха прошлых, давно, еще при отце-матери, отживших зим

и весен и осторожно закрыл за собой дверь. Банный день, как и было

когда-то заведено у них в доме, Андрей устроит себе в субботу, наносит с

утра в котел воды, растопит печку, перестирает и заново выгладит все

рушники-полотенца, а нательное белье возьмет отцовское, которое небось

сохранилось где-нибудь в шифоньере - донашивать его было уже некому. С

квасом вот, правда, у Андрея произойдет заминка: ни ржаной муки, ни

вдосталь хлеба у него нет, да и все квасные рецепты он, признаться,

подзабыл,═ не перенял в свое время от матери. Ну да не беда, тут можно для

начала обойтись и ключевой колодезной водой, холодной, ломящей зубы,

прямо сейчас из сруба,═ а еще лучше вскипяченной в самоваре, который надо

будет отыскать в сенях и начистить перетертым мелом и кирпичным песком.

═Сегодня была, кажется, среда, так что в запасе у Андрея еще имелось два

дня, чтоб по-настоящему приготовиться к банному торжеству. А нынче, пока

совсем не стемнело, надо еще заглянуть в клуню, обследовать, что там и к

чему.

═Не заходя во двор, он огородами, по-за сараем и поветью пробрался в

клуню, которая стояла═ чуть на отшибе от всего остального подворья.

Сделано это было, похоже, намеренно, чтоб удобней, не цепляясь в дворовых

воротах, завозить в нее и заносить снопы, скирдовать после обмолота на

задах солому-обмялицу и вообще чувствовать себя во время страды вольно и

нестесненно.

═После кузницы клуня была для Андрея в детстве самым вожделенным местом.

На каждом шагу в ней встречались тайны и секреты, привычные, но не

каждодневно (и тем более детьми) употребляемые крестьянские орудия: в углу

стояли метлы, которыми подметают глиняный ток и колосуют, то есть

освобождают от колосков, только что обмолоченное зерно; вдоль бревенчатой

стены висели на крючьях цепы, а под ними стояли деревянные грабли и

низенькая колодочка,═ с которой зерно веют почти плоским

совочком-лопаточкой. Он находился тут же, при колодочке, висел на

отдельной дубовой рогатульке, искусно вбитой, ввинченной в стену. На

вышках, подальше от мышей, стояли липовые коробы-мерки на пуд и полпуда

зернового весу.

═Глинобитным током клуня разделялась на две части. Слева и справа от него

были засеки, всегда темные и потаенные. В одной из них, чаще всего левой,

хранились не обмолоченные еще снопы ржи, ячменя, проса и гречихи, а в

другой - туго связанные специальной палочкой-цуркой кули соломы. К правой

засеке под одной крышей с клуней примыкал амбар. В нем были прорублены две

двери: наружная═ и внутренняя. Наружная надежно запиралась навесным

амбарным замком, а внутренняя (со стороны клуни) притворялась лишь на

крючок да и то не всегда. Во время обмолота она была широко распахнута и

даже привязана сырицовым ремешком к стене, чтоб вольней и безопасней было

заносить в амбар обмолоченное, хорошо проветренное═ и просушенное зерно. В

летнее врем в кулевой засеке, а в зимнюю пору прямо на току стояла

механическая соломорезка, которую Андрею в детстве вдоволь пришлось

покрутить, когда они с отцом резали на ней солому для корма корове. Отец

рассказывал, что до войны у них была еще и механическая веялка. Но как

только затеялась коллективизация, дед Матвей предусмотрительно сдал ее

вместе с лошадьми в артель, иначе не миновать бы ему раскулачивания.

Хозяйства, в пользовании которых были веялки, конные сенокосилки или

маслобойки, причислялись к кулацким.

Каким образом деду удалось сохранить соломорезку - неизвестно. Но она и

сейчас стояла в темном углу кулевой засеки. Андрей подошел к ней и с силою

несколько раз крутнул на холостом ходу.═ Запрятанные где-то внутри на

барабане продолговато-острые ножи сразу═ взвизгнули и начали═ хищно

мелькать в═ неширокой прорези,═ требуя соломы. Андрей огляделся по

сторонам, сторонам, готовый унять их═ ненасытный голод, но ни единого

клочка соломы он в клуне не обнаружил. То ли отец в последние свои годы

уже ничего не сеял и═ не молотил, то ли═ сразу по его смерти соседи с

согласия Лены═ вывезли из клуни все содержание - не пропадать же добру.

═Дверь в амбар была притворена всего наполовину, не по-хозяйски. Так

прикрывает ее лишь посторонние, равнодушные к чужому добру люди. Может, и

правда, они здесь побывали...

═Андрей легонько толкнул дверь, и, прогибаясь под низко свисающим

косяком, вошел внутрь амбара. Он и прежде всегда входил═ сюда с замиранием

сердца, с каким-то тайным трепетом, как входят, наверное, всякие богатыри

и витязи. Иван-царевичи по ниточке и клубочку в подземные царства,

наполненные небывалыми чудесами и богатствами. Богатства и чудеса в амбаре

действительно═ встречались на каждом шагу. Вдоль стен стояли дощатые щитно

закрываемые крышками-веками закрома под зерно и муку. В зерновых закромах

доски были янтарно-чистыми, испещренными неглубокими

продольно-волокнистыми бороздами. Проделали их за долгие═ годы и

десятилетия зернышки, одно за другим стекая все вниз и вниз к подножию, к

поду ларя. Они же и отполировали до янтарного блеска и чистоты широченные

и без того гладко, под фуганок оструганные доски.

═От мучных ларей-закромов всегда исходил хлебный, сытно щекочущий═ ноздри

запах. Изнутри они, словно какими искусно плетенными кружевами, были

украшены мучной изморозью.

═Рядом с мучными ларями, прикованные к высокой матице цепью,═ торжественно

раскачивались амбарные весы с двумя громадными латунно-медными

тарелками-тальками. Однажды, когда Андрею было═ уже года три, а то и все

четыре, отец, большой выдумщик и озорник,═ подхватил его с пола, усадил на

одну из этих тарелок, а на другую бросил несколько не так уж чтоб и

больших гирь. Сколько Андрей тогда весил, он не запомнил, но зато хорошо

запомнил, как вначале было испугался, стал хвататься за скользкие

цепочки, которыми талька была прикреплена к коромыслу, а потом═ успокоился

и принялся раскачиваться на весах, словно на настоящих═ качелях. Пример

оказался заразительным, и через несколько дней═ Андрей вместе со своим

товарищем, соседским мальчиком, пробрались тайком в амбар и вдвоем

устроили на весах подобие качелей. Хорошо, что об этом их проступке не

узнали ни отец, ни мать, ни бабка Ульянка, а то не избежать бы им

наказания, сурового разговора.

═В ближнем углу за ларями стояла ручная старинная мельница. На памяти

Андрея ею иногда пользовалась бабка Ульяна, но молола не зерно, а какие-то

коренья и орехи, из которых готовила лекарственные снадобья, отвары и

мази.

═В другом, противоположном углу возвышались две ступы (самые необходимые в

крестьянском хозяйстве орудия): одна ручная, с увесистым дубовым толкачем,

а другая - ножная, на которой нужно было работать, стоя на раскачивающейся

вверх-вниз перекладине.

═Любопытства ради Андрей стал поочередно открывать в ларях крышки и

заглядывать туда. Все они оказались пустыми, опорожненными. Судя по всему,

Лена все-таки успела перед отъездом раздать═ зерно и муку соседям. И лишь

в самом последнем, чуть укороченном, примыкающем к стене, Андрей вдруг

обнаружил мерки три-четыре проса.═ Он запустил в него руки, пересыпал с

ладони на ладонь. Просо было золотисто-сухим и текло между пальцами, будто

речной прокаленный на солнце песок. Заманчиво было Андрею засыпать его

сейчас═ в одну из ступ, хоть в ручную, тяжеловесную, хоть в ножную, всегда

легкую в ходу, и столочь совка два-три на пшенную, правда, водяную,═ не

молочную (откуда взять молока?!) кашу или на утренний пшенный суп, который

можно по-солдатски сварить с тушенкой. Но тут же Андрей и отказался от

этого намерения. Легче всего просо перевести на еду, на суп и кашу, но

ведь надо думать и о завтрашнем дне, о предстоящей (и в общем-то скорой)

зиме, до которой он, даст Бог, доживет. А коль так, то как раз время

вскопать на огороде сотку-другую, латочку, как у них говорят, земли да и

засеять ее просом, а уж с═ будущего урожая и полакомиться кашей с супом.

═Андрей вышел из амбара в хорошем, веселом настроении и по-хозяйски окинул

взглядом весь огород. Земли у него теперь немерено, от подворья и до самых

грядок - пахотная, урожайная, в отцовские и материнские годы всегда

хорошо унавоженная, вспаханная, перебранная, считай, по комочку руками; а

дальше, за грядками, - луговая, сенокосная; а еще дальше - лесная,

окружающая луга и пахоту непроходимой стеной сосновых боров, березняков и

ельников. И что с того, что теперь эта земля, тысячи ее гектаров и

километров, - пустынная, заросшая чертополохом и бурьяном,═ гибельно

больная, но все равно она его, Андреева, и стало быть,═ надо обходиться с

ней по-крестьянски, вовремя выходить в поле═ с плугом и бороной, вовремя

засевать и обихаживать. И пусть для═ начала это будет всего лишь маленький

клочок, латочка проса, но═ все уже не пустыня, не одна только чернобыльная

полынь да колючий дурнышник. А там, глядишь, дело и пойдет, лиха беда═ -

начало.

═Андрей долго стоял возле амбара, осторожно, в рукав, курил и═ все

прикидывал и прикидывал, как ему лучше распорядиться землей, где выбрать

латочку для проса. Раньше отец всегда сеял его поближе к пойменным

грядкам, делая разрыв в полоске, занятой под картошку,═ но теперь Андрею

можно было перенести его и поближе к двору, чтоб сподручней выходить на

просяную плантацию, когда═ время подойдет полоть ее. Картошку же в этом

году Андрею═ посадить, наверное, вряд ли удастся. Во-первых, слабыми

своими силами, одной только лопатой, он много земли не вскопает, да еще

такой═ заброшенной, затвердевшей, покрытой, словно панцирем, полуметровым

дерном; а во-вторых, нет у Андрея семенного, посадочного материала, хотя

бы мешка-другого старой, пережившей зиму═ картошки. Впрочем, если

поднапрячься, то можно сладить и с картошкой. Надо будет сходить на

колхозный двор, поглядеть в механических мастерских, гаражах и ангарах -

не застоялся ли там какой-нибудь брошенный впопыхах тракторишко "Беларусь"

(лучше бы, конечно, лошадка, Конек-Горбунок и легонький конный плужок), а

за═ посадочным материалом придется сделать вылазку в местечко или═ в

окрестные, прилегающие к нему жилые деревни. Тут иного выхода нет.

═Солнце уже опустилось за лес и речку, сумерки тайными тропками, бурьянами

и зарослями стали наползать вначале на огороды и сад, а потом подобрались

и к═ амбару с клуней. Андрею пора было═ идти в дом, растапливать лежанку,

зажигать лампу да и сумерничать в тишине и покое, как не раз о том

мечталось и на войне, и потом уже в городском доме, где он в заточении

провел бесполезных два года. День сегодня у Андрея заладился хороший, и

хотя сделано не так уж и много, но зато много увидено и много передумано,

а это, может быть, самое главное.

═Докурив сигарету, Андрей и пошел было в дом, но на полдороге вдруг

вспомнил, что он еще не обследовал омшанник, который притаился вон там за

клуней, на самом стыке огорода и сада. Сколько Андрей помнит, отец всегда

держал пчел, любил, надев на голову широкополую шляпу-бриль с сеткою от

пчел, поколдовать над ульями и медоносными колодами, разбросанными с весны

по всему саду. Андрей в такие часы был у отца на подхвате: тоже облаченный

в сетку и холщовые, специально пошитые матерью для этих деяний рукавицы,

держал дымарь, рамки, носил, когда понадобиться, воду. Кое-что в медовых,

пчеловодных делах Андрей от отца перенял, и теперь неплохо бы, конечно,

возродить пасеку, расставить ульи и колоды по саду. Сейчас к тому как раз

время, еще неделя-другая - и пчела пойдет в лет, брать, пока не зацветут

сады, первый самый сладкий взяток с луговых и лесных трав. Вот только где

отыскать этих пчел? Уж о чем о чем, а о пасеке Лена вряд ли позаботилась,

не до этого ей было. И если не приглянул за ульями кто-нибудь из соседей,

то, скорее всего, пчелы либо погибли, либо, в лучшем═ случае, одичав,

улетели в леса. Там их и надо═ будет поискать. Глядишь, какой-нибудь

поредевший рой и обнаружится. А уж снять его и перенести в улей даже для

Андрея, давно не бравшего в руки дымаря, дело нехитрое. Пусть пчелы заново

привыкают к человеку,═ да и он к ним тоже - все веселей будет жить, все не

в одиночестве.

═Сгоряча Андрей действительно повернул было к омшаннику, стал прокладывать

к нему тропинку по-за клуней и амбаром, но на самом подходе к бревенчатому

с узенькими окнами-бойницами срубу, он которого и сейчас, кажется, веяло

запахом меда и воска, вдруг передумал. Во-первых, уже почти совсем темно и

сумеречно, и в омшаннике ничего толком не разглядишь, а во-вторых, вдруг

там пусто, ни ульев, ни колод, ни дымаря с сетками - только расстроишься и

испортишь так хорошо прожитый сегодня день.

═Дом встретил Андрея совсем по-живому. Едва он вступил за порожек, в сени,

как дом сразу, словно солдат, стоящий на карауле, доложился, мол, все

здесь у нас, пока ты отсутствовал, хорошо и ладно, чисто и прибрано:

окошки просторны и широки, лампадка перед иконами висит твердо,

непоколебимо, хоть сейчас ее зажигай, часы идут-тикают. Лежанка, правда,

малость нахолодала, да на чердаке скребется, оживая к весне, мышь. Но тут

уж ты сам справляйся.

═Андрей и начал справляться. Открыв дверцу лежанки, выгреб с колосников

неперегоревшие вчера угли, а из поддувала пепел и отнес все это богатство

за сарай в специально заведенную отцом пепельную бочку - как-никак,

удобрения, а Андрею в страду при═ земледельных его работах сгодятся. Мышь

Андрей по здравому рассудку трогать не стал. Вреда от нее пока нет

никакого, так что═ пусть скребется, все живая душа. Да и поздно уже лезть

на чердак в потемках, хотя, опять-таки, и заманчиво. Там должны бы

храниться отцовские═ рыболовные снасти: удочки, жаки-вентеря, а может,

притаилась где и сеть. Андрею сейчас завладеть ею неплохо бы. Как═ только

сойдет полая вода, паводок, надо будет наладить лодку и попытать рыбацкого

счастья. И не ради одной забавы, отдыха, по которому Андрей, признаться,

порядком соскучился за двадцать лет═ военной своей одиссеи, а и ради

пропитания. Ведь на одной тушенке да консервах не проживешь, надо

переходить на природный, подножный корм, лесной, речной и озерный. Рыбы,

если не лениться,═ можно вдоволь заготовить и на сегодняшний день, и на

зиму, впрок,═ насолить ее, навялить. Это уж совсем надо быть бездельником,

чтоб, живя, обретаясь при реке, не кормиться от нее.

═Пока совсем не стемнело, Андрей, экономя керосин, зажигать лампу не стал,

покойно сидел возле лежанки, довольствовался лишь═ одним неярко-желтым

светом, что исходил из распахнутой дверцы. Но когда темень окутала в

горнице все сущее: стол, дощатый диван, шифоньер, Андрей лампу зажег, и,

придвинув ее поближе к этажерке, уселся на венском стуле, как не раз

сиживал здесь с книгою в руках в детстве. Лампадка перед иконами тоже как

бы зажглась сама═ по себе и озарила комнату горным каким-то, льющимся с

высоты светом. А может, то были всего лишь отблески на ее посеребренной

чаше, исходящие от близко стоящей лампы. Но эти два огня: горний и земной,

соединившись прямо над головой Андрея, были теперь нерасторжимы и отгоняли

ночную темноту подальше от дома,═ за лес и речку. Несколько минут под

огненной═ их охраной и теплом Андрей сидел тихо и почти бездыханно. Ему

казалось, что никуда═ он из родительского дома не уезжал, не был на войне,

не терял═ там лучших своих товарищей, не валялся полумертвый в госпиталях

и не чувствовал себя потом, после войны, неприкаянным и никому не нужным.

Все это было в другой жизни и совсем с другим человеком, жестким и

непреклонным, с Цезарем, а он, Андрей, всегда жил здесь в Кувшинках, при

отце и матери.

═Стараясь укрепить в себе это странное и обманчивое чувство, Андрей

потянулся к этажерке за какой-нибудь книгой, чтоб почитать ее в покое и

тишине, наслаждаясь каждым словом и каждой буквой, когда ничто тебе не

мешает: ни посторонние, отвлекающие мысли, ни нестерпимая боль от раны, ни

посторонние, чужие люди.

═Книги на полках были знакомы Андрею с детства. Отец тщательно подбирал

их, самолично ставил на нужное, раз и навсегда определенное место и никому

не позволял переставлять, а уж, тем более,═ засорять этажерку случайными,

сорными, как он говорил, книгами. С годами одна за другой выстроились у

него на полках самые важные и самые необходимые книги, которые отец любил

часто перечитывать и повелевал читать их Андрею: "Капитанская дочка",

"Герой нашего времени", "Тарас Бульба", "Записки охотника", "Казаки",

"Хаджи Мурат", и еще много-много других и в прозе, и в стихах. Андрей

долго думал, какую взять, на какой остановиться. И вдруг на самой верхней

полке, рядом с фотоальбомом, заметил═ совсем незнакомую ему книгу в

тяжелом кожаном переплете. Андрей вынул ее═ из ряда других и, поднеся

поближе к лампе, прочитал тисненное древним шрифтом, вязью название:

"Библия". Как эта книга попала═ к ним в дом, на отцовскую этажерку, да еще

на верхнюю, самую почетную ее полку, можно было только догадываться. То ли

отец приобрел═ ее где-нибудь в последние годы, когда гонения на церковь═ и

подобные книги ослабли, то ли она хранилась,═════ неведомая Андрею,═ в их

доме рядом с иконами в потаенном уголке сундука-скрыни и теперь,

освобожденная из-под запрета и заточения, вернулась к═ жизни, заняла

подобающее ей, заглавное место на отцовской этажерке.

═Никогда прежде Андрею всерьез держать в руках Библию не приходилось, и

тем более не приходилось сколько-нибудь всерьез, осмысленно изучать ее.

Попадись, к примеру, Библия в его курсантские годы в училище, то никому бы

несдобровать от бдительного замполита. Дело вполне могло дойти до

отчисления. Там изучались═ другие науки: марксистско-ленинская философия,

атеизм.

═Ни у кого из офицеров или солдат (даже у книгочея и убийцы═ Климова) не

видел Андрей Библии и на первой своей, афганской войне. Не дошла тогда до

нее еще очередь. А вот на чеченских войнах Библия уже обрела право жизни,

ее можно было обнаружить на каждом шагу и в офицерских модулях, и в

солдатских палатках,═ не говоря уже о священниках-добровольцах, которые

стояли на довольствии при некоторых частях. На войне, как ни в каком

другом месте, человек думает о жизни и смерти, о смысле кратковременной

этой жизни и неотвратимости смерти, поскольку сам постоянно находится

между ними, на зыбкой их грани.

═Но Андрею на войне было не до книг. Во-первых, его взвод (а на чеченских

войнах рота и батальон) постоянно находился в боях, в соприкосновении с

противником, тут бы успеть поспать, поесть, кое-как прийти в себя, а

во-вторых, какие книги, когда кругом смерть, раны, кровь, бессмысленные

разрушения, пожары и гибель.

═Теперь же, кажется, самое время. Все неотвратимо страшное в жизни Андрея

уже позади, все испытано, пережито, можно и отдаться книгам. И хорошо, что

первой в руки ему попалась столь неожиданная, неведомая Андрею - и вечная.

Он по-школьному, по-ученически═ открыл═ было книгу на самом══ первом,

залитом═ в нескольких═ местах═ воском═ титульном═ листе, подробно═ изучил

его и перелистнул═ дальше,═ намереваясь начать══ чтение с заглавной строки

и страницы,══ как его═ тому═ учил═ когда-то отец,═ но вдруг═ обнаружил,

что по всей книге,══ едва-едва═ выбиваясь═ из-под корешка,══ пестрят

частые═ закладки.═ Больше═ всего их было═ почему-то═ во второй═ части

книги.══ Отложив══ изначальное═ чтение═ на потом,═ может быть,═ даже на

завтра, Андрей═ открыл книгу═ на первой═ их этих,══ сразу══ было═ видно,

отцовских закладок.═ Он думал, что она═ отмечает═ одно из Евангелий:═ от

Матфея, от═ Марка, от═ Луки═ или═ от Ионанна, самые═ читаемые и самые

главные═ в Библии части, но ошибся. Судя по всему,══ отец изучил (а может,

и знал)═ "Евангелия"═ раньше, а теперь═ у него═ дошла очередь═ до═ других

мести═ и других страниц Библии. Это были "Послания═ Апостола═ Павла".

═Опять═ отложив═ изначальное,══ постраничное═ чтение═ на потом,═ Андрей

стал═ следовать за отцовскими═ закладками═ и острожными карандашами

пометками напротив═ особо═ поразивших его наставлений═ Апостола Павла:

═- Испытайте═ самых себя,═ в вере ли вы;══ самых себя═ исследуйте.══ Или

вы не знаете═ самых себя,═ что Иисус Христос═ в═ вас?═ Разве═ только═ вы

не то, чем должны═ быть.

═- Впрочем,══ братия,═ радуйтесь, усовершайтесь,═ утешайтесь,══ будьте

единомыслены, мирны;═ и Бог любви═ и мира═ будет═ с вами.

═- Если═ же друг друга═ угрызаете═ и съедаете, берегитесь,══ чтоб═ вы═ не

были═ истреблены друг другом.

═- Дела плоти═ известны, они═ суть: прелюбодеяние, блуд,══ нечистота,

непотребство,

═- Идолослужение, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное.

Предваряю вас,═ как и прежде═ предварял, что поступающие так царствия

Божия не наследуют.

═- Плод же духа:═ любовь, радость, мир, долготерпение, благость,

милосердие, вера.

═- Если═ мы живем═ духом,═ то по духу═ и поступать должны.

═- Братия! если и впадет═ человек═ в какое═ согрешение;═ вы духовные

исправляйте═ такового═ в духе кротости, наблюдая каждый═ за собою,═ чтобы

не быть искушенным.

═- Ибо кто почитает себя чем-нибудь,═ будучи═ ничто, тот обольщает сам

себя.

═- Имея пропитание═ и одежду, будем довольны тем.

═- Ибо корень═ всех зол═ есть═ сребролюбие,══ которому═ предавшись,

некоторые═ уклонились═ от веры и сами═ себя═ подвергли═ многим скорбям.

═- Знай же, что в последние дни наступят времена═ тяжелые.

═- Ибо люди═ будут самолюбивы, сребролюбивы, горды,═ надменны, злоречивы,

родителям непокорны,═ неблагодарны,═ нечестивы, недружелюбны,

═- Непримирительны,═ клеветники,══ невоздержаны, жестоки, не любящие

добра,

═- Предатели,═ наглы, напыщены, более═ сластолюбивы,═ нежели═ боголюбивы.

═- Да и все, желающие═ жить══ благочестиво═ во Христе Иисусе, будут

гонимы.

═- Злые же люди═ и обманщики═ будут═ преуспевать во зле, вводя в

заблуждение и заблуждаясь.

═- Для═ чистых все═ чисто;═ а для оскверненных и═ неверных═ нет ничего

чистого, но осквернены═ и ум их и совесть.

═- Они═ говорят,═ что знают Бога;═ а делами═ отрекаются,═ будучи гнусны, и

непокорны, и не═ способны ни к═ какому═ доброму делу.

═- Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом.

═Было отмечено═ вдумчивой══ рукой═ отца и═ множество═ других наставлений

и заветов═ Апостола═ Павла.══ Читая их,═ Андрей═ как═ бы следовал за

отцовской═ мыслью,═ за теми═ вопросами,═ которые══ больше═ всего

волновали═ и═ тревожили═ его в старости, в последние══ предсмертные═ годы

жизни.═ Ни в каких иных книгах отец, судя по всему,═ ответов═ на эти

вопросы═ не находил,═ вот и взялся, быть может,══ действительно в

предчувствии скорой═ смерти═ за Библию, за═ "Послания Апостола═ Павла".

═На некоторых═ закладках═ Андрей═ обнаружил═ коротенькие═ отцовские

заметки:

═- Что есть═ человек?

═- Человек══ должен жить═ по вере,═ а не по закону.

═- Прежде всего человек═ должен═ жить═ духовной═ жизнью,═ а не плотской.

Этим═ он и отличается═ от всего остального живого═ мира.

═- Человек══ должен жить═ так: вот - земля, вот - небо, а между ними -

человек.═ Не мешайте═ ему обрабатывать═ землю и═ смотреть═ на небо═ - и

все будет═ хорошо.

═- Достоевский прав:══ если═ Бога нет,══ то человеку═ все дозволено.

═Похоже, мы═ к этому═ и пришли.

═Обдумывая═ одну═ за другой═ коротенькие═ эти═ отцовские═ заметки,═ Андрей

с запоздалым═ раскаянием думал,══ как же он,═ оказывается, мало═ знал

своего отца,══ как мало═ общался═ с ним и вообще,══ как мало жил═ рядом с

ним,═ гонимый══ по жизни то честолюбивыми═ замыслами, то войнами и

страданиями, а то и просто═ непростительным═ собственным легкомыслием.══ А

надо было═ жить═ здесь,═ в Кувшинках,══ набираться от отца,═ как от

Апостола Павла,═ мудрости.

═Настенные═ часы-ходики,═ не ошибшись ни в одной═ минуте,══ пробили

полночь, и═ Андрей═ закрыл═ книгу, не в силах══ читать ее дальше,═ так

много накопилось═ у него══ на душе═ тяжести═ и запоздалого═ раскаяния. Он

хотел уже было═ поставить книгу══ на место,══ и вдруг═ обнаружил══ на

последних ее═ страничках тесно прижатую к обложке═ обыкновенную школьную

тетрадку. Андрей═ взял ее═ в руки═ и поразился, пожалуй, больше,══ чем

самой═ книге,══ в которой══ она лежала.═ В тетрадке были═ отцовские

повременные записи, чем-то напоминающие═ дневник.

═Старинный все-таки═ был у═ Андрея отец,══ странный═ и не похожий═ на

многих═ других══ деревенских (да═ и не только══ деревенских)═ мужиков.═ И

дело═ здесь,═ конечно,═ не в агрономическом═ и═ учительском═ его═ заочном

образовании═ и не в чтении книг, к которым═ отец был так неравнодушен, а в

том, что над всем═ вычитанным══ из книг══ и познанным в жизни══ он любил

и умел думать═ и мыслить, "помышлять",══ как═ не раз═ говорил═ о том.

═Он "помышлял"═ сам и═ заставлял "помышлять"═ других.═ Отсюда═ и все его,

иногда═ самые неожиданные═ затеи. Вернувшись с войны═ и немного

оглядевшись═ в деревенской═ жизни,═ он вдруг═ собрал═ таких же, как и сам,

вчерашних═ фронтовиков, их жен,══ невест,══ младших братьев и сестер,

переживших═ оккупацию,═ и устроил театр.═ Играли (разыгрывали)

деревенские мужики═ в том театре═ пьесы, рассказы и повести,══ которые

отец собственноручно превращал в═ пьесы,═ самых═ знаменитых═ авторов:

Гоголя, Островского, Пушкина, Чехова. Отец был за═ режиссера, но═ иногда

тоже брал═ себе какую-нибудь══ роль,═ актерствовал,══ маленькую,

незначительную и по большей═ части═ смешную.══ Он любил изображать

всяких══ мелких═ чиновников,═ недалеких умом══ и мыслью, взяточников,

казнокрадов,══ льстецов═ и угодников,═ которых и в нынешней═ жизни═ было

вдоволь═ и от которых═ больше═ всего═ и страдали═ деревенские═ бесправные

люди.══ В чеховском "Злоумышленнике"══ отец═ играл═ следователя,

допрашивающего═ хитроватого══ мужичка, что откручивал на железной дороге

гайки═ под грузила═ для рыбацких══ сетей,══ в "Хамелеоне" -

жандарма-подхалима, в "Ревизоре" - Держиморду.═ Андрей═ в детском═ своем

возрасте в начале шестидесятых годов═ видел еще несколько══ таких

постановок═ и никак═ не═ хотел верить матери, что толстый дядька в

железнодорожном═ кителе═ и очках═ и есть его отец.

═Много еще чего══ интересного══ придумывал═ отец,═ стараясь═ как-то

разнообразить деревенскую═ послевоенную жизнь.══ То вдруг═ устраивал

праздник═ Ивана Купалы - с кострами,══ катанием на лодках,═ русалками и

водяными, то затевал по весне,═ едва сойдет снег, с пятидесятилетними

мужиками═ игру в лапту, то, собрав за школою═ на выгоне всю деревенскую

детвору,═ учил ее запускать в небо═ на длинной═ суровой═ нитке змея.

═Поэтому═ ничего═ не было═ удивительного═ в том, что отец═ вел еще и

записки, дневник. Ему═ мало═ ═было одних═ книг, театров, разговоров═ с

мужиками, рыбалки, охоты, кузницы═ и пасеки,══ ему еще═ хотелось

поговорить наедине═ с самим собой, поспрашивать═ у самого себя о насущном

и сокровенном и тут же по возможности дать ответы═ на все эти вопросы. И

все-таки═ Андрей═ не ожидал═ прочитать того, что прочитал═ в отцовской

тоненькой═ тетрадке-дневнике:

═- Вчера,═ прервав═ отпуск, уехал Андрей. Я догадываюсь═ - куда. С его

характером═ и воспитанием═ этого═ и═ следовало═ ожидать. Когда═ другие

воюют,══ он в тылу═ сидеть не будет. Анфисе═ пока ничего═ не говорю,═ надо

подождать от Андрея═ хотя бы одного═ письма.

═- Письмо пришло.═ Правда, еще из Союза, но═ между═ строк═ я чувствую, что

Андрей═ уже весь═ там - в Афганистане. Анфиса,═ кажется,═ тоже почуяла

недоброе. Письмо Андрея═ слишком═ бодрое═ и многословное. Раньше он таких

не писал. Анфиса═ сама перечитала,══ расплакалась и сказала: "Вы что-то от

меня═ скрываете". Как мог, успокоил ее.

═- Наконец все подтвердилось. От Андрея═ пришло═ письмо═ из афганского

города Файзабада.══ Это самая═ северная═ провинция, отрогом уходящая в

Индию. Анфиса═ плачет. Я в Андрея верю,═ он хорошо подготовленный═ и

обученный═ офицер. Боюсь только за излишнюю═ его горячность. На войне надо

иметь холодную голову.

═- Анфиса вчера═ сказала: "Давай═ вернем═ в дом═ иконы.═ Вынесли их,═ и

через год утонула Танечка".═ Я согласился. Без веры нельзя. Тем более═ в

такие дни, когда═ Анфиса══ только══ и═ живет, что одной═ верой═ в

счастливое═ возвращение═ Андрея.

═- Целый вечер═ читали Евангелие═ от═ Матфея. Я вспомнил, как когда-то в

детстве═ дед Никанор═ заставлял═ меня═ учить "Закон Божий". Я═ учить не

хотел - не велели в школе,═ грозились, что не примут в пионеры. Дед

сказал: "Попадешь на═ войну, да как начнут══ палить из пушек или поднимут

в атаку,═ так только══ молитвою и спасение". Он был прав:═ на войне══ я

сколько раз тайно═ перед боем═ молился.══ Да и другие═ (знаю═ точно) тоже

молились,══ в том числе и коммунисты.

═- Опять═ видел═ во сне═ распятых═ немцами═ под Минском═ при отступлении

детей.═ Их было══ четверо, годовалых, едва из пеленок.══ Немцы═ прибили

детей═ гвоздями═ прямо═ на стене══ бревенчатого дома.

═- Прислала═ письмо═ Лена.═ Жалуется, что Андрей═ редко═ пишет. Чувствую я

- жить они не будут.══ Слишком═ разные═ люди. В мирное время═ это еще

как-то═ скрывалось, сглаживалось,══ а═ теперь, когда═ Андрей═ на войне,

проявляется все больше═ и больше.══ Лена═ раздражена и обижена. Наташку═ в

этом году═ на лето не привезет. Они уезжают═ отдыхать куда-то на юг.

Жаль. Анфиса══ совсем═ затоскует.

═- В Афганистане══ погиб═ сын Постовых, Сережа.═ Сегодня═ хоронили. В

цинковом═ гробу с маленьким═ окошечком═ в изголовье. Анфиса вся═ изошлась

слезами, от Постовых не отходила ни на шаг.══ Понять ее можно - от Андрея

опять═ давно═ нет письма. Последнее было из госпиталя. Пишет, что ранен

легко,═ но как на самом деле - неизвестно. Если легко, то в Ташкент═ бы

его не повезли, оставили бы на излечение во фронтовом══ госпитале. Анфиса

порывалась к Андрею съездить. Я не пустил. Так будет лучше.═ Андрей═ не

тот человек,══ которому═ нужна══ излишняя═ опека.

═Сережу жаль!═ Хороший═ был парень, покладистый.═ Я его═ помню с первого

класса.

═- Сегодня═ годовщина═ гибели═ Танечки. Ходили═ с Анфисой═ на кладбище,

посидели возле═ могилы.══ Анфиса═ опять плачет,═ корит себя,═ что

разрешила═ Танечке═ идти═ в тот день на речку. И так каждый год.

═- Андрею осталось служить в Афганистане══ всего три месяцы.══ Анфиса

считает дни.

═Последняя═ запись в тетрадке═ была самой══ тяжелой:

═- Умерла═ Анфиса.

═На этом отцовский дневник═ обрывается.═ То ли═ отец═ завел себе═ новую

тетрадку (хотя чего ее заводить,═ когда═ и в этой еще═ оставались

незаполненными═ несколько страничек),═ то ли═ после═ смерти══ матери

никакого смысла══ он в═ своих═ записях═ уже не═ находил.

═Часы═ на стене пробили три раза. Андрей═ погасил лампу═ и лег═ на

кровать.══ Его сразу══ окутала═ непроглядная темень:═ не было═ видно ни

окна,═ ни икон,═ ни лампадки,═ которая═ тоже вмиг═ погасла, потеряла свое

сияние, как гаснет и теряет═ его упавшая═ с неба звезда.═ Таких ночей в

своей жизни Андрей,═ наверное, никогда══ еще не переживал:══ проламывая

стены═ дома,═ тяжелая,═ вязкая═ темнота══ давила на него со всех сторон,

как будто═ хотела═ живого еще,═ дышащего═ человека тоже═ превратить═ в

темноту,══ в ничто.══ Минутами═ ей это почти═ удавалось. Андрей

переставал себя═ ощущать, переставал думать,═ терял═ под тяжестью темноты

дыхание.══ (Такое было═ с ним во время первой══ контузии,═ когда, казалось

бы, у═ тебя ничего═ особенно и не болит, только═ звон и гудение═ в голове,

но ты уже═ полумертвый.) Спасали═ Андрея лишь часы.═ Словно стараясь

вернуть═ его к жизни, они вдруг═ начинали═ стучать═ намеренно═ громко,

убыстряли ход и даже пытались до═ срока═ пробить молоточками по таящемуся

внутри══ колоколу, отмечая═ течение══ времени.══ Темнота══ отступала,

чуть-чуть просветляя оконные═ проемы,═ возвращая═ очертания═ иконам и

лампадке, а Андрею дыхание.

═Провально-глубокий═ сон══ пришел═ к нему═ лишь═ под утро. Но был он

недолгим,═ всего,═ может быть,═ часа полтора-два. Казалось,═ только минуту

тому назад Андрей═ сомкнул═ веки - и вдруг══ наступило резкое, тревожное

пробуждение. Над═ домом═ послышался,══ пронесся═ какой-то═ предгрозовой,

буреломный═ порыв ветра:═ под его═ напором═ растущая═ в═ палисаднике

сосна вздрогнула, опасно══ зашаталась и как будто══ даже начала═ крениться

на дом.══ Поначалу Андрей═ ничего═ не мог═ понять,══ думая,══ не

вскрывается ли═ повторно река,═ не═ трещат ли═ это на ней,═ разламываясь

и крошась,═ замерзшие═ за ночь═ льдины.═ Но потом═ опамятовался:═ какие

могут быть льдины,═ мороз,═ когда═ вокруг═ половодье,══ теплынь,═ вот-вот

зацветут══ на пойме═ кувшинки.

═Накинув═ на плечи бушлат, Андрей═ вышел на крылечко═ и прямо-таки═ замер

- на вершине═ сосны,══ греясь═ в первых дальне-рассветных еще лучах

солнца,══ стоял═ аист.═ Иногда══ он расправлял═ крылья,══ громко═ хлопал

ими (от этого и дрожание══ сосны═ и порывы═ ветра), ══но═ никуда не

взлетал, а тут же═ успокаивался, запрокидывал на спину длинный

морозно-красный══ клюв═ и оглашал══ все окрестные═ леса,═ речные═ и

озерные═ поймы═ призывным клекотом.══ Было вино, что═ он ожидает═ себе

пару, завет═ ее.

═И через несколько═ минут она появилась.═ Где-то далеко, еще за лесом,═ в

последний═ раз широко и═ мощно══ взмахнув═ крыльями,══ аистиха теперь

свободно═ парила═ в воздухе═ и так,═ в парении,═ и опустилась═ рядом═ с

зовущим ее═ аистом.══ Он уступил═ ей место═ на самой═ толстой═ вершинной

ветке,══ совсем по-человечески══ приобнял═ крылом,═ словно рукой,══ и

опять═ зашелся═ в счастливом═ клекоте.═ Аистиха═ стояла═ гордо═ и

недоступно,═ но чувствовалось,══ что она═ радостно═ внемлет═ его═ клекоту

и признаниям, счастлива ими,══ а еще более═ счастлива═ тем, что они═ с

аистом═ вернулись, преодолев═ тысячи═ километров═ над морями и чужими

странами,══ домой,═ в родные═ Кувшинки, на═ родную═ сосну,═ где═ когда-то

и родились.══ А═ что их здесь═ на═ каждом═ шагу═ поджидает══ невидимая,

запрятанная═ в каждой═ сосновой═ иголке,══ в═ каждой═ пробивающейся к

солнцу══ из═ земли══ травинке═══ и в самой═ земле, влажной и мягкой,

готовой══ к пахоте══ и севу,══ гибель,═ то им неведомо. И это тоже

немалое══ счастье...

═Возвращаться═ аистам══ как раз══ время.══ Это Андрей═ в суете══ и

привыкании═ к новой═ жизни═ забыл,═ что всего═ через несколько══ дней

Благовещенье,══ а вот═ аисты не забыли - знают,══ что к═ этому═ великому

дню во что бы═ то ни стало═ надо вернуться═ домой. ══И они═ вернулись.

Андрею же эти═ забывчивость и беспамятство═ непростительны: сколько═ ходил

возле═ дома, открывал═ и закрывал═ калитку,══ слушал═ по вечерам,═ как

шумит══ на ветру═ в палисаднике══ сосна,══ а вот═ ни═ разу═ не═ скользнул

взглядом═ к ее═ вершине,═ не вспомнил,═ что там═ на тележном═ колесе,

неподвластное═ никаким══ ветрам══ и бурям, цепко укрепилось══ гнездо

аистов.

═Колесо это сам же═ Андрей и устанавливал═ в юношеские═ свои предвоенные

годы.══ Старое, закрепленное═ на вершине═ сосны═ еще дедом Матвеем,

провисло═ спицами и ободом═ и могло в любой момент═ обломиться и упасть,

увлекая за собой═ гнездо - вольное═ жилище аистов. И вот поздней, уже

почти предзимней═ осенью,══ когда═ гнездо═ опустело, отец═ решил поменять

колесо.═ Вдвоем══ с Андреем они═ привезли с колхозного двора═ тележное,

непригодное═ в ходу, но еще довольно крепкое═ колесо,══ подремонтировали

его═ в повети═ и кузнице═ и принялись затаскивать на сосну.══ По сучьям,

раскидистым веткам и═ золотисто-чешуйчастому══ стволу полез══ туда

Андрей. Главное═ было═ - установить новое═ колесо,══ не порушив гнезда.

Аисты═ к этому═ очень чутки.══ Существует═ даже легенда, что если кто

разрушит гнездо═ аистов,═ то═ они═ непременно═ отомстят══ разрушителю,

принесут═ в клюве══ горящий═ уголек═ и подожгут═ его дом.

═Андрею с отцом затея удалась.══ Вначале═ они чуть═ приподняли на веревках

и перекладинах гнездо,═ а потом═ установили═ новое═ колесо, предварительно

подрезав═ под ступицу═ смолянисто-живую═ вершину.═ Вот где ══пригодилась

сила и ловкость═ Андрея,══ вот где═ он по-настоящему═ почувствовал, что не

боится══ никакой═ самой═ головокружительной═ высоты,══ а, наоборот,

только радуется ей:══ с такой══ высоты═ были═ видны═ далеко═ окрест

сосновые═ боры и═ молодые══ ельники,═ луга═ и луговые═ озера,══ уже

зеленеющие══ озимой рожью══ поля и═ темно-голубая═ ленточка реки,

которая═ причудливо═ петляет между══ лесами,══ озерами и полями.═══ С

земли═ всего этого не увидишь. После══ множество═ раз в═ чужих═ краях,

прыгая═ с парашютом, Андрей═ вспоминал первое═ это свое═ поднебесное

видение═ и не находил═ ему равных.

═Отец,══ большой══ выдумщик═ на имена и═ прозвища, и═ с аистами══ не

устоял,═ обозначил каждого. Аиста он звал Товарищем, а аистиху═ Подругой.

В его устах это звучало═ ничуть═ не насмешливо или снисходительно,═ а,

наоборот,══ как-то красиво и гордо.══ Бывало,══ в последние═ перед

Благовещеньем══ дни он,═ приходя═ поздно═ вечером══ с работы,══ спрашивал

Андрея:

═- Ну что,═ Товарищ еще не прилетел?

═И как же радостно═ был═ Андрею сообщать, что - да! - прилетел═ и

Товарищ, и═ его═ Подруга,═ уже ремонтируют гнездо, носят с поймы═ сухой

очерет,══ а из леса мох и прочий═ дровяной═ строительный═ материал.

═Всей═ семьей═ они в такие═ вечера═ выходили═ на крылечко,══ подолгу═ до

самой══ темноты═ смотрели, как═ аисты═ обустраивают свое═ немного

обветшавшее═ за метельно-морозную зиму═ жилище,══ слушали═ их сказочные

повести═ о чужедальних краях,═ об опасном═ перелете═ через══ море.

═Аисты были═ частью═ их семьи, ее надежной═ охраной═ и стражей. Какую бы

работу═ по дому или огороду═ ни затевали отец══ с матерью и Андреем, аисты

всегда═ были═ где-нибудь══ неподалеку:══ то бродили══ по молодым житам, то

важно расхаживали по луговой══ пойме,══ то чутко═ несли═ стражу на вершине

сосны.══ Вообще, аисты═ больше═ любых иных птиц═ привержены══ к людям,

селятся══ рядом с их жилищами и всегда возвращаются из отлета═ в

полюбившееся им место. Если же люди покидают═ свои жилища,═ то вслед═ за

ними уходят ═и аисты.

═Так ли случилось и здесь, в Кувшинках,═ Андрей не знает:══ отдалились═ ли

аисты═ после═ Чернобыля или по-прежнему каждый═ год прилетали, словно на

пепелище, недоумевая, как это может═ случиться,══ что дома и═ подворья

стоят,══ а людей═ нигде нет, как будто═ все═ в одночасье══ вымерли══ от

какого-нибудь═ морового═ поветрия.

═Но сегодня аисты═ вернулись.══ И Андрей, приветствуя их,═ Товарища и

Подругу,═ совсем═ по-свойски, как давним══ знакомым,═ сказал:

═- Ну что,═ птицы,═ будем жить?!

═Аисты═ вначале══ насторожились, а потом,══ может быть,══ даже узнав

Андрея, законного══ и единственного═ теперь═ наследника═ и хозяина

подворья, зашлись в ответном═ отрадном═ клекоте.

═После такого═ счастливого свидания═ Андрей═ возвращаться═ в дом не стал,

а тут же на виду═ у аистов═ принялся══ хлопотать по хозяйству, обустраивая

свое═ за годы скитаний═ и странствий══ подворье (аисты═ за эти годы могли

многократно перелететь═ все═ существующие═ на земле═ моря и═ океаны═ и

вернуться═ назад).

═Дел═ на сегодня═ у Андрея═ было не═ так уж чтоб и много,══ но все═ важные

и самые══ необходимые. Во-первых,══ надо было═ дообследовать омшаник,

чердак и═ погреб, а═ во-вторых,═ скосить и сжечь═ на огороде═ старый

бурьян, чтоб через день-другой,══ когда═ земля немного подсохнет, начать

потихоньку═ вскапывать══ клинышек-латочку══ под═ просо.═══ Было═ у═ Андрея

и еще одно желание.═ Хотелось ему,═ перебрав═ и отремонтировав═ велосипед,

проехаться по окрестным═ лесам,═ по речному═ залитому═ еще пока═ талой

водой побережью,═ чтоб═ приобщить их═ и как бы═ прирезать к своим

владениям.

═Работа═ заспорилась. В омшанике, правда,═ Андрей═ побыл недолго. С

десяток═ ульев═ и колод там стояло,═ на стенках висели══ рамки,

охранные═ сетки (в том числе═ и═ Андреева,══ мальчишеская),══ обнаружился

даже═ дымарь, но все было═ рассохшимся, утлым и напоминало, скорее,

музейные═══ экспонаты, чем живые,══ пригодные к жизни═ и работе═ орудия═ и

инвентарь.═ Ни одна═ пчела═ в такие═ колоды и ульи══ не полетит, жить ═в

них не станет.══ Тут уж,══ если═ возрождать пасеку, так═ надо браться═ за

все основательно═ и с самого═ начала:══ мастерить═ новые══ ульи, рамки,

обзаводиться═ новым═ дымарем и сеткой.══ Этой весной═ Андрей═ вряд ли══ с

пасечными, пчелиными делами══ сладит.══ Нет у него═ ни подходящих, хорошо

просушенных досок,══ ни вощины, ни═ столярного клея,═ забыт и

пчеловодческий навык,══ чего уж тут себя обманывать.═ Но, главное, нет

пчелиной═ семьи.══ Вот зацветет═ сад - и надо будет══ поглядеть,

проследить,═ объявятся═ ли в нем═ пчелы═ и, если═ объявятся,═ то куда═ они

носят свои═ медоносные═ взятки:═ в лесные═ дупла═ или, заблудившись, за

десятки километров═ к человеческому══ запретному══ теперь для═ Андрея

жилью.══ В общем,═ надо ждать следующей═ весны,══ хорошенько══ поработав

в омшанике осенью и зимой. Даст Бог,═ еще одну весну═ Андрей══ в Кувшинках

встретить.

═А вот на чердаке═ выпала═ ему удача.══ На специально═ прилаженных отцом

между═ стропилами═ жердочках висели═ переметы,═ вентеря-жаки, дорожки,

жерлицы и мотырки,══ на перекладинах лежали разномастные═ ореховые═ и

рябовые удочки,══ а в подстрешье, словно только═ вчера══ с реки,═ на

осиновом═ поплавке-лодочке капроновая сеть и небольшой═ памятный═ Андрею с

детства═ бредень-волочек.══ В═ глубине═ чердака═ стояли═ островерхая

кошара═ и лозовая═ комля,══ которыми═ Андрей═ с отцом══ не раз═ ловили

по речным═ отмелям═══ и луговым пойменным озерам═ зазевавшуюся═ полусонную

рыбу: карасей,═ щук,═ подлещиков,═ а по особо═ вязким═ местам - вьюнов и

линей.

═Андрей обрадовался всему этому богатству. Теперь до самой═ поздней═ осени

и зимы═ он будет═ с рыбой.═ Да и зимой, какой она ни выпади лютой и

снежной,══ с такими═ снастями══ не═ пропадешь, на═ сковородку-другую рыбы

всегда поймать можно.

═Ждали на чердаке═ Андрея и две═ другие═ находки. Да═ какие!═ Возле

слухового оконца,═ где═ у отца═ в одно═ время была голубятня,═ он вдруг

обнаружил отцовский═ послевоенный═ патефон══ с набором пластинок в

бумажных═ полукартонных конвертах (на каждом═ нарисована стремительно

летящая ласточка) и═ продолговатый═ обитый═ оцинкованным железом═ ящик,

в котором═ (Андрей═ это знал с детства)═ хранилось отцовское═ двуствольное

ружье═ и патроны═ к нему.═ Как патефон и ружейный═ ящик═ оказались в

глубине═ чердака, Андрей═ сообразить не мог.══ Раньше══ они всегда

находились══ в горнице═ под рукой═ у отца.══ Патефон═ стоял══ на

шифоньере,══ прикрытый═ кружевной═ белой═ накидкой, которую мать

специально связала══ для═ этого остреньким═ похожим на шильце═ крючком═ из

хорошо═ отбеленных льняных══ ниток. А ящик═ стоял в углу══ за дощатым

диваном,═ непременно═ замкнутый на причудливый навесной══ замочек, ключ от

которого отец═ всегда═ носил═ при себе.

═ Скорее всего, отец затащил патефон и ружье на чердак сразу после смерти

матери, поняв (и решив), что больше они ему в жизни не понадобятся. Об

этом легко можно догадаться по письму, в котором отец извещал Андрея о

смерти матери, и по последней записи в потаенно-заветной его тетради: без

матери отец жизни себе не представлял, не находил в ней радости и отрады.

═Андрей спустил патефон и ружейный ящик с чердака в горницу и поставил для

первоначального осмотра на диван, с грустью и обидой на самого себя

подумав, как же это он не заметил их отсутствия══ в первый свой по

возвращении день, когда занимался в доме уборкой. Ведь какие памятные и

как любимые отцом вещи!

═Искупая невольную свою вину перед патефоном и ружейным ящиком, Андрей тут

же и принялся их осматривать, изучать, и его захлестнула не ушедшая,

оказывается, до сих пор мальчишеская щемящая радость и вместе с тем и

тревога (брать без разрешения патефон и ружье ему в детстве не

позволялось).

═Начал он с патефона. Легонько, без нажима открыл никелированный

замочек-защелку, который счастливо оказался не запертым на ключ. Потом

приподнял крышку, оклеенную изнутри темно-красным бархатом. Она с едва

слышимым щелчком встала в полунаклонное, привычное свое положение,

опираясь на опорные дужечки. Андрей так увлекся этим таинством открывания

патефона, что в первое мгновение даже не заметил на диске пластинки. А

она, между тем, там лежала, старинная, темно-угольная, легко бьющаяся от

любого неосторожного движения. Стремительная ласточка на ее внутреннем

ободке уже изготовилась к полета, надо было только завести пружину, отжать

на диске тормозной рычажок и опустить на пластинку кругло-ребристую

мембрану с тоненькой иголочкой на конце. Андрей не смог сдержать своего

порыва, но проделал все с давней, раз и навсегда заученной

последовательностью. Вначале поменял в мембране иголку, заменив ее на

новую, не бывшую еще в употреблении, которую обнаружил в крошечном,

разделенном на две половинки ящичке (для новых и старых, использованных

уже, требующих заточки иголок), искусно вделанном в уголок патефона:

толкни его пальцем, и он сам по себе явится перед тобой, готовый к

услужению. Потом, откинув в исходное положение заводную ручку, накрутил до

жесткого сопротивления (не дай Бог пережать!) пружину и взялся уже было за

мембрану, чтоб, повернув ее в длинной причудливо выгнутой шейке-хоботке,

опустить на пластинку, но вовремя вспомнил, что пластинку перед игрой

непременно полагается протереть фланелькой, которая должна бы прятаться в

приспособленном с внутренней стороны крышки карманчике. Она действительно

была там. Андрей бережно извлек ее из заточения, отжал рычажок тормоза и,

когда диск, все больше и больше набирая обороты, закружился вокруг оси,

отпустив наконец в полет неудержимую ласточку, прикоснулся фланелькой к

бегущим одна за другой бороздкам. Они сразу очистились от пыли,

углубились, готовые принять острозаточенную иголку.

═И вот все свершилось. Иголка с первого усилия сразу попала в═ бороздку,

всей тяжестью мембраны прижала пластинку к диску. Та с легким шипением

сделала несколько пробных, чуть замедленных оборотов и наконец огласила

всю горницу высоким мужским голосом:

═Майскими короткими ночами,

═Отгремев, закончились бои...

═Где же вы теперь, друзья-однополчане,

═Боевые спутники мои?

═Любимая отцовская песня. Вслед за ней должна была идти другая, тоже

любимая и тоже постоянно им слушаемая:

═Пришла и к ним на фронт весна,

═Солдатам стало не до сна -

═Не потому, что пушки бьют,

═А потому, что вновь поют,

═Забыв, что здесь идут бои,

═Поют шальные соловьи.

═И третья, грустно-веселая:

═На солнечной поляночке,

═Дугою выгнув бровь,

═Парнишка на тальяночке

═Играет про любовь.

═И еще четвертая, тоже фронтовая, победная:

═Солнце скрылось за горою,

═Затуманились речные перекаты,

═А дорогою степною

═Шли с войны домой советские солдаты.

═Отец всегда ставил эту пластинку на День Победы, и дома, в семейном

кругу, когда они накрывали праздничный стол, и в лесу, куда он ходил

вместе с друзьями-фронтовиками на места боев, "на окопы" (так они называли

эти походы), непременно беря с собой патефон. Андрей эти походы еще

помнит.

═Великие были времена - великие и мелодии. Теперь таких нет. Однополчане

Андрея и в Афганистане, и в Чечне пели совсем другие песни, надрывные,

болезненные, скорее, песни побежденных, чем победителей. Лишь один Саша,

беря в уки═ гитару, иногда пробовал запеть и про соловьев, мешающих

солдатам спать, и про тальяночку, и про девичьи очи карие, оставленные в

России, лучше которых нет. Но никто тех песен не подхватывал. Одни по

молодости своей и юной забывчивости их уже просто не знали, а другие хотя

и знали, но не вторили Саше, не хватало у них на такие песни дыхания. Саша

замолкал на полуслове, отходил в сторону и там, сидя в одиночестве на

камне, подолгу курил. Его в такие минуты лучше было не трогать.

═Андрей загорелся было желанием извлечь из═ конвертов еще несколько

пластинок, чтоб послушать почти забытые теперь уже голоса Руслановой,

Петрусенко, Лемешева, Козловского, Вадима Козина,═ Виноградова, но потом

поостыл. Сегодня не время. Отец заводил эти пластинки лишь на веселых

вечерах-праздниках, которые часто устраивал здесь же, в горнице, созывая

на них иногда полсела. А у Андрея какой нынче праздник?! Да и кого он

позовет в гости в заброшенных, омертвевших Кувшинках. Разве что перелетных

аистов-черногузов, Товарища и Подругу. Но у них свои песни, свой семейный

клекот, Андрею пока недоступный.

═ Не═ рискуя больше испытывать и понапрасну изводить самого себя, Андрей

закрыл патефон и поставил его высоко ни шифоньер. Пусть дожидается лучших

времен. Глядишь, и в отшельнической жизни Андрея случится какой-нибудь

праздник, веселье, тогда патефон и пригодится ему как нельзя кстати.

═Ружейный ящик не в пример патефону легко Андрею не поддался. На нем

запретно и тяжело висел замочек, а где был ключ - неведомо. То ли отец

запрятал его в каком-нибудь потаенном месте, подальше от любопытных

случайных глаз, то ли забрал с собой навечно: все память о земной

счастливой жизни. Пришлось Андрею над замочком долго помучиться,

приспосабливая всевозможные отмычки и кузнечные мелкие инструменты. Но

замочек держался стойко, не выдавал секретов, верно храня преданность

единственному своему хозяину - отцу. Пришлось Андрею отпилить ножовкой

по металлу проушину и тем самым сберечь замочек, оставить его

непобежденным. Конечно, портить ящик тоже было жалко, но уж лучше ящик:

теперь его все равно запирать не от кого, на всю округу, кроме Андрея, ни

одного живого человека (отец о том и помыслить не мог), а замочек, да еще

такой редкостный, кованой дедовской работы, глядишь, и пригодится, надо

только получше поискать ключик.

═Ружье было тщательно, по-фронтовому почищено, смазано ружейным маслом и

завернуто в мешковину. Прежде отец этого никогда не делал. Ружье всегда

содержалось у него под рукой, было в ходу: открыл замочек и - вот оно -

уже готово к стрельбе-охоте, к чему тут чехлы и мешковина да еще и туго,

на зашморг, повязанная конопляной бечевкой. Скорее всего, отец так тщательно

смазал и упаковал ружье в расчете именно на Андрея. Мол, отвоюется,

вернется в Кувшинки - и самое время будет ему заняться мирной охотой,

вдоволь побродить с игрушечным ружьецом на плече, выслеживая пугливого

зверя и птицу по лесным урочищам и болотным топям.

═Сам отец к охоте особой страсти не испытывал, за весь год, может быть, и

выходил на нее всего раза два-три: по осени на переплетную птицу да зимою

по первой пороше на пушного зверя - зайца и лису.═ Стрелком, правда, был

отменным, удачливым,═ снайперски, с одного выстрела, снимал на лету

утку-чирка или беспечно выскочившего из мелколесья в поле зайца.

═ Лет с десяти-двенадцати отец всегда брал с собой на охоту Андрея,

приучал к ружью и стрельбе. Мать, случалось, пробовала останавливать его,

удерживала Андрея дома, по-женски пророчески говорила: "Еще успеет

настреляться". Но отец просьбам ее не═ внимал, был, к радости Андрея,

непреклонен: "Мужчина должен уметь все". Своего ружья в детстве у Андрея

не было. Отец обещал купить к совершеннолетию и, наверное, купил бы, не

поступил Андрей раньше этого совершеннолетия в военное училище. А там

пришлось ему осваивать уже совсем иное оружие (автоматы, пулеметы,

пушки), предназначенное для охоты за людьми и от этого особо точное,

скорострельное, все-таки человек не зверь, может схитрить, спрятаться, да

и сам вооружен против тебя не хуже.

═Но и без ружья на детскую свою охоту Андрей никогда не ходил. Отец

одалживался у деда Кузьмы, брал одноствольное его старинной тульской работы

ружьецо. Вид оно имело действительно почти игрушечный, но было хорошо

пристреляно и в охоте безотказно,═ сколько помнит Андрей, у ружьеца этого

ни разу не случилось осечки. Конечно, Андрею хотелось пострелять из

отцовской двустволки (и отец это часто позволял ему), но и дедовским

ружьецом Андрей очень гордился, после охоты под присмотром отца с

прилежанием чистил его и относил деду, иногда вместе с трофеем -

собственноручно подстреленной уткой.

═На охоту они всегда брали с собой домашнего их неизвестной какой-то

полусторожевой, полуохотничей породы пса Королька. К охоте он действительно

приспособлен не был, хотя Андрей не раз и пытался его натаскать: не вовремя

лаял или не к месту и не ко времени мчался за зайцем, только мешая

стрельбе. Зато с Корольком в лесу и на болотах было всегда по-ребячьи

весело.

═ Но однажды у Андрея с отцом случилась настоящая, необходимая охота. В

округе объявился одинокий какой-то и от этого особо злой и кровожадный

волк. С колхозной отары он унес нескольких ягнят, в ночном до смерти

поранил жеребенка, пробовал даже забираться в жилые подворья, умело

выбирая те из них, где не было собак. Да и что могли сделать все эти

дворняжки - Корольки, Валеты и Тузики - против такого матерого зверя. При

его появлении они сами поспешно прятались в будки и сараи, а то и

просились в дом. И не зря - двух или трех их собратьев, привязанных на

цепи, волк разорвал.

═Кувшинковские мужики-охотники несколько раз устраивали на волка облаву

(ходил даже дед Кузьма со своим ружьецом-одностволкой), обкладывали его по

всем правилам красными флажками, но все мимо - волк неизменно уходил по

своим тайным тропам в дальние белорусские леса и после этого становился

еще более злым и кровожадным.

═ Отец волчьей звериной наглости не стерпел и перед Новым годом, когда

зима уже легла прочно и безоттепельно, решил с волком поквитаться за все

его обиды и разбои. Правда, ни матери, ни поначалу даже Андрею он о своем

замысле говорить не стал, собрался вроде бы как на обычную свою

прогулочную охоту. Подозрительно было лишь то, что отец не взял с собой в

лес Королька, хотя тот и рвался и ластился к нему. Поступил отец

совершенно правильно. Какой из Королька волкодав: заполошно и визгливо,

словно ночью в саду при виде ребятишек-озорников, залает и испортит все

дело.

═Захватив побольше патронов (после оказалось, что половина из них заряжена

волчьими убойными жаканами), отец с Андреем встали на лыжи и ушли к

Егорьевскому кордону, где, по подозрениям, и находилось логово волка.

═И все-таки они его взяли. Не в логове, конечно,═ и даже не на подступах к

нему. Такой опытный и хитрый зверь учуял, должно быть, охотников,

человеческий их дух много раньше, чем они приблизились к его схорону, и

стал уходить через речку в недосягаемые свои дальние леса. Но отец

оказался хитрее. Обманывая волка, он вначале повел Андрея якобы совсем в

иную сторону, а потом вдруг спустился на лыжах по затяжному склону прямо

наперерез волку и двумя выстрелами уложил его наповал. Андрей тоже

выстрелил, и хотя попал, но уже запоздало, волк и без его жакана был

мертв.

═Вдвоем с отцом они смастерили из поваленной буреломом молодой березы

подобие саней и притащили на них волка домой. Мать прямо обмерла, только

теперь догадавшись, куда и на какую охоту они так тщательно еще с вечера

собирались и почему не взяли с собой Королька. Но дело было сделано. Мать

еще немного поволновалась, оглядела со всех сторон Андрея, не поранен ли

где, не поцарапан ли, напоила липовым противопростудным чаем и

успокоилась. Королек обижался дольше: на ласки Андрея не отвечал, к

поверженному волку даже не подошел, словно говоря тем самым, что, если бы

его взяли на охоту, то не понадобилось бы никаких жаканов - серого этого

разбойного волка он достал бы в гону на топких незамерзающих болотах. Но

когда отец начал снимать с волка шкуру, Королек примирился и уже был

неотлучно рядом, снисходительно посматривал на неопасного теперь лесного

хозяина и даже потрогал лапой ощерившуюся его морду.

═Из волчьей шкуры отец пошил матери на зингеровской машинке

телогрейку-безрукавку и,═ сколько помнит Андрей, мать всю зиму ходила в

ней, управлялась по дому и по двору.

═Опыт волчьей охоты совсем неожиданно пригодился Андрею на войне. Примерно

таким же способом взял он в Файзабаде Абдулло. Обманом ушел от него в

сторону, затаился, а потом, спустившись наперерез с крутого горного

склона, прижал к скале и при желании мог взять живым. Но не пожелал. Живым

после Сашиной смерти он ему нужен не был.

═Кроме ружья в ящике обнаружилось вдоволь патронов: и россыпью, и в

аккуратных сложенных штабельком пачках. Этому охотничьему запасу Андрей

обрадовался больше всего. Ружье без патронов хотя и заманчивая, но

все-таки игрушка. А теперь он настоящий охотник и следопыт: никакой зверь

ему в лесу не страшен, никакая промысловая птица, утка-чирок, вальдшнеп

или болотный кулик, от нег не уйдут. По осени можно будет настрелять и

заготовить на зиму:═ посолить в погребе в огуречных бочках или накоптить в

яме-коптильне, которую отец, помнится, всегда устраивал рядом с обжиговою

гончарной печью.

═Охотничья страсть так обуяла Андрея, что он не сдержался, насухо протер

ружье ветошью и, примеряясь к будущим своим осенним походам, забросил его

на плечо. Ремень лег точно посередине ключицы и словно влип в камуфляжную

несносимую форму. Андрей от неожиданности даже вздрогнул: не автомат ли

Калашникова, снаряженный двумя связанными воедино рожками оказался у него

за спиной и не взвод ли солдат, построенный сержантом вон там на улице за

сосной и палисадником, дожидается своего командира, чтоб отправиться в горы

и "зеленки" навстречу душманам и "чехам" и, может быть,═ навстречу чей-то

верной смерти.

═Андрею послышались негромкие, настороженные переговоры солдат, окрик

строгого сержанта (скорее всего, Глебова), и он заторопился, зная, как

томительны для бойцов эти последние минуты перед походом, перед

расставанием с частью, с базой, с налаженной размеренной жизнью, где все

так мирно, надежно защищено и неопасно. Но куда-то запропастился видавший

виды голубой его офицерский берет с эмблемой десантника у левого виска, а

без головного убора Андрей перед строем никогда не позволял себе

появляться. В поисках не ко времени исчезнувшего берета Андрей метнул

взгляд со стороны в сторону и только тут опомнился и почувствовал, что на

плече у него все же не тяжелый армейский автомат Калашникова, а мирное

охотничье ружье, завещанное ему отцом.

══ Снимать ружье с плеча не хотелось, и Андрей, окончательно успокаивая

себя, сделал даже несколько шагов по горнице, словно опять-таки примеряясь

к будущему своему охотничьему походу. И вдруг надумало вот что: а чего,

собственно, откладывать этот поход на будущее, на осень, если можно уйти и

сейчас, немедленно,═ ведь весенняя утиная охота небось уже объявлена, да

дело тут═ и не столько в охоте, сколько в самом походе по лесным чащобам и

луговым поймам. Жаль, нет Королька, а то вдвоем они бы за день обошли все

окрестные леса, урочища и луговины. Королек на ногу и бег был всегда быстр

и настойчив, только умей за ним поспевать. Впрочем, у Андрея есть другой,

верный и надежный товарищ - школьный его безотказный велосипед. С ним

можно безбоязненно отправляться в любую дорогу. Велосипед не подведет ни

на лесных просеках, ни на торфяных топких болотах - это не раз проверено и

испытано.

═Загоревшись новым своим неожиданным замыслом, Андрей отложил на время в

сторону ружье и пошел в сарай за велосипедом. Он выкатил его во двор к

повети, где всегда прежде и ремонтировал, разбирал и собирал заново,

смазывал солидолом и машинным маслом, подкачивал шины, исправлял на

колесах "восьмерки". К радости и удивлению Андрея, велосипед особого

ремонта, разборки и сборки не требовал, он был на ходу, перебранный и

тщательно смазанный отцом, как будто тот предвидел, что Андрей,

вернувшись, непременно захочет прокатиться на нем по лесным и луговым

тропкам. На осях были даже заменены очистительные резинки, необходимое

самодельное приспособление у любого деревенского обладателя велосипеда. Во

время движения тоненькие эти, чаще всего сделанные из велосипедной же

старой камеры резинки весело вращаются на осях и очищают их от дорожной

пыли и грязи. Отец и здесь позаботился об Андрее. Сам он в последние свои

годы вряд ли уже ездил на велосипеде.

═Андрею оставалось лишь подкачать блескучим алюминиевым насосом опавшие,

но, оказывается, целым-целехонькие, почти не бывшие в употреблении шины

(отец добыл их, наверное, где-нибудь в местечке или даже в самом Брянске и

заменил старые вконец изношенные). Они поддались ему без особого труда,

сразу вздулись, напружинились, стоило только присоединиться к ним шлангом

и сделать несколько движений во всем исправным, туго качающим воздух

насосом.

═Оживший, готовый к дальнему походу велосипед Андрей вывел через калитку

на улицу и прислонил возле штакетника на привычном облюбованном еще в

школьные годы месте. Здесь он всегда терпеливо дожидался строгого своего

хозяина перед поездкой в лес за грибами, на болота за ягодами или в

местечко, в интернат.

═Ружье Андрей по-походному забросил через голову на плечо, рассовал по

карманам с десяток патронов (коль есть ружье, то должны быть к нему и

заряды, иначе какой смысл и брать его с собой). Потом он завернул в

обрывок газеты ломоть хлеба, а фронтовую свою фляжку наполнил свежей

колодезной водой. Теперь можно было отправляться в самую дальнюю и

неизведанную дорогу. Но на несколько минут Андрей все-таки еще задержался

в доме. Он никак не мог решить:═ брать с собой пистолет Макарова или

оставить его═ где-нибудь в потаенном месте. Наконец решил взять и вообще

решил, что пока он живет в Кувшинках отшельником и партизаном, пистолет

всегда должен быть при нем. Стрелять из него Андрею вряд ли придется (для

стрельбы ему за глаза хватит и ружья), но пусть будет. Во-первых, так

надежнее и спокойнее, и, во-вторых, не годится боевому офицеру прятать

боевое оружие по чуланам и чердакам, оно его, личное, и всегда должно быть

под рукой. От офицерского звания Андрея пока никто не освобождал. Тем

более что пистолет Сашин, памятный, а память ни в каком чулане не

спрячешь.

═ Дверь в доме Андрей по-хозяйски закрыл на внутренней ребристый

замок-засов, а калитку на клямку и щеколду. Так у них в Кувшинках было

принято. Если отлучаешься куда надолго, на полдня или на целый день, то

все двери, калитки и ворота закрываешь на замки и крючки, и не столько для

защиты от воров и других злоумышленников, сколько для предупреждения

односельчан, мол, я═ в отъезде, в лесу, на реке, или в местечке на

базаре-рынке, приходится вечером, когда вернется с пастбища стадо, позже

этого времени на задержусь: корову на ночь надо доить, обихаживать.

═При появлении Андрея аисты на сосне заволновались, склонили даже вниз

головы, словно спрашивая, куда это он собрался с утра пораньше (да еще с

ружьем и на велосипеде), когда на дворе и на огороде столько весенней

неотложной работы: день упустишь, после за год не наверстаешь.

═Андрей беспокойство их понял: только-только начали привыкать к человеку,

и вот - на тебе - бросает их в одиночестве, едет неведомо куда и зачем.

Винясь перед аистами, он сокрушенно вздохнул, мол, ничего не поделаешь -

надо. Но потом построжал и как меньшим своим, подчиненным братьям наказал:

═- Остаетесь на хозяйстве! Я скоро!

═Аисты - делать нечего - согласно взмахнули крыльями, оглядели с высоты

дом и подворье: все ли в ладу и порядке, не забыл ли Андрей, спешно

собираясь в дорогу, сделать чего самого важного? Осмотром своим они

остались довольны: ничего новый хозяин не забыл, не упустил из виду, все

заперто и прибрано, так что пусть едет, коль так ему срочно надо, а они за

домом присмотрят.

На том они с аистами и поладили. Андрей без всякого разбега, с одного

шага (что значит привычка и тренировка!) вскочил на велосипед и стал

выруливать на едва приметную тропинку между молодым сосняком, а аисты

вдруг зашлись во взаимном клекоте-провожании. Андрей приветно помахал им

рукой и посильнее нажал на педали. Но когда уже подъезжал к школе и

церкви, то вдруг увидел, что Товарищ поднялся на крыло, в два-три взмаха

догнал Андрея и теперь охранно парил над ним. Так во время боевых

афганских и чеченских походов зависали над его взводом и ротой

вертолеты-вертушки, внушая бойцам уверенность в счастливом возвращении.

═Отстал Товарищ от Андрея лишь при повороте в сосновый бор. Дороги их тут

расходились. Андрей все больше и больше стал забирать вправо, чтоб,

пробившись сквозь бор, выехать в верховье реки, где когда-то были лесные

склады и сплавная пристань, а Товарищ ушел резко влево на пойменные болота

и ольшаники, откуда уже изредка доносилось кваканье неосторожных весенних

лягушек.

═Еще только собираясь в поход, Андрей наметил себе, что поедет именно на

лесосклады и пристань, любимое когда-то место сбора всех деревенских

мальчишек. В годы раннего Андреева детства добытый в окрестных борах лес

свозили вначале на лесосклад, а потом связывали в плоты и сплавляли в

понизовье (а дальше в Десну и Днепр) иногда самотеком, доверяясь лишь

одному течению, а иногда на буксирах, трудолюбивых и юрких катерах,

глиссерах и полуглиссерах.

═Так он и ехал километр за километром, предаваясь воспоминаниям,

предвкушая встречу с лесными, пусть теперь и мертво-запущенными складами,

с пристанью, где когда-то случалось у него столько веселых, отрадных минут

(чего, например, стоят одни лишь потаенные мальчишеские плаванья на туго

связанных и спущенных по течению плотах!). И вдруг при очередном

повороте-изгибе тропинки он замер и резко затормозил велосипед: на

влажной, еще заиленной талым снегом земле отчетливо были видны

человеческие следы. Андрей спешился, прислонил велосипед к сосне и, присев

на корточки, начал внимательно, с прилежанием опытного следопыта изучать

их. Следы были от обыкновенных, расходах кирзовых сапог и принадлежали,

судя по всему, человеку не очень высокого роста и не очень тяжелого веса:

старику, подростку или даже, может быть, женщине. Шел человек размеренно и

неспешно, но по-лесному, по-охотничьи осторожно, с пятки на носок. След

был явно вчерашний: ночная и утренняя роса, словно паутиной, затянула в

нем все неровности и шероховатости, а в нескольких местах по следу, вдоль

его и поперек, проползли пробудившиеся уже после зимней спячки муравьи и

другие мелкие лесные обитатели, божьи коровки, жучки-солдатики, неустанные

короеды. Обнаружил Андрей на следах и свежеопавшие, не вдавленные в землю

сосновые иголки и два-три занесенных ветром прошлогодних желто-бледных

листочка лесной ежевики-осины, которой здесь, в бобровых низинах, всегда

было вдосталь.

═Много еще чего мог сказать Андрей об этих следах и о человеке, их

оставившем. Но он сохранил это на потом, а пока, повнимательней

оглядевшись вокруг, сошел с тропинки шагов на десять-пятнадцать в одну и в

другую сторону в надежде обнаружить след встречные, ведущие в Кувшинки.

Но их не было. Значит, человек либо вообще не заходил в село, которое

нисколько его не занимало, либо шел откуда-то издалека все время в одном

и одном направлении, метя на пристань и реку.

═Андрей решил проверить, так ли это. Ведя велосипед за руль, словно

оседланного коня в поводу, он двинулся пешим ходом вдоль тропинки,

опасаясь порушить неожиданно возникшие эти следы или потерять их из виду.

═Собираясь в отшельничество, Андрей ни разу не подумал о том, что в

Кувшинках и окрест их могут обретаться еще какие-нибудь люди. Если бы

подумал, то, может быть, и не забрался бы сюда, в опасную, безжизненную

зону. Уж кого-кого, а людей, человеков он хотел видеть меньше всего,

поэтому и бежал. Ему хорошо и покойно одному в родительском наследном

доме, где есть все необходимое для жизни: ключевая вода в колодце,

семенное просто в амбаре, сад, кузница, баня, омшаник, обжигная гончарная

яма - только приложи как следует руки, и все сразу оживет, наполнится

великим смыслом. В доме есть родовые иконы с серебряной печальной

лампадкой перед ними, библиотека, патефон, лучшие из лучших собеседников,

отрада Андреева и вера. Есть и живые души - два аиста перед домом, Товарищ

и Подруга, которые денно и нощно несут охрану на высокой вековой сосне,

видят все далеко окрест и, если случится там такая опасность, немедленно

донесут о том Андрею встревоженным сторожевым клекотом.

═А подумать о людях, оказывается, стоило. Ведь бродит же здесь какой-то

неведомый человек, чего-то ищет, куда-то стремится. Может, кто из старых

кувшинковских жителей пришел, истомясь донельзя в разлуке, посмотреть на

родной свой дом и подворье, поплакать, погоревать об утерянной здесь жизни,

заглянуть и на кладбище к родовым отцовским и дедовским могилам. Это дело

совсем уж святое и необходимое и для него нет никаких преград, запретных

зон и колючих ограждений. Да те же Постовые (отец или мать) могли прийти

на Сережину безвременную могилу, чтоб убрать ее, обиходить, а после, сидя

на лавочке, помянуть со слезами и отчаянием погибшего сына.

═Мог появиться в окрестностях Кувшинок и какой-нибудь посторонний,

нездешний человек, беглец от роковых превратностей жизни или отшельник

наподобие Андрея. Не один же он, поди, такой умник, что спрятался подальше

от людей в чернобыльскую зону, чтоб дожить здесь в покое остаток жизни.

═Но кто бы ни был этот человек, а встречаться Андрею с ним не хотелось.

Тут уж каждый живи и доживай по-своему, в чужую душу не лезь и в свою

никого не пускай.

═И все-таки любопытство в Андрее взяло верх, и он, словно Робинзон по

следу Пятницы, пошел вдоль тропинки, устало ведя по хвойному насту совсем

ненужный ему теперь велосипед.

═Следы вывели его к лесоскладу и пристани, а потом вдруг оборвались, никуда

не сворачивая, возле речного пойменного берега. Из этого Андрей заключил,

что здесь человека ждала лодка, и он уплыл на ней, скорее всего, в

верховья реки по направлению к местечку, ничуть не забоявшись быстрого

встречного течения. Стало быть, человек опытный и храбрый.

═Лесосклад и пристань, как того и следовало ожидать, были разорены и

порушены временем. Разъехавшиеся в разные стороны штабеля бревен потемнели

от дождей и стуж, покрылись зеленым древесным мхом, а местами так и

погнили. Сваи и настил, по которым бревна спускались на воду, тоже

погнили, хотя и были дубовыми, неподвластными, казалось, никакому

времени.

═Конечно, не случись Андрею обнаружить на тропинке человеческие следы, он

все равно был бы рад встрече с лесоскладом и пристанью, нашел бы здесь

множество памятных мест, посидел бы на бревнах, вспоминая разные веселые

случаи из своего детства, а то, глядишь, и подстрелил бы на реке

какого-нибудь зазевавшегося чирка, все трофей, птичий, утиный суп на

вечерю. А так - праздник испорчен, и Андрею здесь делать, в общем-то,

нечего. С досады и расстройства он перекурил, а потом вскочил на велосипед

и сколько было сил помчался домой, намеренно стараясь попасть передним

колесом на ненавистные ему следы, разрушить их и намертво втоптать в

землю. У него было предчувствие, что дома непременно случилось что-нибудь

нехорошее: пожар от оброненного еще вчера с вечера возле лежанки уголька;

или наводнение от поднявшейся выше всяких отметин и развалившейся до

самого подворья реки (впрочем, так она никогда на Андреевой памяти не

разливалась и вплотную к дому не подступала); или обрушилась, упала в

палисаднике сосна, которая, оказывается, давным-давно иструхлявилась и

помертвела в корнях; или случилось еще что-нибудь совсем уж непредвиденное

и опасное, до основания разрушившее так хорошо начавшую было складываться

у Андрея в Кувшкинках жизнь.

═Но, слава Богу, ничего не случилось. Все было на месте, цело и нетронуто:

и дом, и сосна с далеко видимым гнездом аистов на вершине, и сами аисты,

мирно стоявшие в нем. Ничего не случилось и с рекой. Голубым чистым

разливом она плескалась в конце огородов и, казалось, за день даже чуть

отступила от грядок, стараясь как можно скорее войти в берега, чтоб

освободить и эти грядки, которые Андрею надо будет, конечно, вскопать и

возделать, и заливные луга, где уже пробивается подводная трава-овсяница,

и топкие ольшаники, готовые принять возвращающихся из чужих, временных

стран переплетных звонкоголосых птиц-соловьев.

═До вечера времени у Андрея было еще вдоволь, с большим запасом, и он

попусту терять его не стал, хотя и был соблазн после дороги и неожиданных

переживаний завалиться на диван да и скоротать на нем остаток дня. Но что

тогда Андрей будет делать ночью: сон уйдет, переломится и никакими силами

его не вернешь.

═Поспешно заведя ни в чем не повинный перед ним велосипед в сарай, в

темноту и прежнее заточение, Андрей вышел на огород. Первым движением у

него было поджечь многолетний ненавистный бурьян, чтоб он полыхнул

высоким чернобыльным огнем, наподобие змеи убегая все дальше и дальше от

жилых построек к грядкам и реке. Но потом Андрей это движение удержал,

спрятал наготовленную уже было зажигалку назад в карман. Во-первых, еще

неизвестно, в какую сторону полыхнет огонь: весенний ветер переменчив,

нестоек, только что дул в одну сторону, а через мгновение, глядишь,

развернулся и уже мчится в другую, как раз и погонит по-змеиному ползущее

пожарище к дому. А во-вторых, жалко вдруг Андрею стало землю, из которой

понизу бурьяна уже пробивались первые раннеапрельские травинки: крапива,

вездесущий пырей, полынь. И хотя были они травами тоже сорными,

бесполезными, но все равно жалко было губить живые их побеги беспощадным

огнем. Тем более, что на многих травинках, листочках их и стебельках

Андрей заметил полевых проснувшихся к весне букашек: ярко-оранжевую

пятнистую божью коровку, крошечного, размером с просяное зернышко паучка, а

в одном месте так и греющегося на солнышке шмеля. Эти-то в чем повинны?!

═Поэтому он вернулся назад в сарай и вынул из подстрешья отцовскую

косу-девятку. Косить ею настоящую луговую траву, овсяницу, гусятник или

молодую осоку не годилось, надо было вначале хорошенько отбить, отклепать

на "бабке", но для бурьяна с его сухостойными в палец толщиной стеблями

коса была как раз впору. Андрей помонтачил ее брусом-монтачкой,

по-крестьянски поплевал на руки и встал в изначальный прокос, поближе к

вишеннику, в зачин. Первые два-три взмаха дались ему вроде бы без особого

труда, но потом вдруг начало ломить спину, руки, по всем ранам и рубцам

побежала огненная змея, боль, и Андрей почувствовал, что с бурьяном он не

справится - отступит. Тот поднялся, встал против него неисчислимой ратью,

черной, татаро-монгольской, и попробуй одолей ее в одиночку. Впору было

бросать косу и уходить на подворье за крепкие осторожные стены и там

засесть в осаде, надеясь, может быть, не столько на самого себя, на свои

силы, сколько на крепкие эти стены да на Божью волю.

═Андрей почти уже было и повернул, но вдруг из-за клуни и амбара,

прорываясь сквозь ветви высокого, растущего у соседей на меже вяза, выло к

нему навстречу полуденное яркое солнце. Оно сразу пригнуло бурьяны к

земле, рассеяло их еще, минуту тому назад, казалось, неодолимые рати и

тьмы; они дрогнули, смешались и начали в беспорядке и страхе бежать за

реку, роняя на этом бегу остро отточенные свои татарские мечи и копья.

Андрею оставалось лишь подсекать их, бегущих, отцовскою девятисильною

косой. Жизнь в то же мгновение вернулась к нему, все раны и рубцы на теле

перестали болеть и исходить змеиным огнем, а вместе с ними перестала

болеть и душа.

═Сражался Андрей с бурьянной татарской ратью почти до самого вечера, когда

солнце, тоже утомленное битвою, склонилось на запад, за речку. Столько

отвоеванной, свободной земли под просо ему, конечно, не было нужно, но

ведь не единым днем, а может, и не единым годом жив Андрей и, глядишь,

соберется с силами, вскопает-вспашет каким-нибудь завалявшимся тракторишком

весь огород, засадит по весне клинышек картошкой, а под осень засеет

рожью, - так что бурьянам на плодоносной этой, хотя пока и предсмертно

больной земле не место.

═А чтоб от них не осталось ни духу, ни даже помину, Андрей решил все-таки

предать поверженные, топорщащиеся в разные стороны черно-бурым будыльем

покосы огню. Вооружившись граблями и вилами, он сгреб их в небольшие

копны-стожки, скопнил, а потом перетаскал в самый конец огорода, к пойме,

где обнаружил клочок сырой, только-только освободившейся от полой воды

земли.

═Бурьян зажегся от единого щелчка зажигали и сразу полыхнул высоким

красно-дымным пламенем, не смея угрожать ни подворным постройкам, ни

вишеннику, ни саду. Горел он недолго, быстро оседал, обугливался,

превращался в мглисто-седой пепел. Налетевший частыми порывами ветер

подхватывал его, поднимал над затопленными еще грядками, а потом с

ураганной силою развеивал по неоглядно широкому половодью. Андрею

по-язычески отрадно было наблюдать и за этим обжигающим огнем-пожарищем, и

за черным рвущимся в небо дымом, который пытался застить закатное, но все

равно неугасимое солнце, и за разносимым по ветру над поймой-морем пеплом.

Ему казалось, что в этом очистительном огне сгорели и тоже развеялись по

ветру все его сегодняшние недобрые предчувствия и страхи, и что теперь он

человек заговоренный, и в родных Кувшинках, в родительском доме никто его

не посмеет обеспокоить, никто не посмеет нарушить его выстраданное годами

на войне отшельничество.

═Устал Андрей за день от велосипедного своего неудачного похода, от косьбы

и поджога все-таки основательно. Отвык он заниматься подобными праведными

трудами, когда с утра до ночи, как истинный крестьянин, на ногах, весь в

делах и заботах: пахать, сеять, косить, промышлять в лесу на охоте и

заготовке дров, лишнюю минуту не посидишь, не передохнешь, солнце - вот

оно - только вроде бы встало, поднялось над горизонтом, а уже клонится в

обратную сторону, уже касается совсем иного, закатного, горизонта краешком

Ни растапливать лежанку, ни готовить какой-нибудь горячий ужин у Андрея

сил уже не хватило. Тем более, не хватило их на ночное бдение возле

отцовской заповедной этажерки. Он наскоро попил утреннего холодного чаю и

упал на кровать, сквозь сон уже слыша, как полушепотом переговариваются

на сосне аисты, рассказывая друг дружке, что увидели-услышали с высоты

птичьего своего беспредельного полета на заброшенной, но все равно

пробуждающейся к весенней жизни их земле-Родине.

═Утро следующего дня Андрея опять встретил в работе. Поднялся, правда, с

трудом, и размял, изгоняя ломоту и усталость, одеревеневшее после

вчерашнее битвы с бурьяном тело. Но когда вышел на огород с лопатою в

руках, то почувствовал себя легко и бодро. Должно быть, начал он уже

потихоньку втягиваться в крестьянскую хлебопашескую жизнь, которая, в

сущности, и есть единая и непрерывная работа на земле.

═Клинышек под просо Андрей выбрал возле самых пойменных грядок, подальше

от двора. Здесь оно и раньше бывало, в прежние отцовско-материнские годы.

Во-первых, низинка, плодородно-благодатная для любого посева, а во-вторых,

сюда, в такую даль от двора, не забредут ни свои, ни соседские куры,

всегда охочие до проса. Кстати, неплохо бы Андрею по весне обзавестись

выводком цыплят, пусть растут-попискивают на вольной воле, глядишь, к

следующей зиме будет он и с мясом, и с яйцами. Да оно и веселей, все-таки

домашняя живность, требующая ежедневной заботы и внимания. Надо будет

поспрашивать в местечке или в окрестных деревнях, куда Андрею все равно

через неделю-другую придется выбираться, ведь хлеба и курева уже осталось

совсем в обрез. Сегодня завтракал экономно, всего с единым кусочком, и

докурил поутру вчерашний, едва на две-три затяжки окурок, чего раньше

никогда не делал. Не то чтобы стыдился (тут, в отшельничестве, никого,

кроме самого себя, ему стыдиться не приходится), а просто хотелось поутру

закурить свежую сигарету, размять ее в онемевших за ночь пальцах, всласть

понюхать ядовито-медового нетронутого еще огнем табака. Но курево - это

ладно, его можно бросить и вовсе, самый удобный и подходящий для того

случай. Сколько раз пробовал бросать, но все как-то не получилось. Да и как

бросишь на войне, когда там иногда только и отрады, что закурить с бойцами

по сигарете-другой.

═Земля была еще сыроватая, илистая, но зато легко поддавалась лопате.

Через неделю-полторы, когда она немного подсохнет, ее тут зубами не

угрызешь. За долгие годы запустения она насквозь проросла пыреем, осотом,

другими сорными травами, укуталась, словно саваном, полуметровым дерном.

Здесь нужна бы не лопата, а хороший пароконный или, еще лучше бы,

тракторный плуг с тяжелой железной бороной на прицепе. Но где их сейчас

возьмешь, эти лошадиные и тракторные плуги-бороны. Надо Андрею надеяться

лишь на свои силы да на острую отцовскую лопату.

═В работе он себя не щадил, шел ряд за рядом, переворачивая и разбивая в

мелкие крошки каждый заступ земли, выбирал из нее уже начинавшие оживать

корни пырея, полыни и неодолимых, вездесущих одуванчиков-кульбаб.

═Часам к десяти на пойме рядом с ним опустились аисты, Товарищ и Подруга.

Ходили они по воде важно и сосредоточенно, время от времени ныряя красными

клювами-копьями в ее глубины и каждый раз что-то там отлавливая. Андрей на

минуту прерывал работу, опирался на черенок лопаты и внимательно наблюдал

за ними, завидуя их парной, семейной ловле-охоте. Они ответно поглядывали

на него, иногда с сочувствием к его одиночеству, а иногда так и

по-землемерски строго, словно проверяли, глубоко ли Андрей и с должным ли

прилежанием копает. Он, стыдясь своего безделья и затянувшегося отдыха,

немедленно вставал на новый ряд, в новую борозду и посильнее налегал

армейским ботинком на заступ. Пот начинал проступать у Андрея на лбу,

скатывался тяжелыми горячими каплями по вискам и скулам, проникал и под

камуфляжную куртку, но дальше катился не вдоль спины, как у любого

нормального человека, а сворачивал в сторону, к ребрам, по рубцам и

ложбинкам, оставшимся от ранений. Андрей разгибался, смахивал со лба пот

ладонью, опять поглядывал на трудолюбивых, сосредоточенных аистов

(довольны ли они теперь его работой?) и глубокомысленно говорил им:

═- Вот так-то, птицы!

═Аисты еще больше сосредотачивались, пытаясь разгадать это его

глубокомысленное замечание, а потом вдруг, словно чем-то встревоженные, в

два-три толчка поднимались на крыло и начинали взлетать все выше и выше,

дозорно кружить над поймой и ольшаниками.

═Так до самого вечера и трудился Андрей на плодородной своей ниве то под

присмотром аистов, то едва ли не в паре с серебрянокрылой

трясогузкою-плискою, которая вначале настороженно семенила вдоль

пойменного прибоя, а потом перебралась поближе к нему на свежеперекопанную

землю и уже выбирала там каких-то только ей ведомых и видимых комашек. В

работе Андрей позволил себе лишь недолгий обеденный перерыв. Он растопил

лежанку, согрел в ней тушенку с гречневой солдатской кашей, изготовил

крепкий, бодрящий чай - и тем был как нельзя лучше сыт и доволен.

Полчасика он, правда, еще посидел на крылечке, покурил (давая, впрочем,

себе твердое обещание, что с завтрашнего дня баловство это непременно

бросит).

═Опять в борозду Андрей встал в третьем часу и уже не выходил из нее до

самых сумерек: клинышек-латочку все-таки докопал, добыл, как у них

говорят, и мало того что докопал, так еще и, по-лошадиному впрягшись в

дубовую многозубную борону, которую обнаружил в повети на крюке,

забороновал-заволочил ее для лучшего удержания весенней влаги. Сеять просо

было, конечно, еще рано, надо погодить недели две, а то вдруг прихватит

нестойкие его побеги заморозками, которые об эту пору случаются еще часто.

═Притомился Андрей за день опять крепко и основательно, но это была совсем

иная (не то что вчера), рабочая, трудовая усталость. Зато как отрадно было

ему, взвалив на плечи борону и лопату, возвращаться в сумерках домой,

поминутно оглядываясь на плоды своей работы, на чернеющий

лоскутик-клинышек тучной возвращенной им к жизни земли.

═Вечер Андрей провел у этажерки. Зажег лампу, предварительно хорошо

протерев стекло, чтоб на нем не было ни единой пылинки, которая могла

застить при чтении свет. Он водрузил ее на стол под иконами и лампадкой,

опять возгоревшей серебряно-лунным отблеском-сиянием. Поначалу Андрей

хотел было взять какую-нибудь книгу поспокойней, полегче, о земле и

природе, о простых ее людях, пусть даже и прежде много раз читанную,

например, те же "Записки охотника" или "Очарованного странника" Лескова,

которого, помнится, очень любил отец, но потом все же потянулся за

Библией, отложив, правда, в сторону отцовскую записную тетрадку.

═Книга открылась на "Откровении святого Иоанна Богослова". Отец, было

видно, тоже изучал их со всем прилежанием, всюду пестрели его карандашные

пометки, высоко и трепетно летящие птицы-галочки. На этот раз Андрей одним

только этим пометкам не доверился, а стал читать никогда прежде им не

читанные "Откровения" с самого начала. Не будучи сколько-нибудь опытным в

подобном чтении, он первые две-три странички как бы до конца и не понимал,

но постепенно проникся их сущностью и уже не переставал дивиться их

действительно великому откровению и премудрости, которые раньше от Андрея

были сокрыты:

═- Ты много переносил и имеешь терпение, и для имени Моего трудился и не

изменил.

═- Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою.

═- Итак вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела; а если

не так, скоро прийду к тебе, и сдвину светильник твой с места его, если не

покаешься.

═- Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть. Вот, диавол будет

ввергать из среды вас в темницу, чтоб искусить вас, и будете иметь скорбь

дней десять. Будь верен до смерти; и дам тебе венец жизни.

═- Знаю твои дела, и любовь, и служение, и веру, и терпение твое, и то,

что последние дела твои больше первых.

═- Бодрствуй и утверждай прочее близкие к смерти; ибо Я не нахожу, чтобы

дела твои были совершенны перед Богом Моим.

═- И так ты сохранил слово терпения Моего: то и Я сохраню тебя от годины

искушения, которая придет на всю вселенную, чтоб испытать живущих на

земле.

═- Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак будь ревностен и покайся.

═- Се, гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего.

═Андрей часто останавливался в чтении, задумывался, и хорошо ему было

задумываться над этими пророчествами. Потом снова припадал к страничке. И

вдруг, когда он дошел до слов:

═- Се, стою у двери и стучу. Если кто услышит голос Мой и отворит дверь,

войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною, - в дверь действительно

кто-то негромко, но очень настойчиво постучался. Андрей вскинулся, и не

столько от страха, сколько от неожиданности: уж чего-чего, а постороннего

такого стука в дверь он здесь никак не мог предвидеть. По давно (и,

оказывается, навсегда) выработанной привычке он рванулся рукой к бедру,

где у него в кармане лежал Сашин пистолет, снял его с предохранителя и

одновременно дохнул на лампу. Первая заповедь любого военного человека:

нельзя позволить, чтобы противник видел тебя, освещенного заревом пожара,

костром или даже светом обыкновенной керосиновой лампы - это верная для

тебя гибель. Наоборот, ты сам при первой же возможности должен выхватить

противника из темноты лучиком электрического карманного фонарика, или

лучом прожектора, или загнать его в световой круг им же самим разожженного

костра.

═Стук повторился. Андрей по-кошачьи, не скрипнув ни единой половицей,

пробрался в сени и встал за дверью возле стены в расчете на то, что, когда

она распахнется, то противник его окажется в дверном проеме, на открытом

(и значит, легко уязвимом) пространстве, а Андрей за толстой дверью,

которая сделана из доски-шестидесятки - ее не всякая пуля еще и возьмет.

═В темноте да еще и защищенный этой почти бронированной дверью, Андрей

ничего уже мог не бояться, ему ничего не было страшно. Но вдруг навалилась

почти неодолимая тоска: оказывается, хватило одного-единого ночного стука

в дверь, чтоб от всего его благодушия последних дней не осталось и следа и

чтобы он опять в единое мгновение почувствовал себя не добровольным

отшельником и земледельцем, а воином, солдатом - Цезарем.

═- Кто там? - спокойно, но строго спросил Андрей, впервые за полмесяца

слыша свой прокуренный, сипловатый голос.

═Ответ последовал не сразу. Можно было подумать, что на крыльце за дверью

полуночный незваный гость сомневается и раздумывает: обозначить себя или

лучше уйти неопознанным, чтоб не нарваться случаем на пулю. А может, и

вообще за дверью никого не было, может, этот неурочный стук просто

почудился Андрею в его воспаленном сознании.

═- Кто там?! - еще раз, теперь уже почти угрожающе повторил свой вопрос

Андрей.

═И опять никакого ответа не последовало: на крыльце по-прежнему царили

напряженно-чуткая тишина и томление, которые, казалось, будут длиться

вечно. Но вот там все же послышались какие-то шорохи, вздохи, как будто

кто-то переминался с ноги на ногу.

═- Человек! - наконец обозвался, нарушая эту тишину, мужчина или, скорее

всего, старик.

═Голос у него тоже был не очень звонкий, хриплый и простуженный. Прежде

чем вступить в переговоры с этим человеком, спросить его, кто он и чего

ему надо, Андрей на минуту затаился, чутко прислушиваясь, нет ли на

крыльце еще кого рядом с подозрительным стариком - и опоздал, тот

откликнулся сам:

═- Не бойся, открой. Убивец я.

═Андрей по-звериному замер в сенях, выигрывая время. Ему все же

почудилось, что рядом со стариком есть кто-то еще, какой-то другой, более

опасный пришелец, который лишь прикрывается немощным дедом. Андрею даже

послышались их разбойные, недобрые переговоры шепотом, в полуслова, и он

твердо решил дверь не открывать, или, открыв, сразу наугад, в эти

переговоры, на одну лишь тень и дыхание выстрелить, чтоб ошеломить, а

может, сразу и повергнуть противника.

═Старик, судя по всему, догадался о намерениях Андрея, но от двери не

отошел, а повторил совсем уж жалобно и просяще:

═- Открой.

═И Андрей вдруг поверил ему, хотя толком и сам бы не смог объяснить,

откуда (и по какой причине) возникла эта вера. Но он уже точно знал, что

старик на крыльце один и что он ему ничуть не опасен. Андрей поколебался

еще несколько мгновений, а потом решительно распахнул дверь.

═- Заходи, коли человек! - уже без всякой строгости проговорил он,

намеренно пропуская мимо ушей эти странные слова об убивце, которого не

надо бояться.

═В дверном проеме, тускло, матово освещенном только что взошедшей луной,

стоял высокий, довольно крупный мужчина с палкой-посохом в руках. По самую

грудь и ниже он был заросший тяжело-темной, густой бородой, но бояться его

действительно не стоило: был он весь какой-то излишне смирный и покорный,

какими в конце концов и становятся люди, проведшие долгие годы в бегах и

скитаниях, устали от них и истомились до последней степени и теперь рады

любому человеческому участию. Андрею подобных людей видеть доводилось.

═- Заходи в дом, - кажется, уже сам немного пугая пришельца, пригласил

Андрей.

═- А и зайду, - вполне обыденно и мирно (можно было подумать, что они тут

встречаются с ним каждый день) ответил тот и, во всем подчиняясь Андрею,

пошел впереди него к двери, ведущей из сеней в дом, которую Андрей

предусмотрительно оставил распахнутой (на случай, если произойдет схватка,

так у Андрея будет пространство для маневра). Судя по тому, как пришелец

легко ориентируется в полутемных сенях, было видно, что человек он

деревенский, и все их расположение ему хорошо известно.

═Остановился он у порога и, опять-таки, по-деревенски снял шапку. Дальше

он не сделал ни шагу, а лишь чуть посторонился к печи, давая Андрею

возможность пройти в горницу и зажечь лампу.

═Стекло на ней еще не успело остыть, было горячим, но горячим терпимо,

так что Андрей, взяв его у самого колпачка двумя пальцами, сумел легко

снять и так же легко надеть, когда фитилек от щелчка зажигалки вспыхнул

полукруглым лимонно-желтым огоньком. Пришелец все это время терпеливо и

молча стоял у порога.

═- Проходи в горницу, - позвал его Андрей, повыше выкручивая фитилек.

═Пришелец послушно прошел и сел, поставив между колен палку, на венский

═стул, который ему уступил Андрей.

═Теперь при свете ярко сияющей лампы его можно было рассмотреть уже

получше. На древнего старика пришелец действительно не смахивал. Было ему

на вид не более шестидесяти лет. Чрезмерно старила его лишь эта тяжелая с

проседью во многих местах борода да сутулая (скорее, согбенная) не по

возрасту спина. Глаза были каким-то горячими, горячечными, то ли уставшими

от бессонницы, то ли воспламенившимися от долговременных скитаний.

═Минуты две-три Андрей и старик оценивающе смотрели друг на друга,

медленно остывая от враждебно-непримиримой стычки в сенях. Никто из них не

решался оборвать молчание и тем самым как бы признать свое поражение в

этой стычке. Старик, конечно, понимал, что начинать надо ему. Ведь не

Андрей же пробрался в ночи к дому и неурочно постучался в дверь, а он,

незваный лесной пришелец, и стало быть, ему есть что сказать, за ним и

первое слово в разговоре.

═Но старик продолжал молчать, тревожно томился, томил и Андрея, и это

томление становилось совсем уж подозрительным. Невольно приходило на ум, а

не замыслил ли он все же против Андрея что-то недоброе, намеренно злое,

преступное и теперь только выжидает момента, когда тот отвлечется, чтоб

преступление свое совершить.

═Андрей сделал вид, что поддался на нехитрую эту уловку и даже вынул из

кармана руку, которая, похоже, и смущала больше всего старика,

останавливала его в разговоре (просто так руку в кармане не держат: там

запрятано оружие, пистолет или нож). От старика движение Андрея не

укрылось, он заметил его, но ничем не выдал себя, а лишь еще ниже склонил

голову над переплетенными на палке ладонями.

═Андрею вдруг стало жалко пришельца, его мучений, и он, добровольно

признавая свое поражение, спросил его, как и положено спрашивать хозяину

дома:

═- Есть будешь?

═- Нет, не буду, - вздрогнул тот от столь неожиданного вопроса.

═- А курить?

═- И курить не буду. Я некурящий, - ответил старик и опять замолчал,

словно раздумывая, говорить с Андреем дальше или уйти, сокрыв свою тайну и

ни в чем не доверившись ему. Но потом все-таки доверился и поднял на

Андрея горячечно-болезненные глаза: - Я не за тем пришел к тебе.

═- А зачем же? - как бы немного отступил в разговоре Андрей.

═- Человека в последний раз увидеть хочу, - совсем уж удивляя его,

проговорил пришелец.

═Андрей даже не нашелся, что ответить (или что спросить) на такое

откровение, да тот, кажется, и не ожидал от него ни ответа, ни вопроса. Он

был к ним почти равнодушен. Еще тяжелее опершись крупными крестьянскими

ладонями на крючковатую палку, пришелец скосил взгляд на Красный угол, на

иконы и лампадку и как бы продолжил разговор с неведомым ему собеседником:

═- Просьба у меня к тебе будет...

═- Какая? - не то чтобы насторожился, но все же дал понять пришельцу

Андрей, что не любую и не всякую просьбу он готов выполнить.

═Новое недоверие Андрея было вполне зримым. Старик его уловил, почувствовал

и опять затих, и так в тишине и напряжении сидел довольно долго, словно

испытывал и себя, и хозяина дома. Наконец вздохнул и изложил свою просьбу:

═- Похорони меня, как помру.

═- А ты что же, помирать собрался? - почему-то без всякого сочувствия к

пришельцу спросил Андрей.

═- Собрался.

═- И как скоро?

═- А вот поговорю с тобой, - с нескрываемым облегчением, что все же не

забоялся, выдал свое намерение живому человеку, ответил тот, - и помру.

Нет мне больше жизни на земле.

═Особого желания узнавать, отчего и почему странному этому ночному

скитальцу нет больше жизни на земле, у Андрея не было. Столько раз видя на

своем веку смерть и сам едва-едва уйдя от нее, он не любил никаких

исповедей и даже разговоров о смерти, всегда пресекал их или с

раздражением уходил в сторону, когда они возникали помимо его воли и

желания. Не мужское это дело - вести разговоры о смерти. Но тут, похоже,

был случай особый, и Андрей не стал удерживать пришельца: может быть, тот

действительно последний раз видит и последний раз говорит с живым

человеком.

═Раздражение Андрея тоже не укрылось от чуткого, воспаленного внимания

старика, но и выбора у него уже не было: коль решился на разговор, то надо

его начинать и как можно скорее заканчивать - другой такой случай вряд ли

когда ему еще подвернется.

═- Убивец я, - начал он свой рассказ с тяжелого, выстраданного вздоха. -

Да еще и какой страшный, изуверский. Любимую женщину и сестру ее,

разлучницу, убил вот этой швайкой.

═При этом пришелец нагнулся и вынул из-за голенища измазанных весенней

глиной и грязью сапог похожее на плотницкий буравчик орудие убийства,

швайку, которой и здесь, в Кувшинках, колют свиней: длинный с поперечным

черенком стерженек, свайка, а на ней остро заточенное лезвие-перышко. При

ударе швайка легко проникает в тело и наносит смертельную рану прямо в

сердце. Для верности ее в последнее мгновение еще доворачивают за

поперечный черенок-ручку, и тогда быстрая, без единого вскрика смерть

неминуема. Андрей несколько раз, помогая отцу колоть перед Рождеством

кабана, тоже брал ее в руки.

═- Страшное для человека орудие, - словно догадавшись о его мыслях,

продолжил старик. - А ведь до этого своего изуверского убийства я ни

единого человека не то что пальцем, словом бранным не тронул.

═Андрею, наверное, как-то надо было вмешаться в разговор, чтобы облегчить

запоздалое это раскаяние старика, но он промолчал, и вовсе не потому, что

боялся вспугнуть рассказчика, а потому, что все же не в силах был себе

представить, как можно этой швайкой убить живого беззащитного человека,

женщину. В бою, в схватке не раз видел Андрей кровь, предсмертные

страдания, слышал крики и душераздирающие стоны, но то в бою, где каждая

из сторон имела одинаковые шансы на победу, на жизнь и смерть, а здесь все

заранее было предрешено и от этого вдвойне страшно.

═- Может, тебе неинтересно? - тоже на минуту замолчал старик и опять

вскинул на Андрея воспаленно-влажный взгляд.

═- Нет, почему же, рассказывай, - ответил Андрей, но на всякий случай

потверже уперся подошвой армейского ботинка в дверной косяк: мало ли что

может быть в голове у этого, похоже, уже совсем безумного старика.

═Но тот повел себя вполне мирно и осознанно. Спрятал швайку назад на

голенище и стал во всех подробностях, словно на последнем каком, Страшном

суде рассказывать историю своей жизни и своего преступления.

═Андрей, расслабив ногу, привалился теперь к косяку спиной и слушал.

═- Родом я не здешний, - постепенно втягивался в рассказ старик, - а

издалека, с Украины. Семья у нас по отцу-матери была большая, дружная,

пять братьев и одна сестра. Я - самый старший. В войну еще родился, когда

отец с фронта пришел тяжелораненый и увечный.

═Работать в колхозе по своему увечью он на равных с другими мужиками не

мог, перебивался на всяких бросовых, малоденежных должностях: то

воловником при колхозном дворе, сбрую и упряжь выдавал, то дежурным в

конторе, то даже завклубом. В конце концов все эти службы на побегушках

ему надоели, человек он был по своей природе самостоятельный, серьезный, и

решился отец пойти в деревенские пастухи. Я к тому времени уже подрос, лет

двенадцати был, братья чуть поменьше, но тоже на ногах, в общем - артель.

Стали мы пасти хозяйское стадо с ранней весны до поздней осени. Кто

пробовал, знает - не мед. Но все же кое-как семейную свою жизнь поправили.

Пастухам тогда у нас сельчане платили неплохо: за корову по два пуда

картошки в год давали да немного деньгами. Корзины мы еще плели в лугах -

тоже приработок.

═Пас я скотину до окончания семилетки, а потом пошел в колхоз на общие

работы: пахал, сеял, косить вместе со взрослыми мужиками начал лет с

семнадцати, силою и терпением Бог меня не обидел, крепок был, широк в

кости. Это я теперь совсем извелся.

═В пастушеские свои годы приметил я одну девчонку, Марусю Головачеву.

Смешная такая была, востроглазая, егоза егозой. Пойду скотину занимать, а

она уже стоит с хворостинкою в руках у калитки, вроде как корову в стадо

выгонять, а на самом деле меня поджидает (после призналась), чем-то я ей

тоже глянулся. Дружили мы с Марусей целых пять лет, вначале, понятно,

по-детски, по-школьному, а потом уже и всерьез, по-юношески, по-молодому.

Три года ждала меня Маруся из армии. (Я тут, неподалеку, в ваших местах

служил, в Вышкове.) Тоже дело нешуточное, а по теперешним временам так,

поди, и вовсе невозможное. Вдруг солдатик на военной службе найдет себе

какую другую, попригожей, позавлекательней, городскую. А у прежней его

деревенской подружки годы и уйдут, кому она после, перестарок, будет

нужна?! Но мы с Марусей оба однолюбами оказались: верность и клятву в

разлуке не нарушили.

═Поженились мы сразу, как только я пришел домой, свадьбу сыграли по всем

деревенским правилам, с тройками-бубенцами. До сих пор помню.

═Работать я поначалу пошел не в колхоз, а устроился в городе, в пожарке,

родственник там у меня служил, дядя. Он и сманил: мол, что ты все будешь

волам хвосты в колхозе крутить, давай в город прибивайся. Я и послушался,

пошел сгоряча в пожарку: как же, старший сержант запаса, лучший в полку

стрелок - и опять в колхоз?! Но проработал в пожарке недолго, может, всего

с год. Маруся к тому времени сына мне родила, первенца (после у нас еще

трое ребятишек нашлось, правда, все девки), надо побольше с ней рядом быть

и особенно по ночам: мальчишка оказался беспокойный, спал плохо.

Во-вторых, дом мы начали собственный строить, каждая свободная минута у

меня на счету, а я только на одну дорогу в город за семь километров по два

часа трачу, хотя и велосипедом обзавелся. Но главное, не лежала у меня

душа к пожарной службе: каждый день-ночь что-нибудь в округе да горит,

людской крик, плач, стоны, а иногда так и смерть. Погасить пожар мы,

конечно, если подоспеем вовремя, погасим, не дадим перекинуться огню на

другие постройки (а они у нас все сплошь деревянные, соломою крытые), но

от горящего дома одни только головешки да уголья остаются. Не по мне все

это разорение. Я и говорю Марусе: давай вернусь я назад в колхоз, на

землю. Возьму на откорм бычков, буду выращивать, огорода нам за мое

возвращение прирежут еще с полгектара, пустовать, чай, не будет. Сила и

желание работать, сама знаешь, у меня есть. Да и ты вон какая работящая,

дети не дети, а ферму не бросаешь, первая среди доярок. Маруся не против.

Да и какая женщина будет против, когда мужик не из дому бежит, а,

наоборот, в дом возвращается.

═В общем, бросил я свою пожарку, взял бычков, стал выращивать, к осени мы

с деньгами и немалыми, дом в два года достроили, новоселье сыграли. Зимой

у меня еще один приработок объявился: свиней по крестьянским подворьям

резать-колоть. Мужики нынче хлипкие пошли, к этому делу неприспособленные,

крови боятся. А я - ничего, рука крепкая. Заказал себе в кузнице вот эту

швайку и на любой призыв откликаюсь с охотою - надо людей выручать, а то,

глядишь, по робости своей и неумению без свежины к празднику останутся.

═Жили мы так с Марусей целых тридцать лет. Детей подняли, внуками

обзавелись. Сын рядом с нами построился. Девки - те, правда,

поразъехались. Одна в районе живет, другая в области, в Чернигове, а

третья, самая меньшая, на учительницу выучилась и аж на Урале оказалась.

Но нас с Марусей не забывают, письма присылают, подарки, внуков на лето

привозят. В общем, все как у людей, все по-хорошему. И вдруг ни с того ни

с сего стала Маруся прихварывать. Среди лета одно воспаление легких,

другое. Мы думали поначалу - простуда какая, продуло ее сквозняком на

ферме или на речке где застудилась, белье стирая. Но оказалось - нет,

никакая это не простуда, и не сквозняки во всем виноваты. Белокровие у

Маруси обнаружили, к тому же скоротечное какое-то и уже неизлечимое. Через

полтора месяца мы и похоронили ее.

═И вот остался я при своем доме, при достатке вдовцом. Дети, понятно, к

себе зовут, не покидают. Но как мне на доживание, в обузу им идти?! Я

привык себя в доме хозяином чувствовать, главой семьи, а тут дети не

дети, а буду я уже примак примаком, не мое слово главное. Да и года мои не

такие еще старые были, чтоб совсем уж в доживальщики определяться.

═В общем, стал я перебиваться в доме один. Не скажу, чтоб сладко было

после Марусиной заботы и внимания ко мне. Тосковал я по ней безмерно,

снилась она мне почти каждую ночь, и все в одном и том же образе: как

будто заходит в дом, молодая такая, красивая и говорит: "Вот я и

вернулась. Не ждал?!" - "Почему же не ждал, - отвечаю ей, - ждал, да еще

как. В доме, вишь, прибрано все, обед сварен. Садись, гостевать будем".

═И догостевался. Приехала к нам на жизнь из Казахстана одна беженка,

Валентина, женщина в самой поре, лет сорока с небольшим. И тоже, как на

грех, одинокая, безмужняя. (После узналось, что разведенка она. С мужем

они чего-то не поделили, да и пьяница он был, хотя и из военных. За

Валентиной муж не поехал, в Казахстане остался, а ее на Украину сестра

родная сманила, Нинка. Она в соседнем с нами селе жила, в Радвино,

учительствовала там.)

═Характера Валентина оказалась бойкого, настойчивого. Построила себе на

окраине села двухэтажный кирпичный домик, купила легковую машину (деньги у

нее какие-никакие после переезда были - квартиру в Казахстане выгодно

продала) и стала заниматься предпринимательством. Да еще каким

неожиданным, до которого никто из наших мужиков и додуматься не мог, хотя,

казалось бы, чего тут думать, бери да занимайся. Моталась она на своей

легковушке по окрестным деревням, скупала у крестьян телячьи и коровьи

шкуры, а после отвозила их в Чернигов, поставляла то ли какой-то нашей

кожевенной фирме, то ли даже заграничной. Во какая разворотливая, сразу

сообразила, что коль в районе заготконтора развалилась, то, стало быть,

мужикам шкуры эти хоть выбрасывай, сами они в Чернигов не наездятся: и

транспорта своего нет, и куда там товар свой сдавать, толком не знают. А

она, казашка, все разглядела. В Казахстане, говорят, тоже кожами

занималась.

═В селе Валентина прижилась быстро. Женщиной она себя обнаружила

покладистой, к людям внимательной. Взаймы, если кто попросит (и часто

большие деньги), давала, никому не отказывала, и просто так, в обиходной

жизни от людей не сторонилась, не отчуждалась. На машине куда едет, в

город или из города, так любого односельчанина-пешехода подберет, будь то

мальчишка какой, женщина с кошелками-оклунками или древний старик. В

машине потеснится, всю поклажу пешехода разместит и до самого дома-хаты

доставит. Деревенские наши жители нахвалиться Валентиной не могли. Бог,

говорят, нам такую пригожую послал, словно какого Ангела-Хранителя.

═Я, понятно, к Валентине никакой мужской надежды не пытал. Во-первых, в

возрасте у нас разница большая, я лет на пятнадцать постарше ее;

во-вторых, понимал, кто я, а кто она: я деревня-деревней, пастух и

воловник, а она человек городской, ученый. К тому же и Маруся ко мне

каждую ночь является, из сердца не идет, тоже причина немалая.

═Но от судьбы, как говорится, не спасешься. Иду я однажды из города (в

парикмахерской был), она и останавливает машину. "Садитесь, - говорит, -

подвезу. В ногах правды нет". Я и сел. Да не на заднее сиденье, а рядышком

с ней. Едем, то да се, разговорились. Я Валентине о своей жизни

рассказываю, она мне - о своей. И столько у нас общего обнаружилось в

судьбе и переживаниях от одинокого нашего пребывания, что мы даже

примолкли на время, не поверили этим совпадениям. Так и доехали в молчании

до моего дома. Я, как и положено, поблагодарил ее за внимание, что не

оставила меня на дороге в пешем порядке, а подобрала. А потом, осмелев,

стал в дом ее приглашать. "Давайте, - настаиваю, - зайдем, чайку заварим,

беседу нашу задушевную продолжим". Она и согласилась, чуткая была,

внимательная, сразу распознала, что на душе у меня после Марусиной смерти

темно и непроглядно.

═Ну, чаек не чаек, а засиделись мы допоздна, не то чтоб жалились друг другу

в чем или взаимного сострадания требовали (я этого не люблю, да и она,

оказалось - тоже), но поговорили по душам. Я может, и с Марусей в самые

лучшие наши годы так не говорил.

═С той поры Валентина и запала мне в сердце. Без конца и краю всю думаю и

думаю о ней, словно мальчишка какой. Только где машина загудит, я сразу к

окошку - не она ли. В подойти не смею. Я с детства в женских делах робок

был. Кроме Маруси, ни с одной даже возле калитки не постоял.

═Валентине, понятно, не до меня. У нее занятие вон какое беспокойное, все

время в дороге, в разъездах, о семейном обустройстве думать некогда, да и

сыта она была им вдоволь при муже, беспутном пьянице. Опять же, кто я ей

такой, случайный попутчик, поговорили, побеседовали да и расстались.

Валентина, душа открытая, с многими так беседовала, словно врачевала.

═Помог нам сойтись случай. Самый простой, деревенский. Подрос у Валентины

к Рождеству кабанчик, пора колоть, и тут уже ей деваться некуда - надо

идти ко мне. Других-то колонников в селе, почитай, нету. Она и пришла,

просит: "Петр Иванович (меня Петром зовут, - прервал на минуту свой

рассказ пришелец), не уважите кабанчика зарезать?" - "Отчего ж, - отвечаю

ей, - не уважить. Сделаем. Завтра утром буду, как штык".

═Всю ночь не спал я, ворочался, предчувствовал, что завтрашнее мое

свидание с Валентиной может стать роковым, жизнь мою и ее перевернет и

сдвинет до основания. Маруся мне в ту ночь во сне не явилась, наверное,

тоже что почуяла...

═Рано утром я, ни свет ни заря, швайку за голенище и к Валентине.

Кабанчика заколол. Она мне все время помогает, на подхвате: солому ржаную

к костру подает, воду кипяченую, по-нашему окроп, из дома носит. Потом,

когда кабанчика уже разделали, нажарила она в печи перед полымем свежины:

сала, мяса, печенки, - сели мы за стол, как и полагается в такой праздник,

выпили по рюмочке-другой да и, сами не знаем как, сладили.

═Через месяц перешел я в ее двухэтажные хоромы. Свой дом, правда, тоже не

бросаю: там у меня хозяйство, бычки на откорме, корова, конь даже был. Без

него нельзя. Летом бычкам зеленку подвозить, поднаду, зимой - комбикорма

из района, жом, в развалившемся колхозе какие нынче кони-скакуны.

═Живем мы с Валентиной дружно, завидно даже для многих. С детьми своими я

ее познакомил. Те не против моей женитьбы, видят - женщина

самостоятельная, серьезная, мне при ней худо не будет.

═И не было. Но сам же я по старости своей, наверное, все и испортил.

Проснулась во мне вдруг страшная, нечеловеческая какая-то ревность. Чуть

Валентина куда уезжать, я сам не свой. Думаю, всюду ведь вокруг нее

мужчины, да и помоложе, чем я, покрепче, глядишь, на какого-нибудь и

прельстится, дело ведь женское, молодое. А мне каково будет все это

переживать?! Я к подобным вольностям не привык, Маруся моя покойная ни на

кого постороннего глаз поднять не смела, да и я тоже за другими юбками не

гонялся - не в моем это характере.

═В общем, мало-помалу стал я Валентину удерживать дома: то одно вроде бы

дело неотложное находится, то другое. Она поначалу оставалась, лишь бы

меня не расстраивать и не волновать, а потом быстро сообразила, что тут к

чему, и смеется:

═- Не бойся, Петр Иванович, никто мне иной не нужен. Ты, гляди, какой

надежный и верный. Другого такого и не сыскать!

═- Как не бояться, - смущаюсь я. - А вдруг да сыщется?

═Она опять смеется, Отеллой меня называет. У меня же сердце все равно не

на месте. Мысль потаенную в уме держу: как бы ее отвадить от этого

предпринимательства, заставить оседлую жизнь вести, чтоб, какие другие

деревенские женщины, всегда при доме, при муже. Может, что и придумал бы.

Я хоть и недалекий в мыслях своих, но предприимчивый и твердый.

═Но тут в жизнь нашу Нинка вмешалась - разлучница пострашней любой

ревности. По первопричине виновата, поди, и не она, судьба виновата,

обстоятельства, но мне от этого не легче. Как отделилась Украина от

России, так пошли там всякие неуважения к русскому языку и к русским людям

вообще. А Валентина с Нинкой как раз русскими и оказались, откуда-то

из-под Рязани. Валентине-то, правда, по этому случаю никто худого слова не

скажет, наоборот, все сочувствуют, что она в Казахстане всякие притеснения

терпела и вынуждена была бежать оттуда. А вот Нинке - худо. Она ведь в

школе русский язык и литературу преподавала. Теперь же уроки ее сократили

до самой малости, почитай, а стало быть, нет у Нинки и работы, хоть по

миру иди. На одного мужа надежда слабая. Он у нее в районе на железной

дороге работал. Там тоже пошли сокращения, того и гляди на улице окажется.

К тому же детей их (мальчика и девочку) деревенские сверстники, чуть что,

москалями начинают дразнить. Вот Нинка и взбунтовалась, зачастила к нам в

гости и все Валентину подбивает:

═- Давай на родину уедем, в Россию. Нет нам тут жизни.

═Валентина поначалу отказывалась, мол, я только-только один переезд

пережила, обосновалась на новом месте, с Петром Ивановичем мы вот сошлись,

живем душа в душу, чего еще надо. Но потом, вижу, стала моя Валентина

тоже задумываться и нет-нет да и обмолвится:

- Может, нам действительно переехать в Рязань. Дом себе купим,

хозяйством обзаведемся. В России, говорят, жизнь все же полегче.

═Я от этой мысли прямой душой холодею.

═- Да что ты говоришь, Валентина?! - в сердцах отвечаю ей. - Куда же нам

ехать?! Тут у нас целых два дома, сын у меня под боком, дочь в районе,

братья, сестра, могила Марусина. Места вокруг родные, с детства привычные,

речка, лес. Как я без них?!

═- Ничего, привыкнешь, - ластится она ко мне. - Я же привыкла и в

Казахстане, и здесь, у вас.

═Я в обиду. И так один разговор у нас случился, другой, а на третий вдруг

и скажи я ей страшные слова:

═- Надумаешь уезжать - убью!

═- Убивай! - пуще прежнего ластится и смеется она.

═Чую, нравится ей, что так люблю ее и готов убить, если расстанемся. Но

верить в это, понятно, не верит: какой из меня убийца.

═А мне от ее смеха еще хуже. Как представлю, что ее рядом со мной не

будет, что дни и ночи опять пойдут у меня холодные, вдовцовские, совсем

разум теряю. Нет, размышляю, это она только для видимости зовет меня с

собой в Россию, а на самом деле завела себе какого-нибудь другого ухажера

и бежит с ним в эту неведомую Рязань. Женщины, известное дело, хитры и

изворотливы в таких предприятиях. Знает ведь, что никуда я из родного села

не поеду, а дразнит, манит.

═И решил я испытать ее. После очередного такого разговора-приманки хлопнул

я в страшной якобы обиде дверью и ушел к себе домой. Думаю в гордыне

своей, если любит меня и тоскует обо мне, то позовет, никуда не денется.

Но неделя проходит, другая, месяц, а она не зовет, потому как женщина

вольная, никому не подвластная, в судьбе моей роковая.

═И вдруг прошел по селу слух, что продает все-таки Валентина дом (купец

уже нашелся, бывший наш директор школы, человек тоже ловкий,

предприимчивый) и собирается вместе с Нинкой уезжать. Сердце у меня екнуло

и зашлось теперь уж действительно в страшной непереносимой обиде. Нет уж,

думаю, этому не бывать, это я остановлю всеми силами.

═Разузнал дальними путями, что отъезд ее назначен на Петров день,

престольный праздник как раз у нас, не верю еще, но по-звериному затаился,

жду. Действительно на Петров день с утра пораньше заезжает к ней во двор

здоровенный рефрижератор, в нем Нинка с мужем и шофер, человек мне

незнакомый, нанятый. Встали под погрузку, вещи всякие выносят,

диван-кровать, на котором мы с Валентиной не одну счастливую ночь провели,

другой разный скарб. Я пока терплю, зрею в своем преступном решении. И

может, как-нибудь перетерпел бы, смирился. Но ведь праздник же, Петров

день, всюду гуляние, выпивка. Сын меня к себе позвал: видел, конечно, мою

маету, отвлечь хотел за праздничным столом. А получилось как раз наоборот.

Человек я вообще-то мало пьющий, а тут с горя и крушения всей моей новой

жизни напился так, что и себя не упомню. Сын к вечеру отвел меня кое-как

домой, уложил. Но куда там - уложил! Чуть он за порог, я швайку за

голенище и огородами к дому Валентины. Пробрался, никем не замеченный,

спрятался за сараями. Машина у них уже погружена, в доме свет только на

первом этаже, на кухне. Валентина с Нинкой там снуют, последние какие-то

приготовления перед дорогой делают, а наверху уже темно: мужчины, Нинкин

муж и шофер, спать, должно быть, легли, завтра ведь вставать ни свет ни

заря. Это мне, конечно, на руку. Хотел было поначалу рынуться прямо на

кухню да там и поговорить с Валентиной и Нинкой по душам, последним для

них прощальным разговором поговорить. Но потом сдержался. Не может такого

быть, размышляю, чтобы Валентина во двор не вышла, вещь какую забытую

подобрать или просто так на лавочке после тяжелого, колготного дня

посидеть (мы много раз с ней сиживали под грушею, где я специально эту

лавочку и смастерил). Она и вышла. И как только стала приближаться к

лавочке, я вынырнул из темноты, схватил ее левой рукой за шею, а правой со

всего размаха ударил швайкой прямо в сердце да еще и довернул по кровавому

своему убийственному опыту. Валентина и ойкнуть не успела. Но одного удара

мне показалось мало, и я, зверь зверем, стал бесчисленное количество раз

бить ее швайкой, мстить за измену и предательство. Шум от этих ударов во

дворе возле лавочки, наверное, какой-то все же произошел. На него выбежала

из дома Нинка. Я и ее заколол единым ударом с доворотом, не промахнулся,

точно в сердце уцелил. Смерть она тоже приняла легко, не вскрикнула, не

заплакала, упала рядом с сестрой, в кровь ее родную и тело. Трогать я

Нинку больше не стал, не то чтобы пожалел (какая в такое мгновение может

быть жалость?!), а просто подумал - хватит с тебя и этого, теперь не

поднимешься, в Рязань жену мою законную, Валентину, так подло и зло

предавшую меня, не сманишь...

═Пришелец опять сделал перерыв в рассказе, скосил взгляд на иконы,

лампадку под ними, потом перевел взгляд на Андрея, как бы видя его

впервые, и вдруг произнес:

═- В убийстве этом, в страшном грехе, нашел я тогда отраду и счастье. А

того не знал, что подобного счастья никому не дано еще вынести. Вот и я не

вынес.

═Андрей по-прежнему молчал, теперь уже совсем не опасаясь пришельца, но и

не зная, сострадать ему в раскаяниях, поверить им и принять их или

безжалостно отринуть, остаться на стороне невинно убитых Валентины и ее

сестры Нинки, как полагается то любому нормальному человеку. С подобным

случаем Андрею не приходилось сталкиваться ни на войне, ни в мирной мало

ему понятной жизни. Но вот столкнулся и оказалось, что не готов принять

единственно верное решение, что тайны человеческой души ему неведомы. На

войне Андрей был солдатом, воином, Цезарем, неподвластным никаким

трусливым сомнениям и раскаяниям, а кто он в мирной жизни - пока неясно.

Жаль, что нет сейчас рядом отца или Саши, они бы разрешили эти его

сомнения (таким оба были проницательными, верными людьми) и, скорее всего,

сделали бы шаг навстречу этому потерявшему всякий человеческий облик

старику, потому как он все ж таки пока еще живой человек, а Валентина и

сестра ее мертвы, убиенны, и души их теперь, наверное, в раю.

═Пришелец молчание Андрея принял как должное, по-видимому, давно и

изначально готовый к нему. Он лишь обеспокоенно посмотрел на ходики,

вздрогнул, когда они набатно пробили двенадцать раз: чувствовалось, что

времени у него в обрез, что до утра, до раннего рассвета ему надо свершить

задуманное, и он поторопился с рассказом:

═- Но это я сейчас, после трех лет лесной, звериной жизни дошел до таких,

казалось бы, простых и праведных мыслей. А тогда, сотворив страшное свое

убийство, лишь возрадовался ему и даже возгордился, что не дрогнула у меня

рука, что выше я теперь всех живущих, смертных людей. Так думают,

наверное, многие убийцы: они решились на убийство, на смерть себе

подобных, а все остальные - нет, смалодушничали в роковую минуту. Гордыня,

конечно, запредельная и навечная...

═В общем, стал я по-звериному уходить от места преступления, от дома

Валентины, справедливо отомщенного. Вытерев о траву швайку, которая в

человеческой крови была по самую ручку, ринулся я огородами и лугом к

реке, где у меня на дальней привязи стояла моторная лодка с хорошим

запасом горючего (с сыном на многодневную рыбалку в понизовья реки, к

Десне собирались). Завел я мотор и отчалил. Никто меня в ночи не

обнаружил, никто внимания на звук мотора не обратил: праздник ведь,

гуляние, до утра ни одна живая душа не опомнится.

═В опасности, в облаве человек вдвойне зверем становится, ловким и

изворотливым. Вот и я смекнул: если меня искать будут, то, скорее всего,

где-нибудь поблизости, в лесах и лугах или в понизовьях реки, под

Черниговом, а о том, что я пойду против течения вверх к белорусским и

брянским урочищам, в Чернобыльскую запретную зону, вряд ли кто сразу

додумается. Так оно и случилось. К утру я был уже на границе с Россией, с

Брянской областью. Притопил лодку и пешим порядком перешел призрачную эту

границу, которая только на словах значится, а на самом деле ходи,

пробирайся хоть в одну, хоть в другую сторону сколько хочешь, никто тебя

всерьез не остановит и не тронет.

═Можно, конечно, было уйти и в Белоруссию. Но я рассудил, что лучше все же

в Россию, под Брянск. Во-первых, места мне здесь знакомые по давней

армейской службе, а во вторых, с Россией Украина не больно сейчас дружит,

искать меня там будет потрудней. Поначалу я хотел было прибиться в

какую-нибудь из пустующих деревень, бывал даже и здесь, в Кувшинках, но

потом присмотрелся и ушел на Егорьевский кордон, заброшенный и для людей

неприютный. Легенду о Витьке-полицае и Партизанском дубе я знал и порешил,

что мне там как раз и место - убийца к убийце тянется. Туда и при

нормальной-то жизни никто особо заглядывать не любил, опасался, а теперь,

после Чернобыля, и подавно. По деревням же, несмотря на их запустение,

народу всякого встречается много: прежние, старые жители нет-нет да и

приезжают проведать свои отчие дома и могилы; другие преступные люди

навроде меня, убийцы, военные дезертиры, тюремные каторжники тоже

шатаются по лесам в одиночку и толпами. Могут и выследить.

═- Кстати, - опять прервался в рассказе старик. - Ты бы поосторожней

здесь, а то бродишь по всей округе, выдаешь себя.

═- А кого мне бояться? - жестко и даже с вызовом сказал Андрей, и без

стариковского предупреждения поняв, что с этой минуты прежней

отшельнической жизни у него уже не будет. Люди, от которых он, казалось,

так удачно и хитро бежал, достали его и здесь, выследили и в тайном

сговоре подослали старика-убийцу: раз ты хотел уйти от нас, скрыться,

хотел легкого счастья и легкой жизни, так вот же тебе - принимай в гости

самого страшного и кровавого из нас, слушай его рассказ, выполняй

последнюю его дикую волю и будь таким, как все мы.

═Пришелец переменил на посохе крестьянские, сильные в работе и не

дрогнувшие в убийстве руки, еще раз и теперь уже как-то совсем болезненно

глянул на ходики и довершил рассказ:

═- Жил я в уединении и скрытности на кордоне целых три года. К людям почти

не выходил: так, изредка посмотрю на какого-нибудь заблудшего да выберусь

иногда за спичками и солью в местечко, выменяю их на разные туесочки и

корзины, которые приспособился плести. Внимания там на меня особого никто

не обращает. Сейчас много всяких бродяг и бомжей развелось. Мне вообще

можно было уйти к ним и неопознанно затеряться в бродяжничестве. Но я

неизменно возвращался в свою берлогу, привык уже жить в одиночестве да и

боялся: вдруг выйду к людям да и порешу еще кого-нибудь - швайка-то всегда

при мне, за голенищем. В убийстве ведь страшен только первый случай, а

потом уже тянет, силы нету, мочи. Так, видимо, человек по-звериному

устроен.

═Но Бог меня миловал. Зверье всякое, птицу, рыбу убивал, тут уж куда

денешься, жить как-то надо, а человека ни единого больше не тронул. Вот

тебе крест святой, - старик, оборотясь к иконам, неистово трижды

перекрестился, и не поверить ему было нельзя.

═- На кордоне, - положил он снова на палку руки, - жить можно было. Никто

не беспокоит, не обнаруживает, еда какая-никакая есть, частью от земли,

леса и реки кормлюсь, частью от людей: в деревенском каком заброшенном

доме разживусь и зерном и мукой, ладно что они все радиацией насквозь

пропитаны, я не побрезгую, возьму, мне чего этой радиации бояться - чем

скорее помру, тем и лучше.

═Но помирать я поначалу не собирался, в преступлении даже своем не

каялся, считал, что Валентину и Нинку убил по справедливости, по вечному

закону любви и отмщения, как убивают подлого врага и изменника. Но тут

вдруг стала опять являться ко мне по ночам Маруся. Только закрою веки, она

сразу возникает на пороге, прислонится к косяку и молчит. И так из ночи в

ночь, и даже днем является, если вздумаю на час-другой задремать. И хоть

бы слово какое сказала, упрек самый страшный, обиду, так нет же - молчит и

смотрит на меня, словно Матерь Божья. "Ну что ты молчишь, чего ты

хочешь?!" - кричу ей даже во сне, а она все безмолвствует и все смотрит,

смотрит на меня и смотрит. Какой человек может выдержать этот взгляд?!

Валентина и Нинка, убитые мной, ни разу не явились, а вот Маруся, Матерь

Божья, которой я пальцем не тронул, которую до самой ее безвременной

смерти любил единоверно, не дает мне покоя, мучит.

═Иной раз проснусь весь в поту и отчаянии, выйду среди ночи в лес, так она

непременно приведет меня к Партизанскому дубу. Огляжусь я вокруг: луна

сияет, звезды холодным, неземным огнем горят, а на черном дубовом суку

Витька-полицай висит, манит к себе. Хотел я дуб этот спилить и, может, тем

избавился бы и от Витькиных приманок, и от Маруси - некуда ей было бы меня

водить. Но тут ты, как на грех, на беду (а может, на радость) мою

появился. Я тебя еще той ночью приметил, когда ты только шел сюда и на

развилке к Егорьевскому кордону отдыхать сел. (Блукал я там в бессоннице

своей и страхе.) Гляжу на тебя издалека и думаю: если этот военный,

дезертир небось какой-нибудь и прожженный убийца похуже меня, свернет к

кордону, так не миновать нам схватки, сражения - и убью я его швайкой

безжалостно. Любой зверь свою берлогу защищает, а нам в одной берлоге не

ужиться.

═Но ты к кордону, на счастье наш обоюдное, не пошел, к Кувшинкам свернул.

Я - следом. Стал наблюдать за тобой скрытно, по-волчьи. Все видел: и как

ты колодец чистил, и как к реке вскрывшейся ходил, плакал там возле вербы,

и как на кладбище могилы поправлял, как на велосипеде к пристани ездил и

даже как бурьян на огороде косил-жег и землю копал. Нет, порешил я, не

убивец это, не тать ночной, а человек добрый, сердцем не испорченный,

только в отчаянии каком-то сильном, в обиде. Но это случается с

нормальными людьми, это быстро и проходит, только трогать их не надо,

пусть поживут в одиночестве, помолчал, подумают. Я бы и не тронул тебя, но

когда увидел, как ты над следами человеческими склонился, как встревожился

ими, в намерении своем переменился. Страшно мне стало: вдруг уйдешь ты,

последний добрый человек на моем земном пути, в какие другие места или к

людям, в жизнь их безрадостную вернешься, - и некому будет меня

похоронить, землей засыпать, чтоб звери лесные тело мое холодное не

растерзали.

═- Так это твои были следы? - не пожалел старика, оборвал его на полуслове

Андрей.

═- Да что ты?! - вздрогнул тот и даже взмахнул в отказе посохом-палкой. -

Я по стежкам-дорожкам не хожу, следов не оставляю, больше по буеракам и

дебрям пробираюсь. Это кто-то другой, неосторожный. Я же говорю тебе,

здесь много всякого народа бродит - опасайся.

═Андрей слова его об опасности, повторенные уже дважды, запомнил и еще

больше укрепился в предчувствии, что недолгой его мирной жизни настал

конец.

═Старик же вернул палку на место и взглянул на Андрея так, словно точно

знал, что будет за этим концом, знал, но сказать о том пока не хотел.

═- Появлением здесь своим, - сказал он совсем другое, - жизнью своей

хорошей, светом ночным в окошке ты и довел меня до последней черты. Маруся

не могла довести, а ты довел. Нет мне больше жизни на этой земле. К людям,

конечно, можно было выйти, в полон им сдаться, суд их и казнь праведную

принять. Но что мне тот суд и та казнь, когда я сам себя осудил и казню

ежечасно самой непереносимой, нечеловеческой казнью в душе. Мне теперь Суд

Божий и тот не страшен. Так что остался я в своей берлоге, в схороне и

вот дожил до сегодняшнего последнего дня. И уж ты сделай Божью милость -

похорони меня завтра к вечеру. Не хочу висеть рядом с Витькой-полицаем. Мы

с ним хоть и оба убийцы, но, сам рассуди, разные - один сук нас не

выдержит.

═Чуть в стороне от дуба я там уже и ямочку приготовил-вырыл, чтоб тебе не

трудиться. Гроб и крест мне как убивцу и самоубивцу не полагается, так что

ты не беспокойся об этом. Сбрось в ямочку да землей засыпь и заровняй ее

без всякого бугорка-холмика, чтоб и следа от меня на этом свете не

осталось. А теперь - прощай, - старик поднялся и опять трижды

перекрестился на иконы. - Спасибо, что уважил, выслушал меня, принял мое

покаяние, все легче мне помирать будет.

═Андрею, может, и стоило сказать ему что-то ободряющее, но нужного слова

никак не находилось (да и есть ли такое слово, чтоб ободрить им идущего на

добровольную смерть человека?!), и он промолчал. Остановить старика в его

намерении уже нельзя и незачем, он действительно сейчас сам себе высший и

единственный судия.

═Несколько шагов из горницы до двери старик прошел неожиданно твердым и

устойчивым шагом, ни разу не опершись на полку-посох. Чувствовалось, что

на сердце у него сейчас светло и чисто, что вернулась к нему в эти

последние часы жизни детская ее легкая радость.

═Андрей думал, что на том они со стариком-пришельцем и расстанутся. Сейчас

тот закроет за собой дверь и исчезнет в ночи лесным привидением, тенью, в

доме же опять установится тишина, покой, и Андрею можно будет взяться за

книгу, прочитать в ней помеченные когда-то отцом (и удивившего его слова)

о вечной и нетленной жизни, сказанные Апостолом Павлом.

═Но уже коснувшись дверной ручки, старик вдруг повернулся к Андрею и тихо

произнес последнюю свою просьбу:

═- Там у меня в будке на веревочке собака осталась, Найда. Пришла

откуда-то из лесу, и я принял ее, все живое существо. Ты отпусти ее на

волю, а то она привязалась ко мне, плакать будет.

═Эти жалостливые слова старика о собаке Найде, которая привязалась к нему

и теперь по его смерти будет плакать и тосковать по хозяину, добили

Андрея. До этой минуты он был почти уверен, что завтра никуда не пойдет,

не станет вынимать старика-убийцу из петли, хоронить его в заранее,

прижизненно заготовленной могиле. Пусть висит рядом с Витькой-полицаем до

скончания века, пусть разрывают его на части лесные вороны, лисы и волки.

Он того заслужил. Но привязанной на веревке, воющей по мертвому хозяину

собаки ему стало нестерпимо жалко; как она там будет мучиться, грызть

веревку, рваться из будки, и если перегрызет и вырвется, то будет сидеть

рядом с повышенным и оплакивать его. Больше ведь оплакивать старика

некому. Дети и внуки уже прокляли его и оплакали.

═- Ты приручи ее, - уже совсем не выходе посоветовал старик. - Она

привязчивая, по человеку истосковалась.

═- Приручу, - не мог не пообещать Андрей.

═И это были теперь уже действительно последние слова, которыми они со

старикам обменялись. Тот по-крестьянски плотно закрыл за собою дверь и

ушел в темноту твердой, несгибаемой походкой, во всем похожий на

человека, а не на зыбкое ночное привидение и тень.

═Андрей, стоя в дверном проеме, долго слышал его шаги, стук о землю

посоха-палки, видел, как качаются задетые им молодые сосны и елки. На душе

было темно и бесприютно. Никуда теперь Андрею не деться. Завтра поутру

пойдет он по следам старика, похоронит его в заготовленной могиле и

заберет с собой (если она только пойдет) Найду, по-человечески тоскливый

вой которой Андрею чудился уже сейчас.

═Лег он спать не раздеваясь и не на кровати, а на дощатом диване, положив

под голову бушлат. Чего его туда потянуло, Андрей толком объяснить не мог,

но чувствовал, что так надо, что пора ему отвыкать от гражданских

изнеженных привычек; мягких коек, чистого белья, беспечного

двенадцатичасового сна, пора возвращаться на войну, в кровь, страдания и

взаимные убийства, от которых, оказывается, Андрею нигде нет и не может

быть спасения.

═Это тяжелое, безысходное чувство еще больше укрепилось в нем, когда

Андрей утром начал собираться в поход. Ни на шаг не отступая от прежних

своих боевых сборов, он первым делом проверил оружие, Сашин пистолет,

поудобней приладил его в кармане бушлата. Взялся было и за отцовское

ружье, но потом, прикинув и просчитал в уме все возможные варианты,

отложил в сторону. Все-таки не на охоту он идет, не на прогулку, а на

дело, хотя и не очень, наверное, опасное, но вполне серьезное. Бог его

знает, что за эту ночь мог надумать и свершить полоумный старик. Глядишь,

от замысла своего отказался и теперь таится где-нибудь в кустах со

швайкою за голенищем. Да и любые другие, самые неожиданные встречи у

Андрея в лесу могут произойти (тут уж старику надо поверить), и случись

что, так ружье ему будет только помехой.

═Потом Андрей по всем правилам проверил экипировку, потуже затянул брючный

ремень и шнурки на ботинках, несколько раз даже подпрыгнул, чутко

прислушиваясь, не звенит ли что лишнее в карманах, не звякает ли. В походе

мелочей не бывает, там любая мелочь может стоить жизни.

═Обременять себя излишне продуктами Андрей не стал в надежде, что

обернется часов за пять-шесть. Взял лишь из неприкосновенного запаса

полбуханки хлеба, отрезал и завернул в чистую тряпицу кусочек сала да

налил во фляжку воды, чтоб по дороге, когда захочется пить, не

сворачивать, попусту теряя время, к озерцам и лесным криничкам. Надо было

бы взять еще упаковку промедола, бинт и флакончик йода. Но уж чем-чем, а

лекарствам и бинтами Андрей, собираясь в бега, в отшельничество, не

запасся. Как-то об этом тогда и не думалось. Впрочем, йод, кажется, где-то

был. Андрей захватил его с собой в самый последний момент, случайно

вычитав в газете, что йодом можно спасаться от радиации, пить ежедневно

(пять капель на стакан воды). Ни разу Андрей его, конечно, не пил,

откладывая борьбу с радиацией на потом, когда немного приживется и

осмотрится в Кувшинках, - и теперь даже не помнил, куда йод запропастился.

═Заниматься поисками Андрей не стал, решив, что, даст Бог, все обойдется,

и ни йод, ни промедол, ни бинты ему не понадобятся, все же не на войну он

собрался.

═Все двери и ворота Андрей закрыл поосновательней, чтоб их случайно не

побило ветром и чтоб они, бесполезно хлопая, не пугали на сосне и без того

пугливых аистов. На дом Андрей ни разу не оглянулся (оглядываться перед

походом плохая примета), а лишь прощально помахал рукой аистам, которые в

это время были в гнезде и действительно встревожились, завидя его.

═- Ждите! - дал он им последнее наставление и, перейдя заросшую сосняком

улицу, начал углубляться в боровой, по-таежному темный лес.

═Идти к кордону Андрей решил не по столбовой дороге, не по шляху, а

лесными урочищами и ложбинками, вначале к реке, к пристани, а потом резко

вправо, в самую непролазную глушь. Так было много короче, а главное, много

скрытнее. К кордону можно было подобраться никем не замеченным. Так они

ходили туда когда-то с отцом, по-охотничьи обвешанные ружьями,

патронташами и заплечными мешками.

═Углубившись в лес, Андрей ни на одну из тропинок по примеру старика не

встал, а двигался в междурядье сосен по хвойно-игольчатому насту, который

мягко пружинил и скрадывал все его следы. Не успел Андрей оторвать ногу от

земли, как наст тут же поднимался на прежнее место и затягивал, словно на

водной глади, вмятину. Идти было легко и неутомительно. Поначалу Андрей ни

о чем постороннем не думал, шел себе и шел, с отрадой наблюдая лесную

пробуждающуюся жизнь. А она не затихала ни на минуту, полнилась

всевозможными звуками и шорохами, вставала настоящими сказочными

видениями: то, почуяв и завидев Андрея, вдруг предупреждающе застрекочет

сорока, то обзовется где-то совсем рядом лесная неугомонная синичка, то

по-кузнечному ударит о сухостоину-наковальню дятел; или вдруг откроется

крошечная обнесенная молодым березняком полянка, а на ней синим-сине от

подснежников; или прямо под ноги бросится тебе весенний ручеек, который

мчится-торопится, пробивая себе русло между неподступными соснами и елями

к реке, - и ты волей-неволей остановишься перед ним, засмотришься на его

чисто-лазурную стремнину, заслушаешься его веселым клекотом и урчанием.

Андрей и останавливался, и слушал, и смотрел - и с сожалением перешагивал

через ручеек-речку, чтоб идти дальше. А за ручейком новые приключения и

встречи: то выскочит из-под куста заяц и, до смерти напуганный появлением

незнакомого ему существа, стремглав умчится в сосняки и осинники; то

прошуршит в прошлогодней дубовой листве ежик, недовольно фыркнет на тебя и

свернется в непобедимый клубочек; то где-то в отдалении призывно протрубит

хозяин всех этих чащоб - олень. И нельзя всему это не удивиться, не

обрадоваться, забывая мелкие свои человечьи обиды и огорчения.

═Так в созерцании Андрей, наверное, и дошел бы до самого кордона, но вдруг

ни с того ни с сего, без всякой, казалось бы, связи с нынешним его

настроением и даже резко вопреки этому настроению вспомнился вдруг ему

один случай со времен второй чеченской войны. Рядовой, в общем-то, случай,

привычный и от этого вдвойне страшный.

═В районе Ведено, в горах Андрей с небольшим отрядом обнаружил базу, схрон

боевиков. Они были настолько беспечны и так уверены в неприступности этого

схрона, что почти все ушли в очередной свой бандитский налет, оставив на

базе лишь троих человек: двух молоденьких, наверное, лет по

семнадцати-восемнадцати чеченцев, "чехов", как их стали называть, и одного

араба-наемника. Тот был постарше и, чувствовалось, всем в отсутствие более

высоких командиров в схроне заправлял. Никакого сопротивления отряду

Андрея боевики не оказали. Во-первых, сразу поняли, что силы неравные, а

во-вторых, Андрей застал их врасплох: в какой-то волчьей выдолбленной в

кале полупещере они допрашивали двух наших военнопленных. Совершенно

голые, те были подвешены на вывернутых руках так, что едва-едва касались

земли кончиками пальцев, за какую-то балку-перекладину и опутаны

проводами, идущими к телефонному аппарату. Андрей много слышал об этой

пытке, которая называлась "гонять на тапике", то есть на телефонном

аппарате, но видел ее впервые. Было множество орудий и для других пыток:

какие-то веревки и ремни, обрезки арматуры, крючки и палки, в углу

виднелось даже подобие горна. Один из пленников (после выяснится, что он

солдат-контрактник), весь окровавленный и опухший, был уже без сознания,

полуживой, а другой, первогодок-срочник, еще держался, хотя, казалось бы,

там и держаться нечему - одна кожа да кости, и те побитые и поломанные.

═Долго задерживаться в схроне Андрей не был намерен. Основные бандитские

силы могли появиться в любой момент, и тогда еще неизвестно, чем весь

этот, пока удачный, поход Андреева отряда закончился бы. Пленников они

освободили, оказали им первую какую-никакую медицинскую помощь, привели в

чувство, одели. Чеченцев же, наоборот, повязали и, заминировав в схроне

все входы и выходы, стали спускаться в небольшую долину, где их должны

были подобрать "вертушки". Шли медленно, с частыми остановками,

поскольку изможденных и изувеченных недавних пленников пришлось нести на

себе, наспех соорудив из плащ-палаток подобие носилок. Сковывали движение

и чеченцы: брели понурые, сразу потерявшие весь свой прежний воинственный

вид, зная, конечно, что ничего хорошего их у федералов не ждет.

═В отряде у Андрея был один молодой лейтенант, в бою не очень храбрый и

ловкий, а вот в таких ситуациях первый из первых. Он несколько раз

подходил к Андрею и, указывая на чеченцев, говорил:

═- Ну чего их вести?!

═- Веди! - грубо и непререкаемо обрывал его Андрей, хотя и чувствовал,

что, может быть, лейтенант и прав: пожалеешь этих троих "чехов", того и

гляди нарвешься на какую-нибудь засаду и потеряешь своих полотряда.

═Избавиться от чеченцев им помог случай. В назначенный срок и в

назначенное место "вертушки" (как это, увы, часто и случалось) не прибыли,

и Андрею по рации приказано было двигаться дальше своим ходом. Зато

нежданно-негаданно появились разведчики. Вынырнув, словно какие-то

привидения из лесу, они первым делом завидели повязанных чеченцев и стали

канючить:

═- Капитан, отдай! Нам пригодятся.

═Андрей подумал-подумал и отдал. Действительно, ему сейчас пленные боевики

только помеха. Да и после, когда придет к своим, тоже хлопот с ними не

оберешься: надо сдавать фээсбэшникам, вести с ними длинные переговоры. У

разведчиков это получится лучше. Пусть пользуются, у них, кажется, и

задание было - поймать "чеха".

═Разведчики дармовой добыче обрадовались, повязали чеченцев по-своему,

в одну цепочку, по-рабьи, как вязали всех пленных, наверное, еще со времен

Древнего Рима, и, не особо с ними церемонясь, погнали вниз, понукая где

пинками, а где и прикладами.

═Андрея "вертушки" к вечери все ж таки подобрали (может, подействовало,

что у него двое раненых). Доставлять в полк, правда, не стали, а сгрузили

на ночлег в промежуточном лагере. Разведчики были уже там.

═Пленные чеченцы сидели в глубоченных земляных ямах, вырыта неподалеку от

какого-то полуразрушенного строения, похожего на баньку, все трое голые.

Начал идти дождь, уже предосенний, холодный, но никто и не подумал

прикрыть ямы каким-нибудь настилом, досками, брезентом или хотя бы вернуть

пленным одежду. К утру в этих ямах наберется по колена, если не больше

воды, и пленные, коченея, вынуждены будут в ней стоять всю ночь.

═Но Андрей ошибся. Всю ночь они не стояли. Только он уложил своих донельзя

уставших бойцов спать и лег сам в офицерской палатке, как вдруг со стороны

баньки донеслись душераздирающие крики, едва-едва заглушаемые работой

дизельного мотора. Андрей, схватив автомат, выскочил из палатки, думая, не

нападение ли это боевиков, и не они ли, подбадривая себя, так страшно, не

по-человечески кричат. Но когда крики на мгновение прекращались, вокруг

становилось тихо, и ничто не показывало на нападение. Не было слышно ни

единого выстрела, ни единого подозрительного шороха, никто не подавал

необходимых в таком случае команд и распоряжений, лишь монотонно на малых

оборотах работал дизель.

═Андрей догадался, в чем тут дело, и направился к баньке. Там разведчики

при тусклом свете фонаря допрашивали пленных. Точно так же, как и наши

солдаты в каменной полупещере, они были подвешены на вывернутых руках на

перекладине и точно так же опутаны телефонными проводами. Но одной только

"гонкой на тапике" тут дело, похоже, не обошлось. Чуть в стороне Андрей

обнаружил окровавленные зловонные палки и понял, что этими палками пленных

"опускали", зная, конечно, что для чеченцев это самое страшное и

унизительное издевательство.

═В углу на лавке сидел майор, командир разведчиков. Андрей подошел к нему

и, выждав, пока его подчиненные перестанут крутить ручку телефонного

аппарата, как-то совсем не по-военному спросил:

═- И зачем все это?

═- Не твое дело, капитан, - зло и нервно ответил майор. - Они все

ваххабиты.

═- Откуда ты знаешь?

═- Сами признались.

═- А если тебе загнать в задницу шомпол, - наливаясь ответной злостью,

подступил к нему поближе Андрей, - тоже признаешься?

═- Признаюсь, - с неожиданным равнодушием проговорил майор и посоветовал

Андрею: - Иди спать!

═Конечно, Андрей мог поднять своих бойцов и отбить пленных, все-таки это

его отряд, а не разведчики их обнаружили в схроне, без единого выстрела

взяли и теперь несут за них какую-никакую ответственность. По крайней

мере, могли бы взять эту ответственность на себя. Но еще раз поглядев на

озлобленно-равнодушного майора, Андрей понял, что ничего хорошего из его

вмешательства не получится. Ну отобьет он пленных, а что дальше? Если

отдаст их фэссбэшникам, то там с ними сотворят то же, что и здесь, если не

похуже. В ФСБ, поди, знают и о "тапиках", и о других методах дознания. А

если доставит в Чернокозово, в лагерь временно задержанных, то кругом

окажется виноват сам. В Чернокозово ведь рыскает множество всяких

сердобольных правозащитников, и своих из бывших не досидевших в лагерях

диссидентов, и чужих, из ОБСЕ, лорды и принцы. Обнаружив у чеченцев

увечья, да еще такие изуверские, они во всем обвинят Андрея: мол, ты их

пленил, ты и сотворил над пленными надругательства. Разведчики же вмиг от

всего откажутся. Знает их Андрей, ребята ушлые, тертые, голыми руками их

не возьмешь. Откажется от Андрея и начальство, которое он подвел,

подставил. Рохлина же теперь здесь нет, и защищать Андрея некому.

═В общем, вступать больше в пререкания с майором Андрей не стал, лишь

крепко обматерил его на прощанье:

═- В бою бы так!

═- Бывали и в бою, - не остался в долгу майор и еще раз посоветовал

Андрею: - Спи!

═Андрей вышел из баньки под новый истошный приступ крика пленных и в

бессилии и злобе подумал о том, что, может быть, он зря не послушался

своего лейтенанта, может, действительно надо было распрощаться с этими

тремя "чехами" "при попытке к бегству". Живыми они из волчьих ям вряд ли

выберутся, даже если скажут все, что знают и чего не знают. Но сколько им

еще предстоит перетерпеть и вынести мучений, а "при попытке к бегству" они

бы умерли от пули, честно и легко, как и полагается солдатам, мужчинам.

═До утра Андрей кое-как перемогся в офицерской палатке, часто выходил

курить, болезненно прислушивался к крикам, которые, правда, становились

все тише и тише, пока наконец и не прекратились вовсе: то ли пленные,

потеряв сознание, замолкли, то ли разведчики, добившись требуемого,

бросили их назад в ямы и ушли спать.

═Когда начало рассветать, Андрей не выдержал и подошел к ямам. Полуживые

чеченцы сидели там в грязно-дождевой, залитой кровью и нечистотами жиже.

Два молоденьких боевика не обратили на Андрея никакого внимания, не в

силах уже, наверное, были обратить, а бородато-черный араб при его

появлении вскинулся и вдруг на довольно чисто русском языке произнес:

═- Не убивай меня, брат.

═Лучше бы он сказал обратное: "Убей меня!" Тогда было бы понятно, что

никаких надежд на жизнь у него больше не осталось и он желает лишь одного:

избавиться от мучений любой ценой, даже ценой этой жизни. А так

получилось, что надежда, пусть самая призрачная, но еще теплится в его

душе, и он цепляется за нее, как утопающий за соломинку. Зря цепляется! Не

суждено ему вырваться из цепких рук разведчиков и вдвойне не суждено

вернуться в родной свой кишлак к отцу и матери, к многочисленным братьям и

сестрам где-нибудь в песчаной Саудовской Аравии или в Афганистане. Он

пришел сюда как враг и как враг погибнет без следа и могилы. И Андрей не

вправе и не в силах чем-нибудь ему помочь. Таков закон войны.

═Араб, кажется, что-то еще сказал, но Андрей слов его не расслышал из-за

стрекотания "вертушек", которые начали приземляться недалеко от палаток.

Он повернулся и, не глядя больше на пленного, пошел к своим, чтоб

поднимать отряд и поскорее грузиться.

═Андрей ожидал, что кто-нибудь из его солдат или офицеров спросит, что это

были ночью за крики и что это за строение и ямы, куда он только что ходил.

Но никто не спросил, не поинтересовался; то ли бойцы не слышали в ночи

этих криков, то ли остались к ним совершенно равнодушны;

═Погрузились довольно быстро, захватив с собой чуть ожившего за ночь

вчерашнего пленника чеченцев солдатика-первогодка и черно-посмертный

полиэтиленовый пакет, в котором лежал умерший ночью контрактник. И вот,

глядя на этот пакет, на полуживого первогодка, вспоминая последние слова

обреченного араба, его униженно-страдальческий взгляд, Андрей вдруг

подумал о том, о чем на войне солдату и офицеру думать, наверное, не

полагается. Он представил и этих пленных чеченцев-мальчишек, и араба, и

мертвого контрактника, который пошел на войне тоже добровольно, за

деньги, маленькими, только что родившимися детьми. Как радовались их

появлению матери, как гордились отцы, что родился сын, продолжатель рода,

фамилии. Сколько бессонных ночей провели они у их кроватей, сколько

настрадались, когда дети болели, сколько связывали с ними надежд. И вот

сыновья выросли, пошли на войну, стали ненавидеть там друг друга, убивать,

по-звериному мучить в волчьих ямах и пещерах, забыв, что они все-таки люди

и рождены совсем для иного, для счастья и радости, а не для крови и

смерти. Так что же тогда есть человек, и он ли венец творения на земле?!

═Пробираясь сейчас по лесным дебрям и совсем не ко времени вспоминая

войну, Андрей думал о том же и все больше мрачнел, чувствуя, как все его

тело тяжелеет, неподъемно наливается свинцом, как контуженая голова,

словно зажатая в железные обручи, начинает нестерпимо болеть и кружиться.

Он несколько раз опасно спотыкался и едва не падал на мокро-сырые хвойные

иголки и валежник. От каждого неверного шага и толчка внутри его, в ранах,

что-то надрывалось и тоже начинало болеть. Андрей останавливался,

переводил дыхание, злился на себя, на свою почти стариковскую слабость, а

потом шел дальше, сбиваясь с просеки в непролазные дебри и уже не слыша ни

стрекотания сорок, ни звонкоголосого треньканья синичек, не замечал ручьев

и полянок, густо усеянных голубыми подснежниками, шел прямо по ним,

утаптывая тяжелыми ботинками нежно-звенящие их колокольчики в землю.

═В обозлении этом и неожиданной болезненной слабости во всем теле Андрей

окончательно сбился с дороги и, наверное, с полчаса блукал в какой-то

ольхово-осиновой болотной роще. Пришлось ему сделать привал, хорошо

оглядеться, сидя на кочке, покурить, вспомнить прежние ориентиры и

приметы, по которым они с отцом всегда двигались в охотничьей своей

забаве.

═Кое-как все прояснилось, и Андрей пошел дальше, все время держа солнце с

левой стороны. В обман его ввела эта полутемная болотная роща, местами еще

залитая талой водой. В детские Андреевы годы она была всего лишь

подлеском, мелким кустарником, а теперь поднялась над болотом высокими

шумно качающимися на ветру ольхами и осинами. Они-то и заманили Андрея в

свои дебри.

═К кордону он вышел с тыльной стороны, со двора и небольшого огорода,

который когда-то возделывали лесники и лесничие. Сразу ломиться в ворота

Андрей не стал, а затаился далеко на задах, чтоб понаблюдать, все ли во

дворе и в доме тихо, не замыслил ли старик-убийца какую-нибудь

неожиданность. Вдруг действительно за ночь передумал расставаться с жизнью

и теперь поджидает Андрея, которому по минутной слабости выдал свои тайны,

с недобрыми мыслями и намерениями. Но ничто не показывало, что на подворье

и в самом доме есть хоть какая-то жизнь. Везде было тихо и даже

умиротворенно, как всегда и бывает в только что оставленном жильцами доме:

запустение еще не успело его коснуться, еще все дышит прощальным теплом и

уютом, зовет и манит к себе, хотя этот зов уже и обманчивый.

═Андрей подождал еще немного и, обойдя по высокой меже огороды, осторожно

и несильно толкнул ворота. Они, словно намеренно, оказались незапертыми,

легко пошли в сторону, едва слышно скрипнув в петлях. На этот скрип во

дворе объявилась собака, но не залаяла, не стала кидаться на Андрея, а

лишь жалобно, по-щенячьи заскулила и выползла навстречу ему из дощатой

наспех сколоченной будки. Была она какой-то неведомой породы, помесь

дворняжки и сеттера, а в отдаленных поколениях, может, еще и каких других

кровей, но, чувствовалось, ласковая и к человеку привычная. Томилась

собачка не на цепи, а на конопляной веревочке-поводке, которая потянулась

за ней из будки.

═- Найда! Найда! - позвал ее Андрей и приблизился на расстояние вытянутой

руки.

═Собачка посмотрела на него тоскливо и настороженно, как будто спрашивала:

кто ты, и что ты, и зачем зовешь меня к себе? Но с места она не

сдвинулась, к руке Андрея не потянулась, а вдруг упала возле будки, едва

не задев деревянное на два отделения корытце с похлебкой и водой, и опять

жалобно, по-щенячьи завыла. Без нужды и причины собаки так не воют и так

себя не ведут. Зверя не обманешь - чует что-то Найда.

═Первым желанием у Андрея было собаку отвязать, чтоб войти в дом не

одному, а совместно с ней, живым привязчивым существом. Найда в доме,

поди, все знает, не раз бывала в нем, а зимой в лютые морозы так, конечно

же, и жила, облюбовав себе местечко возле жарко натопленной печки. Если с

ее хозяином ничего не случилось и он просто где-то блукает по лесам, то

Найда сразу даст о том знать радостным лаем и визгом, а если случилось,

тогда что ж, - тогда надо будет отправляться им к Партизанскому дубу,

дорога к которому ей, наверное, тоже известна.

═Но еще раз посмотрев на собачку, Андрей решил ее пока не трогать,

пожалеть. Пусть пока побудет на привязи, полежит возле будки, поплачет. В

доме и возле Партизанского дуба она совсем изойдется, не даст Андрею

свободно ступить ни единого шагу, а ему там работа предстоит трудная,

погребальная - Найда в этой работе будет только помехой. Отвязать же ее

Андрей всегда успеет.

═В дом он вошел не без опаски. Все-таки какая-то, пусть даже совсем малая

и призрачная надежда на то, что старик жив, у него еще была. Вдруг откроет

Андрей дверь, а тот встретит его улыбкой, скажет: "Я пошутил, чтоб

испытать тебя, проверить, а на самом деле никакой я не убийца, не изверг.

Просто живу здесь на кордоне, сбежал, как и ты, от опостылевших мне

людей". А может, и ничего не скажет, может, спит он где-нибудь за печкой,

отдыхает после ночного похода, и Андрею придется долго ждать, пока он

проснется. Найда же страдает и волнуется оттого, что не привыкла сидеть на

цепи и веревке, собака она от рождения своего вольная, лесная и к человеку

прибилась вовсе не затем, чтоб жить на привязи. Тот хочешь не хочешь, а

заплачешь и затоскуешь.

═Но ничего этого не осуществилось. В доме было пусто и подозрительно тихо,

хотя жилой человеческий дух из него еще и не выветрился. У порога стояли

разношенные галоши, в которых старик, наверное, выходил во двор в

дождливую, слякотную погоду; возле грубки-голландки, заменявшей когда-то

лесникам русскую печь, лежала охапка дров; а на окошке сразу обнаружил

себя ярко-красными гроздьями цветок герани, Бог знает как сюда попавший и

как здесь выживший. Пол в доме был чисто подметен и, похоже, накануне

вымыт, словно хозяин ждал каких-то гостей и готовился к их встрече. Но

самого хозяина не было. От него остался лишь березовый посошок-палка,

который сиротливо стоял в углу за печкой и, судя по всему, хозяину уже

пригодиться не мог.

═Андрей, сам не зная зачем, взял его в руки, подержал несколько мгновений

на весу, ощущая всей ладонью гладко отполированную его и еще как будто

хранящую живое тепло полудужку. Потом прислонил на место к печке и, не

оставляя за собой никакого следа, вышел из дома через уличную дверь, чтоб

больше ни единым звуком и шорохом не побеспокоить Найду.

═Дорога к Партизанскому дубу в прежние годы была хорошо наторена. По ней

ходили и лесничие с лесниками, и местные мужики - заготовители дров, и

всевозможные пионерско-комсомольские экскурсии, которые приезжали из

Брянска, Гомеля и Чернигова. Но теперь она тоже заросла подлеском, где

сосняком и ельником, а где так и высокими, уже в два человеческих роста

дубками. На них сохранились прошлогодние калено-красные, словно жестяные,

листья, и, когда Андрей по неосторожности задевал их плечом, они начинали

мелко дрожать, биться друг о друга, издавая колокольный, какой-то

погребальный звон.

И, оказалось, звенели и предупреждали Андрея не зря. Когда он, пробившись

сквозь последний их заслон, вышел наконец к дубу, то с его ветвей вдруг

сорвалась с недовольным карканьем и криком черно-лиловая стая воронов -

верный признак беды. Далеко они не улетели, а начали кружить над дубом,

нагоняя на все живое окрест тоску и страх. Иногда они спускались к земле,

норовя усесться на нижние дубовые ветки, и тогда на небольшой поляне

становилось темно и непроглядно, словно в самую глухую осеннюю ночь.

Пришлось Андрею замахнуться на воронов подобранной на ходу корягой, иначе

к дубу ему было не подойти. Стая отпрянула, но недалеко: частью

взгромоздилась на вершины молодых осин и елей, почти вплотную подступивших

к дубу с северной стороны, а частью спешилась и стала с ненавистью и

злобой наблюдать за Андреем из-под кустарника и полуболотных травяных

кочек.

═Старика Андрей заметил не сразу. Молодая поросль застила ствол дуба,

достигая тоненькими своими вершинками сучковатой ветки, на которой

партизаны когда-то казнили, вешали предателей и на которой, по преданию,

до сих пор висит, обнаруживая себя по ночам, Витька-полицай. Но вот резко

налетевший с северной стороны ветер колыхнул вершинки, склонил их долу, и

Андрей наконец увидел старика. Он висел на недлинной туго витой веревке,

весь какой-то непомерно грузный и вытянувшийся в шее. Под ногами у него

валялся невысокий пенек-колодочка, на которую старик, по-видимому, и

взобрался, чтоб дотянуться до веревки, умело и прочно захлестнутой за

дубовую ветку. В последнее мгновение он пенек опрокинул ногой, и тот

укатился по едва заметному склону, освободив под стариком необходимое

пространство.

═Мертвых людей Андрей не боялся, привык к ним за годы войны почти так же,

как и к живым. Но вид старика все-таки заставил его содрогнуться. Глаза у

висельника были открыты и смотрели куда-то вдаль, поверх деревьев; длинные

узловатые руки старик в последнем своем предсмертном движении успел

опустить и прижать к телу, и теперь они, удлинившись, достигали ему почти

до колен, выдавая, что смерть он принял смиренно и по доброй воле. Ветер,

то и дело прорываясь сквозь заросли осинника, шевелил у старика красивую

его, смоляную с проседью, бороду, отбрасывал ее то в одну, то в другую

сторону, открывая широкую крепкую грудь, на которой был виден нательный

крест.

═По опыту Андрей знал, что вид мертвого человека страшен только в первое

мгновение, а потом к нему привыкаешь, и он вызывает у тебя лишь одно

сострадание. Андрей постоял минуты две-три на пригорке в молчании, но не

уходя взглядом от старика, и действительно привык, сроднился с мыслью, что

тот мертв и больше нисколько и никому не опасен.

═Воронье за эти недолгие минуты осмелело и где пешим шагом, а где и

коротеньким перелетом стало приближаться к мертвецу, совершенно не обращая

внимания на Андрея, как будто он тоже был мертв. Сражаться с воронами

Андрею было теперь некогда да и бесполезно: они непобедимы, пока мертвый

человек не похоронен, не спрятан от них ненасытно-прожорливого взгляда

глубоко в землю. Андрей лишь негромко (больше для острастки и собственного

успокоения) прикрикнул на воронье, наперед зная, что они все равно его не

убоятся, будут ходить в двух шагах, норовя завладеть добычей, которую по

всем лесным законам была их, о чем они и извещали всю округу злобным,

устрашающим карканьем.

═Под это карканье Андрей и начал свой неотвратимый труд. Первым делом он

подобрал пенек и поставил его рядом с висельником. Теперь надо было

взобраться на этот пенек, приловчиться и перерезать ножом веревку. Но

Андрей опять промедлил минуту и на этот раз вовсе не потому, что страшился

приобнять старика за плечи и грудь, чтоб тот опустился на землю по

возможности плавно, а потому что голова у него вдруг закружилась, перед

глазами поплыл плотный, почти черный туман; тело, пронзенное сразу по всем

ранам острой болью, погрузилось в него, утонуло в нем, и Андрею

понадобилось несколько мучительных мгновений, чтоб осилить эту боль и

отогнать эту черно-воронью занавесь.

═Подобные приступы случались у Андрея и раньше (врачи еще в госпитале

предупреждали о них), но они были не столь продолжительными и острыми, как

сейчас, и он не обращал на них особого внимания. Теперь же боль была почти

нестерпимой и до крайности озлобила Андрея: только этого ему сейчас и не

хватало, женских обмороков и припадков. Он качнулся несколько раз из

стороны в сторону, но устоял и, не столько благодаря силе, сколько

благодаря злости на самого себя, на свою слабость, так унизительную для

мужчины, для солдата.

═Воронье опять обнаглело и подобралось к самому подножию пенька, а один,

отличимо какой-то тяжелый и крупный ворон, - наверное, вожак и главарь

всей стаи, - взгромоздился на дубовую ветку и стал безбоязненно вразвалку

подходить по ней не то к висельнику, не то к Андрею.

═- Рано еще! - пугаясь своего собственного голоса, крикнул на него Андрей,

и ворон, увлекая за собой всю стаю, отпрянул.

═Спокойно, во всей прежней своей возвратившейся к нему силе, Андрей встал

на пенек, оказавшийся на редкость устойчивым и прочным, обнял, как и

намеревался обнять, старика за плечи и грудь и единым движением остро

заточенного ножа-кинжала перерезал веревку. Старик, уже по-мертвому

нахолодавший, грузный, сразу обмяк в шее и, валясь всем телом на Андрея,

коснулся его щеки несколькими завитками легкой на ветру бороды. Она

показалась Андрею во всем живой и по-живому теплой, хотя это было,

наверное, тепло уже не телесное, не человеческое, а всего лишь солнечное.

═С трудом удерживая мертвое и от этого нешуточно тяжелое тело на весу,

Андрей спустился с пенька и осторожно начал укладывать старика на землю.

Тот лег послушно и недвижимо, ни в чем не выказав Андрею сопротивления,

словно догадывался, сколь он сейчас обременителен, и лишь широко открытые

глаза старика смотрели на Андрея прощально-укоризненным взглядом. Он

попробовал их закрыть, хотя хорошо знал, что это бесполезно. И они

действительно не закрылись, а наоборот, стали смотреть еще с большей

укоризной и упреком, как будто это именно Андрей был повинен в смерти их

хозяина.

═Теперь надо было идти искать могилу, если только она на самом деле

существовала. Что-то Андрей такого не помнит да и не слышал в рассказах

старых людей, чтоб человек еще при жизни сам себе вырыл могилу. Гробы и

кресты, случалось, делали, хранили их (иногда десятилетиями) на чердаках и

в сараях, чтоб после не озадачивать деревенских плотников и столяров, у

которых в нужный момент может не оказаться под рукой дубового бревна и

хорошей доски-сороковки, и они наспех сколотят усопшему гроб из сырой

шелевки, а крест из недолговечной сосны, что покойнику будет обидно и

досадно.

═И все-таки Андрей решил обследовать окрест дуба все полянки и бугорки,

сколько-нибудь пригодные для могилы. Чутье ее подсказывало, что старик не

обманул его и эту ямочку-могилу где-нибудь да вырыл. Такие люди, как он,

истерзанные и измученные жизнью, а еще больше запоздалым покаянием, в

предсмертный свой час не обманывают.

═Но прежде чем уйти на поиски, Андрей вынужден был снять бушлат и прикрыть

им старика, потому что вороны кровожадных своих замыслов не оставляли,

опять подступили к мертвому телу вплотную и, кажется, только того и ждали,

когда Андрей уйдет от него, чтобы наброситься на дармовую добычу всей

оравой и вдоволь насытиться.

═Могилу Андрей обнаружил метрах в пятидесяти от дуба, но не на полянке и

не на бугорке, где она могла быть видимой любому встречному-поперечному, а

в густых зарослях, в сыром и затененном осиннике. Была она глубокой и

просторной и никак не походила на ямочку, которую ожидал увидеть Андрей.

Такие могилы обычно копают на всех деревенских кладбищах, суеверно считая,

что в узенькой и неглубокой ямочке покойнику будет тесно и неприютно, и он

там никогда не обретет успокоения. Старик же, судя по всему, обрести его

хотел и постарался на совесть. Землю из могилы он выбросил, как и

полагается, на три стороны, оставив четвертую свободной и нетронутой, чтоб

при похоронах был удобен подход. Лопату с укороченным березовым черенком

старик оставил здесь же, воткнув ее на видном месте в песчаную насыпь.

Позаботился он и о веревках, как будто наперед знал, что Андрей их по

оплошности с собой не захватит, а без веревок как опустишь мертвое тело на

дно ямы. Рядом с лопатой лежали аккуратно по-крестьянски смотанные и

захлестнутые в три оборота петлей брезентовые вожжи. По всему

чувствовалось, что старик при жизни был человеком хозяйственным,

предусмотрительным и, уже если затевал какое дело, то готовился к нему

основательно, ничего не выпуская из виду.

═На осмотр могилы и погребального инвентаря Андрей затратил, наверное,

минут двадцать, ну, самое многое, полчаса, но за эти полчаса вороны

оставленное без присмотра мертвое тело едва не растерзали. Они облепили

его со всех сторон и теперь, поминутно затевая обоюдные кровавые драки,

старались стащить бушлат, чтоб поскорее добраться до обнаженной шеи, лица

и глаз старика.

═Андрей опять крикнул на них, отогнал подальше в темень осинника корягой и

просто взмахом руки, в сердцах посожалев, что не захватил с собой

отцовского ружья с хорошим запасом патронов. Против ружья вороны не

устояли бы, от первого же выстрела, оставляя на земле убитых и подранков,

взвились бы всей стаей ввысь и надолго покинули бы эти места возле

вожделенного для них Партизанского дуба. Но ружья не было, и Андрей

вынужденно обходился в сражении с вороньем подручными ненадежными

средствами: палками и криком.

═Кое-как отбившись от дикого этого нашествия, он присел на пенек и стал

думать, как ему дотащить старика до могилы. В прежние годы, при силе и

здоровье, Андрей справился бы с этой задачей без особого труда. Взвалил бы

старика на плечи и в считанные минуты донес бы его до нужного места. Ведь

сколько раз на войне приходилось Андрею заниматься этим делом, носить и

мертвых и полуживых. Берешь на плечи, на закорки раненого и вроде бы не

совсем безнадежного бойца, а приносишь мертвым. У тебя же на спине он и

затихнет, и после с трудом приходится расцеплять его уже закоченевшие

руки.

═Но теперь Андрею с мертвым телом так не совладать. Надо, наверное, тегом,

по земле, схватив за отвороты телогрейки. До зарослей и торфяных кочек он

как-нибудь старика дотащит, а там видно будет.

═Посидев еще минуты две-три на пеньке, выкурив сигарету, Андрей и принялся

за дело. Телогрейка у старика была изношенная, тоненькая, в нескольких

местах на груди даже и порванная, и Андрей опасался, что она, едва

возьмешь за ворот, лопнет и расползется прямо на глазах. Но телогрейка

выдержала, хотя при каждом шаге и движении и топорщилась, трещала по швам.

Не выдерживал долгого напряжения сам Андрей. Только начинал он тянуть

старика посильнее, иногда перехватывая его под мышки, как тут же в ранах

просыпалась застарелая боль и тоже начинала тянуться по всему телу, все

ближе и ближе подбираясь к голове. И вот уже просыпалась в ней и

по-птичьи, по-вороньи кружила, застила глаза тяжелым непроглядным туманом.

Андрею приходилось волей-неволей останавливаться, переводить дыхание,

пережидать, когда боль отступит и взгляд прояснится. В конце концов ему

все это донельзя надоело, и он, не дожидаясь очередного приступа,

взвалил-таки старика на спину и в два-три шага пробился по проторенной уже

в зарослях дорожке к могиле. Правда, после такого марш-броска Андрей

вынужден был долго сидеть у подножия могилы на травяной кочке, но это уже

не имело никакого значения. Он даже позволил себе опять закурить и сделать

несколько глотков воды из фляжки.

═Курево и вода приободрили его, и Андрей уже в полной силе и ясном взгляде

стал прикидывать, как бы посноровистей опустить старика в могилу, чтоб не

причинить ему посмертной, а себе живой, с таким трудом затихнувшей боли.

Наконец сообразил, и отбросив в сторону недокуренную сигарету, взял в руки

вожжи. Он повязал ими старика по груди, под мышки, повернул его к краю

могилы ногами и потихоньку стал спускать вниз, все послабляя и послабляя

привязь. Когда же старик встал ногами на землю, Андрей развернул его вдоль

могилы и, окончательно стравив вожжи, уложил точно посередине песчаного ее

дна. Немного отдышавшись, он попробовал вожжи выдернуть, как это всегда

делали деревенские мужики да и городские могильщики, но они где-то под

мышками у старика зажались, вдавились в телогрейку и никак не хотели

поддаваться. Андрей дернул несколько раз посильнее, но вожжи так и не

высвободились: старик удерживал их всем своим отяжелевшим телом, не хотел

отдавать, словно знал, что наверху они больше никому не понадобятся, а ему

в могиле все отрада - деревенская привычная в каждодневной работе вещь.

Андрей не стал противиться этому вполне законному желанию старика и

осторожно опустил вожжи на влажный еще песок поближе к телу старика, чтоб

они были у него всегда под рукой.

═Прощаться с покойником, бросить в незарытую еще могилу по горсти земли

было некому, да, наверное, и не полагалось по православному обычаю, коль

старик убийца и самоубийца. Поэтому Андрей сразу взялся за лопату, очистил

с нее налипшие прошлогодние листья осины и крушины и уже замахнулся было на

курганно возвышающуюся вокруг могилы землю, но тут де и удержал замах.

Старик смотрел на него из подземелья остекленело-ледяным взглядом, опять

за что-то укорял, на что-то жалобился, и бросать землю на эти глаза рука

не поднималась, да и душа противилась.

═Андрей воткнул лопату назад в песок и, вооружившись ножом, направился в

ельник, чтоб нарезать там густого хвойного лапника, которым можно будет

прикрыть старика. Но едва он сделал два-три шага, как вынужден был

остановиться: на земле, поверх голубых чуть примятых подснежников лежала

швайка, должно быть, выпавшая из-за голенища старика, когда Андрей тащил

его к могиле. Он наклонился и поднял швайку за дубовый отполированный за

долгие годы употребления до лакового блеска черенок. Она была искусно, с

выдумкой кованая и так же искусно закаленная: лезвие-перышко, похожее на

чуть удлиненное сердечко, отливало матовой синевой, хорошо удерживало

заточку и при малейшем прикосновении к нему грозило страшной смертельной

раной. Андрей на мгновение представил себе, как это перышко неотвратимо

вошло в грудь, а потом и в сердце (сердце в сердце) молодой красивой

женщины, Валентины, - и содрогнулся. Было в этом убийстве что-то

ритуальное, нечеловеческое, как будто рукой старика водил сам дьявол,

возжелавший истребить на земле все живое.

═Андрей хотел было поначалу забросить швайку куда подальше в илистое

болотце, где она бесследно исчезнет, заржавеет, а со временем и вовсе

превратится в труху. Но потом передумал, вернулся назад к могиле и наугад

бросил ее в темную провальную яму. Пусть и по смерти швайка останется о

старикам. Если покаяние его по-христиански истинное и честное, то никого

на том свете он этой швайкой не тронет, а если нет, если дьявол и там

будет нашептывать ему на ухо преступные мысли, подвигать у убийству, то

значит, воистину правды нет ни на земле, ни под землей, ни в небесах, и

человек не есть человек.

═Лапника Андрей в порыве отчаяния нарезал целую гору. Перетаскал его,

сопровождаемый неотступным вороновым криком, к насыпи и забросал старика

едва ли не в половину могилы.

═Обозленные вороны, нахохлившись, сидели на ветках осин, изредка кружили

на ельником и болотом, но подойти к могиле не решались, как будто

смирились с мыслью, что такая верная добыча ушла от них, и теперь надо

отправляться на поиски иной, более доступной и легкой.

═Помешать Андрею вороны больше не могли, и он начал, не разгибаясь и не

обращая никакого внимания на их озлобленные крики, лопата за лопатой

забрасывать могилу успевшим уже поверху чуть подсохнуть грунтом.

═Работа была привычной и при хорошей силе недолгой, но сила как раз и ушла

из Андрея, почти напрочь истаяла за время его перехода из Кувшинок на

кордон и еще больше за тот час-полтора, которые Андрей потратил на

старика-висельника, вынимая его из петли, да на сражение с ненасытным

вороньем. И вот теперь Андрей вынужденно отдыхал едва ли не за каждым

замахом неудобной для него укороченной лопаты, вытирал со лба пот, часто

курил, удерживал дымом кружение головы, и все поглядывал и поглядывал на

солнце, которое уже начало клониться к закату, обещая скорые сумерки и

ночь.

═Но вот наконец могила сравнялась с травяными кочками и дерном, вобрав в

себя почти весь грунт, где по-торфяному, по-вороньи черный, а где и

песчаный, зернистый, легкий в работе. Его осталось всего лишь на невысокий

могильный бугорок, холмик, обязательный при любом погребении. Андрей и

начал было бугорок этот насыпать, но потом прервался, вспомнил вдруг

завещание старика, который просил никакого следа на его могиле не

оставлять. Может, старик и прав, след по себе на земле он оставил совсем

иной, кровавый и неизгладимый. Могила ему совсем ни к чему, все равно к

ней никто и никогда не придет.

═И все-таки Андрей завещания старика не исполнил. Постояв еще несколько

минут в раздумье и сомнении, он холмик насыпал, подровнял его по

окружности лопатой, и трудами своими остался доволен. Пусть этот холмик

без креста и имени в болотных лесах все же будет, не в память, а в

назидание людям. Иначе старик поднимется из могилы и станет бродить по

окрестным урочищам и деревням со швайкой в руках, пугая и приводя в трепет

жителей, как пугает их Витька-полицай, могилы которого тоже никто не

знает. Да, может, и пожелать надо старика. Как-никак, человек был, и

смерть принял добровольно, в раскаянии, не то что Витька.

═Завершив труды, Андрей подхватил лопату на плечо и пошел к кордону, где

Найда, наверное, совсем уже извелась на привязи. Лопату, конечно, можно

было и сбросить: никому она больше на кордоне не понадобится, но Андрей

пожалел и ее, пусть и укороченную стариком, увечную, но прежде столько

поработавшую на своем веку, столько перекопавшую черной плодородной земли

под посевы и посадки, и было бы как-то совсем уж не по-человечески бросить

ее в лесу, где она быстро заржавеет и потеряется. Никакой ведь вины лопаты

нет в том, что на прощанье ей досталась такая неблагодарная работа -

копать могилу старику-убийце.

═Найда встретила Андрея все тем же воем и жалобой. Он подошел к ней почти

вплотную и, стараясь приручить и успокоить, опять произнес тихо и ласково:

═- Найда, Найда!

═Но она на его зов никак не откликнулась, а лишь глянула с недоверием, как

на чужого, постороннего человека, и вдруг начала рваться с поводка, грызть

его, терзать лапами. Андрей не выдержал этих ее метаний, выбрал удобную

минуту, когда Найда чуть-чуть успокоилась, и единым движением ножа

перерезал поводок возле самого ошейника, тоже веревочного, конопляного.

Найда, почувствовав свободу, в два прыжка метнулась к забору, проскочила в

лаз под калиткой и наметом, вся вытягиваясь в струнку, понеслась по

направлению к Партизанскому дубу.

═Андрею ничего не оставалось, как пойти за ней следом. Конечно, собака

чует, что с хозяином ее что-то случилось, вот и рвется по его следам, не

теряет надежды, что он жив и непременно вернется, просто где-то задержался

или заблудился в лесу, что бывало и раньше, когда по неосторожности уходил

в свои блуждания без нее, Найды, такой верной и надежной помощницы. Она

всегда терпеливо ждала его, несла караульную службу возле дома, не

притрагиваясь ни к похлебке, ни к воде в корытце. Зато какие радостные у

них потом были встречи, как они теснились, жались друг к другу, а иногда

так и почти в обнимку спали возле жарко натопленной печки. Это обязательно

произойдет и сегодня, надо только не жалеть своих сил и все мчаться и

мчаться навстречу хозяину.

═Она и примчалась. Когда Андрей подошел к могиле старика, Найда,

беспрестанно скуля и плача, рыла ее лапами, часто в изнеможении падала на

колени, а то и плашмя на живот, но тут же подхватывалась и опять начинала

рыть, разбрасывая мокрый, влажный песок далеко по сторонам.

═- Найда, Найда! - попробовал звать ее Андрей, не зная, как и чем еще

можно плакальщицу успокоить и можно ли успокоить вообще.

═Уже начинались сумерки. Солнце коснулось остро-зеленых вершин сосен и

елей и утомленно покатилось по ним к закату. Андрею надо было

поторапливаться, чтобы засветло дойти хотя бы до пристани. Здесь ему

больше делать нечего. Найду он все равно с собой не увлечет да и не стоит

ее увлекать, пусть поплачет, погорюет на могиле хозяина: в плаче и слезах

для нее сейчас только и облегчение. Андрей же придет за ней через

день-другой, когда и сам тоже немного успокоится после неожиданного

приключения с навязавшимся ему стариком. За эти два-три дня, глядишь, и

здоровье у Андрея подналадится, а то голова что-то совсем идет кругом, и

внутри, в ранах при каждом движении все просыпается и просыпается острая

тягучая боль.

═Андрей достал из кармана хлебный свой запас, сухой подорожный паек, к

которому на весь день так и не притронулся, развернул газетку и положил ее

у подножья могилы, на виду у Найды. Все ж таки живое она существо и без

еды долго не продержится. А когда поест хлеба да попьет из близлежащего

болотца воды, то, может, и смирится со своей потерей и вновь потянется к

жизни. Тогда Андрей и придет за ней, поманит, и Найда добровольно пойдет

за ним, признав в Андрее нового хозяина. Без человека она, похоже, жить не

в силах, иначе не прибилась бы на кордон к старику.

═- Поплачь, поплачь, - сказал Андрей Найде на прощание и по возможности

скорым шагом углубился в лес.

═Несколько раз он, правда, еще останавливался, оглядывался назад, чутко

прислушивался, не бежит ли все-таки Найда следом, не просит ли его

подождать. Но вокруг было тихо и уже по-вечернему сонно: сюда, в

глущавину, плач и стенания Найды не долетали. Угомонились и все лесные

обитатели: Андрею ни разу не попались по дороге ни синичка, ни дятел, ни

разу не шевельнулся под ногами ежик, хотя, казалось бы, зверек он

вечерний, ночной, сейчас ему самое время выходить на охоту и промысел.

Изголодавшиеся вороны и те улетели куда-то в свои гнездовья и обиталища,

не решаясь в ночи преследовать Андрея.

═Шел он легко и даже беспечно, уже думая не столько о том, что осталось у

него позади, сколько о том, что ждет впереди, дома, в горнице и светлице.

Придет он в Кувшинки часам к десяти-двенадцати, доложится аистам, Товарищу

и Подруге, мол, задание выполнено точно в срок и в полном объеме, потери

минимальные, раненых и убитых нет. Лишь у него, Андрея, время от времени

кружится голова да случаются болевые прострелы в ранах, но это не страшно,

не беда, дома все наладится.

═Андрей прибавлял шагу и пускался мечтать дальше: как он зажжет в доме

лампу, растопит лежанку, сготовит в ней себе горячий домашний ужин,

заварит крепкого чаю, а после до самого утра будет читать отцовские книги.

Все нынешние дневные приключения и переживания покажутся ему мелкими и

незначительными, такими, о которых даже не стоит вспоминать.

═И вдруг на полушаге, когда Андрей спускался с невысокого бугорка в

ложбинку, всю затянутую мягким подхвойным мхом, острая, ножевая боль

пронзила все его тело. Возникнув где-то глубоко внутри, в правом боку, она

метнулась в ноги, подкосила их, а потом сдавила голову железным обручем,

повела ее из стороны в сторону, и Андрей, теряя сознание, начал падать

лицом в моховую зеленую залежь.

═... Пришел он в себя, когда была уже глубокая ночь. В просвете между

двумя старыми соснами горела на небе какая-то одинокая, словно заблудшая

звезда. Андрей долго смотрел на нее, никак не в силах понять, где он и что

с ним случилось. Минутами ему казалось, что он опять на войне, тяжело

ранен и по справедливости оставлен своими, потому что перед ними

поставлена срочная и очень трудная задача, от выполнения которой зависит

судьба всей фронтовой давно задуманной операции. И тут жизнь одного

человека принимать в расчет нельзя.

═Но вот эти минуты проходили, бесследно исчезали где-то в ночи, а вместе с

ними исчезали и видения. И теперь Андрей уже точно знал, что к своим он

все-таки добрался (или его обнаружили вызванные по рации санитары), и

лежит теперь в госпитале, приходит в себя после сложной операции.

Чувствует он себя, конечно, неважно: кружится голова, болит рана, во всем

теле унизительная слабость, но все это уже мелочи, главное, он у своих, и

жизни его ничто не угрожает. В блаженстве Андрей даже прикрыл глаза, чтобы

уберечься от яркого света подвешенной высоко, под самым потолком

лампочки, так похожей на заблудшую звезду в ночном стылом небе.

═Сколько Андрей лежал в этом обманном блаженстве, он определить не мог, но

в очередной раз придя в себя, четко и ясно осознал и вспомнил, где он и

что с ним произошло. Надеяться на чью-либо помощь Андрею здесь, в лесах,

не приходилось, никто его в болотных дебрях не обнаружит и не подберет,

так что надо рассчитывать только на себя. Жаль, что нет у Андрея с собой

хотя бы одной ампулы промедола. Можно было бы сделать укол и на этом уколе

дойти если не до самого дома, то уж до пристани точно. А это какое-никакое

укрытие, да и следы человеческие он там видел, значит, кто-то возле

пристани бывает, бродит и вполне может на Андрея натолкнуться. Если это

человек не совсем потерянный, то помощь он Андрею окажет, а если плохой,

потерянный, тогда и разговор у них состоится плохой. Слава Богу, Андрей не

безоружный: Сашин пистолет лежит у него в левом кармане бушлата, и уж сил

на то, чтоб достать его оттуда, извлечь, у Андрея как-нибудь хватит.

═Но спасительного промедола не было, и Андрею предстояло обходиться без

него. Он достал фляжку с водой, сделал несколько затяжных глотков и вроде

бы взбодрился, почувствовал минутное облегчение. В голове прекратился

надоедливый, будто шмелиный звон, она перестала кружиться, обессиленно

падать на грудь; боль в ранах тоже затихла, ушла куда-то вглубь. Опять

соблазнительно было Андрею, поверив этому облегчению, так и остаться

лежать на моховой прохладной подушке в надежде, что ему станет еще лучше.

Но сознание его было слишком ясным и четким, чтоб поддаться такому

соблазну. Надо идти, двигаться вперед, вначале к пристани, а потом и к

дому, где у него есть все-таки кое-какие лекарства: ношпа, йод, наконец,

водка, которая, наверное, тоже чем-то сможет помочь.

═Обнаружив рядом невысокую, но достаточно уже взрослую березку, Андрей

оперся на нее и вполне благополучно встал на ноги. Сосны у него над

головой, а вместе с ним и блуждающая звезда в последний раз качнулись из

стороны в сторону и тоже замерли, обрели стойкость и силу. Отпустив

березку и поочередно опираясь на шершаво-липкие стволы сосен, Андрей

сделал вначале один, потом другой и третий шаг и постепенно втянулся в

движение, теперь уже без всякого сомнения веря, что дойдет он, опираясь

так вот на мощные сосны и ели, и до пристани, и до самого дома.

═Но путь Андрея был недолгий. Шагов через сорок-пятьдесят боль в правом

боку проснулась еще с большей, совсем уж нестерпимой силой, полоснула

невидимым ножом по всему животу, от бедра до бедра; в глазах у Андрея

сразу затуманилось, голова пошла кругом, и он опять упал, и уже не на

мягкий податливый мох, а на твердую, почти каменистую землю, на корни и

коряги у подножия выбившейся из ряда и неожиданно преградившей ему дорогу

сосны.

═Лежал Андрей в забытьи, как и в прошлый раз, долго. Ночь за это время

повернула на вторую половину, увела куда-то за собой на восток блуждающую

звезду-отшельницу, сомкнула у Андрея над головой непроглядным шатром сосны.

Когда он обрел сознание и с трудом попил воды, то уже и не подумал

вставать: никаких сил на это не осталось. Но и лежать без всякого движения

на каменистой земле тоже было нельзя. Ни до чего хорошего он здесь не

долежится: того и гляди, объявится где-нибудь матерый изголодавшийся волк

или даже стая волков. Заметив неподвижного полумертвого человека, они, не

задумываясь, нападут на него, и тогда Андрею уже никакой пистолет не

поможет. Он и вскинуть его не успеет, как волки перегрызут ему горло.

Поэтому надо во что бы то ни стало обозначить себя живым, двигаться,

ползти вперед. До пристани тут и ползти-то всего километра три - три

тысячи шагов. Если не расслабляться и не паниковать, то к утру можно быть

на месте, а там будет видно, что делать дальше.

═Стараясь не наваливаться на правую, больную сторону, Андрей расчетливо и

осторожно пополз. Сосны перед ним вроде бы расступились, образовали

просеку, коридор, и он, никуда не уклоняясь из этого коридора, полз, где

по-пластунски, по всем правилам военной навечно засевшей в нем науки, а

где и неловко, суетливо, как ему позволяло непослушное, словно онемевшее

тело. В голове у Андрея проснулся и заработал какой-то метроном. Он

размеренно начал отсчитывать движения, метры и полуметры (когда как

удавалось Андрею), и под его несмолкаемый стук ползти было гораздо легче.

Удары этого невидимого метронома сливались с ударами Андреевого сердца,

работали в унисон, все больше и больше вселяя надежду, что он все-таки

доползет, выживет.

═Но когда счет перевалил за сто пятьдесят шагов, Андрей почувствовал, что

силы его оставляют. Руки, которыми он цеплялся за хвойный наст,

поочередно выбрасывая их далеко вперед, все чаще стали соскальзывать и уже

не подтягивали тело. Ноги соскальзывали тоже, как будто под ними была не

слежавшаяся мокрая хвоя, а паркет или стекло, на которых солдатские

испытанные в стольких походах ботинки Андрея не находили себе никакой

опоры. Он все чаще и чаще отдыхал, сливался с землей, путаясь, терял в

голове счет ударам метронома, а в сердце счет ударам сердца. И наконец

вовсе затих, поняв, что - нет, ни до какой пристани он не доползет,

слишком много туда, бессчетно много шагов. Скорее всего, тут, в междурядье

сосен под кустом лесного боярышника ему и придется остаться навсегда.

═Последним движением Андрей постарался забраться под этот куст как можно

глубже, прижался спиной и плечом к его тоненьким прутьям. Лежать на мягкой

лиственной подстилке было удобно и совсем не больно: тело, утомленное

непосильным движением, расслабилось, голова налилась каким-то

умиротворенным, беспамятным туманом, метроном в ней ударил тоже в

последний раз и замолчал. Но мысли были по-прежнему ясными и четкими.

═Решись Андрей остаться так вот окаменело и беспомощно лежать под кустом

боярышника, то умирать будет долго и мучительно, если только волки или

отчаявшиеся за зиму голодные лисы не обнаружат его раньше и не помогут. Но

в любом случае смерть он примет уж больно какую-то унизительную, обидную.

Солдату так умирать не положено.

═Хорошо продумав и рассчитав каждое движение, Андрей достал из бушлата

пистолет, тщательно протер его рукавом, потом снял с предохранителя и так

же расчетливо и медленно стал подносить к виску, боясь теперь лишь одного:

что вдруг рука в последнее мгновение от слабости вздрогнет и выстрел

получится неточным. А этого уж совсем не хотелось бы.

═Судьба все-таки к Андрею была благосклонна. Сколько раз он мог умереть

где-нибудь в песках Афганистана, в чеченских "зеленках" или в предгорьях

Дагестана, а вот умирает дома, на родной земле, в родном лесу, где ему

ведомо каждое дерево, каждый куст и каждая кочка, вблизи от могил отца,

матери и сестры Танечки. Многие могли бы позавидовать такой его в общем-то

легкой смерти. И в первую очередь, конечно, лучший друг Саша, который умер

совсем по-иному, не успев достать из кармана пистолет в роковую свою

минуту - сил на это у него не хватило. А вот у Андрея хватит, и он сделает

этот выстрел точно и без колебаний.

═Спокойно и уверенно Андрей положил палец на спусковой крючок, с отрадой

отметив про себя, что рука у него не дрожит и не ослабевает, и стал тянуть

крючок на себя.

═Но в то мгновение, когда должен был раздаться выстрел, высоко на сосне,

рядом с которой лежал Андрей, вдруг проснулся дятел и во всю мощь, со всей

накопившейся за ночь силой ударил о звонкий смолистый ствол. Звук от этого

удара в предрассветном весеннем лесу был настолько сильным, что заглушил

все остальные звуки. Он прокатился далеко окрест по сосновым борам,

дубовым рощам, осинникам и березнякам, завис, тысячи раз повторенный эхом,

на хвойных и лиственных ветках, где уже набухли готовые к скорому

пробуждению почки, проник во все моховые ложбинки, помчался к реке, к

пристани по ручейкам и лужицам, заставил вздрогнуть и зазвенеть на

полянках многоголосым лесным звоном голубенькие подснежники-колокольчики.

Все лесные обитатели тоже вмиг проснулись в своих гнездах, лежбищах и

норках, настороженно подняли головы, но никак не могли понять и достоверно

расслышать, что же на самом-то деле случилось там, на полдороге к

пристани: прозвучал ли там выстрел, всегда для них опасный и устрашающий,

или это неутомимый дятел повторно ударил клювом о звонкую, натянутую, как

струна, сосну. И лишь одни вороны в глухих осинниках поверили, что это

все-таки выстрел и что им надо немедленно лететь на него, если только не

хотят, как это случилось вчера, опять упустить добычу. Они снялись с

гнезд, осиновых веток и вершин и, оглашая лес кичливым карканьем и криком,

устремились черной, застившей все небо стаей на поиски добычи, на

почудившийся им в темени осинника выстрел...

═* * *

═... Словно после тяжелого мучительного сна, Андрей открыл глаза и никак

не мог понять, где он. Не было слышна ни шума сосен, ни клокотания лесных

ручейков, ни перезвона на полянах подснежников-колокольчиков. Замолкли

синички и сороки, должно быть устав перелетать с ветки на ветку, замолчал

даже высоко над головой дятел. Вокруг было тихо и покойно.

═С трудом, но все же Андрей догадался, что лежит он не в лесу, не под

кустом густого гибкого боярышника, а, кажется, в родном своем доме, в

Кувшинках, на широкой мягкой кровати, застеленной белоснежно чистыми

простынями. Вначале он этому не поверил, думал, что это болезненное

какое-то видение, бред, хотя и отчетливо видел перед собой отцовскую

этажерку, а в Красном углу над столом киот с иконами и посеребренную

лампадку, свисающую с потолка на трех цепочках. Подозрения его о бреде и

видении еще больше усилились, когда Андрей, чуть повернув голову влево,

словно в тумане различил перед собой какую-то женщину, сидящую на стуле.

═- Ну что, князь? - сказала вдруг с улыбкою эта женщина, заметив, что он

открыл глаза.

═- Почему - князь? - ничего еще не понимая и не узнавая привидевшейся ему

женщины, проговорил Андрей.

═- Ну как же! - едва не обиделась она. - Я еще тогда, на выпускном вечере

решила. Раз ты Андрей, значит, Андрей Болконский - князь. А я, раз Наташа,

то, значит, Наташа Ростова.

═И только после этих слов Андрей узнал ее, Наташу Ермолаеву, теперь уже,

конечно, не девчонку-десятиклассницу в беленьком воздушно-легком платьице,

какой он запомнил ее на выпускном вечере, а взрослую, почти сорокалетнюю

женщину, судя по всему, тоже немало утомленную и жизнью, и бессонной

сегодняшней ночью.

═- Ты откуда взялась? - все равно еще ничего не понимая и не веря в свое

возвращение из небытия к жизни, опять спросил Андрей.

═- С неба! - весело ответила Наташа. - Лежи! - и вдруг погладила Андрея

горячей нежной ладонью по давно небритой шершавой щеке.

═Ему хотелось спросить, где и как она обнаружила его в лесу, как оживила,

ведь он точно помнит, что снял пистолет с предохранителя, дослал патрон в

патронник и выстрелил себе в висок, но эта горячая ладонь сомкнула ему

уста, прервала дыхание. Андрей подчинился ей, лежал молча и тихо, боясь

сейчас лишь одного, что Наташа ладонь уберет, отстранится от него, и тогда

у Андрея опять закружится, поплывет голова, а в теле, в ранах опять

проснется режуще-острая боль. Но она руки не отнимала, удерживала в ней и

это кружение, и эту боль.

═- Я тебя узнала еще на станции в местечке, - догадываясь о его сомнениях,

вдруг по собственной воле начала рассказывать Наташа. - Зашла проверить

расписание поездов, гляжу, в зале ожидания спит на рюкзаке, прикрывшись

беретом, какой-то военный. Сердце у меня так и вздрогнуло - Андрей.

Подойти к тебе я, конечно, не осмелилась, но про себя подумала: раз он

здесь появился, то, значит, направляется в Кувшинки, больше ему идти

некуда.

- Почему не осмелилась? - не выдержал, нарушил молчание Андрей.

═Наташа едва приметно вздохнула, как будто раздумывая, рассказывать ему,

только-только ожившему, пришедшему в себя, о своих злоключениях или лучше

погодить, пока он хоть немного окрепнет. Но потом все-таки преодолела

зыбкий минутный страх и заговорила снова:

═- Дня через три или четыре я решила проверить эту свою догадку.

Спустилась на лодке до пристани, а там добралась до Кувшинок пешком.

Понаблюдала издалека, и точно - ты. Обустраиваешь═ дом, стало быть,

собираешься здесь жить долго, хотя жить в проклятой этой зоне и нельзя. В

ней живут или скрываются люди только═ самые отчаянные, дошедшие до

предела, которым терять больше нечего. А уж ты всегда был отчаянным. По

крайней мере, я тебя таким═ запомнила. О том же, что и ты можешь в этой

жизни отчаяться, дойти до═ предела, я тогда и подумать не смела.

═- А теперь смеешь? - прижимаясь щекой к ее ладони, проговорил Андрей.

═- И теперь не смею, - поспешно и чуть испуганно ответила она. - И ты не

смей! Я тебе запрещаю!

═Андрей улыбнулся этим ее, кажется, всерьез строгим запретам, но не сказал

больше ни слова, опять боясь, что Наташа и горячую свою, излечившую все

его раны руку отведать от щеки, и рассказ═ прервет.

═Но она лишь передвинула ладонь ко лбу Андрея, к правому его виску, словно

защищая от повторного неосторожного выстрела, и продолжила рассказ:

═- После я еще несколько раз плавала в Кувшинки, хотя и страшновато было:

вода еще полая, всюду водовороты, кручи. Но еще страшнее мне было явиться

к тебе, покаяться переде тобой и повиниться.

═- В чем? - перебил ее на мгновение Андрей.

═- В измене, Андрей! В измене! Я ведь изменила тебе. Но═ об этом позже, а

сейчас давай дорасскажу, как нашла тебя в лесу под кустом боярышника с

пистолетом в руке. А то не выдержу, расплачусь - женщина все-таки, глаза

на мокром месте.

═- Ладно, рассказывай, коль на мокром, - все больше приходя в себя и

обретя под рукой Наташи какую-никакую силу и крепость, начал он уже жалеть

ее, действительно слабую и, наверное,═ беззащитную в жизни женщину,

неожиданную свою спасительницу.

═- В тот день, - едва приметно вздохнула она, - я все-таки═ решилась идти

к тебе, открыться. Страх на меня напал, плохие═ предчувствия: вдруг,

пугаюсь, Андрей возьмет да и передумает жить═ в Кувшинках, исчезнет опять,

и теперь уже навсегда? Тогда как?═ тогда и мне больше жизни не будет, она

и без того вся у меня═ наперекосяк. В общем, наладила я снова лодку,

поплыла. Гляжу,═ в доме тебя нет, а следы ведут на Егорьевский кордон. Я

ведь═ тоже следопыт, жительница лесная, дороги все и тропинки знаю. Ну и

пошла по твоим следам. Несколько раз, правда, их теряла и даже хотела

повернуть назад, стыдно вдруг становилось: что это═ я по лесу за мужиком

гоняюсь?! Но, слава Богу, не повернула. Тебя мне═ сороки и вороны выдали.

Что-то, примечаю, они все время на═ одном и том же месте кружат и кружат,

стрекочут, каркают. Я и сошла с просеки, заглянула под куст боярышника. И

чуть не умерла со страху. Думала, ты мертвый, раз лежишь там навзничь с

пистолетом в руке и не мое появление никак не откликаешься. Но я все-таки

врач, хирург, военный в прошлом, заметь, Андрей, хирург,═ подошла,

осмотрелась, крови вроде бы нигде не видно, проверила═ пульс:

прослушивается, бьется, хотя и слабо, едва-едва. Тут уж═ все мои женские

страхи прошли, врач во мне окончательно проснулся, победил═ их всех. Раз

жив боец, стало быть, надо спасать его, а не слезы распускать.

═- А мог помереть? - опять прервал Наташу на мгновение-другое Андрей.

═- Мог! - ничего не скрыла она от него.

═- А теперь?

═- Теперь не помрешь! Я не дам, - как-то жестко,═ по-военному произнесла

она, а потом вдруг вся расслабилась, обмякла, упала Андрею на грудь

головой из безудержно расплакалась.

═Он обнял ее, прижал к себе, но ни единым словом не нарушил, не остановил

этого ее почти безысходного плача. Так плачут только люди, много

пережившие, исстрадавшиеся, да и то, может быть,═ лишь один раз в жизни,

когда═ эти страдания уже позади, и можно═ дать волю слезам, ничуть не

боясь, что═ страдания опять повторятся.

═Но вот Наташа подняла голову и виновато улыбнулась.

═- Ты═ не ругай меня. Мне надо поплакать. Это от счастья.

═- Я не ругаю. Плачь! - ответил Андрей, во всем понимая═ Наташу. Когда же

она немного успокоилась, он не выдержал и спросил ее: - А что же со мной

случилось? Что за болезнь?

═- Тебе это знать незачем, - мгновенно, по-врачебному собралась она. -

Но жить, Андрей, здесь, в зоне тебе не надо бы.

═Он замолчал и, наверное, молчал бы долго, обдумывая═ ее слова. Но за

окном во дворе вдруг призывно заржала лошадь, или ему═ просто почудилось в

бреду лошадиное звонкое ржание.

═- Что это? - вскинулся Андрей на локтях.

═- Это наш спаситель, - засмеялась Наташа. - Если бы не он, пропали бы мы

с тобой в лесу. Найти-то я тебя нашла, пистолет═ отняла, оживила, как

могла. А что дальше? Такого здоровенного═ мужика, который к тому же еще и

без сознания, без памяти, я с═ места не сдвину. Бросила я тебя, Андрей, в

лесу на произвол судьбы, а сама к лодке - и давал грести к ближайшей жилой

деревне к Старой Гуте. Думаю, если судьба ему выжить, дождаться меня, то,

значит, судьба, и Бог есть, а если - нет, то и Бога нет, темно и пусто на

небе.

═В Старой Гуте у меня один знакомый старичок есть, пациент, операцию грыжи

ему делала. Он меня и выручил, дал во твое спасение этого Конька-Горбунка.

Правда, я старичку не открылась, зачем он мне нужен. Дуреха дурехой, а

сообразила, что везти тебя═ к людям пока опасно. Ведь═ никто не знает (и

я не знаю), почему═ ты в Кувшинках, в зоне живешь,═ от кого скрываешься,

таишься.

═- От тебя, - улыбнулся ей═══ Андрей.

═- Я так и поняла, - обрадовалась его признанию Наташа. - Не такой ты

человек, чтоб от людей прятаться.

═- Был не такой, - кажется, разочаровал ее Андрей, но Наташа не обратила

на эти его слова никакого внимания и вдруг по-женски заволновалась,

забеспокоилась: - Что же я сижу, тебя ведь═ покормить надо. Ты же четверо

суток ничего не ел.

═- А я что - четверо суток здесь лежу? - после короткой паузы спросил

Андрей.

═- Четверо, четверо, - уже на бегу ответила Наташа. - Но теперь═ это

неважно.

═Она стала греметь на кухне посудой, тарелками, мисками, разогревать

что-то на примусе, который неизвестно как здесь появился. А Андрей,

исподтишка наблюдая за ней, все еще не верил, что это явь, я не сон, и что

вот эта взволнованно-счастливая женщина и═ есть Наташа Ермолаева, так

странно исчезнувшая из его жизни═ двадцать лет тому назад. Когда же она

вернулась, Андрей, едва═ прикоснувшись к еде, тоже═ счастливо улыбнулся

ей:

═- Ты больше не уходи, а то я опять помирать═ начну.

═- Я сама скорее помру, - поняла она его шутку, присела на стул, немного

помолчала, глядя Андрею прямо в глаза, а потом═ вдруг отвела взгляд в

сторону и вздохнула:

═- А что же ты не спрашиваешь, как я изменила тебе?

═Андрей этого вопроса и этого разговора сейчас не ожидал, думал, если он и

возникнет, то когда-нибудь потом, в будущем, не══ сегодня и даже не

завтра. Но, судя по всему, Наташе надо было выговориться, тайна томила и

мучила ее. Андрей взял Наташу за руку,═ погладил═ возле тоненького

запястья, с сказать ничего не═ сказал, а лишь подумал про себя: Господи,

да какая теперь разница, кто и кому изменил, это было совсем в иной жизни

и совсем ═с иными людьми. Но Наташа, похоже, не была с ним согласна. Она

приостановила бег его пальцев у запястья, прикрыв их другой ладонью, и

проговорила, опять вернувшись взглядом к Андрею:

═- Изменила я тебе,═ как Наташа Ростова князю Андрею. По девичьей глупости

и легкомыслию. Правда, она изменила с этим,═ как его,═ Куракиным, в

общем-то мерзавцем. А я с человеком хорошим, ни в чем ни перед тобой, ни

передо мной не повинным. Сама═ я во всем виновата, сама за все и

поплатилась. - Наташа на мгновение передохнула, словно═ для того, чтоб

побольше набрать в═ грудь воздуха и никогда уже в рассказе не прорывается,

и продолжила: - Поступила я в Курске в мединститут, поселилась в

общежитии, живу, радуюсь и нарадоваться не могу. Все у меня как нельзя

лучше складывается: в институт поступила с первого разу, после

десятилетия, теперь студентка, будущий врач, хирург, общежитие═ мне дали,

стипендию тоже, парень у меня есть, да еще какой: военный,

лейтенант-десантник, каменная моя стена, другие девчонки═ о таких и мечтах

не смеют. А уж на что красавицы были среди═ них и гордячки, не чета мне,

деревенской интернатовке. Вот от этого счастья, Андрей, должно быть, и

закружилась у меня голова.

═Напротив мединститута, прямо через дорогу было здание

художественно-графического факультета института педагогического. Учились

там будущие художники, преподаватели рисования и черчения. Многие наши

девчонки завели в худграфе себе кавалеров, любопытно им было, что это за

художники такие: все с бородами, важные, недоступные, талант на таланте.

Я, правда, к ним без всякого интереса относилась. Бородатые-то они

бородатые, но все═ какие-то неказистые, плюгавенькие, глядишь, тот

хроменький, тот═ горбатенький, а третий, хоть ростом и вышел, так донельзя

неприкаянный, нервный. Куда им равняться с моим═ лейтенантом, князем

Андреем, Андреем Первозванным! Но на всякие вечера и вечеринки═ я за

компанию с девчонками на худграф ходила. И доходилась. На═ одном каком-то

большом их вечере возник вдруг передо мной - нет,═ не студент - а

преподаватель худграфа, настоящий художник, самый знаменитый тогда в

городе. Было ему лет тридцать пять, а то, может, и все сорок, по моим

девчоночьим понятиям, старик стариком, роста невысокого, среднего, тоже с

бородкой, понятно. Я думала, он меня на танец какой приглашать будет, а он

настойчиво так отвел в сторону и говорит:

═- Просьба у меня к вам большая.

═- Какая просьба? - испугалась я, все-таки преподаватель, художник (в

интернатском своем девичестве я не то что живого художника,═ картины

настоящей ни разу не видела, сам знаешь, как═ мы там жили),═ но польщена,

конечно, вся внимание, краснею, волнуюсь.

═А он (его Георгием Васильевичем звали) за локоток меня взял, словно

школьницу-подростка, пионерку, и давай излагать свою просьбу:

═- Я картину сейчас одну пишу, и мне натура нужна, женская. Может,

попозируете?

═- А почему я? - совсем встревожилась я, дичусь, толком и не понимая, что

значит - позировать. - Вон сколько девчонок покрасивей меня.

═- Мне красивей не нужны, - улыбается он. - Мне вы нужны. Я за вами давно

наблюдаю.

═Пока я соображала, как быть (отказать преподавателю вроде бы некрасиво,

неудобно, но и соглашаться боязно), он уже и встречу мне, свидание

назначил.

═- Завтра, - говорит, - после лекций я за вами зайду. Мастерская моя тут

рядом, за драмтеатром.

═Всю ночь, Андрей, и весь следующий день на лекциях я сомневалась, идти

или не идти. С девчонками, подружками даже хотела посоветоваться. Но потом

остереглась их, убоялась, думала, начнутся═ сейчас суды-пересуды, ненужные

разговоры, еще до тебя как-нибудь дойдет. Завистниц ведь много,

фотографию твою видели, адрес знают,═ возьмут да и напишут по зависти. Но

это я все обманывала себя. В душе-то, в самых далеких ее глубинах, с

первых слов Георгия Васильевича я решила: пойду и даже непременно пойду,

что-то меня туда зовет, манит.

═И пошла. Едва-едва дождалась окончания лекций, выскочила к нему вся

взбалмошенная, словно на запретное, тайное свидание. Он меня ждет у

подъезда и, вижу, тоже волнуется, переживает, наверное, сомневается -

выйду, не выйду. Девчонка ведь совсем еще,═ ветер в голове, а у него дело

серьезное - работа над картиной, может, самой лучшей и самой главной в его

жизни застопорилась.

═Мастерская Георгия Васильевича действительно была в доме сразу за

драмтеатром, на верхнем этаже. Окна в ней громадные, во═ всю стену, светло

и просторно, словно в храме каком. На стенах═ картины висят, большие и

маленькие, красками и холстами пахнет═ так, что голова кружится. Та,

главная картина, недописанная еще,═ посередине мастерской стоит на

мольберте. Георгий Васильевич подвел меня к ней и давай рассказывать, что

и как он задумал. Я вся═ как в тумане, ничего═ не понимаю. Он заметил мое

смятение, рассказ прервал, то ли пожалел меня, неумную, то ли сам в

картине запутался. Больно уж сложный какой-то был у него замысел.

Вздохнул лишь и показал на недописанное в самом центре пространство.

═- Вот здесь, - объясняет, - должна быть женщина в полный рост, которая

никак не дается мне.

═Потом усадил меня на стуле в полуповорот к себе, взялся за═ карандаш,

опять пояснил:

═- Я вначале ваш портрет напишу на отдельном холсте, а потом переведу на

картину.

═- Пишите, - немного осмелела я.

═Он улыбнулся этой моей простодушной смелости, стал расспрашивать, кто я

да что я. И как дознался, что я интернатовская, так сразу═ как-то

преобразился,═ словно родную сестру после долгой разлуки встретил.

═- Я, - говорит, - тоже интернатовский, детдомовский. Родители во время

войны погибли.

═После этого его признания═ стало нам друг с другом совсем легко и

просто,═ как будто мы знакомы давным-давно. Я сижу, об интернате

рассказываю (о тебе, понятно, ни слова), он рисует, свое послевоенное

детство вспоминает. И ничего между нами в тот вечер═ особого не случилось.

═Не случилось и на второй день, когда я пришла к Георгию Васильевичу═ в

мастерскую уже без всякого сопровождения. А вот на третий день, когда

портер мой был почти готов (и такой═ похожий, как мне казалось), Георгий

Васильевич вдруг с досадой отбросил в сторону кисти и остался собой до

крайности недоволен,═ побледнел даже весь:

═- Нет, Наташа, ничего не получается.

═Я едва не в слезы, совсем осмелела,═ по-детски упрекаю его:

═- Я же говорила вам, над было какую-нибудь другую девчонку звать.

═- Дело не в вас, - отвечает, он, - дело во мне. Стареть, наверное, начал.

Рука дрожит, нервы сдают.

═И вижу, мучается весь, переживает, места себе не находит. Мне═ жалко его

стало опять-таки до слез. По книгам ведь знаю, что если у художника или

писателей что не получается, так они все═ страдают, мучаются, пить

начинают, а то и чего похуже с собой делают. Женщина им тут только и

опора.

═Но Георгий Васильевич, кажется, и без моей помощи справился. Повернул

холст лицом к стене и рассмеялся:

═- Давайте лучше чаю попьем. А то что-то мы совсем раскисли.

═- Давайте, - с радостью и готовностью согласилась я.

═В общем,═ заварили мы чай, сообща собрали, что было в Георгия═ Васильевича

съестного в мастерской, на стол. Он достал бутылку коньяка, и принялись мы

с ним в одиночестве пировать. Опять друг другу об интернатско-детдомовской

своей жизни рассказываем, веселимся, радуемся, все неудачи и обиды забыли.

И как оно потом═ у нас все случилось, я до═ сих пор, Андрей, не пойму.

Может, коньяк подействовал, я ведь до этого всего один раз в жизни его и

пробовала - какие там коньяки у нас в деревне. А может, Георгия

Васильевича пожалела. Кругом он какой-то неустроенный: жена, оказывается,

его недавно бросила, картина вот не получается.

═Опамятовалась я только рано утром, убежала из мастерской ни свет ни заря.

Сижу на лекциях, тайком от девчонок плачу, сердце рву. Да и как не

рвать?! Жизнь свою в одну ночь сломала, тебя═ предала. Я бы, например,

такого не простила.

═Георгий Васильевич тоже весь в смущении и растерянности. Человек═ он

хороший, необманчивый и вдруг такое с ним приключилось: девчонку

семнадцатилетнюю ни за что ни про что обидел. Отыскал он меня после

занятий, увел в сквер к драмтеатру. Сели мы там на лавочку рядком, молчим,

оба в общем-то виноватые в случившемся. Наконец Георгий Васильевич не

выдержал, взял меня за руку, начал утешать и сам утешается:

═- Не переживай, Наташа, выходи за меня замуж.

═Я подумала всего одно мгновение, одну-единственную секунду, а потом

решительно ответила ему (откуда только силы и смелость взялись):

═- Нет, не пойду!

═- Почему? - совсем пришел в отчаяние Георгий Васильевич.

═- Я Андрея люблю, - впервые═ открыла я ему твое имя. - А═ вас только

жалею. Не будет нам счастья.

═Он понял меня и═ больше не стал уговаривать.

═На том мы и расстались. После, за все шесть лет моей учебы встречались

всего раза два-три да и то мельком, где-нибудь на═ трамвайной остановке:

поздороваемся, поговорим накоротке и разойдемся, словно посторонние. А

теперь, говорят, Георгия Васильевича и в живых уже нету. Такие натуры, как

он, долго не живут,═ сгорают. Может, и моя═ в том какая вина есть.═ А

картину свою он═ все-таки дописал. Я ее в Курске в картинной галерее

видела, да и репродукции с нее во многих альбомах публикуются. Знаменитая

картина, "Предчувствие" называется. Себя я там узнала, только═ не

поверила, что это я. Лицом та женщина на меня очень похожа, а вот душой,

сердцем - совсем иная, лучше и добрей меня.

═Сам посуди, Андрей, как я могла после всего этого писать тебе?

Признаться в измене смелости не хватило, а не признаться, - так еще хуже.

Это ведь надо будет всю жизнь обманывать тебя. Одним словом, ушла я в

женское затворничество, в отшельничество. Тебя предала, потеряла; Григория

Васильевича отвергла, никаких других ухажеров не подпускаю к себе ни на

шаг и думать о них не хочу. Вся с головой в учебу ушла, в любимую свою

хирургию. Институт═ окончила с отличием, с красным дипломом, могла в

городе остаться,═ но решила бежать из наших мест, чтоб как-нибудь случайно

с тобой═ не встретиться. Взяла направление в Узбекистан в отдаленный один

район, но и там пробыла недолго, надумала бежать еще дальше, в═ армию

попросилась и на войну попала в Афганистан. Правда, под═ самый уже конец,

перед выводом оттуда наших войск. В Баграме служила, в госпитале.

═- А я в Файзабаде, - с трудом вставил в ее рассказ слово Андрей.

═- Я знаю, - сильней прижала свою руку к его Наташа.═ - Я вообще═ почти

все о тебе знаю. Подружка интернатовская, кувшинковская, Таня Прохорова,

писала. Знаю, что ты женился, что дочь у тебя есть.

═- Наташа.

═- Что Наташа? - не поняла она его замечания.

═- Дочь, говорю, у меня Наташа, - повторил Андрей.

═- Надо же! - на мгновение замолчала все перепутавшая в жизни Андрея,

взрослая Наташа. - А вот этого я и не знала.

═Разговор о дочери вернул было Андрея в ту, прежнюю, жизнь, поманил

воспоминаниями, но он оборвал их, правда, как-то странно и неожиданно:

═- А ты замужем была?

═- Была, - ничуть не удивилась Наташа его вопросу. - Целых полгода. Вышла

с отчаяния за одного джигита, да толку у нас не═ получилось.

═Она опять ненадолго замолчала, все так же глядя Андрею в глаза, и вдруг

завершила свой рассказ:

- Вот такая, Андрей, я подлая женщина. А ты говоришь...

═- Я ничего не говорю, - ответил он, тоже ловя и не отпуская ее взгляд.

═В комнате установилась зыбкая тишина, нарушаемая лишь их дыханием да

мерным успокаивающим тиканьем часов, за ходом которых, оказывается, Наташа

все эти четверо суток неотступно следила, подтягивала гири, подводила

стрелки и все-таки не дала им остановиться и опять замереть на долгие

годы.

═- Знаешь что, - вдруг проговорил Андрей, еще больше притянув к себе

Наташу взглядом, - давай затопим баню.

═- Баню? - удивилась она, а потом обхватила лицо Андрея двумя горячими

сухими ладонями и тихо поцеловала.

═... Они и вправду затопили баню. Наташа натаскала в котел из═ колодца

воды, за эти дни отстоявшейся до родниковой глубинной═ чистоты, а Андрей

потихоньку растопил печку. Чувствовал он, конечно, еще во всем теле

слабость, а в голове так и минутами кружение, но это были слабость и

кружение человека уже выздоравливающего, идущего на поправку, и тут чем

больше движения, тем═ больше жизни. Наташа несколько раз, отставляя ведра,

подходила═ к нему, спрашивала, как он, по-врачебному строго слушала пульс,

клала натруженную руку на лоб, но от работы Андрея не отстранила,═ тоже

понимая, что необременительная эта работа-развлечение будет═ ему не во

вред,═ а только на пользу.

═Пока вода в котле закипала, они сидели в предбаннике, по-детски какие-то

тихие и чуткие к малейшему движению друг друга,═ иногда перекидывались

совсем незначительными словами, но по═ большей части молчали, каждый

находя себе отвлекающее занятие. Андрей═ подбрасывал в печку дрова,

следил, чтоб они горели точно═ под котлом, а Наташа то и дело

перекладывала чистое белье, поправляла на деревянной вешалке

рушники-полотенца.

═Но вот вода в котле закипела, пошла воронками и водоворотами;═ баня

наполнилась сизо-голубым нетяжелым еще паром и теплом. Андрей, захватив с

подоконника медный ковшик, первым шагнул из предбанника в эту очищающую

горячую пелену и почти уже исчез в═ ней, но, прежде, чем исчезнуть,

оглянулся назад и увидел в широком дверном проеме Наташу. Он смотрел на

нее всего одну секунду,═ одно мгновение, но этого мгновения ему хватило,

чтобы подумать:═ если действительно человек венец творения, то вот он

перед ним, другого нет и быть не может...

═После бани они устроили себе настоящий пир. Андрей достал словно

специально сохраненную для этого случая водку. Наташа═ тоже оказалась

запасливой, по-армейски развела спирт, к которому оба они были более

привычны, чем к водке. Они и выпили его. Вначале за встречу, потом друг за

друга, а потом, как и полагается побывавшим на войне,═ помянули погибших

друзей и прежде всего═ Сашу, о котором Андрей рассказал Наташе, утаив лишь

правду о его═ смерти. Сказал просто и для Наташи понятно: "Погиб". Не

время═ было сегодня говорить об этом, как-нибудь потом, при случае. Саша

за такое сокрытие на Андрея не обиделся бы, понял бы, что сейчас у него с

Наташей, может быть, самые счастливые минуты в жизни и═ не надо их

омрачать разговорами о смерти.

═Но Наташа, кажется, о чем-то догадалась, потому что вдруг, вроде бы без

всякой связи со словами Андрея, сказала:

═- На тебе ведь живого места нет. Одни раны.

═Андрей поначалу хотел было отшутиться, сказать что-нибудь отвлекающее,

малозначащее, мол, на войне всякое случается, но потом сдержался, понял,

что Наташу, повидавшую в госпиталях раны,═ может быть, и пострашней, не

обманешь. Он лишь посмотрел на нее повнимательней, вызывая на ответную

откровенность, и выдал свою догадку:

═- Но ведь и ты была ранена.

═- Была, - не стала ничего скрывать Наташа, вспомнив, как Андрей еще там,

в дверном банном проеме, когда она припала к нему всем телом, не столько

увидел, сколько почувствовал на ее бедре продольный идущий почти от плеча

до самой голени шрам.

═- Это осколком, случайно, - как бы оправдываясь и стыдясь своего увечья,

сказала она.

═Андрей легонько погладил Наташу по щеке и, кажется, успокоил: таить им

друг от═ друга ничего не приходилось: оба побывали на войне, узнали, что

это такое, оба отмечены ею до конца жизни и═ теперь до конца жизни

нерасторжимы.

═Больше ни слова они о своем прошлом не сказали, не вспомнили о нем, а

наоборот, заговорили о будущем. И первой Наташа. Придержав ладонь Андрея,

у себя на щеке, она вдруг спросила его:

═- Андрей, я еще не старая?

═- Не старая? - не понял ее вначале тот.

═И Наташа пояснила ему:

═- Я ребенка хочу родить. Мне еще не поздно.

═- Конечно, не поздно, - прижал ее к себе Андрей.

═Наташа, словно какая прирученная птица, прильнула к его плечу и груди и

зашептала горячо и чуть-чуть сбивчиво:

═- Вот═ увидишь, я сына тебе рожу. Князя.═ А рана - это ничего, рана не

помешает...

═В комнате стало совсем уже по-вечернему темно, пора было зажигать═ свет,

восьмилинейную керосиновую лампу. Но они зажигать ее и не подумали, им не

хотелось уходить из-за стола, отрываться друг от друга, да и не нужен им

был сейчас лампадно-яркий свет старенькой этой керосиновой лампы...

═* * *

═...Утром их разбудили аисты, Товарищ и Подруга. Ни свет ни заря они зашлись

в парном призывном клекоте. Андрей даже чуточку посетовал на них. Могли бы

и повременить в своем заоблачном поднебесье: пусть бы Наташа еще немного

поспала, обхватив Андрея═ горячей сонной рукой. Отпускать ее было так

жалко и так не хотелось, ведь это разлука на целый день, а он весной вон

какой длинный. Но аисты не взяли этого в расчет, настойчиво будили

несмолкаемым клекотом и Наташу, и Андрея, и всю округу, которая с высоты

была им видна далеко окрест.

═Наташа первой отозвалась на зов аистов, осторожно убрала руку с груди

Андрея, думая, наверное, что он еще спит, и так же осторожно ушла на

кухню, начала там готовить завтрак. Андрей═ не выдал себя, притворился

спящим и несколько минут еще нежился═ на правах больного в постели, следил

за Наташей, за каждым ее═ движением и робким шагом, и ему казалось, что

так вот с Наташей═ они прожили всю жизнь, что так было и вчера, и

позавчера, и много лет тому назад, что они никогда не расставались, не

теряли друг друга, и что у них есть общие дети, в том числе и почти уже

взрослая дочь, Наташа, которая сейчас просто в отъезде.

═Словно подтверждая мысли Андрея, на кухне привычно загудел примус. Он так

гудит каждое утро, поторапливая и как бы даже упрекая═ Андрея, мол, хватит

нежиться, вставай: во дворе и на огороде столько неотложной весенней

работы, надо пахать, сеять,═ думать о будущем урожае. Одной Наташе со всем

не управиться.

═Андрей подчинился примусу, легко и быстро, как по тревоге, поднялся с

кровати и вдвойне обрадовался сегодняшнему утру. Он был совершенно здоров:

нигде ничего не═ болело, ни в ранах, ни в контуженой голове, которая еще

вчера нет-нет да и шла кругом.

═Наташа обнаружила Андрея уже одетым и бодрым, улыбнулась ему первой,

утренней и немного застенчивой улыбкой, в которой таились все ее

воспоминания о промелькнувшей, словно одна минута, ночи.

═- Поспал бы еще, - пожалела она Андрея.

═И опять ему показалось, что так Наташа говорила каждое утро на протяжении

многих и многих лет, переняв в наследство эти жалостливые женские слова от

Андреевой матери. Они поначалу смутили его, он отвык от подобного

матерински-нежного участия, необходимого для каждого мужчины, но потом

принял его, по-детски═ обрадовавшись, что теперь он больше не одинок, не

отшельник, и═ что у него теперь тоже есть защита и опора.

═- Выискался, - обманул от Наташу, как обманывал когда-то и мать, а в самом

раннем детстве и бабку Ульяну, если═ они давали ему утром поспать лишние

час-полтора, хотя накануне у Андрея═ была с отцом твердая договоренность

еще затемно идти на реку или в лес.

═Пока Андрей умывался возле колодца, по-гусиному плескаясь холодной

ключевой водой, завтрак уже поспел. Андрей сел во главе═ стола на

отцовское, в прежние годы никем не занимаемое место,═ а Наташа с краешку и

на краешке стула, готовая в любой момент═ подхватиться, чтобы подать

Андрею хлеб или соль, или выполнить═ любую иную его просьбу и пожелание.

Так когда-то сидела за столом═ Андреева мать. Ничего здесь обидного и

унизительного не было: мужчина есть мужчина, добытчик и хозяин в доме, и

его надо═ накормить в первую очередь. Отец, правда, иногда попрекал мать

за это, указывал на место рядом с собой по правую руку (по левую от него

всегда сидел Андрей, тоже мужчина и добытчик), но она═ отказывалась и тут

же находила себе какое-нибудь неотложное занятие возле печки:

═- Я потом, ешьте, ешьте.

═Наташе, деревенской потомственной жительнице, все эти привычки и обряды

были, конечно, хорошо известны, вошли в кровь и в плоть, и она,

предупреждая попытки Андрея усадить ее рядом с собой, точь-в-точь

повторила материны слова:

═- Ешь, ешь, я потом.

═Андрей не посмел ее больше уговаривать, подчинился такому═ естественному

и непреложному ее желанию. С сегодняшнего утра они уже не просто знакомые,

возлюбленные мужчина и женщина, а законные, повенчанные весенней ночью муж

и жена. Наташа поняла это═ и ощутила раньше Андрея, и ему нельзя (он,

опять-таки, не смеет) думать═ по-иному.

═После завтрака Андрей вышел на крылечко покурить, по-отцовски сел на

нижнюю ступеньку, зная, что Наташа через две-три минуты тоже выйдет, и

тогда уж они посидят рядышком в преддверии первого своего семейного дня. А

пока Андрей незлобиво погрозил аистам, упрекая их за слишком раннюю

побудку:

═- Не, неугомонные!

═Аисты виновато замолчали, притихли на вершине сосны, а потом в согласии

взмахнули крыльями и улетели куда-то на болота, словно намеренно оставляя

Андрея и Наташу наедине друг с другом. Да═ и чего им теперь и не улететь,

когда в доме и на подворье все═ надежно и прочно, есть хозяин и хозяйка.

═Наташа действительно вышла к Андрею через несколько минут. Но не просто

так, не ради лишь одного уединения, а по делу неотложному и строгому. В

руке она держала целую горсть каких-то таблеток═ и стакан с водой. Андрей

попробовал уклониться от них, поскольку больным себя больше не считал:

═- Может, не надо?

═- Пей, - настояла Наташа. - Не помешают.

═Андрей послушно выпил, зная и чувствуя, что сопротивление бесполезно.

Врачи народ строгий и требовательный, с ними лучше не спорить. Это он

хорошо усвоил еще в госпиталях, был всегда примерным больным, к лечению

относился серьезно, может, потому и выжил после стольких ранений.

═Завершив процедуры, Наташа присела на крылечке, но не═ рядом с Андреем, а

на одну ступеньку выше, положила ему на плечи руки и притаилась, словно

малая девчонка-ослушница. Андрей, боясь═ вспугнуть это ее таинство, сидел

тихо, недвижно, забыв о сигарете. Он лишь следил взглядом за аистами,

которые на болота почему-то не полетели, а почти рядом с домом стали парно

восходить кругами над сосновым бором, поднимаясь все выше и выше, где

только и могло быть для них настоящее счастье и уединение.

═Но вот аисты═ превратились почти в невидимые далекие точки, удержать их

глазом было уже невозможно. Андрей отпустил аистов в вольный круговоротный

полет, а потом повернулся к Наташе и все-таки прервал ее═ таинство.

═- Наташа, - сказал он, - мне надо на кордон.

═- Зачем? - встревожилась та и убрала руки с плеч Андрея.

═- Там собака, Найда. Плачет на могиле хозяина.

═- Какая Найда, какой хозяин?! - все еще пребывая в забвении, ничего не

поняла Наташа.

═- Потом расскажу, - пообещал Андрей и стал подниматься.

═Наташа поднялась тоже, но с места, с верхней своей ступеньки═ не

сдвинулась, а застила Андрею дорогу, словно какая-то охранная═ непобедимая

птица.

═- Я одного тебя не отпущу, - сказала она Андрею и двумя ладонями, как

будто действительно двумя крыльями, уперлась ему═ в грудь.

═- Тогда пошли вдвоем, - перехватил он эти руки-крылья за═ тоненькие,

хрупкие запястья.

═Подчиняясь его силе и воле, Наташа на мгновение замерла, но потом вдруг

вся загорелась желанием Андрея, должно быть, представив, как им хорошо

будет вдвоем в дороге в лесу и═ на кордоне, где их ждет и никак не может

дождаться домашняя, прирученная собака Найда.

═- Зачем - пойдем? - убрала и сложила руки-крылья Наташа. - Мы поедем. Мне

все равно надо возвращать Воронка хозяину, а то он там, в Старой Гуте,

совсем затоскует, повторную грыжу наживет. Я ведь подводу брала всего на

один день.

═- Поедем, -═ воодушевился этой счастливой мыслью Наташи и═ Андрей, тоже

представив, как они будут ехать на подводе по лесным дорогам и просекам,

любоваться весенним пробуждающимся лесом, как потом заберут Найду и

отправятся в Старую Гуту отдавать═ Воронка хозяину, совместно виниться

перед ним за нечаянную эту═ задержку подводы.

═Откладывать поездку они не стали ни на минуту. Тут же пошли во двор и

принялись запрягать Воронка, который встретил их обрадованным ржанием,

предчувствуя, конечно, скорую дорогу и возвращение═ домой. Запрягала

правда, в основном═ одна Наташа, а Андрей═ лишь мешал ей, путался под

руками, давно забыв, что, и как,═ и в какой последовательности надо

делать.

═Когда═ подвода была готова, они ненадолго зашли в дом. Наташа начала

собирать в дорогу еду, наполнив фляжку водой. Андрей тут═ ни в чем ей не

мешал, терпеливо ждал в стороне и лишь перед═ самым выходом из дома вдруг

задержал Наташу у порога, и, стараясь быть предельно спокойным, сказал:

═- Оружие-то отдай. Солдат без оружия не солдат.

═- Это точно, - неожиданно легко согласилась Наташа, пошла═ к этажерке и

откуда-то из-под══ книг достала Сашин пистолет.

═По тому, как она привычно и уверенно подала его Андрею, он понял, что

держать оружие в руках Наташе приходилось, и, судя по всему,═ не раз, что

она хотя и женщина, но тоже солдат и воин.

═У Андрея═ промелькнул даже было соблазн захватить с собой в дорогу и

отцовскую гражданскую двухстволку, чтоб Наташа тоже была при оружии. Но

потом он от такого соблазна удержался: это═ уж получится совсем какая-то

военная═ экспедиция в мирном заброшенном лесу. Всех птиц и зверье они с

Наташей одним только своим видом распугают.

═Пистолет стоял на предохранителе, патрона в патроннике не было. Наташа

молодец: прежде чем спрятать пистолет на этажерке, хорошенько его

проверила. Но обойму предусмотрительно оставила═ на месте. Ведь все эти

четверо суток она жила в доме одна при═ совершенно беспомощном, потерявшем

сознание бойце, и случиться═ могло всякое. Наташа и держала пистолет под

рукой, и сомневаться не приходилось, что смогла бы и сумела его применить

по назначению.

═Принимая пистолет из рук в руки и пряча его в боковой карман бушлата,

Андрей встретился взглядом с Наташей. За коротенькие те секунды, пока они

в упор смотрели друг на друга, он попробовал вызнать, выследить в

напряженных ее зрачках, знает ли Наташа, догадывается ли, зачем ему

понадобился пистолет в тот день в лесу под кустом боярышника. Были

мгновения, когда Андрей думал - знает═ и даже точно знает, но не═ хочет

ему открываться, щадит его. Андрей так уверовал в это ее знание, что едва

сам не═ открылся Наташе: чего же ее мучить и мучиться самому, - что было,

то═ было, и о том они обязаны знать оба, никаких тайн между ними

существовать не должно. Но в следующее мгновение Андрей поспешно═ отрекся

от своего намерения: зрачки у Наташи, хотя и были═ напряжены и сведены в

этом напряжении к тоненькой переносице, но доверчиво простодушные и

никакой тайны в себе не таящие. Андрей облегченно вздохнул: нет, не знает.

Скорее всего, Наташа думает,═ что Андрей держал пистолет в руке для

обороны от дикого зверя, или птицы, или от дикого хищного человека,

который вполне мог═ объявиться═ в лесу. Догадка ее вполне естественна и

справедлива,═ и пусть Наташа пребывает═ с ней как можно дольше. Тайны же

своей═ Андрей никогда не выдаст. Это тайна мужская, воинская, и знать═ ее

женщине не надо, тем более такой женщине, как Наташа. Она═ просто не

вынесет ее. Нельзя жить, постоянно думая о смерти, о возможно смерти

любимого человека.

═Со двора они выехали в начале девятого. Солнце уже поднялось над лесом,

обещая хороший, погожий день. Наташа, завладев вожжами, сидела в передке

телеги, а Андрей на правах пассажира рядом с ней, безмятежно, в свое

удовольствие курил, поглядывал на деревенские знакомые дома, и теперь они

не казались ему такими═ заброшенными и одичавшими. Чудилось, что сейчас

скрипнут калитки - и навстречу Андрею и Наташе из них выйдут хозяева,

по-соседски поинтересуются, спросят, куда это Андрей наладился совместно с

женой с утра пораньше.

═- Да вот, - сознается во всем Андрей, - решили на кордон проехать.

Лесников, лесничих проведать.

═- Дело хорошее, - одобрят их намерение соседи и позавидуют: они тоже бы

не прочь навестить лесников и лесничих, старых своих знакомцев, да вот

такой ходкой подводы, такого боевого═ коня у них нет.

═Воронок, словно подслушав поощрительные эти разговоры, переходил с

мерного скучного шага на веселый утренних бег, на широкую, размашистую

рысь, звенел удилами, фыркал. Наташа, попустив вожжи, во всем доверялась

ему, зная, что Воронеж нигде не собьется с дороги, не зацепится осью ни за

сосну, ни за ель. Сама же она припадала к плечу Андрея и то ли

задремывала, добирая недобранное ночью, то ли просто затаенно молчала,

стараясь как можно═ дольше сохранить в душе тихую утреннюю радость. Андрей

осторожно═ прижимал Наташу к себе, но не тревожил и ни о чем не спрашивал:

пусть поспит, потаится, впереди у них такой длинные солнечный день -

успеют вдоволь наговориться, наслушаться друг═ друга.

═Весенний боровой лес давно уже пробудился, жил беспокойной своей птичьей

и звериной жизнью. Перелетая с ветки на ветку, неумолчно стрекотали

сороки, но совсем не так, как в тот, похоронный день, когда Андрей

пробирался здесь один. Они никого о приближении подводы не предупреждали,

а просто гомонили, радовались между собой, что - вот надо же - появились

опять в лесу люди,═ едут куда-то по-семейному на подводе, торят дорогу,

которая давно уже тут не торилась, заросла крушиной и ельником. Сорокам

вторили синички и зяблики, и тоже радостно, с восторгом, щебетанием═ и

пением на все лады. Где-то далеко в чащобах обзывался дятел,═ может быть,

даже тот самый, побратим Андрея, который вспугнул═ его под кустом

боярышника, не дал нажать═ на спусковой крючок пистолета. "Стучи, стучи, -

поощрил его Андрей. - Теперь можно, теперь неопасно". Несколько раз из-под

ног═ Воронежа выскакивал ежик,═ обиженно фыркал, пугая коня и пугаясь сам,

сворачивался в клубочек и ненадолго, пока минует опасность, затихал в

прошлогодней═ траве и листьях. Андрей и для него находил ласковое слово.

"Не═ бойся, мы не тронем", - почти вслух говорил он ежику и украдкой,═ не

поворачивая головы, поглядывал на Наташу - не пробудилась ли═ она от

нечаянного шороха. Она не пробудилась ли она от нечаянного шороха.═ Она не

пробуждалась и, кажется,═ не хотела пробуждаться: что ей эти лесные

шорохи, это птичье пение, этот дальний трубный рев═ оленя - хозяина всех

чащоб и урочищ, когда так удобно и тепло спать на горячем плече Андрея.

Олень на полузвуке обрывал весенний свой призывный рев и лишь ревниво бил

о землю копытом, как будто предупреждал (просил и требовал) всех

подвластных ему лесных обитателей, чтоб они тоже притаились, затихли, пока

на подводе счастливо спит═ утомленная за столько бессонных ночей женщина.

Птицы и звери подчинялись оленю и действительно бездыханно замирали в

норках и гнездах.

═Но больше всего Андрея удивили аисты, Товарищ и Подруге. Дома на страже

они не остались, а устремились вслед за подводой, обогнали═ ее по-над

вершинами сосен и, когда Воронеж выметнулся к пристани, уже встречали

Андрея и Наташу, стоя на карауле в═ речной неглубокой отмели. "А как же

дом? - необидно попенял им═ Андрей. - Вдруг какая буря, ураган, кто

сохранит, посмотрит, не═ отворилась ли калитка, не побиты ли где стекла в

окнах, не оборвалось ли с крюка глубоко в колодец ведро?!" Аисты повинно

склонили шеи, делая═ вид, что охотятся за лягушками, а на самом деле

просто стыдясь своего необдуманного поступка. Андрей простил их: "Ладно,

не переживайте, мы скоро вернемся, но чтоб больше такого═ не было!"

═А вот вороны и воронье Андрею с Наташей ни разу по дороге не═ попались.

То ли по лени своей и злобе еще додремывали в болотистом осиннике, то ли,

разведав, что Андрей с Наташей едут на кордон═ подводою, обозом,

забоялись, и особенно Воронка, который═ при═ случае может так ударить

копытом, что куда твой олень -═ крыльев и перья не соберешь. Дали о себе

знать они лишь на подъезде к Партизанскому дубу, когда Наташа опять взяла

вожжи в руки, натянула их посильней и стала править═ по неширокой просеке,

все═ глубже и глубже вторгаясь в законные вороновы владения.

═Черной разбойной стаей они взметнулись над осинником, сделали несколько

кругов над болотом, но к подводе не приблизились, трусливо рассудив, что

силы теперь у них неравные.

═- Ну, где твоя Найда? - спросила Наташа, придерживая Воронка, который и

здесь, в просеке, разохотился на веселую, бодрую рысь.

═- Проедем еще немного, - ответил ей Андрей, - вон там за дубом, в

низинке.

═Наташа и стала править Воронка в низинку мимо Партизанского дуба, в

старости своей не чувствующего еще весны и тепла. Он═ был по-зимнему

черный и мрачный,═ не торопился выкидывать почки,═ распускать листья, ждал

тепла настоящего, майского, а то и июньского. И особенно черным был сук,

на котором, казалось, и сейчас при дневном ярком свете виделся казенный

Витька-полицай.

═- Вот на этом суке старик и повесился, - не вдаваясь в подробности,

начал Андрей рассказывать Наташе о печальном своем знакомце.

═Наташа слушала молча, ни разу Андрея не перебила, не задала ни единого

попутного вопроса, а лишь все поглядывала и поглядывала на черный

обломанный сук. Воронок тоже изредка вскидывал на него═ голову, прижимал

уши и опять норовил перейти на рысь, словно стараясь═ как можно скорее

увезти Андрея и Наташу от этого страшного места.

═- Женщины во всем виноваты, - вдруг глубоко и сочувственно к старику

вздохнула Наташа.

═- Почему? - удивился Андрей ее приговору.

═- Потому, что женщины, бабы, - ответила Наташа.

═Соглашаться Андрею с ней никак не хотелось, но еще больше не хотелось

спорить и вообще говорить о старике, портить такой хороший солнечный день

- первый день их совместный с Наташей семейной жизни.

═Да и некогда уже было. В низинке между луговых кочек и реденького осинника

мелькнула могила. Андрей попросил Наташу попридержать Воронка, спешился═ и

первым пошел к ней, прокладывая новую═ тропинку голубым подснежникам,

которые стелились у него под ногами и были похожи на лесное озеро.

Минутами Андрею казалось, что он идет═ по воде,═ проваливается в ней,

тонет, не находя земной тверди. Он невольно останавливался, оглядывался

назад, чтоб посмотреть, идет ли за ним Наташа и не опасно ли ей идти по

этому═ бездонно глубокому озеру. Она шла, но намеренно не догоняла

Андрея, словно ей хотелось побыть одной, вдоволь насладиться весенним

днем, солнцем,═ надышаться лесным воздухом, ничуть не боясь утонуть в

неожиданно открывшемся ей озере. Колокольчики за═ каждым шагом Наташи

восторженно звенели, жались друг к другу и,═ уступая дорогу, клонили перед

ней набухшие утренней росой головы.

═Найду Андрей увидел еще издалека. Она лежала в самом центре═ могилы,

обронив усталую, измученную голову на далеко и безвольно вытянутые

передние лапы. Оставленный Андреем хлеб был нетронут, уже зачерствел,

покрылся жесткой, будто ледяной коркой. Но═ ни птицы═ ни лесные

изголодавшиеся звери его не коснулись, то ли боясь Найды, то ли птичьим и

звериным своим чутьем понимая,═ что хлеба этого трогать нельзя.

═Андрей остановился в двух шагах от могилы. Найда при его появлении═ не

встревожилась, не вскинулась, как того можно было ожидать, а лишь

обреченно подняла на него и тут же опять опустила бледно-коричневый,

по-человечески выплаканный глаз. Андрей не то чтобы испугался этого ее уже

почти неживого взгляда, но═ никакого движения к Найде больше не сделал, не

зная, как и какими словами окликнуть ее да и вообще стоит ли окликать.

═Наташа тем временем бесшумно подошла к Андрею, мгновение тоже

поколебалась, прижимаясь к его плечу, а потом вдруг решительно

приблизилась к Найде, склонилась над ней и начала осторожно,═ словно

малого покинутого всеми ребенка гладить по голове, плечам и спине.

═- Ну что ты, что ты, - тихо, почти шепотом проговорила она. - Не надо.

═Несколько минут Найда под ее рукой лежала все так же недвижимо и все так

же безучастно и к ее словам, и к ласкам, но потом все-таки поддалась на

них, приподняла голову и уткнулась═ исхудавшей удлиненной мордочкой Наташе

в ладони. Глаз она не═ открывала, а наоборот, сильнее смежила веки, одним

лишь собачьим чутьем поняв, что перед ней человек, которому во всем можно

довериться и который ответно поймет все ее горе и страдание. Наташа

бережно, действительно как малого ребенка, прижала Найду═ к груди, подняла

на руки и, твердо ступая по устланной подснежниками поляне, понесла к

телеге.

═Андрей пошел следом, шаг в шаг, но перехватить Найду на свои,═ более

крепкие, руки не решился. Наташе Найда поверила, а вот поверит ли ему, еще

неизвестно, вдруг начнет биться на руках, скулить и плакать и в конце

концов вырвется, чтоб убежать к могиле═ прежнего своего хозяина. Андрей

даже оглянулся на эту смутно═ чернеющую в мелколесье могилу, уже заметно

осевшую и обветренную. Теперь она напоминала обыкновенный земляной

бугорок, которых═ полным-полно в лесу и которые образуются сами по себе,

наносимые песчинка за песчинкой ветром и бурей возле какой-нибудь═ старой

упавшей сосны. Через год-другой могила обрастет мхом,═ засыплется хвойными

иголками, ее обступят со всех сторон, а может, и накроют голубым ковром,

будто═ саваном, подснежники, и тогда уж совсем могилу не отличишь от

природного невысокого холмика. Но пока она была отличима, от нее

по-кладбищенски веяло холодом; болотные малорослые осины сгрудились возле

нее═ и почти не пропускали света, застили его, укрывали═ от солнечных

лучей и человеческого глаза. Одинокая, неубранная, без креста и ограды,

она погружалась во тьму и забвение раньше всякого срока. Теперь она вся

была во власти вороньей стаи.═ Осмелев, вороны затеяли═ над могилой

настоящее побоище за окаменело-твердый ломоть хлеба,═ оставшийся после

Найды. Смотреть на эту их остервенелую драку═ было невмочь, и, будь у

Андрея сейчас в руках ружье, он, не задумываясь, выстрелил, бы в

темно-разъяренную стаю воронья, которое,═ кажется, только затем и живет на

свете, чтобы ждать звериной═ или человеческой смерти.

═Но ружья с собой Андрей не захватил, а тратить на разгон воронов

пистолетный выстрел было жалко да они, поди, пули и не забоятся.

═Андрей заторопился вслед за Наташей, охранно прикрыл ее со стороны спины

своим телом, словно забоявшись, что воронье сейчас набросится и на нее,

начнет отбивать Найду, на которую все эти четыре дня зарилось, достоверно

зная, что живой она с могилы══ хозяина не поднимется.

═Так они и подошли к подводе: впереди Наташа с Найдой на руках, а сзади

Андрей, зорко следящий за лесом, болотом, за вороньей═ стаей и вообще за

всем, что происходило вокруг. Воронок,═ почуяв Найду, всхрапнул, испуганно

забился в оглоблях, но Наташа успокоила его по-женски строгим окриком,

велела стоять смирно и неподвижно. Воронок послушался ее, замер и так,

замерши, продолжал стоять все время, пока Наташа укладывала Найду в телегу

на охапку сена. Он позволил себе лишь одну вольность: чуть вывернув голову,

следил из-под оглобли настороженным взглядом за Наташей, как будто

ревновал ее в Найде.

═Теперь можно было уезжать. Наташа села рядом с Найдой, опять начала

гладить ее по голове и спине, а Андрей, отвязав Воронка, занял непривычное

для себя место возницы. Чтобы встать в наторенную колею, подводу надо было

развернуть вкруговую на поляне. Андрей осторожно стронул Воронка с места,

опасаясь,═ как бы не зацепиться осью за какую-нибудь корягу или пень,

припрятавшийся═ в моховой залежи. Правую вожжу Андрей попустил, а левую

все подтягивал и подтягивал на себя, давая знак Воронку, что надо

разворачиваться, идти по кругу, но мог бы и не подтягивать: Воронок и без

его понукания сообразил, что от него требуется, пошел по═ обочине поляны,

все время кося левым глазом на Партизанский дуб═ и начинающуюся сразу за

ним просеку, где была видна колея. Конь он был опытный, много поживший

среди людей, и безошибочно почуял,═ догадался о намерениях Наташи и

Андрея: наконец-то дорога предстояла ему домой к законному своему хозяину,

к теплой конюшне,═ к яслям, где вдосталь лежит душистого лугового сена, а

может даже и засыпано овса в честь возвращения Воронка из═ найма, из

странствий. Зайдя в конюшню, он испробует и того и═ другого, потом попьет

из цеберка холодной ключевой воды, передохнет и запросится═ у хозяина в

луга, где уже появилась молодая доступная коню травка.

═Андрей понял нетерпение Воронка и по-хорошему позавидовал ему, его

скорому свиданию с хозяином, с родным подворьем, и с родным лугом, но

самому Андрею стало грустно. Ведь, отдав Воронка,═ им с Наташей придется

расстаться. Пусть, может, и ненадолго, на неделю-другую, но расстаться.

Наташа вынуждена вернуться в═ местечко, где у нее работа, где ее ждут

больные, нуждающиеся в ней люди, а Андрей с Найдой (если только она

признает в нем хозяина) отправится назад в Кувшинки, в родительский свой

оживший, но теперь, без Наташи, такой одинокий дом.

═Нетерпеливый Воронок, встав в колею, пустился бойкой трусцой, все

приближая и приближая расставание Андрея с Наташей. И ничего═ Андрей не

мог придумать, чтоб оттянуть это расставание, задержать его. Он лишь

незаметно для Наташи придерживал Воронка вожжами, не давая ему воли и

полного хода, а то Воронок, распалясь, домчит их в Старую Гуту за полчаса.

Но на развилке, где просека раздваивалась: одна шла к кордону, а другая за

границу зоны, к жилым селам, - Андрея вдруг осенило. Он посильней натянул

вожжи, почти останавливая Воронка, и, стараясь не смотреть на Наташу,

чтоб она не догадалась об его обмане, сказал:

═- Давай заедем на кордон.

═- Зачем? - удивилась та, поначалу действительно не поняв обманного

замысла Андрея.

═- Я, кажется, не закрыл там калитку, - продолжал хитрить Андрей. - Ветром

разобьет.

═Наташа перестала гладить Найду, на мгновение о чем-то задумалась, а потом

вдруг легко согласилась с ним:

═- Давай!

═Было видно, что расставаться ей тоже не хочется,═ что она все это время

тоже думала о том, как бы оттянуть, отсрочить разлуку,═ но сама не могла

найти и не решалась предложить причины, хоть сколько-нибудь

правдоподобной. Теперь же была рада (и почти не скрывала═ этой радости),

что Андрей такую причину нашел, вовремя вспомнил о кордоне и о незапертой

там калитке, которую, конечно же, при первой буре разобьет, сорвав с

навесов и петель.

═А вот Воронок такому совместному решению Андрея и Наташи не обрадовался.

Он долго упрямился, не хотел подчиняться Андрею, хотя тот с удвоенной

силой натягивал левую вожжу, повелевал ему═ сворачивать на просеку,

которая вела к кордону. Пришлось вмешаться═ в дело Наташе. Она не то чтобы

прикрикнула, но приструнила Воронка за непослушание настойчивыми, хотя и

не очень обидными словами:

═- Сворачивай, сворачивай! Успеешь домой!

═Воронок подчинился, повернул влево, но, чувствовалось, на Наташу

обиделся, вздыхал, устало клонил к земле голову и, ни разу не перейдя с

шага на бег, тащил телегу с таким усилием, как будто═ она была доверху

груженная дровами, сеном или какой-нибудь иной неподъемной поклажей:

мешками с зерном, мукою или картошкой.

═К кордону они подъехали не с огородов, а с улицы. Так было═ удобней и

сподручней: просека почти упиралась в ворота, да и земля здесь была

потверже, успела уже как следует подсохнуть на солнце, не═ то что на

огородах, где она оставалась еще═ по-весеннему вязкой и сырой. Воронок там

телегу по целине, поди, и не вытащил бы. Наташа на всякий случай посильней

придерживала Найду,═ опасаясь, что та, почуяв═ родной дом, встревожится,

начнет═ рваться к нему, искать хозяина и опять плакать и скулить. Андрей

же═ был═ занят непослушным Воронком, похлопывал его по крупу вожжами,

постепенно вспоминая все навыки и премудрости возницы,═ а заодно═ и

лошадиные═ повадки, которые в детстве знал не хуже Наташи. Изредка он,

правда, от Воронка отвлекался, отвлекал и Наташу от═ Найды, прижимал ее за

плечо к себе, легонько гладил по щеке, говорил═ даже какие-то почти

бессвязные слова, веря и еще не веря,═ что рядом с ним сидит не

какая-нибудь посторонняя, чужая женщина, а именно Наташа Ермолаева, с

которой он расстался двадцать лет тому назад, но теперь вот встретил

снова, обрел, и она твердо обещает ему родить сына-княжича. Наташа шептала

что-то ответное, тоже по-ночному бессвязное, преданно клонилась и жалась к

Андрею, забыв про Найду, уже немного ожившую, чуткую к каждому движению и

звуку.

═Они взаимно так увлеклись тайными своими ночными воспоминаниями, что уже

ничего не замечали вокруг: ни дороги, ни лесной радостно-весенней жизни,

ни обиженного на них и непокорного Воронка.

═И вдруг на самом подъезде к кордону, к тесовому, на совесть когда-то

возведенному лесниками═ и лесничими дому оба испуганно вздрогнули от

неожиданно-резкого, тоже как будто испуганного звука. Таинство их и тишина

были безвозвратно нарушены и развеяны по нестойкому прикордонному ветру.

Андрей и Наташа мгновенно отпрянули друг от друга, повернулись на этот

звук и увидели, как из калитки, действительно незапертой, вольно

качающейся на петлях, выметнулась им навстречу и стала скрываться в лесу

человеческая фигура, одетая в солдатскую шинель без ремня, в зимнюю шапку

и резиновые, явно не военные сапоги. На плече у бегущего виднелся автомат

Калашникова с двумя спаренными рожками. При каждом шаге-прыжке автомат

соскальзывал с плеча, наотмашь бился рожками о спину, замедляя и почти

останавливая бег странного этого человека. Казалось, он═ бросит сейчас

оружие на землю и уйдет налегке в заросли молодого ельника. Но беглец

автомата не бросил, а лишь нервно поддергивал═ его повыше и все

приближался и приближался к спасительному для═ него ельнику, время от

времени поворачивая в сторону Андрея и Наташи═ заросшее светлой не больно

густой еще щетиной лицо.

═- Стой! - громко и требовательно закричал Андрей, спрыгивая с телеги и

═заученно═ выхватил из кармана бушлата пистолет.

═Металлически твердые,═ цезаревские нотки═ в голосе Андрея мгновенно дали

о себе знать,═ ожили в нем, ожил и весь боевой военный═ опыт. Наметанным

взглядом Андрей быстро оценил обстановку. Если═ дать этому дезертиру (а в

том, что это═ именно дезертир, Андрей═ почти не сомневался, навидался их

на своем веку вдоволь: все═ они такие вот отчаявшиеся, либо кого-то уже

убившие, либо готовые═ убить) уйти в ельник, то там взять его будет

гораздо труднее, у него укрытие за каждой сосенкой, а Андрей на открытом

пространстве, на виду.

═- Стой! закричал он еще раз, вкладывая теперь═ в этот крик не столько

угрозу, сколько требование, мол,═ остановись, давай разберемся, может,

тебе и убегать от меня совсем не надо,═ может, наоборот, я ═чем-нибудь

смогу тебе помочь.

═Но военная форма Андрея, судя по всему, лишь вспугнула дезертира,

никакого доверия он к ней не испытывал, она для него означала лишь плен,

дисбат, а может, и саму смерть. Не поверил он и повторному, уже почти

мирному крику Андрея, почуяв в нем лишь двойную для себя угрозу, подвох.

На бегу, не останавливаясь, дезертир перехватил автомат с плеча на руку,

опять на мгновение в полуоборот повернулся к Андрею и дал в его сторону

короткую очередь.

═Пули просвистели где-то высоко над головой, не причинив Андрею никакого

вреда, и ушли в сторону═ в сплоченно стоящие вокруг него боровые сосны.

═- Андрей! - испуганным криком отозвалась на выстрел Наташа.

═Оказывается, все это время она бежала следом за Андреем, шаг в шаг,

оставив на произвол судьбы и Воронка, и Найду. Андрей═ повернулся на ее

крик и приказал (именно приказал, а не попросил), как и положено

приказывать в бою командиру:

═- Назад!

═Но Наташа не подчинилась его приказу. Она схватила Андрея за рукав

бушлата и начала удерживать, со слезами на глазах повторяя одну и ту же

фразу:

═- Ну зачем он тебе? Зачем?! Пусть уходит!

═- У него автомат, не видишь?! - вырвался от═ нее Андрей.

═Наташа хотела еще что-то сказать ему, но Андрей уже ее не слушал.

Коротенькими перебежками, прячась за тоненькими осинками═ и березками, он

стал обходить обманно-спасительный для дезертира═ ельник осторожно,

обнаружив, что тот тянется неширокой ленточкой,═ а за ним начинается

взрослый прореженный лес, и укрыться там беглецу будет трудно. После

выстрелов схватка у Андрея с дезертиром пошла уже в открытую, кто кого, и

он тоже решил обозначить себя неприцельным предупреждающим выстрелом, дал

знать беглецу,═ что тот имеет дело с человеком вооруженным.

═Пистолетный выстрел прозвучал гулко и действительно предупреждающе. Шаги

дезертира в ельнике затихли, он затаился, похоже, не ожидая подобного

поворота в своем, казалось бы, почти уже удавшемся, счастливом бегстве.

═- Бросай оружие и выходи! - скомандовал ему Андрей, больше не намереваясь

вступать с дезертиром ни в какие переговоры. Раз═ он стреляет по мирным

беспечным людям, то какие с ним могут быть переговоры: пусть сдается

немедленно и безоговорочно, пусть═ честно отвечает, почему и зачем

прячется в зоне; если убил, то где и кого, а если сбежал по слабости своей

и трусости от дедовщины,═ от откуда и когда.

═Но дезертир сдаваться не собирался. Несколько минут он еще таился в

ельнике, держа, наверное, Андрея на прицеле и лихорадочно соображая, что

ему делать дальше: убегать в глубину леса или вступать в бой с этим

неизвестно откуда взявшимся на кордоне военным. Шансы на победу у

дезертира были. Все-таки у него в руках═ автомат с двумя спаренными

рожками (да, может, и в карманах еще есть патроны россыпью), а у Андрея в

пистолете всего одна обойма, долго с ней не повоюешь. К тому же, дезертиру

этому, судя по всему, терять уже нечего и от готов на все, будет

отстреливаться до последнего патрона.

═А тут еще Наташа! Несмотря на все приказы Андрея, она бежит в двух шагах

сзади, тяжело дышит, пытается опять что-то говорить, удерживать его,

хотя, кажется, уже не плачет. И то хорошо! Человек она все-таки военный,

обстановку понимает и чувствует. Ей бы сейчас в руки хоть какое-нибудь

оружие, ту же отцовскую двустволку, которую они беспечно не взяли с собой.

Все было бы надежней, при случае могла бы и выстрелить поверх деревьев,

вспугнуть дезертира. Глядишь, против двоих вооруженных людей он и не

устоял бы, сдался. Но лучше бы все-таки Наташа вернулась назад к Воронку и

Найде. Андрей как-нибудь справится с беглецом и один, исхитрится, выманит

его на открытое пространство, опыт какой-никакой есть, самого Абдулло в

Файзабаде взял.

═Воспользовавшись передышкой, которую дал ему дезертир, Андрей опять

короткими перебежками начал обходить ельник, надеясь перехватить беглеца

с тыльной стороны зарослей: ведь никуда дезертир не денется, в страхе

своем и лихорадке кинется в глубь леса,═ в дебри и болото═ - и выйдет

точно на Андрея. Обозначить себя═ теперь ни выстрелом, ни криком Андрей не

стал, сейчас это ни к═ чему, пусть беглец теряется в догадках: где

преследователь,═ в какой стороне, откуда ждать═ опасности. Долго он такого

напряжения не выдержит, допустит ошибку, нервы небось на пределе.

═А вот Наташа не сдержалась и из-за спины Андрея вдруг громко

примирительно закричала:

═- Не бойся нас, парень!

═И в то же мгновение из глубины ельника раздались выстрелы, и═ теперь уже

длинной═ расчетливой очередью, веером. Андрей на всем═ бегу метнулся за

дерево, толстую в пол-обхвата березу, и пули ушли мимо него в открывшееся

пустое пространство. Он слышал их свист и, казалось, даже видел

коротенькие их вращающиеся тела, с которыми лучше не встречаться. Андрей

проводил раскаленные несущие неминуемую смерть пули долгим ненавидящими

взглядом и выскочил═ уже было из-за березы, чтоб бежать дальше все в обход

и в обход═ ельника, но вдруг услышал у себя за спиной негромкий

оборвавшийся на полуслове вскрик Наташи:

═- Андрей!

═Он повернулся на этот крик и, обмирая, увидел как Наташа, хватаясь за

кусты руками и пытаясь удержаться за них, падает, рушится═ всем телом

назад на покрытый мхом и подснежниками бугорок, который только что

одолела. С левой стороны у нее на груди проступают и все наполняются и

наполняются кровью два темных пятна.

═- Наташа! - бросился к ней Андрей, но подхватить на руки уже не успел.

═Она упала навзничь, широко и безвольно раскинув руки, в которых были

зажаты ольховые, похожие на стебельки веточки с набухшими, почти уже

распустившимися почками.

═Андрей склонился над Наташей, повернул к себе ее лицо, обхватил ладонями

и сразу понял: нет - это не ранение, это смерть,═ быстрая и легкая.

Слишком много он видел в своей жизни смертей,═ чтоб ошибиться, чтоб

обмануть себя.═ Лицо Наташи прямо под его═ ладонями начало бледнеть,

угасать; капельки пота на лбу и щеках═ остывали и одна за другой

скатывались на разметавшиеся по земле═ волосы.═ Жизнь уходила═ из

угасающего этого лица: губы складывались в твердую уже посмертную улыбку,

подбородок заострялся, и═ лишь глаза продолжали смотреть на Андрея широко

и открыто и как будто говорили ему:

═- Что же я наделала, Андрей?! Что наделала!

═Он бережно поцеловал═ их навсегда прикрыл рукою, удивляясь, как легко

они поддались его движению, словно поторопились как можно═ скорее

расстаться с Андреем, чтоб он больше понапрасну не верил в их жизнь.

═Поднявшись во весь рост, Андрей оглянулся на кордон и сразу понял, что

выстрелы туда донеслись, были там услышаны и все взбудоражили. Воронок,

никогда не слышавший стрельбы, взбунтовался,═ в страхе и испуге захрапел,

встал на дыбы, рванул телегу на себя,═ перевернул ее и потащил в узенькую

просеку за домом. Найда═ тоже═ встрепенулась, но повела себя совсем

по-иному. Она вдруг выпрыгнула из разбитой уже телеги и, не разбирая

дороги, помчалась═ через кусты на выстрелы, к Андрею и Наташе. Оказавшись

рядом с ними, Найда какую-то долю секунды окаменело стояла на бугорке, а

потом, кажется, все поняла, но не поверила═ случившемуся, начала

заглядывать Наташе в лицо, касаться его влажным шершавым языком, плакать и

скулить, как только и может плакать и скулить по мертвому человеку

преданная прирученная им собака. Время от времени Найда поворачивалась к

Андрею, звала его к себе, укоряла взглядом широко раскрытых коричневых

глаз:═ мол, что же ты стоишь, поднимай Наташу с земли,═ неси к телеге, еще

не поздно, еще можно ее спасти, она не мертва и не может быть мертвой, она

лишь случайно споткнулась и так неловко, навзничь, упала на землю.

═- Найда, - погладил Андрей по спине собаку. - Что ты, Найда?!

═И больше не сказал ей ни слова. Над головой у него опять раздалась

длинная автоматичная очередь.═ Обезумевший дезертир,═ похоже, засел в

кустах и решил подстрелить теперь и Андрея, чтоб оказаться совсем уже

свободным, оторвавшимся от погони, и уйти еще глубь═ же в зону, где его

никто и никогда не обнаружит. Но руки у него═ дрожали, автомат при

выстреле подбросило вверх, и пули ушли много═ выше головы Андрея, срезав

на ольховых кустах несколько отяжелевших веток. Ждать еще одной очереди

Андрей не стал. Но припал к═ самой земле, слился с ней, и, не оглядываясь

ни на Наташу, ни на Найду, в два прыжка оказался в недосягаемой для пуль

ложбинке. Отсюда, словно из специально вырытого сторожевого окопа или из

траншеи, Андрею можно было следить за дезертиром. И он его выследил.

Потеряв из виду преследователя (а может, решив, что тот уже═ мертв),

дезертир выскочил из своего укрытия за невысокой разлапистой елочкой,

загнанно гляделся по сторонам и бросился убегать,═ как того Андрей и

ожидал, по опушке ельника в боровой лес. Андрею ничего не стоило снять его

метким, прицельным выстрелом,═ но он даже не подумал об этом, а все так же

по ложбинке, ничем не обнаруживая и не выдавая себя, начал преследовать

дезертира,═ чтоб взять его живым. Вся прежняя сила и ловкость в═ эти

минуты вернулись к Андрею, он был опять на войне, в бою, верил в свою

удачу и победу, хотя они ему теперь и были совершенно не нужны. Там за

спиной у Андрея, на земляном бугорке, заросшем подснежниками, лежала

мертвая Наташа, единственно любимая им женщина, ради которой он хотел и

должен был вернуться к людям, в последний раз поверить им. А теперь эта

вера мертва, расстреляна. И коль так,═ то какая разница Андрею, навстречу

жизни или навстречу смерти бежит он.

═Помолимся за него, бегущего...

Поставьте наш баннер

Солнышко светит. Грачи прилетели.
Тают снега на равнинах безбрежных.
Вот и прошли холода и метели,
Вот и минули три месяца снежных.
Белые хаты стоят над оврагом.
Птицы над ними кругами летают.
Будто каким-то охвачены страхом,
Будто чего-то недопонимают...
Может быть, запах грачей удивляет,
Иль тишина не понравилась птицам?..
Бог его знает, чего их пугает,
Что им мешает на землю садиться...
Может быть, сверху они увидали,
Как копошится в навозе старуха,
Или чуть слышные чьи-то рыданья,
Может, достигли их птичьего слуха...
Нынче никто уж могил не копает.
Нынче никто не кричит, причитая...
Полумертвец на крыльцо выползает...
Господу молится полуживая...
Трупы лежат во дворах и в канавах,
Трупы в домах и в грязи придорожной.
Многие - в полузасыпанных ямах,
Полуистлевшие с осени прошлой...
Смрадом, замешанным с мартовским паром,
Хаты полны и проулки кривые.
Двое детей за колхозным амбаром -
То ли уж мёртвые, то ли живые...
А за амбарными теми дверями
Нету ни зёрнышка вот уж полгода.
Был урожай, и довольно немалый,
Да увезли его "слуги народа".
Гнил он на станциях в кучах огромных,
Денно и нощно его охраняли.
А на днепровских равнинах просторных
Тысячи сёл до конца вымирали.
С Буга, с Ингула, с Днепра и с Кубани
Беженцев толпы брели спотыкаясь.
Близких своих зарывая руками,
Женщины выли в снегу, надрываясь...
Те, кто добрались до города всё же,
Или до Киева, иль до Полтавы, -
Полуживые, и мёртвые тоже, -
Все на подводах свозились в канавы.


Дмитрий Воробьевский (1987 г.).